— А не может быть такого, что против вас были высланы сразу два отряда? Мы победили один, но вот-вот подойдет второй?
      — Я не военный человек, но мне кажется, что такой поступок был бы глупым и бессмысленным.
      — Мне тоже так кажется, но всё же… Я бы хотел допросить наших пленных. Кстати, что вы намерены делать с ними?
      — Пожалуйста, допрашивай. А намерения мои просты: они смогут покинуть это место спустя некоторое время после нашего ухода.
      — Вы хотите их отпустить?
      Старый изонист снова удивленно поглядел на Нижниченко. На этот раз — не только удивленно, но и осуждающе.
      — Разве я могу поступить с ними по-иному?
      — Но объясните, почему?
      — Во имя человеколюбия.
      — И всё?
      — Не надо говорить лишних слов, Мирон. Я уже сказал, что я — не военный человек, но понимаю, что выбор прост: либо отпустить их, либо убить. Третьего не дано. Иссон учит, что пленных надо щадить, если есть хоть малейшая возможность это сделать. Такая возможность у нас есть, значит, они получат жизнь и свободу. Возможно, хотя бы один из них поймет, что нельзя убивать беззащитных и невиновных. А может, это поймет его ребенок. Да хоть случайный бродяга, которому кто-нибудь из них расскажет в харчевне за кружкой пшеничного пива или кислого вина эту историю. Неважно.
      — А если не поймет никто?
      — Мирон, неужели ты настолько не веришь в добро? — священник особенно выделил голосом слово "настолько". — Не назвал бы ты безумцем того пахаря, который сеет зерно, приговаривая при этом: "Зерно плохое, ничего не взойдет". Не сказал бы ты ему: "Возьми хорошее зерно, и не трать зря своего времени"?
      — Но если зерно хорошо, вот только плохая земля?
      — Полно, Мирон. И на камнях растут деревья…
      Генерал отошел от священника в глубокой задумчивости. Машинально направился в свою хижину, чуть не столкнувшись при этом с Наромартом.
      — Кстати… Что с нашими ранеными?
      — Лучше, чем мне показалось вначале. Полагаю, Битый уже к вечеру будет здоров, у него просто потрясающие способности к восстановлению сил. Ну а Йеми, если боги будут к нам милостивы, поднимем на ноги завтра утром.
      — Надо обсудить, что делать дальше, а без Йеми, сам понимаешь, легко принять неверное решение. Он хоть говорить сегодня сможет?
      Эльф задумчиво потеребил рукой подбородок. Совсем как человек.
      — Вообще-то сейчас ему больше всего нужен покой. Самое лучшее — крепкий сон. Но ты прав, отсюда нам придется скоро уходить… Может, имеет смысл обсудить это дело вечером, когда Йеми хоть немного отдохнёт?
      — Вечером — так вечером, — согласился Мирон.
      С точки зрения земного оперативного военного искусства конца двадцатого века это было вопиюще бессмысленной потерей времени, но он чувствовал, что ничего страшного и непоправимого из-за этой задержки не произойдет. Ощущениям своим Мирон привык доверять. К тому же, было уже не ощущение, а твердая уверенность, что на то, чтобы переключить внимание Наромарта или Огустина на организацию обороны убежища от новых возможных атак, допрос пленных с целью выяснения тактических и стратегических замыслов врага, а так же на подготовку эвакуации, придется потратить просто бешеные усилия. А вот отдача виделась весьма сомнительной. Черного эльфа ещё, пожалуй, можно было убедить сменить приоритеты, а вот Огустин, похоже, непрошибаем. Разве что появление из леса новых штурмующих отрядов было способно заставить его отвлечься от мыслей о том, как исцелить всех раненых в битве.
      День проходил в тягучих и нудных бытовых заботах. Солдаты зарезали и освежевали овцу и под присмотром и руководством Огустина сварили в здоровенном котле прямо посреди двора гороховый суп с бараниной. И раненые и здоровые наелись до отвала, осталось ещё и на ужин. Всех раненым Огустин, кроме того, заставил выпить по чаше местного красного вина, якобы, полезного в случае кровопотери.
      Другие легионеры, вместе со своим офицером, на опушке леса у подножия холма рыли для павших в бою могилы. Бежать никто из пленных не пытался. Тела погибших воинов, освобожденные от доспехов, укладывали в неглубокие ямы, сверху насыпали холмики и воздвигали небольшие каменные пирамидки. Душегубца Гручо похоронили чуть в стороне, пирамидку на его могиле устанавливать не стали. Тело Тианы оставалось в изонистской молельне, Огустин и присоединившийся к нему Наромарт читали над ним молитвы.
      Балис, после того, как тщательно прочистил автомат и отыскал не выстреливший патрон, занялся изучением оружия и доспехов и даже примерил на себя сегментату, в которой имел довольно комический вид. Панцирь, рассчитанный на местного жителя небольшого роста, высоченному морскому пехотинцу едва защищал пах. Естественно, он ещё и оказался слишком тесен, Гаяускас едва сумел в него влезть. В общем, воевать в доспехе с чужого плеча нечего было и думать.
      А вот короткие мечи легионеров в случае нужды он бы вполне мог использовать. Конечно, до его боевого ножа им было так же далеко, как броненосцам девятнадцатого века до крейсеров конца двадцатого, но, в случае чего, и с такой вещицей можно было всерьез постоять за свою жизнь. Единственным серьезным недостатком была рукоятка: непривычно тонкая, с непропорционально большой овальной гардой, защищающей кисть от соскальзывания вражеского клинка, и тяжелым набалдашником на конце. Наверное, для удара на отмахе. Перехватывать такой меч было нелегким делом. Кроме того, следствием неудачной конструкции было нарушение балансировки. То есть под ту технику боя мечами, которая культивировалась в имперской армии, оружие было сбалансировано, надо полагать, почти идеально, только вот техникой этой Балис не владел. А для того ножевого боя, которому его учили, эти мечи подходили, мягко говоря, не особо хорошо.
      Сашка, так же с интересом изучавший захваченное оружие, предложил Мирону в качестве трофеев забрать себе пару железных кинжалов, принадлежавших ранее двум покойникам в железных доспехах. Засим последовал не очень долгий, но довольно горячий спор о разнице между сбором трофеев и мародерством. Оказавшись в меньшинстве сначала против Сашки и Балиса, а затем и против поддержавшего их привлеченного горячим спором благородного сета, Нижниченко решился внести некоторые поправки в свои взгляды на эти вопросы. По всему выходило, что стычек им предстоит выдержать немало, хотелось бы выходить из них победителями, а не жертвами. А раз так, то вопрос об отношении к имуществу побежденных будет вставать снова и снова. В конце концов, и вправду есть существенная разница между циничным обиранием мертвых тел и взятием в качестве трофеев некоторых вещей, которые могут пригодиться в самое ближайшее время.
      Ралиос — местное Солнце, опустился почти до верхушек дальних гор. В дуновении ветра ощущалась вечерняя прохлада. Из близлежащих рощ доносились птичьи трели.
      Завершившим скорбную похоронную работу легионерам Огустин велел разойтись по хижинам и сидеть там, не выходя во двор. Самочувствие Битого улучшилось настолько, что он, пусть и нетвердой походкой, но самостоятельно дошел до молельни — помолиться над телом Тианы. Йеми встать на ноги не сумел: тут же закружилась голова, но сидел, привалившись к стенке хижины, и говорил довольно бодрым голосом.
      — Не думаю, что нам угрожает здесь опасность в ближайшие несколько дней. Прежде чем префект или трибун, пославший солдат, начнет беспокоиться о судьбе отряда, пройдет немало времени. Послать весть о своем поражении, как я понимаю, они не успели. Сколько воинов похоронили?
      — Четырнадцать. В смысле десять и ещё четверых.
      — Там были ещё инквизиторы…
      — Инквизиторы, — нахмурился Балис. То, что раньше рассказывал про этих людей Йеми, уважения не вызывало.
      — Ну, да. Люди в табардах с изображением восходящего Ралиоса.
      — Ах, эти… Оба убиты.
      — Маг жив?
      — Что с ним сделается, — усмехнулся Гаяускас. — Славно ты его по башке приложил, отлеживается сейчас в отдельной хижине.
      — Значит, остальные убитые — легионеры.
      — Да, остальные — все воины.
      — Так, а пленных сколько?
      — Двадцать шесть, считая мага.
      — Два десятка и ещё шестеро? Тогда всё правильно. Три полноценных дюжины и центурион, командующий отрядом. Додекан входит в состав своего подразделения. Так что, вестового, скорее всего не было.
      — А магия какая-нибудь? — неуверенно произнес Мирон.
      — С таким-то магом? Что-то не производит он на меня впечатление чародея, способного отсюда что-то сообщить в Плесков или в Шоф. Если бы он мог это сделать, то у него и боевая магия должна была быть соответствующей. Но вообще, надо спросить у отца Огустина, он может точно узнать, был ли отправлен гонец.
      — Хорошо, исходим из того, что гонец не отправлен. Что тогда?
      — Тогда, как я уже сказал, у нас есть в запасе чуть ли не осьмица. Пока в городе забеспокоятся, пока поисковый отряд сюда дойдет. Авиации у Империи на полуострове практически нет: вся она сосредоточена на границах с Чикао.
      — Какой авиации? — изумился Балис.
      — Да любой. Хоть драконьей, хоть грифоньей, хоть легкой — на гиппогрифах. Летающих существ тут считанные единицы и никто не станет ими рисковать ради трёх дюжин легионеров. Да, несколько дней у нас в запасе есть при любом раскладе. Но всё же лучше уйти отсюда как можно раньше.
      — Почему? — поинтересовался Женька.
      — Чтобы быть как можно дальше отсюда, когда все откроется. Тех, кто оказал сопротивление имперским легионерам, будут искать.
      — Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, — оседлал любимого конька Мирон. — Кто будет искать, как будет?
      — Это очень сильно зависит от ситуации. Если командир того отряда, который придет по следам тех, кого мы победили, будет иметь возможность организовать погоню по горячим следам, то, будьте уверенны, он такой возможностью воспользуется. Если же военные увидят, что убежище покинуто несколько дней назад, то сами ничего предпринимать не станут: у них просто нет на это прав и оснований. Командир отряда по возвращении в город доложит трибуну или префекту, те сообщат эдилу Торопии, он начнет расследование, привлекая в случае необходимости солдат или стражников. Его можно особо не опасаться — эдилам хватает проблем в цивилизованной части провинций, слишком усердствовать в поисках они не станут. Но к поискам непременно подключится инквизиция, а это намного серьезнее: эти ребята будут землю рыть.
      — Угу, — кивнул Мирон, — знаю таких. Совсем не злопамятные, просто злые и память у них хорошая.
      Йеми несколько секунд непонимающе смотрел на Нижниченко, потом, когда до него дошел смысл шутки, с облегчением улыбнулся.
      — Где-то так. Для них смысл жизни в том, чтобы найти и уничтожить тех, кого они считают врагами. Поэтому, искать нас они будут старательно и дотошно.
      — Ясно. Значит, инквизиция и эдилы. Вопрос второй: что им про нас будет известно?
      — Хороший вопрос. Уцелевшие солдаты смогут нас описать. У большинства из нас нет каких-то особых примет, но вот Наромарт… У него слишком уж запоминающаяся внешность.
      — Да уж, его с кем-то спутать трудно…
      — И, главное, я очень плохо себе представляю, как это можно исправить. Убрать эти страшные шрамы не под силу ни одному волшебнику Вейтары. Такое чудо мог бы явить Иссон, но я не дерзну молить его о такой милости. Разве что отец Огустин…
      — Его мы непременно попросим, но хорошо бы иметь что-то про запас. Как я понял, ваши боги — существа довольно непредсказуемые и рассчитывать только лишь на их помощь с нашей стороны будет опрометчиво.
      — Боги существуют не для того, чтобы перекладывать на них те проблемы, которые ты можешь решить сам, — наставительно заметил Йеми.
      — Мне нравится такая позиция, — кивнул Мирон. — Итак, что мы можем здесь сделать сами?
      — Во-первых, капюшон, — подал голос молчавший до этого Балис. — Во-вторых, ему нужно поменьше светиться на людях. По легенде он раб, нечка. Пусть держится сзади. Основное внимание всегда приковано к тем, кто едет впереди и ведет разговор.
      — Верно, — согласился Мирон, — легенду, конечно, нам придется здорово исправлять, но сама идея абсолютно правильная.
      — Почему это — исправлять? — спросил Женька.
      Не то, чтобы это его сильно интересовало, просто снова накатывало раздражение. Это был разговор таких умных и таких правильных людей, только что зубы не ломило. Всё-то они знают, всё-то предусматривают. А ведь если сказать по честному, то с самого прихода в этот мир всё у них идет наперекосяк. Сначала украли Анну-Селену и Сережку, потом в горах чуть все не погибли, теперь вот едва-едва от солдат отмахались… И никто ведь не скажет, что чего-то не понимает, нет, будут с умным видом убеждать, что всё делалось исключительно правильно…
      — Много нестыковок. Например, из лошадей у нас остался один только Ушастик, — пояснил Мирон. — Странновато для ольмарского принца не обеспечить своих слуг хотя бы мулами.
      — Мало ли что могло случиться, — не сдавался мальчишка.
      — Могло. Если придумаешь хорошее объяснение — скажи, может именно его и примем за рабочую версию. Кстати, Йеми, где мы сможем раздобыть лошадей и мулов?
      — Это зависти от того, в какую сторону мы отсюда двинемся…
      — Мне не хотелось так говорить, но ты должен понимать, что догнать бандитов и освободить Риону у нас сейчас нет никаких шансов. Самое умное, что мы сейчас можем сделать — это вернуться на равнину и догнать караван рабов, в котором находятся Сережа и Анна-Селена. Они не могли уйти далеко.
      Йеми тяжело вздохнул и тут же зашелся в тяжелом кашле. Лицо моментально резко побледнело, затем побагровело.
      — Саша, позови, пожалуйста, Наромарта или Огустина, — быстро отреагировал Балис.
      Кагманец отрицательно кивнул головой, но, мучимый кашлем, он не мог произнести ни слова. Казачонок выскользнул наружу.
      Кашель прекратился так же резко, как и начался. Йеми тяжело перевел дыхание. Краска с лица спадала.
      — Не надо было звать Наромарта, — сказал он, поморщившись. — Ничего страшного.
      — Почем ты знаешь? — не поверил Мирон.
      — Ранение в грудь мне уже один раз лечили.
      — Весело вы тут живете. Беречь себя надо, Йеми, беречь, — наставительно произнес Балис. — Хороший солдат — это здоровый солдат. Раненый — уже не боец.
      — А я и не солдат вовсе. И никогда солдатом себя не называл.
      — Это уже все поняли. Ты — такой мирный и добрый купец, только вот ножи кидаешь так, что не многие из ребят в моей… моём отряде могли с тобой сравняться.
      — Ох, — лицо кагманца снова исказила гримаса. — Ножи. Кинжалы-то мои целы?
      — Целы, целы, — успокоил его морпех. — Я подобрал. Хорошие кинжалы: что один, что другой.
      — Хорошие… Если потеряю, то потом мне долго на такой не заработать.
      — Да ладно. Можем прихватить пару мечей, продашь — кинжалы купишь.
      — Купишь, как же. Все мечи здесь продать, на такие кинжалы денег не хватит. На них ведь наложены специальные чары.
      — А-а-а, — несколько разочарованно протянул Гаяускас. — Я-то думал, что ты и вправду умеешь кинжалы метать. А выходит, всё дело в чарах…
      В хижину протиснулся Наромарт.
      — Йеми, что случилось?
      — Всё нормально. Я просто слишком сильно вздохнул.
      — Ну-ка, давай послушаю.
      Черный эльф неловко наклонился к груди кагманца и приник к ней чутким острым ухом.
      — Фонендоскоп бы тебе, Нар, — пожелал Нижниченко.
      — Что мне?
      — Фонендоскоп. Слуховую трубку.
      — Никогда не слышал про такую. Как она устроена?
      — Я потом расскажу.
      — Хорошо.
      Внимательно выслушав раненого, эльф прощупал пульс, а затем объявил:
      — Думаю, ты прав, ничего страшного нет. Постарайся не дышать глубоко и поменьше разговаривай. Сегодня тебе нужен покой.
      — Времени у нас мало, Наромарт, — извиняющимся тоном ответил кагманец. — Сам понимаю, что надо бы отлежаться, но нельзя: отсюда надо уходить, и как можно скорее. Если про приют узнали, то его в покое не оставят. Вслед за первым отрядом сюда придет второй, более сильный. Наверное, пришлют целую центурию. И мне совсем не улыбается, если она потом будет дышать нам в спину, когда мы будем отыскивать детей.
      — А кому этого хочется? Поверь, я сделаю всё возможное, чтобы ты скорее оправился от раны. Но ведь и мои способности не беспредельны. Надеюсь, завтра с рассветом я смогу оказать тебе действенную помощь.
      — И что потом?
      — В каком смысле? — удивленно переспросил черный эльф.
      — В прямом. Пусть завтра я буду здоров. Что мы будем делать дальше?
      — Об этом я ещё не думал. Извини, голова была занята совсем другими мыслями.
      — Я понимаю. Но, когда ты исполнишь свой долг священника, прошу присоединиться к нам, чтобы поразмыслить над этим вопросом.
      С привычной неуклюжестью Наромарт опустился на топчан, откинулся назад, оперевшись на стену.
      — Полагаю, что я его исполнил. Элистри не любит длинных молений об одном и том же. Думаю, Иссон так же не требует многословия. Надеюсь, что душа Тианы уже пребывает в его чертогах. А посему, расскажите мне, что вы решили.
      — Ничего мы пока не решили, — вздохнул Мирон. — Первый вопрос: кого преследовать — разбойников, похитивших Риону или вернуться и догнать рабский караван?
      — Мне кажется, что необходимо возвращаться. Боюсь, что от разбойников мы отстали просто безнадежно. У них же лошади, а у нас…
      Заканчивать фразу он не стал — и так всё было понятно.
      — Да, преследовать разбойников сейчас неразумно, — согласился и Йеми. — В любом случае мы от них отстали и отстанем ещё сильнее. Я согласен, нужно спасать Анну-Селену и Сережу, пока их не успели угнать далеко.
      — Тогда, завтра с утра нам нужно двинуться на юг. Предварительно расспросим Битого насчет кратчайшего пути.
      — Я хотел предложить Огустину и всем остальным на время укрыться в Кагмане. Если они согласятся, то до южных предгорий у нас общая дорога.
      — Это ещё лучше, — энергично кивнул Мирон. — Значит, через хребет перейдем с проводниками. А дальше что? Лошадей и мулов мы сможем быстро найти?
      — На это рассчитывать не приходится. В деревнях живут небогатые люди, лошади есть мало у кого, и продавать их никто не захочет. Особенно, если мы окажемся не в Торопии, а в Прундже, что весьма вероятно, поскольку сейчас мы где-то рядом с границей.
      — А чем хуже Прунджа?
      — Тем, что там живут беднее. Лошади есть не просто мало у кого, а вообще почти у единиц. Да и что за лошади… Клячи. Пахать на них хорошо, а не ездить по дорогам.
      — Клячи, не клячи, но на них мы всё одно будем двигаться быстрее.
      — А я не понимаю, — вступил в разговор Балис. — Мы же деньги честно платим. Отдал свою лошадь, пошел с деньгами на базар и купил другую. В чём проблема-то?
      — Во времени. Весна, сейчас в деревнях каждый человек от зари до зари работает. А в город идти — это потерять чуть ли ни целую осьмицу. Земля-кормилица ждать не станет.
      — А чего мы их спрашиваем? — подал голос Женька. — Сашка же у нас прынц. Лошадь взял, денег на землю кинул и пошел своей дорогой. А если кто возбухнет — в репу. Или здесь все господа такие вежливые и добрые, что к крестьянам приходят исключительно с поклонами? "Не изволите ли дани заплатить?" Так что ли?
      В хижине повисло неловкое молчание, словно каждый ждал, что мальчишке ответит кто-то другой.
      — Господа здесь совсем не вежливые и не добрые, — первым заговорил Йеми. — Ограбить крестьян нам будет не очень сложно, но они пожалуются своему жупану, а тот — императорскому наместнику. В общем, может случиться, что нас в самый неподходящий момент задержат для выяснения истории с ограблением этих крестьян.
      — И что, судить будут? Что за такое ограбление полагается?
      — Ну, за ограбление придется заплатить какой-нибудь не очень крупный штраф, с этим проблем не будет. А вот, например, за то, что Саша выдает себя за благородного господина, не являясь таковым, ему, по имперскому закону, полагается бросить в печь.
      — Однако, — не выдержал Нижниченко, — когда мы придумывали легенду, ты об этом ничего не говорил.
      — Мирон, чему ты удивляешься? Выдать себя за благородного господина — очень серьезное преступление. В твоём мире за это не наказывают?
      — Чему удивляюсь? Жестокости. Зачем за это убивать? Да ещё так мучительно.
      — Ты говорил, что в своём мире занимался похищением секретов иных стран. Скажи, какое наказание полагается разоблаченным лазутчикам?
      — Самое умное — заставить их сообщать своим хозяевам то, что нужно тем, кто их разоблачил.
      — Да, это — мудрое решение, — согласился Йеми. — И что, ваши правители всегда так мудры? А попавшие в плен лазутчики всегда соглашаются сообщать ложь?
      — Не всегда, — вынужден был признаться Нижниченко. — Тогда их расстреливают из того оружия, которыми пользуется Балис. Или вешают. Но без жестокости.
      Память немедленно подсказала историю последнего шага по служебной лестнице, которому предшествовала гибель начальника Службы Безопасности Юго-Западной Федерации в вольере с аллигаторами. Обосновывать мягкость подобной смерти относительно сожжения заживо Мирону никогда не позволила бы совесть. Потом вспомнилась история Михаила-Махмуда, сваренного заживо в масле. Пожалуй, апеллировать к нравам на Земле смысла не имело. Разведчик нашел в себе силы признаться:
      — Йеми, у нас тоже хватает жестокости, но, по крайней мере, её не возводят в закон.
      Кагманец только что глазами не захлопал.
      — Прости, Мирон, мне это понять совсем уже трудно. Если за какое-то преступление положено определенное наказание, то его и должно применять. Преступника можно помиловать, смягчив наказание, но никак не увеличить его. Конечно, бывают тираны, вершащие суд исключительно по своему разумению и не связанные никакими законами, но подданным ли тиранов попрекать жестокостью тех, кто живет под властью законов, а не под прихотью одно лишь правителя.
      — Обсудить нравы и законы в разных местах, бесспорно, крайне занимательно и полезно, — вмешался Наромарт, — но сейчас, мне кажется, важнее решить иные проблемы. После того, как мы сражались с воинами этой страны и убили многих из них, полагаю, нам всем при поимке грозит самое жестокое наказание и вряд ли кто из нас может рассчитывать на снисхождение. Так что, все мы в равных условиях, все рискуем жизнью, и, на мой взгляд, не должны из-за этого держать друг на друга зла.
      — А никто и не держит, — немедленно ответил Сашка. — Я бы за ребятами по-всякому пошел, что бы мне ни грозило.
      И, уже про себя, тихо, по-русски добавил:
      — Замучаются печку топить. Дров не хватит.
      Никто из людей этого просто не услышал, Наромарт же, не владеющий русским языком, её хоть и слышал, но не понял. Это его, впрочем, не отвлекло:
      — Тем лучше. Давайте сосредоточимся на том, что же нам делать дальше. Итак, нам нужны лошади. Йеми, не может быть, чтобы они не продавались.
      — Что нельзя купить за деньги, то можно купить за очень большие деньги… Разумеется, если отдать за каждую лошадь эдак полторы сотни ауреусов, то хозяева возражать не будут. Но столько денег у меня нет. Моих запасов не хватит даже близко даже на одну лошадь, а ведь одна лошадь наших проблем не решит.
      — Да, это плохо, — согласился Наромарт. — Расплачиваться ювелирными изделиями с крестьянами смысла не имеет.
      Ответом ему было понимающее молчание.
      — Почему? — не удержался от вопроса Женька.
      — Быстро превратить их в деньги никак не получится. А ведь крестьянам нужно покупать лошадей взамен, — пояснил Мирон.
      — Кроме того, дорогие украшения у крестьян могут вызывать подозрения у чиновников. Дальше возможно различное развитие событий, но, в любом случае, без привлечения к нам внимания дело не обойдется.
      — Тогда что нам делать?
      — Тогда нам нужно как можно быстрее вернуться в Плесков и купить лошадей там.
      — А зачем возвращаться назад, когда можно идти вперед? — возразил Балис.
      — Вперед? Куда? Ближайший город на нашем пути — это Шоф, столица Прунджи. Безусловно, в нём мы тоже сможем купить всё необходимое, продав местным ювелирам драгоценности, но до него слишком долго идти.
      — И всё же, сколько нам до этого Шофа добираться?
      Йеми обвел товарищей задумчивым взглядом. В пути отряд всегда выравнивается по слабейшему. Слабейшим в пешем переходе, конечно, был Наромарт. Хромающий нечка навряд ли был способен за день преодолеть больше трёх лин. Разумеется, по равнине, в горах — ещё меньше. Можно посадить его на Ушастика, весу в целителе немного, как говорится "кожа да кости". Тогда самыми медленными будут мальчишки, точнее Женя. Саша, наверное, не уступит взрослым ни в скорости, ни в выносливости. Значит…
      — Примерно день уйдет, чтобы перевалить через Южный хребет. И дней восемь-девять — на дорогу до города. Пожалуй, так. Хотя, без хотя бы одного привала на целый день мы вряд ли сможем обойтись.
      — Итого одиннадцать дней. Где одиннадцать, там и двенадцать, будем рассчитывать на худшее. Плюс три дня, прошедшие с момента выхода каравана. Итого — пятнадцать дней. Почти две осьмицы, как ты говоришь. Как далеко за это время уведут рабов?
      — Слишком далеко. Если их повели из Плескова на восток, то, значит, ведут в Альдабру. До неё караваны в среднем доходят за одиннадцать дней. Максимум — за дюжину. А уж из Альдабры ведет много дорог. В любой из остальных городов Восьмиградья, оттуда могут увезти морем. Кроме того, могут и посуху отправить — через перевал на север, в Грождигу.
      — А в Шоф их не могут отвести? Он ведь ещё ближе к Плескову, чем Альдабра? И в том же направлении?
      — Шоф действительно ближе, но он стоит в стороне от дороги и совершенно не торговый город. Купцы Восьмиградья просто не позволят вырасти сильному конкуренту поблизости от своих владений. Караваны невольников очень редко сворачивают с дороги.
      — Но мы не можем не отработать и этот вариант.
      — В Шофе мы, так или иначе, окажемся и, разумеется, расспросим тамошних купцов.
      — Эх, оказаться бы там побыстрее…
      — Для этого необходимо вернуться в Плесков и закупить лошадей. По дороге до города не больше пяти лин. Скорее всего, даже не больше четырёх.
      — То есть, где-то около двадцати пяти — тридцати километров, — задумчиво пробормотал Балис. Не привлекая к себе слишком большого внимания, такой путь вполне можно было проделать за день. Конечно, не всем. А значит…
      — Те, кто может идти быстро — идут в Плесков. Те, кто не могут — идут по дороге на Альдабру. Дальше плесковская группа закупает мулов и лошадей и догоняет идущих по дороге. Классика. К концу второго дня мы соединяемся и продолжаем путешествие верхом, — уверенно изложил свой план капитан.
      — Разделяться не хотелось бы, — нахмурился Мирон. — Но, похоже, придется: время дороже. Какие идеи по составу групп?
      — Какие могут быть идеи, когда всё очевидно? Наромарт, Женька и ты двигаетесь по дороге, а мы с Сашкой и Йеми идем в город. Если, конечно, Йеми завтра будет как новенький.
      — Завтра он не будет, как новенький, — предупредил Наромарт. — И послезавтра тоже. Живое существо устроено намного сложнее, чем механизм. Даже такой сложный механизм, как у тебя, — эльф указал на автомат, лежавший рядом с тюфяком Гаяускаса. — Серьезная травма влияет на весь организм, и даже чудесное исцеление по молитвам не может сразу убрать все её последствия. Слабость и быстрая утомляемость останется у Йеми ещё на несколько дней, да и у Мирона нога ещё некоторое время будет побаливать. Конечно, я могу приготовить для них необходимые снадобья, если буду рядом, но, если ты хочешь быстро добраться до Плескова, то Йеми тебе не помощник.
      — Хорошо, мы можем отправиться в город вдвоём с Сашкой.
      — А не слишком ли рискованно отпускать вас туда без Йеми? — засомневался Нижниченко.
      — Не может же он разорваться. Если бы Йеми пошел в город — рисковали бы те, кто пойдет по дороге. Всегда может какой-нибудь встречный патруль придраться.
      — Какой патруль? — изумился Женька.
      — Какой-нибудь. Откуда я знаю их систему патрулирования? Разве что пленных расспросить, — серьезно ответил Гаяускас.
      — Может, нет у них никаких патрулей, — не унимался подросток.
      — Может, и нет. Только кто-то должен же за порядком на дороге следить. Что скажешь, Йеми?
      — Патрулей на дорогах быть не должно: не война же. Но встретить жупанскую стражу или отряд легионеров можно запросто. И, честно сказать, я бы на месте командира отряда поинтересовался, что это за странная компания по дороге передвигается. Уж больно необычно мы выглядим.
      — Думаю, что жупанскую стражу я как-нибудь уговорю. Хотя… Не буду лукавить: при разговоре со здешними стражниками я буду чувствовать себя намного спокойнее, если Йеми рядом. Слишком много неизвестного, слишком много нюансов, слишком мало времени на проработку ситуации. Но те, кто отправляются в город, рискуют гораздо больше. Особенно Балис, вспомните, что архимаг говорил…
      — С одной стороны — да. А с другой, что, собственно, в них подозрительного? — задумчиво протянул Йеми. — Бродяг по этим землям ходит не так уж и мало. Благородный сет завтра напишет сопроводительное письмо, что это его слуги, посланные в Плесков для покупки лошадей. Без особой причины к таким людям придираться никто не станет.
      — Да, благородный сет тут оказался очень кстати, — согласился Мирон. — Похоже, что с планами мы определились.
      Но жизнь, как водится, внесла свои коррективы в намерения друзей.
      Рано утром, после того, как Наромарт и Огустин прочли над Йеми целительные молитвы, вернувшие ему силу и бодрость, старый изонист созвал всех обитателей убежища на большой совет. Пленные легионеры, если и проснулись, то не показывались из отведенных им хижин, и не могли подслушать собравшихся позади молельни.
      — Да пребудет с нами Иссон, да дарует он нам мудрости принять верное решение, — краткой молитвой начал собрание священник. — Здесь собрались те, кто искал у Иссона защиты и помощи в своих земных делах. Но ныне это место не может более служить убежищем. Милость и защита Иссона да пребудет со всеми нами, но сейчас нам надо самим позаботиться о себе. А кто имеет такую возможность, пусть поможет остальным.