— А где теперь сам Кислый? — о смотрителе Йеми немного слышал и решил поддержать образ болельщика и знатока.
      — Спился бедняга с горя. Под каменным мостом через реку живёт, каждый день ракки глушит.
      — Где ж он берет-то?
      — Добрые люди наливают. Помнят его заслуги.
      На взгляд Йеми, действительно добрые люди пристроили бы забулдыгу к какому-нибудь стоящему делу, но об этом он благоразумно промолчал. Сказал другое:
      — Да, Ёфф, ты меня, прямо скажу, просто без ножа зарезал. Я-то думал, вернусь в родные края, отдохну душой, на малышей наших посмотрю… А выходит…
      И досадливо взмахнул рукой.
      — А ведь я на чужбине-то наших петушков вспоминал, вспоминал… Да, а хозяин-то твой, Спарт, всё сортиры старые чистит?
      — У меня теперь другой хозяин, — раб кивнул на здание харчевни.
      — Да ну? — с хорошо наигранным удивлением воскликнул Йеми. — Считай, что тебе повезло. Тут мои знакомые из Толиники остановились, я к ним сегодня хотел зайти, навестить. Посидим, винца попьём, хорошо подавать будешь, может, тебе цельный марет перепадёт.
      — Из Толиники? — теперь удивился и невольник. — Это белобрысый со своими людьми, что ли?
      — А что, у вас ещё кто-то из Толиники квартирует? — в таких случаях всегда надо отвечать вопросом на вопрос, не уступая собеседнику инициативу.
      — Нет, только и господин Джеральд сегодня с рассветом уехал.
      — Как уехал?
      — Обыкновенно, как постояльцы уезжают.
      — Погоди, а как же добыча? Дети?
      — А что дети? — Ёфф пожал плечами с невозмутимостью раба, не представляющего, что такое свобода. — На базар его ребята детей отвели с утра, да и продали, наверное.
      — Всех троих?
      — Почему троих? Двоих. Мальчонку и девчонку.
      — Девчонка рыжая?
      — Не, темненькие волосы.
      — А рыжая?
      — Да не было никакой рыжей, господин. Гер меня накажи, ежели вру.
      Такими клятвами ни один здравомыслящий человек попусту не разбрасывался: по части наказаний боги Вейтары были столь же изобретательны, как и жестоки.
      — Ничего не понимаю, — откровенно признался кагманец. — Как же так. Ещё одну девчонку должны были… Либо продать, либо взять с собой.
      — Может, накануне продали? — предположил невольник. — У них торговля получше, чем юные рабы. За такую бочку можно, поди, три осмии мальчишек и девчонок купить. А может — и все четыре.
      — Какую ещё бочку? — машинально переспросил Йеми, лихорадочно обдумывая, куда же мог толиец Джеральд спрятать Риону. Куда и зачем.
      — Да с розовым маслом. Ох, и здорова бочка, два бугая её тащили. Да и запах стоял — на всю улицу.
      — Да что ты мне про какую-то бочку талдычишь? — рассердился Йеми. А в следующее мгновение он понял, что же именно сделал таинственный Джеральд. Понял — и похолодел. Похититель уже трижды обыграл вчистую своих преследователей: на переправе через Валагу, у городских стен и вот теперь, прорвавшись через блокаду оборотней. Всякий раз он точно предугадал действия своих противников и приготовил действенные контрмеры. Это не могло быть случайностью. А вот чем это могло быть… Следовало тщательно обдумать ситуацию, и как можно быстрее: время сейчас работало против Йеми.
      — Вы извините, господин, если что не так, — по-своему понял Ёфф.
      — Да нет, Ёфф, ты не в чём не виноват. Горшок с ним битый, с этим Джеральдом. Встречу — начищу рыло… Ладно, это тебе за рассказ. Только теперь помалкивай.
      Запустив руку в поясной кошель, кагманец извлёк из него пару медных монет и протянул их невольнику. Тот понимающе кивнул и тут же привычным движением спрятал монетки за щеку: целее будут.
      — А за красно-белых наших не беспокойся, они ещё себя покажут, — на прощание ободрил раба Йеми. — И Червю ещё попомнятся Етькины пёрышки.
      Ёфф в ответ только нехорошо улыбнулся.
      — Не надо быть великим мудрецом, чтобы понять, что нам предстоит серьезное и далекое путешествие, — задумчиво произнес Балис, наблюдая возвращающихся разведчиков. Точнее, разведчика: на передке повозки сидел один Йеми.
      — А что это за животные? — поинтересовался Женька, указывая на трусящие вслед фургону четвероногие создания. Размерами они лишь немного превосходили ушастую собственность кагманца, но их морды напоминали скорее ослиные, чем лошадиные, а гривы были неприлично короткими для обычных коней.
      — Мулы, — ответил Наромарт. — Помесь лошади и осла. Быстры почти как лошади и выносливы почти как ослы.
      — И столь же упрямы, — добавил Гаяускас с абсолютно серьезным выражением лица.
      — Я бы сказал — спокойны, — не согласился эльф. — Мне случалось путешествовать верхом на мулах, ничего плохого сказать о них не могу. Только вот ноги всё время приходилось то поджимать, то вытягивать.
      — Боюсь, что тебе предстоит вспомнить старые навыки, — подвел итог дискуссии Нижниченко. — Сейчас узнаем.
      — Я бы выбрал лошадь, с моим ростом она гораздо предпочтительнее мула.
      — А твои травмы не помешают? — тыкать в увечья было не слишком деликатно, но делать вид, что их не существует, Мирону показалось просто глупым.
      — Мешают, конечно, но не очень сильно, — Наромарта вопрос, похоже, нисколько не обидел. — Нога подвижность сохранила. Так что, если лошадь спокойная, то проблем нет. Правда, меня удивляет отсутствие сёдел.
      Подъехав поближе, Йеми остановил фургон и соскочил на землю.
      — Так, времени у нас очень мало. Давайте быстрее в мою повозку.
      — А где Саша?
      — Внутри.
      Путники не заставили себя ждать. Когда все расселись внутри фургона, Йеми заговорил.
      — Дело хуже, чем казалось вначале: никого из детей в городе нет. Сережу и Анну-Селену продали в рабский караван, который вышел сегодня рано утром в сторону Альдабры. А Риону чуть позже вывезли в торговом караване, идущем в ту же сторону.
      — А что же ваши часовые? — поинтересовался Нижниченко. — Как они Риону проморгали?
      — Их обманули. Как я понимаю, её вывезли в бочке из-под розового масла. Тигры её просто не учуяли.
      — Умно, — констатировал Балис.
      — Не то слово, — досадливо скривился Йеми. — Похоже, кто-то очень серьезно подготовился к этому похищению. Ему был нужен не просто ребенок, а именно ребенок тигра-оборотня. И он заранее предугадал все наши действия. Отсюда — мертвяки на берегу реки. Отсюда — подкоп под стенами. Отсюда и бочка из-под масла.
      — Ничего, думаю, у нас в запасе найдется то, чего этот таинственный организатор похищения не предугадал. Но сейчас особого выбора нет: надо догонять караваны. Йеми, ты сказал, что они идут по одной и той же дороге? — взял инициативу в свои руки Нижниченко.
      — Из Плескова три пути: на запад в Белер, на юг в Приг и на восток в Альдабру. Эти караваны двинулись на восток. Больше того, до Альдабры у них одна дорога, свернуть им некуда. Слева — горы, справа — Валага. Разве что заглянуть в Шоф, столицу Прунджи. Он немного южнее дороги, на берегу Валаги. Но туда сворачивает далеко не каждый караван. К тому же до развилки на Шоф далеко — несколько дней пути. Караваны идут не быстро, и, если мы поторопимся, то догоним похитителей ещё сегодня, вскоре после полудня.
      — Ты уверен, что дети именно там?
      — Конечно, уверен.
      — Тогда не будем терять времени. Поехали!
      — Подожди, Мирон. Во-первых, догонять караван на повозках не имеет никакого смысла. Нам придется бросить наши фургоны и ехать верхом. Мы посоветовались с Сашей, он сказал, что ты и Балис, вероятно, этого не умеете.
      — Он прав, — сознался Нижниченко. — Во всяком случае, в отношении меня. Я на лошадь не садился, наверное, уже лет двадцать.
      — А я вообще ни разу на лошадь не садился.
      Женька не стал ничего говорить. На лошади он несколько раз катался, но именно катался, а не ездил: за двадцать рублей можно было забраться в седло, и проводник медленно водил животное за уздечку или как там ещё называется этот кожаный лошадиный поводок по улицам около цирка. Или по аллеям зоопарка. Раньше одно время можно было покататься по Крещатику, но потом начался ремонт, а когда он кончился, то катания не возобновились. Ещё катали на ВДНХ, то есть Выставке Достижений Народного Хозяйства, но там Женьке кататься как-то не доводилось. Можно было ехать на лошади, можно — на пони. Как аттракцион — это было приятно. Но умения самостоятельно ездить на коне, конечно, не прибавляло. К тому же Женьку уже не раз предупреждали, что лошади будут испытывать стойкую неприязнь к нему в его нынешнем состоянии.
      — Ну, а у Наромарта всё-таки проблемы с рукой и ногой. Поэтому я купил для вас троих мулов. На них ездить намного проще во всех отношениях. Саша и Женя поедут на Ушастике, а себе я прикупил всё же лошадь.
      — Деньги остались? — полюбопытствовал Мирон.
      — Немного, — честно признался Йеми. — Но это не беда: мулов и лошадь потом можно будет продать, и деньги вернутся.
      — Но нам в пути деньги могут потребоваться, мало ли что. Может, заглянем, всё же, в город к ювелиру? — предложил Наромарт.
      — Нет, время дороже. А если вдруг задержимся в пути… Еду мы купили, на прочие мелочи до Шофа у меня денег хватит. Ну, а в Шофе ювелиры тоже найдутся.
      — Хорошо, если деньги остались, то можем сейчас в Плесков не заезжать, — согласился Мирон. — Что ещё?
      — Одежда. Мы с Сашей тут раздобыли кое-что, чтобы вы не очень выделялись.
      Подросток, словно только и ожидал этих слов, тут же достал из-за спины темно-синий сверток и протянул Женьке.
      — Тут твой жакет и плащ.
      Действительно, как-то никто и не обратил внимания, что казачонок был в одной рубашке.
      — И вот ещё местные башмаки.
      Женька окинул критическим взглядом изделие местного сапожника. Если по честному, то эта обувь не уступала той, что одарили его в Риттерберге. А выглядела, пожалуй, и покрасивее: подъём был украшен маленькими темно-синими бусинками.
      — Спасибо, — поблагодарил он Сашку и подвинул сверток себе.
      — Это Вам, Мирон Павлинович, — продолжил выкладывать покупки подросток.
      Нижниченко получил темно-зеленый плащ, полотняные штаны, рубаху, широкий пояс светло-зеленого цвета и пару кожаных башмаков, с виду — таких же, как у Женьки, только бусинки были зелёными — под цвет плаща.
      Полный комплект одежды, только выдержанной в коричневой гамме, получил и Балис. Да ещё вместо башмаков ему достались короткие кожаные сапожки. Наромарту приобрели один лишь фиолетовый плащ.
      — А почему цвета разные? — полюбопытствовал Женька.
      — Воинам и слугам, которые делают грязную работу, полагается одежда темных тонов, на ней не так заметно, что она испачкана, — охотно пояснил Сашка. — Ну а слугам, которые с грязью не возятся, одежду можно выдать и поярче.
      — А что полагается хозяину?
      — А благородному жупану пристала дорогая яркая одежда, чтобы издалека было видно, кто тут хозяин, — ничуть не смущаясь, объяснил казачонок. — Поэтому мы решили не скупится.
      Он выложил перед собой на всеобщее обозрение красный кафтан, опушенный коричневым мехом на полах, воротнике и рукавах и того же цвета мягкие сапожки.
      — Да, если так шиковать, то никаких денег не хватит, — проворчал Мирон.
      — Так надо, — убежденно ответил Йеми. — Когда будем разбираться с караванщиками, то у них не должно быть сомнений, что с ними говорит важный господин. Значит так: переодеваемся, быстро собираем самое необходимое, укладываем на лошадей и мулов — и вперед.
      — А наши повозки?
      — Конечно, здесь мы их не бросим. Сейчас я позову Курро, жители Кусачего Леса отвезут их обратно.
      — А где они лошадь добудут, если Ушастика выпрячь? — не унимался Сашка.
      — Договорятся как-нибудь, — успокоил его кагманец. — У них хорошая репутация в этих краях, им доверяют.
      Старость — не радость. Вообще-то в свои тридцать шесть стариком Мирон Павлинович Нижниченко себя не считал, да и причин к тому, если быть честным, не наблюдалось. Физическая форма была вполне пристойной, хроническими болезнями он не страдал. Однако, путешествие верхом на муле оказалось гораздо более тяжелым, нежели он предполагал, основываясь на своих детских впечатлениях. И дело было вовсе не в отсутствии седла: в детстве он вообще ездил на голой лошадиной спине, а сейчас мул был покрыт толстой мягкой попоной темно-серого цвета. Тем не менее, не успели ещё скрыться из глаз стены и башни Плескова, а мышцы уже начали ныть и деревенеть. Всё внимание Мирона было сосредоточено на том, чтобы не свалиться со своего скакуна, оставалось только надеяться, что те, кто гораздо больше привычен к верховым прогулкам, внимательно следят за происходящим вокруг.
      Таких привычных в отряде оказалось трое. Во-первых, конечно, Йеми, державшийся на лошади с ловкостью опытного наездника и задававший направление и темп движения. Как не торопились преследователи, но кагманец понимал, что попытка взять резкий старт чревата не только непредвиденными задержками, но и травмами, поэтому компания двигалась легкой рысью. Во-вторых, казалось, ни малейших затруднений не испытывает Наромарт. Ловко подогнув длинные ноги, он ехал почти рядом с Йеми, то и дело обмениваясь с ним короткими фразами. Ну а, в-третьих, умело управлял Ушастиком Сашка. По крайней мере, так казалось со стороны. Маленький коняга без особого напряжения нес двух мальчишек и два здоровенных тюка в придачу. И, хотя он и шел в арьергарде, но не потому, что не мог догнать передних, а согласно закону связки: сильные впереди и в конце, слабые — в середине.
      Так они отмахали на глазок километров десять, когда на пути повстречалась деревенька. До этого им попадались только расположенные на придорожных холмах белокаменные виллы за высокими оградами, здесь же лепились один к другому деревянные домики с соломенными крышами. Ясно, что в таких жил люд победнее, намного победнее.
      На главной площади Йеми неожиданно остановил коня.
      — Давайте-ка передохнем. Да и расспросить местных жителей не мешает. Заодно и поедим, а то толком не завтракали.
      Ни Гаяускас, ни Нижниченко не были убеждены в необходимости остановки, но спорить не стали: ноющая боль в пояснице и ягодицах была даже более весомым аргументом, чем те, которые привел кагманец.
      — Балис, Мирон, когда скачете — не будьте такими скованными. А то сидите оба, точно посохи проглотили. Расслабьте мускулы, тогда и болеть меньше будет. Пригнитесь немного. Вообще, не застывайте в одной позе, словно статуи.
      — Мог бы и раньше посоветовать, — проворчал Балис.
      — Мог. Только вы не производите впечатления людей, которым помогают советы под руку.
      Морпех улыбнулся: крыть было нечем.
      Привязав средства передвижения у коновязи, путники прошли в деревенскую харчевню. Во внеурочное время та, естественно, была почти пустой. Лишь босоногая девка в длинном холщовом сарафане, согнувшись, отмывала дощатый пол. При виде странников она тотчас вскочила и бросилась к ним навстречу.
      — Почтенные путники желают отдохнуть?
      — Почтенные путники желают легкого завтрака, — ответил Йеми.
      — Сейчас всё будет. Садитесь, куда вам угодно.
      Пока они рассаживались за длинными столами у выходившего на площадь окна, девка успела сбегать за хозяином харчевни. Это оказался невысокий смуглокожий мужчина, уже в солидном возрасте. В лице было что-то неуловимое похожее на ту девку — не иначе как он приходился ей отцом или дядькой. Появление нежданных посетителей его обрадовало, а наличие среди них уродливого нечки изрядно озадачило. Впрочем, опытный трактирщик сразу понял, что к чему: за одним столом сидели благородные господа, главным из которых, скорее всего, был самый младший — юноша в красном кафтане с меховой опушкой — даром, что на улице Ралиос вовсю палит. Ну а за другим — рабы: мальчишка да нечка покалеченный. Какой толк от них в путешествии — непонятно, но то не хозяина харчевни ума дело.
      — Что угодно господам? — почтительно поклонился он перед столом, где сидели хозяева. Может, конечно, господ-то тут и нет, и с пришедших за глаза хватит обращения «почтенные», но немного лести никогда не вредило делу. Каждому приятно, когда его величают по благородному.
      — Вот что, почтеннейший, — ответил ему молодой темноволосый парень, сидевший напротив юноши. — Дай-ка нам югурта, хлеба с сыром и молока. А этим, — он кивнул на рабский стол, — принеси тоже югурта и хлеба.
      Парень говорил на торопийском языке, говорил правильно и бегло, видимо сам был родом из этих мест.
      — Может, господа вина желают? — поинтересовался хозяин харчевни.
      — Вина? Ещё утро не кончилось, а ты нам вина предлагаешь. Совсем ума лишился?
      — Простите, благородные господа.
      — Давай, неси еду быстрее. Мы спешим.
      Хозяин поспешил на кухню. Господам всегда виднее. Хоть и на дворе давно уже время к полудню, но, если господам угодно, пусть будет утро. У Ралиоса не убудет. Главное, чтобы путники остались довольны и щедро расплатились. А коли им хочется откушать быстро — так это не сложно. Всё, что они желали получить на стол, на кухне имелось. Разве что, молока было маловато. Господам-то хватит, а вот рабам…
      — Мирва, сбегай-ка до бабки Рении, принеси кувшин овечьего молока. Скажи, я потом расплачусь.
      Собрав еду на большой деревянный поднос, хозяин поспешил к нетерпеливым благородным гостям.
      — Скажи-ка, почтенный, — обратился к нему тот же самый парень. — А что, караваны из Плескова сегодня проходили?
      — Проходили, было дело. Сначала невольников в Альдабру гнали, потом и с товарами купцы проехали.
      — Не останавливались здесь?
      — А чего они тут забыли? Мы же, благородный господин, почитай, около самого города живем. И двух лин до Плескова-то не будет.
      — Понятно. Стало быть, только прошли и ничего более?
      — Ничего, господин. Прошли и прошли.
      — Ладно. Ты вот что… Яйца куриные у тебя, наверное, имеются?
      — Как не быть.
      — Ты вот что, принеси-ка рабам с десяточек. Сырых, понятное дело.
      Хозяин только крякнул от удивления. Чудные господа, право слово. Если каждый будет своих рабов кормить югуртом да куриными яйцами, да отпаивать овечьим молоком, то желающих пожить в такой неволе найдется немало. Нет, конечно, не его это дело, господин в своих рабах волен и никто ему не указ. Хочет — молоком поит, хочет — живыми в землю закопает. А всё же — чудные господа… Ишь как залопотали по-своему, югурта попробовав. И называют его как-то чудно…
      — Так это почти как наш йогурт, — удивился Мирон, опробовав белую густую массу. Удивился на русском, чтобы трактирщик ненароком не понял.
      Балис пожал плечами.
      — Кстати, и называется похоже. Югурт — йогурт.
      — А что такое — йогурт? — заинтересовался Саша.
      — Знаешь, честно скажу, не знаю, как его делают. Только знаю, что из молока с добавлением фруктов. А продается повсеместно в маленьких пластиковых формочках. И рекламируется как идеальный завтрак, — попытался объяснить Нижниченко.
      — Каких формочках? — не понял мальчишка.
      — Пластиковых. Из пластмассы, её стали широко применять в середине двадцатого века.
      Мальчишка огорченно вздохнул.
      — Ты чего? — удивился Мирон.
      — Обидно… Жизнь такая интересная… Столько всего было впереди… А я так ничего и не увидел…
      — Так уж и ничего? Ты здесь такое видишь, чего никто из твоих современников и представить себе не мог.
      — Нет, Мирон Павлинович, это другое, — убежденно сказал казачонок. — Там была моя жизнь, а теперь — как будто чужая. Всё время чувствую, что это всё должно быть не со мной, а с кем-то другим.
      Балис незаметно вздрогнул. Сашка совершенно точно передал этими словами его ощущения. Ведь и ему казалось, что его жизнь закончилась тогда в январе девяносто первого в вильнюсской больнице. В тот момент, когда он в одну минуту потерял жену, дочь и ещё не рожденного сына. "У меня нет страны. У меня нет семьи. У меня теперь ничего не осталось". Кажется, так он сказал Огонькову, когда тот допытывался, что же всё-таки произошло в Вильнюсе в ту зимнюю ночь. Жизнь кончилась — но началась другая жизнь. Своя? Чужая?
      — Глупости это, Саша, — решительно сказал Мирон. — Чужую жизнь прожить невозможно. Каждый живет свою жизнь, какие бы кульбиты она не выкидывала. Судьба изменилась — и сразу: "не моя жизнь". А в московской тюрьме сидеть в тринадцать лет — это твоя жизнь?
      — В четырнадцать, — угрюмо подправил подросток.
      — Огромная разница, — иронично прокомментировал Нижниченко. — А в разведку в отряде Шкуро ходить? Надо думать, отец твой по-другому себе твоё будущее представлял.
      — Вы не видите разницы между разведкой у Шкуро и тем, где мы сейчас сидим?
      — Принципиальной — не вижу. Для тебя в восемнадцатом гражданская война была такой же чужой, как и эта земля. Для меня мир в девяносто первом перевернулся. Для Балиса — тоже. Это главное. А остальное — декорации, они уже не так важны. Главное-то не в декорациях, а в сути.
      — Ну, не видите — так и не видите, — проворчал мальчишка, склоняясь над миской. Продолжать разговор он явно был не настроен, и Мирон понял, что Сашка на него обиделся. Ну что же, дело житейское. Без мелких обид ни одно дело не обходится. Важно, чтобы они не перерастали в крупные, но, вроде как, эта опасность не грозила. Пусть помолчит, подумает. Сейчас парня лучше не дергать.
      Завтрак завершился в тишине. Наромарт и Йеми, хотя и не могли понять этого разговора, но словно почувствовали, что лучше с расспросами не лезть, помолчать. Кагманец, впрочем, перекинулся ещё несколькими незначащими фразами с хозяином харчевни, когда расплачивался за завтрак. Так же в молчании расселись на своих скакунов и двинулись дальше. А уж во время скачки Мирону и Балису было и вовсе не до разговоров: всё внимание уходило на то, чтобы удержаться на спинах мулов.

Глава 7
В которой рабский караван уходит всё дальше.