Я сплю.
       Я сплю на ужасно неудобной, жесткой кровати. Мало того, эта кровать ещё и совсем узкая, как кушетка в кабинете доктора Тигелин. Добрая старушка Тигелин, похожая на бабушку из сказки, она была детским врачом семьи фон Стерлинг, лечившим, и меня, и Тони, и Алека. А в кабинете у неё стояла низенькая кушетка, на которую доктор укладывала ребят, прежде чем провести сканирование. Никогда не думала, что на такой неудобной постели можно заснуть. Но сейчас я сплю.
       Я сплю. Я сплю, лежа на спине, хотя всегда любила спать на боку. Сколько себя помню, я засыпала и просыпалась лицом к окну. Вечерами на стекле так приятно играли отблески от стоявших в саду разноцветных фонарей, а по утрам меня будил свет восходящего Солнца.
       Я сплю. Почему-то я сплю, не сняв чулок и, кажется, в платье. Девочке из культурной семьи неприлично спать, не переодевшись в ночную сорочку. Я никогда так не делала. Никогда. Что бы ни происходило, как бы я не уставала, но всегда на ночь умывалась, чистила зубы и надевала сорочку или пижаму. А сейчас я сплю в одежде, словно бездомная бродяжка какая-нибудь. Мне стыдно. Пусть у меня нет индекса, но у меня есть свой дом, где меня хоть и не любят, но заботятся обо мне. Мне стыдно, но я продолжаю спать.
       Я сплю. Я сплю и не сплю одновременно. Я знаю, что это бывает, это называется "хрустальный сон". Только, говорят, что в таком сне видишь себя как бы со стороны. Ничего подобного со мной сейчас не происходит. Я просто сплю и знаю об этом. Странно, правда?
       Я сплю. Сплю и при этом не шевелюсь. Сколько себя помню, я всегда ворочалась во сне. А сейчас я неподвижно лежу на спине и не шевелюсь. Не могу? Не хочу? Не знаю…
       Я сплю. Я сплю и слышу, что происходит в комнате вокруг меня. Долгое время было тихо, лишь иногда потрескивали фитили горящих свечей. Свечи спать мне не мешают: их совсем мало в этой большой комнате, и они не способны разогнать царящий здесь мрак. Но теперь к комнате кто-то приближается. И даже двое. Я слышу шаги. Легкие женские шаги, шуршание юбок по каменным плитам пола. А рядом с ней идёт калека: я слышу шарканье подволакиваемой ноги. Они идут молча. Шаги приближаются.
       Дверь открывается почти без скрипа, петли хорошо смазаны. Легкое дуновение ветерка колеблет огоньки свечей. Нет, я этого не вижу, ведь я сплю. Но я чувствую, что это происходит именно так. И я всё слышу. Я даже слышу даже дыхание вошедших. Они молчат. Они молча подходят ближе. Женщина и калека.
       — Бедные дети, — тихо шепчет женщина.
       Мне знаком этот голос. Даже во сне я могу понять, кто зашел в комнату: госпожа волшебница. Добрая фея, разрушившая чары злобного колдуна, превращавшего людей в камень. Да, и я тоже была каменной статуей. Это был не сон, это было на самом деле. Я вспоминаю этот ужас, хотя сейчас — я сплю. Но я знаю, что тогда всё это было на самом деле. Только вот, как госпожа волшебница оказалась в моем сне? Или сон, незаметно для меня, уже закончился? Я пытаюсь повернуться, но не могу. Значит, я всё-таки продолжаю спать…
       — Виолетта, ты понимаешь, что происходит?
       Голос мелодичный и очень мягкий, но говорит не женщина, а мужчина. Его я тоже знаю. Господин волшебник, он помогал госпоже разрушить чары злого колдуна. У него очень необычный, странный вид: он такой высокий, волосы совершенно седые, а кожа — чёрная. Когда я его впервые увидела, то даже испугалась. Но потом поняла, что бояться его не надо: он очень добрый и плохого не сделает.
       — С этим надо смириться. Нар. Мы ничем не можем им помочь. Они мертвы, и нам не дано вернуть их к жизни. Всяким силам поставлен свой предел.
       — О чём ты говоришь? Виолетта, ты же вообще не понимаешь, что происходит…
       Я чувствую, что взрослые растеряны. Каждый из них видит происходящее по-своему, каждый хочет объяснить свою точку зрения — и не находит слов. Они взволнованны, напряжены и не знают, что им делать. А я… я сплю. Сплю и вижу свой хрустальный сон.
       — Это я во всём виноват… Но я не знал… Я даже не мог подумать…
       — Не надо винить себя, Нар… Поверь, Мицар переживает не меньше твоего. Ему тоже жаль детей, но это — несчастный случай, который нельзя было предугадать и предотвратить. Если кто виноват, то это Зуратели, затеявший всю эту возню с памятником порокам. Если бы не он, то ничего бы не произошло, дети бы остались живы.
       — Но они — не живы.
       — Но ты-то здесь при чём? Ты и сам мог погибнуть от этого взрыва. За твою жизнь мы с мэтром Конрадом боролись два дня и две ночи. Скажу честно, у тебя было больше шансов умереть, чем остаться в живых.
       — Остаться в живых? Виолетта, ты настолько устала за эти два дня, что напрочь забыла о том, что я вовсе не был живым в тот момент, когда этот волшебник произнес твоё заклинание?
       Они молчат. Стоит такая тишина, что я слышу их прерывистое дыхание и треск фитилей у горящих свечей. Они смотрят друг на друга, глаза в глаза. Точнее, глаза в глаз, потому что голова волшебника туго замотана бинтами, так, что наружу торчит только левое ухо, неестественно большое за счет вздернутого вверх остренького кончика. Да ещё оставлено небольшое отверстие, в глубине которого поблескивает в пламени свечи белок единственного уцелевшего глаза. Именно туда направлен взгляд волшебницы. Зрачки её карих глаз медленно расширяются от ужаса: она начинает понимать, что произошло.
       Откуда я знаю, что у волшебника уцелел только один глаз? Почему я уверена, что зрачки расширяются от ужаса? Ведь я же сплю…
       — Ты хочешь сказать…
       — Подумай сама. Ты видела хоть каплю моей крови, когда этот ведьмак чуть не снёс мне голову? А сейчас? Когда я был вампиром, любая рана на мне затягивалась в одно мгновенье. А теперь два лучших медика города два дня и две ночи пытаются спасти мою жизнь. Да, вам было что спасать: я больше не вампир. Но какова плата, какова плата…
       Волшебники, вампиры, ведьмаки… До чего у меня интересный сон. Я сплю. Я не хочу проснуться. По крайней мере, пока не узнаю, чем закончилась эта увлекательная история.
       — Послушай, Нар, мне неприятно расписываться в собственной глупости, но я вынуждена признать: за эти дни я действительно не подумала о том, что это всё выглядит странно. Конечно, для нас, врачей, самое важное — помочь пациенту, кем бы он ни был, но всё же, я должна была догадаться сама. Но, прости, пожалуйста, о какой плате ты говоришь? Ты что, заключал договор с Мицаром о том, что этот взрыв излечит тебя от вампиризма и убьет ребят?
       — Конечно, нет. Но ты же знаешь, что ничего на этом свете не происходит просто так. За всё надо платить. Плата за моё исцеление — их болезнь. Они вампиры. Виолетта. Они — маленькие вампиры.
       — Они — вампиры?
       В голосе доброй феи смесь ужаса и удивления.
       — А тебя не удивляет, что на телах погибших от взрыва не видно никаких следов увечий?
       — Но, Нар, у людей принято прятать увечья своих покойников. При городской лечебнице состоит специальный человек, которому платят за то, чтобы придать трупам достойный вид. Наверное, грим ввёл тебя в заблуждение.
       Теперь в её голосе робкая надежда. Она сама не верит в то, что говорит, но очень хочет, чтобы её слова были правдой.
       — Виолетта, никакой грим не сможет обмануть моё чутьё, и ты это знаешь. Я знал о том, что здесь два вампира раньше, чем вошел в эту комнату. Извини…
       Я сплю… Нет, я не сплю… Ведь мертвые не могут спать, а я — мертвая… Кажется, сейчас я заплачу…
      Теперь её жизнь (точнее — существование) была наполнена тишиной и покоем. Девочка была предоставлена сама себе, никто её не тревожил. Правда, несколько раз домна Ветилна пыталась поговорить с ней о прошлом, но Анна-Селена сразу замыкалась в себе, делала испуганное лицо — и благородная госпожа отступала, не желая волновать малышку, и так перенесшую страшное испытание. То, что девчушка была домной, сомнению не подлежало, ну, а остальное было уже не столь важно. Пусть пока лечится и набирается сил. Приступить к поискам её родни можно будет и позже.
      Со своей стороны, маленькая вампирочка старалась как можно реже попадаться на глаза хозяйке дома. Это было не очень сложно: утро и день проходили у благородной домны в хлопотах по хозяйству, а ближе к вечеру она отдавала визиты: посещение домны Ветилны считалось в Альдабре за честь, и в желающих пригласить госпожу в своё жилище недостатка не было. Чаще всего девочка уходила в сад, где часами гуляла под присмотром домны Лафиссы. Старушке уже давно было не под силу передвигаться по улице, её мир сузился до размера дома, а сад стал единственной отрадой. Каждый день от обеда до ужина она просиживала на изготовленной специально для неё резной скамейке, погруженная то ли в дрёму, то ли в грезы. Её очень угнетало, что не с кем было поговорить. Конечно, любая рабыня была бы счастлива выслушивать бесконечные воспоминания старой домны, но кто же позволит им столь явно отлынивать от работы. У самой же домны Ветилны выслушивать свекровь времени, естественно, не было. Зато у Анны-Селены его было хоть отбавляй. И домна Лафисса часами рассказывала ей о своем детстве, о молодости, о времени своего величия (всё-таки, быть матерю наместника самого Императора в Восьмиградье и Альдабре — это многого стоит). А девочка внимательно выслушивала, стараясь запомнить как можно больше: рано или поздно, но ей придется прервать молчание, и тогда любая правдоподобная подробность будет на вес золота.
      Рия, неожиданно обретшая статус целительницы, убедила домну Ветилну, что девочке необходимо каждое утро есть взбитые яичные желтки — и проблема с питанием была решена. Силы возвращались к вампирочке словно в сказке: не по дням, а по часам. Возвращались они и к кольцу Элистри: гуляя по саду, Анна-Селена тщательно следила за тем, чтобы не попасть под прямой свет Ралиоса.
      Казалось бы, после такого счастливого избавления от ужасов рабского каравана, она должна была испытывать радость. Но для радости не было места: девочку грызла тревога за Сережку. Где-то он сейчас? За Наромарта и его новых друзей она не переживала: не сомневалась, что у таких опытных людей всё будет в порядке. Больше того, они её отыщут, обязательно отыщут, совсем скоро, со дня на день. А вот Сережка…
      За дни, проведенные в караване, ей стал очень дорог этот лохматый мальчишка… Способный, защищая девчонку, броситься на вооруженных разбойников, хотя вполне бы мог убежать. Способный подставить свою спину под предназначавшийся девочке удар плётки. Способный поделиться кровью с погибающей вампиркой. Наверное, способный ещё много на что. Как же несправедливо, что она теперь свободна, а он остается в лапах рабовладельцев. Ах, если бы и он был в Альдабре — Анна-Селена сумела бы убедить домну Ветилну купить мальчишку. Придумала бы что-нибудь, и он бы сейчас был в доме, а потом можно было бы подумать, как устроить ему побег на свободу. Рия наверняка бы помогла…
      Но мерзавец Кеббан успел кому-то продать Сережку за несколько часов до больших торгов, и, где теперь искать товарища по несчастью, маленькая вампирочка не подозревала. Она могла только надеяться, что у него всё будет хорошо. Или, хотя бы, лучше, чем было в караване Кеббана. Пусть ему повезет, пусть достанутся добрые хозяева. Такие, как домна Ветилна. Хотя Рия говорила, что таких добрых хозяев, как госпожа, в этих краях нужно искать среди светлого дня с фонарём: только сказочно богатые морритские аристократы позволяли себе делать послабления для невольников. Местные же господа драли со своих слуг с полдюжины шкур, а то и всю дюжину. Но ведь повезло же ей, пусть повезет и ему.
      Шел четвертый день её пребывания в доме домны Ветилны. Завтрак уже давно прошел, до обеда оставалось ещё изрядно времени. Домна Лафисса, сильно шепелявя, рассказывала о том, как путешествовала по морю из Тампека в Плошт. В пути её судно застала сильная буря, и благородная домна чуть было не утонула. Но боги, к счастью, смилостивились над несчастными мореплавателями. Корабль вынесло к островам Внешней Гряды, откуда он благополучно доплыл до места назначения. Анна-Селена задумчиво рассматривала конусы белых цветов на ветвях каштана и представляла себе огромные волны, швыряющее утлое суденышко, ломающиеся с треском вёсла, панику на палубе, нависающее над всем этим тёмное грозовое небо, прорезываемое вспышками молний. Да уж, такое увидишь — не забудешь до самой смерти. Сама маленькая вампирочка видела шторм на море только по визору, но этого было достаточно, чтобы представить себе, что чувствовала когда-то домна Лафисса.
      От этих грёз её отвлекло приближение домны Ветилны. Госпожа, чего раньше никогда не бывало, пришла в сад не одна, а в сопровождении двух мужчин. Анна-Селена почувствовала их приближение издалека, раньше, чем их услышал бы нормальный человек, что уж говорить о глуховатой старушке. Она всё ещё продолжала что-то говорить, а девочка уже повернулась к скрывающим дорожку кустам цветущей сирени, из которых через несколько секунд вышла хозяйка дома, сопровождаемая невысоким смуглым мужчиной в белой шелковой одежде с красной каймой. К плечу золотой пряжкой был небрежно приколот небольшой красный шарфик — вампирочка знала, что это означает. Спутник домны Ветилны был благородным сетом — представителем высшей аристократии Империи, равным по положению самой госпоже. Уже не молодой, совершенно лысый, он как-то сразу не понравился Анне-Селене. И предчувствие её не обмануло: увидев её, сет донельзя слащаво улыбнулся, и громко воскликнул:
      — Анья, девочка моя! Наконец-то я тебя нашел!
      Маленькая вампирочка недоуменно уставилась на этого странного человека.
      — Анья, что с тобой?! Это же, я твой отец.
      Она ожидала чего угодно, но только не этого. Уж кого-кого, но её отца здесь оказаться не могло. Девочка испугано попятилась, но в этот момент увидела за спинами госпожи и сета ещё одного человека, которого сразу же узнала: это был Йеми, дядя Рионы. Раз он здесь, то и Наромарт должен был быть где-то неподалеку. Испуганное выражение исчезло с её лица, уступив место лучезарной улыбке. И она сделала то, о чём мечтала вот уже несколько лет: вытянув руки, бросилась навстречу человеку, назвавшему себя её отцом, со звонким криком:
      — Папа!
      А потом обвила руками его шею и уткнулась лицом в грудь. И незнакомец в одежде благородного сета сделал то, чего господин Август Иоахим фон Стерлинг не делал никогда: гладил Анну-Селену по голове, негромко говоря:
      — Девочка моя! Ничего не бойся, теперь я с тобой! Всё уже позади.
      А она не могла сказать ни слова, только плечи сотрясались от беззвучного плача…
      Путь до Альдабры занял намного больше времени, чем они рассчитывали. Казалось бы, после того, как Балис и Сашка пригнали лошадей, неприятности путешественников остались позади. Но вдруг выяснилось, что всё только начинается.
      В первый же день верхового путешествия у Мирона разболелась нога. Сначала боль была не сильной, но быстро нарастала и ближе к вечеру стала просто нестерпимой. Дождливая погода не располагала к ночевке под открытым небом, поэтому путешественники вломилась в первый же встречный хутор, без лишних церемоний потребовав освободить место для занедужившего слуги благородного сета. Естественно, хозяева тут же предоставили им одну из пристроек к большому дому: с благородным сетом не поспоришь. Хорошо ещё, что и он спорить не стал, удовольствовавшись выделенной клетью. Да ещё и отвалил от щедрот своих целый ауреус. Да за такие деньги можно потесниться и не на одни сутки.
      Весь следующий день Наромарт лечил Нижниченко: ставил компрессы, поил травяными отварами, читал над ним молитвы. Что именно помогло осталось неизвестным, но к утру нового дня Мирон был готов продолжать путь. Только теперь они не рисковали подолгу находиться в седле, часто делали привалы. Нога Нижниченко почти не беспокоила, однако и скорость движения сильно упала. К тому же пришлось делать крюк для захода в Шоф. Как и предполагал Йеми, похищенных ребят там не оказалось. И, понимая, что невольничий караван до Альдабры им теперь всё равно не догнать, путешественники устроили ещё одну днёвку. За пару ауреусов они провели ночь в лучшей городской таверне, ибо благородному сету останавливаться в менее презентабельном заведении было просто неприлично. Горячие ванны и чистые мягкие постели прибавили не только сил и бодрости, но и хорошего настроения. После такого отдыха Нижниченко порывался сильно увеличить дневные переходы, тем более что он и Балис постепенно обретали уверенность в управлении гужевым транспортом, но Наромарт был неумолим. Используя свою привилегию принимать решения, доставшуюся ему как врачу, он хоть и каждый день увеличивал проведенное в седле время, но очень постепенно. В итоге, по расчетам Йеми, в Альдабру они опоздали на три-четыре дня.
      Зато в ночь перед приходом в город они получили подтверждение, что находятся на верном пути. На отдых путешественники по настоянию Наромарта остановились на опушке соснового бора. Погода снова испортилась, то и дело принимался бусить нудный холодный дождь.
      — Почему мы не попросились заночевать в деревне? — недовольно поинтересовался Мирон, устанавливая палатку. — Предпочитаю деревянную крышу этому войлоку.
      — А ты заметил, сколько оберегов на этих домах понавешено снаружи? — поинтересовался в ответ эльф. — Представляю, сколько всего там понапихано внутри.
      — Это Альдабра, — пожал плечами Йеми. — Я бы удивился, увидев здесь дом, на котором бы не было хотя бы полудюжины защитных символов.
      — А в чём дело? — в Нижниченко проснулось профессиональное любопытство.
      — В этих землях издавна обитали вампиры-кровососы.
      Женька хмыкнул. Наромарт очень внимательно слушал. Кагманец сделал вид, что ничего особенного не происходит.
      — Эти существа особенно опасны тем, что их трудно отличить от человека.
      — А я слышал, что вампиры не могут переносить света Ралиоса, — Мирон хотел сказать «Солнца», но при разговоре на морритском местные аналоги подставлялись как бы сами собой.
      — Не все и не всегда. Самые сильные из них могли проводить длительное время на свету. Ну а те, кто не мог, шли на всякие хитрости, чтобы не попасть под его лучи. Вампиризмом были поражены многие знатные жупаны этих мест. Днями они отсиживались в своих непреступных замках, а по ночам… Страшно представить, что здесь творилось по ночам… Вот люди и пытались всячески защитить свои жилища.
      — А почему они не бежали из этого ада? — поинтересовался Балис.
      — Те, кто побогаче, так и делали. А остальные… Здесь они были вольными крестьянами, а кем бы они стали за пределами Альдабры? Скорее всего — рабами. Думаешь, участь раба лучше участи жертвы вампира? Поверь, это не так.
      — Вообще-то, ты говорил о жупанах. Не думаю, что им грозило рабство.
      — Ну, с ними тоже всё понятно. Их богатство — эти земли. Кто он без них? Голь перекатная. Куда он отсюда убежит? Будет трястись от страха, но замка не покинет…
      — Да, выходит, что нет счастья в Альдабре ни жупану, ни крестьянину, ни купцу…
      — Шутник ты Мирон: нашел место, где счастье искать.
      — Но мне вот что непонятно: почему эта зараза не перекинулась на соседние земли? Скажем, в ту же Прунджу.
      — Не знаю, — развел руками Йеми. — Ходят слухи, что здесь особенная земля, на которой вампиры имеют особую силу. Но так это или нет — сказать не могу.
      — Это верно, — вступил в разговор Наромарт. — Я чувствую, здесь земля — особенная.
      Конечно, до Баровии — мрачного владения Страда фон Заровича Альдабре было очень далеко, но грань с Нижними Планами истончилось настолько, что потоки негативной энергии буквально пронизывали всё вокруг.
      Йеми одарил эльфа кислым взглядом.
      — Меня это не радует.
      — То, что здесь особая земля?
      — И это — тоже. А ещё больше то, что ты это чувствуешь.
      — Мне казалось, за время путешествия ты имел возможность неоднократно убедиться, что я — не враг тебе.
      — В этом я не сомневаюсь, Наромарт. Но с тобой связаны тайны, которые ты упорно не желаешь открыть. Сегодня они не стоят между нами, но кто поручится за то, что будет завтра? Кроме того, я не знаю, волен ли ты в своих поступках. Если эта земля действительно проклята, возможно, она имеет власть…