— Вот что, Саша, надо нам определиться. Сам видишь, влипли мы в этом "новом мире" серьезно — серьёзней некуда. Значит, и нам нужно вести себя соответственно, а не "играть в войнушку". Понимаешь?
      — Я в войнушку и не играю. Я воевал, — ответил мальчишка, не меняя позы.
      — И что, ни разу не влетало за такую вот самодеятельность? — надавить, безусловно, было проще, но зато эффективнее всего было подвести мальчишку к тому, чтобы он сам понял свою ошибку.
      — За самодеятельность влетало. Но тут не самодеятельность была, а бой без плана. Я, поначалу такого нагородил…
      Сашка помаленьку понимал, что кроме неплохого фехтования, он наделал много глупостей с перемещениями.
      — Да уж, за такую подготовку к бою всех нас следовало бы хорошенько пропесочить… Но некому. Значит, самим нужно делать правильные выводы. Во-первых, конечно, прикидывать как, если что, отбиваться станем. А во-вторых, надо привыкать взаимодействовать в бою так, чтобы не мешать друг другу. Понимаешь, о чём я?
      — Теперь перед стоянками нужно прикидывать, как быть, если что…
      — А также, кроме «как» — «кто» и «где». И давай в дальнейшем по команде "Сгинь!" — Балис легонько улыбнулся, Сашка в темноте этого не заметил, — ложись на землю и наблюдай. И вообще, не торопись в драку ввязываться.
      — Это ещё почему?
      — Да потому, что противники наши вряд ли тебя сначала будут воспринимать, как серьёзную боевую единицу. Для них ты — мальчишка, с которым можно разобраться одной затрещиной. Внимания они тебе уделять не станут. И вот тем, что они так заблуждаются, и надо воспользоваться в полной мере. Сначала оцени обстановку, разберись, что к чему, а потом действуй там, где ты больше всего нужен. Тебя ведь наверняка учили, что пока ты не вступил в бой — видишь всю картину. А когда начал сражаться с конкретным противником, видишь уже только его. По сторонам засматриваться времени уже нет.
      — Ясно.
      — Вот и хорошо, что ясно.
      — Скажите, а Вы Серёжке — кто? — неожиданно спросил мальчишка.
      Балис ответил не сразу: простой, вроде, вопрос неожиданно поставил его в тупик.
      — Никто. У него вообще никого нет. Родителей у него убили, он вот прибежал на передовую, воевать… Пытался я его прогнать, да, вот, не успел…
      — Прогнать?
      — Конечно. Нечего детям на войне делать.
      — Ага, сейчас ещё скажете, что его дело — сидеть где-нибудь в тылу, да расти для мирной жизни.
      Сашкин тон Балису не понравился.
      — Конечно, скажу. Угадал?
      — Чего тут угадывать. Слышал я уже это…
      — Слышал? Когда? От кого?
      — В восемнадцатом от поручика Бочковского. Когда пришел и сказал, что буду воевать вместе с ними.
      — Прав был Бочковский.
      — В чём прав-то?
      — Во всём. Пойми, Саша, дети воевать не должны. Не детское это дело.
      — А сиротами оставаться дети должны? Добрые слова говорить нетрудно. Вы растите, а мы вас защищать будем. А где они все были, когда комиссар арестов и обысков со своими бойцами нашу станицу «чистил»? А где были Вы, когда Сережкиных родителей убивали?
      — Это война, Саша. На войне убивают.
      — Вот именно, война. "Мы защитим"… Пока все были живы, защитить не смогли, а когда уже поздно "мы защитим"… Вы просто не знаете, что это такое, когда у тебя убивают родителей, братьев, сестер… Поэтому нас не поймете.
      — Знаешь, Саша, чего никогда не надо делать, так это горем меряться. У вас с Серёжкой убили родителей, у меня — детей, — не успевшего родиться Ирмантасика Балис всегда воспринимал как полноценного сына. — У Мирона — вроде, никого не убили. И что? Будем его этим стыдить?
      — Не будем… Извините, Балис Валдисович, я не хотел Вас обидеть.
      — Понимаю, что не хотел. Но аккуратнее надо.
      — Буду аккуратнее. Только, я ведь не Вас лично имел в виду, а вообще…
      — Что — вообще?
      — Ну, понимаете, как… Вы, в смысле Армия, нас ведь уже не защитили. Понимаете, уже. Нас убивали, а вас, не лично Вас, ну, понимаете… Вас рядом не было. А теперь вы говорите — мы защитим. А где вы были раньше?
      Балис долго молчал: в словах казачонка была горькая правда.
      — Ты прав, Саша, — произнес он наконец. — Мы, в смысле Армия, виноваты перед вами. Перед тобой, перед Серёжкой, перед другими ребятами, вашими ровесниками. Но постарайся понять и нас: Бочковского, меня, Мирона. Мы знаем, что такое война, потому что это — наша работа. Мы знаем, как это страшно. Мы знаем, что детям на войне — не место. Да, мы не смогли спасти ваши семьи, дайте же нам хоть немного искупить свою вину. Дайте спасти хотя бы вас.
      — А Вы уверены, что так — вы нас спасаете?
      — Уверен.
      — А нас вы, конечно, спросить не считаете нужным?
      — Знаешь, Саша, я никогда не верил ни в богов, ни в эту, как её… реинкарнацию. Как говорится, умерла — так умерла. И поэтому твердо убежден, что лучше жить, чем умереть.
      — Всегда?
      — Всегда, если речь не идёт о предательстве.
      — А прятаться в тылу — не значит предавать?
      — Смотря о ком речь. Если прячется от Армии военнообязанный взрослый человек — это одно. А если речь идёт о… тебе сколько лет?
      — Четырнадцать было, когда на Тропу попал.
      — Вот. Серёжка говорил, что ему двенадцать. Ещё младше. Вас никто воевать не звал, вы добровольцами пошли, правильно?
      — Правильно, и что?
      — И то, что, по уму, как относится к вашей доброй воле — это наше дело. Да только не слушаете вы это "по уму"… Вот и получается…
      Балис не закончил: что именно получается, было отлично понятно обоим. Разговор себя исчерпал. Глаза слипались, усталость, которую они гнали от себя во время марш-броска, навалилась с новой силой. Говорить можно до утра, но лучше поспать хотя бы пару часов.
      Капитан расстегнул ремешок часов. Часовые деления и стрелки светились холодным светом.
      — Смотри, сейчас на моих часах — почти полпервого ночи.
      — Ух, ты…
      Сашка не удержался от восхищенного возгласа: часов с подсветкой ему видеть не приходилось.
      — А почему они светятся?
      — Фосфоресцируют, — машинально ответил капитан, но тут же вспомнил, что это слово мальчишке не должно быть знакомо и пояснил: — Они покрыты особым составом, содержащим фосфор, который светится в темноте.
      — Ага, понятно.
      — В три часа меня разбудишь. Держи.
      Он протянул Сашке часы и пистолет.
      — Только смотри, стрелять в случае самой крайней необходимости.
      — Я понимаю…
      — Знаю, что понимаешь. Но всё равно инструктирую, знаешь такое слово?
      — Конечно, знаю, — с обидой в голосе ответил мальчишка.
      — Так вот. Если заметишь какую-либо опасность — сразу меня буди. Самодеятельности не надо. Всё ясно?
      — Так точно.
      — Вот и отлично. Согрелся?
      — А то…
      — Точно?
      — Что я, врать, что ли, буду?
      Врать — не врать, но показать ситуацию лучше, чем она есть на самом деле Сашка, конечно, был вполне способен. Уж на это Балис за годы курсантства и службы насмотрелся достаточно. Но проводить еще одну воспитательную беседу смысла не имело.
      — В таком случае, жертвуешь свой плащ для нашей лежанки. Мой стелим, твоим накрываемся. До трех — твоё дежурство, с трех до рассвета — моё…
      Ночью их никто не потревожил. В город путники вошли вскоре после рассвета, едва заспанная стража открыла ворота. Гаяускас немного волновался, что стражники прицепятся с расспросами, но обошлось.
      Помятая одежда и небритая щетина Балиса, конечно, доверия не внушали, но бродяжничество в этих краях никогда не считалось преступлением. Дело стражников — оберегать добрых горожан от разбойников и душегубов, а уж с бродяжками горожане и сами должны разбираться.
      Гораздо больший интерес путники вызвали у человека, наблюдавшего их вход в город через узенькое окошко караулки. Управитель Лечек время от времени заходил поболтать со стражниками о том, о сем, сыграть партию-другую в зуж, угостить винцом, а где и ссудить несколько маретов. Мало ли какие услуги могут понадобиться благородному лагату Маркусу Простине? Позаботиться о людях, которые будут готовы их оказать, всегда лучше заранее.
      — Кто это в город вошел? — поинтересовался Лечек у стоящего рядом осьминия.
      — Имп их знает, — равнодушно ответил командир караула и широко зевнул.
      Управитель продолжал смотреть в спину удаляющихся мужчины и подростка. Импом Лечек не был, но мальчишка ему был определенно знаком. Можно было поставить марет против гексанта, что именно этот паренек уехал из города вместе с Йеми несколько дней тому назад. Как раз в том день, когда Лечек знакомил кагманца с местными «землекопами». Судя по тому, как тот разбрасывал деньги направо и налево, случилось что-то серьезное. Что именно, ни Лечек, ни его старый подельник Наско не знали, но нутром чувствовали — Йеми крепко сел на крючок и готов отдать очень многое, чтобы оттуда соскочить. Ну, а если кто-то готов много отдать, то хотелось бы, чтобы отдал он это не кому-нибудь неизвестному, а самому Лечку. Только вот предложить свои услуги кагманцу возможности не было — слишком уж быстро он покинул Плесков.
      И вдруг — такая возможность появилась. Не иначе, как Кель решил помочь своему слуге. Не то, чтобы Лечек задобрил божество обильными подношениями, но, наверное, не сыщется во всем мире ни одного пройдохи и душегубца, регулярно не приносящего в храм покровителя всех нечистых на руку ту или иную мзду. Без удачи в их деле — никуда. А в чьих руках удача, как не в руках богов? Может, конечно, Келю и не до молитв Лечека из Плескова, но, на всякий случай, вечерком надо будет в храм заглянуть да на подношения не поскупиться.
      Но это — вечером. А пока управителю было не до небесных дел, его ждали более насущные дела земные. За знакомыми Йеми надо было проследить, узнать, чего им в городе надобно.
      — Ладно, Вайло, я пойду потихоньку. Увидимся ещё.
      — Да, конечно, господин. Как тебе будет угодно. Мы всегда рады тебя видеть, — забормотал осьминий.
      Стражник ощущал легкую досаду: знать бы, что эти бродяжки интересны самому Лечку — задержал бы их при входе в город, да и под стражей к нему доставил бы в лучшем виде. Денег у его хозяина водилось преизрядно, а в скупости управитель замечен не был, поди, отвалил бы за такую услугу не меньше золотого. Да откуда ж знать-то было?
      Ну да ладно, всех денег всё равно не заработаешь, как не крути, а придется что-нибудь и украсть. Еще раз вздохнув, осьминий вышел за ворота: утро вступало в свои права, пора бы было появляться у ворот крестьянским и купеческим повозкам — основному источнику дохода и благосостояния стражников.
      Управитель же последовал за путникам, стараясь не привлекать к себе внимания. Это ему удалось без особого труда: мужчина и мальчишка ни разу даже не попытались проверить, нет ли за ними слежки. Очевидно, они совершенно этого не опасались (Лечку и не могло прийти в голову, насколько он прав в этом предположении). При том, что головами они постоянно вертели во все стороны, очевидно, выискивая какие-то знаки, а пару раз даже останавливали встречных горожан, чтобы выяснить у них дорогу (это было видно по энергичной жестикуляции спрашиваемых).
      Блуждания по городу закончились у хорошо известной Лечку харчевни "Гроздь винограда". Йеми неоднократно останавливался у толстого Школты, если приезжал в Плесков более, чем на один день. После краткого разговора с хозяином на пороге мужчина и мальчик прошли вглубь харчевни. Лечек подождал несколько минут, на улицу никто не выходил. Значит, в харчевне путники обосновались всерьез и надолго. Можно было спокойно обсудить ситуацию с Наско, а затем вернуться с парой-тройкой крепких ребят — на случай, если путники окажутся слишком уж непонятливыми. Даже если к тому времени друзей Йеми в харчевне не будет — не велика беда. Сколько не ходи по городу, а к Школте они всё равно вернуться — больше то идти им, чужим в Плескове, некуда.
      — Ошибки быть не может, — уверенно заключил Гаяускас, указывая на украшавшую вывеску большую виноградную гроздь. Сашка, как и Балис, читать на местном наречии не умел, но к счастью для всех неграмотных, которых, похоже, в этих краях водилось в изобилии, трактирщик, или как его там, позаботился продублировать название своего заведения понятным для любого забулдыги изображением. Тяжелая деревянная дверь, окованная для крепости парой позеленевших от времени толстых медных полос, была закрыта, но изнутри доносился стук кухонной утвари. Балис приналёг плечом — дверь отворилась внутрь неожиданно легко, но с противным резким скрипом.
      — Эй. Есть тут кто живой? — негромко позвал бывший морпех, не входя внутрь.
      — А тебе чего надобно?
      На пороге возник хозяин харчевни. Йеми описал его настолько подробно, что отставной капитан ни на секунду не усомнился, с кем именно имеет дело.
      Невысокого роста, Балису не доставал до плеча, почтенный Школта был не просто толст, но как-то особенно шарообразен. Брюшко выпирало из серой рубахи так, словно еще чуть-чуть — и ткань лопнет, обнажая волосатое пузо. Пухлые щеки, испещренные множеством маленьких красных прожилок, наверное, можно было бы наблюдать, даже подкравшись к трактирщику сзади. Крупный мясистый нос тоже был весь в таких же прожилках — Школта явно был не дурак выпить. Темно-серые глаза из-под седоватых бровей окинули незнакомцев цепким испытующим взглядом.
      Рукава рубахи хозяина харчевни были закатаны до локтей, обнажая жилистые, покрытые жесткими короткими волосками предплечья. В правой руке он держал большую мокрую тряпку: неожиданные гости прервали утреннюю уборку.
      — Ты ли почтенный Школта? — лучшего начала для разговора морпех не придумал.
      — Я-то Школта. А ты кто такой?
      — А я — Балис. Это, — он кивнул на стоящего рядом мальчишку, — Сашки.
      — Разве я вас знаю?
      — Нас — нет. Но нам очень много рассказывал про тебя Йеми.
      — Йеми? — хозяин харчевни пожевал толстыми губами. — Йеми, значит. И чего он такого вам наговорил?
      — Да ничего особенного. Посоветовал остановиться непременно в твоей харчевне.
      — Что ж, гостям я всегда рад. Заходите.
      Школта посторонился, пропуская путешественников вовнутрь. Большой зал, как и положено, был заставлен столами, рядом с которыми стояли лавки и табуретки. Справа вдоль дальней стены размещалась длинная стойка, за которой на полках шкафа стояли кувшины, кружки, ковши и тому подобная утварь. Широкая лестница вела на второй этаж — видимо в спальные комнаты. По другую сторону от лестницы размещались большой очаг и дверь вглубь дома, скорее всего — на кухню. Огонь в очаге еще не горел, но рядом была небрежно свалена кучка свежих поленьев.
      — Рановатенько пожаловали, гости дорогие, — заметил трактирщик, проследив взгляд Балиса в сторону очага.
      — Как городские ворота открыли — так мы и пожаловали.
      — Ах, вот оно что, — хозяин харчевни с пониманием покачал крупной лысой головой, окинул взглядом помятую одежду путешественников. — Ночью, значит, шли?
      — Ночью…
      — От погони спасались?
      — Да что ты, почтеннейший, — Гаяускас старался быть как можно больше убедительным. — Кто за нами гоняться будет? Мы — люди мирные. Торопились просто, дела у нас тут важные. И срочные…
      — Дела?
      — Покупки. Йеми сказал, что ты нам поможешь.
      — Вот как? И чего же купить хотите?
      — Для начала покажи нам лавку ювелира Сежена — мы ему кое-что продадим. Потом нам нужны лошади и мулы. Ну, а напоследок всякая мелочевка — одежда, еда. Еду, думаю, мы сможем и у тебя купить.
      — О чем разговор, конечно, продам еды. И в остальном тоже помогу. Сам я, правда, ходить по лавкам не могу — хозяйство оставить не на кого, — для пущей убедительности Школта широким жестом обвел столы, — но мальчишку с вами пошлю. Он всё покажет.
      — Мальчишку — так мальчишку, — легко согласился Балис. И в самом деле, бегать вместе с гостями по лавкам городских ремесленников почтенному хозяину харчевни было бы странновато. Вопросов не оберешься.
      — Что-нибудь ещё?
      Капитан усмехнулся.
      — А что ещё? Имеешь ввиду баню, мягкие постели и сытный завтрак?
      Трактирщик кивнул с самым серьезным видом.
      — Бани я, правда, не держу: не по чину. Но мыльная комната имеется, кипятку для лохани согреть недолго. Тюфяки у меня, конечно, не на лебяжьем пуху, ну, да и на гусином пере спать не жестко. А уж если сытный завтрак гостям не подать — стоило ли тогда открывать харчевню?
      На мгновение Гаяускас замялся. Горячая ванна, пусть даже и в лохани, была бы очень кстати: последний раз он мылся с горячей водой ещё до своего попадания на Дорогу. Да и поспать, откровенно говоря, хотелось. Но сейчас надо было торопиться: каждый час промедления грозил лишними опасностями и похищенным ребятам, и тем, кто остался с Йеми, и им самим с Сашкой.
      — Благодарю за предложение, почтеннейший, но мыльню и постель — в другой раз. А вот от сытного завтрака мы не откажемся. Только оплата после того, как пройдемся по лавкам. Идет?
      — А чего же — не идет? Вы, я вижу, люди серьезные, не станете ради такой мелочи бедного трактирщика обманывать. Да и, опять же, друзья Йеми, а он — человек почтенный, с хорошей репутацией.
      — Тогда — давай завтрак, — произнес Балис, решительно опускаясь на табуретку. — Только что-нибудь посерьезнее… югурта.
      — Посерьезнее? Может, кебабчетки? Остались с вечера.
      — Давай кебабчетки. И попить чего-нибудь тепленького.
      — Разве молока? Можно вина с пряностями, но это будет дорого стоить.
      Морпех задумался. Чарка глинтвейна сейчас была бы очень, что называется, "в кассу". Но… Это уже «расслабуха». Если позволить себе глинтвейн — то почему не баню, не постель и пошло-поехало… Нет уж. Дашь слабину в мелочи — пиши пропало. Лучше сейчас перетерпеть, зато потом, когда они нагонят ушедших вперёд… Денег на глинтвейн наверняка должно хватить. Раз уж в этих местах его подают в заштатных харчевнях — грех не соблазниться.
      — Лучше — молока.
      — Молока — так молока. Подождите немного, пока согреется.
      Школта направился в кухню и вскоре оттуда донесся звон посуды и крики трактирщика: "Петька, Петька…", а дальше что-то неразборчивое.
      — А что такое — кебабчетки? — поинтересовался Сашка.
      — Понятия не имею. Какая-то местная еда.
      — А… Просто, Вы так уверенно согласились…
      — Если бы я стал расспрашивать, это выглядело бы подозрительным. Похоже, это блюдо здесь так же привычно, как в России гречневая каша.
      — Или как тюря, — кивнул Сашка, давая понять, что он всё понял. Гаяускас хмыкнул. О том, что когда-то в России ели тюрю, он знал только из уроков русской литературы. Кажется, седьмой класс, поэма Некрасова "Кому на Руси жить хорошо?"
 
"Кушай тюрю, Яша:
Молочка-то нет…"
 
      Или это не из поэмы, а какое-то другое его стихотворение? А может, это и вообще не Некрасов… Балис точно помнил только то, что спрашивал деда о том, что такое «тюря», но ответ в памяти не сохранился.
      Несколько минут ожидания показались им длинной в вечность.
      — Спать хочешь? — поинтересовался морпех у мальчишки.
      — Честно? Хочу, конечно.
      — Ну, так и положи голову на стол и отдыхай.
      Сашка ничего не сказал, сдержался, но так полыхнул глазами, что было совершенно ясно, что он думает об этом предложении.
      — Я не сказал — «спи». Я сказал — «отдыхай». Разницу чувствуешь? Обычный мальчишка после ночного путешествия будет засыпать на ходу. Ты, конечно, мальчишка необычный и сонливость перетерпишь. Только зачем это так ясно показывать? Старайся всегда вести себя естественно, понимаешь?
      Казачонок кивнул. Взгляд у него был уже не возмущенный, а виноватый. Послушно положил на стол лохматую голову, сбоку хитро с прищуром посмотрел на Гаяускаса.
      — А Вы?
      В ответ Балис привалился боком к бревенчатый стене харчевни и прикрыл глаза.
      Сонливость накатила на мальчишку с неожиданной силой. Так всегда бываешь: дашь слабости поблажку, она стократ прибывает. Сопротивляться не было сил, и казачонок почти совсем провалился в мягкую темноту дрёмы, когда шорох и стук вернули его к жизни. Ошалело вскинувшись, он увидел прямо перед собой конопатую девчонку в сером с красной вышивкой платье, притащившую на подносе две пузатых расписных глиняных кружки, в которых плескалось молоко, и деревянную тарелку с кучей коротких, но толстых румяных колбасок, присыпанных порезанной кружками репой. Ни вилок, ни ножа девчонка на подносе не принесла.
      — Э, Сашки, да тебя совсем разморило, — без улыбки, но со слышимой ехидцей на местном языке проговорил Балис.
      — Всё нормально, не сплю я, — обиженно буркнул парнишка.
      Гаяускас не ответил, взял на пробу одну колбаску, откусил маленький кусок. Несколько мгновений сосредоточено жевал, потом одобрительно улыбнулся и сразу отправил в рот весь остаток. Сашка не отставал от капитана. Колбаски, теплые и пряные, оказались очень вкусными, особенно на голодный желудок. Смели их вместе с репой почти мгновенно, запили теплым молоком.
      — Что-то молоко у них с каким-то привкусом, — нарушил молчание Балис. — Травы, наверное, здесь особенные.
      Сашка перестал жевать, пару секунд посмотрел на Гаяускаса круглыми, как монеты по пятьдесят копеек, глазами, а потом вдруг согнулся вправо и, зажимая обеими руками рот, прыснул, содрогаясь от смеха.
      — Ты что? — не понял капитан.
      — Травы… с привкусом…, - мальчишку душил смех, — Скажете тоже, Балис Валдисович… Это же козье молоко.
      Рассмеялся и Балис. А, отсмеявшись, спросил:
      — А что, их благородия так же вот на вкус козье молоко от коровьего отличали?
      — Кто как, — честно признался казачонок после небольшой паузы. — У нас в отряде много было офицеров из казаков, из мещан. Одно только название, что Благородия. Были, конечно, кадровые офицеры. Они бы точно не отличили.
      — Так чего же ты от меня хочешь?
      — Как чего? Вы же из этой… Рабоче-Крестьянской Красной Армии. У вас там все — либо рабочие, либо крестьяне. Или Вы из рабочих?
      — Во-первых, я сам — и не из рабочих, и не из крестьян. Мама у меня — журналистка, а папа — музыковед. Понимаешь?
      Уточнение оказалось нелишним. Сашка отрицательно мотнул головой.
      — Журналисты пишут в газеты, в журналы.
      — А-а-а… А музыковеды — это вроде музыкантов, да?
      — Можно сказать и так… Во-вторых, как ты говоришь, Рабоче-Крестьянской Красной Армии не стало ещё до моего рождения. Я — офицер Советской Армии. И кто там чей сын, это у нас в Армии было совершенно неважно.
      Ну, не то, чтобы совсем уж неважно. Политуправление, безусловно, собирало обильное досье на каждого курсанта, офицера, да и солдата. И бумажками этими трясли при любом назначении. И всё же толковое выполнение обязанностей значило больше, чем наличие за границей семьи двоюродного брата бабушки. Даже не просто за границей, а у вероятного противника — в Соединенном Королевстве Великобритании и Ирландии, проще говоря — в Англии. И даже не просто брата бабушки, но и с сорокового по сорок седьмой годы — "лесного брата". С перерывом на немецкую оккупацию, конечно. Во всяком случае, у Балиса не было никаких оснований думать иначе.
      — А в-третьих? — подзадорил Сашка.
      — Можно и в-третьих. Даже в Гражданскую войну на стороне красных сражалось очень много кадровых офицеров. Почти столько же, сколько на стороне белых.
      — Не может быть, — сверкнул глазами мальчишка.
      — Представь себе. Точных цифр не назову, но за соотношение уверен.
      — И что с ними стало потом?
      — По-разному. Дед мой одно время служил под командованием адмирала Галлера. В Первую Мировую он был капитаном второго ранга, командовал на Балтике линкором "Слава".
      — Я слышал. Его немцы потопили.
      — Потопили. Но в Финский залив не прорвались… Или ещё маршал Шапошников. При царе он был офицером Генерального Штаба, и в Великую Отечественную войну командовал одно время Генштабом СССР.
      — ЭсЭсЭсЭр… Язык сломаешь, — недовольно пробурчал мальчишка. — А почему некоторое время?
      — К сожалению, он не дожил до победы. Умер от болезни. И такое бывает…
      — Ага. Как адмирал Эссен.
      — Верно, — одобрил Балис. — И откуда ты столько знаешь?
      Интересно, из сотни Сашкиных ровесников в шестидесятые или девяностые годы хоть один знает, кто был адмирал Эссен? Не как умер, а хотя бы, что он вообще был?
      — Откуда? — голос у мальчишки стал как-то особенно звонок, он прямо вытянулся, как струна. И вдруг как-то сник, опустил голову и сказал потухшим голосом: — Балис Валдисович, давайте я не буду говорить, откуда.
      И Гаяускас, поняв, что случайно коснулся очень больного места, тут же согласился:
      — Давай — не будешь.
      На счастье, в этот момент в зал заглянул Школта:
      — Ну что, гости дорогие, как вам завтрак?
      — Отменно, — похвалил Балис. — Скажи, молоко козье?
      — Да ты что, почтенный? Что ж ты меня позоришь-то так? Самое настоящее овечье, накажи меня Кель, если вру.
      Сашка смущенно потупился.
      — Да не переживай, почтенный. Это у меня вкус испорченный. Мне что коровье, что козье, что овечье — всё едино, — дипломатично заметил Балис.
      — Взаправду? — не на шутку удивился хозяин харчевни. — Вот уж чудеса.
      — Никаких чудес. Я, почтенный, в самой Море вырос. И живую козу увидел, весен десяти от роду, а корову и того позже.
      — Дела-а…
      Школта криво усмехнулся, после чего вспомнил, зачем вышел в зал:
      — Ещё чего-нибудь не желаете?
      — Да нет, хватит, пожалуй. Где там твой мальчишка?
      — Петька! — рявкнул хозяин внутрь кухни. Словно чёртик из табакерки выскочила давешняя девочка.
      — Лит воду натаскал? — поинтересовался трактирщик.
      — Да, дядя Школта.
      — Пусть сюда идёт — проводит гостей по лавкам.
      — Хорошо.
      Девчонка умчалась обратно в кухню — только взметнулись за спиной тонкие косички.
      — Это она что ли Петька? — поинтересовался Балис.
      — Ну да, а что?
      — Редкое имя.
      — Чего уж тут редкого? Почитай что на каждой улице по Петанке живет.
      — Ну, не знаю. В Море у меня много знакомых с полуострова было, но Петанки — ни одной. Мирва была, Риона, Альда… Петанки — не было…
      — Бывает…
      Школта задумчиво поскреб пятерней лысый затылок. Вот что значит — харчевню держать: нет-нет, да и узнаешь что-нибудь новенькое о далеких землях.
      — Ладно, вы подождите, я этого огольца потороплю…
      Широкая спина хозяина исчезла в дверном проёме. Сашка исподлобья вопросительно посмотрел на Балиса:
      — Откуда ж я знал, что оно — овечье. У нас на хуторе овец не доили.
      — А я откуда знал? Я же правду сказал, что козу вблизи увидел, когда мне десять лет было: ездил в деревню к родственникам бабушки.
      — Я больше не буду, — пообещал казачонок, совсем как обычный мальчишка конца двадцатого века. И продолжил: — Я ж не нарочно. В станице каждый мужик коровье молоко от козьего отличит.
      — И сена накосит, и избу срубит, и печь сложит…
      — Не, печь каждый не сложит. Печекладов мало.
      — Ну, не печь сложит, так крышу перекроет. Потому что, в деревне без этого не проживешь…
      — В станице…
      — Невелика разница. А вот в городе это не нужно, тут нужно другое. Электропроводку чинить, телевизор, белить-штукатурить, автомобиль ремонтировать…
      — Автомобиль? — Сашка так и подскочил на месте. — Вы умеете ремонтировать автомобиль?
      — Умею.
      — А бронеавтомобиль?
      — Таких бронеавтомобилей, которые ты видел, давно не делают. Но с самоделками сталкивался.
      Даже дважды. В восемьдесят четвертом в Афганистане помогал чинить КамАЗ, который ребята из автобата обшили броневыми листами. А совсем недавно участвовал в переоборудовании в боевые машины приднестровских тракторов.
      — Самоделками? Это как?
      Удовлетворить мальчишкино любопытство морпех не успел: вернулся Школта. Вслед за ним шел парнишка Сережкиного возраста, такой же конопатый и с такими же пепельно-серыми волосами, как и Петька.
      — Это Лит, — представил мальчика хозяин харчевни. — Он проводит вас по городу.
      — Очень хорошо, — ответил Балис, поднимаясь из-за стола. — Сначала нам нужно к ювелиру Сежену…
      Ювелир оказался худощавым мужчиной средних лет с болезненно-желтоватой кожей и набрякшими тёмно-синими мешками под глазами.
      — Чем могу служить, почтеннейший? — приподнялся Сежен навстречу раннему покупателю.
      — Да вот, почтеннейший Сежен, продать одну мелочевку желаю. Мне Йеми из Прига твою лавку посоветовал…
      — Йеми, гм… А что продаешь?
      — Браслет.
      Балис выложил на стойку толстый золотой обруч.
      — Чистое золото, почтенный, без обмана.
      Познания Гаяускаса в драгоценных металлах были ограниченны тем, что он когда-то читал в ценниках ювелирных магазинов. Но эльфу капитан доверял: раз тот сказал, что это — золото, то так оно и есть. В конечном счете, в сказках на каждого эльфа приходится хотя бы башмак, а чаще — горшок, золота…
      — Гм… Золото…
      Ювелир взвесил браслет на ладони, а затем попробовал на зуб. Варварский способ определения качества в его исполнении впечатлял своей непосредственностью.
      — И сколько ты за него хочешь?
      — Полдюжины сотен ауреусов, — выпалил Балис заученную сумму.
      — Гм… Полдюжины… Что ж… Можно… Подожди меня…
      Сежен вышел через низенькую дверь в заднюю комнату. Через несколько минут он вернулся, неся в правой руке объёмистый мешок.
      — Здесь четыре с половиной сотни. Гм… Здесь — остальное.
      В левой руке ювелира оказался мешочек поменьше.
      — Я полагаюсь на твою честность, почтенный. Пересчитывать не стану. Но если что, то Йеми передаст тебе моё недовольство.
      — Гм… Недовольство… Гм… Как тебе будет угодно, почтенный… Гм…
      — Да, вот ещё что, есть у меня ещё одна вещица.
      Жестом заправского фокусника Балис протянул торопийцу камушек ярко-оранжевого цвета размером с фасолину.
      — Могу продать и её.
      — Гм… Интересно.
      Камень Сежен рассматривал долго, то на просвет, то сквозь какое-то подобие лупы, царапал им стеклышко… Наконец, спросил:
      — Почем уступишь?
      — Рубицель — камень редкий, — уклончиво ответил Балис. — Сам понимаешь, дешево не отдам.