— Господин!
      Ланиста Луций с неудовольствием повернул голову к дверному проему, в котором стоял чернокожий подросток — домашний раб Атрэ.
      — Чего тебе?
      — Господин, Марке привел новых рабов, купленных сегодня на рынке для школы, и просит тебя их посмотреть.
      Луций досадливо поморщился: казначея школы Марке он терпеть не мог. Во-первых, Марке был даже не младший гражданин, а вольноотпущенник хозяина школы Ксантия. Во-вторых, честный воин, отдавший две дюжины вёсен службе Императору Публию и его сыну, Императору Кайлу, додекан в отставке, Луций Констанций, терпеть не мог плутов-финансистов, делая исключения лишь для Ксантия, поскольку тот в молодости преуспел не только на финансовом поприще, но и был действительно отличным ланистой. Правда, старик уже несколько лет как отошел от дел и теперь занимался в отдаленном северном имении выращиванием пушных зверей на шкуры. Да как занимался. Шкурки горностаев и норок с ферм Ксантия Деметра Линвота были известны в Империи ничуть не хуже, чем принадлежащие ему мужественные гладиаторы. Даже за мех простых огнёвок и чернобурок платили порой двойную цену. А уж по выведенным его магом сапфировым, платиновым и золотым лисам столичные аристократы просто сходили с ума.
      Вот это и впрямь достойно уважения. А за что можно уважать пройдоху Марке? Однако, порой приходилось прислушиваться и к его словам. Слегка прихрамывая на левую ногу, поврежденную горской клейморой семь весен назад во время подавления восстания Мак-Мортонов, ланиста двинулся во двор.
      Зрелище, которое он там увидал, поразило его настолько, что боевой додекан даже несколько растерялся. Посреди двора стоял огромный, не менее трех человеческих ростов, синий дракон. И хотя крылья его были сведены за спиною и удерживались толстым бронзовым кольцом, пропущенным через перепонки, а лапы сковывали крепкие, даже не бронзовые, а железные цепи, концы которых держали каменные големы, от столь близкого соседства с опасной тварью додекану стало несколько не по себе. В войске Императора Луций служил в пехоте и с драконьей авиацией никогда близко не соприкасался, а в личной собственности драконов имели только самые богатые и знатные из благородных сетов. Так что, за всю свою жизнь ланиста никогда не был к дракону ближе, чем в нескольких полетах копья, и теперь ощущал себя весьма неуютно.
      — Зачем ты приволок сюда эту мерзость? — раздраженно бросил он стоящему неподалеку и беседующему с магом-проводником Марке.
      — Очень, очень хорошая сделка, господин ланиста, — торопливо защебетал Марке. — Люди Толы очень, очень любят смотреть на битвы с дикими животными. А дракона на Арене не было уже больше двух весен. Квиант заплатит очень, очень большие деньги за бой с драконом. А дракон очень, очень силен. Это ведь не просто дракон, это, как они называют себя, диктатор. Скай Синий.
      Дракон оглушающе зарычал и бросился на болтуна, но големы дернули цепи, и тварь неуклюже грохнулась на зад, подминая длинный хвост и взрывая огромными когтями плотно утоптанную землю дворика.
      — Твари не должны иметь имени.
      — Хорошо сказано, гражданин. Ты и есть ланиста этой школы Луций Констанций?
      В воротах, ведущем во дворик со стороны тренировочной арены, стоял высокий темноволосый человек в диковинных доспехах, выглядевших как сплетение огромного числа мелких колечек из похожего на железо, но более крепкого металла, секрет которого был известен только гномам Среднегорья и Ордену. Поверх доспеха был надет табард: на белом фоне восходил желтый Ралиос. Луций приложил правую руку к груди и склонил голову, маг приподнял свою широкополую шляпу, Марке преклонил одно колено, рабы — оба, а дракон вновь зарычал и рванулся вперед — с тем же успехом. И только бездушные големы абсолютно никак не прореагировали на появление отца инквизитора, не считать же за реакцию то, что они очередной раз сдержали порыв дракона.
      — Слава Императору Кайлу! — громко вскричал ланиста.
      — Слава, — откликнулись волшебник и Марке.
      — Слава, — шагнул во двор отец инквизитор.
      Славить Императора было привилегией граждан, рабам полагалось молчать.
      — Чем могу служить тебе, отец мой?
      — Я пришел сюда за этой синей тварью, точнее, за её жизнью. Сколько вы за неё заплатили?
      — Четыре тысячи пятьсот ауреусов, мой господин, — зашелестел Марке. — Очень, очень, высокая цена. Диктатор стоит очень, очень дорого.
      — Ты будешь рассказывать мне про диктаторов? — презрительно бросил казначею инквизитор. — Я знаю этих тварей гораздо лучше, чем ты можешь себе представить.
      Марке, обладавший феноменальной смесью трусости и наглости, дополненной столь же исключительным чутьем на то, какое именно из этих двух качеств надлежит в данный момент демонстрировать, что и обеспечило ему столь блестящую карьеру: от комнатного раба до казначея лучшей гладиаторской школы Толы, тут же сменил тон.
      — О да, отец мой, мы — всего лишь смиренные городские обыватели, а вы, воинствующие отцы Ордена, оберегаете наш покой, — тут он сделал небольшую паузу, пытаясь определить, к какому из ответвлений Ордена принадлежит гость, но, не найдя никаких указаний в облике инквизитора, добавил на удачу. — От проклятых нечек, которые давно бы заполонили собой всю землю и поработили и уничтожили бы весь род человеческий, если бы не Орден и не наш Император, да продлят боги его жизнь!
      В самом деле, драконом, то есть обладающим по ошибке богов зачатками разума нечеловеку, нечке, интересоваться пристало именно инквизитору Меча.
      Воин в ответ на эту тираду с высокомерным видом легонько кивнул головой, давая понять, что от столь жалкого червя, как Марке, даже восхваления ему не особо интересны, и снова повернулся к ланисте.
      — Итак, Луций, Орден возместит школе затраты, если ты сейчас же передашь мне эту тварь. А я от себя добавлю шесть дюжин ауреусов — за беспокойство. И, разумеется, заплачу все пошлины и работу мага-проводника. Что скажешь?
      — Слышишь, тварь? Отец-инквизитор желает приобрести твою жизнь. Почему ты не лижешь мои сандалии и не умоляешь меня не продавать тебя достойному отцу?
      Дракон не удостоил ланисту ответом, но в его глазах было столько ненависти, что её хватило бы, чтобы уничтожить десять инквизиторов, если бы синий диктатор умел убивать взглядом.
      Предложи инквизитор Луцию эту сделку сразу, не тратя времени на общение с Марке, ланиста наверняка бы согласился. Однако, пока шел разговор с казначеем, старый вояка успел оценить эффект от появления дракона на Арене Толы. И эффект этот выглядел очень соблазнительным. Умел Марке без всякой магии предвидеть будущее и одной фразой нарисовать радужные перспективы, этого у него было не отнять. Во-первых, дракон появлялся на Арене крайне редко и одним своим присутствием гарантировал огромное стечение публики и столь же огромные доходы. С обычной прибылью не сравнить. Во-вторых, в руках Луция был не обыкновенный дракон, а диктатор; ежели это с умом подать, то можно заполучить немало дополнительных денег. Опять же, престиж школы, да и самого ланисты… Так можно подумать о том, чтобы в столицу перебраться, осуществить давнюю мечту. Кстати, Ксантия с собой захватить можно, порадовать старичка.
      — Отец мой, — осторожно начал Луций. — Я — верный подданный Императора Кайла, и чту Орден, как повелел Император, и отец его, Император Публий, и дед его, Император Север, и благородные их предки, но этого дракона я тебе не отдам. И дело тут не в деньгах. Я всю жизнь сражался в рядах славного Восьмого Легиона с врагами Императора, и больше половины битв были с мерзкими нечками. Я не понаслышке знаю, сколь злокозненны эти существа, и как они способны при малейшей возможности вредить человеку. Но здесь, в Толе, где люди видят нечек только в цепях и ошейниках, почти все забыли сколь велика опасность человеку и не отдают должного уважения тем, кто денно и нощно охраняет человечество от этих богомерзких тварей. Отец мой, ты видел, что этот проклятый ящер даже закованный в цепи остается непокорен. Дай ему волю — и его клыки и когти обагрятся кровью десятков людей.
      При этих словах морду дракона исказила мрачная гримаса, не оставляющая сомнения, что если бы он был свободен, то и впрямь бы набросился на своих мучителей.
      — Видишь, отец мой? Ты заберешь его и даруешь ему легкую смерть…
      — Его смерть не станет легкой, — ответная гримаса на лице инквизитора ясно показала, что в его руках о легкой смерти дракону не стоит и мечтать.
      — Пусть так, — горячо прервал его Луций. — Но, если он умрет тайне, где-то во дворе Вальдского замка, то такая его смерть ничему не научит горожан, и они так и останутся погрязшими в самодовольстве. А если я выведу его на Арену… О, отец мой, все увидят эту чудовищную силу, эту ненависть к людям, эту опасность, и поймут, каково это — положить свою жизнь на защиту человечества от этих ужасных монстров. А потом, когда тварь издохнет с распоротым брюхом, они воочию убедятся, что именно человек, любимое дитя богов, должен властвовать по всему миру, а нечки существуют на свете для того лишь, чтобы служить человеку и угождать ему. А те из них, кто не желает смириться с этим — должны быть уничтожены.
      По окончании этой горячей речи ланиста утер со лба обильный пот. Вроде бы, все было сказано правильно: надлежаще почтительно и патриотично. Попробуй, после этого, обвинить его в том, что он не отдал инквизитору дракона из корыстных побуждений. Хотя главным мотивом нежелания расставаться с тварью была именно корысть: осознав возможные доходы, Луций с каждой минутой все больше и больше хотел их заполучить. Если уж боги дали ему такой шанс — грех отказываться. Да и инквизитор тоже хорош: предлагает уплатить расходы и шесть дюжин ауреусов "за беспокойство". Нет, шесть дюжин ауреусов — это, конечно, хорошие деньги. Даже очень хорошие. Но, в сравнении с теми прибылями, которые мог принести школе и лично Луцию этот дракон, эта сумма выглядела просто смешной.
      Инквизитор несколько секунд молчал, очевидно, такого поворота событий он не ожидал. Наконец, приняв решение, гость заговорил.
      — Что ж, Луций, будь по-твоему. Пусть дракон останется в вашей школе, но мы будем следить за его судьбой.
      — Как тебе будет угодно, отец мой. Я позабочусь о том, чтобы тебя беспрепятственно пропускали на все бои с его участием, — почтительно склонил голову ланиста, мысленно улыбаясь.
      — До встречи, гражданин. Да пребудет с тобой благословение Ренса.
      С трудом скрывая раздражение, инквизитор развернулся и быстро покинул двор. Ланиста же, напротив, придя в отличное расположение духа, начал отдавать распоряжения.
      — Марке, пусть эту тварь посадят на цепи в бестиарии. Никого к ней не подпускать и хексаду не кормить. Потом займемся тренировками. И договорись с почтенным мастером Слова с платой за услуги, его големы нам ещё очень пригодятся. А я отправлюсь к благородному Квианту, управляющему Ареной, чтобы обсудить с ним, как лучше порадовать народ новым зрелищем.

       Дети маленькие — заботы маленькие, дети подросли — подросли и заботы. Вечерней прогулке по городу с родителями и младшим братом Кристина предпочла подготовку к экзаменам в компании подружек. Конечно, девятый класс — это девятый класс, граница между средней и старшей школой, и к экзаменам следовало отнестись с соответствующей серьезностью. Но теперь к волнению за результаты экзаменов у Балиса примешивалось и легкое беспокойство за то, как дочка распорядится взятой на себя самостоятельностью. Легкое, потому что до сей поры переходный возраст Кристины протекал без великих потрясений. Нет, время от времени, конечно, вспыхивали конфликты, но небольшие и неизменно завершавшиеся к общему удовольствию полным примирением враждующих сторон. У родителей хватало ума не пытаться удерживать ребёнка (а кто же она еще в четырнадцать-то лет) на коротком поводке, а у девочки — не опускать отца и мать до уровня «предков», годных быть лишь бессловесным источником денег. И главная заслуга в этом, конечно, принадлежала Рите. Наверняка, она сейчас волнуется гораздо больше, чем он, но внешне это совсем незаметно.
       А вот кто совсем не волновался — так это Ирмантас. И чего ему было волноваться? Что может быть лучше, чем гулять вот так теплым майским вечером по городу с папой и мамой? Тем более что папа бывает свободным не так уж и часто, обычно он приходит с работы поздно, когда Ирмантас уже спит. Ничего не поделаешь, такая у папы работа, он — офицер. Тем приятнее, когда он так вот приходит неожиданно рано, и тогда они отправляются на прогулку. В прошлый раз папа водил его и Кристину в Петропавловскую крепость. Вообще-то, Ирмантас там уже был — с классом на экскурсии. Но с папой интереснее: он знал про город много всякого, чего экскурсовод не рассказывала. А папу этому научил его дедушка, тот самый, в честь которого мальчику дали это имя — Ирмантас. Дедушка тоже был офицером, моряком и воевал с фашистами. Жаль только, что он умер раньше, чем Ирмантас родился, поэтому мальчик дедушку видел только на фотографиях.
       А еще хорошо, что «Зенит» сегодня выиграл Кубок России. В классе у Ирмантаса все мальчишки болеют за «Зенит» и он тоже болеет, уже больше года. Даже сейчас на нем сине-бело-голубой зенитовский шарф. Правда, Ирмантас, единственный в классе, болеет ещё и за «Жальгирис», но сейчас это неважно, потому что сегодня выиграл «Зенит», и весь город этому радуется. Поэтому сейчас на улице много людей в таких же шарфах, как и у него.
       — Кубок наш! — громко кричит мальчишка, обмирая от восторга.
       — Ого!
       Звонкий голос ребенка привлек внимание группы болельщиков, пьющих пиво в летнем кафе. Один из них, солидный уже мужик, с изрядным пивным животиком, поднимается из-за столика и подходит к Гаяускасам.
       — Молодец у тебя сын, кап-два. Настоящий питерец!
       Почему он назвал Балиса капитаном второго ранга? Балис украдкой косит глаза на плечо, на черном погоне два просвета и две больших звезды. Просветы правильные — красные, но не отличить по их цвету морпеха от офицера плавсостава для штатского человека более чем простительно.
       — А как Саша Панов сегодня, а? Красава! Два таких положил…, - не унимается мужик в шарфе. Сын смотрит на него снизу вверх блестящими от восторга глазами.
       Балис не понимает, что происходит. Почему он — подполковник? Почему улица Софьи Перовской вымощена плиткой и превращена в пешеходную зону? И кто такой Саша Панов?
       Видимо, болельщик начинает понимать, что что-то не так. Он торопливо бормочет:
       — Ладно, извини…
       И возвращается обратно к друзьям под синий тент, на котором огромными белыми буквами написано "Балтика".
       Балис поворачивается к жене. Рита молча смотрит на него. Она почти совсем не изменилась, только появились чуть заметные морщины в уголках глаз, да первая седина пробилась за годы, прошедшие после ее смерти.
       Смерти?
       Смерти! Пустынная предрассветная улица Вильнюса, красное лицо за ветровым стеклом «Москвича», тела Риты и Кристины на снегу, натекающая лужица крови, темные внутренности реанимобиля, кожаная кушетка в приемном покое, бесконечная усталость в глазах врача…
       — Мы сделали все, что можно, но…
       Балис смотрит на Риту, не решаясь задать вопроса, но жена понимает его без слов. Они часто чувствовали мысли друг друга.
       — Ты помнишь нас, Балис. Ты любишь. И до тех пор, пока ты будешь помнить и любить — для тебя мы будем живы.
       — Я буду помнить и любить тебя всегда. И Кристинку. И Ирмантаса.
       — Значит, для тебя мы всегда живы. Mes visada gyvi.
       — Jыs visada givi , - повторил Балис и проснулся.
      Небо уже начинало бледнеть, а звезды — меркнуть: начиналось утро нового дня. Тишину нарушало только тихое пофыркивание отсыпающегося после праведных дневных трудов коня. Спутники Гаяускаса еще крепко спали. Слева от Балиса с головой завернулся в одеяло Мирон, справа Серёжка, спавший одновременно беспокойно и крепко, как умеют только дети, отбросил на сторону одеяло и сжался почти в комочек, подтянув острые колени к подбородку. Позади Мирона в темноте угадывался Сашка. Женька и Анна-Селена ночевали внутри повозки. А вот Наромарта нигде не было видно.
      Балис быстро намотал портянки, натянул сапоги, тихонько, стараясь не потревожить спящих, поднялся на ноги и обошел повозку. Эльф неподвижно сидел, прислонившись спиной к заднему колесу. Плащ, скрывающий фигуру, не давал понять, спит ли он или бодрствует. Капитан на мгновение замялся, стоит ли попробовать разбудить спутника или подождать, пока тот проснется сам, но тут Наромарт повернулся к нему.
      — Вы что-то хотите мне сказать? Я не сплю. Я же говорил, что почти не нуждаюсь во сне, — негромко, чтобы никого не разбудить, произнес эльф.
      — Да, я хотел посоветоваться, — Балис присел рядом, оперевшись спиной на борт фургона. — Со мной происходит что-то странное… Я привык принимать рациональные решения, но сейчас ничего разумного мне в голову не приходит.
      Эльф вздохнул, и это прозвучало как-то трогательно по-человечески.
      — Вы не можете поверить в реальность Дороги?
      — Это другое… Дорога, встреча с Мироном и даже с вами — это, так сказать, в пределах допустимого.
      — Тогда что же за его пределами?
      — Помните, мы вчера утром говорили о наших тайнах? Вы сказали, что мои тайны не меньше чем Ваши. Что Вы имели в виду?
      — Я сказал "может быть".
      — И все же…
      Наромарт сделал неловкое движение, пытаясь повернуть корпус к собеседнику. Балис мысленно выругал себя, что присел с покалеченной стороны, не подумав о последствиях. Точнее, подумал только о том, как удобнее присесть самому.
      — Я врач, Балис. А для врача самое главное — не навредить тому, кто просит у него помощи. Вы сказали мне слишком мало…
      — Спрашивайте, я отвечу.
      — Спрашиваю. Что все-таки не так? Конкретно.
      — Сны… Иногда я вижу странные сны.
      — Вас это удивляет?
      — Еще больше меня удивляет то, что это не удивляет Вас.
      — Та-ак… — с минуту эльф молчал, обдумывая услышанное. Затем решительно произнес. — Давайте так: Вы рассказываете мне хотя бы один странный сон. Полностью, ничего не скрывая.
      — Хорошо.
      Гаяускас на мгновение задумался, выбирая, какой из снов этой ночи рассказать Наромарту. По странности один другого стоил, но первый все же требовал более быстрого толкования: а что если и вправду сегодня в пути их ожидает развилка у старого дуба.
      Эльф выслушал его предельно серьезно, не перебивал, не торопил, когда Балис запинался, вспоминая подробности или подбирая нужное слово. А когда Гаяускас закончил рассказ, сам погрузился в размышления. Капитан его тоже не стал подгонять, хотя нетерпение так и рвалось наружу. К счастью, раздумывал Наромарт не долго, не больше пары минут, но и этот срок показался Балису вечностью.
      — Знаете, боюсь, что одним разговором нам не обойтись. К тому же, наше сегодняшнее положение оказалось сложнее, чем я думал.
      — Вы придаете такое значение тому, что я увидел во сне?
      — Да. И сейчас поймете почему.
      И Наромарт изложил Балису свой сон.
      — Как видите, в обоих снах от нас хотят одного и того же. Думаете, совпадение?
      — Не верю я в такие совпадения.
      — И я не верю. Полагаю, что следует разбудить Мирона.
      Пока они пересказывали друг другу свои сны, совсем рассвело, но остальные путешественники ещё продолжали спать. На часах Балиса, которые тот аккуратно заводил, было только полседьмого, а накануне они улеглись ближе к полуночи.
      Несмотря на то, что будить Мирона Балис старался тихо, чтобы не потревожить сон ребят, чутко спящий Сашка обозначил свое пробуждение, но, после того как Нижниченко порекомендовал ему спать, пока есть возможность, мальчишка дисциплинированно уткнулся в одеяло.
      — Что у вас стряслось? — хмуро поинтересовался Мирон, присаживаясь напротив Наромарта.
      — Да вот, сны обсуждаем. Тебе вот сегодня ночью что снилось?
      — Мне? Мне как раз снилось нечто достойное обсуждения.
      Рассказав про таинственный разговор с Серым Эм и выслушав истории Наромарта и Балиса, Нижниченко мрачно подвел итог:
      — Похоже, нас усиленно толкают на эту самую боковую дорогу. Что будем делать?
      — Выбор невелик, — задумчиво протянул Балис. — Либо свернуть, либо — не свернуть.
      — Что значит — "не свернуть"? — удивился Наромарт. — Конечно, вы вправе принять любое решение, но для меня вопроса не стоит: моей богине угодно, чтобы я свернул — и я поверну.
      — Это может быть ловушкой…
      — Ловушкой… И кто же у нас такой общий враг, которому так и не терпится загнать нас всех в ловушку? Враг, который настолько хорошо знает меня, что использует образ наставника Антора, и настолько хорошо знает взаимоотношение между Балисом и его дедом. Назовите мне его, а то я до сих пор не подозреваю о его существовании.
      — Не знаю такого врага, — признался после короткой паузы Мирон. — Просто, понимаешь, не люблю я, когда меня, как марионетку, на ниточке дергают.
      — Это мало кто любит, — согласился Наромарт. — Но нельзя же принимать серьезные решения только потому, что вам не понравилось, как с вами поговорили. Думаете, так легко находить общий язык с незнакомцами? Когда мучительно раздумываешь над каждым словом, чтобы случайно не обидеть. Когда пытаешься скрыть то, что может показаться враждебным, а потом переживаешь, что это выглядит как обман.
      Целитель произносил этот монолог со все нарастающим напряжением, очевидно, Нижниченко задел в его душе чувствительную струну.
      — Я не принимаю решения, я раздумываю, — поправил его Мирон. — И, потом, не ясно, зачем мне что-то скрывать. Я ничего не скрываю. И Балис. И ты.
      — Ошибаешься, — жестко сказал целитель и откинул капюшон. Балис, уже видевший изуродованное лицо эльфа, вынес это спокойно, а вот Мирон, не смотря на все свое хладнокровие, не мог не отшатнуться.
      И было от чего. Правая половина головы Наромарта представляла собой один большой шрам, уничтоживший ухо, глаз, волосы… Только бугрящиеся рубцы, уходящие вниз, к ключице, плечу, лопатке.
      — Вот видишь, Мирон, мне есть, что скрывать.
      — Напрасно, — глухо проговорил Нижниченко. — Я сужу о людях не по их внешнему виду.
      — Встречают именно по внешности, — возразил целитель, в запале даже не отреагировавший на то, что его назвали человеком. — Потом — да, потом уже мудрые судят по делам. Но в первое мгновение судят по внешнему виду. Всегда. Все. Поверь, я часто встречался с самыми разными существами и не понаслышке знаю, какие проблемы способно породить первое неприятное впечатление.
      — И все же нужно уметь в себе перебарывать эту неприязнь, — не сдавался Мирон.
      — Так и перебарывай. Начни с этого сна. Совершенно очевидно, что кто-то пытается говорить с нами. Со мной ему удалось найти общий язык, с тобой — нет. С Балисом…
      Темный эльф выжидательно замолчал.
      — Скорее да, чем нет. Кто бы ни прятался за образом отца Эльфрика, он сумел понять образ мыслей моего деда. Вряд ли это враг… В общем, я настроен свернуть.
      — Остается расспросить ребят, — подвел итог Наромарт.
      — Думаешь, они тоже видели сон?
      — Думаю, да. Ведь решать, куда держать путь мы будем вместе.
      Мирон обошел повозку.
      — Саша, спишь? — позвал он громким шепотом.
      — Еще чего, — тут же откликнулся подросток, поднимая голову.
      — Слышал, о чем мы говорили?
      — Кому верю — тех не подслушиваю.
      Нижниченко улыбнулся.
      — Тогда давай, дуй к нам.
      Рассказ казачонка о ночном сне был краток и ясен.
      — Ну, и как думаешь, что нам делать? — поинтересовался в конце Балис.
      — Сворачивать, — не задумываясь, ответил Саша. — Бочковский дурного не посоветует.
      — А тебя не удивляет, что Бочковский оказался здесь? Он ведь умер.
      — Мирон Павлинович, я же сколько раз говорил — это Тропа. Здесь не надо ничему удивляться. Да и вообще, для своего мира я ведь тоже, вроде как, умер.
      — Кстати, вторые сутки слышу: Дорога, Тропа… Нельзя ли после завтрака рассказать нам с Серёжей поподробнее, где именно мы очутились? А то как-то неуютно, когда все кругом все знают, одни мы такие необразованные.
      — Вообще-то я тоже не очень много знаю, — признался Мирон. — Саша мне рассказывал кое-что, но картинка пока не сформировалась.
      — Тогда тем более. И решение будет легче принимать. Так как?
      Балис выжидательно посмотрел на Наромарта, потом на Сашку.
      — Я вообще-то не так уж и много знаю о Дороге и впервые здесь путешествую. Но что известно — расскажу.
      — О чем разговор, — поддержал эльфа мальчишка.
      — Вот и отлично. Тогда предлагается объявить подъем по отряду…
      — Главное, спрашивайте если что непонятно, — начал объяснение Наромарт, когда после завтрака компания двинулась в путь. — Постараюсь объяснить, хотя, предупреждаю заранее, всех тонкостей я не знаю.
      Итак, существует несколько различных моделей мироздания. В этих вопросах я не специалист, насколько мне известно, каждая модель строится на том, что хорошо объясняет одну из особенностей устройства мира и более-менее сносно — все остальное. То, с чем мы столкнулись, наиболее полно описывается в модели Великого Кристалла. Что такое кристалл, полагаю, знают все?
      — Мы с Сашей знаем, — тоном прилежного ученика ответил Мирон.
      — В курсе, — недовольно кивнул Женька.
      Анна-Селена молча подняла левую руку, на безымянном пальце которой было надето серебряное колечко, украшенное небольшим темным камушком.
      — Серёжа? — поинтересовался Балис.
      — А? — мальчишка сидел на задке повозки, свесив ноги наружу, и не сразу понял, что его спрашивают. Поняв, обернулся и кивнул. — Знаю, мы по природоведению проходили. Соль — это кристаллы… Маленькие… А большие кристаллы — это всякие алмазы, изумруды…
      — Верно, — кивнул капюшоном Наромарт. — Так вот, в этой модели весь Мир — это такой огромный Кристалл. Каждая Грань Кристалла — отдельный мирок. Для большинства обитателей Грани выход за ее пределы невозможен, но есть два исключения.
      Первое — это те существа, которые умеют перемещаться между Гранями. Их довольно много. Среди нас, как я понимаю, таких умеющих двое: Саша и я. Причем у меня эти способности проявились совсем недавно, и я пока еще толком не научился ими управлять.
      — Я вообще-то тоже не очень умею, — откликнулся сидящий на передке подросток: поскольку эльф был занят чтением лекции, управление конем автоматически ложилось на казачка.
      — Учтем на будущее, что умение перемещаться между Гранями не является сильной стороной нашей компании, — серьезным голосом подвел итог Наромарт. — Поэтому, сосредоточимся на втором исключении: стыках. Так называются места, где сходятся одна или несколько Граней и для перехода зачастую не нужно никаких особых знаний или умений. Мне кажется, Мирон, что твой Севастополь является именно таким местом. Вы с Балисом обитали изначально на разных Гранях, но тогда, в детстве, оказались в области их слияния. Потом Грани снова разошлись, поэтому вы уже не могли встретиться. Это я вам уже говорил…
      — Об этом нам есть, что расспросить, но это позже… Продолжай.
      — Хорошо. Про Грани для начала, думаю, достаточно. Теперь о Дороге. Это совершенно особая сущность, о ней знают даже меньше, чем о самом Кристалле. Доподлинно известно, что Дорога граничит со многими Гранями. Мудрецы полагают, что она соприкасается со всеми, но доказать это невозможно: Граней у Кристалла великое множество, думаю, истинное их число известно только Творцу. Кроме того, Дорога граничит и с иными планами бытия.
      — Что значит — иные планы?
      — Мы живем в материальном мире, но помимо него существует множество так называемых тонких миров. Условно их принято делить на «внутренние» и «внешние», только не надо видеть в этих названиях грубое отражение сути. К внутренним мирам относятся Эфир, Сумрак, планы стихий и промежуточные планы. К внешним — Элизиум, Лимбо, Пандем…
      — Ох, — поморщился Балис. — Честно сказать, очень похоже на полную ерунду. Знаете, в моем мире часто встречаются люди, которые способны часами рассказывать об эфире, стихиях, карме, просветлении… Как правило для того, чтобы выманить денег. А если и нет… Все равно, ничего реального эти «маги» и «гуру» сделать не в состоянии. Так, одни только разговоры.
      — Шарлатанов, которые пускаются на разные уловки, чтобы выманить деньги, хватало во все времена и во всех местах, — удрученно ответил эльф. — Одни представляются великими воинами, другие — великими купцами, третьи — великими магами… В общем, способов много. Но ведь это не отменяет того, что на свете существуют настоящие купцы, воины, целители… Почему же надо с порога отметать существование магов? К тому же примите во внимание, что далеко не всегда, когда хороший мастер берется за дело, он добивается результата. И великие полководцы проигрывали битвы, на руках самых великих врачей умирали пациенты, порой заблуждались и самые великие ученые… Опять-таки, почему же у магов нет права на ошибку?
      — Потому что врачей, ученых, генералов и адмиралов я видел. Настоящих. Которые добивались результата. Пусть не всегда, но добивались. А магов…
      — Неужели все, что происходит здесь, на Дороге, ничего не изменило в Вашем взгляде на жизнь?
      — Изменило, конечно. Глазам своим я верю. Но вот заходить слишком далеко в выводах из увиденного не хочу. По крайней мере, пока. Да, существует Дорога — это факт. Реальность, о которой в нашем мире никто, или почти никто, не знает. Но из этого не следует, что я должен верить в магию или в этот, как его… "Элениум".
      — Элизиум, — машинально поправил морпеха Наромарт. — Хорошо, оставим иные планы пока что в покое, тем более что сейчас, кажется, от них ничего не зависит. Итак, Дорога граничит со многими Гранями, причем граница эта непостоянна. Точки соприкосновения все время меняются и, как правило, существуют не очень долго во времени, позвольте не уточнять, о каком именно времени идет речь. Правда, известны и устойчивые места перехода с Дороги на ту или иную Грань, но их очень немного. Не в том смысле, что мало, а в том, что намного меньше, чем неустойчивых точек соприкосновения. И вот эти самые неустойчивые точки можно создать путем определенного воздействия.
      — Магического? — поинтересовалась Анна-Селена.
      — Не совсем, — отрицательно покачал головой Наромарт.
      — Но ведь нам на Дорогу помогли выйти маги, — напомнил Женька.
      — Да, но все же магией это назвать нельзя. Правда, чтобы понять, почему, надо иметь представление хотя бы об основах магии, которых, как я понимаю, кроме меня никто здесь не знает. Поэтому, прошу поверить мне на слово.
      — Верим, — откликнулся за всех Мирон. — А что из этого следует?
      — Дорога населена, хотя и не густо. И большинство жителей Дороги, так или иначе, способно выходить с нее на Грани. Причем, девять из десяти таких жителей на Гранях отнюдь не являются магами.
      — Действительно, Михаил-Махмуд о магии не сказал ни слова, — кивнул Мирон, подумав про себя, что настоящий маг отнюдь не обязан рассказывать о своем призвании каждому встречному. — Кстати, Саша, тебе, как жителю Дороги, наверное, есть что добавить?
      — А чего добавлять? Действительно, несколько раз я встречал здесь магов. Люди как люди. А уходить и возвращаться и правда может почти каждый, для этого магом совсем не надо быть.
      — Да? А самолет ты как взорвал, неужели без магии? — нашел подходящий способ задать давно мучавший его вопрос Мирон.
      — Да я-то тут причем? — искренне удивился подросток. — Самолет взрывал Адам, я был только маяком. Не знаю, что у него за оружие, но он наводил его как-то через меня.
      Повисло молчание: нить разговора неожиданно оказалось потерянной.
      — Так что же, получается, свернуть с Дороги — означает выйти на Грань, в какой-то мир? — неожиданно воскликнул Балис.
      — Именно, — согласился Наромарт. — Те, кто может выйти на Дорогу, использует ее для перемещения между Гранями.
      — А на какую именно Грань, в какой мир?
      — Этого я сказать не могу. Да и вообще мало кто может увидеть, что за мир лежит за точкой соприкосновения. И, насколько я понимаю, тут уже без магии никак не обойтись.
      — Можно и без магии, — не согласился Саша.
      — А как?
      — Я не умею, но видел… Вот, кстати, Михаил-Махмуд умеет.
      — Жаль, — с явной досадой произнес Наромарт. — Хотелось бы это обсудить. Может, и я бы научился…
      — Увидим Михаила-Махмуда или еще кого из знающих — я попрошу, — пообещал Сашка.
      — Спасибо.
      — Погодите. Наромарт, если я не ошибаюсь, то ты собирался через Дорогу попасть в свой мир, — вступил в разговор Мирон. — Как же ты хотел сделать это, если не знаешь, что за поворотом?
      — Если знаешь, что за своим поворотом, — ответил эльф, особенно выделяя голосом слово "своим", — то это не значит, что можешь определить, что скрывается за каждым из поворотов.
      — А как Вы определяете, какой поворот — Ваш? — не утерпел любопытный Серёжка.
      — Вообще-то никак. Мы сначала направлялись в какой-нибудь город на Дороге, где живут местные жители. Те самые, которые умеют переходить на Грани. За разумную плату они нанимаются к таким путешественникам, как мы, в проводники до нужного им мира.
      — Но ведь Вы говорили, что Граней-миров — огромное количество, — увлечённый Сережка снова повернулся внутрь повозки. — Как же жители Дороги умеют найти среди них нужный?
      — Лучше всего об этом спросить у них. Саша, расскажешь нам что-нибудь?
      — Немногое. Надо знать мир, в который хочешь попасть. Все время думать о нем, представлять его. И тогда Дорога сама приведет себя к точке соприкосновения.
      — А можно при этом сначала попасть на точку соприкосновения с другой Гранью?
      — Можно, но тогда я чувствую, что там не тот мир, который мне нужен. Не знаю какой, но точно знаю, что не тот.
      — То есть, что конкретно там за поворотом, ты определять не умеешь?
      — Нет. Любой сход с Тропы, как Вы это называете, точку соприкосновения, определить могу. Знаю одну постоянную точку, там в степи. Не мой мир, совершенно другой. А больше…
      — Ну, у тебя еще все впереди, — успокоил его Мирон, и тут же понял, какую сморозил глупость: вечная жизнь должна была быть проклятьем Саши Волкова. Но, то ли парнишка не успел понять, в чем есть его проклятье, то ли просто хорошо владел собой, но только на слова Нижниченко он никак не отреагировал. Спеша переключить внимание путников, Мирон продолжил обсуждение:
      — Думаю, теории на сегодня достаточно. Давайте перейдем к практике. Сегодня ночью некоторые из нас видели странный сон, в котором нам предлагалось свернуть с Дороги, на одну такую Грань.
      — Ух, ты, а как Вы узнали? — Сережка опять крутанулся назад, уставившись на Мирона прямо таки горящими глазами.
      — Что я узнал?
      — Ну, что мне такой сон снился…
      — Знаешь, Сережа, вообще-то я говорил о себе, Наромарте и Балисе. И о Саше. Но если и тебе такой сон снился… А вам?
      — Мне тоже, — сказала Анна-Селена.
      Женька коротко кивнул.
      — Значит, никого из нас не забыли, — подвел итог Нижниченко. — Ну, что же, будем решать, что делать. У нас с Сашей никаких особых планов не было, у Балиса и Серёжи, как я понимаю, тоже. А вот вы…
      — А что мы? — эльф сделал легкое движение, словно пожал плечами. — Планы у нас, конечно, имеются, но торопиться нам некуда. Верно?
      — Мне-то что, — буркнул Женька.
      — Не знаю, кому как, а мне очень хочется, чтобы мы повернули, — сказала Анна-Селена. — А спешить нам и, правда, некуда.
      — То есть, принимаем решение — свернуть? Если, конечно, на Дороге нам встретится место для поворота.
      — Ущелье у старого дуба, верно? — с типично детской радостью оттого, что и он тоже знает, предположил Сережка.
      — Верно, — подтвердил Мирон. Удивляться было нечему — совершенно понятно, что, не совпадая в сюжете, все сны были абсолютно одинаковы в том, что касалось инструкций, по дальнейшему поведению.

       — Я думаю, что в его нынешнем виде господину Зуратели будет трудно подать на нас жалобу, — примирительно сказал Наромарт, показывая рукой на окаменевшего скульптора, но Ястреб хмуро покачал головой.
       — Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас, предупреждаю. Ежели эта статуя — господин Цураб Зуратели, то, боюсь, прибавится еще одно обвинение — в убийстве. Причем, согласно законам Риттерберга, использование боевой магии является отягчающим вину обстоятельством.
       Наромарт развел руками.
       — Простите, у меня нет опыта общения со слугами закона. Мне вы тоже предлагаете покинуть город?
       Стражники переглянулись, Ястреб печально покачал головой.
       — Нет, доктор. Убийство — слишком серьезное преступление. Мы не можем вас так вот отпустить.
       — Вообще-то я его не убивал, — начал было темный эльф, но его прервала пришедшая наконец-то в себя мадемуазель Виолетта.
       — Погодите, погодите. Если будет установлено, что господин Зуратели в своём доме совершал преступления, то наши действия будут расценены как…
       И, не окончив фразы, вопросительно посмотрела на Рыбачку.
       — Ну, как не особенно умная попытка помощи Страже, я полагаю. Только нужны доказательства.
       — Доказательства ожидают нас во внутреннем дворе, — хмуро сообщил Наромарт. — Там превращенные в камень дети, которых Зуратели обманом вытащил из других миров, чтобы превратить здесь в статуи пороков.
       Лицо Рыбачки исказила гримаса.
       — Знаете, доктор, после таких слов очень хочется нанести физический ущерб при задержании. Либо тому, кто делает такие вещи, либо тому, кто так гнусно клевещет.
       — Что ж, надо найти в этой комнате артефакт, позволяющий превратить статуи в детей — и свидетельств у вас будет достаточно.
       Ястреб хотел что-то сказать, но тут у дверей застонал и закопошился Джин.
       — Так, всем молчать! — потребовала Рыбачка и довольно грубо подняла карлика.
       — Ну, что здесь происходит?
       — Госпожа, это не я, — забормотал Белью. — Я ни в чем не виноват. Я пальцем до детей не дотрагивался.
       — Почему-то у меня на этот счет имеется иное мнение, — задумчиво протянула Рыбачка. — Впрочем, в нашем городе все решает суд, и только суд. Но обвинения в твой адрес очень серьезны, поэтому решения суда тебе придется подождать в городской тюрьме.
       — Не хочу! Не хочу в тюрьму! Я ни в чем не виноват! Это все Зуратели! Это он вытягивал детей из иных миров и превращал их в статуи пороков. Я ведь всего лишь слуга, а не маг. Подумайте сами, как я мог участвовать в его экспериментах! Не надо меня в тюрьму, пожалуйста! — близость наказания повергла Джина в настоящую истерику.
       — Если хочешь этого избежать, то ты должен помочь следствию. Понял?
       Джин часто-часто закивал.
       — Понял, конечно, понял. А как я могу помочь?
       — Ну, во-первых, дать подробные показания о том, как господин Цураб Шем Зуратели доставал детей для своих… творений. А во-вторых, быстро давай сюда артефакт, который разрушит магию.
       — Конечно-конечно, госпожа, — засуетился карлик. — Я все экспонаты знаю, что есть что. Вот, извольте.
       Он направился к одной из этажерок и взял с полочки длинный серебряный жезл. Примерно треть его составляла отполированная рукоятка, затем он делился на четыре переплетающихся жгута, ближе к концу жгуты расходились, обвивали прозрачный кристалл, а потом снова сходились, образуя острие.
       — Мадемуазель Виолетта, возьмите жезл, — попросил Ястреб.
       — Пусть лучше его возьмет доктор Бользен, — ответила волшебница. — Превращения в камень не проходят бесследно. Дети могут испытать шок, я должна быть готова применить магию исцеления. Нар, ты ведь сможешь активировать жезл?
       — Думаю, что да. Вроде бы, ничего сложного в этом нет.
       — Отлично. Пройдемте во двор.
       Сопровождаемые светящимися шариками Наромарта, они вышли из комнаты. Впереди шла Рыбачка, за ней семенил услужливый карлик, далее мадемуазель Виолетта и волшебник, замыкал шествие Ястреб.
       Когда они спустились во внутренний дворик, Наромарт вдруг почувствовал всей своей вампирьей природой приближение полночи — времени наибольшей активности инфернальной магии. Это сказалось не только на нем: хоровод каменных фигур стремительно наливался Силой.
       — Стойте.
       Все остановились.
       — Там опасно. Я посмотрю.
       Наромарт осторожно вошел в круг фигур. Почти физически почувствовал Силу, потоки которой пронизывали всё его существо. А затем рядом с этим миром возник второй. Стоя во дворе дома Зуратели, эльф одновременно находился в парке какого-то города. Этот второй мир был виден смутно, всего на несколько десятков ярдов вокруг. С одной стороны парк вроде примыкал к реке, одетой в гранитную набережную. В том мире был день, и падал легкий зимний снег.
       А еще в парке стояли статуи — еще более уродливые, чем творения господина Шема. Полукольцом, а не кругом. Не каменные, а отлитые из тусклого серого металла. А в центре полукруга — еще две статуи из металла золотистого — устремлённые навстречу друг другу маленькие мальчик и девочка с завязанными глазами.
       Стоя в профиль к Наромарту и не замечая его, статуи рассматривали мужчина и женщина. Она — среднего роста, в теплых меховых одежах, он — высокий, немного сутулый, в клепаном кожаном доспехе странного покроя, но почему-то при этом без оружия, да еще и в шерстяном колпаке на голове. Нелепый вид этой парочки дополнялся тем, что на обоих были окуляры престранной конструкции.
       — Ну что, Лешка, — услышал Наромарт женщину, — а это та самая Царевна Лягушка?
       — Она, она, Лидия Владимировна, — кивнул мужчина. — По авторскому замыслу — аллегория Проституции.
       Видимо, он продолжал говорить, но видение вдруг стало стремительно меркнуть и, через несколько мгновений, полностью исчезло. Остался только дворик, статуи детей и недоумевающая группа людей неподалеку. Начинающий маг еще раз прислушался к своим ощущениям — потоки Силы пропали.
       — Похоже, что это не только памятник, а еще и недостроенный портал.
       — Портал? — мадмуазель Виолетта торопливо принялась творить заклятья, стражники покрепче сжали в руках оружие. — Действительно, что-то связанное с перемещениями между гранями и планами здесь присутствует. Но, если это и портал, то он ещё явно не завершен.
       — Что ж, этому можно только порадоваться. С кого начнем?
       Волшебница подошла к ближайшей скульптуре. Наромарт сосредоточился. Магический посыл, взмах палочкой и…
       Одетая в лохмотья девочка обвела двор широко раскрытыми глазами, оттопырила нижнюю губу и растеряно произнесла:
       — Я ничего не понимаю…
       А через несколько минут двор гудел на разные ребячьи голоса, к которым примешивались слезы бившийся в истерике на груди у мадемуазель Валентины птичницы Гертруды и проклятья гончара Клауса, избранных господином Шемом Зуратели на роль пострадальцев от детских пороков. Растерялись даже невозмутимые законники Рыбачка и Ястреб: хоть и бывалые люди, но такого им видеть ещё не доводилось.
       Наромарт тоже не знал, что делать дальше, но тут его отвлекло настойчивое подергивание за плащ. Внимания к себе добивалась одна из оживленных статуэток — так сказать, девочка с собакой. Точнее, с рисунком собаки.
       — Что такое? — удивленно спросил эльф. — Что случилось?
       — Господин волшебник, — на вид, насколько Наромарт разбирался в людях, девчонке было не больше десяти лет — еще младше Женьки, но её голос, хоть и подрагивал от волнения, но был не по годам серьезен и рассудителен, — а Вы только нас расколдовали или и других можете?
       — Других? Кого других?
       — Там, где меня заколдовывали, была статуя волшебника.
       — Точно, — вмешался стоящий рядом Женька, наконец-то пришедший в себя от потрясения. — Такой бородатый дядька из темного мрамора в остроконечной шляпе.
       А ведь и правда, стояла такая в мастерской. Статуя как статуя, ничем особенным из остальных не выделялась. Неужели, тоже жертва? А почему бы и нет? Жаль, Дранго уже не спросить…
       — Пожалуй, Вы правы, — Наромарт бросил взгляд на пытающегося навести порядок во дворе Ястреба и заспешил к двери. Женька и девчонка — за ним. В голову пришла, было, мысль пригласить мадемуазель Виолетту, но потом эльф решил, что Гертруде целительница нужнее.
       В мастерской Наромарт сначала тщательно осмотрел статую. Судя по тонкости работы и впрямь творение не Зуратели, а Лонгхарда. Что ж, злое дело надо исправлять. Повернувшись в пол оборота к скульптуре, он активировал жезл. В следующее мгновение на месте камня стоял крупный человек в темных одеждах. А еще через миг кристалл на жезле в руке эльфа звонко лопнул, и мастерскую Зуратели осветила ослепительно яркая вспышка.
      — Он просто не успел остановить то заклинание, которое хотел произнести перед тем, как его превратили в камень. Вот так я и приобрел свое увечье, — закончил свой рассказ Наромарт.
      — А что было потом? — это, конечно, не утерпел любопытный Серёжка.
      — Мадемуазель Виолетта сумела меня вылечить, но шрамы остались… А когда я почувствовал себя лучше, то стал искать возможность вернуться на свою Грань. Маги Риттерберга помогли нам попасть на Дорогу, а дальше, как я уже говорил, в ближайшем городе мы должны были найти себе проводника.
      — А Женьку и Анну-Селену Вы хотели завести в их миры?
      Наромарт промолчал. Врать он не любил и не умел, но и объяснять, что маленькие вампиры не могут вернуться в свою прежнюю жизнь, он тоже не собирался. Во всяком случае, пока. Он не сомневался, что его новые спутники свыклись с мыслью о том, что путешествуют в обществе эльфа, но доверие между ними пока было явно ниже того уровня, когда известие о том, что среди членов отряда имеются два вампира, не приводит к немедленному развалу отряда.
      — Что же получается, мы вас задерживаем на дороге домой? — не унимался Серёжка, воспринявший молчание Наромарта, как подтверждение своей догадки.
      — Почему это вы задерживаете? — не согласилась Анна-Селена. — Вообще-то решение принимали мы все, и меня никто ни к чему не принуждал.
      — Ну, все равно… Если бы я мог вернуться к родителям…
      Мальчишка не договорил.
      — А где твои родители? — спросила девочка.
      — У меня их теперь нет, — глухо ответил Сережка после небольшой паузы.
      — Извини, я не знала…
      — Ладно…
      — Я вот книжку одну читал, — вступил в разговор Женька, — про ребят, которых инопланетяне похищали. Так вот, для них специальный полигон придумали. Вроде как острова в океане. Сорок островов, каждый из которых соединен с двумя-тремя другими разводными мостами. Днем их сводят, ночью — разводят.
      — И что? — довольно вяло поинтересовался Сашка.
      — И то, что раздали ребятам оружие и сказали: те, кто захватит все сорок островов — вернутся к родителям. А остальные — погибнут. И ребята начали воевать друг с другом — чтобы вернуться.
      — И убивать? — ужаснулась Анна-Селена.
      — И убивать, — безжалостно ответил Женька.
      — Ну и зря, — спокойно заметил Сашка. — Не друг с другом надо было воевать, а с теми, кто их похитил.
      — А как с ними воевать, если они абсолютно непобедимы?
      — Абсолютно непобедимых не бывает, — так же спокойно ответил Сашка. — Если идет борьба, значит, у каждого есть своя слабость. Главное — найти ее. Кстати, чем книжка кончилась?
      — Герой вернулся домой, — без особой охоты сообщил Женька.
      — Что перебил всех и захватил сорок островов? — не унимался казачонок.
      — Нет, нашел слабость у тех, кто их захватил.
      — Вот видишь, я же с самого начала сказал…
      — Что видишь? — рассердился Женька. — Это же книга. В книгах всегда так бывает: сначала героя загоняют в безвыходное положение, а потом он чудом спасается и всех побеждает. А в жизни все по-другому. В жизни чудес не бывает.
      — Это как посмотреть, — возразил Наромарт. — Взять хоть нашу историю. С одной стороны, нашу победу над Зуратели можно считать и чудом, а с другой — все закономерно. Рано или поздно, но его тайна все равно была бы раскрыта, и возмездие бы его настигло.
      — Ага, рано или поздно… Для того, кому поздно, от этого не легче…
      — А кому, вообще говоря, поздно? Для превращенных в камень время останавливается, Анна-Селена может подтвердить.
      — Могу, — охотно откликнулась девочка. — Сначала я рисовала в мастерской, потом вдруг что-то случилось — и я уже во дворе. А между этим как будто ничего и не было. Я даже испугаться не успела.
      — Это хорошо, что Зуратели был псих и только превращал людей в камень. А если бы он их убивал? — не сдавался Женька.
      — Убрать все зло из мира — не в моей власти, — вздохнул Наромарт. — И не в твоей. И ни в чьей из нас. И я не верю тем, кто громко обещает сделать жизнь каждого счастливо и беззаботной. Но это и не нужно…
      — А что же нужно? — поинтересовался Балис. Лезть в спор детей ему казалось не солидным, но последние слова эльфа затронули старую рану в его душе.
      — Нужно всего лишь стараться жить так, чтобы вокруг себя было меньше зла и больше добра. Не кидаться устроить жизнь тех, кто обитает где-то далеко и о ком ты почти ничего не знаешь, а помогать тем, кто рядом: родным, друзьям, знакомым.
      — И всё?
      — А разве этого мало? Ведь каждый — чей-то родственник или знакомый. И если в его беде помогут близкие, то зачем ему нужна помощь героя, пришедшего откуда-то издалека…
      — И для полного соответствия своим словам тебе надо было отказаться от борьбы с Зуратели. Ты же не житель Риттерберга, — усмехнулся Женька.
      — Во-первых, я не закон издаю, а даю совет, к тому же очень общий. Я не герой и приключений на свою голову не ищу, но уж если они меня находят, то я от них не прячусь. Во-вторых, неправильно говорить, что Зуратели победил я. Один бы я с ним никогда не справился: Зуко, мадемуазель Виолетта, Евсей Доксеев, ты — все поучаствовали.
      — Ага, особенно этот предатель, — настроение у Женьки окончательно испортилось, когда Наромарт упомянул его в одном ряду с русийским магом.
      — А, по-моему, он как раз делал то же самое, что и эти твои ребята с островов. Велика ли разница, как убить — своими руками или руками другого человека?
      — Ребята с островов друг друга не знали. А к Евсею мы в гости пришли, как к другу. Чай вместе пили, все рассказали… Если он так Зуратели боялся — мог бы сразу отказаться нам помогать. А то сначала помог, а потом предал. Тоже мне, Рыцарь Крапивы. Если они все такие предатели, то правильно их повсюду не любят!
      — Ребята с островов знали, что против них — не враги, а такие же, как и они — которых заставили. Это же не враги, я бы их убивать не стал, — улучил возможность высказаться Сережка.
      — Это вот так здесь говорить хорошо, когда для тебя это все сказки. А когда в лицо тебе направлен меч, и если ты не поднимешь в ответ свой, то умрешь, все сразу становится по-другому, — Женька старался придать своему голосу уверенность, но ему не очень-то это удавалось. Ведь меча ему пока что держать в руках не приходилось — разве что изредка деревянный муляж-бокен, когда на тренировках в секции айкидо отрабатывались приемы самообороны против вооруженного мечом противника. Тогда ему эти занятия казались не очень умными и наивными — трудно себе представить, чтобы в начале третьего тысячелетия кто-то бегал по Киеву с настоящим мечом и желанием убить. Все нормальные убийцы (если только убийцу можно назвать нормальным) давно перешли либо на ножи, либо на огнестрельное оружие. Однако, оказавшись в Риттерберге, свое отношение к тем тренировкам он изменил — теперь полученные знания могли пригодиться в любой момент. Жаль только, что знаний этих оказалось совсем немного, но здесь исправить уже ничего было нельзя.
      — Надеюсь, ребята, вам не придется решать эти проблемы на практике, — попробовал подвести итог Мирон. Женька хотел что-то ответить, но не успел: с передка донесся голос правившего фургоном Сашки:
      — Эгей, похоже, это наш дуб.
      Женька, Сережка и Балис живо соскочили с повозки, Анна-Селена, сидевшая ближе к Сашке, выбралась на передок, Наромарт неуклюже замешкался. Мирон помог ему выбраться из фургона, и теперь все путешественники смотрели на открывшийся впереди вид.
      В этом месте ущелье расширялось, стены его становились более пологими, между камней то тут, то там мелькали зеленые пятна травы. Левую стену рассекала узкая щель, куда уходила тонкая лента ответвляющейся дороги. А у самой развилки рос непонятно как здесь очутившийся дуб. Не очень высокий, зато толщиной, наверное, в четыре обхвата, раскинувший во все стороны могучие узловатые ветви, покрытые густой зеленой листвой. Совсем молодой, светло-зеленой листвой, словно сейчас только вступала в свои права весна.
      — Думаю, это то место, о котором нам говорилось во снах, без всяких сомнений, — нарушил молчание Наромарт. — Саша, в ущелье точка перехода?
      Казачонок прислушался к собственным ощущениям.
      — Да, и очень близко.
      — Что ж, как и предполагалось… Ну что, поворачиваем?
      — Вроде, все уже решили, — недовольно проворчал Женька.
      — Тогда, вперед.
      Эльф хотел забраться в повозку, но Гаяускас остановил его.
      — На два слова, Наромарт.
      — Пожалуйста.
      Когда они отошли на несколько шагов, чтобы остальные не могли слышать разговора, Балис сказал:
      — Сегодня утром Вы сильно помогли мне. После того, как я рассказал Вам о сне, мне стало намного легче.
      — Мы договорились, что еще вернемся к нашему разговору, — напомнил темный эльф.
      — Верно. И мы обязательно к нему вернемся. Но сейчас разговор не обо мне, а о Вас. Может, Вам тоже стоит более активно бороться со своими страхами?
      — Что именно Вы предлагаете?
      — Мы сейчас попадем в новый мир. Мир, которого не знаем мы, и который не знает нас. Может, Вам стоит войти в него с открытым лицом?
      С минуту Наромарт раздумывал, затем произнес:
      — Пусть так!
      И, решительно откинув капюшон, вернулся к повозке.
      За поворотом дорога довольно резко стала клониться вниз. Склон горы слева неожиданно резко оборвался, открылся котлован глубокой впадины. Гаяускас, давно не бывавший в горах, почувствовал себя несколько неуютно. С одной стороны почти отвесная стена, с другой — пропасть, а между ними — дорога шириной каких-то пяток метров. Он соскочил с повозки, чтобы посмотреть, насколько крут склон котловины. Увиденное не сильно вдохновляло: пусть перед ним оказался и не обрыв, но крутизна склона была на глаз градусов шестьдесят, к тому же сам склон представлял из себя осыпь с густо разбросанными по ней крупными валунами. И только метрах на пятистах книзу он становился более пологим и обрастал невысокими сосенками.
      — Неприятный склон, — сообщил Балис, забираясь обратно в повозку.
      Наромарт что-то ответил на непонятном ему языке.
      — Что? — переспросил Гаяускас.
      Темный эльф снова что-то сказал, и капитан снова его не понял. Да и не только капитан.
      — Ох ты, мы же с Тропы сошли, как же я забыл, — донесся снаружи голос правящего конем казачонка.
      — Что забыл, Саша? — с беспокойством спросил Мирон.
      — На Тропе все друг друга понимают. А на Гранях — как придется.
      — В-весело, — пробормотал Балис. — И как мы теперь будем?
      — Нужен системный подход.
      Мирон достал из кармана ветровки блокнот и авторучку и принялся расчерчивать небольшую табличку. С интересом наблюдавший за его действиями, Наромарт откуда-то из складок плаща извлек плоскую металлическую коробочку, больше всего напоминавшую своим видом портсигар, и металлическую же тонкую палочку с заостренным концом. И то и другое он протянул их Нижниченко. Открыв створки, Мирон с удивлением обнаружил, что имеет дело с подобием записной книжки: внутренние стороны металлических пластинок были покрыты слоем воска, на котором отчетливо виднелись нацарапанные палочкой значки. Утвердительно кивнув, Мирон вернул предметы черному эльфу и приступил к опросу.
      — Сначала попробуем разобраться, кто чего умеет. Кто понимает — отвечайте. Кто говорит по-русски?
      Как и ожидалось, ответили все, кроме Наромарта и Анны-Селены.
      — Хорошо. На украiньской мове размовляете?
      Все трое мальчишек ответили утвердительно, Гаяускас промолчал.
      — Do you speak English? - продолжал Нижниченко.
      — Yes, I do,  — капитан предположил, что будет единственным собеседником, но к нему присоединился Женька:
      — Yes, I can speak English a little.
      — А это какой язык? Английский? — поинтересовался Сережка, очередной раз давший волю своему любопытству.
      — Именно, — кивнул Мирон.
      — Parlez-vous francas?
      — Oui,  — на сей раз компанию Балису никто не составил.
      — Ты и французский знаешь? — изумился Нижниченко.
      — Тебе можно, а мне — нельзя?
      — Да я кроме этой фразы и "amore" не знаю ничего. Это больше для них, — Мирон кивнул на молчащих Наромарта и Анну-Селену, и продолжил. — Sprechen Sie Deutsch?
      — Ja. — снова ответил только Гаяускас.
      — Слушай, Бинокль, а ты насколько хорошо владеешь этими языками?
      — Шекспира, Дюма и Гете в подлиннике без словаря читать, безусловно, не сяду, но объясниться смогу.
      — Круто, — совершенно искренне одобрил Женька.
      — Ага, — кивнул Сережка.
      — Что тут такого, у господ офицеров знать несколько иностранных языков считалось обычным делом, — с некоторым чувством превосходства сообщил Сашка.
      — Традиции царской Армии были несколько… утрачены, — попробовал объяснить Мирон, и тут же поймал себя на мысли, что лучше бы было промолчать.
      К счастью, Сашка не стал развивать тему, ограничившись ироничным:
      — Да я понимаю…
      После чего Мирон продолжил опрос:
      — Татарча эйт?
      В знании этого языка никто не признался.
      — Тогда у меня — все, — грустно сказал Мирон, заполняя минусами очередной столбик. — Балис, твоя очередь.
      — Боюсь, шансов мало. Для начала — литовский. Ar jus kalbate lietuviskai?
      Молчание.
      — Kas te rДДgite eesti keelt?
      Молчание.
      — Других языков я, можно сказать, не знаю.
      — А можно сказать, что ещё кое-что знаешь? — хитро усмехнулся Мирон.
      — Ну, воспоминания детства кое-какие остались. Потом еще во Флоте пришлось с итальянским ознакомиться…
      — Пробуй все, что можешь. Видишь же, для девочки и эльфа мы языка пока не подобрали.
      — Хорошо. Vai jus runajat latviski?
      Молчание.
      — Czy mowi panove po polsku?
      Молчание.
      — Parla Italiano?
      Молчание.
      — Все. Полное и окончательное все, — подвел итог Балис. — Белорусский выучить не сподобился, единственный раз слышал от Олежки Скобелева белорусскую речь только на неделе дружбы народов в седьмом классе: "Сердечно запрошаем подороже и попригоже Белорусси — краине блакитных озер, могутных сосен и щирых, процовитых людей".
      И на эту цитату ни Наромарт, ни Анна-Селена не отреагировали.
      — Белорусский нам бы вряд ли помог, — грустно улыбнулся Нижниченко. — Те, кто говорят на белорусском, должны хоть немного понимать и русский, и украинский. Так что — здесь нам ловить нечего. Кстати, а что, в Вильнюсе в семидесятых говорили на польском и латышском?
      — Сразу видно, что в Прибалтике Вы, товарищ генерал, не работали.
      — Не приходилось. А что всё-таки не так?
      — Понимаешь, большинство тех, кто не бывал в Прибалтике, рассматривают её как единое целое. Для них каждый прибалт говорит на всех трех языках. А на самом-то деле, всё совсем по-другому. Три замкнутых на себя узких мирка. Каждый говорит на своём языке и не испытывает ни малейшего желания изучать чужой.
      — Выходит, что…
      — В Вильнюсе, естественно, говорили на литовском и русском.
      — Ну а ты откуда взялся, такой нетипичный?
      — Из Ленинграда. Я ж тебе рассказывал, когда гостил в Севастополе…
      — Это я помню, — улыбнулся Мирон. — Просто интересно стало, если для литовцев говорить на эстонском и латышском настолько нетипично, то почему ты этими языками владеешь?
      — Просто у меня в детстве было увлечение — языки учить. У меня же мама — наполовину эстонка. Так что с самого детства — три языка. Мне нравилось, хотелось еще какой-нибудь язык изучить. Родители только радовались. И пошло: английский, французский, немецкий… А польский и латышский — это уже в Вильнюсе, когда постарше был. Друзья были — латыши и поляки. Вот их-то я немного и поэксплуатировал.
      — Поучительно… Ладно, продолжим опрос Саша?
      — Кроме русского и украинского я ничего не знаю.
      — Женя?
      — Казахский. Сен казакша билесын ба?
      И снова неудача.
      — Сережа?
      — Молдавский знаю, конечно. Ворбиць ын лимба молдовеняске?
      Нет ответа.
      — Гагаузский немного. Гагаизджа канушьёрсунуз?
      Молчание.
      — Могу попробовать на румынском, — виноватым голосом сказал Серёжка, словно это из-за него спутники утратили возможность общаться. — Только вряд ли это что изменит, он же на молдавский очень похож. Vorbiюi romвneєte?
      Как и предполагал мальчишка, и этот язык оказался эльфу и девочке незнакомым.
      — И что мы теперь делать будем?
      — Погодите, — мелькнула догадка у Женьки. — А так — понимаете?
      — Ой, я уже испугалась, что мы не сможем с вами разговаривать, — воскликнула Анна-Селена.
      — Ну, все-таки смогли объясниться, — с явным облегчением произнес Наромарт.
      — На каком языке ты с ними говоришь? — поинтересовался Мирон.
      — На языке того города, где мы встретились. Наверное, это дополнительное действие магии Зуратели — попадая в город, мы смогли говорить на местном языке.
      — Жалко, что, сойдя с Дороги, мы не стали говорить на местном языке, — вздохнул Сережка.
      — Жалко конечно, — согласился Мирон. — Но попробуем и с местными как-нибудь разобраться. А ты, Женя, теперь у нас самый важный человек — переводчик.
      Бескровные губы маленького вампира тронула улыбка. Наверное, первая с того момента, когда повозка Наромарта наехала на костер Сашки и Мирона.
      — На всякий случай расспроси Наромарта и Анну-Селену о том, какие языки они знают.
      Оказалось, что и у эльфа, и у девочки языковой запас был солидным. Анна-Селена кроме родного говорила еще на двух языках своего мира, а Наромарт, помимо двух человеческих языков своей Грани, владел так же тремя диалектами эльфийского, языком подземных гномов и, что самое удивительное, драконьим.
      — А разве драконы существуют? — простодушно удивился Сережка.
      Вопрос повис в воздухе.
      — Жень, ну спроси его про драконов…
      — Делать мне больше нечего, — проворчал Женька. — Вот учи их язык и сам расспрашивай.
      — Жалко тебе, что ли? — заступился за младшего Саша.
      — Да ничего мне не жалко, — раздраженно пояснил Женька. — Просто, такие истории надо не в переводах слушать. А из меня рассказчик никудышней, это я точно знаю.
      Фургон уютно поскрипывал и покачивался на ходу. На дороге никого. Однообразная череда кустов справа и слева навевали скуку и сон. Только Ушастик неутомимо перебирал копытами, его совершенно не трогало однообразие пути. Минуты складывались в часы. Риона задремала и перестала изводить дядю своей тысячей «почему». Не исключено, что ей снилась паутина, Повсеместно Протянутая Пауком. Эта мысль ненадолго отогнала дрёму, и Йеми невольно улыбнулся. Солнце перевалило за полдень. Через пару часов можно сделать привал, а до Кусачего леса на этот раз явно удастся добраться до заката.
      Очередной поворот заставил Йеми вспомнить о богах и об их удивительной зависти к планам смертных. Посреди дороги стояла повозка, запряжённая конём, вокруг которой столпились странные люди, явно занятые обсуждением какого-то важного вопроса. Через мгновенье сон окончательно покинул жупана, ибо он догадался, что обсуждаемый вопрос явно из разряда "в какую сторону ехать", что странно, ибо на тракте из Прига в Плесков нет развилок (если не считать поворота в Кусачий лес), а решать вопрос о цели путешествия посреди пути — явно неразумно для людей солидных, путешествующих с повозкой и детьми. Ведь не могут же они тоже направляться в Кусачий лес? Купцы, конечно, могли захотеть оказаться на торжище раньше своих соперников, но тогда зачем с ними дети, тем более, если одна из них — девочка? Может, это не купцы, а разбойники, захватившие повозку, коня и детей? Нет, не похоже: в этой странной компании совсем не чувствуется взаимной враждебности, а своим чувствам следует доверять, пусть и до известного предела. Так кто же они, в конце концов? Неожиданно для себя Йеми понял, что совершил непростительную ошибку, что не задал себе этого вопроса раньше, увлёкшись построению догадок о причинах странного поведения новых для себя людей. Итак, самый заметный из них — высоченный чернокожий калека с изуродованной шрамами правой половиной лица. Ещё заметно, что у него проблемы с правой рукой и правой ногой. Немногим ниже другой, явно воин, судя по тому, как он осматривался и привычности, с которой придерживал свисавшее с плеча на ремешке странного вида оружие. В том, что это оружие, Йеми сомневался не долго. Конечно, такая вычурная штука могла оказаться и инструментом какого-нибудь неведомого ремесла, колдовским приспособлением или культовым предметом, но последние предположения отчего-то показались совершенно неуместными. Третий взрослый и, по виду, старейший среди чужаков, в этой непонятной компании выделялся только своей обыкновенностью: переодень его в нормальную одежду и не отличишь от цехового мастера, скажем, из Прига. Четверо детей, из них одна девочка. Старший вооружён длинным и необычно тонким мечом и кинжалом. Может, он из благородных?
      Тщательнее рассмотреть чужаков не удалось. Неутомимый Ушастик дотащил фургон до места, где пялиться на встреченных путников было бы уже просто невежливо. Ладно, не удалось угадать, можно спросить. Повинуясь движению вожжей, коняга встал, как вкопанный.
      — Лёгкого вам пути, почтеннейшие!
      Двое чужаков явно ответили приветствиями, но на каких-то совершенно непонятных языках. Наверное, они и вправду совсем издалека. Что ж, кагманский язык они не узнали. Надо бы попробовать морритский — наверняка они откуда-то из Империи.
      — Удачи и процветания вам, достойнейшие!
      Реакция на его приветствие оказалось совершенно невероятной: на лицах абсолютно у всех встречных, от девочки до ремесленника отразилась крайняя степень изумления. Даже изудородованное лицо чернокожего здоровяка (точнее, его живая половина) не смогло скрыть волнение.
      — А я поняла, — громко сказала на морритском девочка.
      — И я, — подхватил младший мальчишка. — Здорово, я еще и на…
      Тут ему под ребра очень аккуратно и скрытно (но Йеми заметил это движение) въехал острый локоть мальчика с мечом, и фраза оборвалась на полуслове.
      Возникшую паузу заполнил "цеховой мастер":
      — И тебе удачи и процветания, достойнейший!
      Риона, должно быть, проснувшаяся от остановки, шёпотом спросила:
      — Это кто, дядя Йеми?
      — Пока не знаю, тигрёнок.
      Действительно не знал, но очень хотел узнать.
      — Куда путь держите? — дежурный обмен приветствиями явно становился содержательным.
      — В город, на ярмарку, — теперь говорил чёрнокожий. Странная компания во время разговора казалась напряжённой, как будто каждый в ней опасался, что сосед выболтает какой-то важный секрет.
      — Так в городах ближайшая ярмарка через полгода будет. Может, вы на Кусачинскую ярмарку едете? Так она совсем не в городе и начнётся почти через осьмицу, когда Умбриэль в силу войдёт.
      — Может, и на Кусачинскую, — дылда явно ухватился за предложенную идею. Дело становилось всё интереснее и интереснее: чужаки не хотели раскрывать незнакомцу цель своего путешествия, но не заготовили убедительной отговорки на этот простой и совершенно естественный вопрос, может, и вправду заблудились, — а ты куда направляешься?
      — Туда и еду, — Йеми изобразил самую любезную улыбку из своего арсенала: теперь надо посмотреть на реакцию странной компании. При удаче удастся заманить их с собой и понаблюдать день-другой. За это время многое можно выяснить, даже не задавая вопросов и не устраивая сложных проверок. Если же не выйдет, то придется придумать ещё что-нибудь.
      — Может, ты покажешь нам дорогу?
      — Отчего же не показать. Поезжайте за мной и к закату прибудем на место. Я — Йеми, купец из Прига, а мою племянницу зовут Риона.
      — А меня зовут Наромарт. Я — бродячий целитель. А это — мои спутники: Мирон, Балис, Саша, Женя, Анна-Селена и Серёжа, — представившийся Наромартом по очереди отметил других чужаков поворотом головы и добавлять к этому явно ничего не собирался.
      В голову Йеми закралась шальная, но больно уж соблазнительная идея.
      — Скажи, Наромарт, а ты, случайно, не из длинноухих людей с севера?
      — Я и впрямь издалека, Йеми. Вот насчет севера — точно не скажу: столько времени странствую, что уже и забыл давно.
      — Хорошо, поезжайте за мной, — кивнул кагманец и повернулся к своей повозке.
      Такой вот ответ: что «да», то и «нет»… Ничего из него определишь, даже твердо зная, что длинноухих людей севера, которые вовсе и не люди, отцы-инквизиторы вырезали под корень еще во времена господаря Аврыла Сурового, того, что ввел моду разбойников на кол сажать, вместо того чтобы, по примеру дедов-прадедов, на суку вешать. Мода эта не прижилась, и уже его сын, Лукань Добрый, вернулся к проверенному веками способу наказания, но слава о суровом господаре запала в сердца подданных на долгие времена. По имперскому-то календарю более сотни весен с тех пор прошло. Нынешний господарь — Аврыле правнук родной, а всё помнят в народе строгость Аврылову, ох, помнят…
      Ну, да не в давно покойном господаре дело. А в том, что в аккурат пока он леса Кагмана от разбойников очищал, на севере отцы-инквизиторы за тех самых длинноухих всерьез взялись. Объявили, что лежат на тех людях-нелюдях проклятья богов, да такие, что и снять их никак нельзя. Только что уничтожить всех до последнего. И уничтожали. Еще яростнее, чем драконов. Тех хоть позволяют сетам да лагатам в рабстве держать, да еще и у императора драконьей авиации аж три полных крыла, а ушастых даже и в рабство не брали. Хотя, как говорят легенды, были эти жители лесов лучшими на земле лучниками. Теперь таких уж нет.
      И, хотя Йеми всегда с очень большим недоверием относился к утверждениям, в которых звучало слово «все» (велика Вейтара, мало ли на ней сыщется укромных местечек), но нельзя было не признать, что в нынешнее время длинноухих в известных ему землях никто не видел, да и слухов о них особо не ходило. Так, только старые легенды о былом могуществе древней расы… На совесть поработали инквизиторы Меча, если только бывает у таких совесть…
      И вот теперь прямо посреди дороги встречаешь ушастого, который, как ни в чем не бывало, вступает в дружелюбную беседу. Сказка, да и только… Или же спокойствие это оттого, что Наромарт — совсем иной крови? Мало ли у кого уши длинные.
      Тут взгляд человека упал на влекущего повозку коня, и Йеми не смог держать усмешки: вот уж у кого уши — всем ушам уши. Наромарту таких и за сто лет не вырастить, как бы не старался.
      Ладно, рано пока гадать, дальше будет видно. А пока — надо ехать…
      И вновь Ушастик неутомимо стучит копытами по дороге на Торопию, только Риона уже не спит и разглядывает неожиданных попутчиков через задний полог повозки.
      Кусачий лес показался, когда до заката оставалось часа два, не больше. Йеми теперь всё время придерживать Ушастика, чтобы попутчики совсем не скрылись из виду: то ли конь Наромарта оказался менее выносливым, то ли (менее вероятно) повозка более нагруженной, а может, и то и другое вместе. Риона успела поинтересоваться: почему Наромарт такой чёрный и страшный; станет ли Серёжа таким же высоким, как Балис, когда вырастет; какой породы конь неожиданных попутчиков; как называется штуковина, которая висит у Балиса на плече; сможет ли старый Ардуз пошить такую же одежду, как у Анны-Селены; можно ли разрубить мечём Саши хотя бы ореховый прутик; почему Женя такой бледный; что за странные дощечки со звездочками на плечах у Балиса и для чего они нужны; почему у Серёжиных сандалий подошвы гнутся и не стучат; почему у Анны-Селены волосы не заплетены в косы; кто такой Саша — морритский лагат или кагманский жупан; почему у Анны-Селены и Жени одинаковые кольца, может, они брат и сестра; и так далее. Сначала Йеми даже радовался наблюдательности племянницы, но когда вопросы пошли на третью осьмию, он затосковал, но продолжал терпеливо высказывать свои предположения.
      Разговор с Рионой никак не давал ему сосредоточится и разобраться, с кем же все-таки сегодня свела его судьба. Странные были незнакомцы, очень странные. И не в дощечках на плечах или длинных ушах тут было дело, неправильность встречных была гораздо серьезней и должна была иметь более глубокие причины. Понять бы только, в чем они заключались.
      Итак, Наромарт. Все же он — явный нечка. Об этом говорила не только необычная форма ушей, но и другие признаки. Миндалевидный разрез глаз (точнее — уцелевшего глаза), серебристые волосы — такого у людей не встретишь. Все остальные путешественники — люди. Но, тем не менее, он не только равный среди них, но ему еще и доверяют вести переговоры с незнакомцами. Положим, в Кагмане это вызывает удивление и не более того. Но меньше чем в сутках пути отсюда Мора, где такое поведение влечет за собой быструю встречу с инквизиторами, встречу, влекущую за собой очень печальные последствия. Кстати, кагманского языка никто из них не знает, а вот морритский знают все. Знать язык Империи, но не знать порядков в ней — это странность, так странность.
      Что еще? Шрамы. Полное впечатление, что Наромарта за собой чуть ли не цельную морскую лину тащила взбесившаяся лошадь. Хотя нет, в такой ситуации пострадали бы в первую очередь спина или живот, а у него поврежден именно бок. Что еще может быть? Ожог? Возможно, только вот непонятно, под какой огонь он умудрился так попасть и как сумел после этого выжить. А еще любопытнее было бы узнать, чего ему с такими ранами дома не сидится? Бродячий лекарь? Так купил бы домик в городе и лечил бы народ помаленьку. Если действительно хороший целитель, то проблем с деньгами не будет. Вот плохому лекарю и вправду на одном месте долго не усидеть, ежели жизнь дорога.
      Всё? Нет, есть еще одна интересная деталь. Плащ Наромарта, скрывающий всю его фигуру. Дорогой плащ из черного бархата, расшитый серебряной нитью. Вот в эти серебряные узоры и привлекали внимание. Уж очень назойливо они наводили на мысль, что хозяин плаща не чужд магии. Но магию выставлять в этих краях на показ не принято, если, конечно, ты не маг на службе Императора. Только вот магами на службе Императора могли быть исключительно люди.
      Интересная картинка получается: совсем рядом с границей Империи расхаживает, как ни в чем не бывало, существо, которое, с какой стороны на него не глянь — явный кандидат на арест инквизицией. Арест с хорошо понятными последствиями: допрос с пристрастием и публичная казнь того, что останется после допроса.
      Самое простое объяснение — Наромарт просто идиот, не способный нормально воспринять окружающий его мир. Но, не проходит: в разговоре с Йеми загадочный незнакомец показал себя здравомыслящим собеседником. Значит, одно из двух: либо он просто не подозревает, какой опасности себя подвергает, либо думает, что имеет от этой опасности надежную защиту. Что ж, надо будет под благовидным предлогом проверить, какое из этих двух предположений ближе к реальности.
      Переходим к следующему встречному. Балис. По всем признакам — человек. Рост, конечно, вызывающе высокий, но такое бывает, даже если в роду ни капли крови высокорослых нечек. А если и есть посторонняя кровь, то ее столь мало, что даже инквизиторы придираться не станут. Итак, на вид ему — две с небольшим дюжины весен, никак не больше: в щетине седых волосков не заметно. Смуглая кожа, черные волосы, карие глаза. Пожалуй, уроженец северного побережья Большого Внутреннего моря. Скорее всего — коренной моррит: во-первых, говорит на их языке без акцента, во-вторых, брить лицо — морритская традиция. Другой вариант — оксенец, пьемурец или даже кантанец — там принято носить береты. Точнее, береты еще носят в Ледонии, но на горца этот парень никак не похож. А, главное, Йеми никогда не приходилось ни слышать, ни, тем более, видеть ни оксенца, ни ледонца в берете черного цвета. Причем, головной убор Балиса был не случайной деталью, но явно органичной частью костюма. Надетый на нем узкий кафтан с так заинтересовавшими Риону пластинками на плечах и шерстяные штаны тоже были чёрными, как и высокие кожаные сапоги совершенно необычного фасона: облегающие ноги чуть ли не до самых коленей. Мало того — Йеми при всём желании не мог и даже предположить, из кожи какого животного была сделана эта обувь: настолько необычен стал её вид после обработки неизвестным способом. На правом рукаве кафтана кагманец разглядел небольшую эмблемку, назначение которой было абсолютно непонятно. Сначала Йеми предположил, что это герб, но тут же отверг эту мысль: кто же вышивает герб на рукаве? Немного больше это походило на значки имперских легионеров. Если бы под панцири они надевали рубахи с длинными, а не с короткими рукавами, то, пожалуй, в таком расположении эмблемы и впрямь был бы смысл. Вот только одежда с длинными рукавами морритам была совершенно несвойственна.
      Ну и, конечно же, непонятное оружие. Йеми так и не удалось себе даже приблизительно представить себе, как оно действует. Понятно, что не рубящее и не колющее — рубить и колоть там просто не чем. На ударное тоже не тянет: и весу в нем особого нет, и взять так, чтобы от души размахнуться тоже не очень удобно. Получается, что стреляющее. Скорее всего — из торчащей трубки. Но если это так, то выходит, что стреляет оно совсем маленькими стрелками. А главное, непонятно, что толкает стрелку: тетивы-то нет. Вот и получается, что больше всего оружие Балиса походило на духовую трубку, обвешенную всякой дрянью вчетверо больше весом. Но такое безобразие нормальный человек возьмет с собой разве что на какую-нибудь церемонию, куда этикет велит приходить только с парадным оружием, красивым и неудобным. А вот чтобы взять с собой такое безобразие в дорогу — надо быть немного не в ладах со своей головой.
      Мирон на вид постарше Балиса весен на пять. Внешность совершенно нехарактерная, родом может быть откуда угодно. Кстати, по-морритски тоже говорит без акцента. Ох ты, как же сразу-то в голову не пришло? Они же все чисто говорят на языке Империи. Точнее, заметить-то это Йеми заметил, но значения не придал. А ведь это очень интересно. Мирон — моррит? Нет, не похоже. Одежда — совершенно не морритская, не признают там ни длинных рукавов, ни штанов, даром, что Мора севернее Кагмана. Севернее-то — севернее, а лето там потеплее, чем здесь, да и зима тоже. Но, что не странно, одежда у Мирона не просто не морритская, а, как и Балиса, никакая. Причем, что еще хуже, никакая не так, как у Балиса, а по-другому. Поверх рубахи — легкий и тонкий кафтан из неизвестной ткани, штаны из другой ткани, но тоже из неизвестной, шнурованная обувь напоминает чувяки, но не кожаные, а, опять же, из какого-то неизвестного материала. Если он действительно купец, то просто обязан торговать такой одеждой. Богатые господа ее обязательно купят: не постоянно носить, так похвастать друг перед другом. А теперь простой вопрос: трое взрослых, четверо детей, много ли места в фургоне для товара? И второй вопрос: а много ли товара свезет коняга, которого они в фургон запрягли? Если не «родственник» Ушастику, так получается, что товару у них в повозке всего ничего, даже притом, что Мирон и Балис не едут, а идут рядом с фургоном.
      Теперь Саша. Никакой он не жупан — это совершенно ясно: кагманский жупан родного языка не забудет. На лагата он тоже не особо походил. Во-первых, полотняная рубаха с длинными рукавами и странными застежками-бусинками, продетыми в специально прорезанные дырки, и штаны никак не могли считаться подходящей одеждой для благородного лагата. Во-вторых, меч у него слишком странный — тонкий, словно спица. Таким и вправду рубиться несподручно, разве что, только колоть. С другой стороны, мальчишка боевой — под темно-русыми волосами Йеми разглядел тянувшийся через весь лоб длинный белый шрам. Конечно, заработать такой можно самым прозаическим способом: например, неудачно спустившись с абрикосового дерева. И все же больше шансов заполучить его в бою.
      А еще у Саши была довольно странная обувь — сапоги хоть и из хорошо знакомой Йеми телячьей кожи, но непривычного фасона: по форме такие же, как и у Балиса. Что-то слишком уж много неизвестного. Словно вот так посреди Кагмана вдруг появились люди из каких-то далеких-далеких земель, а он, Йеми, — первый местный житель, что с ними встретился. Придет же такое в голову…
      Женя. С ним проще: одежда очень похожа на клевонскую. Клевон от Моры довольно далеко и в Империю вошел не так уж и давно. Но говорит Женя, как и остальные путешественники на морритском без акцента. Кстати, акцент уроженцев Клевона и окрестностей ни с чем не спутаешь, у них очень характерный гортанный выговор. У Жени этого нет и близко. И потом, тамошние жители, как правило, высокие, светловолосые и голубоглазые. Жене на вид, пожалуй, вёсен одиннадцать, и для своего возраста он невысок, худощав, глаза у него карие, а волосы — темно-русые. Худобу, как и бледность, можно приписать тому, что он не совсем здоров, но недостаток роста и цвет волос уже ни на что не спишешь.
      Последний мальчишка, Сережа. По одежде, как и у большинства его спутников, ничего не определишь. Где, скажите, в цивилизованных землях носят хитоны, сшитые с обеих сторон? И заправляют их в портки? И где носят такие портки, которые даже не закрывают колени? А ведь носят. Аристократы, не имперские, конечно, а местная знать, как раз в Оксене и окрестных провинциях, носят такие портки и называют их панталонами. Так, Оксен уже второй раз всплывает, это надо запомнить. Может не Оксен, может Пьемур, Фарунта, Канта, не суть важно. Важно то, что не носят там ни хитонов, ни сандалий. Это одежда как раз самого юга Лакарского полуострова, даже в Кагмане так одевается меньшинство, да и то не в Приге, а в южной части страны (если, конечно, говорить именно о людях), а уж к северу от Валаги — и вовсе отдельные оригиналы. Причем хитоны всегда длинные, а у сандалий деревянные подошвы, которые не гнутся. А у Сережи, это даже Риона заметила, подошва у сандалий кожаная. Вообще-то ничего не обычного в этом, на первый взгляд, нет: в Айяве, да и в самой Море встретить обутого в солеи мальчишку — дело довольно привычное. А вот за пределами этих провинций такого не увидишь, поэтому-то Риона так и удивилась незнакомой обуви. Всё дело в том, что обувь эта предназначена для ношения в доме или для коротких прогулок, но никак не для путешествий. В дальнюю дорогу следует обувать что-то более прочное. Непонятно… Кроме того, на уроженца Айявы мальчишка не похож совершенно — там почти все кучерявые, а у него волосы прямые. А вот оксенцем он вполне может оказаться: кожа смуглая, каштановые волосы, серые глаза. При этом, как и все остальные встречные, говорит на правильном морритском.
      Ну и, напоследок, девочка. Само по себе удивительно, конечно, что в такой большой компании, состоящей из одних мужчин, путешествует совсем маленькая девочка. Но ни о чём определенном это не говорит. Дальше. Тоже клевонская одежда. Тоже правильная морритская речь. Кстати, то, что так странно бледны именно обладатели клевонской одежды — это совпадение или есть в этом причина? Может они брат и сестра? Вряд ли. У девчонки глаза ярко-синие, а у мальчишки — карие. И еще — уши, форма раковины совсем не похожа. Конечно, это не доказательство, бывают не похожие друг на друга братья и сестры, к тому же, общий у них может быть только мать или только отец. А, вот еще что, прическа-то у Анны-Селены совсем не клевонская. А какая? Очень трудно сказать: во всех известных землях женщины и, естественно, девочки, носят длинные волосы, а у этой — короткие, чуть ли не мальчишеские. Уж не мальчишка ли это переодетый? В таком возрасте мальчика от девочки в дороге только по одежде и отличишь. Надо будет понаблюдать.
      Ещё с полчаса они ехали по тракту вдоль границы Кусачего леса, пока, наконец, не добрались до развилки. Главная дорога уходила на север, в Торопию, к Плескову, а небольшая проселочная дорога убегала вглубь пущи. Здесь Йеми снова остановил Ушастика, пока вторая повозка, наконец, не нагнала отставание. Мирон и Балис шли рядом с ней. Первый явно устал, второй даже не запыхался. Правивший повозкой Саша был явно чем-то смущён и часто поглядывал на идущих пешком.
      — Вот и поворот в Кусачий лес, — объявил Йеми. — Поехали.
      — Что-то не очень гостеприимно это выглядит, — Балис кивнул на вкопанный рядом с развилкой дороги кол, на вершине которого был укреплен выбеленный солнцем и ветром человеческий череп.
      — Браконьеров здесь не любят, — кивнул местный житель. — Только вы ведь купцы, а не браконьеры. Чего вам бояться?
      — Мы ничего не боимся, — вступил в разговор длинноухий Наромарт, — но нам не приходилась никогда раньше бывать на ярмарке, въезд на которую украшен столь необычным приглашением.
      — Возможно, вы приехали сюда из мест спокойных и мирных, но в этот край, увы, иногда наведываются убийцы, разбойники, браконьеры и другие мерзавцы. Это — только осуществление правосудия.
      — Пусть так, — согласился Мирон, — но зачем выставлять это напоказ?
      — Чтобы другие желающие поохотится в этом лесу могли еще раз поразмыслить о своей судьбе и отказаться от этого желания, сохранив, таким образом, свою жизнь.
      — Но ведь это видят не только браконьеры, но и мирные люди. Или вот дети. У тебя самого маленькая дочка…
      — Риона — моя племянница.
      — Извини, пусть племянница. Неужели ей нужно это видеть?
      — Нужно, — убежденно заявил Йеми. — Риона — уже большая… девочка, и должна знать, что в этом мире живут не только её друзья, но и враги. И если перепутать одних с другими, то придется за это платить дорого… Очень дорого.
      — Ладно, — принял решение Наромарт, — поехали дальше. Об этом странном обычае мы сможем поговорить позднее.
      По мере того, как они углублялись в лес, настроение Балиса всё ухудшалось. То и дело немного в стороне от дороги он замечал небрежно прикрытые волчьи ямы. Всё говорило за то, что небрежность эта была демонстративной: хозяева леса всячески пытались подчеркнуть, на какое гостеприимство могут рассчитывать нежданные гости. Капитан решил, что делится со спутниками этими наблюдениями пока не стоит, но обменялся понимающими взглядами с Сашкой: подросток тоже заметил ловушки и принял их во внимание.
      Минут через двадцать после того, как они свернули с тракта, справа по ходу повозок обозначилась опушка.
      — Подъезжаем к священной роще, — предупредил Йеми.
      — Священной? — переспросил Наромарт.
      — Да, местные жители её очень почитают. Можно сказать, это сердце Кусачего леса. Так что, пожалуйста, ведите себя подобающим образом.
      — А как именно подобает себя вести в священных рощах? — уточнил целитель.
      — Не в, а рядом. Во-первых, не пытайтесь туда зайти, это можно сделать только с разрешения обитателей леса. А, во-вторых, около рощи нельзя громко кричать и вообще шуметь.
      — Можно подумать, что мы только и делаем, что заглядываем под каждое дерево и орем во всё горло, — проворчал себе под нос Женька, но так тихо, что его услышал только чуткоухий Наромарт.
      А еще через пару минут дорога вывела их на край леса, и перед путешественниками предстал пологий холм, покрытый высокими, метров тридцать в высоту, пушистыми елями. Лес, по которому они ехали до этого, был по большей части лиственным, редко встречались одиночные пихты, и различие между ним и священной рощей прямо-таки бросалось в глаза.
      — Это же кремлевские ёлки! Какие они большие! А я думал, что они — маленькие, — восхищенно произнес Сережка.
      — Ты видел кремлевские ёлки? — немного удивился Мирон.
      — Ага, — кивнул мальчишка и добавил по-русски. — По телевизору.
      Действительно, примерно половина елей на холме были голубыми. Мирону и Балису не раз доводилось видеть такие деревья в крупных городах — в Советском Союзе их любили использовать для украшения центральных парков и площадей. Немало голубых елей росло на территории московского Кремля, неудивительно, что мальчишка назвал ёлку «кремлевской». Но всё это были отдельные декоративные посадки, а вот так, чтобы увидеть столько редчайших деревьев в пусть и священном, но диком ельнике, в их мире было делом совершенно необычным. Это впечатляло.
      Но еще больше впечатляли соседи голубых елей: такие же высокие, такие же пушистые, только вот хвоя у них была сизого, можно сказать — белого с лёгкой примесью зелени, цвета. Видимо, решил Мирон, какая-то местная порода. Но на всякий случай спросил у Сережки:
      — А белых ёлок ты не видел?
      И добавил по-русски:
      — Тоже по телевизору.
      — Не, таких белых не видел, — серьезно ответил паренек.
      — И я не видел, — признался Гаяускас.
      — И я, — поддержал Сашка и добавил. — Только расскажите как-нибудь, что такое телевизор.
      — В моих краях такие ели встречаются, — вступил в разговор Наромарт. — И белые, и голубые. Только вот редко.
      — Да они и здесь не часты, — сообщил Йеми. — Ту, которую вы белой назвали, мы сизой зовем. Она у нас в лесах нередко попадается, но не так, чтобы большим ельником, а одно-два деревца среди других пород. А вот голубых елей кроме этой священной рощи в Кагмане не встретишь. Да и в соседних землях тоже.
      — Откуда же они тут взялись? — полюбопытствовала Анна-Селена.
      — Их в давние времена принесли из дальних земель и посадили здесь драконы… Или грифоны, — ответила, было, Риона, но засмущалась и совершенно растерянно закончила: — Так рассказывают.
      Дядя поддержал племянницу:
      — Эта роща посажена очень давно, люди уже забыли о том, как она появилась. Остались только предания. Но, в любом случае, голубые ели растут очень далеко отсюда. Это совершенно точно.
      Дорога обогнула холм и снова увела в лес, священная бело-голубая роща осталась за спиной, но начатый разговор не утихал. Сережка увлеченно объяснял Сашке, как работает телевизор. К некоторому удивлению прислушивавшегося к разговору Мирона, оказалось, что Сашка хорошо знаком с основами радиотехники, знания которых не хватало младшему мальчишке, пусть и родившемуся почти через сотню лет. Нижниченко особо отметил, что разговор очень быстро перешел на русский язык: в языке этого мира таких слов как «телевизор», "радиоволны" или "искровой телеграф" просто не существовало. Наромарт же пустился в объяснения особенностей распространения тех или иных пород деревьев. Из его слов выходило, что голубые ели тенелюбивы, любят так же влажный климат, и лучше всего чувствуют себя на берегах рек и озер. Ель же белая, называемая в этих краях сизой, не так прихотлива к тени, да и заморозки переносит гораздо лучше, но при этом плохо приживается вдали от водоемов. На это Йеми заметил, что Валага от священной рощи довольно далеко, а Ласковое озеро — еще дальше. Наромарт только обезоруживающе улыбнулся и заявил, что священная роща на то и священная, чтобы нарушать обычные законы. Не случайно, наверное, что за пределами рощи ни белых, ни голубых елей что-то незаметно, а ведь между рощей и лесом не такая уж и большая поляна, ветер наверняка заносит семена в лес. Потихоньку осмелевшая в обществе незнакомцев, Риона сообщила, что прошлой осенью ей разрешили взять в Приг совсем маленькую голубую ёлочку, всего две ладошки высотой. Они с мамой посадили деревце в парке папиного замка, и в холодные месяцы, глядя на него, вспоминали Кусачий Лес. На удивленный вопрос Анны-Селены о папином замке, Йеми пояснил, что его старший брат, Кейл, живет в Старом Пригском замке.
      — Разве вы не проезжали через Приг? Замок невозможно не заметить, к его стене примыкают Торопийские ворота, — невинно поинтересовался Йеми.
      — К сожалению, мы ехали другой дорогой, — ответил Мирон.
      — Жаль. Сам-то замок ничего особенного не представляет, но сразу за ним разбит небольшой парк, очень красивый. Обязательно его осмотрите, когда будете в городе, — любезно предложил кагманец.
      — А разве купцы живут в замках? — поинтересовался Серёжка. — Я всегда думал, что в замках живут… эти, как их…
      — Благородные господа, — поддержал вопрос мальчишки Мирон. Проживающий в замке купец и вправду выглядел не слишком правдоподобно.
      — А почему — купцы? — в свою очередь удивился Йеми. — Это я — купец, а мой брат Кейл — советник болярина.
      Дело было даже не в том, что замок Кейла Пригского, отца слишком непосредственной Рионы, находился в совершенно другом месте. Дороги не через Приг в то место, где Йеми встретился с этими странными путешественниками, просто не существовало. Если только они ехали не из Торопии. Но в таком случае хоть один из семи встречных должен был высказать хоть легкую досаду, что они дали крюк в шесть часов пути. Это только для гигантов холмов, чья легендарная тупость пережила своих хозяев, начисто истребленных имперскими легионами, поход в Альбену через Итлену и Пену — привычное дело, людям по такому случаю свойственно сокрушаться. Но незнакомцев, похоже, потеря половины дня пути ничуть не расстроила.
      Но времени, чтобы хорошенько обдумать услышанное, кагманцу не хватило. Буки и дубы снова расступились по сторонам, открывая широкую зеленую поляну. Немного в стороне от того места, где на поляну выходила дорога, был разведен большой костер. Над ним на двух деревянных рогульках был уложен металлический вертел, на котором жарился здоровенный кабанище. Вертел неспешно вращал упитанный мужчина в кожаных штанах чуть ниже колен и такой же жилетке без рукавов, да в грубых деревянных сандалиях-калигах. Ушастик призывно заржал, толстяк повернулся, и на его заросшем лице расплылась широкая улыбка.
      — Йеми, старый бродяга! А я уж думал, что ты сегодня не приедешь. А где крошка Ри?
      — Я здесь, Курро! — племянница выскользнула из повозки и через мгновение уже висела у лесного жителя на шее.
      — Пусти, кошка, — дурашливо запричитал Курро. — Не маленькая ведь!
      Бросив вертел, он закружился на месте, словно желая стряхнуть девочку с шеи, но та только крепче сомкнула объятья на его широком затылке и залилась веселым смехом.
      — Ладно, пусти, а то кабан пригорит, — наконец, остановившись, попросил толстяк, и девочка выполнила его просьбу. Покрасневший от натуги, Курро повернулся к подошедшему Йеми.
      — Ух, кошка — она и есть кошка. Сразу играть.
      — Соскучилась она в городе, — виновато ответил купец. — Вот Кейл с Дарридой и решили её на лето сюда отпустить. Сами собираются приехать, но попозже, сам знаешь, у них в городе дел невпроворот.
      — А это кто с тобой? — толстяк кивнул на переминавшихся у своей повозки путешественников.
      — Ранние гости, купцы на ярмарку. Я им дорогу показал, — объяснил Йеми, а затем, понизив голос, добавил. — Странные они. Понаблюдать за ними надо. И лишнего с ними не болтай.
      Понимающе кивнув, повар повернулся к путешественникам.
      — Купцам мы рады. Добро пожаловать, будьте гостями Кусачего леса. Располагайтесь, ужин скоро будет готов.
      — А Сибайя-то где? — спросил Йеми.
      — Да все скоро придут: до темноты уже недолго осталось, — посмотрев на небо, хмыкнул толстяк и снова занялся и вправду начавшем было пригорать кабаном. Сашка распряг и спутал конягу, который тут же принялся поедать сочную зеленую траву, при этом время от времени подозрительно поглядывая на своего длинноухого собрата и явно стараясь держаться от него подальше. Ушастик в свою очередь никаких попыток к более близкому знакомству не предпринимал, так что внимания собравшихся на поляне кони не отвлекали.
      Йеми, видя, что гости не знают чем себя занять, решил помочь им справится с неловкостью.
      — Уважаемые, а не поможете ли вы подготовится к ужину? Конечно, негоже гостей заставлять работать, да только сейчас ведь и развлечь вас и нечем и некогда.
      — Конечно, поможем, о чем разговор, — охотно согласился Мирон.
      — Тогда пусть кто-то вместе с Курро последит за кабаном, а остальных прошу со мной: будем накрывать к ужину.
      — Кто к костру? — поинтересовался Наромарт.
      Путники переглянулись.
      — Давайте я, — предложил Саша.
      — Давай.
      Остальные двинулись вслед за Йеми и Рионой. Короткая тропинка сквозь заросли орешника вывела их к порогу стоявшего прямо среди леса небольшого сарайчика. Двускатная соломенная крыша опускалась до земли, так, что боковых стен у постройки вообще не было, а в торцевой, сложенной из крупных бревен, была прорезана дверь, закрытая на толстую деревянную палку. Вытащив импровизированный засов, кагманец распахнул дверь и предупредил:
      — Аккуратно, не споткнитесь!
      И шагнул внутрь. Остальные последовали за ним. К удивлению шедшего первым Мирона, за дверью оказалась лесенка вниз. Постройка оказалась не сараем, а землянкой, только вместо плоской крыши её накрывала двускатная. Да еще в противоположной торцевой стене было прорезано самое настоящее окошко, затянутое какой-то мутной пленкой, почти не пропускавшей света.
      Землянка использовалась как склад: вдоль стен стояли глиняные и медные сосуды разнообразных видов и размеров, деревянные кадушки, туго набитые мешки, блюда и плошки. Нагрузившись припасами и посудой, они потащили всё это на поляну, где, как оказалось, за время их отсутствия прибавилось народу. Сначала Йеми и Риону, а потом и гостей леса приветствовали несколько женщин, при взгляде на которых Сережке сразу вспомнился учебник по истории Древнего Мира: уж очень костюмы и прически обитательниц леса были похожи на рисунки в учебнике.
      И действительно, хитоны женщин отличались от древнегреческих разве что тем, что были сшиты из крашеной, у большинства — в ярко-красный цвет, а не из белой ткани, да отсутствием цветной каймы. У многих поверх хитонов были наброшены калиптры или пеплосы, так же окрашенные в разные цвета. Мирона и Балиса очень удивило отсутствие каких-либо украшений: ни браслетов, ни какого-нибудь простенького ожерелья ни на ком из женщин не было.
      — Йеми, мы рады видеть тебя и Риону в нашем лесу. Познакомь же нас со своими друзьями.
      К ним подошла высокая женщина, единственная, одетая в белый хитон с серебряной каймой по краю. Длинные светлые волосы, про которые у Мирона возникло сильное подозрение, что они крашеные, свободно лежали на её плечах. Круглое лицо вряд ли можно было назвать красивым: портил впечатление слишком крупный короткий нос. Зеленые глаза строго и внимательно оглядывали незнакомцев, словно женщина пыталась понять, что можно ожидать от неожиданных гостей.
      — Госпожа Сибайя, для меня и всех нас большая честь быть принятой у твоего очага, — легонько поклонился Йеми.
      — Лес всегда был добрым домом для тех, кто приходит сюда с добром. Так было раньше — так будет и впредь, — церемонно произнесла женщина и, в ответ, тоже слегка склонила голову.
      — Мои спутники — купцы и прибыли сюда, чтобы принять участие в ярмарке.
      — До ярмарки еще немало времени, купцы никогда не приезжают так рано, — удивилась Сибайя.
      — С позволения госпожи Сибайи я бы объяснил, — вступил в разговор Наромарт. Женщина кивнула, и он продолжал. — Мы не совсем купцы, вернее сказать, мы — бродячие торговцы. Мы путешествуем по разным землям, ну и торгуем понемножку, госпожа. И раз уж мы оказались в этих краях незадолго до Кусачинской ярмарки, то было бы странно не посетить её. Может, купим чего интересного, может, еще как денег заработаем.
      — Что значит, ещё как?
      — Я, например, ещё и бродячий целитель. И если кому-то нужна моя помощь, то я готов её оказать, госпожа Сибайя.
      Женщина улыбнулась, строгость из её взгляда исчезла, и она сразу как-то даже помолодела.
      — Благодарю тебя за заботу, но в ней нет нужды: все жители леса здоровы. Скажи, как твоё имя?
      — Ты можешь называть меня Наромартом, госпожа, — с поклоном ответил темный эльф.
      — Наромарт, сегодня ты и твои спутники — гости Кусачего леса. Разделите с нами еду и вино. О делах же поговорим завтра.
      — Благодарю тебя за гостеприимство. Быть гостями Кусачего леса — честь для нас.
      Мирон облегченно вздохнул. Похоже, эльф взял в разговоре верный тон. Наверное, сказался больший опыт общения с разными там графинями да герцогинями. Сам Мирон таким опытом не обладал совершенно и сомневался в своей способности экспромтом вести светские разговоры. Вот если хорошенько подготовить легенду, да потренироваться хотя бы недельку… Правда, от внимания Нижниченко не ускользнуло, что Наромарт, разговаривая с правительницей, с незначительными отклонениями придерживался формулировок Йеми. При случае генерал решил непременно поинтересоваться, чего же в словах эльфа было больше — знаний или импровизации.
      — Госпожа, позволь представить тебе моих спутников, — продолжал между тем Наромарт. Сибайя благосклонно кивнула.
      — Мирон. Он у нас главный по торговле.
      Сделав над собой усилие, Мирон выдал какую-то пародию на светский поклон и добавил:
      — Плотничаю ещё понемногу.
      Это было чистой правдой: сруб, вроде того, что использовался в лесу под склад, он бы сумел построить в одиночку при помощи одного только топора. И даже не в обло, а в лапу. Правда, хорошим плотником он считал себя лишь по меркам своего времени. Более сложные способы сопряжения бревен: в режь или в ус, были известны ему лишь в теории. А ведь было время, когда мужика, в совершенстве владеющего этим искусством можно было встретить в каждом селе…
      — Балис охраняет нас от лихих людей.
      Гаяускас даже не стал пытаться кланяться, напротив, вытянулся по стойке «смирно». Хозяйка леса восприняла это как должное, лишь спросив:
      — Только охраняет и всё?
      — Увы, иными талантами я обделен, — Балис улыбнулся и развел руками.
      Наромарт продолжал представлять спутников:
      — Саша у костра, он у нас ухаживает за конем, ну и мастер по всяким мелким работам. Это — Женя. Помимо остального, зарабатывает деньги гимнастическими представлениями.
      Краем глаза Мирон заметил, как Женя удивленно мигнул, но тут же взял себя в руки. Вероятно, мальчик не ожидал такой аттестации, но, в то же время, изобразить из себя гимнаста был в состоянии. Забавно, подумал Мирон, неужели парень занимался у себя в Киеве гимнастикой? Сейчас это не модно, сейчас больше популярны всякие каратэ — у-шу… И тут же выругал себя за недогадливость: в основе всех этих восточных единоборств лежат те же самые гимнастические упражнения. И тому, кто не знаком с этими боевыми искусствами, выдать каратиста за гимнаста совсем не сложно.
      — А это Сережа, он…
      — Тоже гимнаст, — неожиданно вмешался Балис. А парнишка улыбнулся и тряхнул лохматой головой, подтверждая сказанное.
      — А Анна-Селена… Где же она?
      Наромарт недоуменно огляделся: девочка по ходу разговора как-то незаметно покинула взрослых. Оказалось, Риона увлекла её с собой, и теперь они, о чем-то увлеченно болтая, накрывали ужин на разложенных прямо на траве длинных полотнищах.
      Сибайя снова улыбнулась.
      — Пожалуй, дети подали нам добрый пример. Приступим к трапезе, о делах можно поговорить и завтра — до ярмарки ещё много дней.
      И, как и полагается гостеприимной хозяйке, она первой двинулась к уставленным снедью скатертям. Йеми и путешественники последовали за ней. Заметив это, Риона тут же обратилась к хозяйке леса:
      — Тетя Сибайя, можно я после ужина покажу Анне-Селене нашу хижину?
      — Может, завтра?
      — Лучше сегодня. Ну, пожалуйста. Представляешь, Анна-Селена никогда не жила в лесу.
      — Я тоже никогда в лесу не жил, — просто сказал Сережка.
      — А хочешь, пойдём с нами? — предложила племянница Йеми.
      — Давай, — радостно согласился мальчишка. И тут же, полуобернувшись, бросил виновато-вопросительный взгляд на Балиса, словно спрашивая разрешения. Капитан легонько кивнул. Вряд ли детям в этом лесу что-то угрожало.
      — Вот видишь, тетя Сибайя, Сережа тоже хочет посмотреть хижину.
      — Ну, что с тобой делать… Но только после ужина.
      — Спасибо, — радостно воскликнула девочка. — Давайте быстрее ужинать.
      Все рассмеялись.
      — Быстрее — так быстрее. Курро, Рокад, скоро ли будет жаркое? — окликнула правительница леса хлопочущих у костра. Кроме знакомого толстяка и Саши, там суетился невысокий длинноволосый юноша в шерстяной серой рубахе и таких же штанах.
      — Можно подавать, — откликнулся Курро.
      — Ну, так и тащите его сюда, все уже заждались…
      Рядом с полотнищами были вбиты в землю два крепких деревянных кола с рогульками на концах. Подняв вертел (Курро с одной стороны, Рокад и Сашка — с другой), повара перенесли обжаренную тушу с костра к столу.
      И начался пир.

       — Итак, ты — наемник Джеральд.
       — Итак, я — наемник Джеральд. А ты — Нурлакатам, маг на государственной службе.
       — Совершенно верно, Джеральд, совершенно верно. Прошу, присаживайся в кресло и отведай вина. О тебе идет слава, как об опытном человеке, способном решать очень трудные задачи. А мне как раз нужен именно такой человек, поскольку задача, которую я хочу ему поручить, очень трудна.
       Джеральд не заставил себя упрашивать и опустился в обитое мягкой тканью кресло: когда ещё доведется посидеть на сидении для благородных.
       Наемник был уже немолодой мужчина с обветренным загорелым лицом, на котором пролегло немало глубоких морщин, да в придачу ещё и украшенным несколькими мелкими шрамами. Длинные светлые волосы (то ли седые, то ли всегда были такими — не понять) свободно рассыпаны по плечам, словно грива. Одет он был в серую суконную куртку и такие же штаны, на ногах — высокие кожаные сапоги, удобные как для верховой езды, так и для передвижения по болоту. Широкий кожаный пояс кроме кошеля отягощал кинжал в старых кожаных ножнах. Это говорило о том, что хозяин пояса не имеет права на ношение меча и вынужден обходиться другим оружием. Впрочем, те, чья жизнь протекает за пределами больших городов и основных торговых путей, могли бы поспорить, что дело тут не столь просто. Очень могло быть, что в тех местах, где шансы встретить служителей закона не слишком велики (а это — пожалуй что пять шестых части территории Империи), меч на этом поясе откуда-то появлялся, а когда хозяин оказывался в людных местах — куда-то исчезал. То ли благодаря волшебству, то ли еще каким-то способом. И еще эти люди не захотели бы встать на пути у Джеральда, вне зависимости от того, будет ли на его поясе меч или нет.
       Отведав из простого оловянного кубка предложенное вино, наемник поморщился. Он был местным жителем, уроженцем Толы, которая ещё неполных две сотни лет назад по местному летоисчислению была столицей независимого королевства Толиники, и к морийскому обычаю разводить вино водой относился неодобрительно. Вино — это вино, вода — это вода, и смешивать их совершенно незачем. Тем более что и Нурлакатам тоже был вовсе не коренной моррит, а уршит. Но, как говорят в народе, у дареного гиппогрифа перья не считают.
       Зато предложенная к вину настоящая верийская ветчина пришлась наемнику по вкусу куда больше. Закусив, Джеральд отставил кубок и обратился к сидящему в соседнем кресле чернокнижнику.
       — Хорошее вино, маг. И хорошее начало. Но, мне кажется, пора перейти к продолжению.
       — Как скажешь, Джеральд. Итак, мне нужен тигренок-оборотень.
       — Сколько ты за это платишь?
       — Две тысячи ауреусов. Больших тысячи.
       Джеральд задумался, произвел в уме кое-какие подсчеты и кивнул.
       — Это серьезный разговор. Как я понимаю, мне и моим людям придется отправиться в Кагман?
       — Мне все равно, откуда ты притащишь эту тварь. Если ты знаешь место поближе, то можешь отправляться туда. Я плачу за результат.
       — Ближе Кагмана они не водятся.
       — Значит — Кагман. Тебя это чем-то не устраивает?
       — Кагман — независимое королевство, большинство тамошних аристократов в родстве с тигрицами. Как ты намерен добиться от них разрешения на отлов ребенка?
       Маг широко улыбнулся, показав острые белоснежные зубы, резко выделившиеся на фоне черной кожи.
       — Ты не понимаешь, Джеральд. Я нанимаю тебя не на государственную службу, а как простой гражданин — наемного работника. Как ты проникнешь в Кагман — это твое дело. Как ты вернешься — тоже твое дело. Если тебя убьют, то Империю это не заинтересует. Если тебя возьмут в плен — имперские чиновники не озаботятся тем, чтобы тебя выкупить.
       — А если кагманский господарь подаст Императору Кайлу официальную просьбу о выдаче некоего мага Нурлакатама из Толы, злоумышлявшего против его подданных?
       Чернокнижник снова улыбнулся.
       — Император Кайл, да продлят боги его дни, известен своей справедливостью. Полагаю, что он рассмотрит просьбу господаря со всей тщательностью, дабы вынести справедливое решение. Думаю, на расследование уйдут долгие годы, ведь дело это не из простых.
       — Что ж, благодарю тебя за то, что ты сразу внес ясность. Иллюзии могут помешать выполнению твоего поручения.
       Нурлакатам энергично кивнул.
       — Я не ошибся в тебе, Джеральд. Именно такой человек, способный сразу понять суть дела, мне и нужен. Итак, ты берёшься за эту работу?
       — Не стоит так торопиться, Нурлакатам. Вполне возможно, что я возьмусь за это дело, но, согласись, серьезная задача требует, чтобы ее серьезно обдумали. Кроме того, я должен подобрать себе надежных помощников. Не думаешь же ты, что я отправлюсь в Кагман в одиночку?
       — О, это меня ни сколько не беспокоит. Хочешь — нанимай людей, не хочешь — езжай один. Решай сам, только помни, что я плачу столько, сколько сказал. Как ты будешь делить деньги со своими помощниками — меня не касается.
       — Я должен подумать, — угрюмо повторил наемник.
       — Думай. Но не слишком долго.
       — Я приду к тебе с ответом через два дня, — проговорил Джеральд, вставая.
       Нурлакатам легонько ударил в маленький серебряный гонг, стоящий на столе. Раздался мелодичный звон, и тут же в двери появился домашний раб.
       — Проводи господина Джеральда!
       Поклонившись, слуга почтительно пригласил наемника проследовать в коридор, плотно закрыв за ним дверь. И почти тотчас же через занавешенный тяжелыми бархатными драпировками проем в другой стене в комнату вошел мужчина в легкой белоснежной тоге, по краю расшитой золотом. На левом плече золотой же пряжкой был небрежно заколот небольшой пурпурный шелковый шарфик — знак принадлежности к высшей знати империи Мора. В ножны, висящие на широком кожаном поясе, был вложен короткий меч-гладиус из черной бронзы. Любой житель Толы несказанно удивился бы, увидев этого человека в этой комнате, ибо что делать имперскому наместнику Толы, благородному сету Дентеру Гравлену в башне мага Нурлакатама. И еще более они бы удивились тому, что маг при входе наместника в комнату не пал ниц и не бросился целовать сандалии благородного сета, осчастливившего своим посещением его убогое жилье, но ограничил выражение почтения только тем, что встал с кресла.
       Отчасти это объяснялось тем, что наместник находился в башне уже более часа, и при его появлении Нурлакатам приветствовал Гравлена с надлежащей почтительностью. Но только отчасти. Более важная причина заключалась в том, что господина наместника и чернокнижника уже несколько лет связывали общие дела, крайне сомнительного, а если посмотреть на них взглядом имперского эдила, так и просто преступного свойства. И поэтому не раз и не два, накинув темный плащ с капюшоном, благородный сет тайно посещал жилище мага.
       Опустившись в кресло, в котором еще пару минут назад сидел наемник, сет бросил выразительный взгляд на стоящий на столике кувшин с вином. Поняв его мысль, маг торопливо взял с полки золотой кубок и собственноручно наполнил его благородным напитком. Наместник отпил вина, закусил сыром и, поставив кубок на стол, блаженно откинулся на мягкую спинку кресла. Хозяин дома почтительно молчал, ожидая слов гостя.
       — Итак, ты хочешь довериться этому наемнику, — подвел итог беседы Гравлен.
       — Да, мой господин. У Джеральда отличная репутация, он лучший из тех, кто откликнулся на мой зов.
       — Мне показалось, что он слишком высоко себя ценит.
       — Он наемник, мой господин, — пожал плечами маг. — Эти люди не имеют понятия о дисциплине, они никогда не служили в имперской армии.
       — Однако, на сей раз ему придется строго выполнять мои приказы.
       — Простите, мой господин?
       Маг, до этого расхаживавший по комнате, удивленно застыл на месте.
       — Повторяю: наемники должны будут строго выполнять мои инструкции. Я не могу полагаться на их мудрость, тем более что наемники никогда не славились своей великой мудростью. Инструкции сообщишь им ты. Последует ли им этот Джеральд?
       — Я изложу ему Ваши инструкции с надлежащей точностью, мой господин. Но о том, позволит ли он себе преступить их, господину лучше спросить оракул…
       — Не думаю, что богов заботят наши проблемы. Разумеется, я принесу обильную жертву Келю, дабы наше предприятие снискало его благоволение, но боги — высоко, а людям здесь, на земле, не стоит чересчур полагаться на их вмешательство. Пусть с ними поедет твой ученик.
       — Игор, мой господин?
       — Нет, не он. Чернокожий. Как там его звать?
       — Кебе, мой господин.
       — Да-да Кебий, — на морритский манер переиначил имя уроженца совсем недавно присоединенного к Империи Берега Черных Братьев благородный сет. — Пусть он проследит за тем, чтобы наемники не нарушали моих распоряжений.
       — Он только ученик и еще не способен заставить повиноваться себе целый отряд наемников, — осторожно возразил маг.
       — Если этот твой Джеральд — умный человек, то он поймет, что следовать моим инструкциям — в его интересах. Если же ты решил доверить эту миссию глупцу…
       — Господин мой, этот Джеральд — лучшее, что мы можем найти здесь, в Толе. Конечно, если Вам будет угодно обратиться в столицу…
       — Не говори глупостей, Нурлакатам, — прервал мага благородный сет. — Если ты говоришь, что он лучший в Толе, то так тому и быть. Будем надеяться, что этого достаточно, чтобы выполнить наше задание. Итак, слушай, как именно ему следует поступить…
       …Джеральд вновь пришел в башню волшебника через два дня, как и обещал. Нурлакатам принял его в той же комнате, только, на сей раз, кроме них в комнате присутствовал еще один человек: чернокожий юноша с наголо выбритым черепом и толстыми, вывернутыми наружу губами.
       Перехватив недоумевающий взгляд наемника, маг объяснил:
       — Знакомься, Джеральд. Это Кебе, мой ученик. Он отправится в это путешествие вместе с тобой.
       — Мы так не договаривались, — нахмурился наемник.
       — Условия изменились, — спокойно ответил чернокнижник. — Я доплачу тебе небольшую неустойку за то, что не сказал сразу всё. Большой сотни ауреусов, думаю, хватит?
       — За то, чтобы взять с собой этого парня?
       — Не только. Будут и другие условия.
       — Какие же?
       — Вы должны добыть тигренка, следуя тому плану, который я тебе сейчас расскажу.
       Джеральд усмехнулся.
       — Почтеннейший, я уже больше двадцати лет добываю свой хлеб тем, что ввязываюсь в различные опасные предприятия. Ты же не меньше половины этого срока провел в таких вот башнях, почти никуда из них не выбираясь. Разве ты будешь слушать мои слова о том, как надо колдовать? Так почему же я должен слушать, как ты будешь учить меня делать мою работу? Помниться, в прошлый раз ты говорил иначе.
       На усмешку наемника Нурлакатам ответил широкой белозубой улыбкой.
       — Ты хочешь обучить меня магии, Джеральд? Я слушаю тебя. Если за три минуты ты скажешь что-то дельное, то я стану у тебя учиться.
       Он взял с полки небольшие песочные часы в оправе из лакированного дерева и переставил их на стол.
       — Но и ты удели мне три минуты своего времени. Если тебе покажется, что я говорю чушь, то можешь меня дальше не слушать. Но если решишь, что я говорю дело — то сделаешь так, как я говорю.
       Уверенный тон мага озадачил наемника.
       — Что ж, будь по-твоему, Нурлакатам. Я тебя выслушаю. Начинай.
       — Значит так, Джеральд. Вы отправитесь в Плесков и будете жить в городе несколько дней, пока туда не придет караван из Кагмана. Не знаю, известно ли это тебе, но караваны обычно приходят в Плесков под вечер, проводят там целый день, а потом с утра выходят из города. Так вот, вы будете ждать каравана, в котором будет хотя бы один купец, возвращающийся из Долины Роз. Как только в город придет такой караван, вы найметесь в охранники к такому купцу.
       — А если он не захочет, чтобы мы его охраняли? — хмуро поинтересовался Джеральд.
       — То ты объяснишь ему, что для его жизни, здоровья и торговли намного выгоднее этого захотеть. Купцы — умный и сообразительный народ. Полагаю, что если заплатить ему пару ауреусов, то он позволит тебе охранять его товары хоть до Толы, хоть до столицы… Итак, ты наймешься к торговцу розовым маслом, ну, а Кебе в ту же ночь отправится на кладбище…
      — Может, пивка на дорожку? — нерешительно предложил Гронт.
      Джеральд на мгновение задумался.
      — По кружечке можно, для бодрости…
      — И охота вам пить эту гадость…
      — Не ворчи, Аргентий. Если хочешь, выпей вместо пива вина, — миролюбиво предложил Джеральд. Аргентий Додецимус был коренным морритом, что сказывалось как на его поведении, так и на кулинарных пристрастиях. Впрочем, у походного костра он без всяких вопросов ел и пил, то, что было среди припасов: ловцу удачи не пристало капризничать, словно благородной домне.
      — Это по мне. У хозяина есть вполне приличное лагурийское.
      — Дверь не забудь закрыть.
      Плотнее закутавшись в плащи, отряд Джеральда покидал комнаты харчевни "Полная чаша", в которых в ожидании каравана прожил целых четыре дня. Командир строго соблюдал план Нурлакатама, оказавшийся на редкость продуманным и разумным. У старого наемника была полная уверенность, что план придуман вовсе не чернокожим магом, а кем-то гораздо более образованным в военном деле, но этим предположением он ни с кем не делился: меньше говоришь — дольше живешь, а жизнь Джеральду еще не надоела.
      По широкой лестнице они спустились со второго этажа харчевни, где размещались сдаваемые комнаты в большой обеденный зал, заполненный народом: наступили вечерние сумерки, самое время заглянуть в харчевню, пропустить чарочку ракки или виноградного вина, да парой слов с соседями перекинуться. Пройдя к стойке, наемник небрежно бросил на нее пару серебряных монеток.
      — Кубок лагурийского господину Додецимусу и пива остальным.
      Хозяин, сам не так давно промышлявший поиском приключений, что и позволило ему на склоне лет прикупить заведение, понимающе хмыкнул, сгреб серебро, подхватил оловянный кубок и отошел к дальнему концу стойки, где у него была припасен кувшин лагурийского вина. Большинству посетителей харчевни за глаза хватало ракки, а то и вовсе какой-нибудь кислятины, за гроши продаваемой местными виноделами. Однако, если повезло принять у себя достойных гостей, то уж лицом в грязь падать не пристало. Вино и впрямь было что надо, такое не то, что старшему гражданину, но и благородному лагату налить не стыдно. Да и благородному сету поднести можно, только не снизойдет благородный сет до посещения таких заведений, как "Полная чаша". Ну, так и хвала богам, что не снизойдет. И без бла-ародных у старого Жельо хватает забот.
      Долив в кубок воды, хозяин почтительно поставил его на стойку и потянулся к пузатым глиняным пивным кружкам.
      — Пива какого желаете? Пшеничного али ячменного?
      — Ячменного давай, — потребовал Гронт.
      — Ему ячменного, — уточнил Джеральд. — А нам, стало быть, пшеничного. Мы, толийцы, пшеничное больше уважаем.
      — Рассказывай, — ухмыльнулся Жельо. — А то я не знаю, что вы ламбик уважаете.
      — Дык, ламбику у тебя точно взяться неоткуда. Ну, а коли ламбика нет, то мы, толийцы, пьём пшеничное.
      Оудин довольно осклабился. Была у мужика слабость: скажешь при нем "мы, толийцы", так он сразу млеет от счастья. К оракулу не ходи, кончит свою жизнь на колесе как бунтовщик супротив Императора Кайла. Только это будет когда-нибудь потом. Сейчас же Джеральд ему лишнего болтать не позволит, да и не с кем. А других слабостей у Оудина считай что и нет.
      А вот у братцев Гвидерия и Арвигара слабостью были бабы. Ну, тут уж ничего не поделаешь, их время молодое. Ежели дело не страдает, так пусть из лупанария хоть целыми днями не вылезают. За свои деньги, разумеется.
      — Хорошее пиво, старина, — похвалил Джеральд, утирая от пены усы.
      — Дык, для своих — как для себя, — ухмыльнулся хозяин и, понизив голос, чтобы его слышал только наемник, поинтересовался. — Вернетесь сюда с дела-то или как?
      — Кель благословит — вернемся, — так же тихо ответил Джеральд. — Ну, а коли послезавтра утром не придем — принимай наследство.
      — Я, слава Келю, себе на старость заработал, — сердито пробормотал старик. И добавил привычное пожелание всех искателей приключений: — Так что, идите с удачей и возвращайтесь с удачей.
      — Спасибо на добром слове, — вежливо ответил Джеральд. И громко поинтересовался у спутников: — Ну что, допили? Тогда отдайте хозяину ключи и пошли.
      Сопровождаемые взглядами посетителей, наемники покинули таверну. Многим оставшимся было очень интересно, куда это, на ночь глядя, отправились шестеро вооруженных мужчин. Вопросов, однако, никто не задавал. Неуемное любопытство — источник неприятностей, а иногда и жизнь сокращает.
      А отряд Джеральда узкими улочками отправился в Гончарную слободу, где поджидал их местный житель, с которым наемник свел знакомство вскоре по прибытии в город. Представился он Джеральду Милетием. Настоящие ли это имя, можно было только гадать, а гадать Джеральду не хотелось, да и нужды не было. Вряд ли им предстояло еще раз свидеться на этом свете. Но сейчас Милетий был человеком наиполезнейшим: проводником.
      Чуть поплутав по закоулкам слободы, он завел путников в какой-то сарай-сеновал. Днем свет просачивался внутрь помещения сквозь щели в деревянных стенах, но сейчас на улице уже совсем стемнело, так что в сарае темень была, хоть выколи глаз. Милетий зажег маленький потайной фонарик.
      — Вот здесь откидывайте сено и открывайте люк.
      — Гвидерий, Арвигар, — скомандовал Джеральд.
      Братья быстро расчистили деревянный пол, в котором и впрямь обнаружился квадратный люк.
      — Это по мне, — решительно произнес Гронт, взявшись за бронзовое кольцо. Северянин тоже имел маленькую слабость, которая заключалась в том, что он постоянно подчеркивал свою великую силу. А что, если разобраться, в силе такого великого? Конечно, в состязании рука на руку он любого в компании победит. А вот в кулачном бое или в вольной борьбе Джеральд вполне мог с Гронтом поспорить. Тут силы мало, тут еще ум нужен. И опыт. А уж если говорить только о силе, то видал Джеральд людей и поздоровее Гронта. И не одного человека видал. Ну а если считать ещё и нечек…
      Как и предполагал командир наемников, люк открылся очень легко, и в свете фонаря Милетия они увидели уходящую вниз лестницу.
      — Оудин, — кивнул на чернеющий зев Джеральд.
      Тот вытащил из-под плаща бронзовый топорик и, крепко сжимая его в правой руке, стал медленно спускаться в тёмный проём.
      — Не доверяешь? — одними губами улыбнулся плесковец.
      — Боги берегут тех, кто бережет себя сам, — уклончиво ответил ему наемник.
      Несколько секунд все напряженно молчали. Наконец снизу донеслось:
      — Все в порядке. Спускайтесь.
      — Давай, — указал проводнику Джеральд. — А мы — за тобой.
      Тот молча ступил на лестницу, вслед за ним последовали остальные. Идущий последним Гронт закрыл за собой люк. В сарае вновь воцарился мрак.
      А под сараем оказался небольшой подвальчик, почти целиком заставленный бочками самых разных размеров.
      — Вот отсюда отодвигайте, — указал Милетий.
      Бочки двигали Гронт и Додецимус. Они быстро расчистили узкий проход к каменной стене, в которой темнел неширокий лаз.
      — Я первый с фонарем, вы — за мной, — объявил проводник и, согнувшись, решительно полез в дыру. Наемники, последовали за ним.
      По плану, который Джеральд получил от Нурлакатама, они должны были после заката перебраться через городскую стену поверху. Ничего невозможного в этом не было, но Джеральд предпочел воспользоваться услугами местного воровского сообщества. Главным образом не столько из-за пути туда, сколько из-за обратной дороги. Неизвестно, сколько времени у них будет на преодоление городской стены по возвращении с охоты, да еще и с парой-тройкой пленников. Подземный же ход, по уверению Милетия, выводил в заброшенную маслобойню, сиротливо приютившуюся на расстоянии броска копья у городской стены. Масла там не отжимали уже на памяти двух поколений, и, по уму, её давно надо было снести, да только у городских властей все никак не доходили до этого руки. Вполне возможно, что за такая неспешность чиновников даже не стоила плесковским ворам и медной монеты: обычно подношения требуются, чтобы заставить отцов города что-либо сделать, а уж за безделье деньги платить — совсем уж последнее дело.
      А вот Джеральду пришлось раскошелиться. Шести дюжин ауреусов хватило, чтобы заполучить согласие сообщества расстаться с этим путем под стенами, наверняка не единственным. А если и единственным, то за такие деньги три новых живо отроют, если не лентяи. Ну, а уж если лентяи… В конце концов, не его, Джеральда, дело — обустраивать жизнь местных воров, бандитов и наемных убийц. Взрослые мужики, сами о себе позаботиться должны.
      Впереди послышался стук падающих камней и голос Милетия:
      — Вылезайте, добрались.
      Один за другим взъерошенные и потные наемники выползали в маслобойню, совершенно пустой сарай: прессы отсюда вывезли, наверное, ещё до появления Милетия на свет.
      — Лошади где? — мрачно спросил Джеральд у проводника.
      — Что тебе их сюда, что ли, тащить? Мы не дикари, лошадей в маслобойку загонять. Пошли на двор.
      Дверь с противным скрипом отворилась, и путешественники вышли наружу. Во дворе маслобойки их, и правда, ожидали семь покрытых потниками лошадей. Два человека в темных плащах, очевидно, пригнавших скакунов, стояли неподалеку.
      — Хорошие лошади? — обратился командир наемников к Милетию.
      — Обижаешь. Я же сказал, все будет сделано, как тебе надо. Я себе не враг, если вы не вернетесь, так и денег у меня меньше будет.
      — Это точно, — кивнул Джеральд. — Ладно, мы поехали. Жди.
      — Жду…
      Разобрав лошадей, небольшой отряд выехал за ворота маслобойки. Седьмую лошадь, предназначавшуюся для Кебе, Оудин привязал на длинном поводу к специально для такого случая нашитому на потник кольцу.
      Боги благоприятствовали делу. Небо было ясным, света звезд и двух спутников: большого желтоватого Умбриэля, пусть еще и не открывшего и половины своего лика, и маленькой синеватой Иво, было больше чем достаточно для ориентирования на местности. Мало того, пока Умбриэль не набрал силу, слабы и оборотни.
      Сначала путь наемников лежал к небольшой оливковой рощице недалеко от городских ворот. Ночь не помешала отыскать тайник, в котором были спрятаны пять коротких мечей-гладиев. Четыре железных, один — бронзовый. В городе, где стража строго следит, чтобы благородное оружие носили только те, кто имеет на это право, мечи могли принести одни лишь неприятности: ни Джеральд, ни кто-либо из его компаньонов таким правом не обладал. А вот на пустынной дороге, а еще более — в необжитых местах, без серьезного оружия было слишком опасно. Не пользовался мечом только Гронт: суровый житель севера не одобрял непостоянства в оружии, раз и навсегда сделав выбор в пользу большой секиры, раза в полтора большей, чем у остальных наемников. Он и лука с собой в дорогу не взял, зато прихватил деревянный щит. Конечно, не такой, как скутум имперских легионеров. У тех — здоровенный изогнутый прямоугольник, по краям окованный бронзой, и с эмблемой легиона. У Гронта — небольшой, круглый, плоский, раскрашенный в черные и светлые дольки.
      Разумеется, в отряде Джеральда каждый выбирал оружие и доспехи по своему вкусу. Однако, особого разнообразия не наблюдалось. Для защиты все воины использовали кожаные жилеты с нашитыми на них бронзовыми бляхами. Из оружия у всех были кинжалы и секиры, уже упомянутые гладии, а так же у всех, кроме Гронта, короткие луки и запас стрел. Как обычных, так и стрел Каррада: любой уважающий себя авантюрист таскает с собой хотя бы парочку этих штуковин. Еще бы: подстрелив дикого дракона, можно обеспечить пару дюжин лет безбедной жизни, а многим ли отмерен более долгий век? Другое дело, что Джеральд, несмотря на свои обширные знакомства, знал всего лишь двух человек, сумевших на этом разбогатеть. А вот перечислить тех, кто, занимаясь охотой на дракона, шею себе свернул — пальцев на обеих руках не хватит.
      С другой стороны, ремесло авантюриста и без охоты на драконов рискованное. Сам Джеральд относился к путешествию в царство Аэлиса как неизбежности. Делай что хочешь, а придет время — и придется нанести визит в его мрачные чертоги. И разве не лучше умереть раньше, чем силы покинут тело, превратив его в слепой и глухой мешок мяса, костей и дерьма?
      Однако, это вовсе не означало, что наемник не дорожил своей жизнью. Хвала богам, силы еще были, хотя четвертая дюжина его весен уже подходила к концу. А раз так, то спешить с посещением царства мертвых он не собирался. И сейчас, скача по холмам навстречу опасности, он еще раз прикидывал, все ли сделано для того, чтобы этот поход не оказалась последним.
      План, полученный от Нурлакатама, был хорош, лучшего нечего было и желать. Теперь не подвели бы люди.
      Гронт… Северянин — главная сила компании, если предстоит сражаться с чудовищами. Не струсит, можно не сомневаться. Джеральду дважды довелось попадать вместе с Гронтом в тяжелые ситуации, и оба раза тот держался молодцом. Больше того, в тот раз, когда они пытались поживиться сокровищами циклопа, только сила северянина позволила некоторым из той компании вернуться назад живыми. В общем, Гронт здесь на своем месте.
      Додецимус. Этот — воин средненький, ну, или чуть выше среднего. Безусловно, в Толе можно было найти и получше. Но — только из местных. А отправляться в такой поход без старшего гражданина было никак нельзя. Между Толой и Плесковым лежит уйма земель, в каждой из которых чужаков, если те не купцы, не слишком привечают. А из тех старших граждан, которых знал Джеральд, Аргентий походил для такого путешествия больше всего: не спесив, жаден умерено, кое-какие его грешки Джеральду ведомы, да и мечом способен не только сучья обрубать.
      Оудин. Ну, этот парень прост, как дорожный камень. Шкурой рискнул, денег добыл, пропил-прогулял — снова вперед, за деньгами. В бою отчаянный, но меру знает. И, что важно, Джеральду верит безоговорочно, после того похода за золотом кентавров. До сих пор не очень ясно, было ли золото: поди, проверь, что там прятали, после того как по долине прошелся имперский манипул с дюжиной отцов-инквизиторов в придачу, а вот кентавры были точно. В неожиданно большом количестве. Так что, если бы Джеральд не утащил тогда парня в заросли, лежать бы ему в той долине до конца времен. И со стрелою отнюдь не только в ляжке.
      И, наконец, братья. С ними Джеральд тоже в походы уже хаживал. Необходимым спутником был старший из них — Гвидерий, лучший лучник, которого только можно было заполучить на это дело. Арвигар же особыми талантами не блистал, да и опыта, по молодости лет, еще не набрал. Даже денег на железный меч пока не скопил, с бронзовым в путь подался. Однако, порознь братья на промысел не уходили из принципа. Это знали все, кто хоть как-то соприкасался с искателями опасного заработка Толы и окрестностей, поэтому Джеральд с самого начала рассчитывал на то, что пойдут оба.
      Ах, да, еще Кебе. Что ж, с парнишкой им, можно уж признаться, повезло. Первое время наемники были настроены по отношению к юноше весьма недружелюбно и совершенно этого не скрывали. Но молодой маг, так бесцеремонно навязанный им в спутники, сумел найти в общении с авантюристами нужное сочетание почтительности и самоуважения, которое постепенно преодолело неприязнь. К концу путешествия до Плескова он стал для них почти своим. Однако, о его профессиональных качествах Джеральд пока что не имел никакого представления. А ведь в плане, который передал им Нурлакатам, роль мага была очень значительна. И если парень подведет, то, очень может быть, кому-то это будет стоить жизни…
      Противный холодок разлился где-то между грудью и животом. Наемник сильно тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Идя в бой, нельзя настраиваться на худшее. Нельзя. Иначе обязательно беду накликаешь. Надо думать о том, что все будет хорошо, что перед рассветом они вернутся в харчевню, радостно выпьют по паре кружек доброго пива и от души закусят жареным мясом. Наверняка оно найдется у старого хозяина, который отлично знает, что нужно человеку после такой веселой ночки. Знает, потому что хоть прошло уже, пожалуй, весен пять, как он отошел от дел, но до сих пор еще вспоминают бывалые наемники про Жельо-Себе-На-Уме.
      Вдали серебром и золотом блеснула лента широкой реки, за ней темнел густой лес.
      — Видите, парни? Это Валага, тот берег — уже Кагман.
      — Интересно, наш чародей еще жив, или эти твари уже сожрали его?
      — Закрой свою пасть, Арвигар, а не то ее заткну я, и, клянусь весами Келя, это тебе не понравится.
      — Да ладно тебе, Оудин. Просто как я подумаю об этих мертвяках… Мороз по коже.
      — Вот и не болтай лишнего, если не хочешь с ними познакомиться поближе, — подвел черту Джеральд.
      — Поближе? Да я к таким тварям по своей воле ближе, чем на бросок копья, не подойду.
      — А жаль, — задумчиво протянул Гронт.
      — Чего жаль?
      — Что не подойдешь.
      — Это почему же?
      — Да потому как если ты подойдешь поближе, то сможешь попасть в них говном, тут то им и придет конец.
      — Говном? Каким еще говном? Откуда там у меня говно возьмется?
      — Дык, если подойдешь, то сразу и возьмется, — усмехнулся Гронт. — Тогда и узнаешь, откуда.
      Дружный хохот наемников разрядил немного накалившуюся обстановку.
      То, что ребята побаивались нежить, было нормально. Джеральд и сам ее побаивался. Одно дело сражаться с противниками из плоти и крови и совсем другое воевать с выползшими из могил полуразложившимися трупами. Страх и брезгливость — вот те чувства, которые вызывали у Джеральда ходячие мертвецы, и то, что сегодня они должны были стать его союзниками, ничего не меняло. Но страх — страхом, брезгливость — брезгливостью, а если этот ходячий труп примет на себя предназначенный ему, Джеральду, удар, то протестовать против этого может кто угодно, но только не он, Джеральд. И если Кебе сможет выполнить эту часть плана и поставить мертвяков между наемниками и погоней, то, право слово, парня надо будет отблагодарить так, чтобы на всю жизнь запомнил.
      — Джер, никак костер горит, — подал голос Гвидерий.
      Старый наемник бросил взгляд, куда указывал рукою лучник — и впрямь справа от их пути где-то вдали мерцал огонек.
      — Как думаешь, с того берега костра не видно? — поинтересовался Аргентий.
      — Парень не дурак, должен был запомнить. Давай, заворачивай, и правим к этому огоньку.
      — А если это не наш волшебник, а кто-то другой?
      — Доедем — разберемся.
      — А может, вперед дозор послать?
      — Аргентий, а ты дома, когда нужду справить собираешься, тоже вперед себя в отхожее место дозор посылаешь?
      Моррит обиженно фыркнул. Раньше Джеральд не путал осторожность с трусостью. Видно, стареет Белогривый. В следующий раз надо будет крепко подумать, прежде чем соглашаться отправиться на промысел под его началом.
      А Джеральд, ударив пятками в бока коня, уверенно послал его вперед. Его все сильнее охватывал азарт предстоящего дела. Он любил свое ремесло — а иначе бы и не добился в нем такого успеха. Да просто бы не стал этим заниматься. Пошел бы лепить горшки, шить рубахи или деревья валить. Если у мужика руки из правильного места растут, да на плечах голова, а не тыква, то на кусок хлеба, кувшин пива, бусы жене, рубаху сыну и платье дочери по всякому заработать можно. Но кому-то по душе тихая и спокойная жизнь, а ему, Джеральду, не живется без того, чтобы рисковать, постоянно испытывать себя. Настоящий мужчина все время должен доказывать, чего он стоит. Всем. Сначала — родителям, потом — жене, соседям, знакомым, детям… Такова жизнь, и не ему это менять. Да он и не собирался.
      И сейчас он снова рисковал жизнью, чтобы подтвердить свою репутацию. А мысли снова вернулись к тому, о чем он запрещал себе думать все эти дни — о возможности предательства. Эта догадка возникла у него сразу же после второго разговора с Нурлакатамом, когда маг ознакомил его со своим планом. Слов нет, план был хорош, очень хорош. Только вот, знающий этот план знал и все шаги отряда Джеральда. И, если план вдруг станет известен оборотням, то подстроить ловушку, из которой никто не сможет уйти — плёвое дело. То, что план составил не чернокнижник — наемник был готов заложить голову. Тот, кто всё это придумал, имел обширные познания и опыт в военном деле, которых у волшебника быть никак не могло. Одним чтением книг таких познаний не наберешься, тут надо еще мечом помахать, на брюхе по грязи поползать, походной каши пожрать, и много еще чего… Но зато человек с такими знаниями может занимать довольно высокое положение в Империи. Настолько высокое, что для его упрочения могут потребоваться, например, хорошие отношения с правящей верхушкой Кагмана. И трудно найти лучший способ войти в доверие к господарю и его окружению, чем помочь им спасти несчастного ребенка от похищения злодеями-наемниками. Понятное дело, что будет с этими наемниками дальше, этого царедворца совсем не волнует. А вот для Джеральда этот вопрос имел как раз огромную важность, и ответ на него был известен: тигрицы расправятся с похитителями быстро и жестоко. Так что, такой вариант развития событий был для наемников наиболее опасным, а главное, предугадать и предупредить такое развитие событий было невозможно. Что ж, такова доля наемника…
      Конь взлетел на небольшой пригорок, и совсем рядом, в лощине на склоне соседнего холма, Джеральд увидел костер и сидящую около него закутанную в темный плащ фигуру. Рядом с костром, отбрасывая длинные тени, были установлены в пирамиду несколько копий. Сомнений не оставалось: они встретили именно Кебе. А вот следов умертвий не было видно. Никаких. И это обеспокоило наемника.
      Услышав приближение отряда, чернокожий юноша поднялся на ноги.
      — Это ты, рив Джеральд? — обратился он к приближающимся всадникам.
      Наемник ухмыльнулся. Еще в первый день их путешествия Оудин шутки ради втолковал пареньку, что к командиру отряда надлежит обращаться "рив Джеральд" — когда-то давно в Толинике ривом именовался предводитель общины. Кебе воспринял слова воина с полной серьезностью и всю дорогу именовал Джеральда этим титулом. Сначала наемника это забавляло, а когда надоело, то менять что-либо было уже поздновато. Тем более что втянувшиеся в эту игру остальные члены отряда так же стали иногда называть его ривом.
      — А кто еще тут может ночью шататься? — ухмыльнулся в ответ Джеральд, подъезжая к костру.
      — Мало ли, кого сюда принесет…
      — Плот готов?
      — Да, как только стемнело, его перенесли на реку. Думаю, вы будете довольны.
      — Надеюсь. Где твои упыри? — прервал объяснения наемник.
      — Здесь, в овраге. Только с твоего позволения, это не упыри, а зомби и…
      — Разницы нет, — снова прервал мага воин. — Сколько их?
      — Десять зомби и три скелета, рив Джеральд.
      — Ты их контролируешь?
      — Полностью.
      — Лучше бы было, чтобы ты сказал правду… Как долго они смогут сдерживать тигров?
      — Смотря сколько их будет…
      — Откуда мне знать, — раздраженно буркнул Джеральд. — Трое, четверо… Надеюсь, не больше.
      — Полагаю, что стольких оборотней они просто разорвут. Умбриэль еще совсем слаб, а сила оборотней связана с его силой. В худшем случае, в живых останется лишь один из них.
      — Смотри, парень, мне нужна правда.
      — Я говорю правду, только…
      — Что только?
      — Зомби будут рвать оборотней когтями, но скелетам нужно оружие, рив Джеральд. Иначе от них никакого толку.
      — Какое оружие?
      — Любое. Мечи, топоры, кинжалы… Они с любым оружием обращаются одинаково неумело.
      — Аэлис тебя забери. Оружие денег стоит, а теперь мы должны его выкинуть за просто так.
      Джеральд на мгновение задумался.
      — А с копьями они управятся?
      — Да, рив Джеральд.
      — Хорошо. Аргентий, Оудин, Гвидерий, как только переправимся назад — кидайте здесь свои копья. Забудете — башку оторву. Ясно?
      Нестройный хор голосов подтвердил, что приказание понято. Наемник поздравил себя с удачным решением: копье дешевле топора на целый марет, да и для боя с тиграми (а преследовать их оборотни будут, конечно, в зверином виде, в котором движутся намного быстрее) оно подходит гораздо больше.
      — Так, а ты, парень, выводи своих воинов, сразу как мы достигнем того берега. Им обратно плот перетягивать. Понял?
      — Конечно, рив Джеральд.
      — Разбирай копья, ребята. Оудин, коней наших стреножь и оставь за холмом, чтобы мертвяки их не пугали. Потом подходи к плоту.
      — Понятно.
      — Остальные шагайте на берег и ждите меня, — спешившись, подал команду Джеральд.
      — А ты что? — поинтересовался Гронт.
      — А я проведу смотр нашему резерву.
      Поняв, что собирается делать их командир, наемники резво спешились, похватали из пирамиды копья и заторопились к реке. Разглядывать мертвяков никто из них не собирался. Все они обладали крепкими нервами и не боялись смерти, но покойник потому и называется покойником, что спокойно лежит на месте, что бы вокруг не происходило. А ежели покойник начинает ходить, какой же он после этого покойник? Избави боги от встреч с таким…
      Оудин погнал нервно похрапывающий табун налево, за холм, где коней не должен был понапрасну тревожить запах разлагающейся плоти. Он тоже стремился скорее оказаться подальше от слишком неприятных союзников.
      Джеральд и сам чувствовал себя неуютно, но от намерения проверить, действительно ли здесь его и его людей ожидает надежное прикрытие, отказываться не собирался.
      — Кебе, пусть они придут сюда. Все. Но только пусть не выходят на свет.
      — Да, рив Джеральд.
      За все время их путешествия наемнику не приходилось наблюдать юного мага за работой. И вот теперь, наконец, Джеральд увидел, как Кебе колдует. Юноша достал из-под плаща какой-то амулет на тонкой цепочке и стал нервно теребить его в пальцах. Пухлые вывернутые губы что-то беззвучно шептали.
      А потом на границе света и тьмы стали появляться тени. Одна, две, много… Джеральд видел только смутные очертания фигур, тьма скрывала подробности. Дюжина и еще один, как и говорил маг.
      — Пусть один из зомби выйдет на свет, — отдал новый приказ наемник.
      Повинуясь воле волшебника, одна из фигур сделала два шага к костру и оказалась в круге света.
      Джеральд взирал на восставшего из могилы со смесью ужаса и отвращения. На теле сохранились остатки погребальных одежд, когда-то, наверное, богатых, но теперь превратившихся в истлевшие лохмотья. Лопнувшая кожа облезала лоскутами, глаза вытекли, и пустые глазницы зияли темными провалами. Еще одна дыра образовалась на месте носа. На скрюченных пальцах рук отросли длинные когти.
      Наемник поймал себя на том, что непроизвольно сжал рукоятку меча вспотевшей ладонью. Однажды он уже дрался с такими врагами — медленными, но невероятно сильными, тупыми, но упорными. И еще никогда не отступающими и не обращающими внимания на повреждения — мертвым уже ничего не страшно и никогда не больно. Это было немногим больше полдюжины лет назад, на затерянном в южных морях острове Корпу. Рыжий Рори достал где-то старую карту, на которой, как он утверждал, было обозначено место, где спрятаны несметные сокровища. Сокровища, может, там действительно и были, но только добраться до них оказалось слишком уж сложно. Жители острова натравили на авантюристов поднявшихся из могил мертвецов, в зарослях их поджидали огромные хищные ящеры, которых в отличие от драконов, стрелы Каррада не брали, в прибрежных водах нужно было опасаться морских змеев и гигантских крабов. Тогда и впрямь удалось разжиться кое-какой добычей, но Рори и слышать не хотел о возвращении, его манило главное сокровище острова — Черная Жемчужина Богов. Часть его людей, ослепленная желанием заполучить невиданное сокровище, была готова рискнуть, другая настаивала на немедленном отплытии назад. К счастью, до поножовщины дело не дошло: Рори и семеро самых бесстрашных его спутников отбыли на остров в поисках жемчужины, а остальные, которых возглавил Сизилий Вариний (Джеральда избрали тогда его заместителем) честно ждали их три дня и три ночи. Ни Рори, ни один из его людей не вернулся. Утром четвертого дня корабль авантюристов взял курс к берегам Моры и, насколько знал Джеральд, ни один из тех, кто вернулся из того плавания, не пытался в дальнейшем еще раз отправиться на остров сокровищ.
      Прогнав нахлынувшие воспоминания, Джеральд кивнул Кебе:
      — Убери эту гадость. И покажи скелета.
      С восставшими скелетами ему встречаться никогда не приходилось, надо было оценить их возможности.
      Видимо, юный маг и вправду полностью контролировал умертвия. Зомби отступил во тьму, а откуда-то из задних рядов вперед выдвинулся скелет — в полном смысле этого слова. Кости, одни только кости. Ничем не соединенные, они, тем не менее, не опадали бесформенной кучей, а слаженно двигались.
      — Что же скрепляет эти кости? — не смог удержаться от недоуменного вопроса Джеральд.
      — Магия, рив Джеральд, — тихо ответил чародей.
      — Пусть он возьмет копье, — потребовал наемник.
      Повинуясь указаниям юного волшебника, скелет подобрал с земли последнее оставшееся копьё, предназначавшееся самому Джеральду, и замер, ожидая приказания.
      — Пусть бьется, — отдал новую команду наемник.
      — Рив Джеральд, он ведь будет убивать…
      — Ты сможешь остановить его?
      — Да, но…
      — Пусть бьется, — повторил Джеральд.
      В тот же момент скелет, двигавшийся намного быстрее, чем зомби, попытался проткнуть его копьем, но человек легко ушел в сторону и тут же сделал быстрый выпад, остановив клинок буквально на волосок от берцовой кости. Скелет чуть подался назад, повернулся и снова уколол. И снова Джеральд легко ушел в сторону, продолжая движение, провернулся вокруг себя, для усиления удара схватив рукоятку меча второй рукой, и снова остановил клинок рядом с костью, на сей раз — шейными позвонками.
      — Довольно.
      Отступивший было перед новой атакой, скелет застыл.
      — Копье пусть бросит.
      Мелкие костяшки пальцев разжались, и копье упало на землю.
      — Прочь. Всё, убери их обратно.
      Умертвия растворились во тьме. Джеральд подобрал копьё и собрался двинуться на берег к поджидающим его наемникам, но тут его взгляд упал на лицо Кебе. Оно было покрыто крупными каплями пота, толстые губы дрожали, а дыхание было хриплым и прерывистым. Юноша был словно отжатая оливка, такой вид, наверное, был бы у самого Джеральда — после долгого и тяжелого боя. Неужели это магия так пьет из человека силы? Близкого знакомства с чародеями наемник никогда не водил. Бывало, в приключениях в одном отряде с ним оказывались маги, но все они были ребятами нелюдимыми, а лезть без спроса в чужую душу в его привычки никогда не входило.
      — Что, парень, тебе плохо?
      — Ничего… рив Джеральд. Я контролирую мертвяков.
      И вправду, он все еще тискал медальон Нурлакатама в дрожащих пальцах.
      — Ты сможешь сделать что нужно?
      — Смогу.
      — Точно?
      — Да, рив Джеральд.
      — Смотри. И в следующий раз говори мне раньше, когда твои силы на исходе. Я хочу, чтобы ты вернулся в Толу живым. Понял, Черный Брат?
      Пораженный таким обращением, Кебе молчал.
      — Понял? — повторил наемник, повернувшись к магу с весьма злобным выражением лица.
      — Д-да, рив Джеральд, — пробормотал юноша.
      — То-то же, — ухмыльнулся наемник, закинул копьё на плечо, словно дорожную палку, и зашагал к реке.
      Как и предполагал Джеральд, воспользовавшись неожиданной передышкой, его люди отдыхали, развалившись на травке у воды.
      — Ну, как смотр прошел? — приветствовал вожака Гронт.
      — Отлично. Хватит бока мять, вставайте. Плот-то хоть проверили?
      — Обижаешь, Белогривый, — прогудел Аргентий. — Не чужому же дяде на нём через реку плыть.
      — Да? Ну и как плотик?
      — Видал я плоты и получше, этот ведь мертвяки все ж делали, что с них возьмешь, — признался моррит, — но и похуже тоже видал. Переправится туда и обратно сможем, выдержит.
      — Веревки хватит?
      — Должно хватить. С запасом брали.
      Джеральд с удовольствием отметил, что прежде чем отдыхать, ребята позаботились о деле: бухты веревки уже лежали на плоту, скрепленные воедино, а один конец был привязан ко глубоко врытому в землю бревну. Обратную переправу планировалось ускорить, выбирая привязанный на этом берегу канат.
      Ну, а на тот берег переправлялись вплавь, побросав одежду и снаряжение на плот и держась одной рукой за мокрые и скользкие бревна. Только Арвигар, самый легкий из наемников, был освобожден от обязанности лезть в холодную весеннюю воду. Ему досталась другая работа: стоя на плоту, он потихоньку выбирал веревку, предназначенную для обратного пути. Его же Джеральд поставил охранять плот, когда кагманский берег был достигнут. Остальные же, наскоро растеревшись и натянув одежду и доспехи, медленно направились вглубь леса.
      Двигаться ночью в густом лесу с обильным подлеском было трудно. То и дело кто-нибудь из наемников спотыкался, поскальзывался или задевал незамеченную ветку. Все это приходилось сносить без громких жалоб, лишь сквозь сжатые зубы они то и дело вспоминали богов и демонов, по большей части — в крайне грубой форме.
      — Избушка… Где эта избушка, Кель ее возьми? — проворчал Аргентий, очередной раз крепко получивший по щиколотке.
      — Свет смотри, — так же тихо ответил ему Джеральд. — Где свет — там и избушка.
      — Какой свет? Да тут темно, как в заднице у нашего мага…
      — А ты что, там уже полазил? — невозмутимо поинтересовался Гронт.
      Не смотря на серьезность момента, все рассмеялись и тут же зажали ладонями рты, чтобы не поднять переполоха.
      — Провалиться мне к Аэлису — свет, — вдруг прошептал Гвидерий.
      И вправду — где-то впереди слева мерцала крохотная искорка.
      — Вперед. И чтобы тихо, импы! — скомандовал Джеральд.
      Маленький отряд двинулся вперед — еще медленнее, ещё осторожнее и еще более старательно соблюдая тишину. Огонек постепенно приближался.
      — Да он движется, — изумленно прошептал Гвидерий. — Это кто-то идет по лесу нам навстречу.
      Руки наемников непроизвольно крепче сжали древки копий.
      — Тем лучше, — пробормотал себе под нос Джеральд. — На ловца и зверь бежит.
      Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем Джеральд разглядел, какой зверь вышел в этот раз на ловца, и тут же мысленно возблагодарил Келя за ниспосланную небывалую удачу. К наемникам приближались дети. Впереди, оживленно беседуя, шли две девочки, одна из которых держала в руке застеклённый фонарь, освещавший им тропинку, а за ними, вероятно охраняя, шел мальчишка постарше.
      — Гронт, парень твой, — отдал команду громким шепотом Джеральд. — Гвидерий, берешь девчонку с фонарем. Оудин, ты — вторую. Аргентий подержит копья. Хватайте их по моему сигналу.
      На всякий случай Джеральд свое копье тоже отдал морриту: не ровен час, придется помогать ребятам пеленать пленников. Наемники затаились в кустах у самой тропинки, ожидая, когда дети пройдут мимо…
      — Вперед! — рявкнул Джеральд, и трое наемников бросились из кустов на ничего не подозревающих детей. Не ожидавшие нападения дети не сопротивлялись и тут же оказались крепко схваченными. Но не успел командир наёмников отдать следующую команду, как из темноты к Оудину, что-то крича, метнулась еще одна маленькая фигурка. Мальчишка, похоже, хотел сшибить наемника с ног, но в нем было слишком мало веса, чтобы такая попытка увенчалась успехом. Это, однако, его не остановило, и, повиснув на Оудине, он впился в запястье наемника зубами. Тот только замычал от боли, но девчонку из рук не выпустил. Джеральд, успевший прийти в себя от неожиданности, выскочил на тропинку и сильно ударил неожиданного противника кулаком за ухо. Как и предполагал наемник, от этого удара ребенок потерял сознание и мешком повалился на землю. Однако, неприятности на этом не окончились. Парнишка, которого держал Гронт, воспользовался тем, что внимание северянина было отвлечено на суету вокруг Оудина, и неожиданным рывком вырвался из рук наемника, проявив при этом немалую силу и ловкость. Обретя свободу, он тут же бросился вглубь леса. Выругавшись, Гронт рванулся следом за ним.
      — Гронт, назад! — заревел Джеральд.
      Северянин остановился, словно налетев на невидимую стену.
      — Хватай этого, — предводитель кивнул на распростертого у его ног мальчишку, — и бежим.
      Пусть наемники и никогда не служили в имперской армии, но дисциплина в отряде у Джеральда была железная. Не теряя времени, Гронт подхватил на руки бесчувственного мальчика, и наемники побежали к реке, теперь уже не таясь и не пытаясь быть бесшумными. Игра в прятки окончилась, начиналась игра в догонялки. И ставкой в этой игре были жизни. Их жизни.
      Именно поэтому Джеральд не позволил северянину преследовать беглеца: гоняться по ночному лесу за убежавшим мальчишкой можно долго и безуспешно. До тех пор, пока в погоню не ввяжутся привлеченные шумом тигры-оборотни, естественно, не на стороне охотников. Именно поэтому сейчас наемник вел своих людей сразу к реке — все равно прямо к Арвигару и лошадям не выйдешь, а так хоть будет понятно, в какую сторону потом по берегу бежать, чтобы их найти. Все, абсолютно все сейчас решала скорость. В любое мгновение из темноты могли выпрыгнуть огромные гибкие тени, и для наемников это будет означать завершение их путешествия.
      Но боги, которые уже не раз сегодня были милостивы к Джеральду и его людям, продолжали им благоволить: ловцы удачи благополучно добежали до Арвигара и вскочили на плот. Торопливо рассовав добычу по специально приготовленным мешкам из грубой ткани, начали обратную переправу. А на том берегу увидевший это Кебе уже выводил послушных ему мертвецов, чтобы они стали заслоном между наемниками и погоней…

       — Ваш бифштекс!
       Наромарт оторвал глаза от книжки. На столике мадемуазель Виолетта поставила оловянную тарелку с солидным куском сырой говядины и большой кубок. Он поднялся, подошел к столу, взял в руки стальной ножик и стал задумчиво вертеть его в руках.
       — Интересно, чего ты так со мной возишься?
       — Интересно, а почему это я не должна с тобой возиться?
       Мадемуазель Виолетта присела на табурет рядом со столиком. Наромарт тоже сел, взял в правую руку мельхиоровую вилку, отрезал кусок мяса, но есть не стал.
       — Во-первых, я — вампир. А во-вторых, даже когда я им не был, я не был и человеком.
       — Во-первых, во-вторых, и, в-третьих, ты существо, которому нужна моя помощь. Так что ужинай и не болтай глупостей!
       Он проглотил кусок мяса и отхлебнул из кубка.
       — Гадость. Что за мерзкий привкус у твоего растворителя?
       — Зато кровь не сворачивается в течение десяти часов. У господ цирюльников не возникает проблем, а обер-медикус мэтр Конрад Люгер уже спрашивал нельзя ли это использовать при тромбозах.
       — Интересно, как это мэтр собирается вены чистить с его-то техникой?
       — К твоему сведению, мэтр гораздо больший врач, чем ты, который нахватался верхов и возомнил себя светилом. Лет через триста любой цирюльник сможет делать то, что сегодня делает мэтр. Но цирюльники не двигают вперед медицину, это делают врачи-исследователи.
       Наромарт отхлебнул еще.
       — Ладно, ладно. Не надо меня ругать, а то потеряю веру в себя. Плохой из тебя учитель!
       — Из меня плохой учитель? Да я преподавала в гимназии Цурбаагена! Целых три недели! Почти…
       — Так долго? — язвительно осведомился Наромарт. — Думал, что ты убежишь гораздо раньше.
       — Напрасно смеешься. Я никуда не убегала, меня выгнали. Оказывается, к детям там применялись телесные наказания. Представляешь, директор гимназии собирался выпороть какого-то первоклассника. Да ещё только за то, что тот слишком громко смеялся на перемене. Я вошла как раз в тот момент, когда он велел несчастному ребёнку лечь на скамью.
       — И что же было дальше?
       — Я, Виолетта фон Зееботен, не могла этого стерпеть и сломала скамью. За это меня и выгнали.
       — Разве за это выгоняют?
       — Понимаешь, скамья была очень тяжелая, из мореного дуба… А сломала я ее о высокоученую директорскую лысину…
       Наромарт поперхнулся кровью. Откашлявшись, с интересом спросил:
       — Жив-то он, хоть, остался?
       — Он вообще не пострадал, если не считать здоровенной шишки. У подобных типов обычно чрезвычайно крепкая черепная коробка.
       Повисло молчание. Вампир отправил в рот последнюю порцию мяса и скептически посмотрел на собеседницу.
       — Что-то не сходится. Не могу себе представить тебя, размахивающей дубовой скамьей.
       Мадмуазель Виолетта рассмеялась.
       — За кого ты меня принимаешь? За Зену? За Брунгильду? Или, может быть, за Жанну Орлеанскую?
       — Не имею чести знать этих достойных дам, — улыбнулся Наромарт. Клыки уже уменьшились и теперь почти не выделялись среди остальных зубов.
       — Зена и Брунгильда — знаменитые воительницы древних времен. Говорят, коня на скаку могли остановить… ударом кулака… А Жанна Орлеанская была полководцем у Галльского короля Карла Подлого во время Столетней войны. Он её предал, и враги решили осудить её как ведьму. А ведьм в тех краях заживо сжигали на кострах.
       — Какой ужас! Никак не думал, что в вашем мире процветает такая жестокость.
       — Ну, положим, не во всем мире. Ведьм сжигали только в Галлии, Вестфалии и Арагоне. В каждом случае на это были свои причины… Долго рассказывать… К тому же колдовать она в любом случае абсолютно не умела… В общем, Жанну судили в городе Руане, но несколько преданных ей офицеров собрали небольшой отряд готовых на всё воинов и обратились за помощью к сильному магу, который наложил на них заклятие невидимости. Благодаря этому они тайно проникли в руанский замок и вступили в бой с охраной. В начавшейся суматохе Жанна схватила скамью подсудимых и сначала хорошенько приложила двух охранников, а потом проломила башку епископу-обвинителю.
       — Справедливое решение. Но к чему ты мне это сейчас рассказываешь?
       — Понимаешь, и Жанна, и Зена, и Брунгильда были воительницами. Свои проблемы они решали при помощи оружия, которое было у них под рукой. Нет меча — сойдет скамейка. А мы с тобой — маги. И должны пользоваться тем оружием, которое в наших руках более эффективно. Если маг будет хвататься за скамейку, когда имеются другие, более действенные, способы достичь цели — это может стоить ему жизни. Понимаешь?
       — Не очень, — признался Наромарт после небольшой паузы. — Ты же сама сказала, что сломала скамейку о голову директора.
       — Да сломала, сломала… Но только я не держала эту скамейку в руках. Я управляла ею с помощью заклинания телекинеза.
      Легкий толчок в плечо прервал воспоминания. Перед Наромартом на корточках сидела молодая девушка в темном пеплосе и, улыбаясь, протягивала ему наполненную вином чашу. Черный эльф улыбнулся в ответ и, приняв чашу из ее рук, сделал долгий глоток.
      Он был пьян и без этого. Не от вина — всего выпитого на этом пиру не хватило бы, чтобы заставить полудракона потерять голову. Он был пьян от счастья.
      Дважды за последнее время Наромарт был на грани отчаяния: в первый раз, когда осознал себя вампиром, и, во второй, когда увидел на своем теле печать былого греха. Оба раза ему казалось, что на этом его жизнь кончена, что нормальные эльфы, гномы, люди никогда не станут с ним общаться. В лучшем случае будут сторониться его, стараясь быстрее пройти мимо, в худшем — возненавидят.
      А получалось совсем по-другому: те, кто совсем не знал его прежнего, относились к нему новому вполне дружелюбно, а многие даже пытались ему помочь. Что бы он делал без мадемуазель Виолетты? Если бы не помощь волшебницы, кровь Страда рано или поздно взяла бы верх, превратив его в не имеющего собственной воли раба мастера-вампира. «Птенца», как это среди них называется.
      Или вот новые знакомые Балис и Мирон, люди, никогда не видевшие эльфов, ничего он них не знавшие, но поверившие ему сразу — и очень основательно. Конечно, это не было тем безграничным доверием, которое старые друзья испытывали друг к другу, но все же оно было велико. А ведь они вовсе не были доверчивыми глупцами, которых способен очаровать первый встречный проходимец. Нет, это были опытные люди, битые жизнью, не понаслышке знавшие и об обмане, и о предательстве, но при этом продолжавшие видеть в каждом, с кем сталкивала их судьба, не возможного врага, а возможного союзника.
      А теперь их новый знакомый, купец Йеми, который помог им сориентироваться в незнакомом мире. "Длинноухий человек с севера". Наромарт по привычке сдержано улыбнулся, но тут же отбросил сдержанность и расхохотался. Громко и весело, как не смеялся уже очень давно.
      — Чему ты смеешься, остроухий? — обворожительно улыбаясь, спросила девушка.
      — Жизни. Я могу наслаждаться вином и пищей, звуками и красками леса, запахами трав и светом звезд. Разве этому не стоит радоваться?
      — А как насчет любви? — она игриво положила руки ему на здоровое плечо.
      Прежде чем ответить он допил вино. На мгновение к нему вернулась его прежняя холодность и рассудительность. Вступать в близость с кем-нибудь, кроме чистокровных эльфиек, ему раньше не приходилось, хотя он знал, что это возможно. Но надо ли? А почему, собственно, нет?
      — Как тебя зовут?
      — Фиала. А тебя?
      — Наромарт.
      Эльф приобнял девушку рукой, в ответ она покрепче прижалась к нему, недвусмысленно давая понять, что его ласка ей приятна.
      — Ты издалека?
      — Разве это важно?
      — Я никогда не видела подобных тебе. И ничего о них не слышала. Откуда ты здесь появился?
      — Разве Йеми не рассказывал тебе о длинноухих людях севера?
      — Людях? Странно, на человека ты не слишком похож. Разве тебя и твоих сородичей в Империи не держат за нечек?
      "Кто такие нечки?" — хотел спросить Наромарт, но не успел.
      Драконье чутье уловило приближение неживого существа. Знакомого неживого существа. Ну, конечно, это был Женька, зачем-то мчавшийся над лесом к поляне в форме летучей мыши, а теперь стремительно снижавшийся немного в стороне от костра.
      — Что с тобой? Почему ты замолчал? — немного испуганно спросила Фиала и попыталась повернуть его голову к себе.
      — Подожди!
      Он решительно высвободился из её объятий и поднялся на ноги. Остальные участники пирушки еще ничего не замечали, а Женька уже со всех ног несся к костру, в привычном человеческом виде.
      — Скорее! На помощь!
      Громкий крик подростка разом оборвал веселье. Теперь уже на ноги вскочили почти все. Женька вбежал в круг света: взволнованный, взлохмаченный, только вот не догадавшийся сымитировать, что задыхается. Наромарт от души пожелал, чтобы обеспокоенные люди не заметили этого явного несоответствия, но через мгновение и сам забыл о нем.
      — Женя, что случилось? — успел спросить Мирон.
      — Там в лесу на нас напали какие-то люди! Они схватили Анну и Риону! Я сумел вырваться…
      Дальше мальчишку никто не слушал. Обитательницы леса, все, как одна, бросились в ту сторону, куда ушли дети, на ходу сбрасывая с себя одежду. Спутникам Наромарта, должно быть, хватило времени, чтобы успеть удивиться их странному поведению, прежде чем тела женщин прямо в движении стремительно превратились из человеческих в кошачьи. В Кусачем лесу жили оборотни! Вместе с женщинами в погоню бросились Курро и Рокад, так же принявшие тигриный облик. Из местных жителей у костра остался только Йеми: купец был обычным человеком.
      Пока Наромарт наблюдал за исчезающими во тьме леса тигрицами, Балис, видимо, протрезвевший от неожиданного известия, успел добежать до фургона, взять свое таинственное оружие и теперь тоже мчался на помощь девочкам.
      — Балис, стой! — крикнул Мирон, но тот никак не отреагировал.
      — Капитан Гаяускас, назад! Ко мне! — скомандовал Нижниченко на русском, и это подействовало: морпех остановился, словно наткнувшись на невидимую стенку.
      Сашка удивленно и уважительно посмотрел на своего спутника. Таким Нижниченко он никогда еще не видел, и этот Нижниченко действительно был генералом. Таким же, как генералы Белой Армии, способные повести за собой солдат в атаку на пулеметы, или удерживать их на простреливаемых вдоль и поперек позициях под ураганным огнем противника.
      — Ты же не знаешь, куда бежать, — Мирон перешел на имперский язык. — Или думаешь, что способен догнать в ночном лесу мчащегося тигра?
      — Мы что, будем спокойно стоять здесь, когда дети нуждаются в помощи? — с еле сдерживаемой яростью произнес Гаяускас.
      — Нет, мы будем сидеть здесь и думать, как им помочь, — Нижниченко опустился на служивший ему сидением чурбак. — А когда поймем, что надо делать — будем выполнять намеченный план. Это гораздо эффективнее, чем бегать по темному лесу, потрясая автоматом.
      Тяжело дышащий Балис опустился на лежащее рядом бревно, положив автомат перед собой. Перед глазами плыли красные круги, мерещилась темная вильнюсская улица и неподвижно лежащая на снегу девочка — в ярко-красной курточке Кристины и с бледным лицом Анны-Селены…
      — Я постараюсь разузнать, что случилось, — наконец собрался с мыслями Наромарт. — Ждите меня здесь, никуда не уходите.
      Он встал, взмахнул здоровой рукой и стал подниматься в воздух, сначала медленно, затем быстрее и вскоре исчез из поля зрения. Все, за исключением посвященного в тайну плаща Женьки, вскочили на ноги и провожали его изумленными взглядами.
      — Так, — решительно произнес Мирон, вновь присаживаясь на чурбак. — Начнем с самого начала. Йеми, ты нам поможешь?
      — Почтенный Мирон, похитили не только Анну-Селену, но и Риону, — подошел поближе купец.
      Йеми не позволил своим чувствам возобладать над рассудком. Конечно, он очень беспокоился о своей племяннице, однако не сделал и попытки преследовать похитителей. Все равно оборотни сделают это быстрее и лучше. А если у них ничего не выйдет… В любом случае, те, кто похитил Риону, не хотели ее убивать — иначе бы убили сразу. А раз так, то их можно будет выследить. Собственно, можно было уже собираться в Плесков, мимо которого похитители не могли пройти ни при каких условиях. Но Йеми очень хотелось узнать тайну случайных попутчиков, раз уж предоставлялась такая прекрасная возможность. Если окажется, что им можно доверять, то нужно будет непременно попытаться заполучить их в помощники.
      — Для начала пусть Женя подробнее расскажет, что же все-таки случилось.
      — Мы шли по тропинке к домику, который хотела показать нам Риона. Вдруг из кустов выскочили какие-то люди, схватили девчонок. Меня тоже собирались схватить, но я сумел увернуться и побежал в лес, они не стали гнаться за мной.
      Разодранная одежда и встрепанный вид мальчишки не оставляли сомнения в справедливости его слов. Хорошо еще, что в ночном лесу он умудрился не расцарапать лицо.
      — А Серёжа?
      — Не знаю, он шел сзади…
      — Давно это было?
      — Не могу сказать. Я по лесу долго бежал. Может, десять минут, может — двадцать. Мы же далеко ушли, да и направление я сначала потерял.
      Еще бы не потерять, подумалось Мирону. По правде говоря, подростку еще очень повезло, что он набрел на поляну так быстро, мог бы и пару часов проплутать. Хотя, наверное, часа через полтора его бы наверняка хватились у костра.
      — Какие эти были люди?
      — Темно было, я их не разглядел толком…
      — Ну, хоть что-нибудь? — Мирону вспомнился Лесь Носов, из которого тоже приходилось буквально по крохам вырывать информацию. Не потому, что мальчик не хотел что-то рассказывать, просто, он не понимал, что детали, мелкие подробности, которые ему казались абсолютно неважными, для генерала Нижниченко и его сотрудников имели огромную ценность. И только после того, как с Лесем стал работать Сережа Николаенко, информация если и не пошла широким потоком, то, по крайней мере, потекла полноводным ручьем: детский психолог сумел заговорить с ребенком на понятном тому языке. Мирон, по привычке учиться всему понемногу — авось пригодится, пару раз коротко расспрашивал у Николаенко технологию общения, но серьезно поговорить — не находил времени. А теперь — катастрофически не хватало знаний и умений. Это с Сашей у него как-то сразу установился контакт, без всяких там технологий. Может быть, потому, что несмотря на разницу в возрасте (хоть по году рождения меряй, хоть по числу прожитых на Земле лет), они были одной крови — разведчики. А вот Женя… Женя был другим: обычным домашним мальчиком, случайно затянутый в водоворот приключений. И добиться взаимопонимания с ним было гораздо труднее.
      — Ну, на них были кожаные куртки с металлическими бляхами… Небритые… Ну, не знаю…
      — Сколько их было?
      — Кажется, четверо. Может — пятеро, не больше.
      — Так мы многого не добьемся. Йеми, кто здесь мог организовать такое похищение?
      Тот несколько мгновений промедлил с ответом. Уж очень интересно было наблюдать за тем, как Мирон пытался понять, что же произошло. В какой-то момент Йеми понял, что и сам он вел бы себя в этой ситуации точно так же, если бы… Если бы был в Кагмане абсолютно чужим. Не просто иностранцем, а именно чужаком, который вообще ничего не знает о том, кто и как живёт в этих местах.
      Что ж, сейчас надо было принимать решение: либо просветить таинственных спутников о том, куда они попали, либо оставить их в неведении. Йеми предпочел первый вариант. Один разговор чужестранцев в местных жителей не превратит, а любой потенциальный союзник любит, когда ему демонстрируют дружелюбие.
      — Мирон, здесь, — он особо выделил голосом это "здесь", — такое похищение не мог организовать никто. Оборотни в Кагмане занимают высокое положение, а Риона — к тому же еще и наследная боляроня Пригская. Похитителям не станут помогать ни власти, ни местные жители, а что до наказания… Веревки у нас довольно дешевые, и деревьев, как ты мог заметить, хватает. Если кому-то так сильно захотелось покинуть этот мир, то повеситься гораздо проще и легче.
      — То есть, ты хочешь сказать, что похитители — чужаки? — понял Нижниченко.
      Йеми кивнул.
      — Кусачий лес находится на берегу реки Валаги. За рекой — империя Мора, где законы Кагмана не действуют.
      — Та-ак, — удовлетворенно протянул Мирон. — Это уже что-то.
      — А мне вот что непонятно, — неожиданно вмешался Сашка, — те, кто это сделал, должны были думать о том, что за ними погонятся.
      — А ведь верно, — Балис моментально понял ход мыслей подростка. Понял — и мысленно похвалил. — Не думали же они, что просто так убегут от этих…
      Он прервался, мучительно подбирая слово, которым было бы уместно назвать гостеприимных хозяек леса. Ничего лучшего, чем "большие кошки" в голову не лезло.
      — Тигриц-оборотней, — подсказал купец.
      — Да, спасибо… От тигриц-оборотней им не убежать, это понятно. Женя, у них лошади были?
      — Я не видел…
      — В густом лесу лошадям делать нечего. Думаю, что лошади их ожидали на том берегу. Или даже на этом, — уточнил Йеми. — Но и на лошадях им от тигриц далеко не уйти.
      — А может, они улетели? — предположил Мирон. — Как Наромарт.
      Йеми убежденно кивнул, но сразу после этого почему-то поменял свою точку зрения и возразил:
      — Пять человек, каждый из которых умеет летать, собрались в одном месте? Вряд ли. Даже если это место — Кусачий лес. И потом, те, кто умеют летать, не надевают кожаные доспехи. Кстати, а мечи у них были?
      — Мечи? Нет, не было. У того, кто меня схватил, вроде, нож большой был на поясе.
      — Большой нож — это сколько?
      — Примерно столько.
      Как и предполагал Йеми, мальчик развел ладони на длину клинка гладия. Если разобраться, то это было хорошей новостью: значит, похитители не были инквизиторами, те бы свои длинные мечи, конечно, не забыли бы.
      — Те, кто умеют летать, не пользуются такими… ножами…
      Балис хотел, было, сказать купцу, что у умеющего летать Наромарта имеется меч, раза в два длиннее такого ножа. И мечом этим эльф умеет пользоваться очень даже недурно. Хотел — и не стал говорить. Когда непонятно, что вокруг происходит, не следуют афишировать свои умения. А уж тем более — чужие. Сашка, видимо, думал примерно так же, поскольку тоже промолчал. Заговорил Мирон:
      — Если у похитителей нет возможности оторваться от погони, то что они могут сделать?
      — Спрятаться в Плескове, конечно.
      — А почему именно в Плескове?
      — А где еще они могут спрятаться? Что ты предлагаешь?
      Йеми выдержал длинную паузу, убеждаясь, что Мирону сказать нечего, а затем продолжил:
      — Вот видишь, ты сам понимаешь, что больше — негде. В деревнях и на виллах от тигров не спастись. Только стены города могут дать надежную защиту, а единственный город поблизости — это Плесков.
      — Звучит убедительно, — согласился Балис.
      — Есть, правда, одна заковырка. Ворота города на ночь закрываются. Значит, похитители либо знают какой-то другой путь в город, либо ворота для них будут открыты… Лучше бы первое…
      — Почему?
      — Потому что во втором случае за похищением стоит очень важный имперский чиновник, способный отдать команду открыть ворота города среди ночи, а в первом — только обычные городские бандиты. Лучше иметь дело с низами Империи, чем с ее верхами.
      — Значит, нам надо отправляться в Плесков и постараться разыскать и спасти ребят, — подвел итог Мирон. — А уж там разберемся, кто это все затеял. Верхи, низы… В любом случае, пробраться ночью в город так, чтобы об этом никто ничего не знал — невозможно.
      — Хорошая идея, — кивнул Йеми. — У нас есть два-три часа на то, чтобы подготовится к поездке, а потом надо будет выезжать: чтобы успеть к рассвету добраться до городских ворот. Давайте-ка для начала запасемся едой.
      Он кивнул на уставленную снедью скатерть.
      — А хозяйки не будут против? — поинтересовался Женька.
      — Не будут, — успокоил его Йеми. — И прихватите пару амфор вина, оно может нам очень сильно пригодиться.
      Мальчишки не заставили себя долго упрашивать, подхватили по красноватой глиняной амфоре вместимостью в добрых полведра, на стенках которой черным лаком были изображены какие-то сцены из местной жизни, и потащили их к фургону Наромарта. Сам купец принес из своей повозки кожаные мешки и чистые тряпицы, после чего присел к разложенным на траве полотнищам и принялся отбирать подходящую еду.
      Мирон хотел что-то сказать, но не успел: в гуще леса послышался треск, а затем из чащи на поляну выпрыгнула тигрица. Йеми деликатно отвернулся, остальные последовали его примеру.
      — Они увели детей через реку, — раздался через мгновение женский голос.
      Повернувшись, они увидели на месте тигрицы уже немолодую женщину в торопливо наброшенном темно-синем хитоне.
      — Сколько детей?
      — Трое. Риона, мальчишка и эта странная девочка.
      — Странная? — удивился Мирон.
      — Потом! — властно прервал Йеми. — Вы не смогли догнать похитителей?
      — Остальные преследуют их. Но на том берегу Валаги нас встретили ожившие мертвецы, бой задержал нас. К тому же многие из нас были ранены.
      Мирон заметил, как при упоминании о мертвецах купец отшатнулся, а лицо его побелело. Тем не менее, он взял себя в руки и спросил:
      — Они убегают к Плескову?
      Женщина отрицательно покачала головой, и к удивлению Мирона и Балиса тут же сказала:
      — Конечно. Куда же еще они могут убегать?
      — Ферлина, ты уверена, что детей не убили?
      — Уверенным быть нельзя ни в чем. Но следов убийства до другого берега нет, это совершенно точно.
      — Хорошо… Я отправляюсь в Плесков. Прямо сейчас. А они — со мной.
      — Тебе виднее…
      — Мы тут возьмем еду в дорогу.
      — Берите все, что вам нужно. Если чего-то не хватает, то я могу принести…
      — Нет времени. Если нам понадобится что-то еще — мы купим это в Плескове.
      В круг света спланировала огромная черная тень. Все испуганно отступили, Балис вскинул автомат, но тут же стало понятно, что это всего лишь вернулся Наромарт.
      — Дело плохо, — без предисловий начал темный эльф. — Похитители перебрались через реку и увозят детей куда-то на север. Они сумели задержать погоню, натравив на неё восставших из праха мертвецов. Я пытался изгнать умертвий, но, к сожалению, у меня ничего не вышло.
      — Ты хочешь сказать, что можешь изгонять неупокоенных? — прищурясь, спросила Ферлина.
      — Силой моей богини… Но, увы, на этой земле она, похоже, бессильна.
      Значит, чудесное кормление тоже отменяется, понял Мирон. Ну, и ладно: поели, попили, пора и честь знать.
      — Боги этой земли суровы и жестоки, Наромарт.
      — Иссон добр ко всем, — вступил в разговор Йеми.
      — Изон — не бог, а всего лишь добрый человек, — отрезала женщина.
      — А почему Вы не попробовали догнать похитителей? — поинтересовался у Наромарта Сашка.
      — Лошадь галопом скачет намного быстрее, чем я лечу, — вздохнул черный эльф. — И мои раны тут не при чем, я бы не догнал их и здоровым. Здесь очень тяжело колдовать. Такое впечатление, что почти вся магическая сила ушла из этого мира.
      — Ты ничего не знаешь о Катастрофе? — удивленно воскликнула женщина.
      — Ферлина! Сейчас не время обсуждать богов или древнюю историю. Нам надо отправляться в путь, если, конечно, мы хотим приехать в Плесков к открытию ворот.
      — Ладно, Йеми, поступай, как знаешь. Сибайя просила передать тебе, что если похитители успеют спрятаться в городе, то она расставит наших поблизости от городских ворот. Провести Риону мимо такого дозора никому не удастся.
      — Надеюсь. Только вот, похоже, похитители на что-то рассчитывают… Знать бы — на что… Но, боюсь, об этом мы узнаем только на месте. Мирон, у вас все готово, мы можем ехать?
      — Думаю, да.
      — Надо распределиться по повозкам. Я бы мог взять к себе одного-двоих. Может быть, ко мне сядет Наромарт? — предложил Йеми.
      — Мы с Наромартом поедем с тобой, — быстро сказал Нижниченко. — Саша, сможешь править вслед за нами?
      — Конечно, — кивнул подросток.
      — Отлично. Балис, садись в фургон.
      Провожая друга к повозке, Мирон тихо пробормотал:
      — Тут все гораздо сложнее, чем кажется. Мне нужно поговорить с Йеми, он очень многое скрывает.
      — Мирон, я должен вытащить Серёжку. Должен, понимаешь? Я не смог спасти своих детей, так хоть этого обязан уберечь, — горячо зашептал Гаяускас.
      — Я все понимаю, Балис. Успокойся, мы освободим всех троих. Неужели ты допускаешь, что мы не переиграем каких-то средневековых бандюков? Да еще с помощью Сашки. И Наромарт — мужик стоящий. Так что, давай спокойнее, сейчас моя очередь работать.
      Балис коротко кивнул и молча полез в фургон, а Нижниченко вернулся к повозке кагманца, в которой уже обустроился Наромарт.
      — Йеми, я бы хотел сказать, что ни в чем тебя не подозреваю и считаю своим союзником, — начал Мирон, когда повозки тронулись по лесной дороге.
      — Мирон, я могу сказать о тебе и твоих спутниках то же самое, — произнес озадаченный Йеми.
      — Но вот кое-что в твоем поведении мне кажется странным. Может, ты объяснишь, что происходит?
      Наромарт удивленно переводил взгляд с одного собеседника на другого, но в разговор не вмешивался.
      — Странным? И что же?
      — Хотя бы такое горячее желание мирного купца отправиться в компании совершенно незнакомых ему людей на поиск любимой племянницы, похищенной бандитами. Почему бы тебе не обратиться за помощью к королю, точнее, к слугам короля?
      — И ты находишь это более странным, чем то, что человек, приехавший в Кагман, не знает, что в стране нет короля? Нами правит господарь Архор. Что-нибудь еще, Мирон?
      — Ну, разве что неожиданное превращение племянницы купца и дочери советника в наследную боляроню…
      — И это тебя удивляет больше, чем то, что такой сильный волшебник, как Наромарт, прилюдно жалуется на то, что ему трудно колдовать?
      — Йеми, я очень слабый волшебник, я только учусь, — начал, было, эльф, но местный житель его решительно прервал.
      — Я мало разбираюсь в волшебстве, но во всем Кагмане не найдется более двух осьмий волшебников, способных подняться в воздух. Если ты слаб, то каковы же остальные? А что до учебы… Мудрецы учатся до глубокой старости и не стыдятся этого признать…
      — Подведем итог, — предложил Нижниченко. — Мы кажемся друг другу странными и подозрительными, но обстоятельства сложились так, что мы нужны друг другу. Порознь у нас гораздо меньшие шансы спасти детей. Верно?
      Йеми покачал головой, но Мирон уже стал понимать, что отрицательное покачивание в этих краях означает как раз одобрение.
      — А раз так, то мы должны больше доверять друг другу. Что может укрепить твое доверие?
      — Правда.
      — Ты считаешь, мы тебе лжем?
      — Нет, вы всего лишь о многом умалчиваете. Я не прошу раскрывать мне ваши тайны, но сейчас вы скрываете слишком уж много. Когда мы знакомились, Наромарт ничего не сказал мне о том, что он — волшебник. И, главное, вы ничего не рассказали о том, откуда и как сюда попали.
      — Мы попали сюда из другого мира, — ответил Наромарт.
      Нижниченко поморщился, но промолчал. Убедительной легенды у него всё равно не было, а не ответить на вопрос кагманца было нельзя.
      — Это была очень сложная магия, и мы не можем покинуть ваш мир, когда захотим. Так или иначе, нам какое-то время придется здесь жить.
      — Нам будет гораздо проще это сделать, если ты поможешь нам освоиться в этом мире, — продолжил Мирон. — И, если можно, хорошо было бы начать с того, что показалось мне странным.
      — Почему я не обращаюсь к слугам господаря? — переспросил Йеми. — В этом лесу господаря представляет сейчас госпожа Сибайя. Именно она возглавляет преследование похитителей. И, как вы слышали, она ждет нашей помощи. К господарю будет иметь смысл обратиться, если мы сами не сможем освободить детей. Теперь спрошу я. В вашем "другом мире" вы все такие разные?
      — Что ты имеешь в виду?
      — Трудно объяснить: ты, Мирон, а так же Балис, Сережа, Саша — это одно. Ты, Наромарт, — другое. А Женя и Анна-Селена — третье.
      Мирон про себя сильно удивился такому странному разделению. Удивился и подумал, что надо при случае подробнее выяснить у кагманца, что побудило его выделить юных спутников Наромарта в отдельную группу. Но именно при случае, а не сейчас, когда перед ними стояли более острые проблемы. Да и сначала тщательно обдумать слова Йеми явно не мешало.
      — А в вашем мире разве по-другому? Ты, Йеми — одно, Сибайя и Фиала — другое, а Курро — третье, верно? — вопросом на вопрос ответил Наромарт. — Разве здесь это кому-то мешает?
      Раскладка Наромарта удивила Нижниченко не меньше, чем раскладка кагманца. Но, что удивительно, Йеми воспринял её как должное.
      — По-разному. Например, это зависит от места. У себя в Кагмане, мы смотрим на дела, а не на облик. Но в Море, куда мы сейчас направляемся, всё по-иному. Нелюди, или, как их называют, нечки там могут быть только рабами. Так что, нам еще предстоит подумать, как представлять Наромарта, если в этом возникнет необходимость. Выдать его за человека никак не получится, чтобы распознать обман, не надо быть инквизитором Меча. Поэтому будет необходимо придумать что-то, не возбуждающее подозрений.
      — Боюсь, мы как чужестранцы, тут мало чем можем помочь. Выдумывать придется тебе.
      — Можно попробовать. Надеюсь, придумывать историю придется только для одного Наромарта? Или вскоре здесь кто-то еще появится?
      — Не появится, — вздохнул эльф. — Рассчитывать на помощь из прежнего мира нам не приходится. Спасать ребят придется самим.
      У Нижниченко крепло ощущение, что купец — далеко не основное занятие Йеми. В вопросах чувствовалась система, похоже, что судьба столкнула его с коллегой. А что, кто сказал, что на заре цивилизации у всяких там царей, королей и прочих господарей не могло быть своих специальных служб?
      А если так, то сразу вставал вопрос — к добру это или к неприятностям? В первом приближении получалось, что к добру: кто лучше "тайного человека" может помочь им освоиться в абсолютно незнакомом мире. Только вот и подвести под смертельную опасность лучше такого человека тоже вряд ли кто сможет. Но сейчас и выбирать не приходилось, и интересы Йеми по всем прикидкам совпадали с их собственными.
      — Тогда самое простое — выдать тебя за раба. Скажем, за раба Мирона.
      — А какие отличительные признаки у рабов? — поинтересовался Нижниченко. — Одежда там, ошейник, клеймо?
      — Одежда может быть какая угодно. Конечно, у большинства хозяев рабы носят лохмотья, но если богатому купцу пришла в голову блажь одарить раба таким замечательным плащом, то это его дело. Красиво жить не запретишь! А ошейники — в этих краях это всё-таки больше для людей. На нечку ошейник надевать нет смысла — и так ясно, что раб. Хотя, конечно, многие господа и нечек окольцовывают. То же самое и с клеймом. А вот насчет одежды для всех остальных — надо подумать. С одной стороны, купцы, как правило, носят одежды своего края, но, с другой, разве что у Жени та одежда, которую в этих местах видели.
      — Ну, одежда — это не проблема, — рассудил Наромарт. — Раз Плесков — город, то там наверняка есть и базар, и лавки портных. Можно купить всё, что необходимо, были бы деньги.
      — Так ведь с деньгами у нас… — печально произнес Мирон.
      — Деньги у меня есть, я все же купец, если вы не забыли, — усмехнулся Йеми.
      — Деньги есть и у меня. Точнее, не деньги, а то, что превращается в деньги без всякой магии, — Наромарт извлек из внутреннего кармана плаща костяной гребешок, украшенный искусно вырезанными узорами и парой медово-красных камушков. — В Плескове есть купцы, которые это купят?
      — Конечно. Плесков — довольно большой город, и ювелиров там будет…, - кагманец помедлил, словно припоминая старых знакомых. — Да, дюжина точно наберется. Кстати, имейте в виду, что в Море считают дюжинами, а не восьмерками, как у нас.
      — А десятками у вас где-нибудь считают? — поинтересовался Мирон.
      — Десятками считают севернее: от Рунии и до самого Бихергена.
      — За уроженцев тех земель мы не сойдем?
      — А язык какой-нибудь из этих провинций вы знаете?
      Оба путешественника промолчали.
      — Тогда не следует и пытаться. Лучше представим вас обитателями Ольмарских островов, ольмарцы здесь встречаются реже, чем драконы. Хорошо бы было выдать Сашу за путешествующего юного аристократа. Балис будет его телохранителем, ты, Мирон — наставником, Женя — слугой, ну, а Наромарт — рабом. Но сможете ли вы себя вести так, чтобы не возбуждать подозрений?
      — Будем стараться. Лучше нам всё равно вряд ли удастся придумать. Что тут знают про эти острова?
      — Да почти ничего, ольмарцы не любят путешествовать. Пальмы, песчаные пляжи, жемчуга и кораллы… Тамошнего правителя называют тирусом, говорят, у него есть роскошный дворец из местного розового мрамора.
      — Негусто…, - с сожалением констатировал Мирон, — но попробуем что-нибудь выжать и из этого.
      — Я очень надеюсь, что долго вам притворяться не придется. Но, если поиски затянутся, то надо будет прикупить подобающую одежду, в первую очередь Саше, и тебе, Мирон.
      — А как тут пересекают государственную границу? — задал беспокоящий его вопрос Нижниченко.
      — Вброд, — коротко ответил Йеми.
      — Я не про это. Пограничная стража какая-нибудь есть?
      — Пограничная стража? — изумился кагманец. — Это что, около брода постоянно людей держать? А зачем? Если идет враг, то небольшой отряд его не остановит. А предупредить о приближении чужой армии… Найдется, кому предупредить…
      — И что, никто не проверяет тех, кто въезжает в страну? — в свою очередь удивился Мирон.
      — А чего их проверять? Пошлины купцы платят при въезде в город, а если кто на ярмарку едет, так на самой ярмарке и платят.
      Ох, и живут же люди, подумалось Мирону. Специалист его уровня мог бы развернуться в этом мире так, что лет за десять его страна стала бы сильнейшим из государств. Никаких тебе проблем для агентов ни с паспортами, ни с визами, ни с таможенным досмотром… Ни с переходом границы для нелегалов. Только и заботы, что легенду грамотно разработать…
      — Значит, до города нас никто не побеспокоит?
      — Не должны.
      — Тогда, я пойду передам наш разговор Балису и мальчишкам, — решил Мирон и выбрался из фургона.
      — Скажи им еще, что скоро будет брод через Валагу. Чтобы были внимательны, — крикнул ему вслед Йеми, а потом обратился к эльфу:
      — Скажи, Наромарт, а что ты говорил про богиню, которой ты поклоняешься?
      — Я служу Элистри, богине моего народа. В том мире, где я жил раньше, её сила весьма велика. Но здесь я молился — и не почувствовал ответа.
      — И что же будешь делать дальше?
      — Молится и впредь.
      — Не получая ответа?
      — Я верю, что моя богиня меня не оставит.
      — А разве она уже тебя не оставила?
      — Ты считаешь богов за слуг, которые выполняют все пожелания тех, кто просит их о помощи?
      — Нет, этого я не говорил, — усмехнулся Йеми. — Но боги, которых я знаю, не позволяют усомниться в своем присутствии.
      — Не всё в богах понятно смертным, на то они и боги. И я не знаю, что доступно Элистри в чужом для неё мире. Могу лишь сказать, что и за пределами моего мира она дважды спасала меня.
      — А твое появление здесь не связано с её волей?
      — Сложно сказать. Я сам не до конца это понимаю. Мне кажется, что это не противоречит её воле, но не более того. По большей части это всё же чистая случайность. Представь себе маленький остров в огромном океане. Туда можно попасть, если кто-то знает, как нужно плыть. Можно искать новые земли и случайно выплыть к этому острову. А можно быть случайно выброшенным туда во время шторма.
      — И вы…
      — Можно сказать, мы занесены в ваш мир тем, что можно уподобить шторму.
      — И все же твоя богиня тебя не спасла? — недоверчиво переспросил Йеми.
      — Могу только повторить: я понимаю это так, что ей угодно, чтобы я прошел этот путь. Такова её воля.
      — Н-да, интересно. Знаешь, когда мы освободим детей, я бы хотел пригласить тебя в Приг, чтобы ты побеседовал со священниками Иссона. Думаю, это будет интересно и им и тебе.
      — Элистри учит чтить других богов, но есть боги, чьи служители очень агрессивны к чужим культам.
      — Изонисты не из таких, — успокоил его Йеми.
      Наромарт хотел воспользоваться случаем и поподробнее расспросить местного жителя о вере изонистов и о таинственной катастрофе, так повлиявшей на магию в этом мире, но в этот момент в повозку влез Женька.
      — Наромарт, там Мирон сказал, что мы будем переезжать реку вброд?
      — Точно, — не оборачиваясь, откликнулся Йеми.
      — А вода в повозки не зальется?
      Черный эльф досадливо поморщился. Как он мог забыть о том, что проточная вода для маленького вампира смертельно опасна. А защитит ли от неё Женьку кольцо Элистри, это еще большой вопрос.
      — Может и зальет немного, — по-своему понял беспокойство подростка кагманец. — Неужели не догадаетесь припасы приподнять?
      — Да я не за припасы переживаю, — буркнул Женька.
      — Понимаешь, Йеми, Женя… болеет. И если он промокнет, то это может ему сильно навредить, — попытался как-то объяснить ситуацию Наромарт.
      Йеми был уже готов задать вопрос, не та ли эта болезнь, что и у похищенной девочки, но в последний момент решил промолчать. Сейчас они были союзниками, и любые трения в отряде его только ослабляли. А начни Йеми выяснять, что и как — размолвки не избежать.
      К тому же Женя и Анна-Селена были вовсе не похожи на тех мертвяков, которых Йеми боялся просто панически. При встрече он не заподозрил в них ничего подобного, да и Риона ничего не ощутила. И только чутье обитательниц Кусачего леса обнаружило истинную природу бледных детей.
      А еще ему показалось, что пришельцы знают друг о друге далеко не все. Судя по выражению лица Мирона, тот не понял, почему Йеми назвал Женю и Анну-Селену отдельно от остальных. Если это действительно так, то последствия открытия тайны становились еще более трудно предсказуемыми, а её сохранение, напротив, могло принести большую пользу.
      — Можешь залезть на крышу повозки, — предложил кагманец. — Там вода тебя точно не достанет. Только не свались.
      — Действительно, хорошая идея, — согласился черный эльф. — И надень-ка мой плащ, чтобы тебя там ветром не продуло.
      — Спасибо, — кивнул Женька. Он знал, что ночью плащ способен носить по воздуху своего владельца — стоит только этого пожелать. Вообще, подросток предполагал, что у этой одежды еще немало волшебных свойств, но поговорить об этом с Наромартом все никак не выпадал случай.
      Накинув плащ, маленький вампир полез на крышу повозки.
      — Осторожно, — услышав шебаршение, произнес Йеми. — Как бы плащ в колесо не попал. Тпру!
      Ушастик послушно остановился.
      — Теперь полезай, — кагманец обернулся и его взгляд упал на меч Наромарта.
      — Вот те раз, ты еще и с мечом ходишь?
      — А что в этом такого? — неподдельно удивился черный эльф.
      "Такого" в этом было даже не много, а очень много. Маг, который умеет сражаться мечом (не ради же красоты он, в самом деле, таскает на поясе эту железяку) — это было столь же удивительно, как и пришельцы из другого мира или почти совсем живые дети-мертвецы. Но это Йеми тоже решил отложить на потом, а пока что ограничиться более понятным объяснением своего изумления.
      — В Море длинный меч разрешено носить только благородным лагатам. Людям, аристократам, но не в коем случае — не рабам. Если тебя увидят с мечом, ты будешь немедленно казнен. Так что, тебе лучше отдать свой меч Саше, раз мы решили, что он будет аристократ.
      — Это невозможно. Я не отдам свой меч никому.
      — Наромарт, ты не понял. С этим мечом тебя казнят. Убьют, я хочу сказать.
      — Я все понял, — уверенно произнес эльф. — Но отдавать меч я никому не стану. Под плащом он невиден, а кто станет обыскивать раба?
      — Согласен, рабов при хозяине обычно не обыскивают, но все равно это огромный риск. Любая случайность…
      — Этот меч мне очень дорог, я готов рискнуть.
      — Но ты рискуешь не только собой, но и нами…
      — Ты сказал, что казнят меня. Неужели в империи наказывают хозяев за преступления их рабов?
      — Раб — собственность хозяина и ничего не может предпринять без его воли. Если раб нарушает закон, то и хозяин подлежит наказанию.
      — Хозяина тоже казнят?
      — Вообще-то нет, — вынужден был признать Йеми. — Оштрафуют.
      — Тогда вопрос решен.
      — Не совсем, — вздохнул купец, — у тебя и плащ-то для путешествий по Море не слишком подходящий…
      — Ты, вроде бы, говорил, что хозяева могут одеть своих рабов во что угодно?
      — Говорил, не спорю. А сейчас вот подумал, что такой плащ постоянно наталкивает на мысль о том, что его обладатель — маг. Уж больно у него узоры подозрительные. Как бы нам не пришлось объясняться по этому поводу с инквизиторами. А если учесть, что ты и вправду — маг, то такое будущее меня совсем не радует. Способы доказать твои магические способности у них найдутся.
      — А чем помогло бы делу, если бы я надел другой плащ?
      — Нечек, владеющих магией, почти не осталось. Ты, конечно, будешь все время привлекать внимание инквизиторов, которые охотятся за нечками, но пока мы рядом, тебе ничего не грозит: без серьезных причин они не осмелятся схватить раба на глазах у его господина. Тем более, если господин — иностранец. Насколько в Море не считаются со своими подданными, настолько почтительны к чужеземцам. А вот заподозрить в тебе волшебника смогут только в том случае, если ты сам чем-то подтолкнешь их мысль в этом направлении. Например, тем, что будешь везде расхаживать в подозрительном плаще.
      — Хорошо, — кивнул Наромарт, — Плащ — не меч, с ним я могу расстаться. Я готов надеть другую одежду, если это поможет нам найти детей.
      Стал явно заметен уклон дороги вниз. И почти сразу же темные силуэты деревьев отступили в стороны, и впереди в свете звезд и лун серебром и золотом блеснула широкая лента реки. Никак не меньше километра, на глазок прикинул Балис.
      — Это ж как Дон под Ростовом, — с восхищением в голосе произнес Сашка.
      — Где-то так, — подтвердил Мирон. В Ростове-на-Дону он несколько раз бывал проездом еще в советское время, город ему нравился. К сожалению, в раздираемой политическими склоками Северной Федерации, Ростов, как и другие города, с каждым годом все больше приходил в упадок. Куда, скажите, это годится, если в центральной городской гостинице горячая вода отсутствует как природное явление? А холодную дают по какому-то очень случайному графику, так, что, отправляясь в туалет, приходилось на всякий случай прихватывать графин с заранее запасенной водой.
      А уж сочетание ампирной лепки и ободранной краски на стенах холла вообще порождало мысли о том, что находишься не в отеле, а в каком-то кошмарном сне… Сейчас Мирон бы сказал, что его нынешние впечатления куда более реальны. Во всяком случае, куда более логичны. Даже там, где он пока не мог выявить причинно-следственные связи, чувствовалось их существование. А вот как совместить постоянные выкрики с парламентской трибуны о национальной гордости с разрухой даже не в глубинке, а в крупнейших городах страны — он не понимал. Если тут и была логика, то какая-то особенная. Доступная политикам, но не понятная простым гражданам.
      — А чего это Наромарт на крышу вылез? — поинтересовался Балис, и тут же поправился: — Да это же Женя в плаще Наромарта. Что еще за странности?
      Сашка пожал плечами.
      — А кто его знает? Залез и залез.
      — Много тут непонятного, — задумчиво произнес Мирон. — Такой запутанный клубок — нарочно не придумаешь.
      А потом решительно подытожил:
      — Но ничего, распутаем!
      — Слишком много загадок сразу, — поддержал друга Гаяускас. — Не знаешь, кому верить, во что верить…
      — Вы Мирону Павлиновичу верите, а он — Вам. Начало уже есть, — неожиданно выдал Сашка.
      — Начало хорошее, — кивнул Нижниченко. — А дальше как?
      Вступление подростка в разговор его обрадовало: после того, как Наромарт вызвался подвести путешественников до города, и стихийно сложилась небольшая компания, Саша замкнулся, ушел в себя. Мирон видел, что мальчик не то чтобы не доверяет кому-то из встречных, а просто стесняется незнакомцев. Что бы там он не испытал в Гражданскую войну и после попадания на Тропу, но все же подсознательно он пока смотрел на взрослых снизу вверх. Может быть, даже не признаваясь себе в этом. И исправить такое состояние могло только время. Поэтому Нижниченко не пытался как-то искусственно втянуть его в разговоры — сам должен дозреть. Вот, похоже, и дозрел.
      — Дальше? Дальше вы оба, в конце концов, поверите в то, что я уже говорил: на Тропу плохие люди просто не попадают. И станете доверять всем, с кем вместе оказались на Тропе.
      — Вот что интересно, когда Наромарт рассказывал о Дороге, он почему-то обошел этот важный момент, — заметил Балис.
      — Он рассказывал о Дороге, а я — о Тропе.
      — А разве это не одно и то же? — изумился Мирон.
      — Конечно, нет. Тропа — это часть Дороги. Очень особенная часть… Как бы лучше объяснить… Ну, вот Царство Польское было частью Российской Империи, но особенной частью. Там ведь были свои законы, правильно?
      Последнюю фразу казачонок произнес чуть ли не умоляющим тоном, очевидно, сильно сомневаясь в справедливости примера. Мирон ободряюще кивнул.
      — Занятно. А что же ты молчал, когда Наромарт нам про Дорогу рассказывал?
      — Он самые основы рассказывал, а Тропа — это уже сложнее. А Сергей Евгеньевич всегда говорил, что любую науку надо изучать постепенно.
      — Сергей Евгеньевич — это кто? — поинтересовался Мирон. — Бочковский?
      — Не, он не военный совсем. Мы с ним в одной камере в Москве сидели, во внутренней тюрьме Особого отдела ЧК… Они с генералом Туровым мне в камере прямо настоящую школу устроили. Почище станичной. Математика, география, история… Только это все быстро кончилось.
      Сашка замолчал, сосредоточившись на управлении конем: повозки спустились к самой воде.
      — Понятно, — вздохнул Нижниченко. Чего уж тут не понять: в двадцатом году в ЧК подолгу не сидели. Одно из двух: либо на свободу, либо — на расстрел.
      Мирон и Балис давно уселись по сторонам от мальчишки и с интересом слушали его объяснения. Морпех при этом не забывал время от времени внимательно оглядываться по сторонам, готовый при малейшей опасности поднять тревогу, но граница между государствами была на удивление спокойной. Ничего не вызывало подозрений ни на водной глади, ни в лежащей за нею холмистой равнине, на которой не видно было ни одного огонька — совсем как в окружающей северо-сибирские города тундре, ни в звездном небе. Повозки, между тем, уже спустились к самой реке. Еще минута — и Йеми уверенно направил своего коня прямо в воду. Вокруг колес вскипели небольшие бурунчики. Сашка стремился править точно вслед первой повозке: он знал, что даже небольшое отклонение на переправе чревато крупными неприятностями. Взрослые старались его не отвлекать, но продолжали начатый разговор.
      — Наромарту я, конечно, доверяю, — размышлял Балис. — Он не враг — это точно. Но слишком уж много вокруг него таинственности. И чем больше он пытается объяснить — тем ещё непонятнее всё становится.
      — Вы просто еще пока всё воспринимаете через свой прошлый опыт, — не поворачивая головы, сказал Сашка. — Как только научитесь не пытаться тут же вспомнить подобное — сразу все станет легче. Со мной ведь тоже так было.
      — И долго ты привыкал? — поинтересовался Мирон.
      — Точно не скажу, я же не думал, что это важно… Несколько месяцев…
      — В том-то и беда, что нету у нас этих месяцев, — вздохнул Нижниченко. — Нам сейчас надо разобраться, что тут такое творится. Серёжа и Анна-Селена не могут так долго ждать, пока мы освоимся…
      Казачонок легонько пожал плечами, давая понять, что все идеи, которые у него были, он уже высказал, и добавить ему нечего.
      — Так что, Балис, придется нам перестраиваться быстрее.
      — Не люблю это слово — "перестраиваться"…
      — Разве в слове дело?
      — Слово-то, конечно, не виновато, только его так испоганили, что слышать тошно.
      — Ладно, не будем спорить, — примирительно улыбнулся Мирон. — Меняться нам придется — и быстро. Такая формулировка устраивает?
      — Вполне. Теперь только еще бы определиться — как.
      Повозки уже заехали далеко в реку, но вода едва доставала до тележной чеки.
      — Во-первых, ничему не удивляться, ничто не считать невозможным, — размышлял вслух Нижниченко. — Все, что таковым кажется — выяснять с Наромартом, он в этом разбирается лучше всех нас. Ну, а во-вторых, раз уж мы в этот мир попали, то надо к нему приглядываться и решать потихоньку, в каком качестве мы в нем существовать сможем. Или же выручим ребят — и рвать отсюда будем. Саша, ты ведь обратно на Тропу можешь нас вывести?
      — Не могу.
      — Почему?
      — Не умею. Я знаю, что Тропа меня рано или поздно сама найдет, но вот когда — понятия не имею.
      — Тогда — тем более надо к местным порядкам приспосабливаться, где-то легализовываться. Тебе-то легче будет…
      — Это чем же? — искренне удивился Балис.
      — Всегда можешь податься в воины. С твоей подготовкой наверняка карьеру сделаешь. А мне — куда деваться?
      — В советники царские, — смеясь, предложил Гаяускас. — С твоим-то аналитическим умом, да не стать визирем…
      — Визири — это в Средней Азии были. А эти места и их обитатели мне ощутимо Южную Европу напоминают. Греция, Болгария… Обратил внимание, одежда на этих тигрицах — почти с картинок про Древнюю Грецию?
      — Знаешь, — признался Балис, — я в античной истории как-то не силен. И про одежду в Древней Греции помню только то, что её жители зачастую вообще без одежды обходились. Статуи греческие у нас в Эрмитаже или в Павловском дворце посмотришь — никаких одежд.
      — Да я в истории тоже не очень. Но книжки иногда приходилось почитывать. Тем более у нас в Крыму все же раскопки. Херсонес, еще кое-что. Мне по должности приходилось все это курировать, с археологами общаться. В общем, поверь мне: тут явно Элладой отдает.
      — Верю. Хотя, когда в восемьдесят восьмом мы на "Михаиле Кутузове" в эту Элладу заходили — там женщины почему-то были иначе одеты.
      — Это, Балис, не Эллада, это уже Греция. Так же как Севастополь — это не Херсонес.
      — Да пошутил я… Лучше скажи: что следует из того, что на них греческая одежда? Думаешь, мы попали в прошлое?
      В ответ Мирон указал на небо, украшенное двумя спутниками, один из которых имел явно меньшие размеры, нежели Луна.
      — Это не прошлое. Это действительно совсем иной мир. Но если его жители похожи на греков, возможно, мы сможем прогнозировать их поведение… Эх, мне бы сюда интернет провести…
      — Что провести? — не понял Гаяускас.
      — Интернет. Всемирная информационная сеть.
      — Всемирная?! Однако, меньше чем за десять лет мир здорово изменился…
      — Так ведь — прогресс. Хотя, интернет уже существовал и в твое время. Правда, в зачаточном состоянии, но потом быстро развился. Представь — компьютер в каждой конторе и почти в каждом доме. По крайней мере, в городах.
      — Ну, в этом ничего удивительного. В «Аган-нефти» у меня был рабочий компьютер, вообще говоря — полезная вещь. А вот какой смысл домой покупать? Хотя, была бы жива Кристина, могла бы на нем в игры играть. Только ведь дорогие они, заразы, больше двух тысяч долларов.
      — Это сначала были дорогие, потом подешевели. В конце девяностых можно было купить приличный компьютер долларов за пятьсот-шестьсот… По крайней мере — на моей Грани. Так вот, представь, что все компьютеры объединены в единую сеть — по всей Земле.
      — Каким же это образом? Сеть — значит провода тянуть надо, это я тоже в Радужном наблюдал.
      — Провода давно протянуты — телефонные. А там, где большой трафик, проложили специальные кабели, это окупается. Опять же, через спутники можно вести передачу. В общем, сеть действительно получилась всемирная. В первую очередь её используют для переписки: электронная почта, чаты…
      — Чаты? Chats? Так сказать, место для разговоров?
      — Верно. Способ общения по интернету, как это у них называется "в реальном времени". Серьезно, это здорово: ты сидишь, скажем, в Севастополе, а собеседник — в Киеве. Или в Москве, в Тель-Авиве, в Вашингтоне — неважно. Ты печатаешь — они почти сразу читают. Удобно…
      — Эх, нам бы этот интернет в семьдесят шестом…
      — Ага, да ещё чтобы между Гранями работал… Но это не единственное его применение. Все информационные агентства сваливают туда свои новости. Масса объединений по увлечениям: филателисты, нумизматы, болельщики футбольные. Политические партии. Но, главное, ученые предоставляют профессиональную информацию. Например, по истории Древней Греции — наверняка есть масса полезных сведений. Можно отыскать и мифы, и быт, и военное дело — все, что до нашего времени сохранились. И сочинения философов тогдашних — Платона, Аристотеля, кто там у них еще был… Конечно, и работы современных историков.
      — Занятно было бы посмотреть, — согласился Балис.
      — Но раз нет, значит, обойдемся и без этого. В конце концов, умение работать с информацией всё же важнее, чем обладание ею. Сами выясним всё, что нам нужно.
      — Почтенный Йеми, а не мог бы ты побольше рассказать мне о магии в твоем мире? Ферлина упомянула о какой-то катастрофе…
      После переправы через реку они ехали по вьющейся среди холмов Торопии проселочной дороге. Женька залез внутрь повозки и вернул плащ Наромарту, но возвращаться в свой фургон не стал, остался с эльфом и кагманцем.
      — Это была не какая-то катастрофа, а Катастрофа, изменившая весь мир, — Йеми на минуту замолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжил. — Вообще-то лучше бы было поговорить про это с волшебниками, но где же их здесь взять. А кое-что тебе непременно надо знать уже сейчас. Конечно, хорошо бы это рассказать всем, да времени у нас уж больно мало. Только доедем до города — светать начнет, ворота откроются. Так что слушай внимательно, потом своим друзьям расскажешь.
      Давно это было, тогда еще Кагман, Торопия и Прунджа были одной страной, которой правил господарь Улидус Короткий, прозванный так за свой рост.
      — А сколько лет прошло с тех пор? — полюбопытствовал черный эльф.
      — Так в наших краях не принято на лета или вёсны мерить. А по имперскому счёту это было примерно триста двадцать — триста пятьдесят вёсен назад. Где-то так. Точнее — в летописях смотреть надо. Если хочешь, замолвлю за тебя словечко в городском книгохранилище, когда в Кагман вернемся. Может, и найдешь чего. А если нет, то надо будет в столицу ехать…
      Ладно, это потом. Так вот, в то время, буквально за несколько дней, вдруг ослабела магия. Очень сильно. Маги утратили большую часть своего могущества. Но тяжелее всего пришлось тем существам, у которых магия была в природе. Например, тигрицы-оборотни до Катастрофы были неуязвимы для оружия, разве что только для серебряного или заговоренного. А сейчас их можно убить хоть деревянным колом. Или вот драконы. Говорят, раньше они выдыхали пламя или ядовитый пар, метали молнии, плели чары, а с тех пор они ни на что подобное не способны. Всего лишь огромные ящерицы с крепкой чешуей, да острыми когтями и зубами. Ну, хвостом еще могут ударить так, что все ребра переломают. Только кто же с ними будет в рукопашную драться, ежели стрела Каррада почти всегда попадает в цель и убивает наповал?
      Да еще и погода вдруг совсем вразнос пошла. То засуха, то ливни. Ураганы, землетрясения. На острове Пилея, тоже во владения господаря входил, вдруг вулкан проснулся, город Абак в одну ночь разрушил. Почти никто и не спасся. И так по всем землям, по всей нашей Вейтаре.
      И вот тут, словно из-под земли, и выползли отцы инквизиторы. И стали повсюду учить, что это, мол, боги гневаются на людей за то, что те неправильно живут. Заодно и объясняли как правильно: всех, кто не люди — под нож или в рабство, ибо человек — высшее существо и негоже ему с другими народами, как с равными, жить. Магов — тоже к ногтю, богам, дескать, магия неугодна, если ей начнется заниматься всякий человек по своему усмотрению. Каждый колдун, мол, должен быть у господина на учете и служить только ему, верой и правдой. А если свободы возжелает, или господина в чем обманет, то такого колдуна надобно объявить чернокнижником и казнить. В-третьих, во всем у них виноваты стали вольнодумцы. Те, кто либо не тех богов почитают, либо тех, но не так, как надо. Таких, понятное дело, больше всего оказалось. Книгочеи, целители, мастеровые люди… Столько народу погибло, страх.
      — А нормальные-то люди куда смотрели? — возмущение Наромарта достигло предела.
      — Нормальные, — усмехнулся Йеми. — Спервоначалу они этих инквизиторов, понятно, гнали прочь. Некоторым рожи чистили, а кого и на рогатину поднимали. Да только те не унимались. Да и потом безнаказанно пограбить ближнего своего — это большой соблазн. Маги, хорошие мастера — народ не бедный, и инквизиторы щедро одаривали награбленным имуществом своих верных…
      Йеми на мгновение прервал рассказ, подбирая подходящее слово.
      — Псов, — подсказал ему Женька.
      — Ну, уж нет, — не согласился кагманец. — Псы не способны на такую жестокость. Так ведут себя только те, кто обладает разумом, но не ведают ни совести, ни жалости. Эти сразу пошли за инквизиторами, а за ними уже и остальные: не забывайте, время было тяжелое, а люди — озлобленными. Да и к тому же у инквизиторов с самого начала откуда-то была куча денег, а недостатка в неразборчивых наемниках, готовых продать свой меч тому, кто больше платит, какие бы гнусности им затем ни поручали, на Вейтаре никогда не было. Да что там наемники, многие знатные господа продавались, да ещё и побыстрее, чем иная…
      Тут Йеми снова оборвал рассказ, подумав о том, что мальчику ещё рановато знать некоторые стороны жизни. А потом продолжил:
      — Так вот, эти знатные господа, во многих местах возглавили выступление ведомых инквизиторами погромщиков. Королевская власть ослабела по всем странам, многие аристократы предавали своих владык и объявляли себя королями в своих владениях. В другое время владыки бы жестоко покарали изменников, но тогда у них просто не было на это сил. Как раз в те дни умер господарь Улидус, и страна распалась. Его младший брат, Курьян Несчастный, пытался удержать Торопию, но потерпел несколько поражений и смог сохранить под своей властью только Кагман. Да и из Кагмана-то его дважды изгоняли, за что и прозвали Несчастным. Это уже потом сын Улидуса, Колотон Крыса, вернул престол себе и законной династии.
      К тому времени стихия прекратила буйствовать, вроде жизнь начала налаживаться, да только выяснилось, что перебили чуть ли не всех мастеров. А тех, кого не перебили, инквизиторы свезли в Мору. Там у них вроде как штаб-квартира была: король Моры их первым признал и дал им большие вольности. В ответ Орден поддерживал все его войны, к концу этого смутного времени король Матиций увеличил свои владения раз восемь и провозгласил себя Императором. А его наследники продолжили захватывать страну за страной. Вот уже и Торопия — часть Империи, а ведь отсюда до столицы — очень далекий путь. Если двинуться не спеша, то в Море окажешься незадолго до Илока. Сопротивляться Империи очень тяжело: войска у них больше, чем можно себе вообразить, да лучшие мастера — в Море. Благородные лагаты и сеты вооружены железным оружием, а, например, у нас в Кагмане по железу почти никто работать не умеет, про черную бронзу я вообще уж молчу. В годы Луканя Доброго был в Приге кузнец, что сумел секрет черной бронзы разгадать, но не сказал никому, денег хотел побольше заработать. А вскоре его и зарезали. Убийц поймали и повесили, а заплатил им за убийство чужой человек. Говорят — инквизитор заезжий.
      — Заезжий? — переспросил Наромарт. — А что, в Кагмане инквизиторы постоянно не живут?
      — Нет, их еще господарь Крыса выгнал, уж очень они его разозлили. Да толку-то? Жрецов же не выгонишь, а у инквизиторов, считай, в каждом храме и стол и дом…
      — Почему?
      — Потому, что они выполняют волю богов. По крайней мере, так говорят жрецы. А люди… Люди боятся, что оскорбленные боги нашлют на страну несчастья, поэтому ходят в храмы.
      — Ваши боги такие злые?
      — Говорят, что когда-то, ещё до Катастрофы, в нашем мире были и добрые боги, и тогда злые не смели вторгаться в жизнь дальше положенного им предела. Но они объединились и уничтожили добрых. И теперь нас некому защитить от их гнева. Мы можем только приносить им жертвы, чтобы умилостивить их. По крайней мере, так учат в храмах. У нелюдей есть свой бог, но, судя по тому, как они живут, не очень-то он может их защитить. Как и Иссон…
      — Кто такой этот Иссон?
      — Бог. Бог, в которого я верю. В него верят очень немногие.
      — Почему?
      — Потому что не так уж давно он был человеком. Чуть больше двухсот весен назад по имперскому счету. Простым человеком, горшечником в городе Кенапе. В какое-то время он сделал делом своей жизни помощь и защиту тем, кто в них нуждается. Сначала его просто считали чудаком. Потом отношение к нему изменилось: у него появились ученики и последователи, но появились и враги. Всё оттого, что, наставляя тех, кто хотел получить его совета, он учил их не бояться богов. Он говорил, что сила злых богов велика, но не способна заставить человека совершить дурной поступок, если он сам этого не захочет. Жрецам это совсем не нравилось. Кроме того, он говорил, что не должно помыкать нелюдями, что Вейтара — общий дом для всех, кто на ней живет, и что сражаться можно только для защиты своего очага, своего города, своей страны или для помощи слабейшим, но не для захвата чужих земель или чужого имущества. Это не понравилось инквизиторам.
      Иссона дважды пытались убить наемные убийцы, но это им не удалось. Тогда инквизиторы добились его изгнания из города, но это только прибавило ему славы. На беду, вскоре он поселился в Лагурии, которую почти тут же захватили войска Императора. Ученики сумели устроить ему побег, а в холмах близ города собралось огромное войско, воодушевленное его призывами. Говорят, в нем бок о бок сражались люди и орки, гномы и минотавры… Но императорские легионы в кровопролитном сражении разбили Армию Свободных, после той битвы Иссона никто не видел. Но остались его последователи, люди и нелюди, которые помнят его слова и стараются воплотить их в жизнь.
      — Достойное учение, на мой взгляд, — заметил черный эльф. — Но если Иссон — бог, то его священники должны получать от него силу и творить чудеса.
      — И они получают её. Но те, кто не верят, говорят, что это — не чудеса, а результат магии или мысленного воздействия. Среди адептов Иссона на самом деле много магов и псиоников. Ведь инквизиция жестоко преследует и тех и других.
      — Кто такие псионики? — не понял Женька.
      — Это те, мозг которых может устанавливать контакт с другими разумами… И еще некоторые вещи. Например, некоторые из них способны предвидеть будущее, передвигать предметы.
      — Понятно, — кивнул подросток. — У нас таких называют экстрасенсы. А Балис бы сказал, что все они — выдумщики и шарлатаны.
      Наромарт вздохнул.
      — Балис очень уж упрощенно воспринимает мир. Меня это очень сильно удивляет.
      — А меня — нет, — сообщил мальчишка. — В нашем мире большинство такие, как он. Потому что чудес у нас не бывает.
      — Бывают в вашем мире чудеса, — не согласился Наромарт. — Ты сам рассказывал.
      "Что и требовалось доказать", — подумал Йеми. Мало того, что все незнакомцы не принадлежат Вейтаре, они ещё и попали сюда из разных миров, и знают друг о друге не так уж и много.
      — Сказки нашего мира я рассказывал, — отмахнулся Женька. — Сказки. В них бывает всё. А вот в жизни никаких чудес нет. Поэтому большинство людей ни во что не верят.
      — И в богов? — ужаснулся Йеми.
      — Ну, как сказать… Храмов много, и люди в храмы ходят. Только вот в книгах учат одной вере, а ведут себя люди совсем по-другому. И все это видят.
      — А разве боги не наказывают тех, кто прикрывается их именем? — недоверчиво спросил эльф.
      — А кто их разберет? Священники говорят, что наказывают. Только как это проверишь? Вот Зуратели — боги наказали или оно само случилось?
      — Трудный вопрос, — согласился Наромарт. — Понимаешь, боги могут действовать непосредственно, а могут — через нас. Мы им молимся, они — направляют наши поступки.
      — А проще можно? — с явным раздражением спросил мальчишка. — Когда ты отправился бороться с Зуратели — это твой поступок — или воля Элистри? Или вот когда Йеми помогает кому-то, это сам Йеми — или его Иссон?
      — Мы в таких случаях вместе…
      — А сам ты можешь сделать что-то хорошее? Без Элистри?
      — Ты не понимаешь, Женя. Это бессмысленный вопрос. Я не могу быть без Элистри. Если я остаюсь без неё, то уже перестаю быть собой.
      — Значит, сейчас ты — не ты? Сам говорил, Элистри нет в этом мире, значит, она тебя покинула.
      — Она со мной. Она всегда со мной. В этом мире нет её могущества. Но вера — не торговля. Я служу Элистри не потому, что она дает мне силы, а потому, что хочу идти её путем.
      — Тебе определенно надо поговорить со священниками Иссона, — убежденно заявил Йеми. — Сейчас ты почти повторил его слова. Он учил, что тем, кто говорит о том, что бог покинул его, нужно заглянуть в свою душу и поискать бога там: не окажется ли, что они сами покинули бога. Если в душе нет веры, то сколь бы ни было велико могущества бога, он не сможет вести за собой эту душу. Но только пока мы не вернулись в Кагман, не вздумай проповедовать свою веру.
      — Это не понравится инквизиторам?
      — Не только. Инквизиторам не понравится, что проповедуется чуждая вера, и что её проповедует нечка. Но есть ещё и стражники, которым не понравится проповедующий раб.
      — Я тебя понимаю Йеми. Скажу так: я не намерен специально собирать вокруг себя народ и читать ему проповедь. Но если кто-то, как сейчас, сам захочет узнать о моей вере, то мой долг священника рассказать ему всё как можно подробнее и понятнее.
      — Ну, в таком случае я за тебя спокоен, — усмехнулся кагманец. — В Торопии вряд ли кому в голову придет расспрашивать о вере чужого раба. Это не в местных обычаях.
      Темные силуэты стен Плескова они увидели ещё до рассвета. Впрочем, оказалось, что Йеми именно на это и рассчитывал. По его предложению повозки остановились в фисташковой рощице примерно в трети сухопутной лины от города — на импровизированный военный совет.
      — Сначала надо узнать новости от Сибайи, — объяснил кагманец своим спутникам. — Они преследовали похитителей до города и должны хоть что-то о них узнать.
      — А как они нас найдут? — поинтересовался Женька.
      — За этим дело не станет, — улыбнулся купец. — Ушастика они почувствуют даже за пару лин. Так что скоро здесь будет кто-то из них. А пока что, давайте обсудим наши планы.
      — Наши планы очень зависят от того, что расскажут твои… — Мирон замялся, подыскивая подходящее слово.
      — Сограждане, — подсказал Йеми.
      — Да, сограждане. Если мы на что-то настроимся заранее, то будет трудно себя переубедить, даже если ситуация будет требовать иного решения.
      — Тогда, полагаю, пора выслушать сограждан, — предложил Наромарт. И, обернувшись в темноту деревьев, негромко позвал: — Курро, выходи. Что ты прячешься?
      Из фисташковой чащи с шумом выбрался крупный мужчина. Это и впрямь был Курро, босой, одетый в серую полотняную рубашку и такие же штаны. Одежда явно была позаимствована с чужого плеча, причем её прежний хозяин дородностью до тигра-оборотня явно не дотягивал: и рубаха, и штаны при каждом движении трещали по всем швам и грозили вот-вот лопнуть.
      — Как же ты узнал, что я здесь? — изумленно спросил он у Наромарта.
      — Услышал, — с улыбкой ответил целитель и поднес левую руку к единственному уцелевшему уху.
      — У тебя хороший слух, парень, — одобрительно кивнул тигр-оборотень и повернулся к Йеми. — В общем, так. Эти мерзавцы в городе. Мы гнались за ними до самых стен, но они сумели проскользнуть внутрь.
      — Как они это сделали?
      — Там недалеко был подземный ход…
      — Был?
      — Они его за собой обвалили, — виновато развел руками толстяк.
      Йеми между тем сосредоточенно обдумывал услышанное. Это были не такие уж и плохие новости. Подземные ходы из города за стены контролировало сообщество плесковских воров. Воспользоваться ими без ведома и согласия сообщества было никому не под силу. А значит тот, у кого есть знакомство в кругу авторитетных воров города, легко мог узнать, кто были похитители. Надо ли говорить, что знакомства у Йеми были, очень даже серьезные знакомства. Вот только хвастаться этим перед пришельцами из иных миров ему совсем не хотелось. Выходит, ему теперь надо найти благовидный предлог, чтобы от них отвязаться… Ну, за этим дело не станет — предлог, можно сказать, сам на язык просится. Только не надо торопиться его пускать в ход, хорошо бы самих путников подвести к тому, что им лучше в город не входить… пока сам Йеми их не позовет.
      — Значит, они спрятались в городе…
      — Да, а нас Сибайя разделила на три отряда, каждый из которых наблюдает за своими воротами. Будь уверен, Риону они мимо нас никак не смогут провести.
      — Не сомневаюсь, — проворчал кагманец. — Только, смотрите, чтобы кто-нибудь из проживающих вблизи от города не заметил слишком больших кошек.
      — Тебе бы только всех учить, — обидчиво протянул оборотень.
      — Что делать, Курро. Разве я виноват в том, что ты шастаешь по чужим дворам и таскаешь одежду?
      Толстяк широко ухмыльнулся.
      — Это у вас, людей, ходить в натуральном виде считается неприличным. Когда-то давно я тоже так думал, но, пожив тигриной жизнью, поменял своё мнение. Но к чужим предрассудкам нужно, по возможности, относится с пониманием… К тому же, если тебя я знаю давно, то как бы восприняли мою наготу твои друзья, я даже не могу предположить. Вдруг бы их это оскорбило?
      — С чего это ты взял, что я буду не один?
      — Эти ребята не похожи на тех, кто предоставят разбираться с похитителями их детей посторонним людям, — снова ухмыльнулся Курро. — Или я ошибаюсь?
      — Ты абсолютно прав, — заверил его Наромарт.
      — То-то же, — довольно заключил тигр-оборотень. — Ладно, хватит болтать. Я пошел к своим, а то уже светает.
      И вправду на востоке уже алела узенькая, но яркая полоса, предвещавшая восход дневного светила.
      — Передашь что-нибудь для Сибайи?
      — Я отправлюсь в город и узнаю, что и как. Где вас искать?
      — Уж точно не среди этих благоухающих фисташек, — кажется, толстяк только и делал, что улыбался. — Ближе к городу будет оливковая роща, там и ищи.
      — Хорошо. И еще раз прошу, будьте осторожнее. Не нужно лишний раз дразнить Империю.
      Коротким кивком показав, что он осознает всю серьезность ситуации, толстяк скрылся в зарослях.
      — Едем в город? — спросил Женька.
      Йеми утвердительно кивнул, но этот жест никого уже не ввел в заблуждение: все уже поняли, что таким образом в Кагмане обозначают несогласие.
      — Всем нам там делать нечего. Вы легко можете попасть в неприятности, поскольку не знаете здешних нравов, а мне некогда будет за вами следить: я должен буду искать детей.
      — Йеми прав, — поддержал купца Мирон. — Всем нам и впрямь там нечего делать. Но трое из нас в своем мире занимались именно тем, узнавали секреты чужих стран и чужих армий.
      — Трое?
      — Да, трое. Балис, Саша и я.
      Кагманец одарил подростка взглядом, наполненным интересом и уважением. Про Мирона он догадывался давно, молчаливый верзила в оксенском берете мог оказаться кем угодно, но вот от мальчишки ожидать подобного умения в голову не приходило. Хотя, сам Йеми в его возрасте имел за плечами четыре похода, но ведь таких как он, Пауков Господаря, всего восемь. Так уж исстари повелось в этих краях: восемь старших боляр — зримая опора трона, восемь их вторых детей — опора невидимая.
      — И вы втроем хотите идти в город?
      — Нет, втроем мы пойти не можем. В этом случае здесь останутся только Наромарт и Женя. По нашей легенде — раб и слуга. Мне это кажется подозрительным.
      Йеми одобрительно помотал головой: Мирон снова рассуждал именно так, как это делал бы на его месте сам Йеми.
      — Это действительно подозрительно. Значит?
      — Значит, в город пойдут только двое из нас. Саша и я.
      — Почему ты? — возмутился Балис.
      — Потому что ты — в первую очередь специалист по силовым действиям, а там понадобится собирать и анализировать информацию. Это — моя работа.
      — А если ты покажешься кому-то подозрительным со своими вопросами, и тебя попытаются арестовать?
      — Не серьезно.
      — Надо просчитывать все варианты. Это профессионализм.
      — Балис, профессионал — это не тот, кто шепчет там, где его заведомо не подслушивают.
      — Профессионал всегда помнит, что случаи бывают разные, — процитировал Балис одно из своих преподавателей, которого весь курс сначала тихо материл за въедливость, а потом, как водится, искренне уважал, за то, что тот сумел накрепко вбить в курсантские головы серьезное отношение ко всем составляющим воинской службы, какими бы мелкими и рутинными они порой не казались. И еще за то, что не уставал напоминать о том, что главная забота командира — обеспечить максимальную безопасность себя и своих подчиненных, насколько это возможно. В мирное время это помогало избегать глупых несчастных случаев и нелепых потерь на учениях. Когда мирное время кончилось — эти уроки стали спасать жизни.
      — Пустой спор, — раздраженно сказал Нижниченко. — Конечно, риск есть, но он очень невелик.
      — Риск довольно велик, — возразил Йеми. — Человек в совершенно неизвестной одежде всегда привлекает внимание. Тебя могут задержать сразу у городских ворот.
      — Я бы мог накинуть плащ Наромарта, — предложил Мирон уже не столь уверенным голосом.
      — Во-первых, сразу видно, что плащ с чужого плеча: он тебе слишком длинен. Во-вторых, что ещё хуже, этот плащ заставляет подозревать в своём хозяине чародея. А к чародеям в Империи особого доверия люди не испытывают. Поэтому, лучше мне пойти в город одному.
      — Почему одному? — удивился Саша. — А мне-то что пойти мешает?
      — Тоже одежда, — терпеливо ответил Йеми. — Я уже объяснял, что меч носят только лагаты, и…
      — Рапиру и кинжал я оставлю здесь, — прервал его подросток.
      — Хорошо, пусть так. Но одежда остается незнакомой.
      — Одеждой мы можем поменяться с Женей. Вы же говорили, что такую одежду, как у него, здесь знают.
      — Да? А меня спросить забыл? — раздраженно отреагировал тот.
      — А что? — искренне удивился Сашка. — Я же не для забавы. Надо ведь узнать, что с малыми сделали.
      — А то без тебя не узнают…
      — Ты что, не понимаешь, что им, — подросток кивнул на потерявшихся от такого нахальства Мирона и Балиса, — идти нельзя? Если ты мне не дашь одежду, то Йеми придется идти одному. В любом случае, у него уйдет больше времени, чтобы всё выяснить.
      — Ага, а ты у нас прямо как… — тут Женьке захотелось назвать кого-нибудь из пионеров-героев, толстенную стопку книг о которых он как-то во время субботника перетаскивал из бывшей пионерской комнаты в школьную кладовку. Раньше, когда в школе учились Женькины папа и мама, пионерами должны были быть все школьники. Но, после того как распался Советский Союз, быть пионером стало сначала необязательно, а потом и совсем ненужно. Пионерская организация быстро и тихо отмерла. Кое-где остались отдельные отряды, но в Женькиной школе красных галстуков никто не носил. От былых времен осталась только пустующее помещение пионерской комнаты. Вот её-то директор школы и решил переоборудовать под компьютерный класс, когда по спонсорской программе от знаменитой компьютерной фирмы DEC школа получила сервер и десяток рабочих станций. Пионерский же реквизит сначала кто-то даже предложил снести на помойку, но директор сказал, что историю надо уважать, какой бы она ни была. Вот и отрядили второй «Б» в полном составе на перенос горнов, барабанов, красных флажков, книжек и всего прочего до лучших времен в кладовку. В награду за работу ребятам достались значки в виде красных пятиконечных звездочек с портретом кудрявого мальчишки в центре. Руководивший разборкой комнаты техник Рома объяснил ребятам, что этот мальчишка — сам главный коммунист Ленин, такой, каким он был в детстве, а такие значки с его портретом раньше носили самые младшие коммунисты, Женькины ровесники, которых звали «октябрятами». Женька, хоть и удивился, но в правильности объяснения не сомневался: Рома был коммунистом и о Ленине должен был знать всё. Кстати, он к себе в радиорубку прихватил бюст Ленина, правда, такого, каким его знал каждый киевский мальчишка: лысого и бородатого. Ещё бы не знать: Ленину в городе было целых два памятника: один на Майдане у гостиницы «Москва», а другой — в начале бульвара Шевченко. Папа рассказывал, что когда Женька был совсем маленьким, у этих памятников постоянно митинговали какие-то (папа-то знал, какие, это Женька уже забыл) люди, требуя их снести. Но к требованиям этих людей никто не прислушивался, и, в конце концов, им просто надоело митинговать, когда никто на них не обращал внимания. Вот и остались в городе два памятника взрослому Ленину, совсем непохожему на кудрявого веселого мальчишку с маленькой октябрятской звездочки.
      Но сейчас фамилии этих пионеров-героев куда напрочь вывалились из памяти, и Женька не нашел ничего лучше, чем брякнуть:
      — … как Брюс Виллис. Придешь — и всех спасешь.
      — Не знаю, кто такой твой Брюсвилис, но ты говоришь ерунду, — похоже, Сашка не ожидал возражений от Женьки и, столкнувшись с ними, сильно разозлился. — Прежде чем их спасать, надо узнать, что с ними и где они.
      — Мне кажется, что Саша прав, — Наромарт понял, что назревает скандал, и решил вмешаться. — Ему стоит пойти в город вместе с Йеми.
      — Одному? — нахмурился Мирон.
      — Ваше Превосходительство, господин генерал, — при этом обращении Женька, прикрыв рот ладонью, расхохотался. Не то, чтобы демонстративно, просто уж больно непривычно было слышать такие слова. Одно дело, когда так говорят в каком-нибудь стареньком кино о революции. И совсем другое дело, когда это говорит твой ровесник, да еще и на полном серьезе. Но Сашка не обратил на Женькин смех никакого внимания.
      — У меня семь выполненных боевых заданий по оперативной разведке. Четыре раза ходил в одиночку.
      А потом добавил:
      — А если считать нашу встречу, то пять раз.
      Мирон непроизвольно поёжился: чем дальше оставалась та беседа в самолете, тем больше хотелось её никогда не вспоминать. Хотя, конечно да, Сашка, несмотря на свой возраст, — наверняка хороший полевой разведчик. Только вот даже самого хорошего полевого разведчика страшно отправлять в неизвестность: без хоть какой-то легенды, без страховки… Без ничего, по сути.
      — Ладно, — Мирон непроизвольно рубанул воздух правой рукой, — убедили. Спорить можно долго, только время не ждет. Пусть Саша попытается, если только Женя ему одежду даст.
      Маленький вампир тяжело засопел, словно самый обычный расстроенный мальчишка, и принялся расстегивать крючки жакета.
      — Рубашка тоже нужна?
      — Не нужна, — ответил Йеми. — И штаны можно оставить. А вот обувь лучше поменять.
      — А такую одежду, как у Жени, можно в городе купить? — поинтересовался у кагманца казачонок.
      — Вряд ли, — с сомнением кивнул головой купец. — Такую одежду носят в Клевоне, здесь, в Торопии, её никто не шьет.
      — Я тебе местную одежду куплю, — пообещал Сашка, натягивая жакет. — Черт, тесный какой…
      — Ага, на какие шиши? — как мог ядовито поинтересовался Женька, стягивая с ноги сапог.
      — А это уже моя забота.
      — Нет уж, никакой самодеятельности, — строго потребовал Мирон. — Йеми, можешь выделить деньги на одежду для ребят?
      Порывшись в подвешенном к поясу кожаном кошеле, кагманец вынул пару крупных монет и протянул их казачонку.
      — Два гексанта, по полдюжины ауреусов в каждом. Этого хватит с большим запасом. Только смотри, не потеряй.
      — Не потеряю, — усмехнулся Сашка, но тут же его лицо изумленно вытянулось: — А где же тут карманы?
      — А их тут нет, — с наигранным равнодушием ответил Женька.
      Сашка хмыкнул и сунул деньги в карманы штанов.
      — Пистолет бы ему, на всякий случай, — вполголоса произнес Нижниченко. — Жаль, что у меня не было при себе табельного оружия.
      — Вот, держи, — капитан протянул подростку ПМ. Мирон от неожиданности даже не понял, откуда пистолет появился в руках у Балиса. А тот уже выгреб из кармана магазин. — Стрелял когда-нибудь из пистолета?
      — Стрелял из браунинга и маузера. Но они совсем другие.
      — А из кольта?
      — А разве бывают кольтовские пистолеты? Я только револьверы встречал.
      — Попадаются, — улыбнулся Балис. — Пистолет Кольта образца тысяча девятьсот одиннадцатого года в царской армии офицерам разрешалось приобретать за свои деньги и использовать как табельное оружие.
      — Э-э-э… — Мирон напряг память. — Да там вроде много что разрешалось. Я вот забыл уже давно. А ты то с чего об этом помнишь?
      — Хотя бы с того, что именно этот кольт послужил Токареву прототипом для ТТ. Убедительная причина?
      — Убедительная, — согласился Нижниченко.
      — Ладно. Саша, смотри внимательно. Это — предохранитель… В магазине восемь патронов, вынимается и вставляется он вот так… Курок… Кнопка затворной задержки… Патрон в патроннике…Дальше двадцати пяти метров — даже не пытайся…
      — Двадцати пяти метров? — такое указание расстояния мальчишку серьезно озадачило. — А сколько метров в сажени, я подзабыл?
      — Для простоты считаем, что два, — помог Мирон, видя, что Балиса вопрос казачонка поставил в тупик. — Итого, прицельную дальность принимаем за двенадцать саженей.
      — Спасибо. Теперь — прицел. Целиться надо немного ниже, чем хочешь попасть…На прицельной дальности — примерно… на пол головы ниже. И учти, что спуск мягкий, ненароком ногу себе не прострели.
      Пока его спутники обменивались соображениями на своём родном, совершенно незнакомом Йеми языке (хотя как сказать, чем-то их речь напоминала говор коренных обитателей Челесты), кагманец внимательно наблюдал за тем, что они делали. А посмотреть было на что. Сначала из загогулины, чем-то напоминавшей таинственное оружие Балиса, был извлечён металлический брусок. Затем из него на расстеленный платок воин выщелкнул похожие на вытянутые орехи металлические же цилиндрики. Ещё один «орешек» был извлечён из самой штуковины, в которой оказалось на удивление много движущихся частей. Все манипуляции сопровождалось щелчками и лязгом. Стало понятно, как следует пользоваться этой железякой: надо было, смешно отставив руку, потянуть за крючок в скобе до щелчка — Саша проделал это раза три. Это немного походило на арбалет, но именно «немного»: даже из маленького арбалета с вытянутой руки никто не стрелял: попадать было намного труднее, чем при стрельбе с упора (даже мастера стрельбы навскидку, которых Йеми за свою жизнь сумел повидать аж троих, упором при возможности никогда не пренебрегали). Потом «орехи» опять были спрятаны внутрь штуковины — этим уже занимался Саша. Наконец, видимо, завершив объяснения, Балис уже на морритском спросил мальчишку:
      — Всё понятно?
      Кивнув (Йеми уже понял, что этим жестом путешественники, подобно обитателям Большого Заморья, обозначали согласие), Сашка заткнул пистолет за брючный ремень. Одетый навыпуск Женькин жакет скрыл оружие от постороннего взгляда.
      Наблюдение за тем, как Балис обучает мальчишку пользоваться оружием, дало Йеми хорошую пищу для размышления. И всё же самым интересным было то, что на урок Балиса остальные чужестранцы смотрели, как будто видели такое в первый раз. Кроме Мирона, который, по-видимому, понимал всё происходящее и даже дал какое-то разъяснение.
      — Это что такое было? — на всякий случай поинтересовался кагманец по окончании урока.
      — Это было на случай, если его попробуют задержать, — туманно ответил Мирон, но Йеми не стал уточнять, только спросил:
      — Теперь всё? А то уже совсем рассвело, ехать пора. Вот-вот ворота откроют.
      И вправду, пока они разговаривали, алая полоска на востоке выросла чуть ли не до половины неба, редкие облака стали пунцовыми, а от деревьев в роще пролегли длинные тени, с каждой минутой обретающие всё большую четкость.
      — Так, мы подъедем немного вперед, до оливковой рощи, о которой говорил Курро, — решил Нижниченко. — Когда вы вернетесь?
      — К полудню обязательно дадим о себе знать, — заверил Йеми.
      — Хорошо. И вот что еще, Саша. Хочу тебя попросить об одной вещи: не надо ко мне обращаться "Ваше Превосходительство" — не привык я к этому.
      — А как надо обращаться?
      — По имени-отчеству. Вообще-то, у нас принято обращение "товарищ генерал", но это уже для тебя будет слишком непривычно.
      Сашка широко улыбнулся.
      — Это же надо придумать: генерал и «товарищ» одновременно. В нашем времени за такое точно бы в зубы дали. Хоть наши, хоть "товарищи".
      Мирон грустно кивнул:
      — Нет ничего хуже гражданской войны: одни бьют за то, что «товарищ», другие — за то, что «генерал»… Ладно, об этом поговорим, когда ты вернешься, времени у нас будет достаточно.
      — Обязательно, — серьезно кивнул казачонок. — Ну, мы поехали?
      — Давайте. Счастливо вам… И, осторожнее…

      Жельо-Себе-На-Уме проснулся, когда небо еще и не просветлело. Осторожно, чтобы не потревожить свою старуху, выбрался из-под набивного одеяла, натянул одежду и тихонько выскользнул из спальни. Вышел во двор, вдохнул свежий ночной воздух. Потер ладонью поясницу: с возрастом его все чаще беспокоили почки. Травяные отвары, которые готовила ему местная знахарка, бабка Хванга, помогали снять боли, но полностью излечить уже не могли. Годы, годы берут своё.
      Жельо вздохнул. Что ж, такова жизнь, и бороться с этим невозможно, да и не нужно. Каждому его доля. Старикам — доживать свой век в тепле и покое, ну, а молодым — зарабатывать на эти самые тепло и покой. Он, Жельо, свой покой заработал. И все же тосковал по тому времени, когда руки были крепкими, глаза — зоркими, и сам он заслуженно считался одним из самых лучших ловцов удачи на полуострове, да и во всей южной части Империи. Эх, где теперь те времена? Нет прежней остроты зрения, руки то и дело предательски дрожат, а молодежь уже и не помнит, каков был когда-то старик Жельо. Другие у них теперь герои.
      Ночной холодок забрался под рубашку. Старик еще раз вздохнул и направился в харчевню, у которой с его домом был общий двор. Пусть он давно отошел от дел, но чутье никуда не пропало, и опыт не позабылся. Жельо чувствовал, что Джеральд со спутниками вернется до рассвета. Или — не вернется вообще.
      Жаль если так. Толиец старику понравился, такого бы он с удовольствием в былые годы взял бы в свой отряд. Умен, нетороплив, рассудителен, спокоен. Смел, но осторожен. Умеет вести дела (именно Жельо свел Джеральда с плесковскими ворами, и тот довольно легко нашёл с ними общий язык). Наверняка отлично владеет оружием. Да, с таким можно пойти на рискованное дело… Можно было пойти раньше… Теперь уже все — Жельо свое отходил.
      В харчевне старик развел огонь в очаге, налил себе полкубка лагурийского вина, долил водой и поставил перед огнем — подогреться. Придвинул поближе к очагу табурет, и развалился у огня, опершись о спинку стола, потягивая теплое винцо и вспоминая былые годы и приключения.
      Сколько времени он провел в приятных грезах, сказать невозможно — клепсидры в харчевне "Полная чаша" не имелось. Прервал же его размышления громкий стук в дверь.
      — Сейчас, иду! — крикнул Жельо, поднимаясь со стула.
      Как он и предполагал, за дверью оказались Джеральд и его люди. Усталые, растрепанные, взволнованные. Трое наемников несли на плечах большие мешки.
      — С возращением. Вижу, Кель был к вам благосклонен, — приветствовал наемников хозяин харчевни.
      — Да не оставит нас Кель своей милостью и в дальнейшем, — ответил Джеральд.
      — Сейчас отдам вам ключи, — направился к стойке Жельо.
      — Вот что, у тебя есть что-нибудь покрепче вина?
      — Покрепче? — от удивления старик на мгновение остановился. — Найдется. Есть ракки, есть мастика.
      — Ракки парню плесни, — попросил Джеральд, кивая на чернокожего спутника.
      — Одну?
      — Одну. Сливовица?
      — За сливовицей идти надо. Здесь только лозовица.
      — Пойдет и лозовица.
      — Много ты понимаешь… Лозовица-то самая лучшая будет.
      Небрежно бросив на стойку ключи, хозяин привычно выставил деревянную чарку, затем достал из-под стойки небольшой бочонок и плеснул из него в чарку прозрачную жидкость.
      — Давай, пей, — наемник подтолкнул к стойке чернокожего юношу.
      Одного взгляда на того хватало, чтобы понять, что ему и впрямь нужно хлебнуть чего-нибудь крепкого: лицо было каким-то серым, губы — фиолетовыми, а руки мелко дрожали. Он как-то неуверенно потянулся к чарке, но Жельо отвел кисть в сторону.
      — Э, парень, без закуси тебе сейчас пить не стоит. Сядь, подожди, я сейчас соображу чего-нибудь.
      Кебе бросил растерянный взгляд на Джеральда, тот кивнул.
      — Садись, — а потом обратился к старику. — И вот что, Жельо, мы скоро уходим. Собери нам еды дней на пять пути. Сам понимаешь, такой, чтобы не испортилась.
      — Это можно, — кивнул хозяин харчевни.
      Тяжело опустившийся на табуретку юный волшебник остался в зале один. Наемники, забрав ключи, отправились с мешками наверх, а старик вышел на задний двор, где в пристроечке ночевал раб Ёфф.
      Этого раба старик выиграл в кости прошлой весной у городского ассенизатора Спарта. Естественно, по пьяному делу — кто же на трезвую голову примет ставку на раба, который из весны в весну копается в выгребных ямах? Но сделанного не воротишь, поэтому неожиданно свалившуюся на Жельо собственность пришлось отмыть и приспособить для прислуживания в харчевне.
      Растолкав Ёффа, старик объяснил рабу, какие именно продукты следует принести, и вернулся в харчевню. Юноша все так же сидел на табурете, уронив голову на стол. Жельо достал из продуктового шкафа большой кусок отварной баранины, солонку, пару стручков сладкого перца, прихватил чарку с лозовицей и поставил все это перед волшебником.
      — Давай-ка, парень, вонзи. И перчиком закуси.
      Кебе поднял бритую голову, поглядел на старика мутными глазами.
      — Давай, давай, — подбодрил его старик. — В ваших-то краях такого не попробуешь.
      Парень опрокинул в рот обжигающую жидкость, поперхнулся, закашлялся и тут же вцепился зубами в мясо. Заглотнул, почти не жуя, большой кусок, тяжело выдохнул, и только после этого захрустел красным перцем.
      — Что, полегчало? — поинтересовался Жельо.
      — О-о-о… Огненная вода. У нас такую только баба пьют.
      — Кто? — не понял хозяин. — Какие еще бабы?
      — Не бабы, а баба. Почтенные старики. А делают этот напиток из плодов финиковых пальм.
      — Эх ты, парень… Да разве же можно пальмовое пойло рядом с чистейшей лозовицей поставить? Это ж не ракки, это ж… слеза. Э, да что, тебе, молодому говорить. Вот поживешь с мое… Ладно, давай на мясо налегай, а то сомлеешь с непривычки.
      Кебе не заставил себя упрашивать и с жадностью накинулся на баранину, заедая свежим перчиком. Доесть угощение ему, однако, не удалось.
      — Эй, Кебе, ожил?
      Сверху на лестнице стоял Джеральд.
      — Да, рив Джеральд, — сразу откликнулся юноша. И тут же вскочил с табуретки, чтобы доказать, что ему и впрямь полегчало.
      — Тогда поднимайся сюда. Травы — твоя работа.
      В комнате наемники уже вытряхнули детей из мешков, и те забились в угол, настороженно глядя на своих похитителей. Только теперь Джеральд мог разглядеть пленников получше.
      Девочки были ровесницами, весен по десять каждой, но, скорее всего не сестрами: уж очень непохожи одна на другую. Первая — веснушчатая, рыжеволосая и зеленоглазая, а вторая, наоборот очень бледная, с васильковыми глазами и каштановыми волосами. Рыжая девчонка была одета в белый шелковый пеплос и сандалии. В волосах каким-то чудом удержалась бронзовая заколка, украшенная бледно-зеленым камушком, насколько наемник разбирался в драгоценностях — бирюзой. Одежда бледной девочки состояла из простого клевонского платья с длинными юбками и мягких матерчатых сапожек. Никаких украшений, разве что на указательном пальце правой руки потемневшее медное колечко, на которое даже большинство воров не позарится.
      Мальчишка же, пожалуй, был чуть-чуть постарше, на одну-две весны. Скорее, все же на одну. Худой, загорелый, лохматый. И тоже в какой-то необычной одежде: коротком подобии хитона темно-синего цвета и зеленых штанах до колен. На левой ноге сохранилась сандалия, тоже странная: с кожаной подошвой вместо привычной деревянной. Правую сандалию мальчишка, наверное, потерял во время стычки в лесу.
      — Что ты там копаешься, быстрее, — поторопил волшебника Джеральд.
      Кебе, войдя в комнату, принялся рыться в своем заплечном ранце в поисках необходимых ему ингредиентов. В ответ на слова наемника он добыл из мешка пучок сухой травы.
      — Я готов. Давайте их мне по одному.
      Джеральд сделал знак Гронту, тот протянул, было, руку, чтобы схватить бледную девчонку, но снова мальчишка метнулся ее защищать. Брат что ли? Да нет, не похоже. У девчонки лицо скорее круглое, глаза — голубые. А у парнишки остренькое такое лицо, а глаза — серые. Да и бледность у девочки очень контрастировала с коричневым цветом мальчишкиной кожи.
      Разумеется, Гронт без труда оттолкнул парня обратно в угол, а девчонку схватил за руку и рывком подтащил к Кебе. Тот провел травой по руке пленницы — ничего не случилось.
      — Человек, — констатировал маг.
      Гронт разочаровано подтолкнул девочку обратно в угол и потянулся к рыжеволосой. Она испугано подалась назад, но за спиной была стена. Северянин подвел ее к магу, тот так же провел травой по руке, но на сей раз, реакция была совершенно другой. Рука на глазах на мгновение превратилась в мохнатую лапу с острыми когтями, а тело забилось в конвульсиях. Не подхвати бы Гвидерий и Аргентий девочку на руки, она бы непременно упала бы на пол.
      — Есть! — обрадовано воскликнул Джеральд. — Посадите-ка ее отдельно. Гронт, парня давай.
      — Не трогай, сам подойду, — заявил мальчишка, поднимаясь на ноги.
      Озадаченный северянин остановился. Трава прошла по коже мальчика без каких-либо последствий.
      — Одна из трех, — подвел итог Джеральд. — Ладно, торопиться надо. Аргентий, Оудин, этих двоих быстренько продайте работорговцам в караван. Хоть за сколько. А вы, братья, эту киску упакуйте. И быстрее, уже вовсю рассветает.
      — Лапы давай, — обратился Оудин к мальчишке, поднимая с пола веревку.
      — Можете и не вязать: без неё не убегу, — кивнул тот на человеческую девчонку, протягивая руки.
      — Наемники никому не верят, — назидательно произнес толиец, затягивая узел. — А вот если дергаться не будешь, то, так и быть, продам вас вместе. Пошли.
      — Вещи свои возьмите сразу, — приказал Джеральд. — И сюда не возвращайтесь, сразу идите к Лошу, мы будем там.
      Прихватив заплечные мешки, наемники вывели детей из комнаты. Джеральд подошел к забившейся в угол рыжеволосой девочке.
      — Как твое имя?
      Девочка подняла на него заплаканное лицо, но ничего не ответила.
      — Как твое имя? — терпеливо повторил наемник.
      — Риона… — тихо произнесла девочка. После испытания травой она сильно побледнела и теперь цветом кожи напоминала свою подружку.
      — Послушай меня, Риона. Мы не хотим тебя убивать или причинять тебе боль. Мы повезем тебя далеко отсюда. Если ты будешь хорошо себя вести, то с тобой будут хорошо обращаться. Если нет… Мы все равно привезем тебя к хозяину, но тебе в дороге будет хуже. Поняла?
      Риона всхлипнула, глотая слезы, и обвела похитителей затравленным взглядом, затем как-то обречено покачала головой. Джеральд правильно понял это движение: наемник знал, что в Кагмане принято выражать своё согласие тем же способом, каком во всём остальном мире люди (да и не только люди) демонстрировали отказ. Открылась дверь, и братья внесли большую бочку. По комнате тут же разнеслось благоуханье розового масла.
      — Вот и отлично, Риона. Давай, выпей-ка настойку, которую тебе даст наш волшебник, а потом ты влезешь в эту бочку и будешь сидеть там тихо-тихо. Понятно?
      Девочка снова утвердительно завертела головой. Кебе протянул ей небольшой глиняный пузырек, она взяла его, несколько мгновений поколебалась, затем сделала маленький глоточек. Жидкость в пузырьке была густой, маслянистой, но довольно приятной на вкус, напоминающая какой-то травяной отвар. Риона выпила все содержимое пузырька и вернула опустевший сосуд магу.
      — Вот и умница, — Джеральд старался говорить с ребенком так ласково, как только мог. Получалось не очень хорошо: как-то не приходилось наемнику иметь дело с маленькими детьми. Постоянной женой Джеральд так и не обзавелся, предпочитал иметь дело с мимолётными подружками.
      — Джер, а может связать ее для надежности? — на толийском поинтересовался Гвидерий. — Кто знает, как на таких сонные отвары действуют?
      Джеральд не удостоил его ответом. Девочка подошла к бочке и осторожно залезла в нее. Арвигар накрыл бочку крышкой.
      — Тебе не трудно дышать? — поинтересовался Джеральд, наклоняясь к бочке.
      — Нет, — донесся тихий голос изнутри.
      — Отлично. Кебе!
      — Отойдите подальше, — попросил волшебник. Пока наемники разбирались с пленниками, он успел достать из своего заплечного ящика (в отличие от остальных, он носил вещи не в мешке, а в деревянном ранце, обтянутом снаружи свиной кожей) бумажный свиток. Братья и Джеральд быстро отскочили от бочки, не желая попасть под воздействие чар, а юноша принялся нараспев читать заклинание. Оно оказалось коротким, но за это время бумага в руках Кебе распалась в пепел, словно ее бросили в огонь.
      — Все, — усмехнулся молодой волшебник. — Теперь главное ее не трясти и не орать около бочки. Тогда до полудня проспит.
      — А больше?
      — Может и больше, она ведь последний раз спала довольно давно.
      — Хорошо. Ну, братья, берите эту бочку и несите бережно, как зыбку со своими первенцами. Гронт, возьмешь их вещи?
      — Легко.
      — Имей в виду, внизу еще жратва.
      — Справлюсь.
      — Тогда пошли.
      Внизу, на стойке, их ожидало несколько крупных свертков и три наполненных меха.
      — Крупы, бобы, горох, овощи, сухари, пиво, колбаса, копченая баранина, сыр, вяленая рыба, — довольным голосом перечислил припасы Жельо. — Вам семерым на осьмицу хватит, если не нажираться.
      — Сколько с нас?
      — Три с половиной дюжины ауреусов.
      — Кель да вознаградит тебя.
      Цена была честная. Даже очень честная.
      — Мне уж не о Келе, мне о милости Аэлиса думать пора… Хотя, какой от него дождешься милости, — проворчал старик, сгребая монеты. А затем достал из-под прилавка вместительную деревянную флягу, украшенную затейливой резьбой, и протянул ее Джеральду.
      — А это со стариком Бодлоаном выпейте в Толе, вспомните меня.
      — А что здесь?
      — Кайсиев ракки. Ну, абрикосовое ракки по-вашему. Очень Бодлоан его жаловал.
      — Спасибо, Жельо, — кивнул Джеральд, вешая флягу за ремешок на пояс. — Да пошлют тебе боги долгую жизнь и легкую смерть.
      Убегать от похитителей Сережка не собирался. То есть, конечно, он об этом подумал сразу, как только пришел в себя, ещё в мешке. Подумал — и понял, что убегать не станет. Потому что раз уж он бросился в драку, чтобы выручить Аньку (Анна-Селена звучало как-то слишком взросло и серьезно и с возрастом и видом девчонки никак не вязалось), то теперь надо было не покидать её до конца. Можно ведь было поступить и по-другому: воспользоваться тем, что разбойники его не заметили, тихонечко пересидеть нападение, а потом побежать назад к костру и предупредить обо всём Балиса Валдисовича и остальных… Наверное, это было бы умно, но как-то трусливо. Получалось, что он прячется за спины девчонок. Была ведь надежда, что, пока похититель отвлечется на него, Анька сумеет убежать. Но не повезло.
      Ещё обиднее было то, что их вообще похитили по ошибке. Этим людям нужны были жители Кусачего леса, а не пришельцы неизвестно откуда. Если бы бандиты знали, что они с Анной-Селеной всего лишь гости этих мест, то, наверное, не стали бы тащить их с собой в город. А теперь от них просто избавлялись, как от не нужной вещи: продавали первому встречному.
      Только вот быть вещью в планы Сережки Яшкина не входило. Раз уж он сам влез в эту заварушку, то будет продолжать борьбу до конца. Подумаешь, в мешок засунули… Схватить и связать — не значит победить.
      Наверняка, Балис Валдисович, Мирон Павлинович и Наромарт их давно хватились. Наверняка, ищут. Следов драки в лесу осталось выше крыши, наверняка кто-то в них хорошо разбирается, чтобы проследить путь разбойников до реки. Дальше, конечно, сложнее. Но, с другой стороны, много ли городов на таком коротком расстоянии от места похищения? Наверняка не больше двух-трёх. Нет сомнения, что скоро кто-то из старших будет в городе. А вот после этого получалось хуже: здесь их почти никто не видел и не запомнил. Если, конечно, не считать хозяина гостиницы, но он наверняка в доле с похитителями и никому ничего не расскажет. Сейчас продадут их какому-нибудь богатому хозяину, а тот отвезет их на далекую фазенду (это иностранное слово запало Сережке в память из-за фильма "Рабыня Изаура", который по вечерам у них в поселке смотрели всей семьей, а по утрам обсуждали всей улицей), и сколько времени взрослые будут эту фазенду искать?
      Надо было как-то им помочь, сделать что-то такое, чтобы оставить о себе память. Но что именно сделать, Серёжка не знал. Да и память оставлять было не перед кем: ранним утром улицы города были пустынны. Можно было, конечно, заорать во всё горло, но пользы от этого было бы мало. Уж конечно, бандиты сумели бы быстро заткнуть ему рот, а вот в памяти у местных жителей это событие вряд ли бы отложилось: ну, кричал что-то мальчишка-раб. Ну и что? Рабы, наверное, часто кричат, кто ж их слушает…
      Так они дошли до большой площади, где, наверное, останавливались приезжие торговцы. Во всяком случае, длинный ряд коновязей, к которым было привязано множество лошадей, и большое количество груженых телег и фургонов, натолкнули парнишку именно на эту мысль. А следом пришла и другая мысль: как именно ему следует поступить.
      На площади было людно: возле коновязей и подвод суетились работники, а рядом крутилась целая стая местных мальчишек, наперебой прелагавших кто пирожки, кто какие-то фрукты, кто деревянные фляги с напитками. Работники то и дело отгоняли докучливых продавцов, но те продолжали роиться вокруг, словно осы над банкой клубничного варенья, и время от времени то один, то другой мужчина, не выдержав напора, что-то покупал. А на краю площади, очевидно ожидая брата (или братьев) расположилась девчонка помладше, у ног которой стояла большая плетеная корзина, накрытая вышитым полотенцем. Рядом в пыли возился с камушками ребенок лет трех, за которым девчонка, наверное, присматривала.
      Идея пришла в голову Сережки внезапно. Пользуясь тем, что бандиты не слишком внимательно за ним наблюдают, мальчишка потихоньку запустил руку в карман шорт и нащупал единственную фамильную реликвию, оставшуюся у него от прошлой жизни: медаль "За взятие Измаила", полученную его далеким предком, Акимом Яшкиным, как рассказывали мальчику родители, из рук самого Суворова. Не привлекая внимания, Сережка достал серебряный кругляшек из кармана и зажал в ладошке. Теперь нужно было, чтобы к конвоирам подошел кто-нибудь из малолетних продавцов.
      На его счастье, похитители провели их совсем рядом с девчонкой. Та, вытащив их корзины деревянную флягу, сунулась, было, к одному из них, торопливо забормотав:
      — Господин, купите домашнего вина. Всего за три квадранта.
      — Ступай, ступай, — отмахнулся от неё бандит.
      Юная торговка продолжала что-то канючить, и тут Сережка, скорчив страшную рожу, рявкнул ей чуть ли не в лицо. Испуганная девчонка взвизгнула, отскочила, чуть не повалившись на спину, уронила флягу и звонким голосом, слышным, наверное, на другом конце площади, принялась ругать испугавшего её невольника. Сидевший в пыли ребенок, конечно, не понял, что именно произошло, но, почувствовав, что плохой дядя напугал его няню, швырнул в мальчика горсть камешков. Лучшего и придумать было невозможно. Прежде чем бандиты успели что-то сообразить, Сережка нагнулся, сделав вид, что, в свою очередь, подбирает с земли камушек, и швырнул зажатую в ладони медаль в сторону малыша.
      Ловкости и меткости мальчишке было не занимать, чужой команде в игре в вышибалы или пионербол всегда приходилось от Сережкиных мячей туго. Но кидать что-то со связанными руками он никогда не пробовал. Поэтому, бросок получился неудачным. Или слишком удачным, это как посмотреть. В общем, мальчишка планировал сделать так, чтобы медаль упала рядом с малышом, а получилось, что серебряный диск угодил тому точнехонько в лоб. Естественно, трехлетка взревел так, как может взреветь только неожиданно оскорбленный в самых лучших чувствах маленький ребенок: громко и обиженно. К счастью, медаль попала в малыша плашмя, так что обошлось без крови. Но и без того, шуму хватило даже с избытком. Вся стая мальчишек-продавцов дружно ринулась в сторону девочки и малыша, не понимая пока, что происходит, но с решительным намерением защитить их неведомой опасности.
      В планы бандитов устраивать скандал совершенно не входило. Один из них влепил Сережке такую затрещину, что парнишка еле удержался на ногах, а затем, ухватив за плечо, грубо и быстро поволок к приземистому бараку чуть в стороне от коновязей. Второй потащил туда же Анну-Селену, но без особой грубости. Сережка не стал ни огрызаться, ни сопротивляться. В его интересах сейчас было покинуть место стычки как можно скорее, чтобы похитители не отобрали у ребят медаль.
      Медали было жалко до слёз, но именно она была единственным способом подать о себе хоть какой-то знак. Балис Валдисович видел её у Сережки ещё на приднестровских позициях, если она попадется ему на глаза, то он сразу поймет, чья это вещь. Наверняка, попав в город, взрослые будут наводить справки обо всём необычном, что случилось за последнее время, а медаль как нельзя лучше подходило под понятие «необычное». Никогда в этом городе таких не видели и больше не увидят.
      "К тому же, рано или поздно, но меня всё равно бы обыскали. Досталась бы моя медаль какому-нибудь жирному надсмотрщику, было бы ещё хуже", — подумал мальчишка, пытаясь заглушить острое чувство жалости от расставания с дорогой для него вещью.
      Когда они уже отошли достаточно далеко от харчевни, Кебе осторожно спросил:
      — Рив Джеральд, а зачем ты продал тех детей?
      — А что же мне с ними было делать? Тащить их с собой — одна маета. И с этим-то драным котенком измучаемся, а уж с тремя…
      — Можно было их отпустить…
      — Отпустить? — от неожиданности наемник даже остановился и недоуменно уставился на мага. — С какой стати мне их отпускать?
      — Неужели за них дадут так много денег?
      — Деньги, парень, лишними не бывают, — убежденно произнес Джеральд. — Конечно, много за двух сопляков не выручишь, тем более что на них и бумаг не имеется. Девчонка — та вообще почти задаром уйдет: бледная, как мел, с первого взгляда видно, что больная. Пару-тройку ауреусов заплатят — и то хлеб. А вот мальчишка — товар качественный, за такого даже в спешке больше дюжины ауреусов сторговать можно. Одно плохо — характерный слишком, ну, да в бараке его живо обломают.
      — Может, и не обломают, — включился в разговор Гронт. — Бывают такие щенки упорные, ничто их не берет.
      — Бывают, — легко согласился Джеральд. — Ну, не сломают, значит, запорют до смерти…
      — И тебе их не жалко? — тихо спросил Кебе.
      — А чего это мне их жалеть? Это же не мои дети. Пусть их родители жалеют. Может, выкупить успеют… Хотя вряд ли… Тебе-то что? Уж тебе они точно не родственники.
      Гронт широко ухмыльнулся грубой шутке. Ученик мага хотел ответить, но не успел: из переулка появился патруль городской стражи — четверо воинов в куртках из толстой кожи и начищенных до блеска высоких медных шлемах.
      — А кто вы такие, и чего это вы тут несете? — обратился начальник отряда к наемникам.
      Джеральд мысленно плюнул. Принесла нелегкая. В заплечном мешке наемника среди прочего лежали пять мечей-гладиев, по имперским законам — серьезнейшее преступление, караемое смертной казнью. Этим-то ребятам никакого резона подводить его под топор палача нет, но денег за молчание стрясут столько, что мало не покажется.
      — Мы — охранники достопочтенного купца Лоша из Бордигалы, что милостью Императора Кайла торгует с Кагманом.
      — Охранники? А что это у вас в бочке?
      — Разве не чувствуете, господин осьминий? От нее же на всю улицу разит.
      — Маслом розовым пахнет, — растерянно произнес командир, польщенный тем, что ему присвоили титул командира восьмерки.
      — Дык, — широко улыбнулся Джеральд, — купец-то наш, господин Лош, маслом розовым торгует. Потому и несем.
      Командир был окончательно сбит с толку. Почему наемники несут бочку он так и не понял, однако уверенный тон собеседника не оставлял сомнений, что причина этого очевидна настолько, что не понимать ее просто неприлично. Чтобы хоть что-то сказать, он промямлил:
      — А… Документы у вас какие имеются… что вы это… охранники…
      — Документы у нас, естесно, имеются, господин осьминий. У командира нашего, старшего гражданина Аргентия Додецимуса. Он, сталбыть, сейчас на караванном дворе. Ежели угодно вам — пройдемте с нами.
      Упоминание о старшем гражданине окончательно убедило стражников, что здесь на поживу рассчитывать не приходится. Поэтому командир отряда с сожалением произнес:
      — Да нет, ступайте с миром. Видно, что вы люди почтенные и законопослушные.
      И затем повел своих людей дальше по городу.
      — Давай быстрее, — облегченно выдохнул Джеральд, вытирая рукой вспотевший лоб. — Уже совсем рассвело, караван скоро уходит.
      И вправду, было уже совсем светло. Плесков просыпался, над крышами домов курились дымки: хозяйки готовили завтрак. Потянулись с ведрами за водой к колодцам мальчишки и девчонки, разумеется, бросая любопытные взгляды на Джеральда и его людей: не каждый день по улице вооруженные дядьки бочки розового масла таскают.
      К счастью для наемников, караванный двор был уже рядом. Купцы, которым предстоял длинный переход, собирались в дорогу. Слуги выводили на площадь хозяйские подводы. Джеральд сразу заметил повозки достопочтенного Лоша, возле которых суетился сам Лош, а чуть поодаль стояли Аргентий Додецимус, Оудин и Милетий с лошадьми.
      — Эй, хозяин, бочку куда девать? — осведомился Аргентий, заметив прибытие остальной части компании.
      — Это что еще такое? — изумленно вымолвил купец, увидев несущих бочку братьев.
      — Еще одна бочка товара, в придачу к остальным. Ты меня понимаешь, достопочтенный Лош? — глядя в глаза купцу, с нажимом произнес моррит.
      Купец обречено отвел взгляд.
      — Давай, на телегу ее клади, — распорядился подошедший Джеральд. И, повернувшись к Милетию, протянул ему небольшой мешочек, содержимое которого недвусмысленно позвякивало. — Здесь все, как договорились.
      Взвесив на руке мешочек, Милетий кивнул и покинул площадь. Наемник не сомневался, что вор направляется в ближайший укромный уголок, где можно спокойно пересчитать выручку. Ближайший — чтобы быстро вернуться, если денег в мешке окажется недостаточно. Но возвращаться ему не придется: наемник расплатился сполна.
      — Кебе, можешь прилечь на телегу отдохнуть, только сначала привяжи к задку свою лошадь. Ну что, почтенный Лош, мы готовы.
      Купец только вздохнул. Откуда только сбросило этих головорезов на его голову? Чем он прогневил богов?
      — Ну, почтенный Лош, не стоит расстраиваться, — успокоил его Джеральд. — Если милость богов прибудет с нами, то скоро мы к обоюдному удовольствию расстанемся. Мы отправимся своей дорогой, а ты станешь богаче на дюжину ауреусов.
      — Я бы чувствовал себя счастливее, если бы не повстречал вас, пусть и остался бы на дюжину ауреусов беднее, — проворчал Лош. Проворчал тихонько, так, чтобы его никто не слышал: купец был если и не мудр, то, по крайней мере, опытен и не собирался никого злить попусту.
      — Кстати, кому ребят продал? — поинтересовался Джеральд у Оудина.
      — Да тут и продал. Работорговцы уже уходили — едва успел. У них-то товар медленнее ходит.
      — Сколько дали?
      — Да разве много сторгуешь в такой спешке? Полторы дюжины за обоих.
      — Тоже неплохо.
      — Поехали! — понеслось от повозки к повозке.
      Вожатый каравана дал сигнал к выступлению. Защелкали кнуты, заржали лошади, завертелись колеса повозок. Купеческий караван покидал Плесков, направляясь в Торопию, в Альдабру и дальше — к океанскому побережью.
      С погодой Джеральду и его людям повезло: день выдался не очень жарким, Ралиос постоянно прятался за мелкие светлые облачка. В спину поддувал легкий ветерок, принося желанную прохладу. Дорога извивалась между полей и виноградников, на которых то тут, то там виднелись фигурки погруженных в работу земледельцев и рабов. К северу начинались холмы, за ними виднелась почти сплошь покрытая светлой зеленью лесов первая цепь Торопских гор, а дальше у самого горизонта, словно зубцы гигантской пилы поднимались темные вершины Главного хребта.
      — Джеральд, пожрать бы не мешало, время-то к полудню идет, — предложил Арвигар.
      — Подождешь, — отрезал наемник. — Кебе, ты как?
      — Все хорошо, рив Джеральд, — отозвался недавно проснувшийся маг. Он так и сидел на телеге, листая толстую книгу в деревянном, обтянутом телячьей кожей переплете.
      — На лошади ехать сможешь?
      — Смогу, конечно.
      — Отлично. Оудин!
      — Да, — толиец подъехал к командиру.
      — Видишь, впереди деревня? — Джеральд указал на видневшиеся впереди на холме домики, за которыми начиналась буковая роща. — Ну-ка скачи туда побыстрее, найди проводника, который нам покажет тропу через горы в Хасковию.
      — Через горы?
      — Именно. Давай, не мешкай.
      — Понял.
      Несколько озадаченный Оудин рванул повод и галопом понесся вперед, обгоняя караван. Он прекрасно понимал, что путешествие через горы отнюдь не станет легкой прогулкой. Во-первых, горы есть горы, пусть даже и не очень высокие. Осыпи, камень шальной сорваться может, речка из берегов стремительно выйдет после дождя, лавина обрушится… Ну, а во-вторых, в этих диких местах, вдали от мечей имперских легионеров можно повстречать кого угодно — от банальных разбойников, до циклопов или мантикор. Не очень понятно, чем командира не устроила идущая вдоль хребта торговая дорога, но раз Джеральд решил идти через горы — быть по его слову.
      А Джеральд поймал устремленный в спину Оудину исполненный надежды взгляд Лоша и усмехнулся. Как же хочется купцу избавиться от непрошеной охраны. Что ж, если Оудин найдет проводника, то желание почтенного Лоша очень быстро сбудется.
      Главное, попасть на горную тропу, ведущую через хребет к морю, а не теряющуюся где-то в глубинах гор. Торопские горы пусть и не очень высоки, но для путешествий неудобны. Они тянутся с запада на восток на долгие дни пути четырьмя хребтами: самый близкий сейчас к ним — Южный, дальше — Внутренний, потом, самый высокий, Главный и, наконец, Северный. Между хребтами лежат отдельные долины, проходы между которыми известны только местным овцепасам. Не зная тропинок, можно блуждать по горам целую хексаду, а то и додекаду — и никуда не дойти. Однако, Нурлакатам настаивал, чтобы назад они возвращались именно через горы, где погоне, если таковая все же будет организована, придется тратить массу времени, чтобы отыскать следы наемников. Джеральд не мог не признать правоты мага. Караван идет очень медленно, конные всадники смогут нагнать их до Альдабры даже дав несколько дней форы. А в горах наемники сами себе хозяева и могут держать тот темп, который считают нужным. Одно плохо — гор этих никто из них толком не знал. Именно поэтому им был просто необходим проводник, который бы указал быстрый путь хотя бы через Южный хребет. А дальше оставалось только молится Келю, надеяться на удачу, да полагаться на свое умение путешествовать по диким краям. Все-таки каждый из них в подобных местах провел немало времени и обладал опытом выживания. Точнее, такого опыта не имел только один из них, но Джеральд надеялся, что юный волшебник не станет им слишком тяжелой обузой. Не хотелось бы бросать этого парня, зарекомендовавшего себя надежным товарищем и полезным спутником. И все же дело есть дело. Главное — это доставить Нурлакатаму девчонку, и если ради этого надо будет пожертвовать одним или несколькими спутниками, что же, Джеральд был к этому готов. Но только в том случае, если такая жертва действительно будет необходимой.
      Караван втянулся в деревеньку. Вдоль проезжего пути вытянулись два длинных ряда каменных домов с крытыми соломой или дранкой крышами, отгороженных от дороги высокими заборами, также сложенными из камня и увитыми плющом и виноградом. Заходились в лае сторожевые собаки. Чуть ли не у каждых ворот стояли местные жители (как правило — немолодые женщины, реже — старики, старухи и дети), наперебой приглашая путешествующим подкрепиться домашней снедью. В основном предлагали кислое домашнее вино, ракки, молоко, а из еды — свежие овощи и сыр. То один, то другой путник торопливо выбегал из ленты каравана за приглянувшимся ему товаром, быстренько отсчитывал деньги, хватал покупку и спешил на свое место.
      Оудин поджидал сотоварищей на центральной площади, где сгрудились все достопримечательности села: харчевня, кузница, лавка, гуральня и даже небольшой храм Фи. То ли местное население отличалось чрезвычайной набожностью, либо, что более вероятно, в недалеком прошлом село было основательно порушено, и теперь его обитатели усердно молили грозную богиню разрушений не посещать более их кров своим вниманием. Впрочем, причины обильных религиозных чувств этих виноградарей и овцеводов Джеральда интересовали крайне незначительно. Если хотят, пусть для богов хоть последнюю рубашку отдадут, их проблемы.
      Гораздо важнее ему было найти в селении проводника, и, судя по тому, что на лошади Оудина кроме самого наемника сидел еще и мальчишка возрастом около дюжины вёсен, эта задача была успешно решена. Джеральд окинул внимательным взглядом предполагаемого провожатого, пытаясь составить о нем впечатление. Ничего необычного, мальчишка как мальчишка, не из богатой семьи, но и не голытьба. Одет в добротную серую шерстяную рубаху, украшенную яркой вышивкой, с традиционным для этих мест преобладанием красного цвета, и такие же штаны. Поверх рубахи накинута еще традиционная торопийская шерстяная жилетка, так же с разноцветной вышивкой. Обут в кожаные чувяки, подпоясан широким ярко-синим поясом-кушаком. На лошади сидит уверенно, как и положено деревенскому мальчишке. Что ж, такому проводнику можно довериться, должен знать все окрестности на несколько лин вокруг.
      — Давай, едем с нами, — приказал Оудину Джеральд на толийском.
      — Так чё, парнишку отпустить что ли? — на том же языке ответил Оудин.
      — Никуда не отпускать. Сразу за деревней лесок, там от каравана и отстанем. И объясни парню, что мы никакие не бандиты, чтобы он там не начал орать в самое неподходящее время.
      Оудин заставил лошадь двинуться вместе с караваном, одновременно нагнулся к уху мальчишки и стал ему что-то нашептывать. Тот понимающе кивал русой головой.
      Лес, точнее небольшая буковая рощица, и вправду начался почти сразу за деревенской околицей.
      — Ну что, почтенный Лош, дальше тебя придется обходиться без нашей охраны, — широко улыбнулся купцу Джеральд. — Счастливого тебе путешествия.
      — И вам, и вам, — торопливо закивал торговец, боясь поверить в столь быстрое и удачное избавление от внезапно свалившихся на него головорезов.
      — Арвигар, Гвидерий, берите нашу бочку. Кебе, слезай с телеги, хватит читать.
      — Да, рив Джеральд…
      Юный маг торопливо сунул книгу в ранец, закинул его за спину и соскочил с телеги. Братья спешились и осторожно подхватили на руки бочку, внутри которой была спрятана добыча наемников, Гронт тем временем придерживал поводья их лошадей.
      — Малый, как тебя звать-то? — обратился Джеральд к проводнику.
      — Вайло, — ответил тот ломающимся то ли от волнения, то ли от возраста голосом.
      — Ну, Вайло, давай, показывай дорогу.
      — Так назад теперь надо возвращаться. Как деревня кончается, тут между ней и рощей дорога налево идет — до самых дальних виноградников. А там уже есть тропинка в горы, я покажу.
      — А далеко ли до этих самых виноградников?
      — Да нет, рядом. На клюсях-то и вовсе живо доедем.
      — Понятно, — кивнул Джеральд. Говорить на местном языке он не умел, но самые общеупотребительные слова, конечно, знал. Вклинившееся в поток морритской речи торопийское слово «клюся», что означало «лошадь», без всяких сомнений относилось к числу самых общеупотребительных. Какое уж путешествие без лошади.
      Тем временем понятливые братья, не дожидаясь команды, поволокли бочку в густые кусты орешника, которые могли надежно скрыть происходящее в их глубине от взгляда тех, кто проезжал по дороге. Хотя сейчас по ней никто и не проезжал, но предосторожность в жизни ловцов удачи редко бывает лишней. Джеральд пошел вслед за ними, поглядеть, как оборотняшка перенесла путешествие в бочке.
      Когда Гвидерий снял крышку, оказалось, что девочка мирно спала: то ли снадобье Кебе оказалось слишком сильным, то ли сказалась усталость. Джеральд легонько потряс Риону за плечо, она широко распахнула глаза и испугано вздрогнула.
      — Не бойся, — Джеральд снова пытался быть ласковым и про себя ругался, что получалось это не очень здорово. Что уж теперь делать, не умел он сюсюкаться с детьми. Не умел — и все тут.
      — Все хорошо, Риона. Давай, вылезай из бочки, сейчас мы поедем на лошадках. Любишь лошадок?
      Девочка сделала отрицательный знак головой.
      — Мне куда больше интересно, любят ли лошадки этих кошек, — проворчал на толийском Арвигар.
      — А вот сейчас и выясним, — ответил Джеральд, наскоро прикидывая, кто в отряде лучший наездник. Получалось, что моррит. Вот уж, никогда не знаешь, где человек пригодиться может. А он еще считал Аргентия годным только на то, чтобы козырять его гражданством перед властями.
      Крепко, но не больно, взяв пленницу за плечо, он подвел ее к лошади Додецимуса. Лошадь всхрапнула и попыталась отодвинуться, явно встревоженная запахом необычной девочки. Всадник слегка натянул поводья и успокоительно похлопал ее по шее, этого оказалось достаточно, чтобы лошадь успокоилась.
      — Аргентий, она поедет с тобой.
      — Как скажешь, — легонько пожал плечами моррит.
      Наемник подхватил девчушку под мышки, поднял и посадил перед Додецимусом. Лошадь снова всхрапнула, и опять Аргентий ее быстро успокоил.
      — Как бы не понесла, — сказал он с сомнением.
      — Головой отвечаешь, — заметил Джеральд.
      Моррит угрюмо кивнул. В голосе командира не было ни малейшей угрозы, но Додецимус твёрдо знал: случись чего с доверенной ему пленницей, наказание будет быстрым и жестоким. И на пощаду рассчитывать не придётся.
      Джеральд критически поглядел на вцепившуюся в чалую гриву Риону, и, снова перейдя на имперский, попросил:
      — Держись крепче и ничего не бойся, — и, повернувшись, подмигнул не на шутку встревоженному появлением неясно откуда непонятной девочки Вайло.
      Мальчишка попытался улыбнуться в ответ, улыбка вышла очень неестественной, но наемник на это никак не отреагировал. Вскочил на свою лошадь, окинул взглядом небольшой отряд:
      — Ну что, все готовы?
      — Давно готовы!
      — Поехали, полдень скоро!
      — А обедать когда будем?
      — Когда дальние виноградники проедем. Не переживай, Гронт, ты сможешь промочить свою глотку пивом раньше, чем она окончательно слипнется.
      — Пивом? Да какое же это пиво? Брага пшеничная, вот что это такое. Поубивал бы того, кто придумал брагу пивом называть. Только в заблуждение людей вводите, — продолжал ворчать северянин.
      — Вернешься домой — пей, что тебе нравиться, хоть гномье пойло. А пока обойдешься тем, что есть. И хватит болтать. Оудин, прибавь-ка ходу!
      И, вздымая клубы пыли, подгоняемые седоками лошади понеслись к поднимавшимся на горизонте горам…

       Выбитый двое суток назад из Суворовской, отряд Шкуро расположился на границе предгорий. Еще неделю назад отряд можно было называть полком, но попытки прорыва к Владикавказской железной дороге сократили его почти вдвое. Единственное, чего удалось добиться — это оттянуть на себя почти все маневренные войска Минераловодской группы красных да два бронепоезда. Потери на этом этапе также оказались велики, хотя в основном происходило «рассеяние» — от безнадёги кавалеристы уходили: кто дезертировал, а кто и начинал свою персональную Гражданскую. Бои могли помочь дивизии Маркова в ее операции, но ситуация сильно смахивала на разгром. К Суворовской собрался в лучшем случае усиленный эскадрон со штабом полка, а красная пехота и артиллерия старательно оттесняла остатки группы к горам.
       Подпоручик Малышев, направленный «представителем» от 1-го офицерского полка сидел напротив Андрея Григорьевича и пытался выработать приемлемое решение совместно с командиром полка.
       — Иван Васильевич, связаться с Марковым мне не удалось по понятным причинам. Согласны ли Вы по такому случаю заняться организацией разведки в направлении на Кисловодск?
       — Кисловодск? Андрей Григорьевич, но как же железная дорога?
       — Сами видите, Иван Васильевич, как нас от нее отжали. Наступать на север мне, извините, нечем, да и нас оттуда жмут, отходить к основным силам можно, но…
       — Андрей Григорьевич, выходит, что Вы решили…
       — Именно, Иван Васильевич. Сейчас мы — конница в глубоком рейде. На самостоятельные решения я имею полное право. И не думаю, что Кисловодск хорошо защищен.
       — Нас, думаю, и оттуда выбьют довольно быстро.
       — Возможно. Но чтобы сделать это, красные опять же стянут туда всё, что есть. Этим упростится задача Маркова, да и связь в Кисловодске хороша. В общем, Иван Васильевич, приступайте.
       — Разведка силовая?
       — Не стоит. Силовую разведку мы отправим поискать слабые места красных у Суворовской. Заодно — посмотреть, может, кто еще вышел туда. А в Кисловодск мы отправим… Сашка, иди сюда!
       Подобранный у сожженного хутора несколько дней назад казачонок подбежал к сидящим офицерам.
       — Сашка, ты в Кисловодске бывал?
       — Так точно! Два раза!
       — Так… На пару суток ты мне это брось. Вояка нашелся. Слушай-ка задание, казак. И спрашивай, что непонятно.
       — Боевое задание? — Сашкин голос зазвенел.
       — Уточняю, казак. Глубокая разведка. Пойдешь один и без оружия. Ни в какие заварухи не встревай, разведчик. Что такое легенда — знаешь?
       — Вроде былины?
       — Нет. Это то, что будешь говорить тем, кто спрашивать будет. Так, значит ты из хутора Предгорного, он от нас в паре верст. Оттуда у меня в отряде Коваленко. Значит так… Ты — Саша Коваленко. Вряд ли кто всех Коваленок знает, а возраст у тебя для сына подходящий… Отца твоего как взяли в армию в четырнадцатом — так и не видел. А мама заболела, ты фельдшера ищешь. Живет фельдшер…
       Шкуро достал из планшета план города…
       — Так, на Озерной он живет, это дальний от нас конец города.
       — А он там есть?
       — Не знаю, Саша. Но ты и спутать можешь, не страшно. Значит, он маме приходится троюродным братом. Поручик! Нужна Ваша помощь.
       — Слушаю, Андрей Григорьевич!
       — Иван Васильевич, не в службу, а в дружбу — сможете изобразить красную сволочь?
       — Это как же?
       — Скажем, командира патруля. Иван Васильевич, Вы тут, уж извините — единственный, кто не из казаков. Так что, скорее всего… Вы же понимаете, зачем? Постарайтесь, пожалуйста!
       — Есть, Андрей Григорьевич.
       — Итак, встречаете Вы хлопчика перед въездом в город. Ну, стой, кто идет пропустим, а дальше?
       — Кто такой и куда идешь?
       — Саша я… Коваленко. Фершала ищу мамке.
       — Откуда?
       — С Предгорного мы.
       — А что с мамкой?
       — Застудилась сильно.
       — А что за фельдшер?
       — Да брат ее троюродный. К нам приезжал месяц назад.
       — Как шел?
       — Так как… По дороге и шел. Она там одна.
       — Так, а войска на дороге видел?
       — Ага… Пара верховых.
       — И всё?
       — И всё.
       — Правильно, Саша, — разгладил усы Шкуро. — Просто молодец. Значит, жду тебя здесь через двое суток. Верховые — это правильно, мало ли кто тут шастает. А двое — никого не удивят и не испугают… Значит, что ты должен посмотреть — это сколько войск в городе и где расположены. Дай Бог, или немного, или шугануть их можно так, что впереди своего визга полетят! И прошу тебя — никаких глупостей. Так… Чего- то не хватает.
       В старую седельную суму с пришитой лямкой — можно носить через плечо — легла краюха хлеба, шматок соленого сала, луковица и десяток яблок.
       — Вот так, казак. Денег у тебя, понятно, не будет… Нож простой и так есть, только не маши им. Вроде и всё. Обязательно посмотри станцию и депо. Там войска вполне могут оказаться. А казарм в Кисловодске я и не помню. Могут быть расквартированные части. Охрана при санаториях, если там комиссарская сволочь живет. Больше вроде и не должно быть вояк. Давай, на тебя надеемся.
       — Прямо сейчас?
       — Чего ждать, Саша. Давай, действуй… Только сперва оденься в то, в чем мы тебя нашли. Опорки обуй. Сапоги да галифе смущать всех будут. Здешний хлопчик к родственнику… ясное дело не в галифе, не верхом ведь. Гимнастерка пойдет, а штаны — сам понимаешь, старые. Опорки правильные, ну и всё.
       Через полчаса Сашка довольно бодрым шагом отправился в сторону Кисловодска, а еще через два часа (как раз захотелось передохнуть) встретил красный секрет. Ничего особенного этот секрет не представлял — двое в кустах у дороги. Единственная необычность — в эти кусты опускался телеграфный провод, ведущий в небольшой зеленый ящик.
       — Стой, кто идёт?
       — Сашка я.
       — А кто таков?
       — С Предгорного… Коваленки мы.
       — Так. Куда идешь?
       — В Кисловодск, к фершалу. Мамка заболела, а фершал знакомый.
       — Так… А скажи-ка, Сашка, какая у вас там власть?
       — Да никакой. Ревком позавчера уехал, а больше власти никакой и нету.
       Про ревком Сашка слышал разговор. Кто-то очень жалел, что с ревкомовцами не удалось разобраться.
       — А куда?
       — Да кто ж его знает! Удрала власть, люди говорят — и всё.
       — И больше никакой власти?
       — Никакой.
       — И никто не приезжал?
       — Да пара всадников приезжала, про ревком спрашивала и всё.
       — И всё?
       — Ну да.
       Красноармеец, выглядевший старше, открыл ящик, достал из него одну штуку — приложил к уху, покрутил ручку, достал еще что-то и начал в него кричать:
       — Михайлов! Тут хлопец идет с Предгорного. Я спросил — нету там твоих шкуровских. И вроде не было. Ага. Куда идет? К нам, в Кисловодск. Фельдшера ищет. Что? Ясно, пропускаю. Нет, все тихо. Ну, давай!
       — Саша, а батька твой где?
       — Как в четырнадцатом на фронт ушел — не видел больше.
       Помолчали.
       — Слушай, Саша, а соли у тебя нету чуть? Я тут картошки сварил, понимаешь.
       — Сала чуток соленого есть.
       — О, а давай — твое сало наша картошка?
       — Давайте что ли.
       — Счас… Ого… Так. Тебе ж еще обратно идти.
       Шмат сала был ополовинен, и красноармеец помоложе неожиданно сказал:
       — Не, так мы есть не будем. А будем вот что делать.
       Широким австрийским штыком он ловко нарубил сало, нарезал луковицу и сложил то, что получилось, в крышку котелка, добавив помидоров.
       — Акимыч, давай с хлопцем картошку порежете мелко-мелко. А я пока вот так…
       Политая поджаркой картошка оказалась великолепной, а кипяток с травами — тоже. Из фляжки Саше, понятно, глотнуть не дали.
       — Вот так, хлопче… Давай, дуй в город. Штуку-то видал такую? — И показал на ящик. — Прямая связь называется, нам ее гальванер с «Кагула» сладил… Тоже Сашкой зовут. Глядишь — на флот попадешь, научишься.
       — Не-а. Меня на флот не возьмут.
       — А куда возьмут?
       — Ну, в казаки.
       — А коль не будет казаков после победы революции?
       — А кто будет?
       — Ну… там просто кавалерия точно будет.
       — Кавалерия — не казаки.
       — Сашка, не умничай.
       — Сразу не умничай…
       — Давай к своему фершалу, а то уши надеру. Сперва правое…
       — Не-а!
       — Тогда левое!
       — Бегу!
       Патрульный, конечно, не ловил Сашку, отбежавшего на десяток метров. Он просто пригрозил ему, и крикнул вслед:
       — До ночи обратно пойдешь — за ухо дран будешь! Запомни!
       И подсел к костру.
       — Акимыч, ты мне вот что скажи, мы за кого воюем?
       Акимыч ответил:
       — За них, Алёша. Мы ж до коммунизма не доживём, наверно. Даже и раньше — ты сам видишь, какая заваруха вокруг…
       Под вечер Сашка оказался в городе. То ли на въезде не было поста, то ли еще чего — но никто не заинтересовался хлопцем. Мало ли таких по дорогам ходит? Война и есть война. Тем более — Гражданская… На улицах патрулей тоже особо не было заметно. Вооруженных людей с красными лентами на папахах и тужурках хватало, но все они, похоже, были заняты своими делами, никак не связанными с патрулированием города. Покружившись по городу, мальчишка быстро выяснил, в каких особняках расположились ЧК, городской ревком и что-то вроде штаба. Казарм и вправду не обнаружилось, зато в парке он подметил пару пятидюймовок.
       Дальше надо было идти на вокзал. К немалому удивлению мальчишки, двухэтажное кирпичное здание оказалось ярко освещенным, и заполненным людьми. Гул выкатывался на привокзальную площадь, а чего шумели — не разобрать.
       Сашка протиснулся в прикрытую дверь.
       Большая комната (наверное, раньше тут ожидали поезда) была не просто заполнена, а прямо переполнена народом. Люди сидели на стульях, на подоконниках, даже на полу. Стояли вдоль выкрашенных темно-зеленой краской стен. Красноармейцы в пропахших потом и махоркой шинелях, мастеровые в промасленных тужурках, поселковые парни и девки, ребятня — его ровесники, а то и младше.
       У дальней стены всю ширину комнаты занимали подмостки высотой чуть побольше половины аршина. Ближе к окнам на подмостках стоял покрытый красным кумачом стол, за которым сидели двое «товарищей»: один в распахнутой кожаной куртке с приколотым справа на груди большим красным бантом, под которой была одета новенькая гимнастерка; другой — в сером пальто, с худым и желтым, нездоровым лицом, в пенсне и с бородкой клинышком, похожий на земского врача. А посредине помоста, нервно сжимая в руке фуражку, говорил высокий человек в выцветшей шинели.
       — Товарищи деповские, нам тяжело потому, что не весь народ понял, за кого ему бороться и с кем воевать. Антанта помогает Деникину оружием, деньгами, обмундировкой, продовольствием. А кто нам помогает?
       "Немцы вам помогают!", — чуть не крикнул Сашка, но сдержался. Хорош же он будет разведчик, если так глупо и нелепо попадется в лапы красным. А уж в том, что после таких слов его немедленно арестуют хотя бы для выяснения личности, мальчишка не сомневался.
       — Пусть каждый спросит себя. Ну, кто? Сами себе… — продолжал между тем комиссар. — А тут, как назло, нет медикаментов, нет обмундировки. Мы ходим разутые, обтрепанные, грязные. Нас заедает вошь, ползучий тиф. Но пусть белая сволочь знает, что мы всю жизнь отдадим за Советскую власть.
       Он сделал несколько шагов по подмосткам, доски заскрипели под нечищеными сапогами. Повернулся и, словно обращаясь к стоящему у дверей Сашке, зло бросил:
       — Мы ещё не такое переживали.
       — А то, как же! Переживали, товарищ комиссар! — громко пробасил кто-то сознательный из передних рядов.
       — Еще бы не переживали! — поднялся с пола здоровенный мужик в замызганной матросской тужурке. Широкими шагами он поднялся на помост, повернулся к собравшимся и объявил: — Ничего, мы им, хамлюгам, покажем борт парохода. Возьмем ещё за шкирку!
       Он рывком распахнул тужурку, пояс оказался густо обвешан металлическими бомбами.
       "Вот дурак! Если случайно рванет, то агитировать тут будет уже некого", — тоскливо подумал Сашка. Словно прочитав его мысли, кто-то из деповских шарахнулся в сторону.
       — Брось, не шути, Паша. Смотри, народу сколько! — поднялся из-за стола «товарищ» в кожаной куртке.
       — Да не трусьте, братишки. Не заряженные, — широко улыбнулся матрос.
       Все засмеялись.
       Вот всё у них, красных, не настоящее. Сначала посмотришь, послушаешь — такие они честные и хорошие, что прямо лучше не придумаешь. А как до дела доходит, так и выясняется, что все красивые слова — ложь. Интересно, а моряк этот — действительно моряк, или ряженый, плавал только поперек борща на ложке?
       — Ну, ты даешь, Паша, — укоризненно покачал головой кожаный «товарищ», снова опускаясь на стул.
       — А чего я даю? Я конкретно говорю! Отдай власть белопогонникам, а сам потом без штанов ходи? Не выйдет этот номер! Нипочем не отдадим власть!
       — Ясно, не отдадим, — прогудел от окна кудлатый молодой деповец. — Пусть с меня родная кровь брызнет, не отдадим.
       — Пресвятая Матерь Божья, за что кровь льется? — ахнула где-то справа баба.
       В агитпункте снова расхохотались.
       — Эх, тетка, темнота ты, темнота… Вот слушай!
       Подмигнув залу, матрос Паша вдруг громко начал читать стихи:
 
Чтоб надуть «деревню-дуру»,
Баре действуют хитро:
Генерал-майора Шкуру
Перекрасили в Шкуро.
 
 
Шкура — важная фигура!..
С мужика семь шкур содрал,
Ай да Шкура, Шкура,
Шкура, Шкура — царский генерал.
 
       Сашка до боли закусил губу. А матрос продолжал читать:
 
Стали «шкурники» порядки
На деревне заводить:
Кто оставлен без лошадки,
Кто в наряды стал ходить.
 
 
Стали все глядеть понуро,
Чтобы черт тебя побрал,
Пес поганый, волчья шкура,
Шкура — царский генерал!
 
       Собравшиеся в агитпункте стихам смеялись и хлопали.
       — От, молодец Пашка! — восхищенно воскликнул другой матрос в лихо заломленной на затылок бескозырке. — Давай, крой по-нашему, по-морскому…
       — Темнота, — снисходительно объяснил довольный произведенным эффектом Паша. — Это ж не я придумал. Это сам товарищ Демьян Бедный! Понимать надо!
       Сашка повернулся и вышел из комнаты. Ему хотелось то сказать этим комиссарам и красноармейцам всё, что он о них думал, то бежать куда-нибудь подальше, но он не позволил себе ни того, ни другого. Надо было ещё попробовать посмотреть, что там, на путях — вдруг бронепоезд.
      Окружавшие город стены, сложенные из крупных камней серого цвета, на глаз в высоту достигали трех саженей. Башен в южной стене Плескова было всего три: две круглых — на углах и одна, большая, прямоугольная — надвратная. Несмотря на ранний час, у ворот бурлила жизнь: стражники в кожаных куртках и похожих на наперстки блестящих медных шлемах, обследовали груженую мешками телегу какого-то поселянина.
      — Чего они ищут? — поинтересовался мальчишка у Йеми.
      — Да ничего не ищут. Проверяют, тот ли товар в телеге, за который заплачена пошлина.
      — Пошлина?
      — Ну да. Везешь товар в город — плати пошлину в казну.
      — А почему они платят у ворот, а не на рынке?
      — Потому что не все, кто въезжают в ворота, едут потом на рынок. Может, купцам нужно только переночевать в городе. Может, крестьянин сразу отдаст весь товар купцу в лавку.
      — А если купец заплатит как за ночевку, а поедет на рынок?
      — И кто его туда пустит без бляхи? — усмехнулся кагманец. — Рынок — это тебе, Саша, не базар. Там порядок. Торговое место стоит неплохих денег. Чиновники всех купцов и их помощников знают в лицо. Чуть что, чиновник требует предъявить бляху, подтверждающую, что купец уплатил все налоги, сборы и пошлины.
      — Сурово, — с уважением произнес мальчишка.
      — Конечно, — подтвердил Йеми. — Торговые сборы и пошлины — главный доход города. А расходов, как понимаешь, у него немало: стражникам платить, чиновников кормить, стены чинить, Плеску и пруды чистить…
      — Кого чистить?
      — Плеску, это речушка небольшая через город протекает. Чтобы была вода на случай осады, её в городе перегородили плотинами, образовались пруды. А только в пруды эти нечистоты чуть ли не со всего города стекают. Вот и чистят их два раза в год: по весне и по осени.
      Сашка внимательно слушал рассказы кагманца, стараясь запомнить каждую подробность. Мало ли где это потом может пригодиться.
      Йеми рассказывал охотно. Может, это и принесет какую пользу. Никогда не знаешь, какая мелочь оказаться спасительной. Как-то раз сам Йеми развеял сомнения окружающих в том, что он доподлинный нахкатский бард, разразившись в их адрес гневной сатирой, сложенной по всем правилам тамошнего стихосложения. Среди сомневавшихся в его словах оказался человек, в этих правилах сведущий, который и убедил остальных в том, что молодой человек именно тот, за кого себя выдает. А сатира эта отложилось в памяти кагманца во время морского путешествия в обществе настоящего нахкатского барда, почему-то решившего оповещать весь корабль о процессе стихосложения. "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда", — всегда приходило на ум Йеми при воспоминаниях о той поездке… К концу второго дня на судне, наверное, не было ни одного человека, не испытывавшего горячего желания отправить барда на дно морское с камнем на шее, а путешествие растянулось на целую осьмицу…
      Когда ворота оказались уже совсем рядом, Сашка поинтересовался:
      — А как и когда мы встретимся?
      Кагманец задумчиво поднял глаза к небу.
      — Встретимся мы за три часа до полудня на центральной площади. Там установлены солнечные часы, день сегодня ясный. Знаешь, как определять время по солнечным часам?
      — Знаю…
      — Вот и хорошо. Там же на площади — статуя Императора Матиция, основателя династии. Вот у постамента и встречаемся… Если не встретимся, то возвращайся к своим.
      — Хорошо. А где мне одежду себе лучше купить? На рынке?
      — Можно и на рынке, можно в лавках. Портных в городе немало.
      Сашка кивнул и замолчал: к повозке уже подходили для досмотра двое стражников: седовласый старик с красным, выдубленным ветром (а может, просто испитым) морщинистым лицом, и молодой здоровый парень с короткой курчавой бородкой и приметным лиловым пятном на всю левую щеку.
      — Тпру, — осадил Ушастика Йеми.
      — Привет, Йеми. С чем нынче пожаловал? — поинтересовался старик.
      — И тебе доброго здоровья, Артол. Нынче я без товара: хочу не продать, а купить.
      — Чего это вдруг?
      — Почему — вдруг? — вопросом на вопрос ответил кагманец. — Ярмарка Кусачинская на губах уже. Купцы приедут чуть ли ни с самой Итлены. Какой же смысл товар сейчас в Плесков везти? А вот прикупить чего-нибудь — самое то.
      — Тоже верно. А что за парнишка?
      — Да родственник какой-то старому Кишишу, — с деланной ленцой произнес Йеми. — То ли внук брата, то ли…
      — Не внук, а внучатый племянник, — обиженно подправил Сашка.
      — Во… Пора парня к делу приучать, здоровый лоб уж вырос…
      — Ладно, — махнул рукой Артол. — Две лорики плати — и проезжай.
      Йеми неспешно достал из подвешенного к поясу кожаного кошеля пару медных монеток, отдал стражнику и шевельнул поводьями. Длинноухий коняга всхрапнул и потащил повозку в ворота.
      Сашка обратил внимание, что помимо окованных снаружи медными листами деревянных створок, башня была оборудована ещё и подъёмной решеткой, механизм управления которой оказался прост и понятен. По обеим сторонам от проёма были установлены вороты, с намотанными на них толстыми канатами, уходящими вверх, внутрь башни, через специальные отверстия. Сейчас решётка была поднята, а вороты — заклинены. Если что, так выбить одновременно оба клина, проскочить под падающую решетку — и погоня отсечена минут на пять, не меньше. Правда, остаются еще несколько стражников снаружи…
      — Ну что? — прервал его размышления Йеми. — Что будешь делать?
      — Как что? — голос мальчишки был предельно серьезным. — Пойду гулять по городу.
      И Сашка соскочил с повозки.
      Оставив повозку и Ушастика в харчевне "Гроздь винограда", в которой он неизменно останавливался, путешествуя по торговым делам, Йеми отправился на розыски. И не куда-нибудь, а в самый центр Плескова, где располагались дома аристократов. Казалось бы, какая связь между верхушкой города и его низами? Никакой, сказал бы добропорядочный обыватель, и очень крепко бы ошибся. Тот же, кому известна жизнь отбросов общества не понаслышке, знает, сколько тайных нитей ведут со дна жизни к почтенным и уважаемым. К таким почтенным и таким уважаемым, которых никак нельзя заподозрить в общении с подонками. А вот, поди ж ты…
      Парадные двери нужного Йеми дома были сделаны из дорогого граба, покрытого специальным лаком, придающим особый блеск. Медные ручки были выполнены в виде львиных голов, через пасти которых были продеты отполированные до блеска кольца. Стучать этим кольцом по специально прибитой к двери медной пластинке пришлось довольно долго, прежде чем дверь всё же отворилась, и из-за неё выглянул молодой домашний раб в рубахе и штанах из грубой шерсти.
      — Что угодно господину?
      — Господину угодно поговорить с благородным Маркусом Паулусом.
      Раб с недоверием оглядел одежду Йеми.
      — А разве благородный господин Маркус приглашал сегодня господина в свой дом в этот ранний час?
      — С каких это пор глупый раб осмеливается задавать вопросы гражданину? Пропусти меня внутрь и позови управителя Лечка.
      — Д-да, господин…
      Раб даже заикаться от волнения начал. Раньше этого парня Йеми в доме Маркуса не встречал, наверное, недавно купленный. И пуще всего боится впасть в немилость у нового господина. Домашние рабы всегда боятся, что их отправят на работу в поля или виноградники. Хотя порой те, кто работают вдали от хозяйского глаза, живут лучше…
      Пропустив гостя в переднюю, раб захлопнул за ним дверь, задвинул засов и тут же почтительно отодвинул тяжелую занавеску из синего бархата, приглашая гостя пройти в атриум.
      — Господину будет угодной подождать в перестилии?
      Йеми важно кивнул, не желая слишком уж запугивать и так раздираемого страхом юношу. Наверняка жизнь у слуги Маркуса не такая уж сладкая, зачем же делать его ещё более несчастным?
      За то время, что прошло с последнего посещения кагманцем дома Паулуса, последний потратил немало сил и средств на украшение своего жилища. Простой каменный пол атриума сменился мозаичным, заново был выложен розовым мрамором (Йеми готов был поклясться, что это был не просто мрамор, но самый настоящий пилейский) бассейн-имплювий, у правой стены появилась статуя легионера, а напротив — статуя сенатора, очевидно, символизирующие знатность рода Паулусов. Правда, качество этих статуй оставляло желать лучшего, да и мрамор на статуи пошел более дешевый — из ближней Айявы, но для дома благородного лагата, расположенного на дальней окраине Империи, и это было показателем благосостояния и преуспевания. Кроме того, ближе к ведущему в перестилий коридору, вдоль стены выстроилась целая шеренга восковых благородных Паулусов — предков нынешнего хозяина дома. Из внутренностей расставленных перед фигурами медных курильниц поднимались вверх тонкие струйки благовонного дыма.
      Перестилий утопал в цвету. Груши, правда, уже успели отцвести, но зато яблоневые, вишневые, черешневые, сливовые и абрикосовые деревья были усыпаны белыми цветами, а ниже буйствовали яркие краски цветущих кустов черемухи, розы и сирени. Всё это дополнялась высаженными в мраморных урнах ландышами и фиалками, чей век недолго, но очень красив, а так же бросавшимся в глаза пурпуром листьев бегоний, которые зацветают чуть позже, ближе ко дню солнцеворота, зато, при надлежащем уходе, цветут чуть ли ни до самого праздника Илока.
      Проводив гостя во внутренний дворик, раб незаметно куда-то исчез, а Йеми спокойно присел на низенькую мраморную скамью, наслаждаясь красотой. Что ни говори, но морриты умеют ценить прекрасное, этого у них не отнять. Жаль право, что у него нет такого садика, где можно было бы просто сидеть и отдыхать, хоть ненадолго позабыв тревоги и волнения. Разве что, если он доживет до достойной старости и уйдет на покой, воспитав себе достойную смену, то получит возможность попытаться создать в своём поместье нечто подобное.
      От раздумий его оторвал шум шагов. В перестилий вошел Лечек, управляющий благородного Маркуса Простины Паулуса. Несмотря на все попытки выглядеть представительно, лицо у него было весьма помятым, явно, что управляющий только что оторвался от подушки. Но, увидев, кто оказался таинственным ранним гостем, Лечек не смог сдержать вздоха облегчения.
      — Почтенный Йеми? Рад видеть. Что привело тебя в наши края?
      — Дела, почтенный Лечек, дела. Мне нужно срочно поговорить с благородным лагатом Маркусом.
      — Помилуй, Йеми, — развел руками управляющий. — На дворе раннее утро. Благородный Маркус ещё спит.
      — Ну, так разбуди его, — пожал плечами Йеми.
      — Разбудить?!
      — Конечно. Что толку разговаривать с ним, когда он спит.
      К чести Лечка, тратить время на бессмысленные препирательства он не стал. По той простой причине, что знал о существовании таких новостей, ради которых господина можно разбудить не только ранним утром, но и посредине ночи. И не только можно, но и нужно.
      Поэтому, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, управляющий спешно ушел внутрь дома. А ещё через несколько минут в перестилии появился и сам хозяин, благородный лагат Маркус Простина Паулус. Невысокий, ещё молодой, но изрядно облысевший и обрюзгший, с припухлым от сна лицом. Одетый, как и положено старшему гражданину, в небрежно наброшенную тёмно-синюю тунику с тонкой пурпурной каймой, свидетельствовавшей о его благородном происхождении и принадлежности к сословию лагатов. Несмотря на спешку, Маркус успел обуться в сандалии с серебряными пряжками и подпоясаться красным шелковым пояском.
      При виде Йеми он вымучил на лице широкую, донельзя фальшивую улыбку, распахнул руки и с бездарностью провинциального актера произнес:
      — Милейший Йеми! Очень рад видеть тебя в моём скромном доме. Будь моим дорогим гостем!
      Пришлось улыбаться в ответ. Более того, пришлось, пусть и на время, заставить себя относиться к человеку, стоящему напротив, как к хорошему, пусть и опасному приятелю. Если позволить себе в разговоре назвать Маркуса Простину Паулуса, вором, разбойником, трусливым убийцей или просто подонком, то против истины не погрешишь, но потеряешь ценнейший источник информации о теневой жизни Плескова. Ещё нельзя было вспоминать вслух, что до недавнего времени собеседник носил имя Шепеш Наско, а благородным морритским лагатом стал, в результате одной очень тёмной истории с усыновлением.
      — А что, если кто-нибудь донесёт господину префекту, что в городе объявился известный злодей и шпион Йеми Пригский?
      В таблинии можно было говорить свободно, не опасаясь, что тебя услышит кто-то посторонний: стен эта комната не имела, и подойти к собеседникам незаметно было практически невозможно. Конечно, частично обзор закрывали тяжелые муслиновые занавеси, спускавшиеся с потолка до самого пола и отгораживавшие таблиний от перистилия и коридоров, но использовать их для того, чтобы тихонько подобраться и подслушать разговор, обычному человеку, конечно, не хватило бы умения.
      Шепеш, принимая условия игры, радушно предложил Йеми легкий завтрак. Предложение, разумеется, было принято: демонстрировать нетерпение было бы огромной ошибкой. Рабы спешно накрыли в таблинии небольшой столик, подав господам лепешки, акациевый мед, сыр, изюм, сушеные абрикосы и финики, а так же местное варенье из молодых сосновых шишек. Сам хозяин не преминул отведать виноградного вина, а вот гость от возлияния отказался, попросив взамен тирейского кофе. Напиток этот в Торопии был изрядной редкостью, но благородный лагат себя в роскоши не стеснял, и спустя несколько минут тот самый раб, что открывал дверь, поставил перед Йеми медный канфар с дымящейся ароматной жидкостью.
      Исполнив свои обязанности, слуги исчезли в глубине дома, дабы не потревожить беседующих господ, а Шепеш и Йеми приступили к очень серьезному разговору.
      — Всё зависит от того, кто донесёт, — Йеми откинулся на спинку кресла. Демонстрируя своё расположение, хозяин предложил ему даже не стул, а настоящее кресло с высокой спинкой. Сам же, подчеркивая свою принадлежность к морритской знати, возлег на покрытое тирейским ковром ложе: у морритов было принято принимать пищу лежа. — Если какой-нибудь подозрительный бродяга, то господин префект прикажет удавить его потихоньку, чтобы тот не сеял панику. Если человек уважаемый, скажем, клиент господина наместника, то, несомненно, пошлёт городскую стражу прочёсывать Старые Кузни. Та со злости, что её отрывают от почтенной рутины на легкомысленную беготню, обнаружит с десяток давно разыскиваемых преступников, накроет пару притонов, да между делом набьёт себе карманы. Господин префект выразит досаду на то, что донос не подтвердился, и удовлетворение тем, что в Плескове всё спокойно. Все останутся довольны, за исключением воров и бандитов, до которых почтенным гражданам и дела-то нет… Так что, не стоит уходить от ответа на простой вопрос: кто вчера ночью притащил в город двух девочек и мальчика и где их сейчас прячут? При твоей-то осведомлённости обо всём, что творится в Плескове…
      — Через пару дней я буду знать.
      — Три весны назад на кое-чью просьбу уладить одно неприятное дело с городским судьёй я не ответил: через пару дней. Потому что через пару дней было бы поздно.
      — Город большой, в нём постоянно полно приезжих. За всеми не уследишь. Поэтому поиски займут время. И ещё потребуются деньги.
      — Детей притащили через подкоп под городской стеной. Этим делом здесь промышляет не более двух осьмий человек. И они ревниво следят за тем, чтобы никто не отнял их хлеб.
      — Эти ребята держатся особняком. С ними трудно иметь дело, а уж узнать у них что-то…
      — За гексант эти ребята маму родную в рабство продадут, — Йеми выложил на стол потёртую золотую монету. На что "эти ребята" способны за большие деньги, Йеми предпочел не уточнять: и он, и Наско это отлично знали, зачем лишний раз язык осквернять.
      — Может быть… Ты их, как вижу, лучше знаешь, тебе виднее, — Шепеш засмеялся собственной шутке. Но теперь его взгляд не отрывался от блестящего кругляша. По-видимому, деньги ещё не потеряли своей власти над Наско. Наверное, он так же жадно будет смотреть на чужую монету, если чудесным образом окажется владельцем всех богатств империи.
      — Не настолько лучше, чтобы знать, где их искать в это время дня.
      — Это не гексант, — приподнявшись на локте, Шепеш, как бы невзначай, подцепил монету со стола.
      — Если ты мне сейчас же, не сходя с места, скажешь, где дети, будет тебе гексант. Если приведёшь их ко мне живыми и здоровыми, будет тебе аж четыре гексанта и моя искренняя признательность. А за этот ауреус ты меня познакомишь со старшиной землекопов.
      Конечно же, благородному морритскому лагату не пристало самому работать проводником у купца. Поэтому разговаривать с «землекопами» Йеми отправился вместе с Лечеком. Помимо соблюдения лица, Наско явно преследовал и денежный интерес: часть бремени по снабжению своего управляющего он переложил на плечи кагманца, которому пришлось самому сразу по выходу одарить Лечека парой квадрантов. В противном случае это пришлось бы делать через пол дня безрезультатных блужданий по городу под причитания, жалобы на жизнь и уверения, что вот-вот неуловимые «землекопы» будут найдены.
      Идти пришлось в район Старых Кузен, что Йеми предполагал с самого начала. Район этот превратился в трущобы ещё в давние времена, может, даже до Катастрофы. В ту пору наверняка весь Плесков являл собой не лучшее зрелище, но с тех пор город отстроился, но Старые Кузни так и остались трущобами, успешно сопротивляясь всем попыткам городских властей извести или хотя бы благоустроить этот рассадник преступности и источник всякой заразы. Символом этого сопротивления можно было смело признать храм Гера, что высился на самой границе трущоб. Может быть, этот храм не был самым великолепным в Плескове, но самым большим он был наверняка. Позволяло ли это умилостивить грозного бога болезней или, наоборот, привлекало его внимание оставалось загадкой. Быстротечные эпидемии прокатывались по городу каждый год и всегда начинались со Старых Кузен. Вопреки стойкому заблуждению, чужаков в таких местах любят. Ведь чужак — это источник поживы или, если с того нечего взять, возможность разнообразить развлечения. До того, что самим чужакам такая любовь не по нраву, никому дела нет. Лечек явно ощущал себя в этом неприятном месте, как рыба в воде. Йеми же, несмотря на то, что был здесь уже не раз, ощущал себя чужаком. Хуже того, его принимали за чужака местные жители. Йеми всей кожей ощущал пристальное к себе внимание. Уже пришлось погрозить кулаком какому-то карманнику, чьи пальцы оказались в подозрительной близости от поясного мешка. Лечек же шагал себе впереди, как ни в чём не бывало. Когда, наконец, управляющий нырнул в дверь относительно целого дома, жупан испытал облегчение, несмотря на то, что самая сложная часть дела только начиналась.
      Внутри дом оказался грязен и вонюч даже по меркам Старых Кузен, а так же начисто лишенным каких либо архитектурных излишеств. Единственное помещение с не разожженным очагом у дальней стены оказалось заполненным самым разнообразным народом. В дальнем углу, скрестив ноги на тангринский манер, на грязной дерюге сидели пятеро мужчин и жрали — по-другому назвать происходящее было решительно невозможно. В другом углу, поближе, полдюжины громил играли в зуж, постоянно ругаясь и обвиняя друг друга в шулерстве. Верзила у очага, сидящий на единственной в доме лавке, точил лопату и, посмеиваясь, внимал стоящему перед ним толстому коротышке, размахивающему руками и бубнящему что-то неразличимое в общем гвалте. Перед Лечеком горой возвышался детина, с шириной плеч, как у Йеми и Лечека вместе взятых.
      — Здрав и силён будь, Лечек! А это с тобой что за мужичок? — поинтересовался детина и одарил кагманца нехорошим взглядом.
      Как поступать в таких случаях, Йеми было известно с далёкого детства. Он скорчил премерзкую рожу, прищёлкнул пальцами, потом языком и в довершении всего ядовитым голосом объявил, что мужички — это те, кто на базаре баранами торгуют и баранов обсчитывают.
      Последнее, конечно, было наглостью и в ритуал представления среди криминальных кругов полуострова напрямую не входило, но в разумном количестве приветствовалось и уважалось. Вот и сейчас детинушка осклабился, выдавил из себя довольную улыбку, при виде которой мирный поселянин, наверное, тут же бы обделался, и кивнул в сторону жрущих.
      — Ну, проходите.
      Игроки чуть примолкли, внимательно наблюдая за происходящим. Йеми наивностью не страдал и понимал, что одного знания условного знака недостаточно, чтобы заслужить доверие бандитов.
      — Ну что, мил человек, садись к нашему очагу, ешь да пей, — с расстановкой произнёс сидевший у стены пожилой и даже немного благообразный дедок, видимо, бывший в этой компании за старшего. — Ну-ка, Стилко, плесни гостю дорогому.
      Стилко, молодой совсем мужик с засаленными и усыпанными перхотью волосами и угреватым лицом вытащил откуда-то из-за спины сначала большую деревянную флягу, потом — маленькую чарочку. Плеснул в чарочку содержимого фляги и, улыбаясь, протянул её Йеми. Улыбка у него была мерзкой, но Йеми понимал, что от такого предложения не отказываются.
      Сквозь запах можжевельника, из которого была вырезана чарка, пробивался слабый аромат аниса. Предусмотрительно выдохнув, кагманец опрокинул содержимое чарки в рот. Густая, маслянистая жидкость, словно огнём, обожгла горло. Йеми не ошибся: его действительно угостили мастикой, да ещё и отвратного качества.
      Ещё раз шумно выдохнув, он подхватил с деревянной тарелки кусок мяса и торопливо зажевал.
      — Неплохо! — одобрил главарь. — Ну, говори, с чем пожаловал.
      — Дело в следующем, папаша, — ответил кагманец с набитым ртом, — кинули меня одни ребята. И не только меня, но и людей, перед которыми я за них подписался. Беспредел, в натуре. Звенки хапнули — и свалили. А мне что, за всех отдуваться?
      — Не хочешь, стало быть, крайним быть?
      — Я что, тупой, как гигант холмов? Или деньги чеканю? Хорошо хоть, мужики меня знают, дали отсрочку. Ну, я ноги в руги — и за этими уродами.
      — И здесь, стало быть, догнал их? — поощрительно улыбнувшись, поинтересовался дедок.
      Йеми кивнул.
      — Не беспредел в натуре — так людей кидать, — вступил в разговор сосед справа. — Надо помочь чуваку, он дело го…
      Закончить мужчина не успел: не вставая со своего места, Йеми ткнул его кулаком в лоб. Тот повалился на спину, задрав ноги, точно перевернутый жук. Остальные тут же напружинились, схватились за поясные ножи, но в драку не ринулись, смотрели на главного.
      — Ты за базаром следи, дорогой, — посоветовал кагманец вскочившему бандиту. — За такие слова у нас быстро оставят без языка и без наследства.
      — У вас — это где? — полюбопытствовал дедок.
      — В Бельоне, — не задумываясь, ответил Йеми. Слишком много в последний день думалось об Оксене.
      — Успокойтесь, — главарь небрежно махнул рукой, и бандиты сразу расслабились. Даже получивший в лоб молча присел на своё место, только смерил Йеми злобным взглядом.
      — В Бельоне… Значит, под Тенью ходишь?
      — Я не вор, чтобы под Тенью ходить. Под Ролио одноруким. Да и Тень-то ещё прошлой осенью пропал.
      — Куда пропал?
      — Аэлис его знает, куда пропал. Решил по гробницам орочьим подземным прошвырнуться — и сгинул. Сейчас всем заправляет Угорь, он при Тени Правой Рукой был.
      — Слыхал про такого, — кивнул дедок. — Складно плетешь.
      — Папаша, ты меня за кого держишь? Я тебе, что, в натуре, эдилов вольноотпущенник, из ума выживший? Думаешь, заложить вас всех хочу? Так вон, Паулус за меня подпишется. Лечек, ответь.
      — Подпишется, отвечаю, — с невозмутимым выражением лица произнёс Лечек.
      Его вообще мало что было способно вывести из равновесия. Йеми было доподлинно известен лишь один случай, когда Лечек утратил самоконтроль: это случилось во время допроса с пристрастием в шофской тюрьме, когда дело дошло до вкалывания под ногти раскалённых иголок. Впрочем, сейчас управляющий ничем не рисковал: подписывался, то есть поручался, не он, а Паулус, а раз так — то с Паулуса и спрос.
      — Да нет, на дятла ты, мужик, не больно похож. Но вот впрягаться за кочан с бугра нас тоже, знаешь ли, ломает.
      Кагманец облегченно вздохнул.
      — Да не, мужики, впрягаться не надо. Мне с этими парнями надо только перетереть по понятиям. Я же про них всё знаю, где их бабы со спиногрызами живут. Они ж не отмороженные, должны просекать, что к чему, верно?
      — А мы-то тогда тебе зачем нужны? — тут уж искренне удивился главарь.
      — Дык, я ж не знаю, где у них тут берлога. А вам-то ребята эти известны. Вы мне только наводку дайте, а дальше я сам разберусь.
      — А с чего это ты взял, что они нам известны?
      — Они сегодня ночью под стенами подземным ходом лазили. А все ходы — под вами. Верно говорю?
      — Верно…
      — Ну, так что, папаша, наводку дашь?
      — Это Грызя надо спрашивать, — пробасил из угла один из игроков.
      — Ладно, не позорь нас тут перед гостем, — досадливо сморщился старик. — А то не проследили за ними.
      — Знамо дело проследили, — это торопливо заговорил тот, что потчевал Йеми мастикой. — Главный у них толиец…
      — Цыц! — прикрикнул на него дедок. — Я ещё не решил ничего.
      Все смолкли, опасаясь прогневить авторитета.
      — Они что, заплатили, что ли, за молчание? — поинтересовался Йеми.
      — А ты что, заплатишь за наводку?
      — Заплачу. На мне сейчас столько висит, что лишний ауреус ничего не решает.
      — А лишний гексант?
      — А гексант, папаша, лишний не бывает. За него, сам знаешь, поработать надо так, что ой-ой-ой…
      — Нечки пускай работают, а настоящий человек не быдло, чтобы спину гнуть, — это снова влез прыщавый Стилко, видимо, очень хотел загладить свою вину.
      Йеми не удостоил его ответом, смотрел на старика.
      — Гексант, — твердо сказал главарь. — И мы тебя не знаем, а ты не знаешь нас.
      Торговаться дальше не имело смысла: при своих подручных дед авторитет ронять не станет и на уступки не пойдёт. Вздохнув, Йеми протянул ему монету. Попробовав её на зуб, старик кивнул Стилко.
      — Они в харчевне "Полная чаша", — хмуро сообщил тот.
      — У старого Жельо? Тесен мир. Дядька мой с ним когда-то на дело ходил, троллей потрясти.
      Бандиты, однако, выслушивать эту историю были не расположены.
      — Вот и хорошо, что знаешь. Значит, не заблудишься. Так что, ступай-ка, мил человек, откуда пришел, а сюда больше не заглядывай, — подвел итог главарь.
      "Мир тесен. Мир очень тесен".
      Йеми задумчиво стоял у лавки бондаря, лениво рассматривал кадушки и бочонки и время от времени бросал быстрые скрытные взгляды на другую сторону улицы, где возвышалось двухэтажное здание харчевни "Полная чаша". Здесь он должен был узнать судьбу своей племянницы и её новых друзей, но шестое чувство останавливало Паука от того, чтобы немедленно войти внутрь и начать осторожные расспросы. А чувствам своим Йеми Пригский привык доверять, и пока что они его не подводили.
      Смущало кагманца то, что хозяином харчевни был старый Жельо, бывший когда-то знаменитым ловцом удачи Жельо-Себе-На-Уме. Йеми не раз слышал, что старик забросил опасный промысел и доживает свой век в тишине и покое, но народная мудрость не зря гласит: "Сколько волка не корми, он псом не станет". Старый наемник вполне мог быть в деле, и тогда в одиночку соваться в его логово было очень рискованно. Знай бы Йеми, что всё так обернется, взял бы с собою Балиса. Но былого уже не воротишь и не исправишь.
      "Надо идти, всё равно от того, что я тут столбом стою, ничего хорошего не будет", — решил Йеми и повернулся к харчевне. В этот момент из калитки, что вела во двор харчевни на улицу, вышел раб в помятом хитоне из грубой ткани и деревянных сандалиях, с большой корзиной в руке. "Где-то я его видел", — мелькнуло в голове у кагманца. А в следующее мгновение, возблагодарив Иссона за помощь, он уже спешил вслед невольником.
      — Ёфф! Провалиться мне на месте, Ёфф!
      Кагманец со всего размаха опустил руку на плечо раба. Тот резко повернулся. В чёрных глазах застыло удивление.
      — Прости, господин, но я тебя не знаю.
      — Не знаешь? Скажи лучше, не помнишь. Забыл, мерзавец?
      Ёфф наморщил низкий лоб и часто заморгал, что должно было означать усердные попытки вспомнить Йеми. Поскольку сделать это у него всё равно бы никогда не вышло, кагманец, выждав несколько мгновений, бросил утопающему спасительную веревку:
      — А пари с Арсенгером тоже забыл?
      По лицу раба расплылась такая довольная улыбка, словно ему напомнили о первой брачной ночи.
      Невольник был заядлым петушатником, то есть завсегдатаем петушиных боёв. Эта забава исстари пользовалась популярностью почти по всему Лакарскому полуострову. В каждом городе выводилась своя, особая порода бойцовых петухов, которых жители просто обожали и на которых ставили порой огромные суммы. Плесковских бойцов, за безупречно белый цвет пера и ярко-красные гребни, называли "красно-белыми".
      Ставить деньги на исход петушиных боёв не возбранялось и невольникам, многие из которых были не менее фанатичными поклонниками «своих» любимцев, чем свободные граждане.
      Года три назад, заезжий купец Арсенгер откуда-то с северо-запада привез пять бойцовых петухов и поспорил на огромные деньги, что все пятеро его питомцев победят пятерых бойцов, которых выставит город. До этого он выиграл таким образом не одно пари, но всякому успеху когда-то приходит конец. Лучшие «красно-белые» города во главе с непобедимым чемпионом Етькой добились успеха в четырёх схватках из пяти. Горю Арсенгера не было предела, но расплатился он сполна, чем заслужил в этих местах немалое уважение.
      Так уж получилось, что Йеми был в тот день в Плескове. Так уж получилось, что заглянул на петушиные бои, хотя был к ним совершенно равнодушен. Так уж получилось, что внимание кагманца привлёк отчаянно поддерживающий за своих любимцев мужчина с лицом то ли разбойника, то ли палача, на самом деле оказавшийся рабом городского золотаря Спарта. Казалось бы, чем такой человек мог Йеми пригодиться. А вот, поди ж ты, радости от встречи с Ёффом у кагманца оказалось, не к столу будет сказано, полные сапоги.
      — Как такое забудешь, господин хороший! По восемь раз на дню вспоминаю.
      — Да ну? Разве новые победы не радуют?
      — Господин смеется над бедным рабом? — Йеми и представить не мог, что звероподобное лицо Ёффа, при взгляде на которое любой инквизитор Света немедленно должен был признать раба своим подопечным, обладает такой богатой мимикой. Невольник был просто убит горем.
      — Господин не был в городе с тех пор, как наши петушки славно оттоптали мокрых куриц этого нахала. И вернулся только вчера вечером.
      — Господина ждут печальные новости, — тяжело вздохнул раб. — Нет больше нашей красно-белой гордости.
      — Как это нет? — изумление и огорчение Йеми было вполне искренним. Бойцовыми петухи Плескова казались ему чем-то вечным, вроде Лунной горы, Долины Роз, тигров-оборотней в Кусачем Лесу или вулкана на острове Пилея. И если он пропустил их исчезновение, то это — очень серьёзное упущение. Из тех, которые в его деле могут стоить жизни. — Не может быть такого. Что ты плетешь?
      — Увы, господин, это случилось.
      — Что — «это»? Мор?
      — Нет, Червь.
      — Какой червь? — быки и коровы болеют изнутри червями, это Йеми знал точно. Куры… Гер их поймет, этих кур, чем они болеют…
      — Да кто его знает, мерзавца. Он откуда-то с юга в город приехал. При больших деньгах. Выкупил курятник, мол, починю, обустрою, да и новую арену для боёв вам выстрою.
      — Н-да, починить курятник-то и впрямь было бы полезно, — согласился Йеми. Откровенно говоря, городские бойцовые петухи жили в такой развалюхе, что любой хозяин, увидав этакое безобразие на своей вилле, спустил бы с управляющего кожу на спине от шеи до колен… Да ещё, пожалуй, и посолил бы на добрую память.
      А арены для петушиных боёв в Плескове вообще никак не могли построить, хотя разговор об этом шел, наверное, ещё во времена дедов Йеми и Ёффа. Вот и выступали знаменитые «красно-белые» то в углу городского рынка, то на пустыре на берегу Плески. Безобразие вообще-то. Немудрено, что отцы города доверились много пообещавшему Червю. Только вот никакой арены этот богач, совершенно точно, не построил. Даже и не начинал. Уж эдакую стройку в Плескове Йеми бы никак не пропустил.
      — Дак ведь, ниимпа не сделал, подлец, — горько воскликнул невольник. — Стало только хуже. Породу улучшать взялся. Накупил заморских чёрных петухов, а своих — распродал непонятно куда. Как теперь кричать «красно-белые», ежели они не белые, а чёрные? А люди говорят, в птичьем ряду в Белере и Шофе нашими петушками мясники торговали…
      В глубоко посаженых глазах раба заблестели слёзы.
      — И Етьку продал? — ужаснулся кагманец.
      Теперь в глазах собеседника сверкнула ненависть.
      — Етьку? Етьку опоили какой-то гадостью, еле выходили беднягу. Перо сбросил, ходит, как ощипанный. Не ест почти ничего. Смотреть больно. Червь-то выгнал прежнего смотрителя курятника. Пьёт, мол, много. Дык, он дело знал. А нонешние…
      — А где теперь сам Кислый? — о смотрителе Йеми немного слышал и решил поддержать образ болельщика и знатока.
      — Спился бедняга с горя. Под каменным мостом через реку живёт, каждый день ракки глушит.
      — Где ж он берет-то?
      — Добрые люди наливают. Помнят его заслуги.
      На взгляд Йеми, действительно добрые люди пристроили бы забулдыгу к какому-нибудь стоящему делу, но об этом он благоразумно промолчал. Сказал другое:
      — Да, Ёфф, ты меня, прямо скажу, просто без ножа зарезал. Я-то думал, вернусь в родные края, отдохну душой, на малышей наших посмотрю… А выходит…
      И досадливо взмахнул рукой.
      — А ведь я на чужбине-то наших петушков вспоминал, вспоминал… Да, а хозяин-то твой, Спарт, всё сортиры старые чистит?
      — У меня теперь другой хозяин, — раб кивнул на здание харчевни.
      — Да ну? — с хорошо наигранным удивлением воскликнул Йеми. — Считай, что тебе повезло. Тут мои знакомые из Толиники остановились, я к ним сегодня хотел зайти, навестить. Посидим, винца попьём, хорошо подавать будешь, может, тебе цельный марет перепадёт.
      — Из Толиники? — теперь удивился и невольник. — Это белобрысый со своими людьми, что ли?
      — А что, у вас ещё кто-то из Толиники квартирует? — в таких случаях всегда надо отвечать вопросом на вопрос, не уступая собеседнику инициативу.
      — Нет, только и господин Джеральд сегодня с рассветом уехал.
      — Как уехал?
      — Обыкновенно, как постояльцы уезжают.
      — Погоди, а как же добыча? Дети?
      — А что дети? — Ёфф пожал плечами с невозмутимостью раба, не представляющего, что такое свобода. — На базар его ребята детей отвели с утра, да и продали, наверное.
      — Всех троих?
      — Почему троих? Двоих. Мальчонку и девчонку.
      — Девчонка рыжая?
      — Не, темненькие волосы.
      — А рыжая?
      — Да не было никакой рыжей, господин. Гер меня накажи, ежели вру.
      Такими клятвами ни один здравомыслящий человек попусту не разбрасывался: по части наказаний боги Вейтары были столь же изобретательны, как и жестоки.
      — Ничего не понимаю, — откровенно признался кагманец. — Как же так. Ещё одну девчонку должны были… Либо продать, либо взять с собой.
      — Может, накануне продали? — предположил невольник. — У них торговля получше, чем юные рабы. За такую бочку можно, поди, три осмии мальчишек и девчонок купить. А может — и все четыре.
      — Какую ещё бочку? — машинально переспросил Йеми, лихорадочно обдумывая, куда же мог толиец Джеральд спрятать Риону. Куда и зачем.
      — Да с розовым маслом. Ох, и здорова бочка, два бугая её тащили. Да и запах стоял — на всю улицу.
      — Да что ты мне про какую-то бочку талдычишь? — рассердился Йеми. А в следующее мгновение он понял, что же именно сделал таинственный Джеральд. Понял — и похолодел. Похититель уже трижды обыграл вчистую своих преследователей: на переправе через Валагу, у городских стен и вот теперь, прорвавшись через блокаду оборотней. Всякий раз он точно предугадал действия своих противников и приготовил действенные контрмеры. Это не могло быть случайностью. А вот чем это могло быть… Следовало тщательно обдумать ситуацию, и как можно быстрее: время сейчас работало против Йеми.
      — Вы извините, господин, если что не так, — по-своему понял Ёфф.
      — Да нет, Ёфф, ты не в чём не виноват. Горшок с ним битый, с этим Джеральдом. Встречу — начищу рыло… Ладно, это тебе за рассказ. Только теперь помалкивай.
      Запустив руку в поясной кошель, кагманец извлёк из него пару медных монет и протянул их невольнику. Тот понимающе кивнул и тут же привычным движением спрятал монетки за щеку: целее будут.
      — А за красно-белых наших не беспокойся, они ещё себя покажут, — на прощание ободрил раба Йеми. — И Червю ещё попомнятся Етькины пёрышки.
      Ёфф в ответ только нехорошо улыбнулся.
      — Не надо быть великим мудрецом, чтобы понять, что нам предстоит серьезное и далекое путешествие, — задумчиво произнес Балис, наблюдая возвращающихся разведчиков. Точнее, разведчика: на передке повозки сидел один Йеми.
      — А что это за животные? — поинтересовался Женька, указывая на трусящие вслед фургону четвероногие создания. Размерами они лишь немного превосходили ушастую собственность кагманца, но их морды напоминали скорее ослиные, чем лошадиные, а гривы были неприлично короткими для обычных коней.
      — Мулы, — ответил Наромарт. — Помесь лошади и осла. Быстры почти как лошади и выносливы почти как ослы.
      — И столь же упрямы, — добавил Гаяускас с абсолютно серьезным выражением лица.
      — Я бы сказал — спокойны, — не согласился эльф. — Мне случалось путешествовать верхом на мулах, ничего плохого сказать о них не могу. Только вот ноги всё время приходилось то поджимать, то вытягивать.
      — Боюсь, что тебе предстоит вспомнить старые навыки, — подвел итог дискуссии Нижниченко. — Сейчас узнаем.
      — Я бы выбрал лошадь, с моим ростом она гораздо предпочтительнее мула.
      — А твои травмы не помешают? — тыкать в увечья было не слишком деликатно, но делать вид, что их не существует, Мирону показалось просто глупым.
      — Мешают, конечно, но не очень сильно, — Наромарта вопрос, похоже, нисколько не обидел. — Нога подвижность сохранила. Так что, если лошадь спокойная, то проблем нет. Правда, меня удивляет отсутствие сёдел.
      Подъехав поближе, Йеми остановил фургон и соскочил на землю.
      — Так, времени у нас очень мало. Давайте быстрее в мою повозку.
      — А где Саша?
      — Внутри.
      Путники не заставили себя ждать. Когда все расселись внутри фургона, Йеми заговорил.
      — Дело хуже, чем казалось вначале: никого из детей в городе нет. Сережу и Анну-Селену продали в рабский караван, который вышел сегодня рано утром в сторону Альдабры. А Риону чуть позже вывезли в торговом караване, идущем в ту же сторону.
      — А что же ваши часовые? — поинтересовался Нижниченко. — Как они Риону проморгали?
      — Их обманули. Как я понимаю, её вывезли в бочке из-под розового масла. Тигры её просто не учуяли.
      — Умно, — констатировал Балис.
      — Не то слово, — досадливо скривился Йеми. — Похоже, кто-то очень серьезно подготовился к этому похищению. Ему был нужен не просто ребенок, а именно ребенок тигра-оборотня. И он заранее предугадал все наши действия. Отсюда — мертвяки на берегу реки. Отсюда — подкоп под стенами. Отсюда и бочка из-под масла.
      — Ничего, думаю, у нас в запасе найдется то, чего этот таинственный организатор похищения не предугадал. Но сейчас особого выбора нет: надо догонять караваны. Йеми, ты сказал, что они идут по одной и той же дороге? — взял инициативу в свои руки Нижниченко.
      — Из Плескова три пути: на запад в Белер, на юг в Приг и на восток в Альдабру. Эти караваны двинулись на восток. Больше того, до Альдабры у них одна дорога, свернуть им некуда. Слева — горы, справа — Валага. Разве что заглянуть в Шоф, столицу Прунджи. Он немного южнее дороги, на берегу Валаги. Но туда сворачивает далеко не каждый караван. К тому же до развилки на Шоф далеко — несколько дней пути. Караваны идут не быстро, и, если мы поторопимся, то догоним похитителей ещё сегодня, вскоре после полудня.
      — Ты уверен, что дети именно там?
      — Конечно, уверен.
      — Тогда не будем терять времени. Поехали!
      — Подожди, Мирон. Во-первых, догонять караван на повозках не имеет никакого смысла. Нам придется бросить наши фургоны и ехать верхом. Мы посоветовались с Сашей, он сказал, что ты и Балис, вероятно, этого не умеете.
      — Он прав, — сознался Нижниченко. — Во всяком случае, в отношении меня. Я на лошадь не садился, наверное, уже лет двадцать.
      — А я вообще ни разу на лошадь не садился.
      Женька не стал ничего говорить. На лошади он несколько раз катался, но именно катался, а не ездил: за двадцать рублей можно было забраться в седло, и проводник медленно водил животное за уздечку или как там ещё называется этот кожаный лошадиный поводок по улицам около цирка. Или по аллеям зоопарка. Раньше одно время можно было покататься по Крещатику, но потом начался ремонт, а когда он кончился, то катания не возобновились. Ещё катали на ВДНХ, то есть Выставке Достижений Народного Хозяйства, но там Женьке кататься как-то не доводилось. Можно было ехать на лошади, можно — на пони. Как аттракцион — это было приятно. Но умения самостоятельно ездить на коне, конечно, не прибавляло. К тому же Женьку уже не раз предупреждали, что лошади будут испытывать стойкую неприязнь к нему в его нынешнем состоянии.
      — Ну, а у Наромарта всё-таки проблемы с рукой и ногой. Поэтому я купил для вас троих мулов. На них ездить намного проще во всех отношениях. Саша и Женя поедут на Ушастике, а себе я прикупил всё же лошадь.
      — Деньги остались? — полюбопытствовал Мирон.
      — Немного, — честно признался Йеми. — Но это не беда: мулов и лошадь потом можно будет продать, и деньги вернутся.
      — Но нам в пути деньги могут потребоваться, мало ли что. Может, заглянем, всё же, в город к ювелиру? — предложил Наромарт.
      — Нет, время дороже. А если вдруг задержимся в пути… Еду мы купили, на прочие мелочи до Шофа у меня денег хватит. Ну, а в Шофе ювелиры тоже найдутся.
      — Хорошо, если деньги остались, то можем сейчас в Плесков не заезжать, — согласился Мирон. — Что ещё?
      — Одежда. Мы с Сашей тут раздобыли кое-что, чтобы вы не очень выделялись.
      Подросток, словно только и ожидал этих слов, тут же достал из-за спины темно-синий сверток и протянул Женьке.
      — Тут твой жакет и плащ.
      Действительно, как-то никто и не обратил внимания, что казачонок был в одной рубашке.
      — И вот ещё местные башмаки.
      Женька окинул критическим взглядом изделие местного сапожника. Если по честному, то эта обувь не уступала той, что одарили его в Риттерберге. А выглядела, пожалуй, и покрасивее: подъём был украшен маленькими темно-синими бусинками.
      — Спасибо, — поблагодарил он Сашку и подвинул сверток себе.
      — Это Вам, Мирон Павлинович, — продолжил выкладывать покупки подросток.
      Нижниченко получил темно-зеленый плащ, полотняные штаны, рубаху, широкий пояс светло-зеленого цвета и пару кожаных башмаков, с виду — таких же, как у Женьки, только бусинки были зелёными — под цвет плаща.
      Полный комплект одежды, только выдержанной в коричневой гамме, получил и Балис. Да ещё вместо башмаков ему достались короткие кожаные сапожки. Наромарту приобрели один лишь фиолетовый плащ.
      — А почему цвета разные? — полюбопытствовал Женька.
      — Воинам и слугам, которые делают грязную работу, полагается одежда темных тонов, на ней не так заметно, что она испачкана, — охотно пояснил Сашка. — Ну а слугам, которые с грязью не возятся, одежду можно выдать и поярче.
      — А что полагается хозяину?
      — А благородному жупану пристала дорогая яркая одежда, чтобы издалека было видно, кто тут хозяин, — ничуть не смущаясь, объяснил казачонок. — Поэтому мы решили не скупится.
      Он выложил перед собой на всеобщее обозрение красный кафтан, опушенный коричневым мехом на полах, воротнике и рукавах и того же цвета мягкие сапожки.
      — Да, если так шиковать, то никаких денег не хватит, — проворчал Мирон.
      — Так надо, — убежденно ответил Йеми. — Когда будем разбираться с караванщиками, то у них не должно быть сомнений, что с ними говорит важный господин. Значит так: переодеваемся, быстро собираем самое необходимое, укладываем на лошадей и мулов — и вперед.
      — А наши повозки?
      — Конечно, здесь мы их не бросим. Сейчас я позову Курро, жители Кусачего Леса отвезут их обратно.
      — А где они лошадь добудут, если Ушастика выпрячь? — не унимался Сашка.
      — Договорятся как-нибудь, — успокоил его кагманец. — У них хорошая репутация в этих краях, им доверяют.
      Старость — не радость. Вообще-то в свои тридцать шесть стариком Мирон Павлинович Нижниченко себя не считал, да и причин к тому, если быть честным, не наблюдалось. Физическая форма была вполне пристойной, хроническими болезнями он не страдал. Однако, путешествие верхом на муле оказалось гораздо более тяжелым, нежели он предполагал, основываясь на своих детских впечатлениях. И дело было вовсе не в отсутствии седла: в детстве он вообще ездил на голой лошадиной спине, а сейчас мул был покрыт толстой мягкой попоной темно-серого цвета. Тем не менее, не успели ещё скрыться из глаз стены и башни Плескова, а мышцы уже начали ныть и деревенеть. Всё внимание Мирона было сосредоточено на том, чтобы не свалиться со своего скакуна, оставалось только надеяться, что те, кто гораздо больше привычен к верховым прогулкам, внимательно следят за происходящим вокруг.
      Таких привычных в отряде оказалось трое. Во-первых, конечно, Йеми, державшийся на лошади с ловкостью опытного наездника и задававший направление и темп движения. Как не торопились преследователи, но кагманец понимал, что попытка взять резкий старт чревата не только непредвиденными задержками, но и травмами, поэтому компания двигалась легкой рысью. Во-вторых, казалось, ни малейших затруднений не испытывает Наромарт. Ловко подогнув длинные ноги, он ехал почти рядом с Йеми, то и дело обмениваясь с ним короткими фразами. Ну а, в-третьих, умело управлял Ушастиком Сашка. По крайней мере, так казалось со стороны. Маленький коняга без особого напряжения нес двух мальчишек и два здоровенных тюка в придачу. И, хотя он и шел в арьергарде, но не потому, что не мог догнать передних, а согласно закону связки: сильные впереди и в конце, слабые — в середине.
      Так они отмахали на глазок километров десять, когда на пути повстречалась деревенька. До этого им попадались только расположенные на придорожных холмах белокаменные виллы за высокими оградами, здесь же лепились один к другому деревянные домики с соломенными крышами. Ясно, что в таких жил люд победнее, намного победнее.
      На главной площади Йеми неожиданно остановил коня.
      — Давайте-ка передохнем. Да и расспросить местных жителей не мешает. Заодно и поедим, а то толком не завтракали.
      Ни Гаяускас, ни Нижниченко не были убеждены в необходимости остановки, но спорить не стали: ноющая боль в пояснице и ягодицах была даже более весомым аргументом, чем те, которые привел кагманец.
      — Балис, Мирон, когда скачете — не будьте такими скованными. А то сидите оба, точно посохи проглотили. Расслабьте мускулы, тогда и болеть меньше будет. Пригнитесь немного. Вообще, не застывайте в одной позе, словно статуи.
      — Мог бы и раньше посоветовать, — проворчал Балис.
      — Мог. Только вы не производите впечатления людей, которым помогают советы под руку.
      Морпех улыбнулся: крыть было нечем.
      Привязав средства передвижения у коновязи, путники прошли в деревенскую харчевню. Во внеурочное время та, естественно, была почти пустой. Лишь босоногая девка в длинном холщовом сарафане, согнувшись, отмывала дощатый пол. При виде странников она тотчас вскочила и бросилась к ним навстречу.
      — Почтенные путники желают отдохнуть?
      — Почтенные путники желают легкого завтрака, — ответил Йеми.
      — Сейчас всё будет. Садитесь, куда вам угодно.
      Пока они рассаживались за длинными столами у выходившего на площадь окна, девка успела сбегать за хозяином харчевни. Это оказался невысокий смуглокожий мужчина, уже в солидном возрасте. В лице было что-то неуловимое похожее на ту девку — не иначе как он приходился ей отцом или дядькой. Появление нежданных посетителей его обрадовало, а наличие среди них уродливого нечки изрядно озадачило. Впрочем, опытный трактирщик сразу понял, что к чему: за одним столом сидели благородные господа, главным из которых, скорее всего, был самый младший — юноша в красном кафтане с меховой опушкой — даром, что на улице Ралиос вовсю палит. Ну а за другим — рабы: мальчишка да нечка покалеченный. Какой толк от них в путешествии — непонятно, но то не хозяина харчевни ума дело.
      — Что угодно господам? — почтительно поклонился он перед столом, где сидели хозяева. Может, конечно, господ-то тут и нет, и с пришедших за глаза хватит обращения «почтенные», но немного лести никогда не вредило делу. Каждому приятно, когда его величают по благородному.
      — Вот что, почтеннейший, — ответил ему молодой темноволосый парень, сидевший напротив юноши. — Дай-ка нам югурта, хлеба с сыром и молока. А этим, — он кивнул на рабский стол, — принеси тоже югурта и хлеба.
      Парень говорил на торопийском языке, говорил правильно и бегло, видимо сам был родом из этих мест.
      — Может, господа вина желают? — поинтересовался хозяин харчевни.
      — Вина? Ещё утро не кончилось, а ты нам вина предлагаешь. Совсем ума лишился?
      — Простите, благородные господа.
      — Давай, неси еду быстрее. Мы спешим.
      Хозяин поспешил на кухню. Господам всегда виднее. Хоть и на дворе давно уже время к полудню, но, если господам угодно, пусть будет утро. У Ралиоса не убудет. Главное, чтобы путники остались довольны и щедро расплатились. А коли им хочется откушать быстро — так это не сложно. Всё, что они желали получить на стол, на кухне имелось. Разве что, молока было маловато. Господам-то хватит, а вот рабам…
      — Мирва, сбегай-ка до бабки Рении, принеси кувшин овечьего молока. Скажи, я потом расплачусь.
      Собрав еду на большой деревянный поднос, хозяин поспешил к нетерпеливым благородным гостям.
      — Скажи-ка, почтенный, — обратился к нему тот же самый парень. — А что, караваны из Плескова сегодня проходили?
      — Проходили, было дело. Сначала невольников в Альдабру гнали, потом и с товарами купцы проехали.
      — Не останавливались здесь?
      — А чего они тут забыли? Мы же, благородный господин, почитай, около самого города живем. И двух лин до Плескова-то не будет.
      — Понятно. Стало быть, только прошли и ничего более?
      — Ничего, господин. Прошли и прошли.
      — Ладно. Ты вот что… Яйца куриные у тебя, наверное, имеются?
      — Как не быть.
      — Ты вот что, принеси-ка рабам с десяточек. Сырых, понятное дело.
      Хозяин только крякнул от удивления. Чудные господа, право слово. Если каждый будет своих рабов кормить югуртом да куриными яйцами, да отпаивать овечьим молоком, то желающих пожить в такой неволе найдется немало. Нет, конечно, не его это дело, господин в своих рабах волен и никто ему не указ. Хочет — молоком поит, хочет — живыми в землю закопает. А всё же — чудные господа… Ишь как залопотали по-своему, югурта попробовав. И называют его как-то чудно…
      — Так это почти как наш йогурт, — удивился Мирон, опробовав белую густую массу. Удивился на русском, чтобы трактирщик ненароком не понял.
      Балис пожал плечами.
      — Кстати, и называется похоже. Югурт — йогурт.
      — А что такое — йогурт? — заинтересовался Саша.
      — Знаешь, честно скажу, не знаю, как его делают. Только знаю, что из молока с добавлением фруктов. А продается повсеместно в маленьких пластиковых формочках. И рекламируется как идеальный завтрак, — попытался объяснить Нижниченко.
      — Каких формочках? — не понял мальчишка.
      — Пластиковых. Из пластмассы, её стали широко применять в середине двадцатого века.
      Мальчишка огорченно вздохнул.
      — Ты чего? — удивился Мирон.
      — Обидно… Жизнь такая интересная… Столько всего было впереди… А я так ничего и не увидел…
      — Так уж и ничего? Ты здесь такое видишь, чего никто из твоих современников и представить себе не мог.
      — Нет, Мирон Павлинович, это другое, — убежденно сказал казачонок. — Там была моя жизнь, а теперь — как будто чужая. Всё время чувствую, что это всё должно быть не со мной, а с кем-то другим.
      Балис незаметно вздрогнул. Сашка совершенно точно передал этими словами его ощущения. Ведь и ему казалось, что его жизнь закончилась тогда в январе девяносто первого в вильнюсской больнице. В тот момент, когда он в одну минуту потерял жену, дочь и ещё не рожденного сына. "У меня нет страны. У меня нет семьи. У меня теперь ничего не осталось". Кажется, так он сказал Огонькову, когда тот допытывался, что же всё-таки произошло в Вильнюсе в ту зимнюю ночь. Жизнь кончилась — но началась другая жизнь. Своя? Чужая?
      — Глупости это, Саша, — решительно сказал Мирон. — Чужую жизнь прожить невозможно. Каждый живет свою жизнь, какие бы кульбиты она не выкидывала. Судьба изменилась — и сразу: "не моя жизнь". А в московской тюрьме сидеть в тринадцать лет — это твоя жизнь?
      — В четырнадцать, — угрюмо подправил подросток.
      — Огромная разница, — иронично прокомментировал Нижниченко. — А в разведку в отряде Шкуро ходить? Надо думать, отец твой по-другому себе твоё будущее представлял.
      — Вы не видите разницы между разведкой у Шкуро и тем, где мы сейчас сидим?
      — Принципиальной — не вижу. Для тебя в восемнадцатом гражданская война была такой же чужой, как и эта земля. Для меня мир в девяносто первом перевернулся. Для Балиса — тоже. Это главное. А остальное — декорации, они уже не так важны. Главное-то не в декорациях, а в сути.
      — Ну, не видите — так и не видите, — проворчал мальчишка, склоняясь над миской. Продолжать разговор он явно был не настроен, и Мирон понял, что Сашка на него обиделся. Ну что же, дело житейское. Без мелких обид ни одно дело не обходится. Важно, чтобы они не перерастали в крупные, но, вроде как, эта опасность не грозила. Пусть помолчит, подумает. Сейчас парня лучше не дергать.
      Завтрак завершился в тишине. Наромарт и Йеми, хотя и не могли понять этого разговора, но словно почувствовали, что лучше с расспросами не лезть, помолчать. Кагманец, впрочем, перекинулся ещё несколькими незначащими фразами с хозяином харчевни, когда расплачивался за завтрак. Так же в молчании расселись на своих скакунов и двинулись дальше. А уж во время скачки Мирону и Балису было и вовсе не до разговоров: всё внимание уходило на то, чтобы удержаться на спинах мулов.

       Богатые тоже плачут. Только этого никто не видит. Потому что слезы надо прятать — иначе неприятностей будет ещё больше. Потому что дома у господина Августа Иоахима Альберта фон Стерлинга всегда всё хорошо. Или почти всегда. Лишь один раз за десять лет Анна могла плакать, не скрывая своих слёз: когда умерла мама.
       Господин фон Стерлинг уже к тридцати годам стал Главным Финансовым Советником корпорации "Электрический мир" — одной из крупнейших компаний Вест-Федерации в области, как говорят взрослые, "высоких технологий". Он нежно любил свою жену Марию Селесту Альмиру. Счастливый отец двух сыновей, господин Август был несказанно обрадован, когда врачи сообщили, что третий его ребенок будет девочкой. Разумеется, он с радостью исполнил просьбу жены: отдохнуть неделю на принадлежащей им вилле на небольшом островке. Кто же мог знать, что налетит неожиданный, но неимоверно сильный ураган, который начисто отрежет их от мира на целых две недели? И как можно было предположить, что долгожданное дитя родится на два месяца раньше положенного срока?
       Мать выходила маленького семимесячного младенца, но индекс ему вовремя привить не удалось. Новорожденная Анна-Селена стала «безындой». Для господина Августа это был страшный удар. Первым его желанием было сдать девочку в специальный приют, однако жена категорически отказалась отдать ребёнка в чужие руки. Чтобы не огорчать супругу, он сделал всё что можно. В Лебене был заказан индекс-браслет. Маленькая Анна-Селена осталась в семье. Но одного Август фон Стерлинг так и не смог: полюбить дочь. Его нелюбовь передалась всем в доме, кроме матери, не чаявшей души в несчастной девочке. Так Анна очень быстро поняла, что она плохая, безында. И ещё — что ей ни в коем случае нельзя никому и никогда об этом жаловаться. На людях она всегда была любимой и любящей дочерью…
       Вскоре после того, как девочке исполнилось семь лет, нелепая автокатастрофа лишила её единственного любящего её человека — матери. К чести отца, он не нарушил волю жены и после её смерти. Анна-Селена осталась в доме и продолжала числиться дочерью и наследницей. Но только числиться. Она была всем чужая. Старшие братья не хотели с ней играть. Отец сухо и отстранено уделял ей не больше двадцати минут в день. Слуги, за исключением только гувернера Олафа и кухарки Марты, искали любой повод, чтобы продемонстрировать своё превосходство: пусть они бедные, но не безынды. В школе… через неделю после начала учебы стало ясно, что в этом классе до выпускного вечера будет одна бессменная "муля".
       Что ж, зато у неё было две радости, которых никто отобрать не догадался. Во-первых, она могла много времени проводить в Сиреневом Парке. Во-вторых, никто не мешал ей рисовать.
       Этим она увлеклась, когда была ещё совсем маленькой. Маме очень нравились её рисунки. Со временем Анну-Селену рисование захватило. Иногда девочка думала, что когда вырастет, то станет дизайнером и будет создавать красивую рекламу, глядя на которую люди сразу захотят купить изображенные на ней автомобиль, колбасу или компьютер.
       Как и у всякого ребенка, у Анны-Селены бывали и другие планы на своё будущее. Например, стать биологом и ставить интересные опыты на белых мышах… Впрочем, это мечта долго не продержалась: после того, как выяснилось, что большинство виртуальных опытов в школьном и "расширенном школьном — экстра" курсе биологии ничем хорошим для мышей (хотя бы и виртуальных) не заканчивались, к биологии Анна-Селена охладела. Стоит ли убивать тех, кого любишь?
       А вот с дизайном все шло отлично. И сегодня Анна-Селена шла домой в отличном настроении, беззаботно помахивая «познавателем». Компьютер заменял в школе учебники, тетради и много чего еще и был не в пример удобней. К тому же, у неё было маленькое преимущество перед остальными — индексное излучение чуть сбивало идеальную четкость картинки, а она могла снять браслет и рисовать без всяких помех. Не очень много, но все-таки…
       Дело было в том, что Анна-Селена отправила на конкурс "лучший юный дизайнер" свою разработку рекламы собачьего корма — и неожиданно для себя получила приглашение участвовать в финальном туре, к которому прилагалась подробная анкета. Вопросы там были интересные, взрослые: например, про то, что из современных концепций нравится больше, что меньше, и вообще… Это была не какая-нибудь школьная анкета — примитивная, скучная и занудная. Эта анкета была про искусство! И, кстати, составили её так, как будто за Анну-Селену сцепились в схватке лучшие преподаватели дизайна столицы.
       На самом деле, конечно, никто не вцеплялся. На предварительном этапе работа Анны-Селены действительно понравилась многим: было ясно, что путь ей определен в десятку лучших, или очень недалеко от таковой. Но анкеты, тем не менее, для всех рассылались типовые, абсолютно одинаковые. Точнее, почти для всех. Авторы явно безнадежных работ получили письма с благодарностью за участие и извинением — что-то вроде того, что какая-то мелочь не соответствует п. 22278-бис Общедоступных Правил. И что их работу с интересом ждут на следующем конкурсе, а сейчас — извините…
       В общем, все было очень даже неплохо. Сейчас, на улице. Дома все будет скучно и грустно, если получится найти укромное местечко, где можно в одиночестве порисовать и помечтать. Найти бы только… На чердаке старшие братья устроили себе отличное место — когда-то оно было берлогой, потом — рубкой корабля, сейчас — звездолетом. Подвал для рисования никак не подходил: кто из настоящих художников хоть когда-нибудь рисовал в подвале? А в комнатах вечно кто-то мешал…
       Электронный привратник вежливо поздоровался с подходящей девочкой и открыл калитку. Из дома как раз выходил отец.
       — Как дела, Анна-Селена? — суховато спросил он.
       — Здорово! Па, посмотри-ка!
       — Ага… Это что у нас такое? Конкурс начинающих дизайнеров? Прошла в Финальный Тур? Интересно, интересно, всяческих успехов…
       И Август Иоахим Альберт фон Стерлинг пошел к калитке, более ничего не сказав. Как всегда… Хорошее настроение, тоже как всегда, улетучилось непонятно куда, и Анна-Селена тихо вошла в дом. Поднявшись в свою комнату, она посмотрела в окно. Как и следовало ожидать, братья экспериментировали с бассейном, бегая вокруг воды и брызгаясь друг на друга. За их развлечением с выражением глубокого и искреннего ужаса наблюдал с дерева серый кот Кэррол — любимец семьи. А с веранды поглядывал молодой гувернер Олаф — без особого энтузиазма, но и без возражений. В руках у него была скучного вида книга, но всем в доме было известно, что для тренировки невозмутимости он читал "Вредные советы", дойдя уже до двадцать третьего тома.
       — Тони, Алек! А ну быстро, время пить чай! Так… — и выдернул из кармана коммуникатор. — Анна-Селена, ты уже тут? Давай, чай ждет, церемония есть церемония. Тони, Алек! Я кому сказал?! Вы что, думаете вычерпать эту штуку до дна? Живо вытирайтесь и за стол!
       По правде говоря, до гонга еще оставалось минут пять, но выдергивать ребят за стол принято пораньше — так зачем же нарушать старые добрые правила?
       Через пять минут молодое поколение и воспитатель уже сидели за столом. И одновременно с ударом гонга в распахнувшуюся дверь въехала новинка от компании "Электрический мир" — интеллектуальный чайный столик. Поначалу он даже пугал некоторых гостей — при всем своем интеллекте он плохо предсказывал поведение людей и, случалось, во время фуршета был способен въехать прямо в ноги иному невнимательному гостю. Август Иоахим Альберт фон Стерлинг относился к этой разработке трепетно — первый экземпляр такого столика был подарен монарху одной из соседних стран и пользовался при дворе определенным успехом: видимо потому, что помогал в возрождении традиций. Мало кто оставался спокоен в душе, когда эта почти одушевленная мебель въезжала в залу приемов в полном соответствии со старыми добрыми традициями и церемонно произносила голосом лидера республиканской партии: "Полуденный кофий Его Величества и высочайших гостей!.."
       — Анна-Селена, — мягко сказал гувернер, когда была выпита первая чашка и можно было перейти к разговору. — Я слышал про твои новые успехи на дизайнерском поприще… Скажи, можно мне будет посмотреть на твою анкету — или хотя бы на ее бланк? Честное слово, просто интересно… Из меня в свое время дизайнера не получилось, такие вот дела.
       — Ага, — весело сказал Тони. — Все преподаватели говорят, что из них кого-то не получилось!
       — Тони, — спокойно, как обычно, сказал Олаф. — К примеру, из тебя уже не получилась звезда балета, этому учатся лет с четырех… Из каждого человека кто-то да не получился. А у меня еще многое впереди, я же студент.
       — Ну, да, — Тони чуть надулся и допустил ошибку: — А вот из Аськи не получится ничего, потому что…
       Так говорить за столом было против принятых в доме правил.
       — Тони! Вон отсюда! До вечера сидишь в своей комнате!
       — Не больно-то и хотелось, — Тони демонстративно поплелся наверх.
       — Я, пожалуй, пойду с ним? Или для этого тоже надо поскандалить? — мрачно спросил Алек.
       — Скандалить не стоит. Хочешь идти — иди.
       Братья гордо удалились.
       — Дядя Олаф… Это все из-за меня, да? — Анна-Селена была готова расплакаться прямо на месте.
       — Хм… Ты знаешь, наверное, нет… В их возрасте люди жутко любят задираться. Ты тоже скоро окажешься такой, — Олаф улыбнулся. — У меня в семье было принять оставлять за такие выходки без сладкого. Подозреваю, это сохранило мои зубы. А вообще, не нравится мне эта история с индексами, ох, как не нравится…
       — А почему?
       — Видишь ли, я учусь на юриста и недавно обнаружил, что, в сущности, вся эта индексация базируется не на законе, а на инструкции, срок действия которой истек очень давно… А юрист живет по принципу "пусть погибнет все, но в строгом соответствии с законом". Будь я бунтарем, я бы свернул шею нашему государству без всяких проблем.
       — А зачем?
       — Вот то-то и оно, Анна-Селена. Ага, спасибо за бланк… Так… Ну, вот, что и требовалось доказать — у тебя нет шанса получить премию. Даже твой браслет не поможет. Господи, в какое безобразие вляпались наши предки!
       — А почему?
       — Кто бы знал?.. Тебе нужен совет, как я понял?
       — Да.
       — Уезжай отсюда через несколько лет. Мне жаль, но это — не твоя страна. Отец будет только рад: дочь учится на дизайнера где-то за границей — это престижно и никто не будет спрашивать про что-то другое. Сейчас тебе, конечно, рано уезжать, а вот когда вырастешь… Мой тебе совет: подучи южные языки.
       — А потом?
       — Хм… Потом… Ты знаешь, как велик мир? И что в этом мире индекс есть от силы у тридцати процентов людей? И что специалисты могут жить одинаково хорошо везде, где им нравится, приезжая домой раз в несколько лет? И что с твоими талантами и возможностью получить образование везде, где захочешь, перед тобой открывается неплохая дорога?.. Поверь мне, хоть я и не пророк — в этом ты не встретишь особых проблем…
       — А Вы?
       — Я… Ты начинаешь влюбляться в меня?
       Анна-Селена покраснела.
       — А что, это так выглядит?
       — Не знаю… У всех это выглядит по-разному… Слушай, через неделю у твоего отца День Рожденья, ты не забыла?
       — Нет, а что?
       — В мои времена особым шиком было подарить самоделку. Слушай, идея буклета про эту разумную мебель тебе не приходила в голову?
       — Ой! Дядя Олаф! Это же класс! Счастливо, я бегу!
       И, забыв обо всем, Анна-Селена поспешила к себе. Олаф с улыбкой поглядел ей вслед.
       Набрасывать было интересно до безумия, только через пару минут стало ясно, что это будет не буклет, а маленький мультик о знакомстве стола и собаки. Анна-Селена отошла от компьютера и засела за стол с листами бумаги — придумывать рисунок было куда интереснее так… Вот так — уже не щенок, но еще не взрослый пес, вот…
       Не шло. Не пошло ничего. Захотелось погулять — и Анна-Селена взяла коммуникатор.
       — Дядя Олаф!
       — Слушаю тебя, Анна-Селена. Знаешь, твои братья, похоже, решили продержаться в своей комнате до конца, а сподвигнуть их на приготовление уроков трудно… А как ты? Подвигается работа?
       — Да так… Можно, я погуляю?
       — Конечно. Возвращайся до шести вечера, как обычно.
       — Ага!
       И Анна-Селена отправилась в любимый Сиреневый Парк.
      Если бы она тогда не пошла в парк. Или пошла, но не стала бы забираться в дальние аллеи, где в это время не встретишь ни души. Или даже бы зашла в эти аллеи, но отнеслась бы с большим недоверием к неизвестно откуда взявшемуся молодому человеку со странным именем Евдоким Сергеев… Чем он её тогда подкупил? Похвалами нарисованному щенку? Да ну, она не раз и не два слышала, как незнакомые дяди и тёти одобряли её рисунки. Самые разные: мелом на асфальте, красками на бумаге, сформированные на компьютере… Рассказами о таинственной ксенобиологии (это необычное название крепко врезалось в память девочки)? Тоже вряд ли: Анна-Селена целый год занималась биологией в районном Центре Детского Развития и Творчества и давно уже не млела от одного вида микроскопов, предметных стекол, центрифуг и прочего оборудования, а уж тем более — от разговоров о них.
      И всё-таки было в Евдокиме Сергееве что-то такое особенное, притягательное, убедительное, что она, не задумываясь, пошла неизвестно куда со взрослым человеком, о котором ничего не знала. Несмотря на то, что еще в раннем детстве ей внушали, что идти куда-то с незнакомыми дядями и тетями нельзя. Наоборот, если тебя пытаются увести такие дяди и тёти, то надо громко плакать и кричать, и тогда придет дядя полицейский, отведет домой, а нехороших дядей и тёть — накажет. Конечно, Анна-Селена давно выросла из того возраста, когда верят во всемогущего и доброго дядю-полицейского, а так же Новогоднего Деда, Святых Хранителей и других сказочных персонажей, зато теперь она прекрасно понимала, какой может быть интерес к одиноко гуляющей девочке у таких дядей и тёть.
      И ещё она знала, что настоящие преступники бывают совсем не похожи на преступников. Они пытаются казаться добрыми и ласковыми, и им это часто удается. Знала, но всё же пошла с незнакомым человеком. Почему? Ответа на этот вопрос у неё не было. И, наверное, никогда уже не будет. Но теперь всякий раз, попадая в очередную неприятность, девочка непременно спрашивала себя: "Зачем я пошла в тот день в парк?" и "Зачем я тогда пошла с этим незнакомцем?"
      Вот и сейчас, плетясь в невольничьем караване, Анна-Селена не могла думать ни о чем другом. Какая она всё-таки несчастливая. Подумать только, когда-то она всерьез считала, что ничего на свете хуже нету, чем жить в "золотой клетке" — богатом доме, в котором ты никому не нужна и всем безразлична, а то и неприятна. Было время, когда она проливала слезы только из-за нескольких колких фраз, брошенных в её адрес во время школьной перемены, а то и вовсе из-за одного только смеха одноклассников над какой-нибудь её неловкой фразой или неудачным поступком.
      Разве можно сравнить все эти мелочи с участью вампира? С жизнью, которую и жизнью-то назвать нельзя? Сама девочка это плохо понимала, но мадемуазель Виолетта и Наромарт, ссылаясь на умные книги, объясняли ей и Женьке, что вампиры — не живые и не мертвые. И, если сначала она радовалась тому, что не мертвая, то потом постепенно, но неумолимо на неё накатывало отчаяние оттого, что она — не живая.
      А можно ли мелкие неприятности её прошлой жизни сравнить с похищением? Когда они шли с Рионой смотреть её хижину в глубине леса, маленькая вампирочка и подумать не могла, что им может что-то угрожать. Обитатели Кусачего леса казались милыми и добрыми, а сама Риона — дружелюбной и общительной девчонкой. Новые подружки весело болтали, увлеченно обсуждая, как лучше оформлять клумбы. Оказалось, что Риона, как и сама Анна-Селена очень любит выращивать цветы, но при этом не имеет ни малейшего понятия о научном подходе к этому важному делу. Да и как она могла об этом знать, если в местном языке даже не было слов для обозначения такого основополагающего понятия как "ландшафтный дизайн". С другой стороны, нехватку образования местная девочка с лихвой возмещала практическим опытом и врождённым вкусом. А ещё Риона держалась с новой знакомой на равных, без робости, но и без заносчивости. Именно о такой подруге Анна-Селена мечтала раньше, ведь дома подруг у неё не было: кто же захочет дружить с безиндой?
      И когда из темноты на них налетели похитители, девочка просто обмерла от страха. Наверное, она могла вырваться, ведь превращение в вампира сделало её намного сильнее, чем можно было предположить, глядя на хрупкую десятилетнюю девочку. Уж совершенно точно, она могла превратиться в летучую мышь и улететь от разбойников. Но тогда, парализованная страхом, она даже не подумала об этих возможностях. Потом, когда, её запихали в мешок и перевозили через реку на плоту, она чувствовала рядом какой-то особенный, мертвящий, как ни странно звучит такое определение в мыслях уже не живого человека, холод текущей воды и думала только об одном: чтобы мешок случайно не упал в реку. Это означало немедленную гибель: естественная проточная вода убивает вампиров почти мгновенно и так же верно, как и прямой солнечный свет. И, если от губительных солнечных лучей кольцо, полученное Наромартом от Элистри, могло защищать Анну-Селену довольно продолжительное время, то про волшебную защиту от текущей воды богиня ничего не обещала.
      Последнюю возможность для попытки бежать вампирочка упустила, когда её везли в город. Даже перекинутая поперек лошадиной спины и крепко придерживаемая сверху всадником, она всё же могла бы попытаться трансформироваться в летучую мышь и попытаться улететь. Но теперь уже — именно попытаться. Потому что рядом с похитителями скакал человек, обладавший могуществом Повелителя Праха. Она почувствовала его силу ещё до того, как плот ткнулся в берег реки. К счастью для Анны-Селены, мощь Повелителя была сосредоточенна на управлении низшими не-мертвыми. Появления рядом с собой маленькой вампирочки он просто не заметил.
      Когда её вытряхнули из мешка и переложили на лошадь, девочка успела рассмотреть таинственного Повелителя. Она представляла его высоким седобородым старцем в черной мантии и с пронзительным взглядом холодных черных глаз. Но оказалось, что Повелитель не просто молод, а, можно сказать, неприлично юн, чуть постарше Тони или Женьки. Да и никаким, строго говоря, Повелителем этот чернокожий подросток не был: вся сила была заключена в висевшем у него на груди амулете. Только вот этой самой силы в этом маленьком блестящем диске было вполне достаточно не только для того, чтобы полностью подчинить себе маленькую вампирочку, но даже и для того, чтобы уничтожить её на месте. Была, конечно, слабая надежда, что юноша не умеет использовать амулет на полную мощь, но, поразмыслив, Анна-Селена решила не искушать судьбу.
      Девочка предполагала, что разбойники запрут их в какой-нибудь темный подвал, откуда она, дождавшись подходящего момента, ускользнет, обернувшись туманом. Кто же знал, что её и Сережку продадут на рынке, как продают в зоологических магазинах котят или морских свинок? Кто же мог подумать, что придется целый день идти пешком под прямым светом местного солнца? Хорошо ещё, что погода была не слишком солнечной, светило постоянно пряталось за облаками, увы, слишком уж легкими и прозрачными. К тому же, облака очень уж быстро проносились мимо, и тогда оно снова начинало щедро изливать на землю свои лучи. Не будь на ней кольца, вампирочка превратилась бы в горстку праха ещё не доходя до рынка. Но и возможности подарка Элистри были не беспредельны. С каждым часом пути Анна-Селена чувствовала, как слабеет кольцо, — и слабела сама.
      А день всё не кончался и не кончался. Пыльная дорога петляла по холмам, среди полей и виноградников. Изредка на пути попадались деревни: длинные ряды хижин вдоль дороги, скрытые за высокими каменными заборами. Должно быть, работорговцев в них не любили: при приближении каравана поселения словно вымирали. Лишь на центральных площадях девочка видела людей, в основном — убеленных сединами стариков и старух. И никто из местных жителей не делал попыток заговорить ни с купцами, ни с охранниками.
      Те, в свою очередь, тоже не пытались завести разговор с местными жителями. Видимо, купцы не рассчитывали на них, как на возможных покупателей, а охрана… А и вправду, что может быть общего у охранника каравана рабов и простого крестьянина? Так что деревни были интересны хозяевам и охранникам разве что как места, где можно пополнить запасы воды. Но для этого не нужно было ни с кем разговаривать: просто пара охранников останавливалась у колодца, вытаскивала бадейку и разливала холодную воду по мехам и флягам. Караван при этом не останавливался. Рабов поили только на полуденном привале, каждому полагалась кружка воды. Кроме того, охранники выдали всем по ломтю серого ноздреватого хлеба и по два небольших яблока. На время еды их даже развязывали — по очереди, связку за связкой. К счастью, у надсмотрщиков были дела поважнее, чем замечать, что на запястьях девочки веревка не оставила никаких следов.
      Еда и питье Анне-Селене, естественно, были не нужны. Она попыталась, было, предложить свою порцию Сережке, но тот не просто отказался, а грубо потребовал, чтобы она всё съела сама.
      — Да не хочу я есть, — затянула вампирочка свою обычную песню, но тут это не подействовало.
      — Ешь, а то совсем с голоду ноги протянешь, — буркнул в ответ Сережка, торопливо дожёвывая остатки своей порции.
      Девочка обидчиво замолкла и кое-как сгрызла яблоки и проглотила краюху. Вреда от человеческой пищи не было никакого, просто противный привкус во рту. Только вот и пользы никакой не было. Она же хотела как лучше, ведь Сережке человеческая пища как раз могла бы помочь.
      И только тут Анна-Селена поняла, что и Сережка, в свою очередь, тоже хотел как лучше. Мальчишке тоже было тяжело идти, не так, как ей, по-своему. И он точно знал, что человеку, для того, чтобы вынести этот путь необходимо есть. Не знал он лишь того, что Анна-Селена вовсе не была человеком, и еда ей была не нужна.
      После кормежки рабов снова привязывали к длинным канатам, а затем позволили справить нужду, по очереди отгоняя связку за связкой к росшим неподалеку от места привала густым зарослям можжевельника. Потом снова погнали вперед по дороге — опять без отдыха до самого вечера.
      Анна-Селена очень надеялась, что погода переменится, небо закроют тучи, но время шло, а тучи так и не появились. Местное солнце же, словно специально издеваясь над маленькой вампирочкой, ползло к горизонту до невозможности медленно. Силы убывали быстрее. Хотелось упасть и просто лежать, что бы ни было дальше.
      Она не знала, что заставляет её двигаться. То ли упрямство, то ли тайный страх, то ли ещё какое-то неизвестное ей самой чувство. Но девочка не падала, а продолжала брести. Ничего не замечая вокруг себя, она шла и шла, словно кто-то неведомый руководил ей, будто управляемой куклой-игрушкой производства корпорации "Электрический мир" — как когда-то сама она управляла такими куклами. Шла до тех пор, пока силы не оставили её окончательно. Тогда свет померк в её глазах, ноги подкосились, и сознание покинуло Анну-Селену…
      Охраннику каравана рабов платят поденно. Семь серебряных маретов в сутки, да хозяйские харчи. А вот отрабатывать деньги приходится по-разному. Бывает, целый день дуешь пиво в таверне, спишь как сурок, да с девками тешишься, а денежки идут. Хоть рабы и сидят в городском невольничьем бараке под охраной местных воинов, но наемнику-то всё едино: коли подрядился почтенный купец платить всю дорогу — пусть выкладывает денежки. А нет — так пусть себе других охранников ищет, если только найдет. Слухи о тех купцах, что слово не держат, бегут по миру быстрее самого резвого скакуна: наемники всей Империи крепко держатся друг за друга, и тот, кто обманет одного, сразу станет врагом всех.
      Но бывает и наоборот. Найдется в караване отчаюга, готовый рискнуть собственной жизнью, так иди потом по следу, чтобы вернуть хозяину сбежавшую собственность. За бежавшего раба из жалования каждого вычитают его полную стоимость, а бегут они обычно в самую худшую погоду, да и плутают в самых мерзких местах: в чащобах, в болотах, а то и в пещеры забредут. Сплошь и рядом бывает: преследуешь беглого, а воевать приходится то с кобольдами, то с волками-людоедами, то ещё с какими тварями, давно уже беглеца в своих желудках переварившими, да в поисках добавки рыщущими.
      Вот и выходит, что бы ни случилось в дороге — расхлебывать охранникам. Поэтому опытный наёмник в рабах не хуже купца разбирается, от кого чего ожидать можно. Неприятностей-то на свою шею никто не ищет.
      Только вот разбирается охранник, а решает всё одно — купец. Была бы воля Меро — не взял бы он с собой этих двух малолеток, пусть и дешево. Видно же, что с каждым из них мороки не оберешься. Девчонка — дохлая совсем, больная то есть. Лицо — словно сметаной вымазали. Ей бы в постели лежать, да лекаря слушать — может, и вернет себе здоровье. А в караване — по всему видно, не жилец. До полуденного привала, поди, не дотянет, свалится.
      С мальчишкой другие неприятности. Здоровья перенести путь у него должно хватить, но с первого взгляда было ясно, что парень изрядно строптив. И, похоже, с судьбой раба не смирился. Интересно было бы расспросить тех, кто продавал детей, где они этого паренька раздобыли, но заниматься этим Меро было некогда: продавцы пришли перед самым отправлением каравана, когда рабов уже вывели из барака и распределили по связкам. В этом караване рыбы были спокойные, к своему положению давно и привыкшие и смирившиеся, и хозяева не сочли нужным тратиться на цепи, хотя и везли на всякий случай в фургоне несколько оков, рогаток и колодок: мало ли что в дороге приключиться может. Но с самого выхода из Итлены к этим приспособлениям не пришлось прибегнуть ни разу.
      Воля Меро, он бы, ради предосторожности, да и для обучения, от греха подальше, надел бы на шею мальчишке колодку. Но без приказа хозяина такие вещи надсмотрщикам делать запрещалось, а купцы, конечно, не стали бы задерживать отправление каравана из-за невнятных подозрений наемника. Поэтому охранник ограничился лишь тем, что внимательно присматривал за детьми, да и своим ребятам подсказал быть начеку.
      К его удивлению, никаких неприятностей до обеда не случилось. Девчонка, хоть и бледная, словно из Аэлисова царства, но шла довольно бодро, ничуть связку не тормозила. Мальчишка, хоть и зыркал во все стороны глазищами, строптивость свою никак не выказывал. В обед, когда рабов развязывали, Меро незаметно всё время подглядывал: не рванет ли он вдруг к опушке, пытаясь укрыться в зарослях можжевельника и земляного ореха. Но тот сидел смирно, и причину этого Меро понял довольно быстро, когда мальчик заговорил с девочкой. Похоже, они были родственниками. Может, брат и сестра, может, более дальняя родня. Но, в любом случае, заключил наемник, девчонка эта привязывает мальчишку к каравану ничуть не слабее доброй веревки.
      После привала наемник серьезного внимания детям уже не уделял. В караване было почти семь десятков рабов, много чести всё время думать о двоих. Десяток охранников, которыми командовал Меро, постоянно перемещались на лошадях вдоль каравана, зорко наблюдая за тем, не происходит ли чего необычного. Десять человек — не так уж и много для охраны такого большого каравана. Из Итлены они вывели две дюжины рабов, но в пути караван сильно разбух: в малозаселенных внутренних землях Лакарского полуострова рабы были дешевы, а на ярмарках Восьмиградья за них можно было выручить двойную, если не тройную, цену. Вот и прикупали купцы ходячий товар. Прибыль для них — превыше всего.
      Когда рабов пришлось собирать уже не в две, а в три связки, Меро стал подумывать над тем, чтобы взять в охрану еще пару человек. Всех денег не заработаешь, а вот усилить ночные караулы не мешало бы: хоть в караване и были собраны покладистые рабы, да только в тихой роще порой водятся зубастые волки. Но подходящих людей за время кратких стоянок в городах найти не удавалось, а кого попало Меро брать не собирался. Лучше уж вымотаться, как пастуший пес, чем довериться ненадежному человеку, а потом терзаться: случится несчастье или помилуют боги.
      Выручали наемников собаки. Меро считался хозяином четырех верных рабов Ренса — крупных черных с подпалинами кобелей с массивной нижней челюстью. Обученные выслеживать жертв и вести бой с любым противником — будь то медведь, орк или горгулья, псы вызывали у рабов не меньший ужас, чем вольные над их жизнью и смертью хозяева каравана. Сознавая собственную силу, собаки не брехали попусту, не щелкали понапрасну огромными, белыми, словно сахар, клыками. Они степенно трусили по бокам каравана, нарочито не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Но все: и невольники, и наемники, и хозяева знали, что если кто-то из рабов попытается бежать, то от показного безразличия кобелей не останется и следа. Когда псы настигали беглеца, спасти жизнь он мог только одним способом: упасть на землю и не шевелиться. Наемники дрессировали собак так, чтобы те не портили дорогостоящий товар. Псы останавливались над лежащим человеком и ждали, пока подойдет хозяин и отведет беглого раба обратно к его владельцу. Но горе тому, кто пытался сопротивляться. Мог ли измученный невольник, чье тело прикрывали только лохмотья, а вооружение состояло из подобранной палки (в лучшем случае — украденного кинжала), противостоять здоровому откормленному боевому псу, чье единственное уязвимое место — горло, прикрывал широкий кожаный ошейник, усаженный острыми бронзовыми шипами. Среди рабов ходили легенды, что где-то когда-то кто-то голыми руками справился с собакой-убийцей: то ли задушил, то ли разорвал пасть, и обрел свободу, но всерьез в эту сказку никто не верил.
      И всё же, как ни хороши были кобели, но их способности поддерживать порядок в караване всё же имели свои пределы. В этом Меро пришлось ещё раз убедиться, когда Шеак-караванщик уже скомандовал остановку на ночлег. Та самая болезненная девчонка, что последний переход шла, шатаясь, как былинка на ветру, вдруг повалилась прямо в дорожную пыль. Ехавший ближе всего к хвосту связки Шана злобно выругался и заорал:
      — А ну, вставай, дохлятина!
      Девчонка, однако, даже не попыталась выполнить его команду. Шедшие впереди рабы не сразу поняли, что случилось, и продолжали идти, волоча упавшую по земле. Шана замахнулся плеткой, но тут необычным образом повел себя мальчишка, который шёл в этой же связке последним. Нагнувшись над упавшей девочкой, он постарался помочь ей подняться.
      "Сдохла или жива?" — машинально подумал Меро, направляя коня к месту заминки. Увидев, что девочка шевелится, с облегчением понял, что жива. Это было хорошо: пусть уж подыхает на ночевке, чем во время перехода: хлопот меньше. Хоронить в любом случае хозяйским рабам: охранники с трупами возится не нанимались.
      Шана всё же решил проучить девчонку, чтобы не смела задерживать караван. Он наотмашь хлестнул плетью, но удар пришелся по мальчишке, увидевшему движение наемника и прикрывшего девочку своей спиной. Охранник вновь вскинул руку, намереваясь обрушить на дерзкого раба новый удар, но Меро был уже рядом.
      — Не бей его, Шана! Остынь! — приказал он на родном гласийском, а потом, перейдя на всем известным морритский, скомандовал рабам: — Чего встали? Пошли, давай, пошли!
      — Какого демона?! - возмутился Шана, но плеть опустил.
      — Остынь, — повторил Меро. — Нечего товар портить. И не наше дело воспитывать рабов. Мы их только охраняем.
      Шана сплюнул в дорожную пыль и отъехал в сторону.
      Рабы потихоньку потянулись к месту ночевки, то и дело украдкой оборачиваясь и бросая косые взгляды на идущих последними мальчика и девочку. Девчонка немного оклемалась, но идти могла только поддерживаемая мальчишкой. Если бы невольникам предстоял долгий путь, то связку бы пришлось останавливать, девчонку отвязывать и решать, что с ней делать: то ли везти на подводах, то ли прирезать. В диких землях, бывало, ещё и просто бросали ослабевших, в пищу волкам, оркам или ещё кому-нибудь, но здесь в благодатном и цивилизованном краю, в приграничье Торопии и Прунджи такой поступок слишком смахивал на раздачу милостыни: брошенного раба мог подобрать местный крестьянин, а то и жупан и объявить своей собственностью. Раздавать такие подарки купцы-работорговцы вовсе не были склонны.
      Но, к счастью для детей, идти далеко не пришлось. Местом ночлега стал небольшой пологий холм рядом с дорогой, чья вершина была испещрена следами от многочисленных кострищ, оставшихся после привалов предыдущих караванов. Невольников усадили прямо на траву под охрану собак, после чего наемники и слуги купцов занялись обустройством лагеря. Одни отправились в близлежащую рощу за дровами, другие ставили шатры для ночлега, третьи занялись приготовлением ужина.
      Почтенные купцы в этой суете участия не принимали — не по чину. За наемниками ухаживать было некому, приходилось заниматься разбивкой лагеря наравне со слугами и рабами. Ничего обидного в этом Меро не видел: ещё неизвестно, смогут ли выжить посреди леса или в горах эти важные торговцы, за которых все делают другие. А вот бывалый наемник вдали от жилья не пропадет, это всем известно. Поэтому, дав задания своим людям, он и сам взялся за приготовление ужина. За этим занятием и застал его почтенный Кеббан, хозяин мальчишки и девчонки.
      — Что случилось, фар Меро? Что это за заминка была в третьей связке перед тем, как мы остановились на ночлег?
      — Ничего особенного, — обернувшись через плечо, ответил командир охранников. — Девчонка упала от слабости, почтеннейший Кеббан.
      Лицо торговца, и так кислое, помрачнело ещё больше.
      — Поднялась?
      — Поднялась… Мальчишка помог…
      — Мальчишка? Тот, которого продали вместе с ней? — в голосе купца слышалось неподдельное удивление. Удивляться и впрямь было чему: у рабов закон простой: "Умри ты сегодня, лишь бы я — завтра". Случаи, когда один раб приходил на помощь другому, были столь редки, что их считали сказками.
      — Именно он, — не оборачиваясь, подтвердил наемник, продолжая пластать на тонкие полоски копченое мясо.
      — Ишь ты, заботится… Надо было спросить, брат он ей, что ли…
      Меро только плечами пожал. Ему-то какое дело, почему этот мальчишка так о девчонке заботится. Нет, конечно, сегодня эта забота охранникам даже помогла, но не помнить же теперь про это всю оставшуюся жизнь. Меро охранял невольничьи караваны уже почти две дюжины весен, в памяти стирались, словно галька на морском берегу, черты купцов, с которыми он имел дело в первое время. А уж рабы… Рабы вообще не запоминались, за редким исключением. Но не ставить же на одну доску с мальчишкой-скелетом, например, уршита Таралакатама, почти три дня скрывавшегося от погони на болотах, заманившего в трясину четверых наемников, стравившего преследующих его псов с жившими в топях хищными ящерами, сражавшегося с обложившими его в конце концов врагами самодельным каменным копьем и даже сумевшего захватить в чертоги Ренса двоих преследователей в рукопашной схватке. Или здоровенного пьемурца, умудрившегося порвать кожаные путы, что и не всякому огру-людоеду под силу. В общем, сегодня мальчишка есть, завтра его нет, а после завтра Меро о нём и не вспомнит.
      — Вы там это, плетью-то не больно машите, — неуверенно продолжил торговец. — Девчонка хлипкая…
      — Нам что же, теперь её на горбу нести? — буркнул наемник. — За это нам не платят. Хлипкая — не надо было брать с собой…
      — Но-но, — возвысил голос купец. Впрочем, его неуверенность никуда не пропала. — Это моё дело, кого покупаю, а кого продаю.
      — Верно, — Меро развернулся и посмотрел Кеббану прямо в глаза. — Кого покупать и кого продавать — это твоё дело. А вот следить за тем, чтобы в дороге никто не падал и караван не задерживал — это моё дело, почтеннейший. Рабов, которые не хотят идти, учат плетью. Рабов, которые идти не могут, прирезают на месте, не так ли? Впрочем, эта девочка принадлежит тебе, ты можешь взять её в свою повозку и ухаживать за ней…
      — Еще чего, — возмутился торговец. — Ухаживать за рабыней? Разве что если за это мне кто-то заплатит сотню ауреусов.
      — Боюсь, что такие деньги за этого заморыша не выручить и через восемь весен, — скептически ухмыльнулся командир охранников.
      Купец только вздохнул и побрел к палаткам, которые уже установили слуги. С ужином было немного сложнее: времени на заготовку дров и приготовление пищи требовалось намного больше. В отличие от купцов, наемники часто обходились холодной пищей: сухарями, вялеными или солёными мясом или рыбой, овощами. Рабам, однако, в тот вечер торговцы распорядились сготовить горячее варево. Поэтому, пока оно готовилось, охранники успели не только насытится, но и разложить вокруг живого товара шесть костров, ярко освещающих сбившихся в кучу людей. Костры эти предстояло поддерживать всю ночь, дабы ни у кого не возник соблазн бежать, воспользовавшись тем, что караульщики его не видят. Дело это было совсем не сложным: всё одно чем-то часовой заниматься должен, а дров из лесу принесли в изобилии.
      Кормили рабов по очереди, по связкам. Сначала отвязывали от направляющего каната кожаные ремни-поводки, на которых люди шли целый день, затем, по очереди, путы на руках. Канат и ремни тут же относили за круг костров, что бы кто-нибудь из рабов под шумок их не повредил. Особой беды в порче, конечно, не будет, на телегах везли достаточное количество запасных пут, но хорошие хозяева берегут своё имущество, а караванщики были хорошими хозяевами.
      На ужин невольникам выдали по деревянной миске густой гороховой то ли каши, то ли похлебки, большой кусок хлеба, густо посыпанный солью, а так же пару мелких огурцов и стручок сладкого перца на каждого. Кроме того, поставили большую лохань с водой, из которой каждый мог выпить, сколько желал. При этом надсмотрщики зорко следили, чтобы рабы не устроили у лохани драку, готовые в любой момент сунуть под ребра зачинщику пятками копий. Ну да, рабы в этом караване, как Меро уже не раз убеждался, были смирные, и драк никто не затевал. Уставшие за день, они хотели только одного: улечься спать и восстановить свои силы перед новым тяжелым дневным переходом. Привыкшие к покладистости невольников, охранники не стали никого на ночь спутывать или привязывать на ремень к колышку. К удобной вещи хозяин относится бережно, а что такое раб, как не вещь? Пусть говорящая, ходящая и даже чем-то на хозяина похожая, но все же — вещь и не более того.
      Закончив кормежку невольников, Меро распределил на ночь караулы, осведомился у Шеака, в какое время назавтра поднимать невольников и немного прогулялся, для лучшего сна, по лугу. Вернувшись в лагерь, он обнаружил, что, за исключением караульных и рабов-слуг, все уже спят. Командир наемников мог бы и сразу забраться в палатку, но он решил ещё раз осмотреть вверенный ему товар.
      Костры по кругу горели не очень ярко и в середине сгустились тени. Невольники могли незаметно для охраны ворочаться, двигать руками и ногами, может, даже переползать с места на место. Но выбраться за пределы круга незамеченными они точно не могли. А если бы попытались, то бодрствующие охранники и чутко спящие псы живо бы пресекли эту попытку.
      С минуту Меро стоял и всматривался в лежащие во тьме фигуры. Потом с удивлением понял, что высматривает среди рабов сегодняшних мальчишку и девчонку. Так и не смог разглядеть, вероятно, они были где-то в центре. Удивленно покачал головой, недоумевая, что всё-таки его так заинтересовало в этих детях, и отправился спать. Блажь — блажью, а на сон у наемника в пути не так уж и много времени, чтобы попусту его тратить.
      Что его разбудило, Сережка так и не понял. Но сон вдруг куда-то пропал, и тут же нахлынули неприятные ощущения, о которых так хотелось забыть, хотя бы на несколько часов. Болела спина, чесались слипшиеся от грязи и пота волосы, пылали босые ступни (одно дело с друзьями босиком на Днестр бегать, и совсем другое, когда тебя в рабском караване гонят по каменистой дороге), горло пересохло, в пустом желудке кололо… За прошедший день он неоднократно вспоминал учебник по истории Древнего Мира для пятого класса, в котором было написано про те времена, когда на Земле было рабство. Сережку взрослые часто называли "мальчиком с богатым воображением", ещё чаще — просто фантазером, но тогда он совсем не представлял себе, что такое быть невольником. Да это и не представишь, пока не переживешь. В который уже раз за прошедшие с момента похищения сутки на него накатила глухая безнадежная тоска, на глаза навернули слезы. Что может сделать один беззащитный мальчишка, которому совсем недавно исполнилось одиннадцать лет в этом чужом и враждебном мире? Ничего не может. Только и остается, что забиться в какую-нибудь щёлку и стараться выжить.
      Сережка приподнялся на локте и упрямо тряхнул головой. Нет уж. Смиряться со своим нынешним рабским существованием никак нельзя. Если это сделать, то тогда придется признать, что всё было зря. Зря погибли в бою с румынскими карателями отец и его друзья. Дядя Василий, дядя Петря, дядя Семен, дядя Виорел… Зря он сам убежал на позиции. Зря они с Балисом Валдисовичем из последних сил шли по красной пустыне. Зря, зря, зря…
      Не раз ведь и ему, и его отцу, и друзьям отца говорили, что их борьба бессмысленна, что на самом деле почти все права у них останутся, а то, от чего придется отказаться… Надо ведь понимать, молдаване, точнее — румыны жили тут с незапамятных времен, еще десять тысяч лет назад их предки молились тут камням и деревьям, а вы, Яшкины, приехали в Молдову только после войны. Что, какой такой русско-турецкой войны? Суворов? Ну, это вы хватили, нельзя же так фантазировать… Ах, медаль… Ну всё равно, две сотни лет и десять тысяч, нельзя же уравнивать… Что значит, "кто придумал десять тысяч лет"?! Это история Великой Румынии. Ну, вот только не надо глупостей, что римляне и греки у румынов культуру перенимали, этого вам никто не говорит… Зачем, вообще, нагнетать страсти? Кстати сдать государственный экзамен на знания языка вам нетрудно, вся семья им отлично владеет. И работу можно будет найти приличную…
      Сережка не мог объяснить, что в этих словах не так, при таких разговорах он только молча сопел, глядя в пол. А потом запомнил слова отца: "Я тридцать четыре года прожил свободным человеком. Я не преступник, меня не судили. Если теперь меня лишают прав, а я буду молчать, значит, все эти годы я жил рабом в душе". А потом добавил: "Мы — не рабы. Рабы — не мы". И Сережка тогда почувствовал, что эти слова отца вобрали в себя и его мысли, хотя он прожил пока что не тридцать четыре года, а только неполных одиннадцать.
      И сдаться сейчас — означало признать, что он, Сережка Яшкин, — и есть раб в душе. Да еще и глупый раб: был бы умным, жил бы сейчас в каком-нибудь интернате… Уж во всяком случае, в интернате плетью бы не били, да и еды было бы побольше. Кстати, и получше. И обувь бы, какая никакая, нашлась. И уж точно не пришлось бы ночевать на голой земле.
      Быть глупым рабом не хотелось. Значит, оставалось только одно: не сдаваться, не отчаиваться и пытаться во что бы то ни стало вырваться на свободу. И ещё надеяться на то, что придет помощь. В самом деле, не бросят же его Балис Валдисович и Мирон Павлинович. Не такие они люди. И Наромарт тоже хороший человек… Тьфу, эльф… А какая разница? Подумаешь, уши. Сережкин одноклассник и лучший друг Антошка Климанов вон какой лопоухий, кому это мешало? Ну, иногда, кто подколет по-доброму, все посмеются немного — и забудут до следующего раза.
      Стараясь не беспокоить рассеченную плетью спину, мальчишка перевернулся на другой бок, и увидел, что Анна-Селена почему-то не лежит на земле, а сидит, сжавшись в комок и уткнув голову в колени.
      — Ты чего, Ань? — прошептал он на всякий случай. Может, ей просто удобно так спать? Хотя и странно это. А может, с ней что-то случилось?
      Девочка подняла голову и повернула к нему своё лицо, в свете лун казавшееся ещё более бледным, чем обычно. В отсвете костров блеснули глаза, и мальчишке показалось, что она плачет.
      — Я… мне…
      Сережке стало стыдно. Ведь он совсем забыл про девчонку, всё только о себе думал. А ведь ей пришлось намного тяжелее, чем ему.
      — Не плачь, — постарался утешить её мальчишка. — Нас скоро найдут и освободят.
      Голосу не хватало уверенности, и он поспешил добавить:
      — Точно говорю. Балис Валдисович один раз из автомата стрельнет — и все эти уроды с плётками разбегутся.
      Это прозвучало намного убедительней: в том, что при первом же выстреле надсмотрщики разбегутся в стороны, Сережка нисколько не сомневался.
      Анна-Селена легонько кивнула.
      — Может быть. Только дело в том, что я, наверное, не дождусь этого.
      — Почему? — изумился мальчик. — Не выдумывай, надо еще только день или два продержаться. Ты сможешь. А я тебе помогу.
      Насколько всё-таки был непохож этот худенький взъерошенный мальчишка на бывших одноклассников Анны-Селены из элитного столичного лицея. Вряд ли хоть один из них, безупречно одетых, холодно-вежливых, не стал бы валяться в ногах у торговцев и умолять их освободить его. Смог бы пройти целый день в этом караване под палящим солнцем. И уж точно бы не помог добраться до костра малознакомой, в общем, девочке, а уж тем более не принял бы на свою спину предназначавшийся ей удар плети.
      На самом деле, именно этот поступок Сережки и был причиной того, что Анна-Селена решила раскрыть ему свою тайну. Мальчишке и так было тяжело, девочка просто не могла позволить, чтобы он собирал на свою голову неприятности из-за неё. Тем более, что плётка никакого вреда причинить вампирочке не могла, так что смелый поступок Серёжки на самом деле был абсолютно бессмысленным.
      Но как нелегко признаться, что ты — вампир. Девочка расспрашивала своего товарища по несчастью — Женьку, про то, что в его мире известно о вампирах: хотя все мальчишки попали на Дорогу и из разных миров, но ведь из очень похожих. Рассказы не очень обнадеживали: вампиры на Земле были хорошо известны, причем, именно те, которые либо не могли, либо не желали сопротивляться жажде. О тех же, кто не поддался инстинктам кровососов, тамошний фольклор умалчивал. Анна-Селена очень боялась, что стоит открыть Сережке, кто она такая на самом деле, то он станет относиться к ней либо со страхом, либо с брезгливостью. Но и позволить, чтобы мальчишка попусту страдал из-за неё, девочка тоже не могла. И, в любом случае, если их не найдут и не спасут в ближайшие два-три дня, то ей уже всё будет неважно. Точнее, она просто исчезнет.
      — Сережа, ты не понимаешь, — собравшись с силами сказала девочка. — Все дело в том, что я не человек.
      — А кто? — заинтересовался парнишка. — Неужели, тоже эльфа, как Наромарт?
      Девочка опустила взгляд и пробормотала:
      — Нет, я не эльфийка. Я — вампир.
      — Что? — изумленным громким шепотом переспросил мальчишка. — Вампир? Выдумываешь!
      — Нет, я говорю правду, — девочка никак не могла заставить взглянуть в лицо собеседника. — Я — действительно вампирка.
      — А как же ты не боишься дневного света?
      — В том-то и дело, — вздохнула Анна-Селена. — Я его очень боюсь. На прямом свету я погибну в одно мгновенье. Меня защищает вот это волшебное кольцо, — она шевельнула рукой. — Это подарок Элистри — богини, которой служит Наромарт. Но сила кольца не беспредельна, его хватит еще на день, максимум — на два.
      — И ничего нельзя сделать?
      — Ничего…
      — Совсем-совсем ничего?
      — Мне может помочь живая кровь, только я должна пить её совсем по чуть-чуть, иначе я превращусь в кровососа, и это уже никак нельзя будет исправить.
      — А ты сама знаешь, когда тебе надо остановится?
      — Конечно, я это чувствую.
      — Ну, так тогда выпей, сколько нужно.
      — А…
      — Ну, ты чего? Давай.
      Девочка недоуменно подняла глаза. Сережка немного наклонил голову и повернул её вправо, так, что под натянувшейся кожей шеи набухла жилка.
      — Ты что, хочешь, чтобы я тебя укусила? — испуганно спросила Анна-Селена.
      — Нет, чтобы поцеловала, — хмуро пробурчал мальчишка, но, сменив гнев на милость, пояснил: — Я же слышал, что вампиры всегда в шею кусают.
      — Это кровососы, — обречено вздохнула девочка. — А у меня даже клыки не выросли. Я не только слабенький вампир, а еще и маленькая.
      Она широко раскрыла рот, показывая свои зубы. Они были белыми и крепкими, а клыки, на взгляд Сережки, несколько великоваты, но на знаменитые вампирские клыки, конечно, никак не тянули.
      — Ох, ну и возни с мелкотой, — тоном новоиспеченного первоклассника в окружении почтительно внимающих дошколят проворчал мальчишка, и ковырнул ногтем длинную царапину на левом запястье, полученную прошлой ночью где-то в лесу. Тотчас на руке набухла крупная темная капля.
      — Так хоть кровь пить можешь? — и он протянул руку Анне-Селене.
      Начиная разговор, она совершенно не рассчитывала на такое его развитие. Сережка снова поступил против негласных правил, принятых среди ребят Вест-Федерации. По крайней мере, среди ребят того круга, в котором общалась Анна-Селена. Конечно, были и другие ребята, жившие, наверное, по другим правилам, но они были где-то далеко, за пределами доступного ей мира. Анна-Селена, конечно, была безиндой, но ведь она была и фон Стерлинг. Август Иоахим Альберт просто не мог допустить того, чтобы его дочь общалась с детьми прислуги, заводских рабочих, или, страшно сказать, с безнадзорками, которые, несмотря на все усилия полиции и даже Корпуса Улан, никак в Вест-Федерации не переводились.
      Но теперь выбирать не приходилось. Не принять дар мальчишки было нельзя: это и для него обидно, и глупо: всё равно кровь уже проступила. Маленькая вампирочка прильнула губами к теплому Сережкиному запястью и ощутила соленый вкус теплой человеческой крови: губами, языком, всеми клеточками рта она чувствовала этот волнующий, захватывающий, пленяющий вкус. Хотелось пить, пить и пить, тянуть эту кровь, пока мальчишка не отдаст ей всё, до последней капли. Но она сумела подавить в себе этот инстинкт, и вовремя оторвалась от ранки.
      На языке вертелись слова благодарности, но она сказала совсем другое: ей пришло в голову, что необычного мальчишку и благодарить надо как-нибудь необычно:
      — И никакая я тебе не мелкота. Мне десять лет, и я училась в пятом классе.
      — А мне — одиннадцать, и я должен был пойти в шестой, — с чувством превосходства заявил Сережка.
      — Как Оттону, моему брату, — прикинула Анна-Селена.
      — Оттону?
      — Ага, это его полное имя. Вообще-то дома мы зовем его Тони.
      — А у меня сестра есть. Только она младше тебя, ей семь лет всего. Её Иринкой зовут…
      — Слушай, а как ты меня назвал?
      — Когда?
      — Ну, вот сегодня… Когда я плакала.
      — Обыкновенно назвал, — пожал плечами мальчишка. — Аней.
      — Меня никогда никто так не называл…
      — Так по-дружески называют… ну, в общем, девочек с именем Анна в моем мире. Но если тебе не нравится — я не буду так тебе говорить.
      — Да нет, говори, пожалуйста. Просто, непривычно.
      — А как — привычно? Как тебя дома звали? Ленкой?
      — Почему — Ленкой? — не поняла девочка, — Аськой.
      — Почему — Аськой? — Сережа так уморительно хлопнул ресницами, широко раскрыл глаза и чуть приоткрыл рот, что Анна-Селена чуть не расхохоталась.
      — Анна — значит «А». Селена — значит «Эс». Вместе и получается Ася.
      — Прикольно, — улыбнулся мальчишка. — А почему у тебя двойное имя, а у брата — обычное?
      — Не знаю. Наверное, потому, что так меня назвала мама…
      — Понятно, — теперь вздохнул Сережка. — Слушай, а Наромарт знает, что ты — вампирка?
      — Знает. Он меня пытается лечить.
      — И как?
      — Слушай, ты всегда такой любопытный?
      — Ага, — мальчишка снова улыбнулся, теперь улыбка у него была немного виноватой. — Интересно же.
      — Спал бы лучше. Мне-то спать не надо, а тебе хорошо бы сил набраться.
      — Да не засну я теперь, весь сон куда-то сбежал.
      — Ложись, — строго сказала девочка. — Ложись и старайся уснуть.
      А ему вдруг сквозь голос Анны-Селены послышался голос мамы. Конечно, это было невозможно, просто случайно девчонка сказала эти слова совсем с мамиными интонациями, сказала так, как говорила когда-то совершенно незнакомая ей женщина, укладывая спать непоседливого своего сына… И тогда он послушно устроился на правом боку и закрыл глаза, хотя точно знал, что не уснет, потому что спать не хотелось ни капельки. Просто, хотелось продлить хоть немножечко сказку. Волшебную сказку, в которой он возвратился в мирное время.
      "Вот полежу так минутку, а потом скажу ей, что не спится", — подумал Сережка и провалился в глубокий крепкий сон.
      Навеять сон на человека — пустяковая задача даже для самого слабого вампира. Убедившись, что Сережка крепко спит, Анна-Селена тихонько улеглась рядом, чтобы не возбуждать подозрений, если кто проснется, и принялась обдумывать, что же делать дальше. То, что хозяева и надсмотрщики каравана не представляли, кто затесался среди купленных рабов, было в её пользу. От неё не ожидали никаких неприятностей: разве способна их доставить десятилетняя девочка. Обычная десятилетняя девочка — конечно нет. А вот вампирка, выглядящая как обыкновенная десятилетняя девочка, шороху навести могла. Вплоть до того, что перегрызть горло всем этим мерзавцам-торговцам и их слугам. Правда, это означало неизбежную собственную гибель: мадемуазель Виолетта несколько раз повторяла ей, что, превратившись в кровососа, Анна-Селена навсегда потеряет себя — ту, которой она была. И тогда уже совсем неважно, распадется ли она в прах на рассвете, ведь кольцо Элистри не станет защищать от солнца кровососа, или сумеет найти убежище: в любом случае, это уже будет не она. Но разве это такая уж неприемлемая плата за то, что эти мерзавцы больше никогда не смогут торговать людьми?
      Может быть, она от отчаяния так и поступила, если бы попала в этот караван одна. Но вместе с ней был Сережка, и теперь она чувствовала, что они должны выйти из этого испытания вместе. Он протянул ей руку помощи, дав самое дорогое, что только может дать человек вампиру — свою кровь. Перед отъездом из Риттерберга мадемуазель Виолетта успела рассказать девочке несколько историй о знаменитых вампирах, которые не были кровососами. Но даже с легендарными Джандером и Регисом вот так вот, по-дружески, никто кровью не делился. "Джандер и Регис разнесли бы этих караванщиков в клочья без всякой помощи", — тут же поправилась девочка. И тут же мысленно добавила: "Но Сережка всё равно молодец, он ведь ничего не знает о моих возможностях".
      Вот именно, о возможностях. Она, конечно, не Джандер и не Регис, но и не несчастный, беззащитный и беспомощный ребенок. Целые сутки она изображала из себя несчастную жертву. Хватит, пора позаботиться о себе… и о Сережке, конечно. Итак, что она может?
      Бежать? Вполне реально. Сил для трансформации в летучую мышь теперь у неё достаточно. Никто и не заметит, как она упорхнет в небо. Лес совсем рядом, в густой тени пихт и буков она может без малейшего ущерба провести день, а с вечерними сумерками отправиться назад, в сторону Кусачего леса. Самое большое две-три ночи — и она окажется среди друзей. Если и не друзей, то точно — не врагов.
      Одна только беда: Сережка таким образом бежать не сможет. А бросить его тут одного не сможет она. Даже если бы он и не спас её своей кровью, всё равно бы не оставила. А уж после этого — и подавно. Превратить мальчишку в вампира она тоже не могла: такое удается только опытным и сильным вампирам, а не новичкам вроде неё. Значит, от этого решения придется отказаться. Что ещё в её силах?
      А действительно, что? Вампирье очарование ей вроде как и доступно, но именно "вроде как": Наромарт не стал её учить. А пытаться зачаровать кого-то наудачу, можно было только в случае смертельной опасности, когда провал уже ничего испортит и не ситуации не ухудшит. Что ещё у неё есть из способностей вампира? Только зов…
      Анна-Селена покрепче зажмурила глаза и постаралась освободить своё сознание от любых посторонних мыслей. Она почти явственно представляла себе, как какая-то часть её сущности покидает тело и начинает кружить над лугом, постепенно удаляясь всё дальше и дальше от костров, в поисках тех существ, что исстари были верными спутниками и друзьями вампиров. Девочка почти физически ощущала, как эта сущность методично обследует пространство, метр за метром. Вот беспокойно всхрапнули во сне лошади купцов, почуявшие неупокоенную мертвечину, неприязнь к которой с кровью передали им предки, а тем — предки предков. Вот испуганно забилась в норку испытывающая безотчетный ужас полевая мышь. Вот зов коснулся ленивого разума каких-то больших сонных птиц, не соизволивших обратить на него внимания.
      И вдруг в голову маленькой вампирочки будто вкатился какой-то пищащий клубок. Девочка инстинктивно зажала руками уши, но контакт оборвался даже чуть раньше, стоило ей только этого пожелать. С минуту она приходила в себя от неожиданности, потом возобновила зов. На сей раз она нашла отклик куда быстрее и была к нему готова.
      На зов откликнулась стая небольших нетопыренышей, круживших неподалеку от ночной стоянки каравана. Управлять ими оказалось довольно сложным занятием: умом летучие мышата явно не блистали. Но торопиться Анне-Селене было некуда, и до самого рассвета она упражнялась в контроле над миньонами. Результат оставил у неё двоякое впечатление. С одной стороны, она наловчилась подчинять себе нетопыря практически целиком, чувствовать происходящие через его чувства и заставлять совершать те или иные поступки. С другой, никакой практической пользы из этого девочка извлечь не сумела, поскольку и сама не понимала, чем ей могут помочь летучие мыши. Вот если бы поблизости оказалась волчья стая… Время от времени маленькая вампирочка бросала возню с нетопырями и старательно обшаривала окрестности в поисках серых, но всякий раз без результата. Тогда девочка огорченно вздыхала и снова принималась за упражнения с летучими мышами. Рано или поздно волки встретятся, твердила она себе. Пусть не сегодня, пусть даже не завтра, но встретятся. А пока надо оттачивать своё мастерство на мышках. Совсем как когда-то давным-давно в родном доме, когда она с увлечением изучала основы биологии. В самом деле, не случайно все биологи начинают своё обучение с мышей, а потом переходят к другим животным. К слонам, например… или к мухам. Неважно. Важно, что любое мастерство изучается от простого к сложному. Вот и ей предстоит тем же методом изучить мастерство быть вампиркой. Не по названию, по сути. Потому что это, наверное, единственный шанс выжить самой и спасти Сережку. И когда от овладения мастерством зависит так много, приходится использовать любую возможность сделать это быстрее и лучше. Подбадривая себя такими словами, Анна-Селена без устали гоняла нетопырей до самого рассвета.
      Проснулся караван на утренней зорьке, когда дневное светило еще не показалось из-за отдаленного лесочка. Первыми, как и положено, засуетились слуги караванщиков: рабы и вольные: им предстояло накормить хозяев и их живой товар и быстро свернуть лагерь. Следом поднялись охранники, которые обслуживали себя сами. Купцы могли ещё чуть-чуть понежится на мягких шкурах, прежде чем придет время отведать завтрак, невольники же такой возможности были лишены. Кое-как разогрев вчерашнюю гороховую размазню, слуги стали спешно обносить рабов мисками. Вдобавок снова раздавали овощи — репу и огурцы, а вот вместо хлеба на сей раз выдали сухари. Зато воды снова принесли целую лохань.
      Сережка, даром что заспанный, смолотил свою порцию горохового варева в одну минуту. Будто заснувшая над миской Анна-Селена, улучив момент, когда на них никто не смотрел, торопливо подсунула мальчишке свою порцию. Тот возмущенно зыркнул на неё, но, прежде чем успел что-либо сказать, она прошептала:
      — Ешь! Мне же не нужно.
      Он недоуменно посмотрел сначала на девочку, потом перевел взгляд на запястье, на темно-красную корочку засохшей крови, медленно кивнул, и тут же расправился и со второй порцией. Дополнительное питание пришлось как нельзя кстати: после него Сережка почувствовал себя сытым и бодрым. И было ужасно досадно, когда почти тут же охранник туго стянул ему руки кожаным ремнем, а второй конец ремня привязал к длинному канату, служившему основой для всей связки невольников.
      "Нужно обязательно придумать, как бежать. И вытащить с собой Анну-Селену", — твердо решил для себя мальчишка. А уж упорства в выполнении своих решений Сережке Яшкину было не занимать.
      Купцом ты можешь и не быть, но торговать уметь обязан! Эту истину Меро усвоил ещё в детстве. В самом деле, жизнь человеческая вертится вокруг двух дел: купли и продажи. И купить всегда хочется подешевле, а продать — подороже. А чтобы это удавалось, полезно помнить нехитрые истины. Например, перед тем, как платить деньги, убедись, что товар хорош. Или ещё: если продавец знает, что вещь тебе нужна, то будет изо всех сил стараться набить цену. Только вот, не так уж и просто проверить качество товара так, чтобы его хозяин не осознал, что к товару прицениваются. Даже если этот товар — раб из охраняемого каравана.
      Если же говорить проще, то на второй день пути пришла в голову командиру наемников мысль о том, что мальчишку можно с прибылью продать в гладиаторскую школу. По тому, как парнишка вёл себя в невольничьем караване, было видно, что он крепок и телом и духом. Из такого можно вырастить отличного бойца. Хотя, с другой стороны, первое впечатление могло оказаться обманчивым. И Меро хотелось ещё раз его проверить.
      Как надо проверять будущего гладиатора? Естественно, в драке. А где ж эту драку взять? Как назло, в караване были собраны рабы, давно уже потерявшие волю, смирные, знающие, что любая заварушка им добра не принесет. Подговорить кого-то из них нечего было и думать: донесет, а потом объясняйся с купцами. Рассчитывать наемник мог только на себя и на своих ребят: эти не выдадут. По крайней мере, за те деньги, которые им готовы будут заплатить скуповатые купцы. Вроде бы, этого и не мало, а вот ничего путного в голову не приходило целых два дня. Меро не торопился, до Альдабры оставалось ещё более чем достаточно времени. И под вечер третьего дня пути, когда ему на глаза попался мешок с кожаными путами, у наемника созрел план.
      После ужину, отозвав в сторонку Арша, самого молодого наемника в отряде, Меро подробно объяснил тому, что надлежит делать. А потом, уединившись в палатке, изрядно стер один из запасных ремней.
      Наутро Арш был приставлен в охрану той связки, в которой вели мальчишку и девчонку. День тянулся медленно и скучно. И только когда Шеак дал команду останавливаться на ночлег, Меро довольно сощурился: пройдет мальчишка испытание или нет, но, по любому, наемников ожидало развлечение.
      Вот юный наемник, как обычно, принес к костру охапку ремней. Меро лениво нагнулся, взял один из них в руки, и…
      — Ах ты, болван! Куда смотришь?
      Оплеуха бросила юношу на землю.
      — Это что такое? — Меро гневно потрясал в воздухе ремнем. — Что это, я тебя спрашиваю?
      Удивленные физиономии наемников повернулись в сторону своего командира.
      — За что? Меро, за что? — в голосе Арша смешалась боль и ярость. Парнишка и не подозревал, что ему достанется столь чувствительно. Ничего, злее будет.
      — За что? Сюда смотри. Видишь или ослеп?
      — Что там, Меро? — поинтересовался Шана.
      — Ремень перетёрт, вот что, — командир снова повернулся к Аршу, который успел подняться и теперь опасливо мялся перед Меро, держась левой рукой за ухо. — Где твои глаза, растяпа? Чей ремень?
      Арш тоскливо молчал.
      — Он сверху лежал. Кого ты последним отвязывал? Чей ремень?
      — Вон её! — палец наемника указал на Анну-Селену.
      Пышущий гневом Меро направился к девочке, за ним, всё ещё держась за ухо, шел Арш, а уж следом потянулись остальные наемники, сообразившие, что в любом случае им гарантированно бесплатное представление. Купцы, сидевшие чуть поодаль, тоже начали проявлять интерес к происходящему: очевидно, какой-то раб совершил проступок, интересно, чья же собственность провинилась.
      Наемник навис над вампирочкой, словно коршун над цыпленком и Анне-Селене стало страшно. Вся вера в свои силы, словно по волшебству, куда-то испарилась, сейчас она ощущала себя обычной десятилетней девочкой, совершенно беззащитной перед разъяренным мужчиной.
      — Твоя работа? Бежать хочешь? Ах ты, блоха…
      Девочка молчала, не в силах вымолвить хотя бы слово.
      — Мелочь пузатая, — всё больше распалялся Меро, — Ходить едва научилась, а теперь решила бежать? Ей, парни, всыпьте-ка ей полдюжины розог, чтобы знала, что за побег положено. Живо присмиреет.
      Почтенному Кеббану будет ни в жизнь не заподозрить наемника в какой-нибудь хитрой игре: и попытка к бегству налицо, и наказание выбрано с учетом возраста и состояния невольницы: за такие провинности Меро имел право назначить девочке и дюжину ударов. Ну да не только купцу эта игра предназначалась, был у неё и ещё один адресат.
      Арш торопливо схватил перепуганную девчонку за платье на плече и рывком поднял на ноги.
      — Оставьте её. Это не её ремень.
      Сережка уже успел привыкнуть к тому, что Анна-Селена — не человек и многие неприятные вещи ей совсем не страшны. Бывает ли вампирам больно, он выяснить как-то не успел, но сейчас видел, что девочка боится расправы. А раз так, то он должен был принять удар на себя. Полдюжины розог — наверное, больно. Точно знать ему было неоткуда: и в семье Яшкиных, и у их друзей никому не приходило в голову бить своих детей в качестве наказания. Но не больнее же, чем проколоть насквозь ступню, наступив на брошенную каким-то уродом в высокой траве доску со здоровенным гвоздём — а именно это и произошло с Сережкой летом прошлого года. Пережил. Значит, и порку переживёт.
      — Не её? А чей? — командир наемников скосил голову на звук.
      — Мой.
      — Твой? — Меро резко повернулся. Выглядел он очень удивленным: ещё бы, даже не надеялся, что всё так гладко получится. Впрочем, это только начало.
      — Бежать, значит, хотел?
      Мальчишка только передернул худыми плечами: чего спрашивать, если всё и так понятно. На самом деле, он сам ничего не понимал: ни Анна-Селена, ни он ремня не терли. Незачем: убежать из каравана было нереально. Да и не похоже, чтобы этим занимались другие рабы — во всяком случае, сам Сережка ничего подозрительного за эти дни не замечал.
      Арш бросил девочку и схватился за ворот Сережкиной футболки, словно мальчишка собирался убежать прямо сейчас.
      — А ну, пошел…
      Мальчишка ничего не ответил, только встретив полный испуга и боли взгляд Анны-Селены подмигнул: мол, не волнуйся, всё будет хорошо.
      Какое уж там «хорошо»… Наемники, кроме двух караульных, купцы, их слуги — все потянулись к ближайшему дереву, куда шел Меро, а следом Арш толкал Сережку.
      Шеак недовольно морщился: наверняка наемник устроил скандал на пустом месте. Уж больно спокойно проходило путешествие, боится, небось, что купцы заартачатся и не захотят платить всю сумму, вот и доказывает свою пользу. Хорошо хоть, что не на его, Шеака, собственности доказывает.
      Кеббан вообще скривил рожу: и так у пацаненка непонятно в чем душа держится, а уж после порки как бы совсем в царство Аэлиса не перебрался. И ведь не поспоришь: коли пытался бежать, то охранники имеют право наказать раба по своему усмотрению. Таковы и закон, и обычай.
      Остальные наоборот радовались: в кои то веки развлечение привалило. Кто-то из наемников уже перекинул через толстую ветку веревку. При виде качающейся петли Сережка ощутил где-то в животе противный холодок: повесить они его хотят, что ли… Но тут же понял, что не повесть, а подвесить — маленькая петля предназначалась не для шеи, а для рук.
      — Дюжину розог, — распорядился Меро. Опять-таки, половина того, что он имел право назначить. Незачем вводить почтенного Кеббана в излишнее волнение. — Кодд, раздень щенка.
      — Не лапайте, — дернулся мальчишка. — Сам разденусь.
      Оставаться голым на виду у этих рожь было не столько стыдно, сколько противно. Но — плевать. Им хочется видеть, как он будет плакать и унижаться? Не дождутся!
      Меро только головой покачал. Ишь какой наглец выискался. Видать, непуганый. К эдакой храбрости следовало относиться крайне осторожно: много таких, что смелы на словах, но ломаются при первом же приступе настоящей боли.
      Кодд крепко затянул на запястьях мальчишки петлю и подтянул веревку. Серёжка повис над землёй, вытянутый в струнку.
      — Меро, разреши, я с него шкуру спущу, — попросил Арш. Он то и дело тер покрасневшее ухо. Видать, досталось парню серьезно, и теперь он горел желанием выместить злобу на том, кто послужил причиной его неприятностей.
      — Не промахнешься? — подзадорил наемника кто-то из слуг.
      Сережка вскинул лохматую голову. Сам ещё не понимая, почему, звонко воскликнул:
      — Связанного бить — умения хватает.
      Купцы, за исключением Кеббана, рассмеялись: дерзкий мальчишка их развлекал. Меро злобно скривился.
      — Вам это кажется забавным, почтенные?
      — Что возьмешь с глупого раба? — дипломатично произнес Шеак. Поведение Меро ему не нравилось: вся эта кутерьма явно была затеяна вовсе не ради банальной порки. Караванщик всё больше убеждался, что командир наемников желает показать свою значительность и ищет драки. Только, похоже, Меро не учёл дерзости маленького невольника. Благодаря ей у Шеака сейчас был абсолютно законный повод не позволить наемникам искалечить кого-нибудь поценнее мальчишки.
      — За слова раба отвечает господин. Почтенный Кеббан, если ты считаешь, что мои воины способны справиться только со связанным мальчишкой, то тебе не составит труда преподать нам урок боя на палках. Эй, Шана, принеси пару дубинок — для Арша и для почтенного купца.
      Шана довольно хмыкнул и заспешил к палатке.
      — Ты что, Меро, — заскулил Кеббан. — Я доволен тем, как вы охраняете караван и плачу свой вклад за охрану в полной мере и в должное время.
      — Но твой невольник…
      — Да ты прекрасно знаешь, что я купил этого клопа только что, в Плескове. И что, мне ещё его учить?
      — Так и быть, почтенный Кеббан, на этот раз я готов проучить не тебя, а твоего языкастого раба. Если, конечно, ты не против.
      Вообще-то Кеббан был против: его собственности грозил изрядный ущерб. Но, в нынешних обстоятельствах, лучшего выбора у него не было.
      — Конечно не против, почтенный Меро. Ты можешь пороть мерзавца до потери сознания, я разрешаю…
      — Нет, почтенный, — ухмыльнулся наемник. — Я преподам ему иной урок. Мы, наемники, даем своим врагам шанс, но не знаем к ним жалости. Кодд, отпусти веревку!
      Сережка окончательно перестал понимать, что происходит вокруг. Почему его вдруг опустили на землю и развязали. И только когда наемник сунул ему в руки палку, мальчишка понял, что ему хотят заставить сражаться против того здоровенного парня, того самого, что не уследил за перетертым ремнем. Мальчишка нерешительно повертел палку в руках, не зная, участвовать ли в этом балагане. Всё решили слова заметившего его колебания главного наемника:
      — Что, ты только на словах смелый?
      После этого отступать было невозможно, и Сережка шагнул навстречу противнику.
      Это не было поединком, это было избиением. Техники боя на дубинках Арш был обучен не слишком хорошо, но это не имело никакого значения: Сережка совсем ничего не умел. Будучи лет на шесть старше и килограммов на двадцать тяжелее, молодой наемник имел подавляющее преимущество. На мальчишку обрушился град ударов, отразить которые не было никакой возможности. Ловкий и вёрткий, Сережка ускользнул от первых трёх, но на четвертый раз Арш достал его по правому бедру и тут же другим концом палки ударил слева по ребрам. На мгновение перехватило дыхание, но мальчишка палки из рук не выпустил. Словно нарочно наемник дал противнику передохнуть, а затем снова бросился в атаку. Теперь каждое движение отдавалось в ноге резкой болью, и уворачиваться от ударов мальчишка уже не мог, оставалось только их отбивать. Обманный маневр вынудил Сережку опустить своё оружие вниз, и тут же достиг цели сильный удар по плечу. Правая рука сразу онемела, пальцы непроизвольно разжались, Сережка едва удержал палку в одной руке. Мальчишка был в этот момент совершенно беззащитен, но Арш снова выдержал паузу, давая ему возможность собраться с силами. Зрители одобрительно гудели: благодаря Кеббану и Меро им досталось увлекательное зрелище. Сережку охватывала холодная злость. Очень хотелось достать этого самоуверенного наемника. Достать хотя бы один раз, а там — будь что будет: терять мальчишке было нечего. Неожиданно он бросился в атаку. Арш с большим трудом успел парировать несколько неожиданно сильных ударов, в которые его противник вложил всю свою злость. Гася атакующий порыв мальчишки, он сплел палки, лишая Сережку возможности маневра, а затем с силой наступил пяткой на пальцы голых мальчишкиных ног. От боли Сережка на мгновение ослабил внимание — и палка Арша тут же ткнула его в солнечное сплетение. А следующим ударом — под колени, наемник уронил задохнувшегося мальчишку на землю.
      — Всё, — скомандовал Меро, обводя тяжелым взглядом купцов и их слуг. — Может быть, кто-то хочет испытать умение моих ребят на собственной шкуре?
      Купцы хмуро молчали, слуги отводили взгляд. Большинство из них были невольниками и в любой момент могли оказаться на месте избитого мальчишки.
      Наемник хмуро глянул на корчащегося у его ног Сережку, пытающегося встать на ноги. С нарочитой ленцой умело пнул мальчишку под ребра, так, что тот снова распластался по земле, пронзенный болью. Медленно наступил на пальцы правой руки, всё ещё сжимавшие палку, и давил, пока они не разжались.
      — Полагаю, почтеннейшие, мы друг друга поняли. Рабам не следует распускать свои языки в присутствии вольных граждан. Я слышал, в Восьмиградье в каждом городе есть мастер по выдергиванию чересчур длинных языков.
      — Истину говоришь. Если кто-то из моих рабов осмелится сказать лишнее — ты будешь свидетелем того, как он познакомится с клещами мастера, — поддержал Шеак. — Ну а нам, вольным гражданам, следует относиться друг к другу с надлежащим почтением и уважением, не так ли?
      — Истину говоришь, — улыбнулся Меро. — Мы всегда готовы и честно отработать свои деньги и наказать того, кто попытается нас надуть.
      — Вот и отлично. Я предлагаю выпить по кружке пива в знак того, что всё уладилось.
      — Отчего ж не выпить. Кодд, Керж, швырните щенка к остальным рабам, — наемник указал на всё еще распластанного в пыли Серёжку. Те деловито подхватили мальчишку под локти и потащили к сидящим у костров невольникам. — Пойдем, почтенный Шеак, и вправду пропустим по кружечке.
      От избиения Серёжка отделался достаточно легко: костей ему наемник не сломал. Помогло и то, что на следующий день ему удалось отлежаться: караван не двинулся с места — купцы устроили днёвку. Конечно, не из-за мальчишки: каждый пятый или шестой день всегда используются для отдыха. В общем, через день Серёжка был почти здоров, только вот очень болели пальцы на правой ноге, отдавленные сапогом, даром, что без каблука. Пришлось футболку, ещё в первый день после удара плетью лопнувшую на спине, порвать на тряпки и обматывать ими ступню: чтобы было мягче идти. Да ещё первые два дня после днёвки, привязывая по утрам и после обеда мальчишку к связке, главный наемник, нарочито усмехаясь, затягивал узел на запястьях изо всех сил, так, что кожа белела. Сережка молчал: не огрызался, но и не жаловался. Тем более, что узел наёмник предусмотрительно завязывал скользящий, через полчаса-час тот ослабевал. А спустя пару дней наемник и вовсе от него отстал, видимо, нашел себе другое развлечение.
      Анна-Селена очень быстро догадалась, что самая действенная помощь с её стороны — не упоминать о наказании, как будто его и не было. О побеге они тоже не говорили: пока не заживут травмы от побоев, бежать было невозможно. Чаще всего, ребята рассказывали друг другу про свою прошлую жизнь, или обсуждали, как сейчас ищут их Балис и Наромарт. Вампирочке было забавно наблюдать за перепадами настроения мальчишки: он то кипятился, что их до сих пор не выручили, а через минуту горячо убеждал Анну-Селену, что ещё день-два и они будут освобождены. Девочка в ответ тоже выражала полную уверенность в скором освобождении, но в душе в этом сильно сомневалась: раз их до сих пор не нашли, значит, что-то случилось. Караван невольников плелся с маленькой скоростью, по всем расчетам, Наромарт давно должен был их догнать. Поэтому, в тайне даже от Серёжки, маленькая вампирочка не прекращала отрабатывать зов.
      Волков она ощутила в ночь после второй днёвки, которая была через четыре дня после первой, когда уже стала терять надежду.
      К тому времени местность сильно изменилась. Вместо полей, разбавленных редкими рощами, дорогу теперь всё чаще окружали леса. Сначала — лиственные, состоящие по большей части из буков, затем их вытеснили дубы и березы, а ещё через пару дней и они стали попадаться лишь изредка, уступив место темным соснам и елям. Приблизились горы, их поросшие хвойными лесами вершины были хорошо видны, когда дорога вырывалась из леса на редкие луга и поля.
      Изменились и поселения: первое время это были веселые и какие-то яркие деревни, потом отдельные хутора, обнесенные редкой изгородью из высоких жердин. Теперь снова пошли деревни, но они стали какими-то темными и хмурыми, заборы домов — выше и крепче, а калитки и двери — толще. Люди в этих краях жили мрачные и смурые. На всём вокруг словно лежала невидимая печать тайного страха.
      Когда рабов и охранников сморил сон, и Анна-Селена уже привычным образом принялась обшаривать окрестности, в поисках тех, кому сможет направить свой зов, она вдруг ощутила неожиданно сильный отклик. Это было похоже на поиск двери в тёмном коридоре. Таком тёмном, что глаза не видят решительно ничего, и, медленно передвигаясь приставным шагом, приходится тщательно ощупывать каждый сантиметр стены в поисках заветной двери. А та вдруг оказывается незапертой. Прочная стена под руками вдруг куда-то исчезает, и ты летишь вперед, в пустоту и в невесть откуда хлынувший свет.
      Те же ощущения были и у Анны-Селены, когда, вместо привычных сумбурных и нечетких мыслей нетопырей она вдруг услышала спокойный и холодный голос:
      — "Зачем ты зовешь нас, Возвратившаяся?"
      — "Это ты… мне?" — у маленькой вампирочки только и хватило сил на удивление.
      — "Разве кроме тебя ещё кто-то обращается к нам с призывом?"
      — "А ты… кто?"
      То, что возникло в её мозгу, не было смехом, но очень его напоминало.
      — "Я тот, кого ты ищешь, Возвратившаяся. Мы — те, кого ты ищешь".
      — "Вы — волки?"
      Перед внутренним взором девочки явственно возник темный ночной лес и несколько крупных серых теней, неспешно трусящих между стволов. Эти тени вдруг, словно по команде, остановились, присели на задние лапы, задрав кверху заостренные морды, а в следующие мгновения до ушей девочки донесся тоскливый волчий вой. Страж-псы отозвались на это глухим злобным рычанием, в которое была вложена вековая ненависть к родственникам-врагам.
      — "Ты не знаешь, чего хочешь, Возвратившаяся? Зачем ты тревожишь нас?"
      — "Простите меня, я ещё маленькая", — Анна-Селена оробела.
      — "Маленькая? Ты хочешь сказать, что не успела подарить жизнь, прежде чем ушла?"
      Девочка окончательно растерялась, не понимая, что она должна ответить. Голос немного помолчал, а затем с удивлением продолжил:
      — "Ты же ещё совсем щенок. Как же твои старшие отпустили тебя?"
      — "Так получилось…"
      — "Люди", — произнесено это было так, что маленькой вампирочке вспомнился школьный урок естествознания. "Запомните, дети, человек — самое совершенное существо на свете. Поэтому его и называют царем природы". Похоже, сама природа, в лице волков этих лесов, ценила своего царя не слишком высоко. — "Люди легко бросают свой выводок… Ну, а тот, кто провел тебя по пути Возвратившихся?"
      На этот раз Анна-Селена поняла, что речь идет о Наромарте.
      — "Меня украли у него. Я знаю, он ищет меня, но ему нужно помочь. Вы сможете помочь ему?"
      — "Как это сделать?"
      — "Вы можете напасть на караван и перебить охрану?"
      После паузы голос ответил:
      — "Ты просишь слишком много, маленькая Возвратившаяся. Цену крови дают лишь немногим — тем, кто действительно заслужил её".
      — "А что же вы можете?"
      — "Дети леса готовы дать тебе цену слова. Или даже цену дела, но только не цену крови".
      — "Я не понимаю вас", — грустно сказала вампирочка. — "Цена дела, цена крови… Наверное, я слишком маленькая".
      — "Цена слова означает, что мы готовы передать твоё слово тому, кому ты скажешь. Цена дела — мы можем сделать то, что ты попросишь, если это не будет угрожать нашей жизни. Цена крови означает нашу готовность сражать вместе с тобой".
      — "Значит, вы можете отыскать Наромарта?"
      — "Кого?"
      — "Того, кто провел меня по пути вернувшейся", — девочка постаралась говорить в тон собеседнику.
      — "По пути Возвратившейся", — строго ответил голос. — "Возможно, мы тебе поможем. Где нам искать его?"
      — "Меня похитили в Кусачем Лесу…"
      — "Мы знаем это место. Слишком далеко отсюда. Мы не можем сейчас отправиться в такое далекое путешествие: недавно закончилось время дарить любовь, наступает время дарить жизнь. А следом — время ухаживать за новорожденными. Извини, Возвратившаяся, но мы не сможем выполнить эту просьбу".
      Анна-Селена огорченно вздохнула. Вот тебе и верные слуги, исполняющие все приказы хозяев.
      — "У тебя был плохой наставник, маленькая Возвратившаяся. Это были книги людей, которые мыслят, что всё остальные живые существа — всего лишь их слуги. Мы никогда не были рабами или слугами. Мы были, есть и будем друзьями и союзниками Возвратившихся".
      — "У меня самый лучший наставник на свете", — возмутилась девочка. — "Просто, я плохо его слушала".
      — "Если так, то это может привести тебя к гибели. Когда-то в этих краях было немало Возвратившихся. Но люди боялись их и ненавидели. Потом пришло время мести. Тела Возвратившихся обратились в прах, пронзенные деревянными кольями, их головы отделены от тел и захоронены с особыми обрядами, а их древние замки разрушены до основания. Теперь там на грудах камней растёт трава и ночью завывает ветер".
      — "Это были кровососы?"
      — "Разве Возвратившиеся знают иную пищу?"
      — "Но среди нас есть те, кто убивает всех на своем пути, и те, кто старается не причинять ненужного вреда".
      — "И твой и мой народ убивает, чтобы жить. Так было, так будет и это нельзя изменить. Люди тоже убивают ради пропитания, но убивают и тех, кого потом не съедают. Нас они не едят, но всё время ищут способа убить".
      — "Поэтому вы и дружили с местными вампирами? У вас с ними общие враги — люди?"
      — "В тебе слишком много человеческого, маленькая Возвратившаяся. Но народ леса верен своим друзьям. Если дети леса встретят твоего наставника, то сообщат ему о тебе".
      — "Моё имя Анна-Селена".
      — "Имена забываются, Возвратившаяся. Имена забываются, остается память о том, что было. Но дети леса постараются сохранить память и о твоём имени, раз ты считаешь, что это важно".
      — "Спасибо", — грустно поблагодарила Анна-Селена.
      Это было совсем не то, на что она рассчитывала. Хотя, если разобраться, это было всё-таки лучше, чем совсем ничего.

       Хотя время близилось к полуночи, в окнах покойницкой при городской больнице мерцал неверный свет. Впрочем, местных жителей, которые могли это увидеть из окон своих домов, это не удивляло: медикусы частично задерживались в больнице до поздней ночи.
       Факелы из сухого бука горели почти без копоти, но света всё равно казалось мало: под потолком и в углах залегли густые тени. Впрочем, медикусов это, похоже, устраивало. Над распростертым на большом мраморном столе разъятым трупом склонились две фигуры в мешковатых халатах: маленькая и высокая.
       — Так, а теперь разрезаю плевру и осматриваю левое легкое… Н-да, курить ему явно следовало бы поменьше. Представляю, что за жизнь с настолько пораженными альвеолами.
       — А что будет, если сломанное ребро проколет плевру?
       — В плевральную полость попадет воздух и человеку будет трудно дышать… Эльфу, впрочем, тоже.
       — Почему?
       — Потому что воздух будет… скажем так, поджимать легкое.
       — Как это называется?
       — Пневмоторакс.
       — А если в плевральной области скопилась кровь?
       — То это гемоторакс. У меня очень хорошая память, но, Виолетта, для чего мне все это знать?
       — Опять ты за своё, — досадливо протянула волшебница. — Как ты не поймешь, ты же лечил эльфов и людей в своем мире!
       — А еще гномов и минотавров. Но там я молился Элистри — и она давала мне силы. Поверь, мне и в голову не приходило интересоваться строением их тела.
       — Не отвлекайся. Вскрывай перикард… Сам говорил, что таким образом ты лечишь только раны, да и то не все. А на тебя будут смотреть, как на целителя. И рано или поздно к тебе пойдут с поносом и зубной болью. И не единицы — десятки в день. Сможешь всех вылечить силой Элистри?
       — Если Элистри будет угодно… Но, скорее всего, так много сил она просто не сможет мне передать. Точнее, я не смогу столько принять. Возможности священника ограничены по самой природе обитателя основного плана. Я — не высшее существо, я — всего лишь полуэльф…был…
       — Еще будешь! Так вот, медикус рассчитывает не на чью-то помощь, а на свои силы. Если можно излечить рану самостоятельно — стоит ли просить о том богиню? У нее и без тебя забот, наверное, хватает. Так, теперь…
       — Кто-то идет!
       Бросив негромко звякнувшие инструменты, Наромарт отступил в темный угол и моментально растворился в тени. Виолетта же наоборот шагнула к дверям. Через несколько секунд снаружи послышались шаги, затем в дверь постучали, и мужской голос произнес:
       — Госпожа Виолетта!
       — Да, мэтр Конрад, проходите.
       Тяжелая дубовая дверь покойницкой со скрипом отворилась, и на пороге возник городской обер-медикус мэтр Конрад Люгер. Это был еще нестарый мужчина, высокого роста и с большими крепкими руками — очевидное свидетельство того, что его работа требует не только умственных, но и серьезных физических усилий. Судя по тому, что мешковатый серый халат, завязанный сзади, был слегка забрызган кровью, мэтр прибыл в покойницкую непосредственно из операционной.
       — Госпожа Виолетта, только что принесли стражника, которого ранили бандиты. Может, ему еще можно помочь. Не хотите ли ассистировать мне при операции? К тому же могут пригодиться и Ваши… гм… другие способности.
       — Благодарствую мэтр. Но со мной коллега, доктор Бользен.
       — О, никаких проблем. Раз он доктор, то может к нам присоединиться. Как городской обер-медикус я имею право разрешить медицинскую практику в городе при отсутствии патента. По жизненным показаниям, которые в данном случае налицо.
       — Но, мэтр… Он, видите ли, из Руссии, и его вид…
       — Вздор, мадмуазель. Образованному человеку пристало смотреть не на внешность, а на суть. Коллега Бользен, где вы?
       Медикус напряженно всматривался в темные углы покойницкой, не замечая там признаков жизни.
       — Здесь мэтр. Я счастлив познакомиться с высокоученым представителем нашей благородной профессии.
       Мэтр Конрад вздрогнул: прямо на него шагнул высоченный человек, ростом добрых семи футов. В то же время он был ужасно худ. Разбросанные по плечам длинные густые волосы в свете факелов казались серебристыми, а кожа была аспидно-черной, так что невероятно резко выделялись белки глаз. И этот человек протягивал ему раскрытую ладонь. Преодолевая оцепенение, медикус медленно поднял свою руку и принял рукопожатие.
       — Простите, коллега Бользен, но вид Ваш действительно несколько… необычен… Теперь я даже готов поверить, что в Руссии по улицам зимой ходят медведи.
       — Ходят. Только не зимой, а круглый год. И не медведи, а беры.
       — Кто, простите?
       — Беры. Они выглядят как обычные медведи, но очень разумны. Басилевс их привечает, знатные беры входят в Боярскую Думу.
       — Достойно удивления… Впрочем, поспешим к больному…
      Как пригодились уроки мадемуазель Виолетты, как пригодились… В первый момент, увидав окровавленное тело Мирона, Наромарт запаниковал. В этом мире Элистри не отзывалась на его молитвы, а раз так, то он не мог рассчитывать, что богиня ниспошлет ему сил исцелить товарища. Затем на место паники пришла вера. Ведь бывало, что он получал помощь в тот момент, когда не смел на это и надеяться. Темный эльф наклонился над человеком и воззвал к своей богине, но… чуда не произошло. И тогда Наромарт вспомнил о том, что он не только священник, но и врач.
      Прощупывать, или как называла мадемуазель Виолетта — пальпировать, повреждения можно было и одной рукой. Тем более что проблемы с левой ногой были заметны даже на глаз, без всякой пальпации. Неестественный изгиб не оставлял сомнений в переломе левой голени, а шишка на бедре подталкивала к выводу, что и кости бедра не остались целыми. Хорошо ещё, что переломы были закрытыми, это он определил по отсутствию кровотечения.
      Рана головы выглядела не очень большой и кровила не сильно, но располагалась в очень неприятном месте — у виска. Там кости человеческого черепа не такие крепкие, к тому же ещё и сосудов много. Да и сам факт, что Нижниченко был без сознания, ничего доброго не обещал. Наромарт приподнял Мирону верхнее веко сначала на одном глазу, потом на другом. Слава Элистри, зрачки выглядели одинаковыми, что было хорошим знаком. Будь они разными, это могло бы означать, что внутри головы лопнул кровеносный сосуд. Хотя, если быть точным, опасность этого ещё оставалось, но сейчас можно было не думать о самом плохом.
      Ещё подозрительно выглядело кровавое пятно на левом боку. Задрав на раненом рубаху и кафтан, Наромарт обнаружил в левом подреберье здоровенный синяк. Чуткие тонкие пальца полуэльфа ощупали пораженное место, и целитель недовольно охнул. Как минимум, два ребра у Мирона были сломаны. Но, вроде как без смещения. Приложив к груди здоровое ухо, Наромарт попытался определить, не пробили ли осколки ребра плевру. Ничего подозрительного, к счастью, слышно не было.
      — Ну что? — спросил топтавшийся рядом в растерянности Сашка.
      Тёмный эльф повернулся к стоящим за спиной людям.
      — Его надо в лечебницу. Левая нога сломана в двух местах, ребра тоже сломаны. То, что Мирон потерял сознание — для него благо, так он хоть боли не чувствует. У меня с собой есть кое-какие лекарства, но этого мало. Йеми, в Плескове есть лечебница?
      — Нет, в Плесков мы возвращаться не станем, — уверенно сказал Йеми. — Здесь недалеко живут хорошие люди, пойдем к ним.
      — Пойми, Мирон нуждается не только в ложе и крыше над головой. Его надо лечить. Нужны лекарства, возможно, потребуется и хирургическое вмешательство.
      — Уверяю тебя, Наромарт, в этом месте ему помогут лучше, чем в Плескове.
      — Тогда что же мы стоим? Идти надо, — решительно произнес Гаяускас. — Сейчас носилки организуем. Саша, Женя, идемте со мной.
      На ходу достав универсальный нож, Балис направился к орешнику. Мальчишки двинулись за ним.
      — Подожди! — окликнул капитана полуэльф.
      — Что?
      — Необходимо зафиксировать ногу, чтобы сломанные кости не сдвигались. Для этого мне нужны две дощечки: прибинтовать ногу.
      — Сделаем.
      — Ножом? Лучше возьмите топор. Йеми, топор остался?
      — Остался, — кагманец, который успел собрать разбросанные по склону пожитки, склонился над одним из узлов. — Вот, возьмите.
      — Хорошо бы исправить смещение костей, но одной рукой, увы, я этого сделать не смогу.
      — Нас учили делать вытяжение, — с некоторой неуверенностью заявил Балис. — Раз нет врача, придётся самому.
      — Я буду говорить, что и как тебе делать. Если тебя учили, то это не сложно. Главное — не нужно прикладывать слишком больших усилий. Не перестараться… Но сначала нужно приготовить всё для фиксации.
      — Тогда мы пошли…
      — Что это за хорошие люди, Йеми? — глядя вслед офицеру и ребятам, поинтересовался Наромарт.
      — Изонисты. К востоку отсюда находится тайный приют Иссона. Там могут найти убежище все, кто в этом нуждается.
      — И чем они могут ему помочь? — чёрный эльф кивнул на Мирона.
      — Священники Иссона обладают даром исцеления. Кроме того, возможно, они смогут узреть что-то о судьбе Рионы и твоих юных спутников.
      — Насколько далеко отсюда они находятся?
      Йеми помедлил с ответом, прикидывая расстояние.
      — Не дальше, чем за полторы лины.
      — Это сколько идти?
      — По равнине — не больше пары часов. Но здесь дорога будет нелегкой, придется перевалить через этот гребень, — Йеми махнул рукой в сторону поднимающегося склона. — Потом спустимся в соседнюю долину и перейдем через реку.
      — Реку?
      — Она неглубока, весеннее половодье давно кончилось. Сейчас там в месте брода воды тебе не выше колен.
      Наромарт обречено вздохнул, и похромал к орешнику, где уже вовсю шла рубка жердей для носилок. На фиксацию ноги Мирона срубили орешину потолще. Эльф отмерил нужную длину, Балис вырубил из ствола чурбачок, расколол пополам — получились импровизированные шины.
      Вытяжение в исполнении Гаяускаса под руководством Наромарта прошло успешно. Балис, несмотря на то, что с того времени, когда его обучали оказанию первой помощи, прошёл изрядный срок, справился не хуже настоящего травматолога. После того, как сломанная нога Мирона была приведена в относительно нормальное состояние, Наромарт обложил её с обеих сторон самодельными шинами, а Гаяускас и Йеми туго примотали их тряпками. Что касается носилок, то морпех собирался натянуть на две длинных жердины пару плащей, но эльф потребовал предварительно уложить несколько поперечных перекладин.
      — Я не могу быть уверенным, что не поврежден позвоночник. А если так, то мягкие носилки делать нельзя, в дороге Мирону может стать хуже.
      После этого Гаяускас и сам вспомнил, что этому их тоже в своё время учили: при травмах позвоночника транспортировать раненого необходимо на жестком щите. Да, быстро же стирается из памяти то, чем не пользуешься в повседневной жизни.
      Наконец, носилки были собраны, а снаряжение большей частью навьючены на Ушастика — единственного оставшегося у отряда средства передвижения, меньшей — распределено между мальчишками и Наромартом. Нести Нижниченко, который ещё не вернулся в сознание, могли только Йеми и Балис: мальчишкам для этого не хватало сил, а однорукий эльф вообще никак не годился на роль носильщика. Он шел чуть сбоку, внимательно наблюдая за пациентом. И как только Мирон начал приходить в себя, скомандовал остановиться.
      — Мирон, ты слышишь меня? Как ты себя чувствуешь?
      — Паршиво, — хриплым голосом ответил раненый.
      — Точнее.
      — Больно…
      — Где именно болит?
      — Везде, — скривился Мирон. — Нога, башка…
      — Голова только болит? Не кружится?
      — Кружится… В глазах всё плывет…
      — Не тошнит?
      — Да вроде нет…
      — Хорошо… Так, ещё где-то болит?
      — В груди слева… При вдохе.
      — Старайся не дышать глубоко.
      Закончив расспросы, целитель достал из мешка, в котором хранил травы, бальзамы и настойки, какой-то пузырёк с плотно притёртой пробкой.
      — Балис, открой, пожалуйста. Мирон, мы несем тебя в ближайшую деревню, там займемся твоим лечением. А сейчас я дам тебе лекарство, которое снимет боль и принесет сон. Давай, пей.
      Отпив пару глотков, Мирон снова провалился в забытье.
      — И что ты ему дал? — с некоторым подозрением поинтересовался Гаяускас.
      — Я же сказал: обезболивающий и усыпляющий настой, — ответил темный эльф. — Ты хочешь узнать, как его приготовить?
      — Нет, это меня не интересует. Он поможет?
      — Как видишь, Мирон спит. Раны его это лекарство не вылечит, но сейчас ничем иным я помочь ему не могу. Но меня больше всего беспокоит не боль и даже не переломы.
      — А что же?
      — Бледность. Мирон бледнеет всё больше, а ведь кровоточащих ран у него нет.
      — И что это значит? — не понял капитан.
      — Боюсь, что кровь вытекает у него внутри. Теперь его жизнь в руках богов.
      — Боги, боги, — поморщившись, выдавил из себя Балис. — Кругом у вас боги, одни только боги. Вы сами-то что-нибудь можете сделать? Или только болтать про богов?
      — Не злись, — мягко попросил Наромарт. — Я делаю всё, что в моих силах. Там, куда мы идём, Мирону смогут помочь лучше, — в эту фразу он постарался вложить как можно больше уверенности. — Ты говоришь, мы должны для него что-то сделать сами? Верно. Сами мы должны как можно скорее донести его до друзей Йеми. И вот это вместо нас боги сделают вряд ли.
      Балис молча развернулся и взялся за ручки носилок.
      — Что ты поешь, Битый?
      — Это старая песня моей родной страны, Тиана. В ней поётся про старую мельницу. Про мальчишку, который рос среди сосен и скал Хольдстрима, рос и хотел посмотреть мир, а над ручьём вертелось колесо старой мельницы. Мальчишка вырос и отправился в дальние странствия, он путешествовал из страны в страну, а над ручьём вертелось колесо старой мельницы. И однажды, старый и усталый, он вернулся в свою родную деревню, его никто не помнил, да и он никого не узнал, но над ручьём по-прежнему вертелось колесо старой мельницы.
      — Над ручьём? У тебя на родине тоже ставят водяные мельницы?
      — Думаешь, северяне — грубые дикари? Это не так. Правда, нравы у нас суровые, но что касается умения построить дом, корабль или мельницу, то тут мы никому не уступим.
      — А ручных мельниц, значит, у вас нет?
      — Почему — нет? Конечно, есть. Многие марины живут отдельными семьями, далеко от поселков. На поселковую мельницу не набегаешься.
      Битый на минутку прикрыл глаза, чтобы явственнее увидеть голубоватые скалы, темно-синие, словно свинцовые, волны, зеленые сосны родного Хольдстрима.
      — Я знаю, ты скучаешь по Родине.
      — Конечно, скучаю. Как подумаю о том, сколько же времени я не видел своих родных…
      Уроженцу северных земель шел сорок третий год. Не тридцать седьмая весна, как бы сказали добропорядочные граждане Империи Мора, а именно сорок третий год. Большую часть из них он провел в море. С десяти лет плавал на кораблях: сначала в дружине ярла Турира, потом в других дружинах, с другими ярлами. Иногда торговали, чаще пиратствовали, но без живодерства. Пленных не резали и не топили, а, снабдив провиантом и питьевой водой, сажали в лодку, давая возможность добраться до обитаемых мест, или высаживали на каком-нибудь не слишком людном берегу.
      Так год за годом текла его жизнь, он обзавелся женой, подрастали дети. И вдруг, на четвертом десятке, всё круто изменилось. В порту Итлены воин познакомился со священником-изонистом, открывшим ему совершенно новый мир. Нельзя сказать, чтобы о существовании этого мира марин совсем уж не подозревал. С детства проявлялись в нём странные способности, которые он таил от постороннего глаза, но к которым порой прибегал, когда заставляла нужда. Мог быстро заживить свои раны: "Зарастает на нём, как на кошке", — говорили про мальчишку соседи. Мог и сделать кожу твердой и упругой, словно древесная кора, что изрядно помогало в бою. Чувствовал перемены погоды и близость рыбного косяка. Ну и ещё то, сё, по мелочи.
      Священник объяснил ему, что все эти способности — не случайность. Марин оказался псиоником — человеком, способным силой мысли управлять и собой, и другими людьми и иными живыми существами, и даже неживой природой. Разумеется, в определенных пределах.
      Потрясение было столь сильным, что он, отрекшись от своей прежней жизни, отправился вместе со священником навстречу жизни новой. Не отпугнуло его и то, что в Империи изонисты преследовались, как государственные преступники и неправоверующие. Не остановила даже разлука с женой и детьми.
      Впрочем, наставник объяснил неофиту, что семью бросать нехорошо, и что Иссон не требует от верящих в него отречения от своей прежней жизни. А так же что рвение к служению богу надо проявлять не только по желанию, но и по возможностям. "Возжелавший же свыше своих сил принесет лишь беду, когда окажется не в состоянии нести то бремя, которое на себя взвалил", — сказал наставник, и марин, проникшись этой мыслью, отправился в родной Хольдстрим, чтобы навестить жену и детей. А потом вернулся к братьям по вере, дабы овладеть премудростями поклонения Иссону и развить свой талант псионика. И вот уже шестой год он скитался по обителям изонистов, исполняя работы, которые задавали ему наставники. Посвящения в священники его до сих пор не удостоили, но ещё вскоре после приобщения к верным возвели в звание Воина Храма.
      Это было в обычаях многих земель Вейтары: воины посвящали себя тому или иному божеству и становились преданными защитниками храмов и священников. Воинами Храма славился Ренс, их имели и Аэлис, и Кель, и Фи. Оказалось, были свои Воины Храма и у Иссона.
      Вот и сейчас бывший морской разбойник, имеющий на теле свыше трёх десятков шрамов, за что и получивший от новых друзей прозвище Битый, охранял небольшой приют изонистов, расположенный в Торопских горах, в маленькой долине между Южным и Внутренним хребтами. Можно даже сказать, совсем крошечный приют. В нём, кроме Битого, постоянно обитало всего двое служителей Иссона: старый Огустин, бывший за старшего, и юная Тиана, недавно ставшая священницей и проводящая вдали от людей положенное "время уединенного созерцания".
      Уединение, конечно, было довольно условным. Кроме троих духовных в приюте постоянно были посторонние: те самые нуждающиеся в помощи, заботиться о которых повелел Иссон. Да и созерцание было условным ничуть не меньше. На долю Битого и Тианы приходилась большая часть повседневных бытовых дел: приготовление пищи, стирка белья, работа в огородах и виноградниках, уход за домашними животными, рыбалка и сбор диких плодов. Огустин редко обременял себя подобными заботами, вот уж кто воистину предавался созерцанию и размышлению. Но упрекать его в чём-либо Битому и в голову не приходило: почтенному старцу давно уже минуло шестьдесят лет, а в такие года более, чем хочется им самим, трудятся только рабы или те, чьи дети родились без чести и совести.
      Конечно, временно проживающие в приюте помогали насельникам в трудовых буднях, но что это была за помощь… К примеру, в эти дни здесь обитали два изгоя: благородный сет Олус Колина Планк и душегубец Гручо Мракс.
      Первый из них очень старался в поведении ничем не показывать своего аристократического положения, и не отказывался от любой работы, вот только не умел почти ничего. Оно и понятно, у благородных всё рабы делают, откуда умению-то взяться? Конечно, собрать хворост-сушняк навыка особо не требуется, но вот при прополке грядок с морковью овощи пострадали куда больше сорняков. Наградил Иссон помощничком.
      Что же до второго, то у Битого вообще не укладывалось в голове, как можно помогать таким людям. У самого бывшего марина, а ныне Воина Храма, руки были хоть и по локоть в крови, но это была кровь, пролитая в честном бою. Мракс же убил в своей жизни только восемь человек. Восемь женщин и девушек, которых сначала изнасиловал, а потом, чтобы замести следы, лишил и жизни. По мнению Битого, говорить о какой-то помощи этому мерзавцу было просто кощунственно. Попади Гручо в его руки в былые годы, марин бы поступил предельно просто: веревку на запястья, камни в рубаху, мешок на голову и за борт. Зная трепетное отношение изонистов к любой жизни, он не сомневался, что совершить самосуд над душегубом отец Огустин не позволит, но полагал, что в убежище мерзавец допущен не будет. Пусть идёт своей дорогой. Либо звери съедят, либо стражники отловят и отправят на свидание с палачом. Как считал Битый, и то и другое Гручо Мракс заслужил сполна.
      Однако, старый изонист вынес другое решение: душегубцу было разрешено прожить в обители целых восемь дней, осьмицу — говоря на языке этих мест, в течение которой Огустин намеревался говорить с ним о грехах и необходимости покаяния. И хотя в покаяние такого мерзавца Воин Храма верил не больше, чем в покаяние инквизитора, но спорить со старшим священником, конечно, не посмел. Только старался держаться подальше от душегубца, словно боялся обмараться. Да и то сказать, Гручо больше сидел в своей хижине, словно крыса в норе.
      — Ничего, Битый, скоро уже ты поедешь в родные края и увидишь свою семью, — улыбнулась Тиана.
      Он тоже улыбнулся в ответ.
      — Скорее бы. Чем ближе этот день, тем медленнее ползет время.
      — Неужели тебе тут так плохо?
      — Мне не плохо. Но я очень соскучился по родным. А ты разве не скучаешь?
      Молодая женщина задумалась. В далекой Лагурии у неё остались муж, сын, отец, сестра и множество подруг. Скучала ли она по ним? Конечно, да. Но не настолько, чтобы рваться к ним, как рвался к своей семье Битый.
      — Ладно, что-то размечтались мы с тобой, — вздохнул Воин Храма. — Давай, засыпай еще ржи, а то не успеем лепешки к ужину приготовить.
      Тиана зачерпнула горсть зерна из стоящего рядом глиняного блюда и всыпала его в ручную мельницу. Затем засыпала вторую. Мужчина взялся, было, за рукоятку, но не успел сделать и пары оборотов, как в голове у обоих прозвучал голос Стража.
      — "К приюту приближаются незнакомцы!"
      — "Где они?" — напрягся Битый.
      — "За рекой".
      — "Много ли их?"
      — "Не могу сказать точно. То ли пятеро, то ли полдюжины".
      — "Ты — и не можешь сказать?" — удивился Воин Храма.
      — "Я не всесильно", — Страж относил себя к среднему роду. С одной стороны, это было правильно, поскольку он не был ни мужчиной, ни женщиной. Но Битый, общаясь с ним, всё время сбивался на обращение в мужском роде. Всё же быть стражем более пристало мужчине, нежели женщине. Хотя, были в его землях такие воительницы, по сравнению которых многие мужчины — дети сопливые.
      А Страж пояснил, то есть пояснило, свою мысль:
      — "Это не обычные люди. Но я не вижу в них угрозы".
      — "Встретьте их", — включился в мысленный разговор Огустин. Старый священник был то ли в своей хижине, то ли где-то ещё, но это не помешало ему внимать ментальным переговорам. — "Битый, будь осторожен, но дружелюбен. Тех, кто приходит с добром, нельзя оскорблять подозрением. Иссон учит, что лучше по ошибке увидеть во враге друга, чем в друге — врага".
      — "Как прикажешь, наставник".
      Мужчина поднялся с чурбака, на котором сидел.
      — Я пойду с тобой, — заявила Тиана.
      — Нет, ты останешься здесь. Кому-то же надо намолоть муки и приготовить лепешки. Приход даже необычных людей — ещё не повод, чтобы оставить весь приют без ужина.
      Глаза молодой священницы гневно вспыхнули.
      — Всегда вы, мужчины, смотрите на женщин, как на прислугу.
      — Я — Воин Храма, Тиана, — обернулся Битый на выходе из хижины. — Безопасность обители лежит на мне. Ты же знаешь, что Воином Храма может стать и женщина. А если нашим гостям понадобится духовное наставление, то давать им его станешь ты, а не я. И я не стану жаловаться, что вы, женщины, смотрите на нас, словно на боевое мясо.
      Тиана в ответ улыбнулась, сменяя гнев на милость.
      — Ладно, так и быть, иди один. Только смотри, возвращайся целым и здоровым. Иначе некому будет меня защитить от ужасного душегубца Гручо.
      Она скорчила страшную рожу, а потом расхохоталась. "Девчонка!", — подумал Битый, выходя во двор. — "Какая же она ещё девчонка. Она всего лишь хотела меня приободрить, не понимая, что так шутить нельзя".
      Приют изонистов располагался на вершине невысокого плоского холма и представлял собой дюжину круглых каменных домишек, да молельню. Всё это было обнесено стеной высотой примерно в полтора человеческих роста, сложенной из больших кусков известняка сухой кладкой. Местами, правда, для крепости стену промазали глиной. С восточной стороны снаружи к стене примыкал небольшой бревенчатый хлев. Над входом была устроена неширокая арка, с плоской крышей, укрытой деревянным настилом и обнесенной невысокими перильцами. Эта крыша использовалась как смотровая площадка: на неё вели небольшие деревянные лесенки по обеим сторонам арки. Кроме того, деревянный настил скрывал небольшую нишу в перекрытии арки, в которой размещался Страж.
      Подниматься на площадку Битый, однако, не стал: на противоположном берегу реки сразу начинался густой хвойный лес, разглядеть в котором путников было практически невозможно. Вместо этого марин вышел за ворота обители и, не спеша, спустился к речке. Воин Храма решил подождать незнакомцев на берегу, а заодно и проверить ближние рыбные вешки. Вытряхнув на землю пяток форелей, он поинтересовался у стража:
      — "И где твои незнакомцы?"
      — "Скоро будут", — пришел тотчас ментальный ответ. Сила Стража была велика, по меньшей мере, такая же, как и у наставника Огустина. А может, и того больше. К тому же, если священник использовал свои способности для осмотра окрестностей лишь иногда, то Страж только и делал, что без устали обшаривал долину в поисках чужого разума. Битый усмехнулся. Без устали… Откуда взяться усталости, если Страж — не живой. Чистый разум, заключенный в камень. Чему там уставать?
      От этих мыслей его отвлекло появление незнакомцев на опушке леса. Битый сразу понял, почему Страж не смог точно определить их число: одного из путников несли на носилках. Видимо, он то терял сознание, то приходил в себя, вот Страж и сбивался со счета.
      — Эй, почтенные, куда путь держим? — громко крикнул Битый на морритском языке.
      — Да пребудет с тобой Иссон, почтеннейший, — ответил ему невысокий молодой мужчина в сером плаще, тот, что нес носилки спереди. — Мы ищем помощи, наш друг в беде.
      — Да пребудет Иссон и с вами, путники. Обитель его открыта для всех, кто нуждается в помощи. Я покажу вам удобный брод.
      Брод был совсем рядом, в какой-то сотне песов от того места, где путники вышли к берегу. Всего их было шестеро. Раненый на носилках, двое мальчишек и трое мужчин. Битый отметил про себя, что первое впечатление было обманчивым: человек, вступивший в разговор и произнесший ритуальное приветствие изонистов, вовсе не был низкорослым. Нормального он был роста, примерно такого же, как и сам Битый. А показался он марину сначала низким потому, что двое остальных мужчин были необычно высокими. Но на этом необычность путешественников не исчерпывалась. Бросались в глаза ещё два странных обстоятельства. Во-первых, высокий мужчина в тёмно-фиолетовом плаще, тот, что шел рядом с носилками выделялся страшным шрамом, покрывавшим правую половину головы и необычным цветом волос на неповрежденной её части. Дополняла список странностей редкая в этих краях черная кожа незнакомца. Похоже, калека был нечкой. Похоже, для остальных это не было поводом им помыкать.
      Ну а во-вторых, привлекал внимания конь, которого вёл в поводу один из мальчишек. Своими размерами он чуть превышал пони, но тащил на себе такое количество поклажи, которое более подобало битюгу. Да и ещё здоровенные уши чуть ли не в целый пес длиной… Без магии здесь явно не обошлось. Значит, среди путешественников был либо маг, либо человек настолько богатый, что способен оплатить волшебнику такую работу.
      Дальше, однако, развить мысль Битому не удалось: путешественники дошли до брода. Река здесь разливалась шире, и каменистое дно подступало почти к самой поверхности воды.
      — Здесь глубоко? — поинтересовался всё тот же странник.
      — Тебе будет не выше колена, — успокоил его Битый.
      Путники обменялись между собой несколькими фразами, которых Воин Храма не расслышал, а затем мужчины и один из мальчиков (тот, который вел коня) вошли в воду. Переходил они реку медленно и аккуратно, что, в общем, было понятно: одни боялись поскользнуться и уронить носилки, хромцу и по земле-то ходить было непросто, а уж по скользким камням и говорить нечего, да и тяжело нагруженного коня вести через поток — задача не из простых.
      Ещё один мальчишка почему-то остался на том берегу. Отошел от воды и присел в тенечке под ёлкой. Его поведение было непонятно и удивительно, но Битый не стал торопиться с вопросами. К тому же, состояние раненого заботило его больше, чем странные поступки мальчишки. Едва носилки вынесли на берег, Воин Храма склонился над пострадавшим:
      — Что с ним случилось?
      На носилках в беспамятстве лежал примерно его ровесник. На правом виске темно-красной коркой запеклась кровь на небольшой, впрочем, ране.
      — Мы попали под лавину, — ответил калека. — Остальные, вот, легко отделались, а Мирону не повезло.
      — Рана, вроде, не страшная, — попытался ободрить его Битый.
      — Эта — да, но есть и другие, — калека откинул плащ, укрывавший лежащего до подбородка, и изонист увидел, что нога мужчины зафиксирована между деревянными планками. — Сломана нога, я опасаюсь, что повреждены внутренние органы. Йеми сказал, — тут он кивнул на человека в сером, — что вы можете помочь нам.
      — Мы постараемся. Надо быстрее отнести его в обитель, — Битый кивнул на возвышавшийся на холме приют. — Давайте, я помогу вам.
      — Балис, может быть, ты отдашь носилки нашему новому знакомому, и поможешь перейти через речку Жене? — предложил калека.
      Высокий человек, который нес носилки сзади, хотел, было, что-то возразить, но передумал и обратился к Битому:
      — Берите.
      Калека, который, похоже, был целителем, снова прикрыл раненого плащом, Битый взялся за жерди вместо высокого Балиса и они направились ко входу в приют. Мальчишка вел ушастого коня вслед за ними. Ещё пока незнакомцы шли по противоположному берегу, Воин Храма обратил внимание на его богатый наряд: на пареньке был красный сафьяновый кафтан с меховой опушкой и того же цвета и материала сапожки. Если судить по одежде, то получалось, что богатый молодой господин путешествует со своими слугами. Только вот не пристало господину собственноручно коня груженного в поводу водить, даже если остальные слуги несут своего раненого товарища.
      А ещё северянин окончательно убедился в том, чернокожий калека был нечкой. Форма уцелевшего уха и разрез сбереженного глаза места сомнениям не оставляли. Вряд ли его спутники об этом не подозревали. При этом их отношение к калеке никак не было отношением хозяев к рабу. Напротив, его слово, похоже, имело большой вес: высокому человеку предложение калеки совсем не понравилось, но он без споров выполнил просьбу нечки.
      — "Страж, передай наставнику Огустину и Тиане, что мы несем человека с тяжелыми ранами", — мысленно сообщил Битый. — "Возможно, Иссон будет милосердным и ответит на наши молитвы".
      Спустя минуту пришел ответ:
      — "Священники предупреждены и ожидают вас. Они помолятся об исцелении несчастного странника".
      Битый облегченно кивнул. Он и сам был неплохим целителем, мог помочь раненому и молитвой и за счет своих способностей псионика, но не в таких сложных случаях. Здесь ему было не справиться, этому человеку мог помочь только сам Огустин.
      Настоятель ожидал путешественников у входа в приют, рядом стояла встревоженная Тиана.
      — Почтенные путники, я вижу, что одному из вас нужна срочная помощь. Не будем сейчас тратить время на разговоры, пройдите в нашу обитель, и да позволит Иссон нам исполнить наш долг и помочь страждущим.
      Он первым прошел в ворота, вслед за ним внесли раненого. Замыкал шествие мальчишка с конём.
      — Как его имя? — спросил Огустин, входя во двор.
      — Его зовут Мирон, — ответил один из путников. — Он — гость с Ольмарских островов. Мы попали под лавину.
      — Поставьте носилки на землю, — попросил старый изонист и склонился над раненым. Откинул плащ.
      — Я давал ему усыпляющую и обезболивающую настойку, — пояснил калека.
      Старик поднял голову.
      — Ты — лекарь?
      — Да, я бродячий лекарь.
      — Ты всё сделал правильно, — кивнул Огустин. — Мы помолимся об исцелении твоего друга.
      Он снова склонился над раненым и что-то зашептал про себя. Остальные стояли вокруг носилок, напряженно ожидая результата. Подошли отставшие, было, мужчина и мальчишка.
      — Ну что? — спросил высокий у нечки. Спросил тихо, понимая серьезность момента. Но Огустин услышал. Подняв голову, ответил.
      — Вы успели вовремя. Ваш друг сильно пострадал, однако, сейчас жизнь его вне опасности. Иссон услышал мои молитвы. Но выздоровление не будет быстрым и легким. Надо ждать. Вы можете жить в нашей обители столько, сколько понадобится для его полного исцеления.
      Путники переглянулись.
      — Благодарим тебя за гостеприимство, почтенный, — неуверенно произнес калека. — Но не будем ли мы вам в тягость?
      Огустин, улыбнувшись, поднялся с колен.
      — Ты сказал, что ты — целитель. Тогда ты должен знать, что лечит не только лекарство, но и покой. Лекарь, который дает больному лекарство и тут же гонит его прочь — дурной лекарь. В таком лечении не будет пользы. Если бы ты был священником, я бы мог сказать тебе, что боги будут глухи к молитвам того, кто желает помочь только затем, чтобы отделаться от проблемы.
      — Ты прав, — согласился калека. — Я понимаю тебя и как лекарь, и как священник.
      — Священник? — в глазах старика мелькнуло беспокойство. — И какому же богу ты служишь?
      — Богине, — поправил калека. — Я служу Элистри, которую иногда зовут Богиней Серебряного Пламени.
      — Никогда не слышал об этой богине…
      — Я охотно расскажу тебе о ней, почтенный. После того, как мы обустроимся в том месте, где ты нам укажешь.
      — Займите ту хижину, — Огустин указал на второй от ворот домик в левой стороне двора. — Битый покажет вам, куда поставить коня. Кроме того, он тоже имеет способности к целительству, и его помощь будет полезна вашему другу.
      — Битый? — удивленно переспросил мальчишка в кафтане.
      — Так зовут того, кто вас встретил. Он управляет всем хозяйством обители, если вам что-то понадобится — спрашивайте его. Моё имя Огустин, я — старший в этом приюте. А это, — старик кивнул на девушку, — Тиана, она так же служит Иссону.
      Он умолк, ожидая ответа. Заговорил человек в сером плаще.
      — Позвольте мне представить моих друзей. Это Саша. Его дядя, тирус Ольмарских островов, послал его в Мору узнать жизнь на большой земле. С ним путешествует его слуги. Мирон, который попал под камни, Сашин наставник. Наромарт, как вы уже знаете, целитель. Балис, — рассказчик указал на высокого, — воин и охранник. Ну и Женя — слуга. Я же — их проводник, нанятый в Кагмане, имя моё — Йеми, и я поклоняюсь Иссону.
      — Да будет на тебе его благословение, — закончил Огустин.
      Йеми склонил голову.
      — Что ж, располагайтесь, — повторил настоятель. — А затем я жду тебя.
      Подняв носилки, Йеми и Балис двинулись к хижине, которую указал им настоятель. Остальные путники последовали за ними.
      — Битый, Тиана, идемте со мной, — позвал постоянных обитателей приюта Огустин. И добавил чуть тише: — Нам надо о многом поговорить.
      Хижины в обители изонистов были просты до примитивности: круглая каменная стена высотой в пару метров, сверху — соломенная крыша с небольшим отверстием в центре. Под отверстием — окруженное камнями кострище, над которым укреплен закопченный до черноты металлический треножник с крюком для подвешивания котелка. Четыре плотно набитых тюфяка составляли единственную «мебель» хижины. Дверной проём закрывал полог из выделанной бараньей шкуры.
      Осторожно занеся носилки, Балис и Йеми поставили их на землю.
      — Переложим на тюфяк? — предложил Гаяускас.
      — Пока не надо, — не согласился Наромарт. — Сейчас я ещё раз осмотрю Мирона, надо понять, что удалось почтенному Огустину.
      — Хорошо бы, если ему удалось хоть что-то, — с сомнением покачал головой морпех. — Мирона лечить надо, а не бормотать над ним непонятно чего…
      — Это молитва, — в голосе Йеми звучало глубокое почтение. — Разве есть более сильное средство от ранений, чем молитва?
      Молчание Балиса было красноречивее любого ответа.
      — Не надо спорить, — попросил черный эльф, со своей обычной неловкостью склоняясь над Мироном. — Балис, ты ведь доверяешь моим словам, верно?
      Гаяускас молча кивнул.
      — Так вот, говорю тебе и как врач и как священник: молитвы Огустина пошли Мирону на пользу. Пока вы несли его, я обратил внимание на то, что бледность уменьшилась. Более ровными стали пульс и дыхание.
      — Может, это действие твоего снадобья? — с сомнением спросил отставной капитан.
      — Мне никогда не приходилось сталкиваться с такими недоверчивыми людьми. Саша, Женя, попробуйте раздобыть воды. Йеми, сообрази какую-нибудь тряпку.
      Взявшиеся было за разгрузку коня, мальчишки отправились на поиски воды и вскоре принесли в хижину небольшой глиняный кувшин. Наромарт обмакнул в воду предложенную Йеми тряпицу и аккуратно протер ею лицо Мирона.
      — Ну, Балис, посмотри, что ты скажешь об этом?
      Вода смыла запекшуюся корку крови на виске Нижниченко, под ней оказалась здоровая кожа. Не было не то, что раны — даже шрама. Но не могла же кровь выступить просто так, без повреждения.
      Гаяускас удивленно посмотрел на эльфа, тот утвердительно кивнул.
      — Сила молитвы, Балис. Если молиться с верой и благочестием, то очень многое становится доступным. Исцелить царапину — это не предел чудесам. Гораздо важнее то, что настоятель Огустин остановил внутреннее кровотечение.
      — Так что, Мирон здоров?
      — Если бы, — вздохнул Наромарт. — Болевой шок, кровопотеря… Но, главное — нога по-прежнему сломана. Так что, до выздоровления ещё далеко. Огустин сказал всё абсолютно правильно.
      — Что же он не вылечил Мирона полностью?
      — Послушай себя, Балис. Только что ты говорил, что остановить кровотечение молитвой невозможно. А теперь воспринимаешь это как должное, да ещё и требуешь большего. Не очень-то благоразумно, на мой взгляд.
      — Ты прав, — согласился морпех после небольшой паузы. — Но очень уж хочется, чтобы Мирон скорее выздоровел.
      — При переломе бедра кости у человека срастаются не быстрее чем через два месяца, и это самый лучший случай. Но, молитвами отца Огустина, думаю, Мирон встанет на ноги гораздо раньше. Кроме того, нам обещана ещё и помощь Битого, не знаю уж, в чём она будет состоять.
      — Странное имя — Битый, — заметил Балис.
      — Это не имя, а прозвище, — усмехнулся Йеми. — И, если судить по его лицу, то нельзя не признать, что это прозвище подходить ему как нельзя лучше.
      Лечить Мирона Битый пришел после того, как показал Сашке приютскую конюшню, куда они и определили Ушастика. На первый взгляд его действия очень напоминали поведение Огустина. Воин Храма так же присел над всё ещё не пришедшим в сознание Нижниченко и принялся водить раскрытой правой ладонью в нескольких сантиметрах от поверхности тела. Сначала над головой, потом — над левой половиной груди, затем — над животом и, наконец, над поврежденной левой ногой. Это заняло у него около десяти минут, после чего, поднявшись, Битый объяснил:
      — Не знаю, какие раны были до молитв отца Огустина, но сейчас всё очень неплохо. Голова почти не повреждена, я исцелил те травмы, что ещё оставались. В брюхе теперь тоже всё в порядке. Остались только переломы ребер и ноги. Кости мне так быстро не срастить, но повреждения сосудов, кровоизлияния я убрал. Завтра попробую помочь ещё. Хотя, после молитв отца Огустина, это, возможно, и не понадобится.
      — А позвоночник в порядке? — поинтересовался Наромарт.
      Северянин удивленно моргнул.
      — Позвоночник цел, совершенно точно. А что, был поврежден?
      — Не знаю, — честно признался темный эльф. — В отличие от тебя, я теперь не чувствую ауру… А прощупывать я не рискнул.
      — Понимаю, — с серьезным видом ответил Битый. — Твоя богиня властна лишь на своей земле. Я слышал о том, что такое бывает. Как же ты осмелился покинуть её владения?
      Наромарт пожал плечами.
      — Такой вот я непоседа. Ну что, отведешь меня к отцу Огустину?
      — Пошли. И вот ещё что, — он кивнул на раненого, — хотя бы денек хорошо бы его жидкой пищей покормить. Бульон сварить сможете?
      — Справимся, — улыбнулся Йеми. — А ты ещё и повар?
      — Моряк должен всё уметь, — не принял шутливого тона северянин. — В море за нами ухаживать некому.
      Балис окинул Битого уважительным взглядом, но ничего не сказал. Изонист и Наромарт покинули хижину.
      В голове шумело, в ушах звенело, в глазах мелькало… Полный набор удовольствий. Такого с Мироном никогда раньше не бывало. Помнился только сход лавины, а всё дальнейшее куда-то ускользало, как песок между пальцев. Кажется, его куда-то несли. Вроде бы, кто-то очень знакомый, которого он никак не мог вспомнить, его чем-то поил… Нет, память возвращаться никак не желала…
      Сделав над собой неимоверное усилие, Нижниченко разлепил глаза.
      Он лежал в какой-то полутемной комнате, свет проникал в неё через дырку в крыше. Боли почти не было, но навалилась страшная слабость. В ушах по-прежнему стоял какой-то гул, а взгляд был мутным, словно Мирон смотрел то ли через чужие очки, то ли сквозь слой воды. Он попытался протереть глаза, руки оказались вдруг слабыми и вялыми, словно вареные макаронины. Сделав над собой отчаянное усилие, Нижниченко всё же смог донести руки до лица, но смахнуть мутную пелену с глаз так и не удалось. Тогда Мирон попытался повернуться на левый бок, и тут в подреберье кольнуло, да так, словно туда ножом ударили.
      — О, ожил, бродяга! — услышал он знакомый голос, и увидел лицо склонившегося над ним Балиса. — Лежи тихо, не ворочайся.
      — Где это мы?
      — Ты не поверишь, но почти в самом настоящем монастыре. Местном, конечно.
      Нижниченко трудно сглотнул.
      — Пить хочется…
      Балис с сомнением глянул на мех с водой.
      — Что же Наромарт не сказал, можно ли ему пить?
      — Если не сказал, значит можно, — уверенно сделал вывод Йеми.
      Воду налили в небольшую глиняную плошку, которую Мирон осушил в три глотка. Утолив жажду, Нижниченко сразу почувствовал прилив сил. В глазах больше не мутилось, мысли прояснились. Однако, попытка повернуться на бок снова отозвалась резкой болью.
      — Да лежи ты спокойно, — возмутился Балис. — У тебя, между прочим, ребра сломаны и левая нога.
      — Неслабо. Это я так под лавину попал?
      — А то… Радуйся, что башку не проломил.
      — Чему тут радоваться-то? Будем теперь хромать с Наромартом на пару. Он — на правую ногу, я — на левую.
      — Не болтай ерунды, — Гаяускас постарался придать своему голосу максимальную уверенность. — Тут знаешь, как лечат? Молитву пошепчут — и зарастает, как на собаке. Вон у тебя висок рассечен был, а сейчас даже шрама не осталось. Потрогай, убедись. Так что, завтра Огустин придет, молитву прочтет, и будешь бегать не хуже, чем раньше.
      — Ну, хорошим бегуном я никогда не считался… Пусть лучше Сашка бегает, а мне бы ходить без проблем — и то хорошо.
      — Никаких компромиссов! Ты должен верить, что будешь таким же здоровым, как раньше. Иначе молитва не подействует.
      — Что-то ты, Бинокль, сразу таким религиозным стал? С чего бы?
      — Почему — религиозным? За богов местных я тебя агитировать не буду — не видел их пока что. Но вот то, что они называют «молитвой» — работает. И отлично работает. Я ж говорю, голова у тебя была в крови, а теперь — целехонька.
      — Ладно, — уступая напору друга, согласился Мирон. — Бегать — так бегать, танцевать — так танцевать. А где Наромарт?
      — Увидел, что ты в порядке и пошел с местными священниками о богах беседовать. Наверное, засидятся допоздна.
      — Ага… — в голове ещё шумело, но аналитик упрямо пытался анализировать полученную информацию. — Священник — это который Огустин?
      — Он самый.
      — Ясно. Ну, а раз так, то докладывай.
      — Что докладывать? — не понял Балис.
      — Всё, и очень подробно. Начиная от того момента, как мы попали под лавину.
      "Ну, раз выспрашивает, значит, и вправду пошел на поправку", — обрадовался Балис. А вслух сказал:
      — Да тут особо и говорить-то не о чём. Одного мула убило камнем, одному ноги переломало, пришлось добить, чтобы не мучался. Последний мул и лошадь унеслись невесть куда. Только ушастый остался.
      — Он у меня умный, — вклинился в разговор Йеми.
      — Ага, как Конёк-Горбунок, — прокомментировал Гаяускас на русском языке и продолжил: — Мы все отделались лёгким испугом: синяки да царапины… Ерунда, в общем… А вот тебя здорово приложило: нашли мы тебя без сознания, да и нога левая выглядела так, что смотреть было страшно. Хорошо хоть, переломы были закрытые. Наромарт сказал, что тебя нужно в госпиталь, только откуда его здесь взять. И тут Йеми очень вовремя вспомнил, что тут неподалеку тайное убежище этих самых изонистов. Короче, наложили шину, как могли, соорудили носилки, и потащили тебя сюда. Часа три, примерно, добирались. Сам понимаешь, по горам, да ещё с носилками.
      — А вещи наши?
      — Вещи на ушастого навьючили, он силен, как битюг. Да и не так уж и много у нас вещей-то было.
      — Так, значит, мы у изонистов. И что вы им сказали?
      — Да они особо и не расспрашивали. Изложили им основы легенды про путешествующих ольмарцев, они и поверили.
      — А чего сами они тут делают?
      — Это уже к Йеми…
      — Как бы получше объяснить… Во-первых, последователи Иссона должны время от времени заниматься самосовершенствованием в каком-нибудь уединенном месте, где не отвлекают мирские заботы и соблазны. Вот и устраиваются такие вот обители. Ну а, во-вторых, в них находят приют гонимые и другие нуждающиеся в помощи.
      — И кто тут живет?
      — Вообще, интересные люди, — усмехнулся Балис. — Старший тут этот самый Огустин, он мне чем-то деда напоминает. Старый уже, но в форме. Это он тебя молитвами лечил. Потом девчонка молодая, представляешь, тоже священник. И ещё мужик по прозвищу Битый — что-то типа зампохоза.
      — Завхоза, — уточнил Женька.
      — Кажется, в наших монастырях это называется ключарь, — припомнил Нижниченко.
      — Ты хотел сказать — ключник? — переспросил Гаяускас.
      — Нет, именно ключарь. Впрочем, не важно, как назвать. И всё, никого больше?
      — Точно не скажу. Тут во дворе восемь таких хижин. И ещё несколько в глубине, за храмом.
      — В хижинах за храмом живут только постоянные обитатели приюта, — объяснил Йеми. — А в тех, что во дворе — временные, вроде таких, как мы. Думаю, что мы здесь не единственные гости.
      — Понятно. Плохо дело, — подвел итог Мирон.
      — Почему?
      — По многим причинам. Во-первых, мы упустили бандитов, укравших Риону. Упустили капитально: у них уже полдня форы. Будь я здоров и будь у нас лошади и мулы — и то не факт, что мы бы смогли их догнать. А я неизвестно когда встану на ноги, да и не думаю, что здесь нас специально ожидают пять скакунов.
      — Ни лошадей, ни мулов здесь мы, скорее всего, не получим, — подтвердил Йеми. Настроение у него было припоганейшим: Мирон только что высказал именно ту мысль, которую кагманец упорно гнал от себя последние несколько часов. Похитители Рионы с каждой минутой уходили всё дальше и дальше, а он ничего не мог с этим поделать.
      — Едем дальше. Предположим, хозяевам здешним и вправду достаточно того, что вы рассказали. А вот гости наверняка будут полюбопытнее. А у нас легенда совершенно не проработана, не до этого было. Что им рассказывать будем? Ведь на первом же вопросе засыплемся.
      — Почему это — засыплемся? — не согласился Женька.
      — Потому что не договорились, что именно будем отвечать. Мы ведь должны рассказывать одно и то же. А у нас только роли расписаны, легенды никакой нет совершенно. Балис, они хоть спрашивали, что мы в горах забыли?
      Морпех отрицательно покачал головой.
      — Святые люди, — мечтательно произнес Нижниченко. — Свались им на голову непонятно кто непонятно откуда — а они лечат, в дом пускают, ещё, наверное, накормят, напоят, и обогреют.
      — Накормят, и напоят, и обогреют, можешь не сомневаться. Они идут тем путем, которому учил Иссон. Что тебя удивляет, Мирон? Как бы ты сам поступил на их месте?
      — Прежде всего, я бы постарался узнать о встречных как можно больше.
      — Зачем им это? Ты говоришь, как человек, который лезет в чужие секреты, а потому имеет и оберегает свои. А у них секретов нет. Они просто живут, ничего не скрывая. Поэтому, какая им разница, кому оказывать помощь? Зачем им знать что-то сверх того, что человек расскажет о себе сам?
      — А если придёт разбойник, скрывающийся от погони?
      — Рано или поздно погоня всё равно его настигнет. Ты думаешь, такой человек просидит всю жизнь за этими стенами?
      — А если просидит? — снова вмешался Женька.
      — Пожизненное заключение — весьма жестокое наказание.
      — Скажете тоже, — не согласился мальчишка. — Заключение — это тюрьма. Камера, решетки… А тут…
      — Заключение — это лишение свободы, Женя, — очень серьезно ответил Йеми. — Заключенный не может по своему желанию покинуть узилище, в которое ввергнут. А какие в этом узилище стены и есть решетки на окнах… Поверь, это неважно. И те люди, о которых мы сейчас говорим, чувствуют это очень сильно.
      — В твоих словах есть резон, — согласился Мирон. — Ну, а если сюда проберется лазутчик? Ведь ты рассказывал, что в Империи изонисты преследуются.
      — Служители Иссона мирные и неагрессивные. Но это не значит, что они беззащитны. Если бы мы шли сюда со злом, то здесь узнали бы об этом, когда мы только входили в долину.
      — Каким это образом?
      — Расспроси об этом Наромарта, — уклончиво ответил Йеми.
      — Но он же не изонист.
      — Зато он — священник.
      — Хорошо, — согласился Нижниченко. — Придет Наромарт — спрошу. А пока достаточно и этого. Но будут ли остальные обитатели этого монастыря такими же не любопытными?
      — На это рассчитывать не стоит. В приюте можно встретить самых разных людей.
      — Значит, надо приготовиться к общению с ними. Продумать ответы на самые вероятные вопросы и держаться общей линии.
      — Я-то могу ничего не знать, — усмехнулся Йеми, — ведь я — только проводник.
      — И я, — подхватил Женька, — я ведь — только слуга.
      — Это тебе не поможет, — неожиданно возразил Сашка, до этого сидевший на своём тюфяке с отсутствующим видом.
      — Почему это?
      — Да потому, что здесь могут оказаться другие господа со своими слугами. Я верно говорю?
      Йеми жестом подтвердил догадку казачонка.
      — И что?
      — Да то, что господа стараются общаться с господами, а слуги — со слугами. Вот и придется тебе их слугам всё подробно рассказывать, — пояснил Сашка и, после короткой паузы, добавил: — А этот Огустин мне отца Владимира напоминает. Ему что солдат, что офицер — всё едино. Он даже за красных молился…
      — Мудрый был человек, — заметил Мирон.
      — Потом красные его расстреляли, — с неожиданной жесткостью докончил мальчишка.
      Нижниченко вздохнул:
      — Саша, мне кажется, что сейчас не самое подходящее время, чтобы обсуждать гражданскую войну. Нам надо срочно подготовить легенду. Срочно. А ты ведь разведчик. И от тебя я ожидал помощи, а не этого…
      Сашка вскочил, как ужаленный.
      — Виноват, господин генерал.
      Женька отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Всё же Сашка этот явно на голову не здоровый. Ну, пусть он даже воевал, так ведь война-то его давно закончилась. Память услужливо подсказала анекдот в тему:
      Стучится ночью мужик в окно деревенского дома:
      — Бабка, немцы в деревне есть?
      — Какие немцы, милок? Уж пять лет, как война кончилась…
      — Вот чёрт! А я до сих пор поезда под откос пускаю…
      Нет, конечно, Женька не был маленьким ребенком и отлично знал, что у многих воевавших "сносит крышу" и они в мирной жизни продолжают вести свою войну. Такими, судя по телевизионным передачам, были некоторые «афганцы» — те, кто воевал в Афганистане. Именно — судя по телевизионным передачам. В жизни он с такими людьми не встречался. Да и вообще, участников той войны он видел только в День Победы, 9 мая, который они праздновали вместе с ветеранами Великой Отечественной. Эти праздники, кстати, всегда проходили очень мирно. В Киеве вообще все мероприятия проходили мирно. Даже день десантника. По телевизору Женька видел, как в Москве толпы пьяных мужиков в таких же как у капитана-прибалта тельняшках и голубых, а не черных, беретах до ночи купаются в фонтанах, громят ларьки, и устраивают драки с милицией. В Киеве десантники просто гуляли по городу и пили пиво. Город такой: добрый, мирный и спокойный город. И люди в нём мирные и спокойные.
      И вообще, нормальный человек должен понимать, что раз война закончилась, то надо жить мирной жизнью. Сашка этого не понимал, и его тупость Женьку очень раздражала. Строит тут из себя великого разведчика. Ваня Солнцев и Макар Жук в одном флаконе. Когда рядом нет никого, кто бы знал твою прошлую жизнь, можно наговорить о себе что угодно. Женька вот тоже может объявить, что он — великий пианист. Попробуй, проверь. До изобретения пианино в этих местах, наверное, не одна сотня лет пройдет…
      — Ладно, Саша, садись, — устало сказал Мирон. — Давайте, думаем все, причем быстро.
      Женьке опять стало смешно. Теперь происходящее напоминало игру "Что? Где? Когда?"
      "Уважаемые Знатоки, через минуту вы должны дать правильный ответ…"
      Ещё бы одеть всех сидящих в хижине в пиджаки и повязать галстуки-бабочки. Или пригласить сюда на двадцать секунд господ Магистров — пускай дают свой мудрый совет.
      — Женя, ты что скажешь?
      — А… я не знаю…
      — Значит, решили. Тируса этого будем называть в честь Петра Первого Петром, соответственно и описывать. Будем считать, что решил он прорубить окно в Мору со всеми вытекающими последствиями.
      — Прорубить окно? — удивился Сашка.
      — Ну да.
 
Здесь нам судьбою суждено
В Европу прорубить окно…
 
      Неужели никогда не слышал? — удивился Нижниченко.
      Казачонок с виноватым видом помотал головой. Женька украдкой хмыкнул. Так его, этого великого разведчика.
      — Печально, — констатировал Мирон. — Это всё-таки Александр Сергеевич Пушкин.
      — Пушкина мы в школе, конечно, учили. Только другое. У него же много стихов было, верно?
      — Верно. Ладно, о Пушкине мы поговорить ещё успеем. Сейчас надо решить более важный вопрос: чего это нас, ольмарских путешественников, понесло в горы?
      — Посмотреть, — предложил Женька. — На островах-то гор нету.
      — Неплохо, — поддержал Мирон.
      — Плохо, — возразил Сашка. — Опасно слишком. Йеми говорил, что в горах тут всякие твари водятся, напасть могут. Как думаете, позволит ли проводник нам так рисковать?
      — Ты же у нас прынц, кто тебе запретит, — ехидно поддразнил казачка Женька.
      Тот ответил холодным колючим взглядом и пояснил:
      — Я хоть и принц, но не самоубийца. И вообще, мне перед тирусом отвечать. Если он такой, как Петр Великий, то за такие походы в горы он мне так нагреет, что долго помнить буду.
      Мирон не выдержал и рассмеялся, но тут же скривился от боли.
      — Я что, что-то не так сказал? — виновато переспросил Сашка. — Нам в школе говорили, что Петр Великий мог и в харю дать.
      — Мог, мог, — успокоил его Балис. — Я согласен, посмотреть на красоту гор — это плохое объяснение. Нужно придумать что-то получше.
      — Лучше придумывать меньше, — заметил Йеми. — Лгать — это дурная привычка, поэтому там, где можно сказать правду, лучше сказать именно её.
      — Правду нельзя говорить, — убежденно возразил Мирон. — Во-первых, звучит она слишком подозрительно. Сейчас нас, похоже, опасными не считают, а вот если выяснится, что мы — пришельцы непонятно откуда, то нас начнут подозревать непонятно в чём. А, во-вторых, ты сам говорил, что народ здесь может оказаться разный. Раз так, то слишком откровенный рассказ о себе может нам потом выйти боком.
      — Я не предлагаю рассказывать всю правду, — Йеми подчёркнуто поставил акцент на слово "всю". — То, что вы не те, за кого себя выдавали, я понял ещё при первой нашей встрече. Но я не стал об этом говорить Сибайи, поскольку не видел в вас враждебности к Кагману и Кусачему лесу. А раз так, то было достаточно и той истории, которую вы рассказали, лишь бы она не вызывала подозрений. Точно так же и здесь: расскажите ту часть правды, которую можно рассказать, и умолчите о том, что говорить нежелательно. Да, мы преследовали разбойников, которые украли… скажем, сестру Саши и её служанку. И ещё — мальчика-слугу, который собирал хворост. Произошло это к западу от Плескова, там довольно густые леса, да и разбойники и вправду попадаются. Вот мы по их следу и забрели в горы, где случайно попали под лавину.
      — Толково, — согласился Балис. — Мирон, как тебе этот вариант?
      — Нормально. Думаю, его и стоит взять за основу. Мелкие несовпадения не страшны, каждый запоминает произошедшее по-разному. Только вот не очень ясно, как мы оказались к западу от Плескова. Вроде бы это дальше от побережья.
      — Дальше. Но можно сказать, что Сашки почему-то захотелось на корабле подняться вверх по Валаге до Белера, а уж потом пуститься в пешее путешествие.
      — Натянуто, — не одобрил Балис. — Но с другой стороны… Конечно, прибытие ольмарского корабля в этот ваш Белер не могло не вызвать массы слухов, но досюда они вряд ли достали. Сколько там от Белера до Плескова?
      — Чуть больше пятнадцати лин по кагманскому счету. Или больших одиннадцати — по имперскому.
      — Так, я окончательно запутался, — Гаяускас махнул рукой. — Давайте заново и по порядку. Во-первых, нам нужно переложить эти лины на известные нам меры длины. Как я понял, час в наших мирах одинаковый. Сколько лин человек проходит за час?
      — Нормальным шагом здоровый человек в час проходит немногим меньше одной лины.
      — Ага, — Балис перешел на русский. — Скорость пешехода считается пять километров в час, значит лина — немногим побольше пяти километров. Уже неплохо. Теперь разберемся с разными счетами.
      — Кагманцы считают восьмерками, а в Империи — дюжинами, — напомнил Мирон. — Значит, пятнадцать по кагманскому счету — это восемь и ещё пять, то есть — тринадцать.
      — Получается, что от Белера до Плескова километров семьдесят пять — восемьдесят. По хорошей дороге, да на лошадях, да если ещё и уметь на них ездить…
      Слова Балиса прервал негромкий мелодичный перезвон колокольчиков.
      — Что это? — удивился Женька.
      — Это почтенный Огустин дает знак, что настало время вечерней молитвы, — объяснил Йеми.
      — Нам обязательно идти? — поинтересовался Балис.
      — Конечно, нет. На молитву идут только те, кто хотят отблагодарить Иссона.
      — Не знаю, как насчет Иссона, — произнес капитан, поднимаясь, — но вот отблагодарить самого Огустина за помощь и гостеприимство я хочу. Кто побудет с Мироном?
      — Я побуду, — откликнулся Женька. — Только надолго не уходите.
      — А у изонистов долгие службы? — спросил Сашка.
      — Долгими бывают специальные церемонии. А это обычная вечерняя молитва.
      — Тогда я схожу с вами. Хорошо?
      Под продолжающийся перезвон они вышли во дворик убежища. Из соседнего домишка вышел невысокий абсолютно лысый крепыш, закутанный в богатый плащ синего цвета, поверх которого вокруг шеи был обмотан парчовый красный шарфик.
      — Это что, сет? — шепотом спросил Сашка у Йеми.
      — Похоже на то, — так же тихо ответил местный житель. — Хотел бы я знать, как он здесь очутился.
      Они подошли к храму, у дверей которого Битый продолжал вызванивать на множестве маленьких колокольчиков призыв к молитве и прошли внутрь.

      На знакомую с детства Сашке православную церковь храм изонистов внутри походил ничуть не более, чем снаружи. Короткий коридор, вымощенный плиткой, вел от дверей в молитвенный зал. Стены были украшены красивой цветной мозаикой, но никаких изображений не было — только в геометрические узоры. Сам зал для молитв оказался круглой комнатой, с небольшими окошками-бойницами, спрятанными в нишах толстых стен. В центре молельни возвышался вмурованный в пол цилиндрический столбик из белого мрамора, высотой, наверное, чуть меньше метра. На вершине столбика, обильно политой чем-то вязким, было прилеплено несколько горящих свечек и каких-то полуобугленных палочек, дававших при тлении сильный, но приятный запах. Вокруг столбика стояли Огустин, Тиана и Наромарт. Каждый из них держал в руке небольшую металлическую кадильницу на длинной цепочке, над которыми вился легкий белесый дымок.
      Перезвон колокольчиков прекратился.
      — Друзья мои, — начал Огустин. — Мы собрались здесь, дабы отринуть суетные помыслы и подумать о вечном.
      Однажды Квинтий Онтарий испросил Иссона, почему боги добра, которым они возносили свои молитвы, не дают им знамений о себе и остаются богами неведомыми. "Когда жрец Келя просит у Келя — ему дает просимое Кель. Когда жрец Ренса просит у Ренса — ему дает просимое Ренс. Но мы же просим неведомо кого, и неведомо нам, получаем ли мы просимое от богов или на то воля слепого случая".
      И ответил Иссон: "Много значит знание имени бога, но истинная вера важнее знания. Ибо если помыслы твои обращены к добру, то да прибудут с тобой все добрые боги. Когда жрец Келя попросит у Ренса — не даст ему просимого Ренс, ибо не будет с того приятного Ренсу. Когда ты просишь у добрых богов, то если дело действительно доброе и достойное, то всем добрым богам будет приятно, и помогут они тебе. И не ищи ответа, бог ли ниспослал тебе просимое или то случай, ибо все случайное в этой жизни совершается по воле богов".
      Так говорил Иссон. И ныне, почитая бога Иссона, мы почитаем в его лице всех добрых богов. Сегодня в наш храм пришел тот, кто служит неведомой нам богине, богине добра. И мы от всего сердца говорим ему…
      Тут Огустин повернулся к Наромарту.
      — Да пребудет с тобой благословение Иссона, Кройф Квавелин. Дом Иссона — твой дом.
      — Богиня Элистри, служению которой я посвятил свою жизнь, — заговорил Наромарт, — не воспрещает своим слугам служить и другим богам, если только служба достойна и блага, и в сердце своем мы не поставим чужого бога выше ее. Сейчас я в храме бога, чью волю я могу исполнить, не погрешив против службы своей богини, ибо то, к чему зовет Иссон — угодно Элистри. Да пребудет с вами благословение Элистри, отец Огустин. И да пребудет оно со всеми.
      — А теперь, воздав хвалу Иссону, разойдемся по делам мирским, ибо в мире живем. Но будем помнить Завет Иссона: "Оглянись вокруг — не нужна ли кому помощь. И, если увидел нуждающегося — помоги ему". Да пребудет со всеми благословение Иссона. Идите с миром…
      Йеми и благородный сет первыми развернулись и двинулись из молельного дома. Следом за ними потянулись и остальные, кроме священников.
      Когда они вышли наружу, Сашка удивленно спросил у Йеми:
      — И это все?
      — А что ты думал? — в свою очередь удивился тот.
      — Ну, я не знаю… У нас в церкви любая служба не меньше часа длится.
      — Видимо, такова воля того бога, которому служишь ты. У Иссона — свои требования на то, как нужно ему молится. Сегодня вечерняя молитва получилось еще длинной.
      — Длинной? — тут уже удивился и Балис.
      Йеми серьезно кивнул. Раньше это телодвижение в его исполнении означало отрицание, но теперь это было утверждением. Жупан Йеми Пригский сейчас уступал место благородному морритскому лагату Порцию. Во всём уступал, в том числе — и в привычных жестах.
      — Обычно священник призывает благословение и напоминает что-нибудь из его поучений — и все.
      — И ради этого идут в молитвенный дом? — изумился капитан.
      — Именно ради этого и идем, — подтвердил кагманец.
      — Но разве нельзя вспомнить поучения дома?
      — Можно, и мы это делаем. Но если не приучить себя вспоминать бога постоянно, то рано или поздно забудешь о нём тогда, когда должен был помнить. А потом будешь корить себя всю оставшуюся жизнь. И потом, дома нельзя получить благословение.
      — Неужели это так важно?
      — Для нас — да.
      Балис замолчал, обдумывая сказанное. Воспитание сделало его стихийным атеистом: о высших силах он никогда не задумывался, хотя в детстве, побывав вместе с родителями на Крестовой Горе недалеко от Шауляя, раз и навсегда понял: что-то в этом есть. Но именно «что-то», далекое и неизвестное. Все попытки снять с этого «что-то» ореол таинственности и приблизить его к реальной жизни, разбивались о толстую броню скептицизма: научно объяснить религию было невозможно, а воспринимать на веру — глупо: это означало стать потенциальной жертвой обмана. Да и нужды в высших силах он никогда не испытывал: разве достойно перекладывать свои проблемы и беды на бога? Если он действительно существует, то у него должно быть полно забот и без того, чтобы ещё обустраивать жизнь Балиса Гаяускаса. Верующий человек казался либо мошенником, либо слабаком и слюнтяем, только и думающим о том, как спрятаться от жизненных невзгод за спину боженьки.
      Первый удар по этим представлениям нанёс дед в памятном августе девяностого. Дед, который всегда был для Балиса образцом в жизни, ветеран Великой Отечественной Войны, Герой Советского Союза, оказался вдруг православным христианином. И не то, что поверившим на старости лет, от страха перед надвигающейся смертью, нет, оказывается, он веровал всю жизнь. Балис обязательно собирался расспросить деда о его вере, о том, как она уживалась с его характером и убеждениями, но не успел…
      И вот теперь Наромарт и Йеми. Они не были ни слабаками, ни мошенниками, но при этом всё время сверяли свои поступки с требованием своего божества. Гаяускаса очень удивляло то, что в их представлении их боги словно были всегда тут, рядом. Он привык считать, что для верующих бог является каким-то далеким небожителем, эдаким барином из города, иногда посещающим дальнюю деревушку, принимающим оброк и наказывающим нерадивых рабов за проступки. А боги Наромарта и Йеми были для них словно близкие друзья, к которым можно зайти в любое время дня и ночи, попросить подмоги в сложной ситуации. И если раньше Балис считал, что бояться бога — означает бояться гнева и расправы, то, по крайней мере, в отношении Наромарта, да и, наверное, Огустина, было видно, что у них совсем другой страх: страх огорчить своего бога, страх оказаться недостойным его. Совсем такой, как был у него в курсантские годы, когда между отделениями развертывалась нешуточная борьба за то, чтобы быть лучшими на курсе. Или за то, чтобы не опозорить училище. Не подвести на учениях товарищей и командиров. Наверное, и это можно было истолковать как страх или как глупость или как что-то ещё в этом роде. Но так бы мог подумать лишь тот, кто судил об Армии и Флоте по заметкам в каком-нибудь "Московском Комсомольце". Тот, кто представить себе не мог, сколько сил кладется на то, чтобы подготовить своё подразделение. Не на бумаге подготовить, на деле.
      Ну вот, опять мысли ушли куда-то в сторону. Так всегда бывает: начнешь обдумывать какую-то проблему, не успеешь оглянуться, а думаешь уже совсем о другом…
      А пока Гаяускас размышлял, они уже дошли до своего домика. Шедший первым Саша отодвинул закрывавшую вход баранью шкуру и уже собирался войти, как их окликнул благородный сет.
      — Простите, не ответите ли мне на один вопрос?
      — Да, пожалуйста, — обернулся Йеми. — Я — благородный лагат Порций Паулус, к Вашим услугам.
      — Я — благородный сет Олус Колина Планк из Оксенской ветви Планков. Я хочу спросить вас — могу ли я чем вам помочь?
      Балис спешно отвернулся, не желая оскорбить благородного сета неуместной улыбкой. Предложение помощи выглядело слишком ненатуральным, почти как американское "Как дела?". Как известно, задавая этот вопрос, американцы меньше всего действительно желают что-то узнать о делах вопрошаемого. Просто, таковы правила: один спросил о делах, другой ответил, что все великолепно, какими бы на самом деле дела ни были. И разошлись, оба с чувством выполненного долга.
      — Каждый человек может нуждаться в помощи, — произнес ритуальную фразу Йеми. — И мы не откажемся от неё, но если благородный сет знает тех, кому помощь нужна более, чем нам, пусть позаботится о них.
      — Я пришел сюда, чтобы помолиться тому богу, которому молились мой отец и отец моего отца. Я сделал это. Теперь у меня нет никаких дел, которые бы мешали мне оказать вам помощь.
      — Что ж, твое участие да будет не забыто Иссоном.
      — Надеюсь на это, потому и поступаю по слову его. Итак?
      — Благородный сет, я сопровождаю благородного Сашки из семьи правителя Ольмарских островов…
      — Ольмарских островов? — удивленно переспросил озадаченный Олус.
      — Ты бывал в наших краях, благородный сет? — в свою очередь удивленно поинтересовался Сашка.
      — Нет. Я ни разу в жизни не видел ни одного ольмарца.
      — В моем народе не принято путешествовать. Но теперь тирус Петриус завел новые порядки и отправляет молодежь из благородного сословия в дальние страны — посмотреть на жизнь в чужих краях и поучится уму-разуму.
      — Ваш тирус — очень мудрый человек, — почтительно констатировал благородный сет.
      Балис подумал, что в идее Мирона: за неимением информации скопировать характер тируса с Петра Великого, определенно есть здравый смысл. Несмотря на собственную скромную оценку знаний отечественной истории, Сашка довольно неплохо представлял себе образ первого российского Императора. По крайней мере, на уровне, который необходим для того, чтобы навешать лапши на уши никогда не бывавшем ни в России, ни на Ольмарских островах сету.
      — О, да. Тирус мудр, но страшен в гневе, — перехватил разговор Йеми. — Равно как и наш Император Кайл, да будут долгими дни его жизни. К сожалению, сейчас и Сашки и я ходим под страхом тяжкого наказания.
      — Но чем же вы разгневали могущественных владык?
      — Собственной беспечностью, благородный сет. Увы, собственной беспечностью. Видишь ли, Император и тирус договорились о том, что первое время ольмарцы будут перемещаться по Империи инкогнито, дабы они могли увидеть жизнь страны в истинном свете. Мне же, недостойному лагату Порцию Паулусу, было поручено сопровождать Сашки и его сестру Аньи в этом путешествии, дабы разрешать чрезвычайные ситуации, которые могли возникнуть ввиду того, что ольмарцы плохо знакомы с нашими обычаями. Я отвечаю перед Императором своей головой, если что-то случится с высокими гостями. И вот представь мои чувства, когда под Плесковом на нас напали разбойники.
      — Уж не кагманцы ли? — с беспокойством спросил Олус.
      — Нет, это были местные разбойники, — со вздохом ответил Йеми.
      — Куда же смотрит префект Торопии? А тамошний бан? И все эти местные боляре да жупаны?
      — Если благородный сет укажет мне город в Империи, где полностью искоренена преступность, то я, по окончании службы Императору, непременно поселюсь в этом благословенном месте.
      — Увы, благородный Порций, ты прав. Даже в столице истребить всех воров не под силу никому. Что уж говорить о далекой провинции… Но продолжай свой рассказ, я хочу слышать, что было дальше.
      — Продолжение будет коротко. Нападение разбойников на лагерь мы отбили с большим для них уроном, но в тот момент благородная Аньи со своей служанкой гуляла неподалеку в пихтовой роще. Там же юный слуга благородного Сашки собирал хворост для костра. Вот и получилось, что они стали добычей разбойников, которые увели их с собой. Мы бросились преследовать негодяев. В городе мы узнали, что детей продали работорговцам…
      — И благородную Аньи, гостью самого Императора?
      На сета было больно смотреть: кровь отхлынула от его лица, мелко дрогнули губы. Казалось, ему только что нанесли страшное оскорбление. Наверное, так оно и было на самом деле: Олус Колина Планк был верен своему Императору так же сильно, как и своему божеству.
      — Истинно так. Конечно, разбойники не знали, кого именно они похитили, но, полагаю, если бы знали, то это ничего бы не изменило. Хуже всего то, что одну из девочек они увезли с собой в горы, наверное, решили продать уже в Хасковии, а вторую — продали в Плескове купцам, которые направились в Альдабру. И мы не знаем, кто из этих девочек Аньи, а кто — её служанка Риона. Поэтому, мы попытались сначала преследовать разбойников, ведь караван догнать куда проще. Увы, судьба была не на нашей стороне: мы попали под лавину, один из нас был тяжело ранен и исцелен только молитвами отца Огустина.
      — Благословен Иссон, — кивнул благородный сет. — Но чем же смогу помочь я?
      — Наш путь теперь лежит в Альдабру, где мы постараемся освободить двух из трех пленников, тех, что были в невольничьем караване. Если бы тебе было угодно написать письмо префекту провинции с просьбою о помощи, то это могло бы способствовать нашему успеху.
      — А располагаете ли вы письменными принадлежностями? У меня их нет.
      — Пусть благородный сет не беспокоится, всё необходимое у нас найдется, — заверил Йеми.
      — Что ж, я охотно напишу такую грамоту, но прошу вас быть осторожными с её использованием. Возможно, это письмо сослужит недобрую службу. Вполне может оказаться, что у префекта лежит указ Императора об аресте Олуса Колины Планка за государственную измену.
      — Измену? Я даже и не упомню, чтобы такое случалось в недавних индиктах.
      — Последним осужденным изменником был сет Виктор Торонт Крипиус, это было почти девять дюжин весен назад. Но моя верность Императору незапятнанна. Всё это — интриги. Да, я верую Иссону, как верил мой отец и отец моего отца. Но Иссон не учит нарушать долга перед Императором. Я всегда служил честью и правдой, но когда в Оксен пришли инквизиторы и замыслили массовые казни невиновных людей… Поймите, из тех, кого они обвиняли и требовали предать смерти, изонистом был не более чем один на сотню. Я просто не мог допустить, чтобы эти мерзавцы залили кровью благословенный Оксен.
      — И что же ты сделал?
      — Я отправился к префекту и потребовал, чтобы он изгнал этих смутьянов из провинции. И пообещал, что если хоть один из этих мерзавцев осмелится появиться в моих владениях, то я вздерну его на ближайшем дереве. Префект попытался, было, спорить, но я пригрозил ему, что расскажу обо всём самому Императору Кайлу.
      Йеми понадобилось всё его самообладание, чтобы удержаться от возгласов и гримас. Императору он расскажет. Неужели можно всерьез предполагать, что Императору неизвестно, какими методами префекты и инквизиторы утверждают в покоренных провинциях законы Империи? Наверное, можно, если быть благородным сетом и не путешествовать дальше границ собственного поместья.
      — И что же префект? Внял твоим словам и осадил инквизиторов?
      — Если бы… Меня чуть не схватили и не упрятали на остров Фильи, куда свозят со всей Империи душевнобольных. Я смог бежать, но с моим высоким положением в Оксене было покончено. Доподлинно известно, что префект написал в столицу письмо, в котором обвинил меня перед Императором в измене и заговоре. И, если слухи о том, что случилось, дошли и до Альдабры, то, боюсь, от моего рекомендательного письма не будет никакой пользы, один только вред.
      — Если я правильно понимаю, то слухи может и дошли, только знают об этом немногие, — заметил Йеми. Об измене благородных сетов и даже лагатов широко оповещают только тогда, когда обвиняемые сидят в подвалах, за крепкими решетками, в ожидании суда и казни. В противном же случае такие вести предпочитают скрыть, чтобы не возбуждать людей из низких сословий. — Я полагаю, что поиск бежавшего сета возложен не на префектов, но на инквизиторов, цензоров и эдилов.
      — Я и сам так думаю, — согласился благородный Олус, — но считал своим долгом предупредить вас.
      — Мы очень признательны и благодарны. Но, я полагаю, что выгоды от такого письма при разумном его использовании, окажутся более весомыми, нежели неудобства. Поэтому, я позволю себе подтвердить нашу просьбу.
      — Будь по-вашему. Несите чернила и бумагу или писчую кожу, я напишу такое письмо.
      — Благодарность наша безмерна. Со своей стороны, я, как верный подданный Императора Кайла, обещаю, если будет у меня такая возможность, рассказать Императору твою историю и походатайствовать перед ним о твоём возвращении в Оксен. Возможно, Император сочтет, что ты в чем-то виноват, но, во всяком случае, твоя верность трону и Империи должна быть подтверждена.
      — Мне нечего желать, кроме справедливого суда божественного Императора Кайла, — горячо заверил благородный сет. — Если вы сумеете добиться этого, то я до конца своих дней буду почитать себя вашим должником.
      — Что ж, поможем друг другу, как того и желал Иссон, начертавший путь, которому мы оба следуем, — подвел итог кагманец. — Завтра мы сможем выполнить наши намерения. Да пребудет с тобою милость Иссона, благородный сет Олус Колина Планк.
      — Да прибудет она и с вами.
      И вправду, за разговором они и не заметили, как наступили сумерки. Небо стремительно темнело, облака приобрели пунцовый цвет, а на востоке уже зажигались первые яркие звезды. К стоящим у входа в хижину Гаяускасу и Йеми подошел Битый.
      — Вам, вероятно, понадобится ещё пара матрасов? Можете взять их в соседней хижине. А в этой вы найдете хворост. Если вам нужно огниво…
      — Благодарю, огниво у нас найдется, — ответил Йеми. — Есть и масло для светильника.
      — Замечательно. Кто-нибудь из вас может пройти со мной и получить овощи к ужину. Горячую пищу в приюте готовят раз в день, на обед. Но вам не возбраняется приготовить себе дополнительный ужин из собственных запасов.
      — У нас с собой достаточно еды… — начал было Балис, но Йеми его решительно прервал:
      — Прошу извинить моего спутника, он чужестранец и не знает правил поведения в обители. Разумеется, он не желал оскорбить вас своим отказом, — и, повернувшись к Балису, объяснил: — Не принять предложенную от чистого сердца еду в этих краях считается жестоким оскорблением.
      — Извините, я не знал, — смутился морпех.
      — Ничего, я не в обиде. Я понимаю, что в разных землях разные обычаи.
      За едой отправили мальчишек. Балис же, войдя в хижину, присел рядом с Мироном.
      — Ну, как ты?
      — Почти нормально. Только вот повернуться толком не могу, а так — всё хорошо.
      — Битый сказал, завтра они тебя на ноги поставят.
      — Это было бы здорово. Терпеть не могу валяться на больничной койке. А уж в такой ситуации особенно. Ну, рассказывай.
      — О чём? — удивился Гаяускас.
      — Обо всём. Мне Саша кое-что уже поведал, теперь ты расскажи. Наромарт придет, надо будет устроить небольшое совещание.
      — Охота тебе по двадцать раз одно и то же выслушивать. Да и не произошло ничего особенно интересного. В церкви местной постояли, проповедь послушали — и все дела. Потом на улице немного мозги благородному сету попудрили, согласно легенде. Его историю послушали. Грустная, кстати, история.
      — Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее. Саша-то с половины разговора ушел…
      — Подробнее не получится, он был не слишком разговорчив. А, коротко говоря, дело такое. Жил он себе в своём краю, верил в этого Иссона, никого не трогал. Похоже, не знал, что в мире происходит, здесь ведь ни телевизора, ни газет… А потом нагрянули к ним инквизиторы, наводить свой порядок. Ну, сет этот попытался народ от инквизиторов защитить. Его сначала психом объявили и хотели упечь в местную психушку. А когда не вышло — обвинили в измене.
      — Старые песни, — заметил Мирон. — Вроде мир другой, времена другие, а методы те же самые.
      Вернулись мальчишки, принесли с собой глиняные кринки с соленой капустой, морковью и огурцами. Йеми притащил хворост и разжег небольшой костерок, после чего принялся рыться в мешках.
      — Чего это ты ищешь? — не понял Балис.
      — Суп хочу сготовить. Мирону бульон нужен, да и нам всем по куску мяса не помешает. Крупу, конечно, закладывать не буду, а то до полуночи спать не ляжем, — пояснил кагманец, доставая из мешка и откладывая в сторону приличных размеров глиняный горшок, расписанный яркими красками.
      — И как он только не разбился? — удивился Женька.
      — А я все хрупкие вещи на Ушастика грузил, — пояснил Йеми. — На нём всё бьётся в самую последнюю очередь, он у меня умный.
      — Это точно, — согласился Сашка. — Таких умных коней поискать.
      — Понравился? — серьезно спросил кагманец.
      — А то…
      — Ты ему тоже показался, — ответил Йеми, продолжая оставаться всё таким же серьезным.
      Откинув закрывавшую вход баранью шкуру, в хижину вошел Наромарт.
      — Извините меня, что я так надолго вас покинул, но я не мог поступить по-другому. Мой долг священника требовал, чтобы я провел это время в благочестивых беседах и молитвах.
      Гаяускас поморщился. Похоже, начиналось то, что ему больше всего не нравилось в тех, кто называл себя верующими: игра на публику. Только недавно он думал о том, что Наромарт не выпячивает демонстративно свои религиозные взгляды — и вот, пожалуйста. Рано, выходит, радовался.
      — Ну и как, боги довольны? — спросил он нарочито небрежно.
      — Довольны — это не то слово, — эльф либо не заметил тона морпеха, либо не счел нужным обращать на него внимание. — Гораздо важнее то, что меня посетила милость и благословение Иссона. Молитвы к Элистри, которые раньше не находили отклика, теперь её достигают. Ко мне, пусть и не полностью, вернулись те дары, которыми меня наградила моя богиня.
      — Не полностью — это что значит? — уточнил Мирон.
      — Это значит, что в своём мире результат от подобных молитв был бы гораздо ощутимее. Но ведь что-то — лучше, чем вообще ничего. Во всяком случае, врачевать раны у меня точно должно получится.
      — Врачевать раны у тебя и так получается неплохо, — констатировал Балис. — Для полевых условий ты сделал всё, что было возможно. Вряд ли можно было сделать лучше или больше.
      — Я сделал то, что должен был сделать как целитель. Но те чудеса, которые совершает человек или эльф своими силами, не идут ни в какое сравнение с теми, которые совершаются силами бога.
      — Чудеса своими силами? — недоверчиво спросил Женька.
      — Конечно, — убежденно ответил Наромарт. — Неужели в твоей жизни не бывало такого, когда кому-то говорили, что сделать то-то и то-то невозможно, а он не соглашался — и делал? А те, кто отговаривали — они ведь не врали. Они на самом деле считали такой поступок невозможным, лежащим за пределами человеческих сил. В моей профессии это случается очень часто. Раненого или больного объявляют неизлечимым, но кто-нибудь бросает вызов судьбе, берется лечить — и побеждает. Разве это не чудо?
      — Мы называем это хорошей работой, — раздражение Балиса уже быстро улеглось. Если отбросить в сторону фантастическую окраску случившихся с ними событий, то Наромарт был нормальным мужиком и надежным товарищем. Но даже у самого лучшего друга бывают недостатки, которые жутко раздражают. Похоже, Наромарт считал необходимым всем и каждому излагать основы своей религии. Гаяускас не слишком надеялся, что эльфу можно будет объяснить его неправоту, но попытаться следовало.
      — В вашем мире слишком приземлено смотрят на жизнь. — Мирон при этих словах досадливо скривился, но поправлять эльфа не стал. — Мне Женя рассказывал. Сначала вы отрицаете богов, а потом, незаметно для себя, перестаете верить и в человека. Для чуда своими силами, о котором я говорил, нужен порыв. Это не работа, это творчество. Творение. Понимаешь, Балис, работа — это то, что может сделать каждый. От и до. А то, что считается невозможным — это творчество. Возьми, например, рудобоев в шахте. Махать киркой может каждый здоровый человек. Эльф, гном — неважно… Но сделать двойную, тройную норму работы — это невозможно просто за счет одной физической силы. Человека что-то должно зажечь и вести вперед, за собой. Кстати, я считаю, что гномы так превосходят все остальные народы в горном деле не только за счет строения организма, хотя и это важно, но и потому, что каждый из них убежден в том, что рожден именно с этой целью. Эта уверенность и придает им силы.
      — А при чем тут боги-то? — недоуменно спросил Балис.
      — Да притом, что порыв этот идет от души. А если, как рассказывал мне Женя, в вашем мире полагают, что нет ничего кроме тела, то откуда взяться этому порыву.
      — Кроме тела есть ещё и сознание, — уточнил Нижниченко. — Разум.
      — Разум такого порыва как раз породить и не может. Напротив, он критически оценивает ситуацию и приходит к выводу, что не выполнить задуманное гораздо более вероятно, чем выполнить. Ведь на пути стоят вполне реальные, осязаемые препятствия. У нас говорят в таких случаях: "Глаза боятся, а руки — делают!"
      — У нас тоже так говорят.
      — Ну, вот видишь! Разум в таком деле — только тормоз. Легче отказаться. Разве не называют тех, кто пытается сотворить чудо безумцами? Так что источник вдохновения — не в разуме. Он может быть только в душе. В той самой душе, существование которой, как рассказывал Женя, большинство в вашем мире отрицает. Отрицает только потому, что никогда не видели.
      Повисло молчание. Балис чувствовал себя несколько неуютно: священник переигрывал его на его поле. Не о богах ведь они говорили, не о религии. О человеке. И получалось так, что пришелец из иного мира, при том сам, не будучи человеком, понимал его природу глубже, чем проживший в своем мире почти двадцать девять лет капитан Гаяускас. Не лучше, конечно, но именно глубже. То, что для Балиса было очевидным и не заслуживающим обсуждения, в рассуждениях Наромарта обретало совсем иное толкование и новые краски. А ещё, с ним хотелось спорить. Не ругаться, а именно спорить. И попытаться понять его взгляд на мир. Попробовать посмотреть на всё вокруг глазами черного эльфа… Единственным уцелевшим глазом…
      Йеми не принимал участие в этом разговоре, занятый приготовлением ужина, однако, внимательно к нему прислушивался. Лучшего способа понять людей, чем послушать их споры, ещё пока никто не придумал. А заодно можно узнать некоторые подробности, которые спутники не собирались афишировать. Подтвердилась его догадка, что таинственные пришельцы собрались вместе не так уж давно и не всё знают друг о друге. Более того, подтвердилось и то, что они вообще обитатели разных миров, оказавшиеся вместе из-за какой-то случайности или даже цепочки случайностей. Но, несмотря на это, доверие между ними было весьма крепким. Особенно это было заметно на примере с Женькой. Странная «болезнь» мальчика, конечно, не могла не вызывать недоумения ни у Мирона, ни у Балиса, ни у Сашки. Однако, ни один из них не задавал вопросов, довольствуясь довольно туманными объяснениями Наромарта.
      — Как там суп? — нарушил молчание Сашка.
      — Варится полегоньку.
      Вода уже давно закипела, и теперь Йеми почти не подбрасывал в костер хвороста. Он даже сдвинул горшок на край огнища, сейчас требовалось небольшое, но постоянное и ровное тепло.
      — Устал я что-то, — сознался Балис. — Непривычно по горам ходить-то.
      — Так от таких походов кто угодно устанет, — успокоил его Йеми.
      Женька, не уставший ни капли, ведь вампиры никогда не устают, разумеется, не стал опровергать местного жителя. Вместо этого он вот уже несколько раз с беспокойством поглядывал то на горшок с супом, то на Наромарта, но, увлеченный теологическим спором священник Элистри этих взглядов не замечал. Заметил он их лишь теперь, когда разговор о богах иссяк сам собою.
      — Йеми, а яйца, которые я купил в деревне, не разбились в этой суматохе?
      — Целы. А что?
      — Дай Жене четыре штуки. Мяса ему есть нельзя, а вот сырые яйца для него очень полезны.
      — Хорошо, — разговор о том, почему Наромарт таскает с собой юных упырей, назревал, но пока ещё его можно было откладывать.
      — Балис Валдисович, — Саша выговорил имя и отчество Гаяускаса с явным трудом, медленно и запинаясь, но без ошибки. — А Вы завтра тоже будете с утра разминаться?
      — Обязательно.
      — Разрешите и я с Вами.
      — Пожалуйста, — кивнул отставной капитан. — Только если силы кончатся, то на себе тебя таскать не стану.
      Казачонок не стал ничего говорить, но явственно хмыкнул. Такой ответ был для Балиса понятнее любых слов, да и ничего другого от Сашки он не ожидал. Что ж, пускай парень проявит себя, посмотрим, каковы были сыновья полка в армии генерала Шкуро. Или чем там этот самый Шкуро командовал?
      Биологические часы в новом мире сработали не хуже, чем в старом. Балис, как и настроился с вечера, проснулся ранним утром, когда все остальные ещё спали. Легонько толкнул Сашку, тот моментально раскрыл глаза и, без всяких потягиваний и позёвываний, начал собираться. Стараясь не шуметь, оба надели приготовленную с вечера старую привычную одежду и выскользнули в пустынный двор обители.
      — Ворота-то заперты, а открывать, наверное, нельзя, — тихонько произнес мальчишка.
      — Раз нет разрешения, то и не станем открывать, — спокойно ответил Балис, направляясь к ограде приюта. — Как нам лучше всего преодолеть это препятствие?
      Казачонок внимательным взглядом окинул каменную стену высотой около трёх аршин и предложил:
      — Вам помощь не нужна, легко перемахнете. А меня можете подсадить. А могу и сам.
      — Точно можешь?
      — Точно.
      — Тогда давай сам.
      Отступив на несколько шагов, Сашка с разбегу прыгнул на стену и вцепился руками в верхнюю кромку ограды. Подтянувшись на руках, забросил наверх правую ногу и перевалился на другую сторону. Гаяускас последовал за ним. Только — без разбега: стена была лишь немногим выше его роста.
      — Неплохо, — похвалил он подростка. А затем, осмотрев ещё раз окрестность, принял решение: — За мной бегом. Марш.
      Сбежав с холма к реке, Балис направился вдоль берега вверх по течению. Между водой и подступавшим к ней лесом простиралась полоса крупной гальки шириной несколько метров, по которой они и бежали. Для начала морпех, не уверенный в возможностях парнишки, задал не очень высокий темп. Сашка бежал ровно, не сбивая дыхания. Гаяускас немного прибавил скорость, мальчишка не отставал. Прибавлять ещё Балис не стал: получить верное представление о выносливости парня было важнее, чем выяснить его скоростные качества. Пробежав чуть больше пары километров, капитан развернулся обратно. Пять кило для утренней пробежки — расстояние почти оптимальное. Время от времени он оборачивался, чтобы не упустить момента, если Сашка начнет отставать, но тот, хотя и здорово вымотался, но держался. И продержался до конца пробежки.
      — Привал. Отдых, — скомандовал Балис, когда они вернулись к холму, на котором находилась обитель. На самом деле, это тоже было своего рода испытание. Ему было интересно проследить, как поведет себя мальчишка по окончании кросса. Наиболее ожидаемой реакцией было падение на землю, но казачонок и тут не оплошал: сначала немного походил, восстанавливая дыхание, затем присел, вытянув ноги. Бросил вопросительный взгляд на Балиса: всё мол, или ещё что-то будет.
      — Разминаемся, — отдал новую команду Гаяускас и парнишка упруго вскочил на ноги. — Смотри, как делаю я, и повторяй. Интенсивность определяй сам.
      — Чего определять? — переспросил Сашка.
      Морпех мысленно ругнул себя за забывчивость: всё же казачонок был ребенком другой эпохи, в которой слово «интенсивность» вряд ли использовалась за пределами тонкого слоя интеллигенции.
      — Нагрузку. Сколько раз делать упражнение, как сильно при этом напрягаться…
      — Понятно…
      Разогревочный комплекс особых сложностей в себе не содержал. При желании, его можно было давать на уроке физкультуры средней во всех смыслах школы. Сверху вниз разновсякие потягивания, вращения, рывочки, наклончики, приседания… Мельница опять же… На всякий случай капитан встал так, чтобы видеть, как работает мальчишка. Дернет ещё чего-нибудь с непривычки, или того хуже, порвет. С одной стороны, конечно, если тут наложением рук кости сращивают, то, может быть, это всё и не страшно. А с другой, усердие не по способностям надо давить в зародыше. В конце концов, не до конца же своих дней они в этом монастыре сидеть собираются. В другой раз Огустина или Битого рядом не окажется, и что тогда? Правда, и к Наромарту вернулись исцеляющие способности, но ведь и черный эльф тоже в вечные спутники не нанимался.
      Опасения, однако, оказались напрасными. Здравомыслие Сашке и на разминке не изменило. От природы гибкий, ловкий и сильный, подросток не пытался изобразить из себя супермена. Особенно это было видно в упражнениях на растяжку, хорошо было заметно, что выполняются они за счет природных и возрастных данных, а не за счет разработанности суставов и связок. Ну да это — дело наживное. В Сашкины годы сам Балис определенно выглядел немного похуже: сказывалось ленивое городское житьё.
      — А теперь отдыхай, смотри, — сказал Гаяускас, переходя к следующему этапу — отработке приемов рукопашного боя. Удары, блоки, рукой, ногой… Разумеется, повторить это с первого взгляда было невозможно.
      Сосредоточенно работая, отставной капитан в то же время фиксировал происходящее вокруг. Битого с объёмистыми деревянными бадейками в руках он увидел, едва тот появился из-за угла приюта. Тренирующейся морпех привлек внимание изониста, тот немного отклонился от кратчайшего пути к реке, направился к Балису и Сашке. "Ну и пусть смотрит", — решил Гаяускас, — "мне-то что. Показательных выступлений не устраиваю, но и прятаться не собираюсь. В конце концов, я — ольмарский воин, а воины должны уметь сражаться не только оружием".
      — Доброго вам утра, почтенные, — произнес Битый, подойдя совсем близко.
      — Доброго утра, — приветствовал его подросток.
      — И тебе того же, почтенный, — прервал упражнения морпех.
      — Смотрю, и на далеких островах известно благородное искусство рукопашного боя.
      — Изучаем помаленьку.
      — Только вот техника твоя, почтенный Балис, мне совершенно незнакома. Не окажешь ли ты мне чести провести учебный бой?
      — Почему бы и нет. Сейчас?
      — Увы, время утренних упражнений уже миновало. Если ты не против, то мы можем потренироваться перед обедом.
      — Как скажешь. Кстати, вчера мы вроде бы договорились, что поможем вам по хозяйству. Что нужно делать?
      — Камней в каменоломне набить и принести. Раз так сложилось, что мужиков в приюте много, времени терять не след. Камни — они завсегда в хозяйстве пригодятся. Тем более, день сегодня будет ясным. После завтрака пойдем на каменоломню, здесь недалеко, на склоне, пару часов поработаем, а потом можно и возвращаться. Не на господина спину гнём.
      — Камни — так камни… А Мирона когда лечить будете?
      — А сразу после завтрака и будем. Только ему работать не нужно. Ходить, наверное, сможет, а перенапрягаться ему пока нельзя. Исцеление — исцелением, но организм не обманешь. Слабость останется.
      — Да фиг с ней, со слабостью, — искренне сказал Гаяускас. — Лишь бы нога была цела.
      — Будет как новенькая, — убежденно ответил Битый и двинулся к речке.
      Балис проводил изониста долгим взглядом, потом повернулся к Сашке.
      — Ладно, хватит на первый раз. Переходим к водным процедурам, и пошли в домик. А то о нас, пожалуй, уже беспокоятся…
      Глазеть на прибывавших в приют в поисках убежища, конечно, неприлично. Но и не обратить внимание на этого оригинала было просто невозможно. По склону холма, тяжело опираясь на дорожный посох, поднимался пожилой мужчина в старом сером плаще, грязном и рваном. Длинные, серые с сединой волосы космами ниспадали на плечи. Сморщенное лицо казалось каким-то хищно-заостренным.
      Дойдя до ворот убежища, старик, вместо того, чтобы поприветствовать его обитателей, столпившихся на смотровой площадке, взмахнул руками и произнес краткое заклинание.
      — В этом нет нужды, незнакомец, — мягко укорил гостя Огустин. — Мы не питаем к тебе никакой вражды.
      Старик в ответ засмеялся неприятным хриплым смехом, обнажив крепкие желтоватые зубы.
      — Боги берегут тех, кто бережет себя сам. Не думаю, что ваш Изон — исключение.
      — Что ты знаешь об Иссоне? — возмутился марин.
      — Можно сказать — почти ничего, — ни на мгновение не задумываясь, ответил странный путник. — И, не буду скрывать, не испытываю особого желания узнать о нём побольше. Мои желания скромны: крыша над головой вместо листвы, матрас для сна вместо травы, свежая лепешка вместо сухаря и чарка вина вместо воды.
      — Ты получишь то, о чём попросил, странник, — ответил Огустин.
      — Ну а большего мне и не нужно, — снова усмехнулся чужестранец. — Утром я двинусь в дорогу.
      — Куда же ты так спешишь? — полюбопытствовал Битый.
      Серые глаза незнакомца словно вцепились в лицо Воина Храма.
      — Зачем тебе знать мой путь? Разве я спрашиваю о твоём?
      — Возможно, мы могли бы тебе помочь… — смущенный таким напором, марин несколько растерялся.
      — Я уже сказал, что вы можете сделать для меня. Остальное — не ваше дело.
      — Войди с миром в наш приют, путник, — вмешался Огустин. — Я покажу тебе хижину, в которой ты сможешь спокойно провести эту ночь. А еду и вино ты получишь позже, когда настанет время вечерней трапезы.
      Одарив Битого ещё одним колючим взглядом, незнакомец прошел в ворота.
      — Вот эта хижина сегодня будет твоею, — Огустин показал на постройку, соседнюю с той, где разместились Наромарт и его друзья.
      — Благодарю, — странник широким шагом, словно обретя второе дыхание, направился к хижине и скрылся в дверном проеме.
      — Ну, что скажешь? — шепнул Нижниченко на ухо Йеми.
      — Странный человек, если не сказать больше, — так же шепотом ответил кагманец. — Он колдун, это несомненно. Наверное, скрывается от инквизиторов. Интересно, куда он направляется?
      — Мне более интересно, откуда. Если он идёт из Альдабры, то мог видеть рабский караван. Возможно, мы что-то узнаем об Анне-Селене и Сереже.
      — Не стоит на это рассчитывать, — Йеми говорил уже в пол голоса. — Даже если он идёт из Альдабры и видел караван, то мало шансов, что обратил внимание на рабов.
      — Но попытаться стоит, — заметил Мирон. — Терять нам нечего, а любая информация для нас сейчас на вес золота.
      — Хорошо. Может быть, он посетит вечернюю службу, и тогда мы поговорим.
      Надежды Йеми, однако, оказались тщетны: вечернее моленье незнакомец, как и ещё один замкнутый обитатель приюта, проигнорировал. Зато после молитвы он вышел прогуляться по двору. Кагманец немедленно попытался вступить с ним в беседу.
      — Доброго вечера, почтеннейший. Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
      Пришелец окинул Йеми испытующим взглядом.
      — Не думаю, почтеннейший. Придя сюда, я сказал, что мне нужно, и получил просимое. Чего же ты мне можешь дать большего?
      — Как знать, почтеннейший. Я — благородный лагат Порций Паулус, и мог бы замолвить за тебя слово, если ты в этом нуждаешься.
      Собеседник скривился, как от зубной боли.
      — Благородный лагат в убежище государственных преступников? Ты считаешь, что я уже выжил из ума?
      — В это нелегко поверить, но это правда.
      — В таком случае, самое умное — держаться от тебя подальше. Император, храни его боги, не милует тех, кто якшается с государственными преступниками.
      — Раньше надо было об этом подумать, — вздохнул Йеми. — Ты здесь, значит, почтеннейший, и ты не без греха.
      — С точки зрения имперского правосудия на мне хватает грехов, — кивнул старик. — Но это не значит, что я готов увеличить их груз. Я не хочу знать тебя, почтеннейший, оставь и ты меня в покое.
      — Что ж, раз такова твоя воля, — говорить было больше не о чем. Развернувшись, Йеми направился к хижине.
      — Эй, малый, поди-ка сюда!
      — Это ты мне, почтеннейший?
      — Кому ж ещё. Поди сюда, говорю!
      Это было даже занятно. Настолько занятно, что Балис не послал с ходу хамоватого старичка по известному адресу. Вместо этого капитан исключительно вежливо произнес:
      — Я тебе, почтеннейший, не малый.
      Странник ехидно улыбнулся, оскалив зубы. Несмотря на возраст, все зубы были на месте, крепкие на вид, разве что чуть желтоватые.
      — А кто же ты?
      — Я, почтеннейший, воин и телохранитель своего господина.
      "Слышал бы меня Стас Федоров. Или Огоньков. Или, ещё лучше Щеряга. Вот посмеялись бы…"
      — Ишь ты, важный какой, — всё в той же ироничной манере продолжал незнакомец. — Воин, значит, и телохранитель. А я вот — архимаг Гаттар. И хочу тебя, парень, взять к себе учеником.
      Интересно, сколько ещё сюрпризов на сегодня приготовлено.
      — Даже не знаю, что и сказать, почтеннейший. Как-то никогда не думал о том, что могу учеником архимага сделаться.
      Истинная правда. В кошмарном сне такого присниться не могло.
      — А ты быстрее думай, малый. Быть учеником архимага, знаешь ли, великая честь. Немногие удостаиваются.
      С немного виноватым видом Гаяускас развел руками.
      — Ты уж извини, почтеннейший, я сам не местный, ольмарец я. А у нас там архимагов отродясь не водилось.
      Лицо собеседника приняло иронично-заносчивое выражение.
      — Это точно. Откуда в вашей глуши взяться настоящему магу. Соображаешь, какое будущее тебя ждёт?
      — Так это… я ж господина охранять обязан.
      — Что значит — «обязан». Ты раб или вольный?
      — Обижаешь, почтеннейший. Я-то как раз вольный. Только ведь нанялся я на службу и уплачено мне сполна.
      — Ну, так верни деньги, да и дело с концом…
      — Не, почтеннейший, у нас ольмарцев, так дела не делаются…
      — А как у вас делаются дела?
      — Вот ежели ты сам с господином переговоришь, и он меня отпустит.
      Старик подозрительно вгляделся в лицо капитана, но взгляд Гаяускаса был простодушно-наивным.
      — Ладно, кто твой хозяин?
      — Юный Сашки. Так что, почтеннейший, действительно переговоришь?
      — Загляну к вам, чуть позже.
      И каждый направился к своей хижине.
      — Что, разговорил дедушку? — поинтересовался Мирон, едва капитан вошел внутрь.
      — Подглядывали? — беззлобно спросил Балис.
      — Наблюдали и страховали, — наставительно ответил Нижниченко. — Вот, Саша наблюдение вёл. А если серьезно, то очень хотим ужинать, а кто-то очень медленно ходит за провизией.
      — Этим разве насытишься? — Балис сокрушенно вздохнул и поставил рядом с костром глиняное блюдо, наполненное полученными от Битого разнообразными овощами. — Рыбу надо разогреть, с обеда оставалась.
      — Разогрели уже, садись, — усмехнулся Мирон.
      Сашка протянул морпеху небольшую деревянную миску с рыбой.
      — Кстати, сейчас у нас будет гость. Тот самый, долгожданный.
      Нижниченко восхищенно уставился на друга.
      — Значит, разговорил-таки? Молодец!
      — Да нет, всё намного более мутно. Он меня в ученики хочет взять.
      — Куда?
      — К себе в ученики. Магии будет обучать. Архимаг он, понимаешь…
      — Обалдеть!
      Женька тоже изрядно удивился. Не тому, что маг выбрал в качестве ученика прозаического капитана морской пехоты, а тому, что генерал обошелся для выражения своего удивления цензурным словом. Неправильный всё-таки генерал этот Мирон Павлинович Нижниченко. Пусть настоящий, но неправильный. Правильный бы на его месте так загнул трехэтажным матом, что за стеной трава бы пожухла…
      — Что-то подозрительно это всё выглядит, — продолжал Мирон. — Что, в изонистких прибежищах прохода нет от благородных сетов и архимагов?
      — Ни разу не встречал ни тех, ни других, — признался Йеми. — Но история этого благородного сета кажется мне правдивой. Что же касается архимага…
      Кагманец замолчал.
      — У архимага есть гораздо более веская причина бежать от инквизиторов и прочей власти, чем у сета, — вмешался Наромарт.
      — Даже так? — удивился Йеми. — А ты когда успел с ним поговорить?
      — А я с ним и не разговаривал, — усмехнулся черный эльф. Улыбка, разумеется, получилась кривой, но все уже успели привыкнуть к его изуродованному лицу и правильно воспринимали эту мимику. — Многое можно узнать и другими способами.
      — И? — нетерпеливо произнес Мирон.
      — Йеми рассказывал, что изучением магии в Империи может заниматься только человек, и все маги находятся под строгим контролем властей и инквизиторов. Верно?
      — Совершенно верно. Но архимаг — это маг, достигший высочайших вершин своего дела. И проверен он не раз и не два, со всей возможной тщательностью. Так что он, безусловно, человек.
      — Не больше, чем Курро.
      — А…
      От удивления кагманец на мгновение лишился дара речи.
      — Не понял, — это уже вернулся в разговор Балис. — Это что, он тоже тигр?
      — Тигр — не тигр, точно не скажу, но оборотень. Причём стал им совсем недавно.
      — Логично, очень логично, — быстро оценил ситуацию Йеми. — Судя по говору, он скорее откуда-то с Малых Черных гор. Ближайшая граница — на юге, вот он сюда и направился.
      — С какой луной связан цикл у оборотней? С большой? — уточнил тёмный эльф.
      — Да, с Умбриэлем.
      — Думаю, что ближайшее полнолуние для него будет первым.
      — Даже так? Быстро же он, однако, сюда добрался. Хотя, архимаг, конечно, может многое.
      Наромарт хотел сказать ещё что-то, но не успел. Снаружи послышались шаги, и голос незнакомца произнёс:
      — Позвольте войти, почтенные.
      — Входите, почтенный.
      Откинув полог, в хижину вошел архимаг.
      — Будьте добрым гостем у нашего очага, — продолжал Йеми. — Присаживайтесь, — Он указал на тюфяк рядом с Мироном. — Отведайте рыбы с овощами.
      — Благодарю за ваше радушное гостеприимство, благородный лагат, — учтиво ответил путник, усаживаясь на предложенное место. — Я уже отужинал. Позволь мне сразу перейти к делу.
      — Изволь, почтеннейший.
      — Один из твоих людей, благородный господин, — маг отвесил легкий кивок в сторону Сашки, безошибочно определив благородного хозяина именно в нём. — Один из твоих людей изъявил желание стать моим учеником.
      — Учеником? И чему же ты намерен его обучать? — Мирон отметил про себя, что роль благородного принца мальчишка с каждым разговором играл всё лучше.
      — Магии, благородный господин.
      — Маги берут в ученики детей в возрасти восьми-десяти вёсен, почтенный. Даже Женя уже слишком взрослый, чтобы стать твоим учеником, — заговорил Наромарт. — А ты хочешь обучать мужчину, которому больше двадцати вёсен.
      — Закрой пасть, нечка, здесь говорят люди, — рявкнул маг.
      Повисла нехорошая тишина.
      — Когда человек считает других ниже себя только за то, что они не люди, это мерзко и глупо. Когда это же делает не человек — это мерзко и глупо вдвойне.
      Лицо старика в момент налилось кровью. Он раскрыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни слова.
      — Да, да, почтенный, — как и в чём не бывало, продолжал чёрный эльф. — Оборотни по законам Империи не считаются людьми, верно? Конечно, ты ни в чём не виноват, но ведь этого теперь не исправишь.
      — Ублюдки! — воскликнул обретший голос маг, вскакивая на ноги. — Подонки! Изонисты проклятые! Всё-таки влезли в мои мозги!
      — Не стоит оскорблять ни в чём не повинных людей, — голос Наромарта посуровел, полуэльф тоже поднялся и теперь нависал над тщедушным стариком. — Ты же маг и знаешь, что существует немало возможностей узнать скрываемое. Те, кого ты называешь «нечками», имеют магическую природу, верно?
      Чародей поморщился.
      — Неуч! Ты берешься рассуждать о том, в чём не смыслишь! Магия разлита в мире и присутствует в любом существе, будь то дерево, зверь, нечка или человек!
      — Но в разной степени, не так ли, почтеннейший? И в нечках её больше, чем в людях.
      — Смотря в каких нечках. В подземных исчадьях, именуемых гномами, а так же и карликами её меньше чем в людях.
      — Ну а во мне?
      — Больше, — глухо проговорил маг. — Намного больше.
      — Ну а не приходило тебе в голову, что благодаря этой природе мы можем использовать магию без заклинаний и чародейства. Как врожденную способность. То, что ты узнал благодаря своему заклятью, я узнал так же естественно, как дышу.
      — Значит, и я так могу? — прошептал пораженный путешественник.
      — Возможно. Природы у нас с тобой немного разные, и я не могу отвечать определенно. Но тебе, похоже, нужен не ученик, а опытный учитель, чтобы ты мог пользоваться своими способностями в полной мере.
      Завершив эту фразу, тёмный эльф опустился на тюфяк. Напряжение спало.
      — Где же такого учителя найти? — растеряно пробормотал маг.
      — Могу помочь, почтеннейший, — вмешался Йеми. — Если, конечно, ты пожелаешь меня выслушать.
      Чародей вдруг рассмеялся.
      — С вами не соскучишься. Нечка читает мне лекцию о магии. Благородный лагат предлагает помощь тому, кто по законам Империи подлежит немедленной казни. Что ещё удивительного меня ожидает?
      — Кто ж знает, — философски произнёс Мирон. — Каждого из нас подстерегает немало неожиданностей. Главное — мы не желаем тебе зла. Но и рассчитываем на твою помощь.
      — Помощь, — в голос мага вернулась подозрительность, — о какой помощи ты говоришь?
      — О, помощь эта тебя не обременит. Мы не спрашиваем, кто ты, откуда и куда ты идёшь, но скажи нам: в этот приют ты пришёл с севера или отклонившись с дороги из Альдабры в Плесков?
      Несколько секунд маг молчал, пожёвывая губами, словно собираясь с мыслями.
      — Я шел через горы.
      — А не встречал ли ты в горах, часом, группу из нескольких всадников, спешащих на север? Скорее всего, их шестеро, может меньше.
      — Люди?
      — Да, конечно, люди.
      — К сожалению, не встречал.
      — Жаль…
      Повисла долгая пауза.
      — Впрочем, почтеннейший, — первым заговорил Йеми, — на нашу готовность помочь тебе это никак не повлияет. Итак, если ты хочешь найти хорошего учителя — отправляйся в Кагман. Здесь недалеко, ты успеешь до полнолуния. В Кусачем Лесу найди госпожу Сибайю и расскажи ей свою историю — она тебе поможет.
      — Госпожу? И чего же это она госпожа?
      — Ну, назвать её госпожой всего леса было бы неверным, но хозяйкой большой его части она, безусловно, является.
      — И она захочет иметь дело с незнакомым пришельцем? — недоверчиво спросил маг.
      — Расскажи ей про нашу встречу, — посоветовал Йеми. — Просто расскажи и всё. Думаю, что она тебе поможет.
      — Ну, если так… Больше, как я понимаю, вы мне ничем не поможете.
      — Увы…
      — И в ученики ко мне ты, парень, идти не собираешься?
      — У меня сейчас другие планы, — подтвердил Балис.
      — Тогда, позвольте дать вам несколько советов.
      — Мы их с радостью примем.
      — Я тоже не спрашиваю, кто вы, откуда и куда идете, но, если уж вы зашли в Мору, то вам следует запастись надежным свидетельством о человеческом статусе для этого верзилы, — Чародей указал на Балиса. — Иначе у вас могут возникнуть крупные неприятности.
      Путешественники недоуменно переглянулись, совет мага застал их врасплох. Только Наромарт оставался спокоен.
      — Прости, почтенный, а ты не ошибаешься? — переспросил Йеми.
      — Я — архимаг, — в голосе пришельца прозвучали и высокомерие и обида.
      — Но что в нем подозрительного? Он же выглядит как человек?
      — Выглядеть человеком и быть им — две большие разницы, — усмехнулся маг. — Я тоже выгляжу человеком, но, как справедливо заметил ваш спутник, им не являюсь.
      — Но я-то не оборотень, — возмутился Балис.
      — Оборотень, не оборотень — не знаю. Но кровь нечки в тебе сильна, и нечеловеческое в твоей природе заметно всякому, кто умеет различать человека и нечку по природе, а не по внешности.
      Последние слова чародей произнес с видимым удовольствием и одарил Йеми взглядом воина-победителя.
      — Чушь какая-то, — пробормотал Гаяускас. — Бред. Какая кровь нечки? Откуда?
      — Что значит — откуда? Взрослый мужчина и не знает, откуда дети берутся? От родителей, почтенный, от родителей. Так что, либо твой отец, либо мать не были людьми. Максимум, дед или бабка.
      — А может — более далекие предки? — предположил Наромарт.
      — Исключено, — решительно возразил архимаг. — Человек суть существо, природу иную активно ассимилирующее. Говоря понятным вам языком: если от брака человека и нечки рождается ублюдок… извините, ребенок с повышенной магической природой, то у его детей с человеком магическая природа будет сильно ослаблена, а уж у их потомков и вовсе сойдет на нет. Даже если первоначальное возмущение было чрезвычайно сильным… я хочу сказать, даже если нечкой было существо столь далекое от человека, как, например, демон или дракон, то у правнуков повышение магической природы будет практически неощутимо. Конечно, можно искусственно повысить магические способности, используя направленное магическое воздействие, так сказать «инициацию». Ты это имел ввиду?
      — О, почтеннейший, я имею лишь самые начальные сведения о магии, и заблуждался, полагая, что ослабление магической природы происходит не столь быстро.
      — Ну, вообще-то по большей степени это является теоретическими изысканиями, — великодушно проговорил маг, поняв замаскированный комплимент, — практически этот вопрос изучить довольно трудно, поскольку опыты по скрещиванию людей с нечками Император запретил под страхом смертной казни, а инквизиторы рьяно следят за соблюдением этого закона. Но вообще, любезный, магия требует серьезного изучения. И никакая природа не поможет тому, кто пренебрегает систематическими занятиями.
      — О, почтеннейший, я был бы счастлив иметь такого учителя как ты, но сейчас мои дела столь важны и неотложны, что я не могу просить тебя об этой услуге.
      — В былое время я бы ответил тебе, что нечек магии не обучают, но теперь… Если мы встретимся с тобой после того, как ты справишься с этими делами — можем обсудить этот вопрос. С тобой, — маг повернулся к Балису, — кстати, тоже. Считай, что мое предложение остается в силе.
      — Буду об этом помнить, — серьезно ответил капитан.
      — Что ж, я пойду к себе, завтра рано вставать в дорогу, — произнес маг, поднимаясь с тюфяка. — И вот еще что. Хорошая бумага этому верзиле надежно решит все проблемы. А этот мальчишка, — указательный палец был направлен на Женьку, — этот мальчишка обречен при первой же проверке. И никакая бумага ему не поможет.
      Откинув полог, чародей покинул хижину.
      — Бред, — повторил Гаяускас, едва прикрывавшая выход шкура опустилась за спиной мага. — Ерунда какая-то. Какие там нелюди. Он ошибся.
      — Не так всё просто, — вздохнул черный эльф. — Кое в чем он, несомненно, прав. Магическая природа у тебя и вправду сильнее, чем она должна быть у обычного человека. Но его объяснение — не единственно возможное.
      — Ты, кажется, называл себя слабым волшебником, — желчно заметил Йеми. — А теперь ставишь под сомнения слова архимага.
      — Не всё просто, — повторил Наромарт. — То, что увидел архимаг, я сомнению не подвергаю. Но вот его объяснение… Ты же сам слышал, что многие разделы магии в Море под запретом. В такой ситуации наука становится однобокой, объясняя многие явления не так, как нужно это сделать на самом деле, а на основе того, что разрешено. Я же изучал магию по книгам, авторам которых не запрещали проводить никаких исследований. И, кроме того, не забывай, что я знал магию с самого рождения и умел кое-что делать, не будучи магом. Смотри.
      Перед тёмным эльфом вдруг вспыхнуло несколько маленьких огоньков.
      — Шаровая молния, — испуганно вскрикнул Нижниченко. — Не двигайтесь, она может взорваться.
      Балис, Йеми и Сашка испуганно подались назад, и только Женька, уже видевший огоньки во время спасения жертв Цураба Зуратели, остался спокоен.
      — Ничего не взорвется, Мирон, — успокоил спутников эльф. — Эти маленькие огоньки подчиняются моей воле так же верно, как пальцы на моей руке. И управляются они силами магии.
      Огоньки плавно описали круг вокруг головы целителя и погасли.
      — Вы видели — мне не понадобилось колдовать, чтобы создавать их и управлять ими. Магия заключена в моей природе так же естественно, как…
      Он на мгновение запнулся, подыскивая подходящее сравнение, и тут взгляд Наромарта упал на лежащий в миске кусок рыбы.
      — …как в природе рыбы заключены плавники и плавательный пузырь. Иным существам нужно предпринимать специальные усилия для того, чтобы плавать, рыба же с этим рождается и живёт не задумываясь над тем, почему она плавает.
      — Рыбы думать не умеют, — хмуро заявил Женька.
      — Не следует считать разум только своей привилегией, — парировал эльф. — Я не встречал мыслящих рыб, но не вижу причин, по которым они не могли бы существовать.
      — Но мы отвлеклись, — напомнил Гаяускас. — Ты говоришь, что этот старик прав?
      — Он прав в том, что заметил твою повышенную чувствительность к магии. Она сильно превышает человеческую. Наверное, только самые одаренные люди-волшебники имеют настолько магически развитую природу.
      — Послушай, я уже говорил, что в моем мире нет ни магии, ни магов.
      — Возможно. Не стану спорить. Но в этом мире магия есть, и твоя природа к ней очень расположена. Это факт, с которым тебе придётся смириться.
      — А может, это связано с тем, что мы были на Дороге? Там мы и стали такими магическими?
      — Сомнительно. Мирон тоже был на Дороге. А Саша там был намного дольше вас обоих. Но в них архимаг не заметил ничего необычного. И я тоже ничего не замечаю.
      — Ну, тогда я не знаю…
      — И я тоже не знаю. Но причины могут быть самые разные. Самое простое — это случайность. Для того, чтобы у ребенка были высокие магические способности, совершенно необязательно, чтобы они были у именно у родителей. Вполне возможно, что магический дар был у твоих далеких предков. Очень далеких. Старик прав, уже во втором поколении дар ослабевает. Но он не исчезает, а как бы засыпает и может проснуться у отдалённого потомка.
      Нижниченко усмехнулся.
      — С ума сойти. Скажи мне кто-то, что буду слушать лекцию эльфа по лженауке генетике…
      — Ты считаешь, что я говорю неправду?
      — Конечно, нет. Извини, я не хотел тебя обидеть, просто в нашем мире одно время эта наука была под запретом. Объясняли, как ты говоришь, не так, как нужно, а так, как разрешено. Столько глупостей от имени науки натворили, ужас…
      Женька с интересом слушал пояснения Нижниченко. Генетиком был его отец. Мальчишка не очень интересовался его работой, но знал, что этот раздел биологии изучает наследственность. Возникла эта наука не так давно, наверное, меньше ста лет назад. А вот про то, что её считали «лженаукой» — об этом он слышал в первый раз. И вообще, непонятно, как можно настоящую науку считать лженаукой. Ведь научные опыты всегда можно проверить и убедиться в их правильности.
      — Хорошо, — прервал разгорающийся спор Гаяускас, — в далеких предков с магическими способностями я поверить готов.
      — Вот и отлично, большего и не надо. Тебе же не предлагают срочно отправится в ученики к этому архимагу, — ответил Наромарт.
      По мнению Йеми — ответил излишне быстро. Впрочем, остальные ничего подозрительного в поведении эльфа не заметили.
      — Но есть ещё один вопрос: Женя. С ним-то что? — продолжила капитан.
      — Я же говорил, что Женя — болен. И его болезнь отчасти имеет именно магический характер.
      — И это — всё? — хмуро поинтересовался Йеми.
      — Это — всё.
      — Ты уверен, что не хочешь сказать нам больше?
      — Уверен. Зачем тебе знать больше, Йеми? Ты же не целитель.
      — Хорошо, я — не целитель. Но отец Огустин умеет врачевать не только души, но и тела. Может, ты поговоришь с ним?
      — Может быть. Если я, как врач, посчитаю нужным с кем-то посоветоваться, то я обязательно сделаю это. Но пока я отвечаю за его здоровье, все решения принимаю я и только я.
      — Отвечаешь? Перед кем?
      — Перед самим Женей и перед своей совестью.
      Повисла напряженная пауза.
      — Так, друзья, давайте-ка успокоимся, — негромко, но твёрдо произнёс Нижниченко. — Мы не так давно знаем друг друга, но вместе мы прошли через серьезные испытания. Вообще-то, я обязан вам своей жизнью и никогда этого не забуду. И что, теперь у нас есть причина друг другу не доверять? Только потому, что какой-то прохожий архимаг что-то там разглядел? Может, стоит больше верить тому, что мы видели своими глазами?
      — Но если во мне и Жене есть что-то подозрительное, то надо…
      — Надо, — прервал Мирон. — И обязательно что-нибудь придумаем. Но сейчас мы это обсуждать не станем — слишком у нас напряжены нервы. Передохнем день-другой, всё равно Огустин сказал, что раньше, чем через два дня моя нога не будет нормально работать.
      — Два дня — это лучший случай, — хмуро подтвердил Наромарт.
      — Тем более. Так вот, до послезавтра эту тему закрываем. А потом всё спокойно обсудим. И ещё раз прошу — не надо оскорблять друг друга недоверием.
      — Извини, если я тебя обидел, Наромарт, — медленно произнёс Йеми. — Я доверяю тебе, но и сам рассчитываю на доверие.
      — Я не обижен, Йеми. И тоже доверяю тебе, как и всем вам. Иначе я бы не пошел с вами в земли, где смерть грозит мне только за то, что я родился не человеком. Но доверять кому-то — не значит обрушить на него все свои тайны.
      Йеми хотел что-то ответить, но, глянув на Мирона, не стал ничего говорить.
      Да и никому в хижине говорить не хотелось. В молчании доев ужин, путешественники легли спать.
      С приходом утра напряжение не развеялось. Йеми и Наромарт избегали общения друг с другом, да и с остальными разговаривали неохотно. Балис, и так обычно молчаливый, вообще замкнулся в себе. Напряжение среди старших передалось и подросткам. Мирон начал всерьез беспокоиться, не окажется ли этот разлад фатальным для их отряда.
      Для начала Нижниченко решил посоветоваться с Гаяускасом. Реакция старого друга сильно удивила генерала:
      — Сам вчера сказал: "до послезавтра тему закрыли". Вот и не надо сейчас ничего обсуждать. Не тот случай, чтобы форсировать события.
      — Думаешь?
      — Уверен. Всё идет как надо. Этот хренов архимаг разворошил улей — и смотался. А нам теперь всё это расхлебывать. Меня он задел очень больно. Наверное — и Наромарта тоже. Вот эльф и переживает.
      — А тебя чем?
      — Понимаешь, если правда, что я — такой необычный, то мне надо знать — почему? А вдруг это имеет отношение к тому, что произошло со мной… и с Ритой…
      — Ты вот что, с глупостями заканчивай, — решительно произнёс Мирон, поняв, куда клонит Балис. — Нафантазируешь невесть чего. Если даже у тебя такие способности к магии — для нашего мира это ничего не значит. У нас магов нет.
      — Почему ты так уверен?
      — Да потому. Потому что в мои обязанности, помимо всего прочего, входило ещё и курирование всяких этих магов, ясновидцев и прочих экстрасенсов. Сам же понимаешь, если бы хоть один из них и вправду бы что-то умел, то для разведки это был бы сущий клад. Так вот, выдаю тебе государственную тайну: проверили мы три сотни таких дарований — ни один из них не демонстрировал стабильно чего-то сверхъестественного.
      — Раз на раз не приходится…
      — Ага… У Наромарта почему-то приходится. Видел, как он вчера шариками этими светящимися поигрывал? Явно, был уверен, что у него всё под контролем. А ведь держит себя за слабого мага. Только и слышно: "Я не волшебник, я только учусь". Ну а у наших апломба — на десять Наромартов, а результатов — пшик… Чародеи, млин…
      — А может, настоящие чародеи тщательно скрывают свой дар. Нужно им на государство работать…
      — Может. Только таким способом можно что угодно доказать. Называется конспирологический подход: "Я знаю, что существует заговор, а доказательств у меня нет, потому что заговорщики умело прячут концы в воду". Опровергнуть невозможно. Но и правду узнать — тоже.
      — И что же мне делать, по-твоему?
      — Факты нужны. Пока их нет — дергаться бестолку, только нервы себе истреплешь. Будут факты — будешь анализировать, что к чему.
      — Факты… Наромарт что-то знает, я уверен.
      — Почему уверен?
      — Да говорили мы с ним. Помнишь, в ту ночь, когда нас во сне в этот мир поворачивали… Вот тогда я ему рассказал кое-что, ну и он мне тоже. Только понятно было, что что-то он недоговаривает. Темнит.
      — Так спросил бы…
      — Да он как-то грамотно разговор повернул. Умеет уговаривать. Врачи — они такие.
      — Страшные люди, — кивнул Нижниченко.
      Друзья рассмеялись, и каждый почувствовал, как спадает напряжение.
      — Он обещал поговорить со мной об этом чуть позже.
      — Ну, так и поговори с ним сейчас.
      — Сейчас — не стоит. Ты же видишь, его архимаг и Йеми тоже достали. И очень больно. Что-то там нечисто с Женькой, здорово нечисто.
      — Вижу. Только не могу понять — что.
      — И я тоже не понимаю. Странная у него болезнь. Не ест почти ничего, воды боится. Я слышал — бешеные воды боятся. Но на бешеного Женька совсем не похож.
      — Если у бешеного дело доходит до водобоязни, то он умирает быстро и страшно, это я тебе говорю точно. Наша медицина в таких случаях бессильна. К тому же Наромарт говорил, что болезнь у мальчишки какая-то волшебная. Да и архимаг этот вроде с медициной никак, а проблему подметил.
      — И что ты думаешь?
      — Даже не знаю. Может, он тоже оборотень какой-нибудь?
      — Вполне возможно, — кивнул Гаяускас. — Оборотень или ещё кто-нибудь в этом роде. В мифологии я, как уже говорил, не силён.
      — Я уже понял. Тебе чего-нибудь попроще нужно. Бандитов каких-нибудь, чтобы всех пострелять из автомата.
      Они снова рассмеялись.
      — А что, — заметил Балис серьезным голосом. — Мне бы сейчас вертолёт — нагнал бы этих уродов и объяснил бы, что красть детей — не хорошо.
      — Ты ещё и вертолётом управляешь? — изумился Нижниченко.
      Морпех смутился.
      — Учили, конечно, и даже диплом пилота выдали, но лучше, если за штурвалом будет сидеть профессионал. Так что, уточняю: мне бы сюда вертолёт и капитана Башенькина…
      — Хороший пилот?
      — Олег-то? Не то слово. Отличный. У самого Колошенко стажировался.
      Фамилия показалась Мирону неожиданно знакомой.
      — Погоди. У какого это Колошенко? Уж не у Василия Петровича ли?
      — Да, у него. А ты что, про него слышал?
      — Приходилось. Даже встречались. Серьезный мужик.
      — Не то слово. Действительно ас. Но ты-то как с ним пересекся?
      — Интересуешься государственными тайнами Юго-Западной Федерации? Ладно, могу просветить и об этом: я с ним в девяносто четвертым познакомился, на строительстве нового моста через Днепр для федеральной трассы. Входил в группу, которая курировала безопасность проекта. А вот где с ним встречался ты? Он же у Миля работал, а морпехам по штату положены Ка, если я ничего не путаю.
      — Не путаешь. Только наши лётчики должны уметь управлять всем, что летает. Если надо, то Олег и на «Апаче» авиашоу может выдать. А уж на отечественных, как понимаешь, сам бог велел.
      — Понятно всё с твоим Олегом, но ты-то где Колошенко видел?
      — А нигде. Лично мы не знакомы. А вот Олегу и ещё некоторым нашим вертолетчикам повезло.
      — Понятно… Жаль только, нет у нас ни вертолета, ни твоего друга. Но ничего, придумаем чего-нибудь и без их помощи.
      — А чего тут думать, и так всё ясно. Надо караван догонять, пока ещё далеко не ушел. Освободим Серёгу и девчонку, а потом по торговой дороге переберемся через горы и будем искать следы похитителей.
      — Логично. Вот завтра с утра соберем военный совет и предложим этот план. Думаю, Йеми поймет нас правильно. Риона ему, конечно, племянница, но трезво оценить ситуацию, думаю, он сможет…

       Последнее, что помнил Женька перед тем, как потерять сознание — была ночная городская улица. А пришёл он в себя в незнакомом доме, на низкой и жесткой, но широкой кровати. Осторожно оглядевшись, мальчишка понял, что оказался в каком-то подвальном помещении. Вдоль стен стояли бочки и ящики. И совершенно неуместными казались в этом погребе кровать, на которой он лежал, да стол, за которым, сидя спиной к Женьке, увлеченно играл сам с собой в шахматы старик с длинными седыми волосами.
       Женька приподнялся на локте и потряс головой. Не сошел ли он с ума на самом деле? На тренировке все было нормально. Потом был парк. Странные игроки. Солнечный Козленок. Скульптор Зуратели со своими пороками. Философствующий Белый кролик в кладовке. Ужасный Джинн Белью. Потом, кажется, был бег по ночному городу.
       Неужели все это не приснилось, а было с ним на самом деле? Или он всё ещё продолжает спать?
       — Как ты себя чувствуешь? — не оборачиваясь, спросил таинственный шахматист. Похоже, он не был сном.
       — Где я?
       — Ты в безопасности.
       С этими словами шахматист обернулся и Женька понял, что сошел с ума окончательно и бесповоротно: старик оказался самым настоящим негром. Это было последней каплей. В горле что-то защипало, и мальчик понял, что сейчас заплачет, совсем как маленький.
       — Ты не бойся, я тебе не сделаю ничего плохого.
       — А я и не боюсь, — насуплено шмыгнул носом Женька. Реветь перед незнакомым негром ему совершенно не хотелось. Поэтому он нарочно грубо сказал: — А чего вы меня в эту каморку затащили? Говорите, "ничего плохого", а одежду отобрали…
       Совершенно неожиданно негр смутился.
       — Понимаешь, твоя одежда немного… влажная. Я ее сушиться повесил.
       Он встал из-за стола и снял со спинки второго стула Женькину рубашку и штаны. А Женька просто остолбенел. Он вспомнил сначала про заклинание Зуратели, а потом почувствовал, что в туалет ему совсем не хочется. Только вот трусы были ощутимо мокрыми. Это что же, он при этом негре в штаны напрудил…
       А ещё Женька вспомнил различные статьи о всяких маньяках, которые ловят детей, а потом над ними издеваются. На маньяка негр вообще-то не был похож, но мало ли. И потом, раньше в Женькиной жизни маньяков не попадалось. Зато сегодня…
       Сначала — господин Зуратели, который тоже, кстати сказать, с виду маньяка ничем не напоминавший, потом — Джинн, теперь — этот негр. Женька весь сжался под пледом, и спросил:
       — А чего вы со мной делали, что она такая мокрая?
       — Хммм… Ну, скажем, лечил. Тебе как, уже лучше?
       Женька пропустил вопрос мимо ушей.
       — Лечили? Вы что, врач что ли?
       Негр вдруг широко улыбнулся.
       — Врач. И даже с правом практики в этом городе: бургомистр выписал мне патент на право оказания медицинской помощи. А с тебя мы снимали заклятие, которое мешало тебе… м-м-м… скажем так, нормально себя чувствовать.
       — Заклятие?
       — Ну да, заклятие. Обыкновенное магическое заклятье.
       То, что никакой магии не бывает, Женька знал хорошо. Также хорошо, впрочем, он знал, что не бывает никаких Солнечных Козлят и Лунных Кроликов, а через дверь трансформаторной будки можно попасть только в трансформаторную будку…
       Мальчишка незаметно ущипнул себя под пледом. "Вроде не сплю", — подумал он и задал первый же вопрос, который пришел ему в голову:
       — А разве врач может снять заклятие?
       — Смотря какое заклятие. Такое — может. Надо было всего лишь полить тебя водой.
       Парнишка зябко передернул плечами.
       — А как вы определили, что меня заколдовали?
       — Это не я. Это мадмуазель Виолетта. Она — очень сильный маг-целитель.
       А Женька вдруг почувствовал, что все недовольство куда-то уходит, а вместо него начинает нарастать интерес. Похоже, негр был неплохим человеком.
       — Магов не бывает, — сказал мальчик не очень уверенно.
       — Как это — "не бывает"? — негр вроде даже немного обиделся. — Да у вас в Риттерберге магов не меньше дюжины.
       — В каком еще Риттерберге? — удивился Женька.
       — Ну… — негр как-то странно поглядел на мальчишку и начал говорить медленнее и отчетливее. — Этот город называется Риттербергом. Ты что, забыл, как называется твой родной город?
       — Мой родной город называется Киев. А этот город никакой не мой и не родной! Меня сюда скульптор заманил!
       — Скульптор… Странно… И откуда, говоришь, этот скульптор тебя заманил?
       Внутри у Женьки зашевелился маленький чертенок:
       — Ну, если я правду скажу, то вы мне не поверите…
       — Почему я должен тебе не поверить? Ты же скажешь правду.
       — И вот так и поверите, что я пришел из другого мира?
       — А… Ну тогда понятно, почему у тебя обувь такая странная.
       Мальчишка даже не понял, обрадовался ли он такой реакции или обиделся.
       — Почему странная? Нормальные кроссовки… А вы что, правда поверили?
       — А чего тут такого? Перемещаться между мирами умеют немногие, но таких немногих не так уж и мало.
       "Может, я в психушку попал?" — подумал Женька. — "Психов вроде водой поливают… Хотя… Наверное, в психушке меня не заперли бы в подвале со стеклянными банками. Вот порежусь и умру от потери крови — отвечать будут".
       Негр между тем подвинул кресло к постели.
       — Давай, рассказывай, как всё было.
       "А чего мне терять?" — подумал мальчишка, и начал рассказывать…
      Почему ей теперь вспоминалась Женькина история? Наверное, по контрасту с её собственной. Очень много зависти в жизни от случая, от везения. Можно сказать, у неё с Женькой одинаковая судьба: оба были похищены из своего мира, оба стали вампирами. Можно сказать, только это будет неправдой. Точнее — не совсем правдой.
      Да, и её и его похитил Цураб Зуратели, злобный волшебник, выдававший себя за великого скульптора. Но если Анна-Селена, как и остальные жертвы безумного мага, была сразу превращена в статую для создаваемой по заказу риттербергского бургомистра грандиозной скульптурной композиции, то мальчишку почему-то заперли на целую ночь в одной из комнат дома чародея, и ему удалось бежать. Кстати, интересно, почему это его заперли? И что за чары такие, которые снимают не встречным колдовством, а поливанием водой? Женька темнил, не рассказывал просто и ясно, почему всё-таки не отвели сразу в мастерскую пред страшные очи драколиска. Действительно, страшные. Даже сейчас, спустя много дней, девочка не могла вспоминать огромные красные глаза без содрогания. Случись всё хоть немного по-другому, и они стали бы последним, что она видела в своей жизни. Хотя, если понимать слово «жизнь» буквально, то после этих глаз она видела совсем немного… И увидит ли ещё хоть что-нибудь?
      Так вот мальчишке, нечего даже и думать, почему-то вдруг повезло: не превратили его сразу в камень, а заперли, вот он и бежал. Может, Анна-Селена тоже смогла бы убежать, если бы её заперли на целую ночь. Почему бы и нет?
      Мало того, что Женьке повезло с побегом, он ещё и повстречал мадемуазель Виолетту и Наромарта. Разве это не везение? Мог бы попасть к какому-нибудь лавочнику или ремесленнику и работал бы у него мальчиком на побегушках до совершеннолетия. В книге для чтения по ранней истории Вест-Федерации был такой рассказ — про несчастного мальчишку-сироту, работавшего в услужении у городского башмачника. Мог бы оказаться у нищих или воров, которые бы и его заставили воровать и просить милостыню: и такой рассказ в той же книге имелся. Ещё много чего быть могло.
      А уж встретить вампира — не кровососа, это вообще везение из везений. Хотя… Мадемуазель Виолетта рассказывала, что в среднем один абстинент (Анна-Селена быстро запомнила это трудное научное слово, у неё вообще была очень хорошая память на термины) приходится на двадцать тысяч кровососов. А буквально за пару дней до своего похищения Анна-Селена смотрела в новостях сюжет про одного глупого шутника, подсунувшего в почтовый ящик своего знакомого фальшивое предписание на смертный приговор за переход улицы в неположенном месте. Вероятность такого приговора составляла один шанс из миллиона и никем всерьез не воспринималась. Анна-Селена сама, случалось, попадалась на таком невинном нарушении, и, честно сказать, не очень боялась административного наказания. Упреки отца были для неё куда страшнее хотя бы потому, что тот самый один шанс из миллиона, наверное, и был у неё этих упреков избежать. Вот и шутника, в свою очередь приговорили к тому самому одному шансу из миллиона на выживание. Честно говоря, практически к смерти. Двадцать тысяч — это, конечно, много, очень много, но ведь миллион — намного больше. В общем, на каждого невезучего, наверное, найдётся кто-то ещё более невезучий, а на каждого везучего — более везучий.
      Вот если тот глупый дядька всё-таки вытащит свой счастливый билет, то, конечно, окажется везунчиком почище Женьки. Но всё равно Женьке всегда везет. Вот и сейчас в лесу, все попались, а он убежал. Не-мертвые способны ощущать присутствие себе подобных на довольно большом расстоянии, и девочка, даже не помня себя от страха, чувствовала, как мальчишка-вампир убегает всё дальше и дальше, пока он, наконец, не затерялся в чаще леса. Целый и невредимый.
      А она вот попала сначала в лапы разбойников, которым была совершенно не нужна, потом в лапы работорговцев, которым, если разобраться, тоже от неё было больше хлопот, чем прибыли. Не погибла только благодаря Сережке, которому, можно сказать, ничем не смогла помочь. Без её еды он бы всё равно дотянул бы до города, даром что худой, как велосипед. И палкой бы его охранники не побили, ведь всё это началось с ремня Анны-Селены, хотя она ремня и вправду не пыталась перетереть.
      Ну а в городе случилась новая напасть: их разделили. Когда разбойники продавали детей караванщикам, и девочку и мальчика купил один и тот же купец. Но, как оказалось, по дороге Сережку кто-то выкупил. И теперь она осталась в городе, чтобы быть проданной на торгах, а мальчишку погнали с караваном куда-то другое место. Порвалась последняя ниточка, связывавшая Анну-Селену с её прежним существованием.
      А выкупил Сережку Яшкина у почтенного Кеббана, разумеется, Меро. После того, как мальчишка показал себя в бою на палках, последние сомнения у наемника отпали. Охранник, он хоть и не купец, но выгоду свою блюдёт ничуть не хуже. Если есть возможность подзаработать — не зевай, суетись. Баклан, который прилетает поздно, пролетает мимо. А кушать-то хочется…
      Проверкой Меро был удовлетворен полностью: мальчишка оказался стоящим товаром. Правда, возрастом он явно не вышел, обычно ланисты предпочитали покупать для воспитания и обучения подростков весны на две-три постарше, ну да юный возраст — это тот недостаток, который со временем быстро проходит. А для наемника как раз в этом заключалось отдельная удача. У незнакомого продавца ни один ланиста мальчишку, которому всего-то дюжина весен, а может, и того меньше, не купит, но у Меро имелся знакомый ланиста. Очень хорошо знакомый. Одно только плохо: знакомый этот был довольно далековато — аж в Толе.
      Звали знакомого Луций Констанций, в молодости он служил в имперских войсках и даже дослужился до звания додекана, а после выхода в отставку устроился ланистой в школе Ксантия, считавшейся в городе одной из лучших. К тому же, бывшей одной из немногих, где обучению гладиаторов уделялось серьезное внимание. Ксантий не боялся покупать подростков, абсолютно не готовых к бою на глазах у почтеннейший публики, а его ланисты возились с теми порой по несколько весен, терпеливо обучая искусству сражаться. Это выходило недешево, но рано или поздно себя окупало: опытный гладиатор стоил баснословные деньги, и приносил своему хозяину немалый доход. Владельцу школы перепадала изрядная часть от сбора за вход в цирк, а владелец цирка старался привлечь зрителей на трибуны за счет боёв с участием самых лучших и самых популярных воинов. Сверх того, если наместнику или кому-то из аристократов приходило в голову устроить особое представление с гладиаторскими боями, то они, разумеется, обращались в те школы, где содержались лучшие бойцы. И, надо сказать, на деньги ради такого случая благородные господа не скупились.
      Предки Меро служили Констанциям уже несколько поколений. Кем, отец наемника, был управителем в доме до самой своей смерти, а Эно, поныне здравствующая матушка Меро, ведала съестными припасами. Старший брат Лорр считался секретарем господина Луция, должность была совершенно бессмысленная, ибо послания отставной додекан писал реже, чем одно время года сменяло другое. Нашлось бы хлебное место при доме и младшему брату, но тому доля слуги была не по душе. Мужчина на то и мужчина, чтобы проводить свою жизнь в приключениях, в борьбе, в сражениях. Добывать деньги, сокрушать врагов, покорять сердца женщин, своими глазами видеть дальние станы. Променять бурную жизнь, полную приключений на ежедневное корпение над свитками днём и одну и ту же женщину ночью? Нет уж, спасибо. Да Лорр за всю жизнь не ощутит и двенадцатой доли того счастья, которое пережил Меро, из последних сил вонзивший кинжал по самую рукоятку в брюхо здоровенному уршиту в одном из притонов Коса. Он дюжину раз мог погибнуть в этом бою, но всё же победил. Уршит рухнул на песок, заливая его кровью, а Меро упал рядом, не имея сил подняться. Восторженные поклонники, поставившие на него деньги и теперь сорвавшие изрядный куш, подхватили его на руки и несколько раз подбросили к потолку, а он только плакал от счастья. Потом к его услугам была лучшая выпивка и жратва, которую только сумели найти. Он мог бы взять любую из доступных женщин, только после такого боя на ложе он был не сильнее последнего евнуха. Впрочем, это удовольствие от него никуда не убежало, следующую ночь он проводил в объятиях красавицы из Лагурии, столь опытной в искусстве любви, что была способна дать не один урок младшим жрицам в лупанарии. Лорр, наверное, понятие не имеет о том, что такое удовольствие вообще возможно, хотя и выполняет свой супружеский долг регулярно и с надлежащим рвением, не даром обзавелся уже тремя детьми.
      В общем, каждому человеку — своя жизнь. Лорру — читать и писать, Меро — мотаться по свету, продавая свой топор кому придется, ну а мальчишке этому — стать гладиатором в школе Ксантия. И, честно говоря, для него такая судьба — далеко не худший вариант. Слишком уж в нём гордости много. Для гладиатора это, пожалуй, достоинство, если только направить её в нужное русло. Для домашнего раба — определенно недостаток, причём из тех, которые губят карьеру быстро и на корню. Кто, скажите, захочет держать дома гордого и строптивого раба? Ну, на первый раз выпорют и посадят в колодки. Но ведь мальчишка на этом не успокоится. Ну, и что тогда с ним будет? Скорее всего, запорют насмерть. Впрочем, возможны и другие варианты: если хозяину доставляет удовольствие наблюдать за мучениями рабов, то вместо банальной смерти под кнутом парнишку ожидала какая-нибудь изощренная и мучительная казнь, скорее всего, сожжение заживо в просмоленной одежде или насаживание на кол. А если хозяин попадётся, наоборот, особенно добрый, то вместо немедленной смерти таких рабов отсылают в каменоломни. Там и здоровые-то мужики редко больше двух весен протягивали, а уж ребенку больше полудюжины месяцев никак не прожить.
      Немногим лучшей участью было попадание на загородную виллу или в поместье. Конечно, такие рабы живут вдали от господского глаза более спокойной жизнью, но и работы у них не та, что у рабов домашних. Деревня — не город и работа найдется всегда, от рассвета до заката. А то и ночью. Конечно, парнишка хоть и худой, но сильный и крепкий, а иначе и в гладиаторскую школу его нечего и было пытаться продать. Деревенскую работу он может и осилить. Но в деревне для рабов управитель — бог и Император в одном лице. И управители тоже не любят непокорных рабов и умеют находить действенные способы от таких избавиться.
      Так что, как не крути, а выходило, что Меро не только денег на этом пареньке подзаработает, но и благодеяние ему оказывает. Малец, понятное дело, этого не оценит, ну да кому какое дело до того, о чём думает раб. Ни благодарности, ни проклятия мальчишки наемника, естественно не интересовали, однако про себя он решил, что как только парень перейдет в его собственность, надо будет ясно дать ему понять, как следует себя вести.
      По всему выходило, что дешевле, чем за две дюжины ауреусов Кеббан парня не продаст. А это, считай, плата охранника каравана чуть ли не за целый месяц. Расставаться с такими деньгами, заработанными немалым трудом, Меро был совсем не расположен. А ведь раба потом нужно ещё и содержать. Наемник, естественно, желал потратить как можно меньше, а для этого нужно было, чтобы как можно большую часть пути невольник проделал в караване как чужая собственность.
      Увы, сэкономить Меро не удалось. Ни с того ни с сего почтенный Кеббан возжелал выделиться из каравана и принять участие в торгах в первом же городе, стоявшем на их пути — в Альдабре. Для наемника это было неприятной неожиданностью, он рассчитывал, что уж до Плошта никто из купцов каравана не покинет. Мало того, о том, что Кеббан и его товар остаются в городе, Меро узнал лишь утром, накануне выхода, поэтому пришлось покупать мальчишку в большой спешке. А кто покупает быстро, тот платит втридорога, да будет доволен Кель, научивший людей обдирать до нитки и ближнего своего, и дальнего.
      Хорошо хоть, что из Альдабры караван выходил не с утра пораньше, а ближе к полудню. Иначе, пожалуй, от идеи подзаработать на мальчике пришлось бы отказаться: где ж это видано будить почтенного купца с утра пораньше ради сделки на пару дюжин ауреусов. Засмеют. Да и купец, конечно бы, со зла погнал бы покупателя прочь.
      А так торговля произошла в харчевне "Вертел Келя", расположенной напротив невольничьего торжища, в которой традиционно останавливались приезжие торговцы живым товаром. Меро застал Кеббана как раз за трапезой, тот подкреплялся крупными кусками жирной баранины, зажаренной с овощами. Рядом с деревянной тарелкой стояла глиняная кружка с местным виноградным вином, которым купец изволил запивать щедро сдобренное пряностями блюдо.
      — Значит, остаетесь в городе, почтенный Кеббан? — издалека начал разговор наемник, опускаясь на табурет рядом купцом.
      Тот недовольно оторвался от бараньей кости, которую с аппетитом обгладывал, и угрюмо посмотрел на Меро.
      — А тебе что с того? Я свою долю денег отдал Шеаку сполна. Он с тобой за всё расплатится.
      Лицо охранника исказила легкая усмешка.
      — Я нисколько не сомневаюсь в твоей честности, почтенный Кеббан. И пришел вовсе не за тем, чтобы требовать у тебя денег. У меня к тебе другое дело.
      Во взгляде темных глаз купца мелькнуло неподдельное удивление.
      — Дело? Какое дело?
      — Я бы хотел прикупить кое-кого из твоего товара.
      Купец сделал солидный глоток из стоявшей перед ним пузатой глиняной кружки, звучно рыгнул, утёр губы тыльной стороной ладони.
      — Тебе понадобились рабы?
      — Один раб.
      — Пусть так. Ты хочешь купить какого-то определенного раба?
      — Безусловно. Мне нужен тот лохматый мальчишка, которого ты купил в Плескове.
      — Мальчишка? Гм…
      Кеббан ещё раз надолго приложился к кружке.
      Первое дело для купца — понимать, что нужно покупателю. Сейчас же предложение наемника застало торговца врасплох. Зачем Меро нужен мальчишка, Кеббан решительно не понимал. Слуга? Наемники никогда не разъезжают со слугами-рабами. Да и толку от такого малолетнего слуги — как молока от борова. В постель? Бред. Тогда бы мальчиком для удовольствий охранник бы озаботился в начале пути, а не в его конце. Уж в Восьмиградье-то можно было найти утеху на самый изощренный, а по мнению Кеббана — извращенный, вкус. Но тогда — зачем? Не иначе, как знает, кому продать мальчишку с прибылью. Ну что же, значит, надо заставить его частью прибыли поделится.
      — Мальчишка — так мальчишка. Три дюжины ауреусов — и он твой.
      Цена, конечно, была безбожно завышена: опытный купец прощупывал собеседника.
      — Извини, Кеббан. Я пришел говорить с тобою серьезно, а ты, видимо, намерен шутить, — Меро попытался приподняться с табурета.
      — Нет-нет, — вскричал работорговец и даже чуть привстал, останавливая наёмника. — Я серьезен, как орк, попавший в женские термы. Разве три дюжины золотых монет слишком большая цена за этого раба?
      — Три дюжины — это цена не мальчишки, а юноши, почтенный Кеббан.
      — Бесспорно. Но тебе ведь не нужен юноша. Тебе нужен мальчишка, и не любой, а именно этот. На нём ты сможешь заработать, на другом — нет. Верно?
      — С чего ты это взял?
      — Я давно торгую рабами, почтенный Меро. Не могу себе представить, куда ты хочешь его пристроить, но тебе нужен именно этот мальчик — это очевидно.
      — Хорошо, пусть так. Три дюжины ауреусов мне за него там не дадут. Даже две с половиной — и то не дадут.
      Кеббан ухмыльнулся и подмигнул собеседнику.
      — Брось, Меро. Ты же не будешь возиться с этим щенком за жалкий ауреус? Да на еду придётся потратить больше.
      — Не пытайся строить догадки, почтенный Кеббан. Давай не будем дурить друг другу голову. Либо назови реальную цену — либо прощай.
      — Ты хороший охранник, Меро, но купец ты никудышней. Кто же так торгуется? Если бы все купцы были такими как ты, то на месте этого прекрасного города стояла бы жалкая деревушка.
      — Так я и не купец вовсе.
      — Ну, так и не занимайся не своим делом.
      Меро легонько пожал плечами.
      — Как скажешь. Если ты не хочешь продать мальчишку — так тому и быть. Но долго торговаться я не умею, да и не располагаю временем, Шеак вот-вот выведет караван. Давай не будем отвлекаться от дела.
      — Хорошо. Назови свою цену.
      — Две дюжины ауреусов без двух маретов.
      Купец задумчиво поскреб заросший подбородок. За двух детей он отдал в Плескове полторы дюжины, правда, пришлось потратиться на содержание и фальшивые бумаги. Но всё равно за девчонку он хоть полторы дюжины, да и выручит. Предложение наемника, в общем, было выгодно, но всё же имело смысл попытаться его приподнять. На торгах за мальчишку, пожалуй, можно было выручить поболее двух дюжин золотых монет. Если, конечно, Кель будет милостив и ниспошлёт удачу.
      — Ты предлагаешь слишком мало, почтенный Меро. Слишком мало, — изрек, наконец, Кеббан.
      — Думаешь, тебе предложат больше?
      — В Море юный комнатный раб может стоить и три дюжины ауреусов. А уж две с половиной стоит наверняка.
      — Верно, но это только в Море и её окрестностях. Здесь же спрос на комнатных рабов невелик. А для работы на винограднике или в поле такого малыша никто покупать не захочет. Ты рискуешь не продать его в этих краях.
      — Не продам здесь — продам в другом месте, — легонько пожал плечами купец, подхватывая с деревянного блюда очередной кусок баранины.
      — Чем дольше ты его не продашь, тем больше истратишь на его содержание, — ответил тем же наемник. — Мне-то что, не мои деньги.
      — Ну, не так уж дорого он мне и обходится.
      — Хорошо, раз ты хочешь выручить за него непременно три дюжины — я пошел. Таких денег я за него не отдам, — Меро снова попытался встать с табурета.
      — Да погоди же ты. Я не против скинуть цену, чтобы побыстрее избавиться от мальчишки. Но, сам понимаешь, скидка будет в пределах разумного.
      — Две с половиной дюжины — это тоже слишком много.
      — Но две дюжины — это слишком мало. Сам посуди: мальчик крепкий и здоровый…
      — И слишком маленький для тех работ, в которых важны сила и здоровье. А вот характер у него скверный, это ты сам мог заметить. Ты же не собираешься продавать его непременно вместе с девчонкой?
      Купец ухмыльнулся нелепому предположению.
      — Я собираюсь продать его с выгодой. А до его характера мне дела нет. Начнет буянить — прикажу выпороть, делов-то.
      — Не скажи, не скажи, почтенный Кеббан. Хозяева не любят покупать строптивый товар. Парень может заартачиться не вовремя и сорвать выгодную сделку.
      — Может такое быть, — согласился купец. — Но лучше рискнуть, чем отдать его за бесценок. Если бы ты предложил мне хотя бы две дюжины и четыре ауреуса.
      — Две дюжины ауреусов и четыре марета.
      Купец тоскливо посмотрел на остывающее мясо. Нет, из прижимистого наемника больших денег не вытянешь. Надо было решаться — или твердо отказать ему в продаже, или отдавать мальчишку по предложенной цене. Возиться с детьми-рабами Кеббан никогда не любил, поэтому склонился ко второму варианту.
      — Ладно, плати две дюжины и один ауреус — и забирай мальчишку куда хочешь. А за меньшие деньги я его не отдам.
      — Договорились.
      — И за регистрацию сделки платишь ты. Все расходы: и писцу, и имперскому чиновнику.
      — Чиновнику заплачу, а на писца тратиться нужды нет: я и сам могу написать купчую. Грамоте обучен, бумага имеется, чернила тоже.
      — Ну-ну… — саркастически протянул купец.
      Как и подавляющее большинство собратьев по профессии, он едва умел читать и писать, и с большим сомнением относился к тем, кто, не будучи государственным чиновником, благородным господином или мудрецом, претендовал на это умение. Набросанную Меро бумагу он, впрочем, подписал без малейших колебаний: деньги наемник отсчитал ему прямо на месте, а если потом в базилике или ещё где у наемника возникнут проблемы, так пусть сам эти проблемы и решает. Бережливость, конечно, качество хорошее и почтенное, но есть траты, на которые скупиться выходит себе дороже. Вот так у Сережки Яшкина и сменился хозяин.
      Мальчишка почувствовал, что в его судьбе произошла какая-то перемена, когда наемник повел его одного из барака. Только вот что это за перемена, в тот момент угадать было невозможно. А дальше уже и угадывать было не нужно: его просто грубо повалили на землю, туго связали веревками запястья и лодыжки, а затем перекинули через спину лошади, словно мешок. Сережка попытался, было, извернуться и сползти на землю — ему не позволили.
      Так, он и путешествовал весь оставшийся день — переброшенным через лошадиную спину. Когда под вечер караван остановился, и Серёжку сняли с лошади, то он тут же свалился на землю: закружилась голова. В глазах потемнело, заплясали огненные круги. Пока он приходил в себя, никто не обращал на него внимания, но едва Арш заметил, что мальчишка оклемался, тут же распутал ему ноги и погнал к Меро.
      Командир наемников ожидал свою новую собственность для беседы, развалившись на свежей траве в тени липы. С ветвей дерева свисала петля, спешно приготовленная Коддом не для рук — для шеи.
      Яростный взгляд серых глаз юного невольника Меро только порадовал: волчонок явно не смирился со своей участью. Тем лучше. Робкий и покорный раб наемнику был совсем не нужен.
      — Слушай меня внимательно, потому что повторять я не стану. Я купил тебя, и теперь ты принадлежишь мне. Я хочу, чтобы ты знал, каким может быть твоё будущее, и даю тебе возможность выбора. Ты волен выбрать смерть, тогда эта петля — твоя. Ты можешь покориться мне, тогда я отвезу тебя в Толу и продам в школу для гладиаторов. Став гладиатором, ты либо погибнешь, либо заслужишь себе свободу. Конечно, это будет не скоро, через много вёсен, но ничего невозможного в этом нет. Каждый год в Толе обретает свободу около дюжины гладиаторов. И в дюжину раз больше гибнет. Тут всё зависит от тебя. Ну и третий путь: ты можешь попытаться меня обмануть и бежать. Если так, то я поймаю тебя и убью. Но только это будет тяжелая смерть: таких беглецов у нас принято растягивать между вбитыми в землю кольями и вспарывать им животы. Сгоришь ли ты в огне черной лихорадки или сожрут тебя звери — это мне не важно. Теперь ты знаешь всё. Выбирай.
      — Где Анна-Селена?
      — Кто? — удивленно переспросил Меро.
      — Та девочка, что была вместе со мной в караване.
      — Осталась в Альдабре. Она мне не нужна. Итак?
      Размышлять было не над чем. Умирать Серёжка не собирался, а прочие угрозы… Как говорил отец: "Поживём — увидим".
      — Второй путь, — глухо произнес мальчишка.
      — Отлично, — кивнул наемник. — А теперь привыкай вести себя, как подобает рабу. Урок первый: говоря с любым вольным человеком, ты должен добавлять слово «господин». Понял?
      — Понял… господин.
      Этот урок Серёжке дался с огромным трудом. Всё его существо противилось тому, чтобы признать над собой такую власть другого человека. Но сейчас это было необходимо. Чтобы победить силу, которая сейчас была с наемником, необходимо было использовать скрытность и хитрость, хотя ни тем, ни другим раньше Серёжка не славился.
      — Урок второй: меня ты должен называть "господин Меро". Понял?
      — Понял… господин Меро.
      Маленькая пауза перед обращением была уступкой собственной гордости.
      — Третий урок: ты ничего не должен делать без моего позволения. Ты должен выполнять мои приказы со всевозможным стараниям. Ты должен отвечать на мои вопросы ничего не скрывая. Понял?
      — Да… господин Меро.
      — Отлично. Как твоё имя?
      — Сергей… господин Меро.
      — Сколько тебе вёсен?
      — Дюжина… господин Меро.
      — Выглядишь младше. Наверное, мало жрёшь. Ну, это дело поправимое. Потом. А сейчас… Арш, освободи ему руки.
      Пока мальчишка растирал затекшие запястья, Меро продолжал его воспитывать.
      — Каждый вечер я буду обучать тебя драться. Скажу "занятия начались" — значит, начались. Скажу «кончились» — значит, кончились. Если не будешь стараться изо всех сил — спущу шкуру. Ты слишком мал, для того, чтобы попасть в гладиаторскую школу, значит, должен быть лучше тех, кого туда берут. Это ясно?
      — Ясно… господин Меро.
      — Отлично. Арш, дай-ка ему палку. Занятие началось. И теперь — ещё один урок. Во время боя нет рабов и господ. Если хочешь быть настоящим воином — думай в бою только о том, как победить, а не как сберечь свою шкуру. Ты ненавидишь меня, это видно. Что же. во время учебного боя можешь дать волю своей ненависти. Но едва занятие закончится — ты должен стать послушным рабом. Ты меня понял, Сергей?
      — Я тебя понял… Меро.
      Наёмник ухмыльнулся. Нет, забавный ему всё же попался волчонок.
      — Значит так, смотри внимательно и запоминай. Начнем с исходной стойки. Их несколько, но самая распространенная — вот такая…
      Всех этих подробностей Анна-Селена, разумеется, не знала. Весь день она провела в женском невольничьем бараке, забившись, словно мышка, в дальний угол. Там никто её не побеспокоил: обитателям барака хватало и своих забот. Даже то, что она не подходила на раздачу пищи, осталась незамеченным. Неладное она почувствовала под вечер, когда принадлежащий почтенному Кеббану живой товар повели на продажу. Не заметив среди приведенных из мужского барака невольников Сережки, она осмелилась спросить у крутившегося рядом слуги, которого помнила по пути до города:
      — Скажите, где мальчик, который шел рядом со мной, господин? — и, перехватив недоуменный взгляд, торопливо добавила. — Он мой старший брат, господин.
      — Забудь о нём, — равнодушно ответил слуга, снизошедший до общения с маленькой рабыней. В конце концов, не так уж часто его называли господином, чтобы не поощрить такую лесть. — Хозяин его ещё утром продал?
      — Продал, — ахнула Анна-Селена.
      — Ну да, продал. А сейчас и тебя продадут. Всех вас ждет такая судьба, — наставительно произнес слуга, сам бывший рабом Кеббана, и, потеряв интерес к девчонке, отправился по своим делам.
      А оглушенная новым ударом судьбы маленькая вампирочка осталась стоять на месте, пока кто-то из надсмотрщиков грубым толчком в спину не вернул её к действительности.
      Невольничьи торги в Альдабре проходили совсем рядом с бараками. В задние двери сарайчика заводили небольшими партиями предназначенных к продаже рабов, а с фасада перед ним был пристроен небольшой помост, отделенный от внутреннего помещения плотным занавесом. По очереди на него выталкивали рабов, в стоящий рядом купец на все лады расхваливал перед покупателями их достоинства.
      Анну-Селену почтенный Кеббан решил предложить на продажу самой первой. Стоя у занавески, она со страхом вслушивалась в происходящее на помосте, где свой товар продавал пока что другой купец.
      — Девушка из Итлены, семнадцать весен, именем Кара. Умеет ткать, петь и танцевать. Почтенные граждане Альдабры, неужели никому не нужно такое сокровище за жалкую сумму в восемь дюжин ауреусов?
      — Восемь дюжин и два, — услышала Анна-Селена голос из толпы.
      — Восемь дюжин и четыре…
      — И шесть!
      — Девять дюжин!
      — Мало, мало, почтенные жители Альдабры! — громко воскликнул торговец. — Посмотрите на красоту этой девушки. В столице за неё отдадут никак не меньше двух сотен.
      — Вот и тащи её в столицу, если умный такой, — прокричал кто-то из покупателей.
      — Если такое сокровище не нужно никому в славной Альдабре, то я, конечно, отведу её в дальше: в Тырговище, а может — и в столицу. Но неужели нет желающих купить эту девушку здесь и сейчас?
      — Девять дюжин. Я даю за эту девчонку девять дюжин и ни одного золотого больше. А нет — так убирайся.
      — А я добавлю еще пару квадрантов.
      — Почтенные господа, послушайте, какой у неё голос. Ну-ка, пой!
      Кара что-то запела, но голос у девушки дрожал от волнения, и получалось у неё не очень-то здорово.
      — Что она там блеет? — раздраженно крикнул кто-то из покупателей. — Эй, мошенник, хватит испытывать наше терпение.
      — Девять дюжин и два квадранта, — объявил распорядитель торгов. — Продаешь?
      — Продаю, — разочарованно согласился торговец, — Пошлину платит покупатель.
      Прошло несколько томительных минут, показавшихся маленькой вампирочке целой вечностью, затем распорядитель провозгласил:
      — Следующий товар представляет почтенный Кеббан.
      Почтенный Кеббан подтолкнул Анну-Селену к занавеске.
      — Девочка из Плескова, девять весен, — объявил работорговец, едва они вышли на помост. — Можно воспитать отличную комнатную рабыню. Совсем недорого, почтенные господа, совсем недорого…
      Анна-Селена с ужасом вглядывалась в стоящих у помоста людей. Их собралось здесь около четырех десятков, по большей части — солидные мужчины в просторных рубахах темного цвета, богато расшитых золотыми и серебряными позументами, с аккуратно подстриженными бородками. На их фоне резко выделялся дородный черноусый господин с наголо выбритым черепом и в белой рубахе с узорами, вышитыми красными и синими нитями.
      — Эй, почтенный купец, где ты раздобыл этого заморыша? — крик потенциального покупателя заставил Анну-Селену вздрогнуть. Толпа расхохоталась.
      — Ты хочешь, чтобы мы тебе заплатили? — подхватил другой. — Это ты должен нам заплатить, если мы возьмем себе эту мышку. Её, наверное, месяц надо откармливать, прежде чем она работать сможет.
      — Почтенные господа, девочка сильная и здоровая, — улыбнулся купец, отлично знающий правила игры. — Она может работать по дому хоть сейчас. Когда она вырастет, вы сможете продать её за хорошие деньги. А сегодня я отдам её всего за две дюжины ауреусов.
      Неожиданно взгляд девочки упал на носилки, которые четыре обнаженных по пояс раба проносили неподалеку от помоста. Очевидно, слова работорговца привлекли внимания их хозяина. Рабы остановились, поставили носилки наземь. Занавешенная тяжелой темно-красной занавесью дверца отворилась, и из носилок появился… Нет, появилась… Хозяйка, госпожа…
      Высокая, статная женщина в темно-синем широком плаще с откинутым капюшоном, украшенном на правом плече большой золотой брошью с разноцветными камушками не шла, а словно величественно подплывала к помосту. Торговцы почтительно расступались, давая ей дорогу.
      — Ты говоришь, может работать по дому?
      — Да, почтенная домна, — поклонившись, ответил Кеббан чуть подрагивающим голосом. — Она будет отличной домашней рабыней, старательной и послушной.
      — Ты говоришь, две дюжины ауреусов?
      — Для вас, почтенная домна, я готов отдать её и за полторы дюжины.
      Купец никак не мог справиться с волнением, во рту пересохло, голос предательски подрагивал. Конечно, благородную морритскую домну можно было встретить в любом уголке Империи, только вот на торгах в Восьмиградьи, а торговал рабами почтенный Кеббан без малого две дюжины весен, они ему ещё ни разу не встречались. Иное дело в центральных провинциях…
      — Что ж, за полторы дюжины я девочку покупаю.
      — Продано благородной домне Ветилне за полторы дюжины ауреусов, — торопливо провозгласил распорядитель торгов. Писец, сидевший в углу помоста за небольшим столиком, торопливо принялся заполнять бланк свидетельства. Кеббан подтолкнул Анну-Селену к писцу, туда же подошел и распорядитель и поднявшаяся по маленькой лестнице сбоку помоста госпожа, сопровождаемая слугой в длинном и узком светло-сером плаще.
      — Как имя рабыни? — поинтересовался писец, отрывая взгляд от бумаги.
      — Анья, — ответил купец.
      — Ты богатый человек, почтенный Кеббан, и благородная домна наверняка благосклонно примет твой подарок, — ухмыльнулся вдруг писец, отложив перо.
      — О чём ты, почтеннейший?
      — О чём я? О том, что за полторы дюжины ауреусов ты продаешь рабыню, на руке которой золотой перстень гораздо большей стоимости.
      Взоры всех слышавших эту фразу непроизвольно устремились к рукам девочки. И вправду, на указательном пальце правой руки поблескивала толстая полоса золотого кольца.
      — Я кольца не продавал, — взвизгнул купец, охваченный жадностью. Происходящее было для него настолько неожиданным, что он на какое-то время утратил благоразумие.
      Для маленькой вампирочки таинственное превращение кольца Элистри из жалкой медяшки в дорогостоящий золотой перстень было столь же неожиданным, как и для всех остальных. Не понимая, что произошло и к чему это может привести, девочка инстинктивно спрятала руки за спину, обводя столпившихся вокруг испуганным взглядом.
      — Почтенный, ты знаешь закон: всё, что одето на раба переходит в собственность покупателя, если при заключении сделки продавец не заявил иного. Ты промолчал, — заявил распорядитель.
      — Я просто не сразу справился с волнением, — быстро возразил Кеббан. — Слова застряли у меня в горле. Госпожа, умоляю!
      Он повернулся к покупательнице.
      — Ведь вы не ограбите бедного купца, госпожа. Прикажите вернуть мне мой перстень, и я буду прославлять вашу доброту и милосердие по всей империи.
      — Ну-ка, девочка, протяни руку, — потребовала госпожа.
      Словно завороженная, Анна-Селена вытянула вперед правую руку.
      — Ладонью вверх!
      Девочка послушно развернула ладонь. Кольцо оказалось перстнем, надетым на палец камнем внутрь. А камнем оказался довольно крупный сапфир, ограненный в виде двенадцатигранника.
      — Нет, — тонко взвизгнул работорговец. — Не-ет!
      — Стража, взять! — рявкнул распорядитель.
      Кеббан повалился на колени и пополз к покупательнице.
      — Смилуйтесь, госпожа! Я не видел этого кольца у девочки. Я…
      Он схватил полу плаща, пытаясь поцеловать, но госпожа брезгливо оттолкнула купца. Подоспевшие стражники заломили ему руки и потащили за занавеску. Кеббан кричал что-то нечленораздельное:
      — Это не я… Не виноват… Не видел…
      Изо рта на бороду текла слюна, глаза только что не вылезали из орбит и налились кровью. Распорядитель торгов побелел, словно полотно, но присутствия духа не утратил.
      — Благородная домна Ветилна, примите мои извинения за произошедшее. Виновный будет немедленно доставлен префекту для предания справедливой казни. А позаботиться о несчастной девочке лучше вас никто не сможет.
      — Извинения? Ты осмелился торговать морритской домной…
      — Госпожа, на мне нет вины перед Императором и Империей. Я не видел девочку до того момента, как этот негодяй осмелился вывести её на помост. Никто и не мог помыслить, что кто-то осмелится совершить столь гнусный поступок…
      Крепко взяв за руку Анну-Селену, женщина повернулась спиной к распорядителю и пошла прочь, к носилкам. Он продолжал бормотать ей в спину оправдания, но она не обратила на них никакого внимания.
      Маленькая вампирочка, разумеется, уже поняла, что судьба её круто изменилась. Изменилась волшебным образом в самом прямом смысле этого слова. Но что именно произошло, в чём провинился работорговец и что ожидает теперь её саму, девочка совершенно не представляла. Всё происходящее было словно в каком-то тумане. Закружилась голова, совсем так, как бывало с ней когда-то при жизни. В следующее мгновение ноги девочки подкосились, и она беспомощно повисла на руке, за которую её держала знатная женщина. В тот же момент Анну-Селену подхватил на руки слуга в сером плаще, следовавший за госпожой.
      — Шамаш, положи её скорее в носилки, — издалека донесся голос домны Ветилны.
      Происходящее словно было отделено от Анны-Селены толстой прозрачной стеной. Девочка могла и видеть и слышать, но всё, что она видела и слышала, словно происходило где-то далеко-далеко и словно не с ней. И не было сил даже пошевелить рукой или сказать хоть слово.
      Слуга положил девочку на мягкие подушки внутри носилок, госпожа забралась внутрь, задернула занавески. Анна-Селена ещё успела почувствовать, как носилки поднимаются на руках рабов, услышала вдруг ставший неожиданно нежным голос госпожи:
      — Ничего, маленькая, теперь всё будет хорошо, всё дурное уже позади.
      И после этого провалилась в слепящую тьму.
      Ещё не успела благородная домна Ветилна шагнуть в двери своего дома, а слуги уже знали, что госпожа в гневе. Ничего удивительного в этом не было: большинство невольников служили госпоже уже не первую весну и успели до тонкостей выучить её характер и привычки.
      По меркам Империи благородная домна была отнюдь не злой хозяйкой, и рабы в молитвах не забывали благодарить богов, пославших им такую госпожу, но, под горячую руку, Сентея Ветилна могла наказать показавшегося ей нерадивым невольника по всей строгости законов, ничего хорошего виновному не обещавших. Строгость благородная домна вообще очень любила и, в разговорах со своими подругами постоянно сокрушалась о падении нравов и с сожалением вспоминала времена своей далекой молодости, когда небо было голубее, голуби — небеснее, молодежь — почтительнее, а порядки — строже. К счастью, госпожа была твердо уверена, что усердие и прилежание являются неотъемлемой частью и гарантией порядка, и потому всякий, исполняющий свою работу с надлежащим усердием, мог рассчитывать на её благосклонность. Шутка ли, купленной для чистки потолков ящерке-вэйте, помимо прочей пищи в день выдавалось почти пол квига мяса. По мнению многих почтенных горожан кормить вэйту чем-то кроме кухонных помоев было расточительностью, граничащей с безумием, но госпожа Ветилна могла позволить себе не интересоваться мнением почтенных горожан.
      Это для своих крестьян они были почтенными, а для благородной морритской домны — таким же быдлом, как и нечки. Известно, что любой представитель подлого люда мечтает возвыситься над себе подобными и придумывает для этого разнообразные изощренные способы. Так боги устроили этот мир, и это вполне разумно, но с высоты происхождения благородной домны разница между ослом, вэйтой и грязным альдабрцем была слишком уж мала. Для всех троих не служить верой и правдой Императору и господам было противоестественным состоянием, а верную службу, в этом благородная Ветилна была точно уверена, полагалось вознаграждать.
      В общем, все в доме хозяйку одновременно боялись и боготворили, и никто не взялся бы сказать, какое чувство было сильнее. Возможно, одно преобладало над другим в зависимости от внешних обстоятельств. В таком случае, в тот момент, когда домна Ветилна вернулась с торжища, в доме властвовал страх. Впрочем, сама госпожа была слишком занята, чтобы обратить на это внимание.
      — Шамаш, перенеси несчастную девочку в малую спальню. Слакит, немедленно застели там кровать!
      — Бегу, госпожа!
      — Фрин, быстро приготовь миску теплого мясного бульона и чашку теплого молока. Кейд, Ловра, Рия, что вы толпитесь, марш с глаз моих!
      Повторять это приказание не потребовалось. Зато в коридоре появился управитель по имени Шамаш с бесчувственной девочкой на руках.
      — Госпожа, не надо ли позвать за лекарем?
      — Откуда в этой дыре возьмутся приличные лекари? Здесь можно найти только коновалов, да и то, им бы я не доверила ни одну из лошадей моего покойного супруга. Положи девочку в спальне, я сама послежу за ней.
      — Как будет угодно госпоже.
      — Ветилна, что происходит?
      По коридору, слепо щурясь и тяжело опираясь на палку, плелась морщинистая старуха. Седые нечесаные волосы космами падали на плечи.
      — Домна Лафисса, пройди к себе, — досадливо морщась, но соблюдая этикет, попросила домна Ветилна. Старуха была матерью её покойного супруга и после смерти сына осталась доживать свои вёсны у снохи — её здоровье не позволяло совершить путешествие до Моры — даже на корабле или в носилках. Она по дому-то передвигалась с большим трудом. — Я тебе потом всё расскажу.
      Старая женщина неловко остановилась и беспомощно захлопала невидящими глазами.
      — Потом? Да, конечно… Но что же творится?
      Понять её было непросто: домна Лафисса отчаянно шепелявила, поскольку за долгие семьдесят три весны растеряла все зубы. Но домна Ветилна её речь отлично разбирала.
      — Домна Лафисса, пройди в свои комнаты, — терпеливо повторила она. — Я потом приду и всё тебе расскажу. А сейчас не надо меня отвлекать, я очень занята.
      — Да, да, конечно, — забормотала старушка, неловко поворачиваясь. — Я пойду к себе, ты мне потом всё расскажешь…
      — Ловра, проводи госпожу в её комнату.
      Рабыня, которой минуту назад было приказано исчезнуть, тотчас вынырнула откуда-то из недр коридора и почтительно подхватила старушку под левую руку. Хозяйка же прошествовала в малую спальню, где слуги уже уложили в постель несчастную девочку.
      — Госпожа, если мне будет позволено, то я посижу с юной госпожой, пока она не проснётся.
      Благородная домна бросила изумленный взгляд на посмевшую заговорить с ней вэйту. Ящерка, как и подобает нечке, занимала самое низкое положение среди слуг и не осмеливалась обращать на себя внимание.
      — Ты?
      — Если госпоже будет угодно… Я умею ухаживать за больными…
      — Умеешь? Где же ты этому научилась?
      Вэйта часто заморгала, что служило признаком крайней растерянности, но благородная домна не имела представления о том, что бы это могло значить.
      — У прежних хозяев, госпожа.
      — Ты куплена, чтобы чистить потолки и очаги, Рия, — назидательно заметила домна Ветилна. — Но, если ты сделала свою работу на сегодня…
      — Да, госпожа, я всё уже сделала…
      — Хорошо, ты можешь посидеть с молодой госпожой.
      — Я благодарю мою госпожу, — вэйта склонилась в грациозном поклоне.
      Первое, что увидела Анна-Селена, когда сознание вернулось к ней, были глаза. Два огромных золотистых глаза, казалось, испускали невидимые лучи, пронзавшие девочку насквозь.
      Вслед за этим она рассмотрела и хозяйку глаз — крупную тёмно-зеленую ящерицу, сидевшую у кровати.
      — Ты кто? — удивлённо спросила девочка.
      — Я — Рия, — ответила ящерица, ничуть не удивившись вопросу. Голос у неё был немного глуховат, но совсем не напоминал Анне-Селене шипение, которое издавали ящерицы, знакомые ей по курсу биологии. — Как ты себя чувствуешь, маленькая неживая?
      — А где я нахожусь?
      Девочка с удивлением оглядела комнату. Высокий потолок скрывался во мраке. Стены были покрыты фресками с изображением цветов и птиц, наверное, яркими, но казавшихся тусклыми из-за окутывавшего комнату полумрака. Свет проникал только через дверной проём, находившийся как раз за спиной ящерицы по имени Рия.
      — Ты в доме благородной домны Ветилны.
      — А почему ты назвала меня неживой?
      Этот вопрос надо было задать сразу, но маленькая вампирочка, изумленная происходящим, не успела отреагировать.
      Странная ящерица быстро заморгала своими золотистыми глазищами.
      — Я чувствую, что живое и что неживое, маленькая госпожа. Но ты не волнуйся, Рия никому не скажет о том, что ты — не живая.
      — Вот как? А почему?
      — Люди ненавидят тех, кто не люди. Они убивают всех — и виноватых и невиновных. Если я скажу госпоже, что ты — не живая, то придут инквизиторы. Они сначала убьют тебя, а потом, наверное, меня.
      — За что — тебя? — изумилась Анна-Селена.
      — За то, что я — не человек.
      На несколько мгновений недоуменные взгляды вампирочки и вэйты встретились.
      — А что же делать? — тихо спросила девочка.
      — Госпожа не догадается, что ты — не живая. Она считает, что ты — благородная домна, которую разбойники украли и продали в рабство.
      Ну, да… Конечно… При этих словах ящерицы девочка вспомнила всё. Торги. Появление госпожи. Собственную продажу. Превращение кольца.
      Девочка торопливо глянула на правую руку — кольцо Элистри было на своём месте. И снова в виде перстня с граненым сапфиром.
      — А слуги?
      — Слуги тоже не о чём не догадаются. В доме госпоже кроме меня прислуживают только люди. К тому же, все они и горожане. Они ничего не знают о не живых, кроме старых сказок.
      — А ты — знаешь?
      — Я — знаю.
      — Откуда?
      Наверное, если бы ящерица умела улыбаться, то она бы улыбнулась до ушей.
      — Мой дед — шаман нашего племени. И его отец был шаман. И отец его отца. Издавна мои предки поклонялись богам нашего племени, а боги в ответ давали нам знания.
      — Интересно, что же это были за боги?
      — Наши боги — это драконы!
      — Драконы?! - удивленно-восхищенно переспросила девочка. — А ты мне расскажешь о них?
      — Если ты захочешь. А сейчас, извини, я должна сообщить госпоже, что ты пришла в себя.
      Быстрым движением ящерка выскользнула из комнаты. Анна-Селена успела только разглядеть, как мелькнули длинные чёрные полосы на её вовсе не тёмной, а золотисто-зелёной спине.

       Как его занесло на это незнакомое кладбище, Балис уже не помнил. Бывает ведь такое: идет себе человек, погруженный в свои думы, идет, ничего не замечает, а потом раз — поднимает голову, и видит, что забрел незнамо куда.
       В этот раз "незнамо куда" приняло облик старого кладбища. Не заброшенного, с растрескавшимися надгробиями, на которых невозможно прочитать надписи, с давно пропавшими куда-то решетчатыми оградками, с поваленными и погнутыми крестами и расплывшимися холмиками могил, нет. Могилы были ухоженные: большинство из них тщательно расчищены от палой листвы, на многих лежали цветы, порой — совсем свежие, кусты были аккуратно подрезаны, а ограды — покрашены. И все же явственно чувствовалась здесь печать времени: памятники стояли неуловимо старомодные, такие как во времена Балисова детства. Совсем не видно было крестов, которые в конце восьмидесятых сначала робко, в глубине, подальше от начальственных глаз, а затем уж и совсем не таясь, вновь стали появляться над последними пристанищами граждан Советского Союза. Времена обязательного атеизма уходили в прошлое, но на этом кладбище время словно когда-то остановилось и так и не смогло двинуться дальше.
       Он внимательно осмотрелся, стараясь определить, где находится выход, и уловил какое-то движение среди надгробий. А через мгновение метрах в сорока среди памятников поднялся какой-то человек в гротескной восточной одежде — намотанная на голову темно-зеленая чалма, халат в желто-сиреневую полоску… Длинная борода чуть ли не до пояса… Выпученные глаза, раскрытый, словно в крике, рот… И автомат, такой знакомый автомат Калашникова, в руках.
       Раздумывать было некогда. Гаяускас прыгнул в узкий проход между могилами. И тут же в уши ударил грохот выстрелов, свист пуль, их щелчки по камням обелисков. Карикатурный моджахед выпустил никак не меньше трети рожка, наверное, стрелял в первый или второй раз в жизни. Вскинув свой автомат к плечу и поставив его на стрельбу очередями, Балис осторожно присел на колено, внимательно вглядываясь в ту сторону, откуда прилетели пули. Некогда было даже удивляться, откуда вдруг у него взялось оружие, уж чего-чего, а прогулок по городу с автоматом за спиной за ним никогда не водилось. Вот мелькнула среди могил зеленая чалма… Капитан резко выпрямился, и в тот момент, когда в прицеле мелькнул халат убийцы, нажал на спусковой крючок. Короткая очередь в три патрона и тут же снова вниз. Успевая при этом заметить, как переваливается через ограду и кулем падает на могилу пробитое пулями тело.
       Как всегда в таких случаях, время тянулось мучительно долго. До боли в глазах Балис вглядывался в каменные надгробия, пытаясь уловить среди них какое-нибудь движение. Он был почти уверен, что враг мертв, но в бою «почти» — не считается. И выживает в бою тот, кто до самого конца не теряет концентрацию. Это не в футбол играть, где расплата за секундную невнимательность — всего лишь пропущенный мяч. В бою за это платят жизнью.
       Но и вечно сидеть в укрытии тоже нельзя. Гаяускас медленно начал подниматься, готовый в любой момент снова распластаться на земле. Однако, этого не потребовалось: никакого движения среди могил не было видно.
       Теперь можно было бы и начать удивляться: что это за кладбище, что за человек, но капитану хотелось сначала покинуть это странное место, а уж потом рассуждать. По-прежнему то и дело оглядываясь по сторонам, он вышел на аллею и тут же краем глаза уловил движение, на этот раз — слева от себя. Стоя среди могил поднимал винтовку М-16 ("А вторую", укороченную, с телескопическим прикладом, которую Балис видел только на фотографиях) мужчина в камуфляжной форме с аршинной надписью US Army на правом нагрудном кармане и в черных очках. Почему-то бросилась в глаза его борода — не длинная, как у первого, а аккуратно подстриженная и немного вьющаяся.
       Чем дальше, тем больше ситуация напоминала дешевый боевик, автор которого использует штамп за штампом, не заботясь ни о правдоподобности, ни о логике. Но вот умирать, даже как в дешевом боевике Балису не хотелось. Он упал назад, успев в падении повернуться влево и выпустить в сторону бородача короткую очередь. Почти в то же мгновение заработала и автоматическая винтовка незнакомца, и по тому, что пули над головой так и не просвистели, а там, где мгновение назад стоял этот человек, полетели вниз срезанные пулями ветки тополей и берез, капитан Гаяускас понял, что и в этого он тоже попал.
       С кладбища следовало немедленно выбираться. Пригнувшись, он бросился бежать по узкой земляной полосе между асфальтовой аллеей и шеренгами могил к ближайшему большому дереву — высокой, толстой березе. Нога запнулась о железный прут, наполовину выломанный из ограды и отогнутый каким-то идиотом почти до самой земли. Балис не сумел удержать равновесие и полетел на землю вниз лицом. Сгруппировавшись, выбросил вперед руки, чтобы перейти в кувырок, но почему-то не получилось: влажная темная земля мелькнула у самых глаз, так, что он мог различить каждую травинку. Потом должен был последовать удар, но его не произошло: Балис проснулся.
      Он лежал в хижине в изонистском приюте, который про себя называл монастырем. На улице еще не рассвело, немного света давали тлеющие в кострище угли. Остальные его спутники крепко спали, если не считать Наромарта, который по своему обыкновению, сидел, привалившись к стене, закутанный в плащ — так, что невозможно было понять: спит темный эльф, или просто придается размышлениям.
      Гаяускас откинул покрывало и начал обуваться. Наромарт шевельнулся, давая понять, что он бодрствует. Прихватив автомат, капитан прошел к выходу, отодвинул полог. На мгновение задержался в дверном проёме, приглашающе кивнув целителю. Тот вышел вслед за офицером.
      — Что-то случилось? — тихо спросил эльф, когда они вышли во двор.
      — Не знаю. Вроде бы все тихо, но…
      — Но…
      — Я опять видел странный сон. И я чувствую беспокойство.
      — Беспокойство? Может, ты переживаешь за похищенных детей?
      Балис досадливо поморщился.
      — Нет, не то… Разумеется, я за них волнуюсь, но это совершенно другое чувство. Оно было у меня только два раза: перед тем, как убили мою семью, и перед тем, как… Перед тем, как я очутился на Дороге. И вот теперь я снова чувствую какую-то опасность. Словно она подбирается ко мне… Ко всем нам…
      — К таким предчувствиям следует относиться внимательно, — серьезно произнес Наромарт. — Но, с другой стороны, прямо сейчас нам ничего вроде не угрожает. Давно у тебя это чувство?
      — Вчера вечером всё было нормально. А сейчас возникло, когда проснулся.
      — Так, а перед этим был странный сон… Расскажешь?
      — А чего скрывать? Снилось, что я забрел на какое-то незнакомое кладбище. Ни единой живой души, одни могилы. И вдруг появляется какой-то душман и начинает в меня палить…
      — Кто появляется?
      — Как тебе объяснить? В своём мире я участвовал в войне. Наших врагов называли «душманы». Кажется, это слово означает бандит на одном из местных языков… Не знаю точно, я там был-то всего ничего…
      — Будем надеяться, что эти подробности не важны. Итак, неожиданно появляется твой враг и…
      — И убить пытается… У меня вдруг вот эта игрушка оказывается, — Гаяускас потряс автоматом, — справился я с ним, а там еще один чудик с другой стороны выскакивает. Я и его положил — и проснулся.
      — Напрашивается такое продолжение: проснулся — а вокруг идет битва. Но вокруг — тишина. Значит, битва ещё не началась.
      — Или её не будет…
      — Мне кажется, что предчувствие тебя не обманывает. Слишком хорошо оно ложится на сон.
      — Предлагаешь устроить боевую тревогу? — усмехнулся Балис.
      — Рановато, — Наромарт то ли не понял иронии, то ли не обратил на неё внимание. — Сначала надо провести разведку.
      Он глянул на чуть начинающее светлеть на востоке небо.
      — Примерно четверть часа у меня есть. Полетаю.
      — Господин!
      Мгновенно просыпаться Валерий Кудон научился еще в далекие времена юности.
      — Что?
      — Звезды Серпа начинают клониться к земле, господин! Вы приказали будить вас, когда это произойдёт.
      Значит, примерно четыре часа, как наступили новые сутки. Итак, всё происходит по заранее намеченному плану. Четверть часа на свертывание лагеря, час на дорогу, четверть — на непредвиденные задержки… До рассвета час с небольшим, они должны начать атаку как только станет светло.
      — Общий подъем. Скомандовать тихо, без труб. Дюжина Пульхерия снимает шатры, Лонгина и Линория — срывают вал.
      — Да, господин!
      Верный традициям армии, Кудон на каждом ночлеге, который выпадал вдали от жилья, приказывал строить укрепленный лагерь, хотя, имея под рукой всего лишь три дюжины солдат, имел право этого и не делать.
      Легионер покинул палатку, чтобы передать приказание, а командир поспешил надеть обмундирование.
      Валерию Кудону исполнилось двадцать две весны, и дюжину из них он провел на военной службе божественному Императору Кайлу, да будет долгим его правление. Сначала в легких вспомогательных войсках, основную массу которых и составляют подростки, затем в пятнадцать весен он стал легионером, а когда ему исполнилось две дюжины — додеканом. Дважды его награждали за храбрость: кленовым венком и фалерой, а последние две весны младший центурион сделал его своим оптием. И вот теперь выполнение этого самостоятельного задания должно было открыть ему путь к новому повышению: должности младшего центуриона в родном Двадцать десятом Торопийском легионе.
      Покончив с одеванием, Кудон вышел на свежий воздух. Работа кипела вовсю: легионеры разбирали частокол на вершине окружавшего лагерь земляного вала и уже начали срывать сам вал, сбрасывая землю в вырытый перед валом ров. Из соседней палатки выбрался младший из инквизиторов, отец Коглер, совсем еще юноша, едва-едва начавший бриться.
      — Доброго утра, командир Кудон! Да будут боги благословенны к нам и да помогут они уничтожить это гнездо нечестивой изонистской ереси, — приветствовал он командира отряда.
      — Да сбудутся ваши молитвы, отец, во благо Императора, — сухо ответил Валерий.
      То, что его подразделение было усилено двумя инквизиторами и магом, имело как свои достоинства, так и недостатки. Боевая мощь, конечно, заметно возрастала. Инквизиторы, как и благородные лагаты, имели право на ношение длинных мечей, чем оба воинствующих отца и воспользовались. А уж то, что железные доспехи намного прочнее бронзовых, знал каждый солдат. У отца Коглера доспехи состояли из железных блях, нашитых на кожаную безрукавку наподобие рыбьей чешуи и кожаной шапки, укрепленной изнутри железными пластинами. У старшего инквизитора, отца Кокрмента на кожаную основу были нашиты густо натекающие одно на другое железные кольца, защищая все тело и руки до локтей, а длинный подол кольчуги закрывал ноги до середины бедер. Дополнительной защитой были такой же колпак на голову и перчатки для рук. Валерий не мог не задавать себе вопроса, смог бы он справиться с инквизитором один на один и всякий раз вынужден был давать на него неутешительный ответ. И доспехи, и оружие отца Кокрмента превосходили снаряжение оптия (разве что вместо большого тяжелого щита легионеров у инквизиторов были щиты чуть ли не втрое меньшие, но зато железные), надеяться можно было только на свое мастерство. Но, посмотрев на то, как вечерами воинствующие отцы упражняются с оружием, Кудон вынужден был признать, что мечи у них не только чтобы крестьянам да слугам почтение внушать.
      Что же касается мага, то в рукопашной схватке его наверняка можно было убить первым же ударом, но для этого сначала к нему нужно было подойти. Военному же магу, чтобы уничтожить своего врага, подходить вплотную совсем не требовалось.
      В общем, все это было замечательно, но, как говорят, и на Ралиосе, бывают пятна. Хотя, если разобраться, то кто их видел? Но одно дело командовать боевыми легионерами, которые беспрекословно подчиняются приказам и готовы в случае необходимости без колебаний умереть за Императора Кайла и державу. И совсем другое — руководить инквизиторами, которые всегда себе на уме, и магом, который и вовсе ни дня не нюхал военной жизни. Оптию все время приходилось быть настороже в ожидании неприятностей, но, слава богам, инквизиторы и маг проблем ему пока что не создавали. Обращались к нему холодно-почтительно и выполняли все его распоряжения. Еще бы не выполняли, если командиром этой экспедиции Кудона назначил не старший центурион и даже не трибун, а сам наместник Императора в Торопии. Ну, разве что из-за мага пришлось держать более низкий темп на марше, да нагрузить на легионеров его поклажу. Впрочем, будучи человеком опытным и острожным, Валерий не торопился вздыхать с облегчением: поход еще не закончен, мало ли что их ожидает впереди.
      Да вот, пожалуйста, лагерь уже почти свернут, а чародей на службе Императора Ланарвалий Петруций с сонным видом хлопает глазами и время от времени зевает с риском вывихнуть челюсть.
      — Господин Ланарвалий, мы сейчас выступаем. Я бы хотел, чтобы ты в любой момент мог оказать нам магическую помощь, для которой тебя сюда послали.
      — Не беспокойтесь, командир Валерий, я всегда готов исполнить свой долг, — подавил зевок колдун.
      Хорошо бы, если б так…
      — В таком случае, после построения займите свое место в походном порядке. Рядом с отцами-инквизиторами.
      Как и подавляющее большинство легионеров, Валерий не уважал ни инквизиторов, ни магов. Первых — за то, что претендовали, пусть и не очень явно, на некоторую независимость от Императора. Боги, они, конечно, боги, но на земле есть только один властелин — Император Кайл, да будут долгими дни его жизни. Во всяком случае — на земле Моры. А инквизиторы — всего лишь слуги богов, и по отношению к Императору должны вести себя с надлежащим почтением.
      Ну а маги… Непонятное всегда заставляет быть настороже. Если знаешь, что кто-то в любой момент может нанести тебе смертельный удар, да еще так, что ты поймешь, что тебя убивают, когда уже поздно будет что-то делать, то хорошему расположению духа это явно не способствует. Самый хороший маг — это мертвый маг. А если он все-таки живой, то лучше держаться от него подальше.
      Но уж если представляется случай досадить и тем и другим одновременно, то грех его упускать. О том, что инквизиторы ненавидят магов, а маги — инквизиторов, в Империи знал любой ребенок. Отчасти именно поэтому оптий при первой же возможности пытался поставить их как можно ближе друг к другу. Пусть потихоньку позлятся, им полезно. А упрекнуть Кудона им не в чем: попробуй, докажи, что командир имел в мыслях хоть что-то, кроме обеспечения безопасности вверенных ему персон.
      — Господин, палатки собраны, — погруженный в свои думы Валерий и не заметил, как подошел додекан Пульхерий.
      — Хорошо. Строй свою дюжину.
      Частокол уже был полностью разобран и частично увязан за спинами солдат, а частично сломан и заброшен в кусты. Легионеры заканчивали закапывать ров. Еще минута-другая и лагерь окончательно будет срыт.
      А дюжина Пульхерия уже выстроилась напротив оптия, плечом к плечу. За спиной поверх вещмешков — тяжелые большие щиты с медной окантовкой. На правом бедре — ножны с короткими мечами, в правой руке легкий пилум, в левой — тяжелый. Медные панцири-сегментаты защищают тела, медные же шлемы с высокими гребнями — головы. У Пульхерия на шлеме небольшой султан из конского волоса — знак того, что он командует дюжиной. У самого Кудона султан втрое толще — как и положено центуриону. И еще Кудону не полагалось пилумов, зато на поясе был подвешен короткий жезл для наказания нерадивых воинов. Впрочем, за все время похода ему пришлось пускать жезл в дело всего один раз: в горы были отправлены не зеленые новобранцы, а опытные воины, знающие дисциплину.
      Между тем дюжины Лонгина и Линория завершили уничтожение укреплений и встали в строй, образовав вторую и третью шеренги.
      — Легионеры! — негромко, но четко обратился Валерий Кудон к стоящим напротив него воинам. — Я веду вас в бой. В бой против врага, осмелившегося нарушить волю Императора Кайла. Слава Императору!
      На последних словах он немного повысил голос и ударил себя кулаком в грудь — туда, где под медным панцирем билось сердце.
      — Слава Императору! — легионеры, как один, повторили возглас и жест своего командира.
      — Один Император! И все в Империи принадлежит ему. Его воля — закон. Все, кто дерзнет противиться ей, да будут уничтожены. Слава Императору!
      — Слава Императору!
      — Мы — воины Императора! Мы — его меч, который должен покарать бунтовщиков. Если надо — погибнем ради Императора, но исполним его повеление. Слава Императору!
      — Слава Императору! — в третий раз откликнулись легионеры.
      — Слушать приказ! Тех, кто окажет сопротивление, можете убивать. Тех, кто сдается на милость, берите живыми. После боя передадите их отцам инквизиторам. А сейчас отец Кокрмент благословит вас на эту битву.
      Инквизитор Пламени выступил вперед. Даже в слабом свете звезд и лун оптий видел довольную улыбку на его лице: инквизиторы отличались изрядным тщеславием и любили быть в центре внимания. Эх, будь бы сейчас в отряде адепт Ренса, никто бы об инквизиторе и не вспомнил, но к каждым трем дюжинам своего жреца не приставишь. Пусть уж хоть инквизитор благословляет, как известно, в длинном походе и коза — тоже баба… Хотя, из тех, кто так говорит, козу в этом плане использовал едва ли один из сотни: вопреки слухам, которые ходили среди гражданских, в легионах подобное не только не поощрялось, а прямо презиралось.
      — Именем Ренса, бога сражений, благословляю вас, славные воины, на этот бой. Да будет с вами удача и успех. Бейтесь смело и мужественно, и Ренс прибудет с вами и дарует победу.
      Инквизитор умолк и отступил на шаг назад.
      — Дюжина Пульхерия идет первой, дюжина Лонгина — второй, дюжина Линория — замыкает. Отцы инквизиторы и чародей идут между дюжинами Лонгина и Линория. Штурмовые бревна несет дюжина Линория. Напра-во! Походным порядком за мной — марш!
      До оплота изонистов можно было добраться совсем скрытно, не выходя из леса, но Кудон посчитал это излишним. Прячущиеся в горной долине неправоверующие были не тем противником, который ночью расставляет вокруг лагеря патрули и дозоры. У них, наверное, и народа-то для этого не наберётся. А если и наберётся, то что это за народ? Сволочь, разношерстная публика, набранная с рощи по сосенке. Не хотел бы сам Кудон спать в том лагере, который охраняют такие дозорные. Слишком легко раз проснуться ночью — уже без головы или с мечом в брюхе.
      В общем, не мудрствуя лукаво, оптий кратчайшим путем вывел своих воинов к реке и повел их вдоль потока. Это гораздо быстрее и удобнее, чем в лесу спотыкаться о корни и биться лбом о ветви. Время половодья уже давно минуло, и между водой и зарослями орешника образовалась широкая полоса, усыпанная крупной галькой, по которой и двигались легионеры. Мерное журчание воды, изредка прерываемое всплеском крупной рыбины, заглушало стук деревянных подошв калиг о камни. Погода, слава богам, благоприятствовала походу: пелена высоких облаков была не густой, и свет Умбриэля и убывающей Иво пробивался сквозь нее, давая людям возможность видеть свой путь. Ветер то стихал, то принимался шуметь в кронах деревьев и трепать султаны на шлемах Валерия и его додеканов.
      Так в полном молчании они шли около часа. Умбриэль скрылся за горами, зато просветлело небо на западе: всходил Ралиос. Наконец, они добрались до границы леса, за которой поднимался пологий холм, а на его вершине темнели стены обители изонистов — каменные, высотой чуть меньше семи песов. Сейчас, в темноте, они казались даже выше, но вчера, во время разведки Валерий имел возможность точно оценить их высоту. И приказал делать штурмовые бревна длиною в десять песов. Самые простые штурмовые бревна — затесать на стволе одну плоскую сторону, да набить через каждый пес на неё по поперечной планке — для опоры стопы. Два таких бревна сейчас несли на своих плечах вместе с пилумами воины дюжины Линория. Большего и не нужно, не крепость штурмовать собрались. Но и излишнего благодушия Кудон себе тоже не позволял, он собирался воевать с изонистами по всем правилам. И сейчас, остановив отряд, он подозвал к себе додекана Линория и инквизиторов.
      — Линорий, ты возьмешь свою дюжину и скрытно, по лесу обогнешь холм. Когда услышишь наши крики — нападай на убежище с тыла, через стену. Если увидишь бой — атакуй ближайших врагов. Если боя нет — проверяй ближайшие хижины, по три человека на каждую.
      — Будет исполнено.
      — Отец Кокрмент, не соблаговолишь ли ты отпустить с додеканом Линорием отца Коглера?
      — Это еще зачем? — нахмурился старший инквизитор.
      — Чтобы придать отряду большую силу и уверенность.
      Кокрменту явно не хотелось отпускать от себя юношу, но просьба была произнесена с надлежащей почтительностью, и повода, чтобы отказать Валерию, найти было трудно.
      — Слишком много церемоний с этими негодяями, — проворчал инквизитор. — Командир Валерий, ты же не крепость осаждаешь. Слышишь, — он махнул рукой в сторону холма, с которого не доносилось ни звука, — они же все спят. Давайте просто подойдем, маг откроет ворота — и все, они у нас в руках.
      — Отец Кокрмент, я командую этим походом. Я исполняю приказание наместника так, как подсказывает мой опыт, и несу за это перед ним полную ответственность. Если ты не согласен отпустить отца Коглера…
      — Я согласен, — прервал его инквизитор. — Ступай с додеканом Линорием, брат Коглер, и да пребудут с тобой боги.
      А потом, когда додекан и младший инквизитор отошли, добавил:
      — И да помогут боги тебе, оптий, ибо, если ты не выполнишь это поручение…
      — Я служу Императору, и он волен судить меня в любой момент, — холодно прервал его Кудон, возвращаясь к отдыхающим легионерам. — А сейчас мы обсудим, как будут действовать при штурме основные силы. Пульхерий, Лонгин, Ланарвалий, следуйте за мной.
      Два додекана и маг послушно отошли в сторону вслед за своим командиром и инквизитором.
      — Выступаем по моему сигналу, — излагал свой план оптий. — Быстрым шагом, двумя шеренгами. Сначала — дюжина Пульхерия, следом — дюжина Лонгина. Пульхерий, выдели двух человек, которые должны в случае, если нас атакуют со стены, прикрыть своими щитами мага. Ланарвалий, ты идешь рядом с теми воинами, которых укажет тебе додекан Пульхерий. Так, чтобы строй был между тобой и стеной. Понятно?
      — Да, оптий, я тебя понял, — кивнул маг.
      — Отлично. Если кто-то появится на стене — воины Лонгина кидают пилумы, воины Пульхерия могут делать это только тогда, когда все пилумы у дюжины Лонгина кончатся. Когда мы подойдем к воротам, ты их отомкнешь. Первой входит дюжина Пульхерия. Не вбегать, сломя голову. Войти осторожно, осмотреться, если за воротами нет ловушки — тогда уже врываемся внутрь. Следом за людьми Пульхерия входим я, отец Кокрмент и Ланарвалий. За нами — дюжина Лонгина. Если кто-то пытается сопротивляться — уничтожайте. Если мы войдем незамеченными, то блокируйте жилища. По три человека у входа. Внутрь входить только по моей команде, пилумы оставить снаружи, если что — использовать гладии. Всё ясно? Есть вопросы?
      Вопросов ни у кого не было.
      — Тогда додеканам довести приказания до солдат. Ждать моего сигнала. Всё!
      Резким взмахом руки он отпустил подчиненных, а сам подошел к журчащему потоку, зачерпнул в ладони холодную чистую воду и умыл лицо. Надо было выдержать несколько долгих томительных минут, пока дюжина Линория пробирается в обход холма через буковый лес и заросли орешника и ежевики. Оптий задумчиво подтолкнул калигой камушек, тот свалился в речку и, коротко булькнув, ушел на дно.
      Кажется, ему было немного жаль тех, кто сейчас безмятежно спал на вершине холма. Конечно, они преступники, которых надлежит предать справедливому имперскому суду, но… Император милосерден, суд мог бы сохранить им жизнь. А вот легионеры тех, кто окажет сопротивление, щадить не станут. Не станет щадить их и сам Валерий. Законы войны предельно ясны: тот, кто противостоит легионеру с оружием в руках — враг, а враг должен быть уничтожен. Но все же жаль. Валерий давно потерял счет тем, кого убил своей рукой, тем более не помнил тех, кого убили его люди. Но раньше это были те, кто по своей воле избрали путь воина, а сейчас против него могли оказаться мирные люди, взявшие оружие в руки впервые в жизни.
      Край Ралиоса появился над горными вершинами. В долину хлынул свет. Кудон подтолкнул в реку еще один камень — вода сомкнулась и над ним. Хватит мучаться. Тех, кто на холме, никто не понуждал к принятию ложной веры, и теперь им придется за это ответить. Тех, кто не окажет сопротивления, он передаст инквизиторам для передачи справедливому суду. Ну, а те, кто посмеют сопротивляться… Судить их души будет мрачный Аэлис…
      Он резко развернулся и решительным шагом направился к солдатам. Те без команды вскочили на ноги и торопливо строились в две шеренги.
      — Боевой порядок принять! — скомандовал оптий.
      По шеренгам прошло шевеление: легионеры вытаскивали укрепленные за спиной на кожаных ремнях большие щиты, и брали их вместе с тяжелыми пилумами в левую руку. В правой полагалось держать легкие пилумы, которые кидались во врагов в первую очередь.
      — К воротам укрепления быстрым шагом… марш!
      — "Пора просыпаться!"
      Битый разлепил глаза — в хижине было совсем темно.
      — "Разве Ралиос уже взошел?"
      — "Взойдет совсем скоро".
      — "Ну, так и разбудило бы меня совсем скоро…" — недовольно подумал Воин Храма Изона.
      — "Извини, но я беспокоюсь, что в долине что-то неладно".
      Сон мигом исчез прочь. Битый рывком сел на ложе, отбрасывая одеяло, и потянулся за штанами. Стражу Врат просто так ничего не мерещится. Если он считает, что в долине что-то случилось — значит, и впрямь что-то произошло. Разум, способный проникнуть в мозги любого существа на пол-лины вокруг, просто не способен поднять ложную тревогу.
      — "Что именно неладно?"
      — "Я само не понимаю. Я не чувствую никакого присутствия чужаков, но все мелкие животные от реки уходят вглубь рощи. Мне кажется, они чем-то напуганы, чуют какую-то опасность".
      — "И поблизости нет никого поумнее, способного дать более понятную мысль?"
      — "Увы! Все более разумные слишком далеко, я не могу призвать их. Конечно, я могло бы воспользоваться лошадями, их разума должно хватить, чтобы понять, что происходит. Но чинить ворота конюшни потом придется тебе…"
      — "Обойдемся без этого", — воин уже надел штаны и рубаху, натянул кожаные чувяки, набросил сверху опочку: жилетку-безрукавку из бараньей кожи шерстью внутрь, и, прихватив малый цеп, вышел из хижины.
      На дворе уже начало светать. В тонкой белесой пленке облаков, затянувшей небо, то тут, то там зияли разрывы, сквозь которые лился свет крупных звезд. Над восточными отрогами гор уже появилась верхняя часть багрового (как всегда на восходе) диска Ралиоса. Вдохнув полной грудью свежий утренний воздух, Битый направился к смотровой площадке над воротами приюта.
      Обойдя молельню, он с удивлением обнаружил, что не один бодрствует в столь ранний час. Высокорослый воин Балис топтался у входа в хижину, в которой жил Йеми со своими спутниками. А на плече у него висело то самое странное ольмарское оружие. С чего бы это?
      — "Ты почему мне ничего не сказало про пробудившихся путников?" — недоуменно поинтересовался Битый у Стража.
      — "Ты же знаешь, что я не могу войти в разум тех, кто принят убежищем, если меня не призывают. А хотелось бы. Его друг сейчас летает над окрестностями и, наверняка, видит всё, что происходит".
      — "Друг? Летает?"
      — "Да, тот, кого зовут Наромартом".
      На душе у Воина Храма становилось всё тревожнее. Чем необычнее существа приходят просить помощи в приют, тем крупнее у них неприятности. Взять вот Гручо. Обыкновенный душегуб: убийца и насильник. Ну и кто за ним охотиться будет? Городская стража, да родственники погибших, чтобы виселицу заменить чем-нибудь более основательным. А вот у летающего нечки враги должны быть намного могущественнее. Вполне возможно, что сам приют их не интересует, им надо только добраться до этой странной компании. Но раз что-то оказалось под ногами — растопчут и не заметят.
      Нет, конечно, он, Битый, выполнит свой долг до конца и будет защищать приют и находящихся в нём от любой опасности до последней возможности, но до чего же не хочется рисковать своей жизнью на чужой войне…
      С этими невеселыми мыслями он добрел до хижины ольмарцев.
      — Утро доброе, Балис. Что это в такую рань поднялся?
      — И тебе того же, уважаемый. Не спится вот, кошмары что-то мучают.
      — Надо же, кошмары, — усмехнулся изонист. — Давненько уж я о таком не слышал. Здесь, в горах, место спокойное, воздух чистый. Сон у всех крепкий, словно у детишек.
      Балис развел руками.
      — Вот, однако, не спится — и всё тут. Я так переволновался, что даже попросил Наромарта посмотреть, нет ли чего подозрительного в округе.
      — И как?
      — Не знаю. Сейчас вернется, расскажет.
      — Уже вернулся, — черный эльф шагнул к ним из-за хижины. — И у меня плохие вести. К воротам спешит отряд воинов. Два-три десятка.
      — Проклятье! — Битого всего передернуло, словно иглу в пятку вонзило.
      — "Страж! Тревога!"
      — "Тревога! На нас напали! На обитель нападают!"
      Призыв Стража раздался в головах всех обитателей приюта, извещая об опасности. Но спящим сладким утренним сном людям было тяжело сориентироваться в том, что происходит вокруг них. Драгоценные мгновения уходили на то, что они нелепо таращились во тьму ничего невидящими глазами, пытаясь привести в порядок свои мысли.
      Балис сдернул с плеча своё оружие и откинул приклад.
      — Ворота заперты? — бросил он Битому.
      — На засов. Снаружи не открыть, — ответил Воин Храма, доставая из-за пояса малый цеп. — Если только…
      — Что "только"?
      — Магия…
      — Магия? — переспросил Наромарт. — Да, среди воинов был один человек, не облаченный в доспехи.
      — Что за тревога, кто нападает? — послышался из глубины хижины недоуменный голос Нижниченко.
      — Мирон, возьми пистолет у меня под подушкой. Быстро.
      — Понял, — ответил Мирон совсем другим голосом.
      Из домика напротив выскочил благородный сет Как-Его-Там-Из-Какой-То-Ветви. Как ни странно, без пурпурного шарфа. Как, впрочем, и без остальной одежды: наготу почтенного аристократа прикрывала лишь узкая и легкая набедренная повязка легкомысленного желтого цвета. Зато при себе сет имел куда более полезную в данных обстоятельствах вещицу, а именно двуручный меч с клинком почти метровой длины.
      — Откуда опасность? Я могу прикрыть ворота.
      — Ворота держу я, — возразил бывший морпех.
      Меч, конечно, производил впечатление, но в возможностях обнаженного коротышки остановить ломящихся через ворота воинов Гаяускас испытывал серьезные сомнения. В любом случае, старый добрый «Калашников» — надежнее.
      Наромарт видел, что и Битый, и Колина не понимают, что им делать. Не знал этого и он сам. Хоть он один из всех обитателей приюта видел атакующих, но, не будучи воином, не представлял себе, как надо организовать оборону. Единственным среди них, кто, похоже, чувствовал уверенность в себе, был Балис. А, если так, то первым делом не нужно было ему мешать. Темный эльф слабо представлял себе, как можно в одиночку без магии не пропустить никого через ворота, но ясно видно, что его спутник полностью доверяет своему оружию и знает, что говорит. Главное, чтобы Воин Храма и благородный сет не помешали Балису это таинственное оружие использовать.
      — Встаем в цепь, — скомандовал Наромарт, — если прорвутся — встречаем.
      Как ни странно, ему подчинились. Отчасти потому, что у самих плана боя в голове не было, отчасти — потому, что чувствовали за пришедшими с Йеми основную боевую силу в этой схватке. Из темной арки ворот донесся грохот падающего засова, похоже, у атакующих действительно имелся неплохой маг.
      Балис, присевший за хижиной и взявший на прицел выход из надвратной башни, с неудовольствием подметил, как Битый, аристократ и Наромарт растянулись в цепочку посреди двора. По правилам войны, принятым на планете Земля в двадцатом веке от Рождества Христова, это был более чем идиотский поступок. Оставалось только надеяться, что в этом мире действуют иные правила, неизвестные ему, но хорошо знакомые тем, для кого он — родной, или, хотя бы, близкий. А дальше уже размышлять было некогда. Из хижины выскочил Сашка. Растрепанный со сна, босой, в распахнутой рубахе, но с рапирой в правой руке и кинжалом в левой. Разумеется, перекрыл Балису директрису.
      — Сгинь! — рявкнул капитан.
      К чести мальчишки, тот сориентировался мгновенно. Но, к сожалению, неправильно: вместо того, чтобы отскочить назад, в хижину, где ему не угрожала непосредственная опасность, Сашка кувыркнулся вперед и влево, к поигрывающему нунчаками Битому. Грамотно кувыркнулся, спружинив руками, но при этом не выпустив оружия.
      — Да куда тебя…
      Закончить эту фразу Гаяускас не успел. Стало уже не до воспитания подростка. После боя своё получит, если все живы останутся.
      Во двор ворвались первые нападающие, вооруженные копьями и прикрывающиеся здоровенными деревянными щитами, окованными по краям медью и украшенными медными же узорами. Щиты скрывали фигуры людей почти целиком, только сверху над ними торчали головы в шлемах с гребнями, да снизу виднелись обутые в сандалии голые ноги. Правофланговый, самый дальний от Балиса, был, вероятно, офицером: его шлем украшал султан вроде конского хвоста.
      Занявший позицию у дверного проема с пистолетом в руках Нижниченко тихонько выругался: щит и медные доспехи легионеров вполне могли выдержать выстрел из ПМа в упор. Стало быть, стрелять придется в голову. Вроде и несложная задача, только вот, если сказать честно, то Мирон Павлинович в прошлый раз стрелял из табельного оружия аж пять с лишним лет назад, незадолго до присвоения звания подполковника. После получения второй большой звезды на погоны участия в стрельбах никто не требовал, сам же Нижниченко за более, как тогда ему казалось, важными занятиями просто не успевал найти время для посещения тира. Знать бы, где упадешь — постелил бы соломки…
      Балис тоже досадливо поморщился, но по другой причине: пулям его автомата с расстояния двадцать метров ни дерево щитов, ни бронза доспехов препятствием не являлось. Но они были неустойчивы на траектории и, пробив такой щит, запросто могли уйти куда-нибудь в сторону, не причинив врагу никакого вреда.
      Но выбирать было не из чего, а размышлять и удивляться было так же некогда, как и ругать Сашку. Воинам нужно было лишь несколько секунд, чтобы осмотреться во дворе убежища изонистов и принять решение. Но этих секунд у них не оказалось. Гаяускас стрелял в корпус короткими очередями, сначала в офицера, затем в солдат. Ему даже казалось, что он слышал, как пули с глухим стуком пробивали щиты, звонко щелкали о невидимые панцири, прошивая и их и выводя из строя воинов. На самом деле, услышать всё это, когда в твоих руках работает автомат, конечно, невозможно.
      Над ухом словно парус хлопнул. Потом ещё раз и ещё… Битый не успел понять, что происходит, а все трое врагов уже лежали на земле. Двое — неподвижно, третий со стоном пытался отползти в сторону.
      "Восемь долой", — отсчитывал между тем расход патронов бывший морской пехотинец. — "Такими темпами надолго не хватит…"
      — Мирон, патроны найдите…
      Во двор ворвались еще трое легионеров, перепрыгивая через распростертые тела своих товарищей. Они видели, что случилось с идущими в первом ряду и понимали, что среди укрывшихся затесался маг. И теперь им необходимо было уничтожить его раньше, чем он уничтожит их.
      Кто именно из осажденных является магом, было ясно с первого взгляда. Конечно же, увечный чернокожий верзила в расшитом серебром плаще. Не теряя времени, воины метнули в него легкие пилумы и тут же переложили в правые руки тяжелые, чтобы с ними наперевес броситься в атаку. Но это было последним, что они успели: снова раздались громкие хлопки автоматных выстрелов. Последний из легионеров успел заметить, что ни один из пилумов в цель не попал, чернокожий сумел от них увернуться. И даже успел понять, что они ошиблись в выборе цели. Тот, в кого летели пилумы, не размахивал руками, не выкрикивал заклинаний. Но большего воин не узнал: щит рвануло, словно в него ударила дубина огра, и тут же он ощутил жгучую боль в груди. А в упавшем на землю теле уже не было жизни.
      Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Рассказ Балиса и Мирона о возможностях оружия будущего Сашка воспринял с изрядной долей сомнения. Не то, чтобы он не верил новым знакомым, но военным всегда свойственно преувеличивать такие возможности. Однако, то, что предстало его глазам, убеждало в правдивости рассказов. «Автомат» и вправду был ничем не хуже пулемета Максима, даже шумел не слабее, хотя это и не достоинство. Эх, пострелять бы самому из такой машинки…
      — Все назад, — с перекошенным лицом скомандовал Кудон, видя, что его солдаты гибнут один за другим, не успевая ничего сделать. Он не понимал, что происходит внутри укрепления, что означают эти громкие хлопающие звуки. А вот то, что, если он немедленно не скомандует отступление, то останется без воинов, оптий понимал очень даже хорошо.
      — Значит, просто подойдем, откроем ворота и они у нас в руках? — гневно бросил он топтавшемуся рядом отцу-инквизитору. Тот промолчал, и Валерий повернулся к магу.
      — Ты можешь справиться с их колдуном, шаманом или я не знаю кем?
      — Я должен его видеть, — пробормотал бледный как полотно Ланарвалий.
      — Ну, так иди и смотри.
      — Но меня убьют, — жалобно пролепетал маг.
      — Тогда прочь от ворот, — Кудон с трудом сдержался, чтобы не послать чародея гораздо дальше. Дело ясное: вместо полноценного боевого мага ему подсунули подмастерье, годного только замки отпирать. Возможно, из задних рядов он мог бы сделать ещё что-то нужное, но в сложившейся ситуации пользы от волшебника не было никакой. А значит, вся надежда была только на Линория и его ребят. Если они сумеют развернуться в боевой порядок, то, возможно, смогут расправиться с таинственным магом раньше, чем он с ними. Но для того, чтобы они смогли это сделать, надо удерживать внимание осажденных на воротах. И при этом нельзя терять людей…
      Душегуб Гручо Мракс всегда был уверен, что визит в изонистский приют для него добром не кончится. И никогда бы не подался в это сомнительное место, если бы другая дорога не вела прямиком в петлю. Зато теперь он оказался перед очень неприятным выбором: либо погибнуть в бою с имперскими солдатами (а кто же ещё мог напасть на убежище адептов Изона), либо попасть к ним в плен, что, собственно ту самую петлю и означало. Ни то, ни другое будущее Гручо никак не привлекало. Поэтому, разбуженный Стражем, он торопливо накинул одежду, прихватил топорик, с которым никогда не расставался, и воровато выглянул наружу. Бой кипел у ворот. В ход пошла сильнейшая магия: грохот, наверное, слышен был за пару морских лин. Вбежавшие легионеры падали, сраженные неведомой смертью. Однако, в конечном поражении изонистов душегуб не сомневался: на территории Моры не было такой силы, что способна противостоять натиску имперских воинов. Зато ему предоставлялся отличный шанс в суматохе боя покинуть опасное место и отправиться на поиски нового убежища. Делать это надо было немедленно, пока и атакующим и обороняющимся было не до него. Пригнувшись, Гручо побежал к дальней стене приюта, чтобы храм скрывал его, когда он будет перелезать стену от случайных взглядов тех, кто сражается у ворот. Краем глаза он заметил, как по другой стороне двора в противоположную сторону бегут Огустин и Тиана с боевыми шестами в руках. Всё внимание служителей Изона было направлено туда, где шла битва, спасающего свою шкуру душегуба они не заметили.
      Не спуская глаз и дула автомата с арки ворот, Гаяускас продвинулся ко входу в хижину.
      — Патроны давайте! — он протянул назад левую руку.
      — Вот, возьмите, — услышал он голос Женьки, и ладонь ощутила привычный холодок металла магазина.
      Быстро сунув скрепленные изолентой в полумесяц рожки за пояс, капитан отступил на прежнюю позицию. Вообще, по всем правилам полагалось её сменить, но из-за бестолкового поведения остальных защитников укрепления, застывших посреди двора, словно статуи, другой удобной позиции у него просто не было.
      Гарий Раэлий, принцип и обладатель кленового венка за храбрость, побывавший во многих битвах, никак не мог понять, что же с ним произошло. Только что он ворвался в убежище проклятых изонистов, метнул копьё во вражеского мага, а потом вдруг получил сильнейший удар по щиту, кто-то или что-то в противным свистом пролетело прямо перед лицом, ещё что-то звонко щелкнуло по бронзе сегментаты, и удар в грудь опрокинул воина наземь. Шлем свалился с головы и закатился обратно под арку. Руки и ноги стали мягкими и непослушными, словно набитые старым тряпьём. Потемнело в глазах, гулкий звон заполнил уши. Гарий чувствовал, как по спине и груди течет тонкая струйка, и знал, что это вытекает его кровь. Опытный воин понимал, что после сквозного ранения в грудь выживают единицы, да и то, если своевременно попадают в руки жрецов, чьи боги готовы даровать несчастным исцеления. Но до ближайшего жреца было несколько дней пути, а значит, пришло его время переселяться в царство Аэлиса. Что ж, если так, то он должен был совершить свой последний поход так, как подобало воину Двадцать десятого легиона.
      Несмотря на застеливший глаза туман, легионер сумел заметить, откуда пришла его гибель. Настоящий маг прятался за второй хижиной с левой стороны двора. Пользуясь тем, что легионеры отступили, он на мгновение выбрался из своего убежища, чтобы взять какую-то вещь, переданную из дверного проема хижины (не иначе, как какой-нибудь волшебный амулет) и снова укрылся на старом месте. Надо было предупредить Кудона и ребят, откуда им грозила опасность. Первой мыслью Гария было попытаться отползти в ворота, но он не знал, хватит ли у него сил даже на то, чтобы преодолеть эти несколько песов. К тому же, заметив движение, маг мог запросто добить раненого легионера. Поэтому, воин остался лежать неподвижно, стараясь не привлекать к себе внимания, но, копя силы, чтобы в нужный момент успеть крикнуть своим соратникам, куда следует нанести удар.
      Благородный сет Олус Колина Планк чем дальше, тем больше чувствовал себя полным дураком. А ведь всё вроде делал правильно. Как только в его голове раздался зов Стража, сообщавшего о нападении на приют, он схватил оружие и выскочил во двор, чтобы дать отпор врагу. Разве не глупостью и безрассудством было бы тратить драгоценное время на одевание? Но оказалось, что воевать-то не с кем. У охранника молодого ольмарского аристократа, если только это понятие применимо к варварам, оказалось оружие столь огромной мощи, что он расправлялся с имперскими легионерами прежде, чем они успевали понять, что происходит. Уму непостижимо, уложить шестерых воинов без малейшего риска для собственной жизни. Какое счастье, что Мора не воюет с Ольмарским тирусом. Если таким оружием вооружена хотя бы сотня тамошних воинов, то лучше к этим островам не соваться. Разве что с предельно мирными намерениями. Ну да до будущих битв ещё надо было дожить, а вот сейчас он в неприличном виде топтался во дворе без всякого дела. Это было совершенно непристойно и унижало достоинство, но ведь не скажешь: "Вы подождите, а я пойду, тогу надену". А кроме этого, сознание того, что он поднимает свой меч против слуг Императора Кайла, не добавляло Олусу настроения. И, раздражаясь с каждой минутой всё больше, он только и ждал, когда представится возможность выместить свой гнев хоть на ком-нибудь. Но, как назло, возможность не предоставлялась, и благородный сет продолжал наливаться раздражением и гневом.
      Повинуясь командам оптия, остатки дюжины Пульхерия разбились на две группы по разные стороны ворот. В каждой группе двое легионеров присели, держа щиты вдоль земли, а третий вскочил на этот импровизированный постамент, сжимая в правой руке легкий пилум. Лучшего способа удерживать внимание осажденных на передней стене, чтобы позволить отряду Линория беспрепятственно проникнуть в укрепление, в пылу боя Валерий Кудон придумать не сумел.
      Покидать хижину через дверной проем Йеми не собирался: Саша, а потом и Мирон с Женей, устроили возле него такую суматоху, что туда лучше было не соваться, чтобы не получить удар то ли от привлеченных суетой нападающих, то ли не разобравшихся в пылу битвы союзников. Но и сидеть внутри никакого проку не было: если дело дойдет до драки, то хижина моментально превратится в мышеловку. Поэтому, не вдаваясь в долгие рассуждения, кагманец просто выбрался наружу через соломенную крышу с противоположной от выхода стороны хижины. Как он и предполагал, в этой части двора не было ни одной живой души. Что особенно радовало — никто из нападающих не пытался перелезть через стенку и атаковать защитников приюта во фланг. Значит, число врагов было не очень значительно, а, раз так, то перспектива отбить нападение была вполне реальной. Сжимая в правой руке метательный кинжал, Йеми стал медленно обходить хижину, левым боком прижимаясь к стене. Осторожно выглянув во двор, он обнаружил, что в битве наступил небольшой перерыв: оставив у самых ворот с полдюжины убитых, легионеры отступили за стену. Мощь оружия, которое использовал Балис, производила сильное впечатление, но можно было не сомневаться, что ещё одну попытку штурмовать убежище, враги обязательно предпримут.
      "Не гожусь я в командиры", — в какой уже раз с начала боя повторил себе Наромарт. Ему не раз приходилось принимать участие в стычках не менее внезапных, но всегда им командовал кто-то другой, более опытный, способный подсказать каждому бойцу нужный маневр. Или же эльф отстаивал свою жизнь в одиночку. А сейчас получилось так, что именно он, Наромарт, вдруг оказался во главе обороняющих убежище. Ему казалось, что все ждут его команды, а он не знал, что делать. Ну, с тем, чтобы Балису не мешали оборонять ворота, он угадал. А дальше-то что? Так и топтаться посреди двора?
      В этот момент драконье чутьё ему подсказало, что к линии обороны приближается кто-то с тыла. В следующее мгновение он опознал в этих двух людях Огустина и Тиану. Это навело полудракона на интересную идею: разведать, чем занимаются враги за стеной. От стены его отделяло чуть более двадцати ярдов, ощутить происходящее за нею было несложно, надо было всего лишь сосредоточиться, отрешиться от других чувств и всецело отдаться своей драконьей природе.
      Легионеры вознеслись над стеной совершенно неожиданно для осажденных. Никто даже не успел понять, что произошло, как брошенные сильными руками два легких пилума рассекли воздух, а воины тут же исчезли за каменной преградой, дабы не подвергать свою жизнь опасности. Битый легко увернулся от направленного в него оружия, а вот Наромарт, перестраивавший своё восприятие, замешкался, и пилум пробил ему правое бедро. Черный эльф упал на землю дворика, на плаще вокруг раны расплылось темно-синее кровавое пятно. На помощь ему бросились Сашка и Тиана.
      Гручо Мраксу оставались считанные песы до задней стены приюта, когда над нею появились фигуры имперских легионеров. Душегубец осознал, что убежище окружено, но что-либо делать было уже поздно. Додекан в сверкающем в лучах восходящего Ралиоса шлеме заметил Гручо на несколько секунд раньше, и это определило судьбу убийцы. Метко брошенный умелой и сильной рукой легкий пилум пробил горло разбойника. Брызнула кровь, а с ней тело убийцы покинула и жизнь.
      Звание додекана Линорию купил богатый дядюшка. Чего уж там говорить, всё в этом мире продается и покупается, если только заплатить надлежащую цену. Однако, у молодого легионера хватало ума не чванится связями и серьезно относится к своим обязанностям. По правде говоря, иные ветераны, получившие под своё командование дюжину за долгую и безупречную службу, были худшими командирами, чем избравший воинскую карьеру молодой лагат. По непонятному шуму, доносившемуся с другой стороны укрепления, он давно понял, что командир Кудон столкнулся с ожесточенным сопротивлением и ведет нешуточный бой. Это резко повышало значимость его отряда. Возможно, только его ребята способны принести победу на остриях своих пилумов. А раз так, то их командир, конечно, не будет обойден при раздаче наград.
      Но, прежде чем получить награду, её следовало заработать. Линорий не предполагал, что мятежные изонисты, так яростно сражающиеся против отряда Кудона, вдруг падут на колени при одном только виде его солдат. В любую минуту он ожидал появления врага, с которым придется сражаться не на жизнь, а насмерть. Но первым на пути его отряда встретился не воин, а соглядатай. Видимо, опасаясь удара с тыла, осажденные выслали к задней стене наблюдателя, который должен был предупредить об опасности. Должен был, но не успел. Линорий предполагал такое развитие событий и, заметив неприятеля, тотчас метнул в него пилум, отправив в царство Аэлиса раньше, чем тот понял, что происходит. Спрыгнув со стены, додекан торопливо осмотрел тело, чтобы добить врага, если тот каким-то образом остался жив, но этого не потребовалось — дозорный был мертв. Так и оставив торчать в трупе уже бесполезный в этом бою пилум, Линорий осмотрелся. Происходящего у ворот было не видно: двор заслоняли круглые хижины, сложенные из скрепленных глиной камней и крытых соломенными крышами. Судя по тому, что таинственные громкие хлопки прекратились, и лязга оружия было не слышно, в бою наступила небольшая пауза. Между тем со стены один за другим спрыгивали его воины.
      Раненых на войне Сашка совсем недавно видел почти каждый день. Да ещё каких раненых. Ладно, пуля маленькую дырочку оставляет, и то из пулемета человека изрешетить можно. А уж если шашка или шрапнель… Так что, считал он себя солдатом с крепкими нервами и к виду крови преученым. Но вот человека, проткнутого копьём, видеть Сашке никогда не приходилось. Это только на картинках или, может, в Петербурге на парадах казаки разъезжали с пиками. Ну а на самом деле таким оружием уже давно никто не воевал.
      Вот и получилось, что рана Наромарта повергла подростка хоть и не в ступор, но в близкое к тому состояние. Да еще и синяя кровь вместо привычной красной… Совершенно некстати вспомнились прокламации «товарищей» с рассказами о голубой крови офицеров-аристократов. Будто трудно оглянуться и посчитать, что на одного дворянина среди офицеров приходилось четверо выходцев из других сословий.
      Из шока мальчишку вывела Тиана. Девушка, хоть и была в момент ранения Наромарта вдвое дальше от эльфа, чем Сашка, первой склонилась над получившим повреждение священником. Дар исцеления, про который рассказывал Йеми, может, был у неё и очень сильный, но в военных ранах, похоже, изонистка совершенно не разбиралась. Подросток понял это, когда она неумело схватилась за древко пилума с намерением вытащить тот из раны. Потянула криво, Наромарт непроизвольно дернулся и вскрикнул от боли. Пробудившись от транса, Сашка, с криком метнулся к Тиане и Наромарту.
      — Ты что?!
      Как бы хотелось Ланарвалию Петруцию очутиться как можно дальше от этой битвы. Что может быть глупее, чем окончить свою жизнь среди этого провонявшего потом быдла, не способного воспринять своими крошечными мозгами и сотой доли тех возвышенных чувств, что волнуют истинных мудрецов? Ведь все говорили ему, что в этом походе нет никакого риска, и он не подвергнется ни малейшей опасности. Дойти до убежища адептов ложной веры и открыть ворота — вот и всё, что от него требовалось. На словах это звучало заманчиво, но на деле… Спать на жесткой подстилке, есть грубую солдатскую пищу, целыми днями идти, идти и идти, почти не отдыхая… Не иметь возможности посетить термы… Быть лишенным женской ласки… Общаться лишь с тупой солдатней да фанатиками-инквизиторами… Да о чём с ними вообще можно говорить, они же не знают в жизни ничего, кроме мечей, панцирей, да примитивнейшего совокупления.
      А теперь, в довершение всех бед, оказалось, что эти самые неправоверующие не такие уж беззащитные овечки, безропотно погибающие под ножом мясника. В убежище оказался очень сильный маг, и командир Кудон, потеряв заметную часть своего отряда, приказал отступать, не добившись никакого успеха. Хорошо хоть у него хватило ума не заставлять Ланарвалия сражаться с этим чародеем в одиночку. Сам моррит отлично понимал, что неизвестный оппонент прихлопнет его, как комара. Ведь только недавно ему стала доступна магия второго круга, ну а тот, кто скрывался за стенами убежища, явно работал с силами на более высоком уровне. Вот бы поучиться у такого мага. А еще лучше взять себе его книги, если легионеры всё же смогут с ним справится. Хотя бы на время обратного пути до Белера. На большее рассчитывать сложно: Кудон непременно сдаст трофеи наместнику, а Орден Света, конечно, предъявит на имущество мага-отступника свои права… Но уж в дороге никто не должен помешать ему, Ланарвалию, внимательно изучить всё, что имеет хоть какое-то отношение к магии… В первую очередь — для безопасности самих же возвращающихся победителей.
      Трудно поверить, но за свои семнадцать вёсен Тиане, дочери Джозо, никогда не приходилось участвовать в настоящей драке. Такой, где не останавливаются при виде первой крови, потому что бьются не за то, чтобы победить, а на уничтожение врага. Немудрено, что, увидев насквозь проткнутое пилумом бедро черного эльфа, девушка растерялась. Прежде чем произнести молитву об исцелении, надо было вытащить оружие из раны — это она знала точно. А вот как это лучше сделать — не сообразила. Хотела, было, вытянуть, но неудачно. Эльф застонал от боли, Тиана от страха выпустила пилум из рук. Тут к ним с криком метнулся мальчишка. Сначала она даже не поняла, чего он хочет: в пылу боя парнишка говорил на родном ольмарском языке, которого Тиана не знала, но потом сообразила, что юный принц, наверное, не раз бывал в бою и знает, как не разбередить рану наконечником. Мальчишка, несомненно, более привычный к виду ран, крепко схватился за испачканное в липкой синей крови древко у самого наконечника. Священник таинственной богини, преодолевая боль, повернулся на бок, помогая извлечь оружие из тела. Резкий рывок — и пилум покинул рану. Девушка согнулась, дабы прочесть молитву об исцелении, но черный эльф остановил её.
      — Погоди, — и наложил на своё бедро здоровую руку.
      На мгновение Тианой овладел страх: дарует ли священнику силу исцеления его далекая покровительница. Но, судя по тому, что Наромарт сразу после краткой молитвы начал подниматься с земли, таинственная Элистри пребывала с ним.
      "Ох, навоюем с таким контингентом", — тяжело вздохнул Балис. Главное, ведь ничего и не сделаешь. Читать сейчас лекции о правилах действия в бою — и некогда и бесполезно. Средние века, святая наивность. Встали цепочкой — расстреливай, не хочу. Одна радость: те, кто за стеной, заканчивали те же университеты. Если бы убежище изонистов штурмовали ребята из его роты, то рванули бы через стену в разных местах — и никакой автоматчик всех сразу не удержит. Тем более что хижины создают мертвые зоны. Перевалил через стену — и в безопасности. Конечно, не в полной, но всё же… Так что, оставалось только надеется, что ничего лучшего, чем эти попрыгунчики над стенами, командир легионеров не изобретет. А ущерба от них не так уж и много: точно прицелиться им за такое время не получится, а от неметко брошенного копья на дистанции двадцать метров увернуться вполне реально. Да и копий этих у атакующих не может быть много. По два на человека, шестеро лежат во дворе у ворот, сколько, интересно, там, за стеной осталось? Наромарт сказал, что нападающих двадцать-тридцать человек. Значит, осталось от пятнадцать до двадцати пяти. А он уже полмагазина расстрелял…
      Неполные семь песов — не высота для тренированного мужчины, не обремененного медными доспехами. Йеми легко подтянулся, выглянул за стену — с этой стороны ни одного врага не было видно. Перебравшись наружу, кагманец двинулся вдоль стены, продолжая держать наготове метательный кинжал. По опыту он знал, что солдаты во время боя не расположены отвлекаться на то, что происходит где-то сбоку или сзади, однако осторожность была не лишней. Если воинов у нападающих много, а командир достаточно опытен, то запросто можно оказаться прямо на пути отряда, совершающего обходной маневр.
      Над стеной снова на мгновение взметнулись торсы легионеров, и внутрь двора полетело еще два легких пилума. И снова воины, опасаясь таинственного врага, так легко положившего половину дюжины, не стали задерживаться для прицеливания, бросили оружие почти наудачу. На сей раз оба пилума полетели настолько неточно, что никому из стоящих во дворе даже не пришлось уворачиваться: солдаты бросили их столь сильно, что они перелетели строй защитников укрепления и упали на землю за их спинами.
      В отце Кокрменте ненависть клокотала как вода в котле у брата-кухаря. Проклятые изонисты, осмелившиеся не только отвергать всем признанных богов и их волю, но и сопротивляться солдатам самого Императора. Проклятые тыловые крысы, не способные расправится с какими-то трусливыми изонистами. Проклятый оптий Кудон, не умеющий, как подобает настоящему морритскому командиру, повести за собой солдат навстречу смерти — и одолеть врага. Какая глупость, какое мальчишество, какое жалкое фиглярство — кидание пилумов через стенку на удачу.
      — Командир Кудон, командуйте штурм! — едва сдерживая ярость, потребовал инквизитор.
      — Я не поведу солдат на гибель, — отрезал оптий.
      — Тогда это сделаю я, слизняк! — отец инквизитор решительно направился к воротам, у которых выстроилась готовая к рывку вперед дюжина.
      Мирон давно уже опустил пистолет. Не потому, что был уверен, что попадет с двадцати метров навскидку в голову тому, кто неожиданно ворвется в ворота. Как раз в этом были серьезные сомнения. Но просто так целится в темный проём — уставала рука. А положить ствол было не на что. Оставалось только рассчитывать на Балиса: первых ворвавшихся во двор встретит автоматная очередь, а там уж и он поможет, если понадобится.
      Мертвые воины Пульхерия у ворот сомнений не оставляли: среди осажденных оказался сильный маг. Только этим можно объяснить, что, ожидая застать бой, в котором ему и его людям надлежало нанести последний удар, Линорий прибыл на позиционную войну. К тому же протекающую с перевесом защищающихся: первый штурм был отбит, да еще и с серьезными потерями у атакующих: отряд Кудона лишился никак не меньше полудюжины человек. В этой ситуации единственным решением было завязать ближний бой с изонистами, выстроившимися посреди двора. В таком бою, когда своих и чужих разделяет лишь длина вытянутой руки, боевой маг обычно не решается использовать мощные заклинания, действующие на большой площади. Даже если ему не жалко отправить к Аэлису тех, кто сражается на его стороне, всё равно не станет торопиться с уничтожающей магией, пока не станет ясным, кто побеждает. Додекан приказал своим воинам скрытно развернуться в цепочку по всей ширине двора. Двое из них должны были прорваться каждый со своей стороны между стенами и рядами хижин, остальным же, включая самого Линория и отправленного на левый фланг инквизитора Коглера, предстояло пробежать через двор и ударить обороняющимся в тыл. Легкие пилумы он велел сложить на землю: нужно было завязать именно рукопашную схватку, тратить время на бросок было некогда.
      — Кайл! — зычно крикнул Линорий, бросаясь в атаку.
      — Кайл! Кайл! Ка-айл! — вторили ему солдаты, устремляясь вперед с тяжелыми пилумами наперевес.
      Эти крики донеслись до ворот в тот самый момент, когда отец Кокрмент, выхватив из ножен свой меч, намеревался скомандовать дюжине Лонгина атаковать ворота. Взор инквизитора сверкнул мрачным торжеством. Это была воля богов, что в нужное время в нужном месте оказался именно он, а не этот жалкий оптий с сердцем трусливого кролика.
      — Солдаты, именем Императора Кайла, во славу богов, за мной! Вперед!
      И инквизитор первым рванулся в арку ворот укрепления.
      — Кайл! — в один голос выкрикнули двенадцать глоток ринувшихся вслед за ним легионеров.
      То, что их атакуют с тыла, Балис понял при первом крике. А вот сделать ничего не смог. Устремившиеся навстречу бегущим легионерам, юная адептка Изона и Наромарт перерыли директрису. Остальные бывшие во дворе защитники приюта поступили точно таким же образом, исключая задержавшегося Сашку, который как раз не хотел оказаться на линии стрельбы. Но, быстро смекнув, что стрелять офицер всё равно не сможет, мальчишка ринулся вслед за остальными, наверстывая отставание. А капитан снова развернулся к воротам — и вовремя. Во двор вбежал человек в кольчуге, с длинным мечом в правой руке и треугольным, а точнее — напоминающим своей формой перевернутую каплю со срезанной верхушкой, металлическим щитом, на котором было намалевано бушующее багровое пламя. На древнего римлянина он совершенно не походил, скорее на стражника из фильма "Стрелы Робин Гуда". Впрочем, что бронзовый панцирь, что железная кольчуга для автомата Калашникова на двадцати метрах было совершенно безразлично: и то и другое пробивалось одинаково легко. Капитан нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало.
      Крики раненого принципа Гария Раэлия:
      — Маг слева за второй хижиной! и предводительствующего атакой отца Кокрмента:
      — За мной, боги хранят меня! прозвучали почти одновременно.
      "Сейчас проверим", — подумал Мирон, прицеливаясь в приближающегося человека в кольчуге. Плавно, как когда-то давно на стрельбах, нажал на спусковой крючок. Пуля попала отцу инквизитору точно в середину лба, над переносицей, прервав его бег. Кокрмент рухнул на спину с залитым кровью лицом и затих.
      "Похоже, боги тут не при чем", — меланхолично констатировал Мирон, выбирая новую цель: во двор вбегали легионеры.
      Хромой Наромарт не мог бежать с той же скоростью, что и остальные защитники укрепления. Двое солдат, атаковавших черного эльфа, продвинулись вглубь двора дальше своих товарищей. Но за этот успех им пришлось дорого заплатить. Навстречу несущимся с копьями наперевес легионерам он простер здоровую левую руку, затянутую в черную бархатную перчатку. Ладонь к небу, растопыренные пальцы согнуты. Миг — и с кисти сорвалась огненная дуга и устремилась навстречу воинам. Они опоздали поднять щиты и пригнуть головы, и лишь успели зажмуриться. А в следующее мгновение, уронив скутумы и пилумы, солдаты схватились руками за обожженные лица.
      На то, чтобы передернуть затвор, у Балиса ушло не больше секунды. Мирон не подвел, завалил стражника в кольчуге, но за тем во двор вбежали легионеры, возглавляемые ещё одним офицером в шлеме с султаном. Вскинув автомат, Гаяускас короткими очередями снял двух первых, но вдруг почувствовал, что опасность угрожает ему сзади. Обернувшись, он едва успел уклониться от направленного в грудь копья. В голове мелькнула мысль, что он поторопился с низкой оценкой военного мастерства имперских войск. Как мелькнула — так и пропала: во время рукопашного боя категорически противопоказано предаваться размышлениям о высоких материях.
      Голый человек, даже с двуручным мечом, не может быть противником двум легионерам в полном вооружении. Не может, за исключением одного случая: если этот человек — благородный сет. Этих владению мечом обучают с самого детства, каждый день не меньше двух часов. Но не могло же быть благородного сета в прибежище поганых изонистов? Благородного сета, поднявшего меч против верных слуг самого Императора Кайла? Наконец, благородного сета, появившегося на глазах у людей низкого звания в одной лишь набедренной повязке. В это мгновение таинственный противник, ловким движением уклонившись от пилума бегущего слева от Линория принципа Пульхерия Трансония, сделал резкий выпад. Лезвие меча, скользнув по кромке скутума, вошло в шею поверх бронзового ворота сегментаты. И додекан понял, что не так уж и важно, был ли этот человек благородным сетом или нет. В любом случае, мечом он владел ничуть не хуже.
      Последние дни брата Коглера беспрерывно терзал один и тот же вопрос: чем от так прогневал богов? Какой радостью наполнилось его сердце, когда отец-наставник объявил ему, что нужно отправляться в поход, дабы покарать неправоверующих изонистов. Какие картины представали его мысленному взору… Восхищенные взгляды провожающих отряд горожан и крестьян. В особенности — горожанок, ну и крестьянок тоже. Марш бравых легионеров. Наставительные проповеди у лагерного костра. Торжество над исполненным грубой силы врагом. И, наконец, триумфальное возвращение в Белер.
      А что оказалось? До их отряда никому из туземцев не было никакого дела. Вместо красивого марша пришлось несколько дней плестись по дорогам Торопии от рассвета до заката, уставая, словно скотина. Только лишь в Плескове командир Кудон объявил дневку. А так — целый день в пути, хоть в зной, хоть в дождь. Тут уж не до проповедей у вечернего костра, только бы проглотить ужин, да добраться до ложа. Да и легионеры ни малейшего желания услышать проповедь не высказывали. Вот тебе и верное богам воинство. Свиньи, сущие животные, которым только бы нажраться и напиться, да ещё потешить свою похоть. Разве в храмы они поспешили, очутившись в Плескове? Где уж им. В лупанарий. А когда вечером брат Коглер попытался упрекнуть их в недостойном поведении и направить на путь истинный, то его мало того, что назвали молокососом и обложили крепкими ругательствами, так ещё и чуть бока не намяли, только появление додекана Пульхерия и спасло. Брат же Кокрмент, узнав об этом скорбном происшествии, даже не потребовал примерного наказания виновных, сказав, что наказания перед боем могут плохо отразиться на боевом духе солдат. Пообещал, правда, подать надлежащую жалобу трибуну по возвращении из похода, но только было у брата Коглера серьезное сомнение, что это обещание будет выполнено.
      И вот теперь, в довершении всех бед, в бою против него оказался, смешно сказать, сущий мальчишка. Если уж его, Коглера, в шестнадцать весен назвали молокососом, то его противнику было самое большое на лето больше дюжины. Босой, в распахнутой рубахе и полотняных штанах, с тонким металлическим прутиком: назвать мечом это убожество язык не поворачивался, в правой руке и кинжалом в левой. За что боги послали ему такого врага? Это ж стыдно рассказать будет о том, с кем он в бою справился. Засмеют.
      Одержимый такими мыслями, брат Коглер сделал длинный выпад, рубанув мечом сверху вниз, чтобы, быстро разобравшись с мальчишкой успеть поучаствовать в настоящем бою. Не тут то было. Парнишка не только уклонился от клинка инквизитора, но и нанес ответный удар. Тонкий прутик устремился к выставленной далеко вперед правой ноге брата Коглера, который не мог ни увернуться, поскольку именно на эту ногу сейчас приходился почти весь вес его тела, ни парировать удар мечом или щитом. Миг — и холодный металл пронзил голень. Инквизитор попытался ударом меча сломать хрупкое оружие мальчишки, но тот быстро выдернул прутик и отступил на шаг назад. У брата Коглера хватило ума не бросаться за ним: раненая нога могла подвернуться в самую неподходящую минуту, оставив его беззащитным. Юный инквизитор понял, что и мальчишка может оказаться опасным врагом, а смешной прутик — смертоносным оружием. Он отступил назад, приготовившись к защите, но парнишка не стал продолжать поединка. Вместо этого он поспешил на помощь другим защитникам убежища, на которых наседали легионеры.
      На кувырок Битый пошел, когда до направленных ему в грудь наконечников пилумов оставалось не больше трех песов. Легионеры не успели на это среагировать, он проскользнул под пилумами, распрямился уже рядом с ними, ударив локтем в лицо тому, что справа. И тут же обратным движением нанес удар в лицо и второму воину, но тот уже успел защититься, подняв скутум. Отразив таким образом атаку изониста, легионер сразу подался назад, чтобы, набрав дистанцию, снова атаковать пилумом. Достать врага за большим щитом не было никакой возможности: ни рукой, ни ногой, ни малым цепом. Зато, закрывшись от атаки, легионер на мгновение потерял Битого из виду, чем тот и воспользовался. Присев, он круговым движением ноги нанес сильнейший удар по лодыжкам воина. Не ожидавший такой атаки солдат опрокинулся на землю.
      Тиана, отведя посохом в сторону пилумы, полагала, что отразила атаку, но не тут-то было. Легионер толкнул её щитом и так сильно, что девушка не смогла удержаться на ногах. Встать она не успела: удар пилума пришелся ей в грудь. Пронзив насквозь тело, дротик пригвоздил изонистку к земле. Воин не стал тратить время на высвобождение оружия, выхватив из ножен гладий, он повернулся к новому врагу — вооруженному кинжалом и каким-то странным тонким клинком мальчишке.
      Нижниченко успел выстрелить ещё два раза, и оба — удачно. Всё-таки в своё время он стрелял весьма недурно, да и дистанцию никак нельзя было назвать длинной, чуть больше десятка метров. А потом пришлось отскочить от дверного проёма, и вовремя: два пилума влетели внутрь хижины, попутно сорвав с косяка занавешивающий проём баранью шкуру. К счастью, они не задели ни Мирона, ни прижавшегося к стене Женьку.
      Держа под прицелом вход, Нижниченко отступил вглубь, торопливо прикидывая шансы на выживание. Получалось не многим больше, чем при обороне Одессы. Другого выхода из хижины не было, во дворе — полным полно легионеров в бронзовых панцирях с копьями в руках. Почему-то заглох автомат Балиса, хотя, по оценкам Мирона получалось, что ещё примерно треть рожка не расстреляна. Судя по лязгу и выкрикам из глубины двора, там кипел нешуточный бой. Было ещё время попытаться вслед за Йеми вылезти через крышу, но Мирон предпочел остаться внутри: стены хижины, мешая ему выйти, в свою очередь мешали врагам до него добраться. К тому же, в тесноте помещения длинные копья превращались не столько в преимущество, сколько в источник проблем: управляться с громоздким оружием в условиях ограниченного пространства не так уж и легко.
      Убьёт или не убьёт, вот в чем вопрос. То, что удар деревянным колом в грудь, совершенно необязательно осиновым, способен навсегда отправить его в небытие, Женька знал. А вот из какого именно дерева сделаны рукоятки копий у легионеров, он не имел ни малейшего понятия. И какую роль сыграет металлический наконечник, тоже не представлял. Вот и получалось, что он то ли мог совершенно не беспокоится за своё дальнейшее существование, то ли находился на волосок от гибели.
      Лучше всего было бы подвести себя под удар меча, который точно никакого вреда не нанесет, вот только трудно себе представить, как поведут себя враги, увидев, что раны мальчишки не кровоточат. И нет ли у них в запасе какого средства против вампиров? Пусть даже и не сильнодействующего, ведь и он сам очень слабенький вампир.
      Ворвавшись во двор убежища изонистов, оптий Валерий Кудон увидел, что победа начинает потихоньку клониться в его сторону. Хотя перед воротами лежал целый вал из тел его солдат, но всё же остальным удалось преодолеть проклятый рубеж. Дюжина Лонгина, точнее, те из солдат, что могли сражаться, во главе с самим додеканом, атаковала какого-то человека в черных одеждах в левой части двора и хижину, в которой, вероятно, засели изонисты. В глубине двора вел бой отряд Линория. Примерно посредине между двумя этими очагами битвы оптий заметил высокого светловолосого человека в черном плаще с длинным мечом, рядом с которым, зажав лица руками и уронив пилумы на землю, стояли два легионера. С этим врагом необходимо было расправиться в первую очередь. Валерий взмахнул гладием, и легионеры, повинуясь команде оптия, бросились в атаку.
      Лучшего развития событий по эту сторону стены Йеми и вообразить себе не мог: маг входил в ворота убежища последним. Убрав за пояс метательный кинжал, кагманец выхватил оттуда другое оружие, тоже кинжал, но сбалансированный не для бросков, а для рукопашного боя. Этот клинок носил название Погружающий В Молчание и достался Йеми по наследству. Когда-то давно неизвестный маг наложил на оружие мощное заклятие, облегчающее его использование для лишения врагов не жизни, но сознания. Быстрым рывком изонист преодолел расстояние между углом ограды и воротами. Волшебник не успел пройти арку и вступить во двор, как кагманец настиг его и ударил рукояткой по затылку. Сработала ли магия, или удар получился очень удачным, понять было нелегко, но, в любом случае, результат получился именно тот, который был нужен: не издав ни звука, чародей повалился, словно подкошенный. Йеми подхватил его под мышки и аккуратно положил на землю, чтобы не производить излишнего шума.
      Линорий сумел принять на щит два удара двуручным мечом, и левая рука уже еле двигалась. Третий удар оказался роковым: додекан не успел ни быстро поднять скутум, ни пригнуться. Клинок проскочил над верхней кромкой щита и врезался в тело, сокрушая основание черепа и нижнюю челюсть. Если бы он прошел чуть ниже, благородный сет просто снёс бы Линорию голову с плеч, но и так удар оказался смертельным.
      Наромарт мог легко убить обожженных легионеров: сраженные болью, они и не помышляли о защите. Но у него подобной мысли и не возникло. Эти воины уже не представляли опасности, в их смерти не было никакого смысла. Нужно было спешить на помощь остальным, и больше всего в ней сейчас нуждался Балис. Вот только слишком много врагов ворвалось во двор, трудновато будет пробиться к воину. И рассчитывать можно было только на меч. У эльфа было достаточно сил ещё на одно некромантическое заклятье, но те, что он знал, в этой ситуации были неэффективны. Да и молитвы, подходящей случаю, не находилось. Но отчаяния не было и в помине. Даже с учётом неожиданно напавшего с тыла отряда, врагов было не так уж и много, чтобы считать сопротивление бесполезным.
      Можно же было взять с собой боевой нож перед тем, как выйти из хижины. Можно же было прихватить хотя бы кортик. И почему капитан Гаяускас не сделал ни первого, ни второго? Расслабился, схалтурил… Взял автомат и решил, что достаточно. Забыл простую заповедь: хороший солдат не играет в войну. В бой надо идти готовым хотя бы на сто процентов.
      Теперь вот пижонство выходило боком: помощи от автомата в рукопашном бою не так уж и много. Особенно, когда на врагах доспехи, а в руках у них — здоровенные щиты. Ну, двинешь прикладом по щиту, а толку? Не то, чтобы совсем никакого эффекта, но далеко не тот результат, как если бы тем же прикладом в челюсть или в печень. К тому же, естественно, никто никогда не учил Балиса рукопашному бою против вооруженного копьём оппонента. Приходилось импровизировать на ходу. Увернулся от первой атаки, когда выскочивший сзади легионер чуть не пришпилил его копьём к стене дома, как бабочку на стенде зоологического музея. Ускользнул ещё от одного колющего удара. Получил возможность выстрелить — и тут же её использовал. Разумеется, легионер, в которого попали пули, больше в этом бою уже не поучаствует. Плохо только то, что ушло на него целых три патрона. Теперь в рожке их оставалось меньше десятка, а менять магазин, попутно уворачиваясь от тычков копьями — занятие уже не для офицера, пусть даже и демобилизованного, а для клоуна какого-то. Не было времени даже на то, чтобы перевести автомат на стрельбу одиночными: пока он разбирался с выскочившим сзади легионером, в ворота ворвался добрый десяток врагов. Кого-то подстрелил Мирон: Балис отчетливо слышал два выстрела из ПМа, но большинство успело преодолеть расстояние от ворот до хижины, за которой прятался морпех. И снова пришлось уворачиваться от ударов копий, ловя шанс выстрелом снять одного из солдат, при этом следя, чтобы кто-нибудь из врагов незаметно не подобрался со спины и не решил бы исход боя предательским ударом.
      Вокруг ещё кипел бой, а Огустин уже покончил с двумя своими противниками. И с третьим, напавшим на него после того, как погибла Тиана. А вот спасти от гибели свою ученицу начальник приюта не успел: всё же он был обычным человеком, а не богом или хотя бы его слугой из высшего мира. Нет, была ещё возможность помолиться Иссону о спасении жизни Тианы, может, пока кровь ещё оставалась в жилах, бог бы и откликнулся на зов и исцелил раны девушки. Но будет ли услышана эта молитва — Огустин не знал. А вот то, что Балису приходилось туго, он знал точно. На выручку своему другу поспешил, было, Наромарт, так же победивший своих противников, но того опередил ещё один отряд легионеров, видимо, последний резерв, предводительствуемый центурионом. Подземный эльф вынужден был принять бой с новыми врагами и не мог ничем помочь человеку. Трудно приходилось и принцу Сашки, оборонявшемуся своим почти игрушечным мечом от вооруженного гладием легионера, но мальчик пока держался, а Битый и Олус почти справились со своими врагами и вскоре могли прийти ему на помощь. Поэтому, сжимая в руках посох, изонист поспешил на помощь Балису.
      Сокрушенный додекан пал к ногам благородного сета Олуса Колины Планка, орошая кровью утоптанную землю дворика — и благородный сет тут же позабыл об этом человеке. Когда идет бой, думают не о поверженных, а о живых. Рядом сражался Битый. Судя по тому, что крови на одежде не было видно, а его противник стоял на ногах очень не твердо, побеждал в схватке Воин Храма. Чуть дальше в окружении нескольких тел в медных панцирях лежала на земле пронзенная пилумом Тиана. Огустин бежал через двор куда-то влево, похоже, к хижине, в которой жили ольмарцы. А посреди двора, отбиваясь мечом от полудюжины окруживших его легионеров, кружился в вихре битвы Наромарт. Опытный воин, Олус не мог не оценить незнакомую, но эффективную технику нечки. Но любоваться этим зрелищем было некогда: техника — техникой, а в любую минуту священник неизвестной богини мог получить смертельный удар пилумом.
      Сашку от напряжения била крупная дрожь. Рапиру он впервые взял в руки уже после того, как попал на Тропу. До этого же, как и все станичные мальчишки, разумеется, казаки, а не иногородние, учился сражаться с саблей — и умел ей владеть очень неплохо. Освоить рапиру посоветовал ему Михаил-Махмуд: сабля для подростка всё же слишком тяжела и поэтому не очень удобна. Он же время от времени приводил ему учителей — таких же, как и он сам, странников межмирья, сохранивших из прошлой жизни навыки владения холодным оружием. Сашка тренировался с интересом и большим желанием: отчасти из-за того, что на Тропе у него оказалось неожиданно много свободного времени, которое нужно было хоть как-то занять, отчасти просто из любви к фехтованию как таковому. Последнее время каждый новый учитель отмечал умение мальчика, взять хотя бы Саида, того, что был в караване Михаила-Махмуда в последнюю встречу. Но лицом к лицу с настоящим врагом, в бою не до победы, а до смерти, с рапирой в руке Сашка оказался в первый раз.
      Первого противника ему удалось наказать за самоуверенность. Вторым оказался легионер, достать которого казалось довольно проблематичным: огромный щит позволял легко парировать атаки рапирой. К счастью, мальчишка не потерял способности к хладнокровному рассуждению. Преимущество воина должно было стать его слабым местом. Необходимо было заставить солдата делать как можно больше движений щитом, чтобы левая рука быстрее устала. И подросток использовал каждую возможность для контратаки, пытаясь достать противника гибким клинком то сверху, то снизу, то обойти его справа, лишь бы тому приходилось делать больше защитных движений. Сашка вился вокруг врага, словно овод вокруг лошади, избегая ударов, каждый из которых легко мог стать роковым — ведь доспехов на мальчишке не было. Пока у него хватало сил вовремя уворачиваться от смертоносного клинка вражеского гладия, или отступать, набирая дистанцию.
      — Изонисты нас окружили! Мы в ловушке!
      Громкий крик откуда-то от ворот не мог не привлечь внимания легионеров, сражавшихся в ближней части двора. Опытные воины, они отвлеклись от боя всего на какую-то пару секунд, но именно эти секунды и внесли перелом в ту схватку, что кипела около хижины путников из Кагмана. Балис выстрелом в упор убил ближайшего из нападавших и тут же проскочил через открывшуюся в их цепочке щель. Он оказался на сравнительно узком пространстве между стеной убежища и рядом хижин, но зато теперь все враги были лишь с одной стороны. И в то же мгновение в ряды легионеров ворвался настоятель Огустин. Ворвался донельзя эффектно, эдаким сине-зеленым вихрем, успев достать своим посохом троих солдат раньше, чем они успели понять, что вообще происходит. Но при этом стрелять в эту кучу, где среди солдат мельтешил старикан, морпех уже не мог: пуля — дура, запросто можно было подстрелить друга вместо врага.
      Когда тебя атакуют шестеро — шансов победить либо нет совсем, либо их очень много. Наромарту выпал второй случай. Легионеры, привыкшие к боям в составе больших отрядов, строй против строя, в беспорядочной драке были гораздо менее эффективными и более уязвимыми. Полукровка, обладавший эльфийской реакцией и драконьей чувствительностью, Наромарт легко предугадывал каждое действие противников, когда оно ещё только начиналось. Помноженное на технику поющего клинка, которой обучал его Халькар, это давало ему возможность оставаться неуязвимым, своевременно парируя удары или уклоняясь от них. Правда, и атаковать у него практически не было возможности. Точнее — была возможность лишь обозначить атаку. Большие щиты практически обеспечивали легионерам полную безопасность. Опытный воин, наверное, мог бы достать врага и за этой защитой, но Наромарт воином не был. Он хорошо умел защищаться мечом, но слишком плохо умел нападать.
      Численный перевес по-прежнему оставался на стороне отряда Кудона. Можно сказать, подавляющий численный перевес. По всем законам войны, это должно было вести к победе — но не приводило ни к чему. Каждый из защитников укрепления без особого ущерба для себя сражались с несколькими легионерами. Да что там — без особого ущерба. Если говорить прямо, то солдат убивали одного за другим, весь двор был устлан трупами в медных панцирях. Нужно было отступать. Это было позором, поражением, но позволяло сохранить жизнь хотя бы части отряда. Иначе убежище изонистов превращалось в могилу для всех, кто пошел на штурм. Но отступить можно было только через ворота, а в них появился новый противник.
      — Верник, Малдун, расчистить ворота, — громко скомандовал оптий. Теперь против воина в черном плаще оставалось только четыре легионера, но, хорошо защищаясь, тот крайне неумело атаковал. На помощь уроду спешил почти обнаженный воин с двуручным мечом, с ним Кудон решил сразиться самолично.
      У Битого оставался последний противник. Остальные лежали на земле, не в силах подняться. Но Воин Храма, уже давно не участвовавший в боях не на жизнь, а на смерть, подзабыл, что сражаться можно и не вставая на ноги. Один из лежащих легионеров полоснул гладием по голени изониста. Боль заставила бывшего марина на мгновение отвлечься, но и этого оказалось достаточно: тяжелый пилум последнего врага вошел ему в живот. Битый тяжело осел на землю. Легионер не стал тратить время на освобождение оружия: оставив пилум в теле жертвы, он выхватил гладий и поспешил на помощь оптию Кудону, схватившемуся с обладателем двуручного меча.
      После того, как пришлось уворачиваться чуть ли не от полудюжины копий, два противника показались Гаяускасу просто легкой разминкой. Нет, конечно, расслабиться он себе не позволил, но вести бой стало гораздо проще. Возможность выстрелить представилась почти моментально, ещё две пули — и ещё одним противником стало меньше.
      Центурион — это центурион. Чтобы заслужить это звание, надо пролить изрядно пота и крови. Олусу Колине никогда не приходилось слышать, чтобы звание центуриона покупали. В общем, это было понятно: никаких особых материальных выгод оно не сулило, а наказанием за подкуп издавна служил огромный штраф, а то и изгнание с конфискацией имущества. Зато авторитетом центурионы пользовались непререкаемым: ведь каждый из них был опытным воином, прошедшим не одну дюжину сражений. Естественно и оружием они владели почище любого принципа. Вот и тот молодой командир, что бросился навстречу благородному сету, оказался крепким орешком. Сначала Олус хотел было встретить его прямым колющим ударом, чтобы тот с разбегу насел на клинок, как рыбаки насаживают червя на ловчий крюк. Но воин ушел влево, так, что клинок лишь слегка скользнул по изогнутой поверхности скутума, и тут же попытался в свою очередь достать противника гладием. Разумеется, из этого ничего не вышло: Олус, входя в ритм боя, уже уходил вправо, набирая расстояние. Когда у противников такое разное оружие, многое решает кому из них удастся навязать бой на удобных для себя условиях. Благородному сету выгодно было сражаться на длинной дистанции, в то время как вооруженный коротким клинком центурион стремился оказаться к противнику как можно ближе.
      "Помоги Иссон", — взмолился Йеми, сжимая в руках рукоятки кинжалов. Два легионера с тяжелыми пилумами наперевес неслись на него с одним лишь желанием — уничтожить. Конечно, они понимали, что их противник вовсе не намерен позволить убить себя, не оказав ни малейшего сопротивления. Но что мог сделать им человек без доспехов и оружия, схватившийся от отчаяния за голову? Возможно, он был магом, но и магу не так-то просто справиться сразу с двумя воинами. А потом мелькнули две коротких серебристых молнии, и оба солдата упали на землю лицом вперед, под головами начали растекаться лужицы крови. Оба кинжала попали точно в цель — в глазницы воинов. Во время тренировок кагманцу не часто удавалось одновременно кинуть оба кинжала с такой точностью. Не иначе, как Иссон сейчас был вместе со своим последователем.
      Глабр Корнелий считал себя человеком рассудительным и осторожным. Упаси боги, не трусливым, а именно осторожным. Трусов в имперских легионах не было, нет и, храни боги, никогда не будет. Но смелость бывает разная. Глабр был сторонником осторожной смелости. Он никогда не рисковал ни на ноготь более, чем требовал его долг солдата и приказания командиров. Додекан Линорий велел ему идти сразу за собой по штурмовому бревну — он шел, хотя и понимал, что у тех, кто шел сзади него больше шансов остаться в живых. Додекан приказал двигаться между стеной укрепления и хижинами и уничтожить любого, кто встретится и окажет сопротивление — он шёл. Не его вина, что врагов на его пути не оказалось. Но вот выбегать на середину двора и ввязываться в кипящий бой ему никто не приказывал, поэтому осторожный принцип позволил себе, прячась за одной из хижин, сначала внимательно осмотреться. Очень внимательно. Естественно, на это потребовалось некоторое время. А затем ему представился замечательный случай отличиться. Командир Кудон скомандовал Вернику и Малдуну атаковать изониста, вставшего в воротах и перекрывшего путь к отступлению. Солдаты бросились исполнять приказ оптия, но оказалось, что тот парень мастерски метает кинжалы. Убить обоих одновременным броском с двух рук — это надо уметь, такого Глабр за всю свою жизнь не разу не видел, а жил он вот уже тридцать шестую весну и повидал за это время немало. Но тот, кто способен так метать кинжалы, наверняка не был ни чернокнижником, не псиоником. Просто не мог им быть, ведь никакое мастерство не дается задаром, без каждодневных изнурительных занятий и упражнений — это воин знал абсолютно точно. А раз так…
      Фигура легионера появилась из-за ближайшей хижины столь неожиданно, что Йеми не успел ничего сделать для своей защиты. Пилум со свистом рассек воздух и ударил кагманца в грудь. Изонист ещё успел услышать хруст, с которым под ударом железного наконечника ломались его ребра, а потом его пронзила дикая боль. Ноги подломились, он упал прямо на тела валяющихся у ворот легионеров. Мертвых и раненых.
      Гарий Раэлий был ещё жив. Изонист, грудь которого пробил пилум кого-то из ребят (взгляд Гария уже настолько затянуло туманом, что легионер не мог разглядеть, кто метнул оружие), лежал буквально в паре песов. Он тоже был жив, Гарий видел, как он вцепился в древко, пытаясь вырвать пилум из раны, но силы в руках уже не было. Легионер попытался ударить врага гладием, но и его силы ушли вместе с кровью. Рука Гария еле шевельнулась, изонист, наверное, даже и не заметил этого движения.
      Удар посоха в горло, который сделал небоеспособным последнего легионера, совпал по времени с очередными хлопками ольмарского оружия. Огустин огляделся. Балис стоял в нескольких песах от настоятеля обители изонистов, весь в пыли, забрызганный кровью, но, судя по всему, целый и невредимый. Бой продолжался только в середине двора: с последними оставшимися врагами сражались Наромарт и благородный сет.
      Сашка с каждым мгновеньем уставал всё больше и больше, руки и ноги словно наливались свинцом, дыхание с хрипом вырывалось из горла. Легионер тоже устал, его движения становились всё медленнее и неувереннее. Но ни один, ни другой не прекращали боя. Боя, в котором, было уже понятно, победит не тот, кто лучше владеет оружием, а тот, кто сохранит больше сил. Если, конечно, не случится нечто непредвиденное, неожиданное, нечто, что круто изменит ход событий.
      Горизонтальный удар с разворота — центурион успел отскочить на безопасное расстояние. Перехват, меч взмыл вверх над правым плечом для рубящего удара. А центурион уже шел на сближение, вскидывая вверх скутум. Шаг назад, чтобы позволить мечу набрать большую силу, а щиту не дать заблокировать удар на размахе. Но центурион был проворнее — ещё бы, он только вступил в бой, он ещё полон сил. Ему удалось принять на щит удар на самой начальной стадии, и он тут же сделал ответный выпад, целясь в грудь. Ногу назад, корпус назад, руки, естественно назад, но меч остался направленным на врага. Центурион все же дотянулся до Олуса кончиком гладия, царапнул кожу на груди. Но теперь — наш выпад, двуручный меч намного длиннее, назад не уйти. Но центурион и не попытался уйти назад — он ушел вбок, и клинок лишь скользнул по пластинам сегментаты.
      Два легионера караулили выход из хижины. Внутрь не совались. Понимали, что там преимущество может оказаться не на их стороне. Но и заблокировали Мирона надежно — носа не высунешь. И в то же время внимательно наблюдали за происходящим вокруг: атака Балиса и Огустина врасплох их не застала. Только противопоставить этой атаке солдатам оказалось нечего: Гаяускас убрал своего противника короткой очередью, а изонист нанес отвлекающий удар шестом в колено и тут же с другой стороны ударил врага ногой в голову. Вот и всё, и нету стражи.
      Брат Коглер решил бежать. Ничего другого не оставалось: победа явственно клонилась на сторону изонистов. О том, что с ним произойдет, если он попадется в плен, инквизитору не хотелось и думать: слишком мрачным было такое будущее. Надо было уходить. Но как? Пробиваться к воротам? Для этого нужно было проскочить мимо нескольких стычек, кипевших во дворе. Тратить время на мальчишку, до сих пор умудрившегося не погибнуть под мечом легионера, брат Коглер, конечно, не собирался. А вот миновать без боя середину двора было невозможно: там, в смертельном бою, сцепились оптий Кудон и почти обнаженный воин с двуручным мечом. Лезть к ним было бы верхом неосторожности: один солдат попробовал, было, вмешаться, так мятежник снес ему голову одним ударом, походя, словно чашу вина осушил. Да ещё дальше к воротам на высокого светловолосого изониста наседало четверо легионеров, от ударов которых он, кажется, довольно удачно защищался мечом. Словом, путь через ворота был заказан.
      Зато, ни одной живой души не должно было обретаться на пути к штурмовым бревнам, по которым в укрепление попала дюжина Линория, да и сам инквизитор. Осторожно, поминутно оглядываясь, боги берегут того, кто бережет себя сам, он отступал всё дальше вглубь двора, пока не добрался до нечестивой изонистской молельни. Прижавшись спиной к каменной стене, он пробрался вдоль неё на задний двор. Раненая нога болела, в сапоге хлюпала стекшая кровь, но сейчас брат Коглер старался не обращать на это внимание. Нужно было во что бы то ни стало покинуть поселение изонистов, а уж потом можно будет заняться и раной.
      — Бросьте оружие. Сопротивление бесполезно.
      От хижины к месту боя шли трое: Огустин, Балис и Мирон. Оружие, известное легионерам было в руках только у изониста, но то, что уродливая кривулина в руках высокого человека в черной одежде убивает с безжалостностью городского палача, понимали все — это понимание было оплачено множеством трупов в медных доспехах, валявшихся по всему двору.
      — Бросьте оружие. Мы сохраним ваши жизни.
      Самое тяжелое в судьбе военного — принимать такие решения. Его отряд был обречен, в этом сомнения не было. Оставался выбор: погибнуть всем до одного, но сохранить честь Двадцать десятого легиона, или же сохранить жизни хотя бы немногих солдат, но позорно признать поражение. И выбирать должен был он — оптий Валерий Кудон, которому уже никогда не быть центурионом. Что ж, значит, такова его судьба. Но если ему самому уже больше не жить, то пусть останутся живыми хотя бы некоторые из тех людей, что доверились ему. А позор… Он знает, как стереть позор со штандартов родного легиона.
      — Бросить оружие! — отдал команду Кудон.
      Оставшиеся на ногах легионеры повиновались командиру.
      — Здесь был ещё один! — тут же выкрикнул Сашка. — Он где-то там, за постройками.
      Балис тут же бросился вглубь двора.
      — Держись дальше от стен, — крикнул он сунувшемуся было вперед парнишке.
      Всё-таки хорошо, что изонисты строили все свои постройки круглыми, можно было не опасаться атаки из-за угла. Конечно, опытный воин всё равно сможет использовать здания для укрытия, но эффективность нападения по любому будет меньше.
      — Я его в ногу ранил, — сообщил казачонок.
      Это тоже было хорошей новостью. Раненый в ногу далеко не убежит, если, конечно, он задумал именно убегать. Ну а если нападать, то его подвижность сильно уменьшится.
      Сашка двигался грамотно, стараясь всё время обезопасить себя от неожиданного нападения. Но атаки так и не последовало: во дворе врага нигде не было. Гаяускас подтянулся на стенку.
      Человек в белом балахоне поверх чешуйчатого доспеха с мечом в правой руке торопливо спускался вниз по склону холма, сильно прихрамывая на правую ногу.
      — Стой, стрелять буду! — рефлекторно выкрикнул Балис.
      На убегавшего это не произвело никакого впечатления. Прибавить скорости он, похоже, был не в состоянии, но и сдаваться в плен явно не собирался.
      Что ж, каждый сам выбирает свою судьбу. Спрыгнув наружу, морпех присел на колено, прицелился и нажал спусковой крючок. Автомат молчал. "Две осечки за один бой — это, пожалуй, перебор", — подумал Балис, передергивая затвор. Патрон не вылетел. Тихо выматерившись, Гаяускас отсоединил магазин — так и есть, пустой. Заставляя себя не торопиться, Балис вытащил из кармана скрепленные изолентой запасные рожки, присоединил их и снова вскинул автомат. Беглец, между тем, почти добрался до опушки леса. Для того, чтобы скрыться в кустах, ему оставалось преодолеть каких-то тридцать-сорок метров, когда хлопнул выстрел. Воин, словно получив мощный удар по шее, упал лицом вперед, чуть не перекувыркнувшись через голову. Упал и замер.
      — Убит? — спросил сверху забравшийся на стену убежища Сашка.
      — Это не игра в войну, это настоящая война, — ровным голосом ответил Балис, перебираясь через ограду. — Ему предлагали сдаться. Не захотел — сам виноват. Пошли.
      На появившихся из-за построек морпеха и казачонка вопросительно смотрели все, кто был во дворе.
      — Сдаться он не захотел, — коротко объяснил Балис.
      — Понятно. Пожалуйста, помогите собрать оружие, — обратился Огустин к обитателям приюта. — И посмотрите, кто из раненых жив, мы постараемся оказать им помощь.
      А потом добавил, обращаясь к оптию:
      — Если твои люди помогут разыскать живых среди мертвых — это будет хорошее дело.
      — Ты доверяешь нам? — изумился Кудон.
      — Я слышал, что среди легионеров принято оказывать помощь своим раненым товарищам. Мне будет жаль, если эти слухи окажутся ложью.
      — Ты слышал правду, старик, — мрачно ответил оптий. — Ребята, ищите живых и переносите их прямо сюда. Поживее.
      — Эй, полегче, — вмешался Мирон. Решать, что делать со сдавшимися, было, конечно, правом Огустина, но допускать такую вольницу было просто безумием. — Начнем с дальней части двора. Сначала Саша и Женя соберут оружие, а потом уж вы осмотрите своих товарищей.
      Изонист недоуменно посмотрел сначала на Нижниченко, потом на Кудона, словно вспоминая что-то давно забытое.
      — Как вам удалось защититься от ментального контроля? Почему мы не почувствовали вашего приближения?
      — Маг раздал нам специальные амулеты, которые должны были скрыть наше присутствие, — нехотя ответил Валерий.
      — Снимайте! — потребовал Огустин.
      Солдаты так же нехотя, как и с оружием, расстались с амулетами: маленькими круглыми медными медальонами на тонких шнурках. Мирон недоверчиво посматривал на эту картину.
      — Теперь они целиком в нашей власти, — пояснил Огустин. — Стоим им только подумать о сопротивлении или побеге — и они будут остановлены прежде, чем успеют что-либо сделать. И вот что, центурион, пусть двое из твоих солдат сходят за беглецом. Может, он ещё жив.
      Балис покачал головой, но объяснять ничего не стал. Он видел, что попал туда, куда целился, а целился он в голову.
      Олус Колина Планк счел, что наконец-то в его присутствии во дворе никто не нуждается, и отправился в свою хижину, дабы надеть одежду. Кидаться в бой голышом ещё куда не шло, но разгуливать по двору в одной набедренной повязке в мирное время, без всяких сомнений, наносило ущерб достоинству благородного сета.
      "С карьерой великого серого кардинала будут определенные трудности", — с изрядной долей самоиронии подумал Нижниченко. На то, что у агентуры могут порыться в мозгах в почти буквальном смысле слова, в его мире закладываться всё же не приходилось. Любой профессионал знает, что и "детектор лжи" и "сыворотку правды" можно обмануть. Не то, чтобы легко, но можно. И, если уж на то пошло, то легко разведчикам и контрразведчикам в работе вообще никогда не бывает. Разве что, в примитивных книгах и фильмах, но никак не в жизни.
      Кстати, одну вещь у Огустина теперь просто необходимо выяснить. Прямо сейчас.
      — А наши мысли тоже у вас под контролем? Ведь на нас нет никаких амулетов.
      — Пусть тебя это не беспокоит, Мирон. Мы убедились в том, что в вас нет зла ещё тогда, когда вы только подходили к обители. С этого момента никто не посмеет здесь прослушать ваши мысли иначе как по вашей просьбе или же при крайней необходимости. Иссон учил, что у каждого существа должна быть внутренняя жизнь, куда не следует вторгаться без приглашения, и мы чтим этот его завет, как и все остальные.
      Нижниченко кивнул: такое объяснение его полностью устраивало.
      Балис между тем отошел к воротам.
      — Йеми?! - поверх трупа легионера лежал человек в таком знакомом сером плаще, только теперь плащ был залит кровью, а из груди человека торчало длинное древко пилума.
      Услышав его голос, кагманец приподнял голову и слабо улыбнулся. В уголке рта густела тонкая красная струйка.
      — Я живучий, Балис, — произнес он слабым голосом. — Мне ещё племянницу надо спасти.
      — Спасем. Мы их всех троих спасем, — торопливо ответил морпех, опускаясь рядом с проводником. — Наромарт, быстрее сюда. Йеми ранен.
      Словно эхом с противоположного конца двора раздался голос Сашки:
      — Здесь ранены Битый… и Тиана…
      К мальчишке поспешил Огустин, а к Балису — темный эльф. Мирон, демонстративно поигрывая пистолетом, остался следить за легионерами. Те вели себя смирно: первая фаза знакомства с неизвестным, когда непонимание опасности блокирует возникновение страха, уже прошло. Наступила вторая стадия, когда непонимание этот страх многократно увеличивает. А может быть, причиной их смирения был вовсе не пистолет Мирона, а ментальный контроль, о котором говорил настоятель Огустин. Если изонистам и вправду не составляет труда управлять чужими мыслями, то сейчас перед Нижниченко были не люди, а всего лишь самодвижущиеся безвольные куклы.
      — Ну что? — нетерпеливо спросил Гаяускас, едва Наромарт склонился над Йеми. Тот только отмахнулся. Сил на исцеление такой раны у него не было. Кагманцу ещё относительно повезло: пилум пробил нижнюю долю правого легкого, не задев печени. Буквально два три дюйма ниже — и дело было бы совсем плохо. Но любая рана с повреждением внутренних органов требует серьезного лечения, которого он сегодня всё равно оказать не мог.
      — Балис, вытащи пилум. Я помолюсь за него.
      — Там маг лежит оглушенный. Его обязательно надо связать, — горячо прошептал Йеми.
      — Не волнуйся, никуда твой маг не убежит, — пообещал Балис.
      Отставной капитан осторожно, но решительно вытащил копьё из раны, тут же плащ вокруг отверстия начал напитываться свежей кровью. Наромарт опустил руку прямо на рану, красная жидкость проступила между черными пальцами.
      Бросив копьё, Гаяускас подошел к лежащему лицом вниз в воротах человеку, которого кагманец назвал магом. Перевернул его на спину — тот был без сознания. Нащупав висевший на шее защитный амулет, Балис снял его с бесчувственного врага и вернулся к Наромарту и Йеми. Целитель-священник беззвучно молился. Морпех переводил взгляд с эльфа на кагманца и обратно. Напряжение с лица Йеми спало, дыхание стало ровнее. Кровь больше не вытекала из раны.
      — Это всё, что я сегодня могу, — признался Наромарт.
      — Это немало, — подбодрил его Гаяускас.
      А на другом конце двора в это же время Огустин склонился над Битым.
      — Как ты?
      — Ничего, отец мой. Я справлюсь с этой раной, только извлеките из неё пилум. Как остальные?
      — Увы, Тиана покинула нас.
      — Да примет Иссон её душу.
      — Да сбудутся твои слова. Сегодня вечером мы помолимся о душе нашей сестры, — отвлекая Воина Храма разговорами, настоятель примеривался, как лучше вытащить пилум. Приняв решение, без предупреждения резко рванул за древко, извлекая оружие из тела. Марин непроизвольно дернулся, но тут же обмяк. Наложив руки на рану, старик тут же воззвал к Иссону, чтобы тот дал ему силы остановить кровотечение.
      — Лучше было поберечь твои силы для тех, кто не может помочь себе самостоятельно, — слабым, но недовольным голосом произнес Битый. — Говорю тебе, я и сам бы мог залечить свою рану.
      — Кому и какую помощь оказывать — решают лекари, а не больные. Потому что только они в ответе за жизни тех, кого им приходится лечить. За все жизни, понимаешь?
      Изонист поднялся на ноги, огляделся.
      — Мирон, Балис. Нужно перенести наших раненых в хижины. Мы ещё помолимся об их выздоровлении, но помимо наших молитв им нужен покой.
      — Вот и твои носилки пригодились, — грустно констатировал Гаяускас.
      — Лучше бы работы для них не оказалось, — откликнулся Нижниченко.
      Носилки, естественно, остались там, куда их положили в день прихода в приют — в ближней к воротам хижине в правой части двора, если встать спиной к молитвенному дому. Там у Битого был небольшой склад разнообразной утвари: горшки, плошки, ведра и светильники соседствовали с корзинами, мотыгами, лопатами, граблями, какими-то скребками, косами и вилами. Разумеется, за два прошедших дня хозяйственный марин уже успел произвести на своём складе генеральную уборку и расставить поверх носилок огромное количество всякого барахла. Пришлось задержаться, чтобы переложить всё это с носилок на землю.
      Выйдя во двор, друзья обнаружили, что легионеры уже успели сложить отдельно своих раненых и отдельно — мертвых. Кое-кто из тех, кто был всего лишь избит, уже начинал приходить в себя. Огустин и Наромарт осматривали тех, кто получил огнестрельные ранения. Среди выживших таких было всего четверо. Оружие лежало в стороне отдельной кучей, которую никто не охранял. Не считать же охраной Женьку, который вертел в руках гладий, внимательно изучая его конструкцию. Благородный сет, облачившись в короткую рубаху без рукавов и короткий, но широкий плащ светло-зеленого цвета, топтался во дворе, явно не зная, чем ему заняться. Сашки не было видно: видимо, тоже отправился привести себя в порядок.
      — Боюсь, что простая молитва его жизни не сохранит, — огорченно заметил Огустин, кивая на Гария Раэлия. — Слишком много он потерял крови. Потребуется нечто большее.
      — Я согласен с тобой, почтенный отец, но сегодня я не смогу ничем ему помочь, слишком много сил я уже потратил. А до завтрашнего рассвета он вряд ли дотянет.
      Изонист огорченно кивнул.
      — Наши силы не беспредельны. Я вижу, что и тебе знакомы тревоги и сомнения военного целителя.
      — Знакомы. Мне не раз приходилось быть лекарем на поле боя сразу после сражений.
      — И как же ты поступал?
      — У того народа, среди которого я вырос, принято было спасать жизнь большему числу своих раненых, а потом — большему числу пленных воинов противника.
      — Что ж, наши мысли идут соседними дорогами, как и должно быть. Хотя жизни почтенных Йеми и Битого ничего не угрожает, я бы мог существенно поспособствовать выздоровлению одного из них. Но этот человек нуждается в помощи больше.
      — Я согласен с тобой, почтеннейший. Возможно, оставшихся у меня сил хватит, дабы помочь Йеми и Битому.
      — Так помоги. А я пока помолюсь Иссону об этом несчастном.
      Огустин присел над впавшим в бессознательное состояние легионером и положил руку на его лоб. Наромарт направился к Йеми, которого Мирон и Балис уже уложили на носилки.
      — Давайте отнесем его в нашу хижину. Я помолюсь об исцелении и, думаю, смогу ему помочь.
      — А что делает старик с этими легионерами? Неужто лечит? — поинтересовался Мирон.
      — Именно.
      — Они пришли сюда, чтобы убить его.
      — Думаешь, он этого не понимает?
      — Но тогда для чего?
      — Он делает это "не для того, чтобы", а "потому, что".
      Мирон замолчал. Только такое парадоксальное объяснение вносило хоть какую-то ясность в поведение изониста.
      Переложив кагманца на тюфяк в хижине, Мирон и Балис перенесли затем туда же и Битого. Изонист был словно в забытьи или трансе и даже не заметил, как его перекладывали на носилки, несли и уложили на тюфяк. Наромарт присев над ранеными тихонько молился. Не желая ему мешать, люди вышли из хижины.
      — Как думаешь, поможет? — с некоторым сомнением в голосе спросил Нижниченко.
      — В это трудно поверить, но если тебя за два дня на ноги подняли, то Йеми и Битый, я полагаю, встанут ещё быстрее. Наромарт говорил, что кости срастаются медленнее всего.
      Огустин, завершив молитвы над солдатами, тяжело поднялся на ноги и усталой походкой подошел к обитателям убежища.
      — Все раненые потеряли много крови. Жить они будут, но оправятся от ранений не быстро. Хорошо бы их напоить крепким мясным бульоном, очень полезны мозговые кости. Ради такого дела надо зарезать одну из наших овец. Обычно этим занимался Битый, но он тоже ранен. Вы сможете?
      — Вообще-то этим нам заниматься как-то не приходилось, — ответил Мирон. Балис подтверждающе кивнул.
      — Тогда я поручу это кому-нибудь из солдат. Кстати, беглеца принесли. Он мертв.
      Гаяускас пожал плечами: по его мнению, обсуждать тут было нечего.
      — Скажите, что вы намерены делать дальше? — поинтересовался Нижниченко.
      Изонист непонимающе посмотрел на гостя из дальних земель.
      — Раз сюда пришли солдаты — значит, расположение приюта стало известно властям. Жить спокойно нам не дадут. Поэтому, мы уйдем отсюда сразу, как только сможем. Вам тоже придется уйти. Мне очень жаль, но больше помочь вам мы ничем не сможем.
      — Вы и так помогли нам больше, чем мы смели рассчитывать, — искренне ответил Нижниченко. — Вопрос в другом: как быстро мы сможем покинуть это небезопасное место.
      — Лучше спросить об этом Наромарта, его способности целителя воистину велики.
      — Непременно, но сейчас он занят: молится над Битым и Йеми, и мы не стали ему мешать.
      — Я могу только предположить, что Битый завтра будет в состоянии выйти в путь, хотя идти придется медленнее и пройти мы сможем не так уж и много. Что же касается Йеми… даже не знаю. Возможно, что и его Наромарт завтра поднимет на ноги. Если нет, то послезавтра утром он оправится от ран, это совершенно точно. Мы сможем выйти отсюда на рассвете.
      — Значит, два дня… Вы не боитесь, что за это время сюда нагрянут новые враги? — задал беспокоящий его вопрос Мирон.
      — Нет, это совершенно невозможно. От предгорий до этого места пешим маршем никак не меньше суток пути, да и то, если прекрасно знать горные тропы. А ведь до предгорий надо ещё добраться. Но, самое главное, надо узнать, что здесь произошло.
      — А не может быть такого, что против вас были высланы сразу два отряда? Мы победили один, но вот-вот подойдет второй?
      — Я не военный человек, но мне кажется, что такой поступок был бы глупым и бессмысленным.
      — Мне тоже так кажется, но всё же… Я бы хотел допросить наших пленных. Кстати, что вы намерены делать с ними?
      — Пожалуйста, допрашивай. А намерения мои просты: они смогут покинуть это место спустя некоторое время после нашего ухода.
      — Вы хотите их отпустить?
      Старый изонист снова удивленно поглядел на Нижниченко. На этот раз — не только удивленно, но и осуждающе.
      — Разве я могу поступить с ними по-иному?
      — Но объясните, почему?
      — Во имя человеколюбия.
      — И всё?
      — Не надо говорить лишних слов, Мирон. Я уже сказал, что я — не военный человек, но понимаю, что выбор прост: либо отпустить их, либо убить. Третьего не дано. Иссон учит, что пленных надо щадить, если есть хоть малейшая возможность это сделать. Такая возможность у нас есть, значит, они получат жизнь и свободу. Возможно, хотя бы один из них поймет, что нельзя убивать беззащитных и невиновных. А может, это поймет его ребенок. Да хоть случайный бродяга, которому кто-нибудь из них расскажет в харчевне за кружкой пшеничного пива или кислого вина эту историю. Неважно.
      — А если не поймет никто?
      — Мирон, неужели ты настолько не веришь в добро? — священник особенно выделил голосом слово "настолько". — Не назвал бы ты безумцем того пахаря, который сеет зерно, приговаривая при этом: "Зерно плохое, ничего не взойдет". Не сказал бы ты ему: "Возьми хорошее зерно, и не трать зря своего времени"?
      — Но если зерно хорошо, вот только плохая земля?
      — Полно, Мирон. И на камнях растут деревья…
      Генерал отошел от священника в глубокой задумчивости. Машинально направился в свою хижину, чуть не столкнувшись при этом с Наромартом.
      — Кстати… Что с нашими ранеными?
      — Лучше, чем мне показалось вначале. Полагаю, Битый уже к вечеру будет здоров, у него просто потрясающие способности к восстановлению сил. Ну а Йеми, если боги будут к нам милостивы, поднимем на ноги завтра утром.
      — Надо обсудить, что делать дальше, а без Йеми, сам понимаешь, легко принять неверное решение. Он хоть говорить сегодня сможет?
      Эльф задумчиво потеребил рукой подбородок. Совсем как человек.
      — Вообще-то сейчас ему больше всего нужен покой. Самое лучшее — крепкий сон. Но ты прав, отсюда нам придется скоро уходить… Может, имеет смысл обсудить это дело вечером, когда Йеми хоть немного отдохнёт?
      — Вечером — так вечером, — согласился Мирон.
      С точки зрения земного оперативного военного искусства конца двадцатого века это было вопиюще бессмысленной потерей времени, но он чувствовал, что ничего страшного и непоправимого из-за этой задержки не произойдет. Ощущениям своим Мирон привык доверять. К тому же, было уже не ощущение, а твердая уверенность, что на то, чтобы переключить внимание Наромарта или Огустина на организацию обороны убежища от новых возможных атак, допрос пленных с целью выяснения тактических и стратегических замыслов врага, а так же на подготовку эвакуации, придется потратить просто бешеные усилия. А вот отдача виделась весьма сомнительной. Черного эльфа ещё, пожалуй, можно было убедить сменить приоритеты, а вот Огустин, похоже, непрошибаем. Разве что появление из леса новых штурмующих отрядов было способно заставить его отвлечься от мыслей о том, как исцелить всех раненых в битве.
      День проходил в тягучих и нудных бытовых заботах. Солдаты зарезали и освежевали овцу и под присмотром и руководством Огустина сварили в здоровенном котле прямо посреди двора гороховый суп с бараниной. И раненые и здоровые наелись до отвала, осталось ещё и на ужин. Всех раненым Огустин, кроме того, заставил выпить по чаше местного красного вина, якобы, полезного в случае кровопотери.
      Другие легионеры, вместе со своим офицером, на опушке леса у подножия холма рыли для павших в бою могилы. Бежать никто из пленных не пытался. Тела погибших воинов, освобожденные от доспехов, укладывали в неглубокие ямы, сверху насыпали холмики и воздвигали небольшие каменные пирамидки. Душегубца Гручо похоронили чуть в стороне, пирамидку на его могиле устанавливать не стали. Тело Тианы оставалось в изонистской молельне, Огустин и присоединившийся к нему Наромарт читали над ним молитвы.
      Балис, после того, как тщательно прочистил автомат и отыскал не выстреливший патрон, занялся изучением оружия и доспехов и даже примерил на себя сегментату, в которой имел довольно комический вид. Панцирь, рассчитанный на местного жителя небольшого роста, высоченному морскому пехотинцу едва защищал пах. Естественно, он ещё и оказался слишком тесен, Гаяускас едва сумел в него влезть. В общем, воевать в доспехе с чужого плеча нечего было и думать.
      А вот короткие мечи легионеров в случае нужды он бы вполне мог использовать. Конечно, до его боевого ножа им было так же далеко, как броненосцам девятнадцатого века до крейсеров конца двадцатого, но, в случае чего, и с такой вещицей можно было всерьез постоять за свою жизнь. Единственным серьезным недостатком была рукоятка: непривычно тонкая, с непропорционально большой овальной гардой, защищающей кисть от соскальзывания вражеского клинка, и тяжелым набалдашником на конце. Наверное, для удара на отмахе. Перехватывать такой меч было нелегким делом. Кроме того, следствием неудачной конструкции было нарушение балансировки. То есть под ту технику боя мечами, которая культивировалась в имперской армии, оружие было сбалансировано, надо полагать, почти идеально, только вот техникой этой Балис не владел. А для того ножевого боя, которому его учили, эти мечи подходили, мягко говоря, не особо хорошо.
      Сашка, так же с интересом изучавший захваченное оружие, предложил Мирону в качестве трофеев забрать себе пару железных кинжалов, принадлежавших ранее двум покойникам в железных доспехах. Засим последовал не очень долгий, но довольно горячий спор о разнице между сбором трофеев и мародерством. Оказавшись в меньшинстве сначала против Сашки и Балиса, а затем и против поддержавшего их привлеченного горячим спором благородного сета, Нижниченко решился внести некоторые поправки в свои взгляды на эти вопросы. По всему выходило, что стычек им предстоит выдержать немало, хотелось бы выходить из них победителями, а не жертвами. А раз так, то вопрос об отношении к имуществу побежденных будет вставать снова и снова. В конце концов, и вправду есть существенная разница между циничным обиранием мертвых тел и взятием в качестве трофеев некоторых вещей, которые могут пригодиться в самое ближайшее время.
      Ралиос — местное Солнце, опустился почти до верхушек дальних гор. В дуновении ветра ощущалась вечерняя прохлада. Из близлежащих рощ доносились птичьи трели.
      Завершившим скорбную похоронную работу легионерам Огустин велел разойтись по хижинам и сидеть там, не выходя во двор. Самочувствие Битого улучшилось настолько, что он, пусть и нетвердой походкой, но самостоятельно дошел до молельни — помолиться над телом Тианы. Йеми встать на ноги не сумел: тут же закружилась голова, но сидел, привалившись к стенке хижины, и говорил довольно бодрым голосом.
      — Не думаю, что нам угрожает здесь опасность в ближайшие несколько дней. Прежде чем префект или трибун, пославший солдат, начнет беспокоиться о судьбе отряда, пройдет немало времени. Послать весть о своем поражении, как я понимаю, они не успели. Сколько воинов похоронили?
      — Четырнадцать. В смысле десять и ещё четверых.
      — Там были ещё инквизиторы…
      — Инквизиторы, — нахмурился Балис. То, что раньше рассказывал про этих людей Йеми, уважения не вызывало.
      — Ну, да. Люди в табардах с изображением восходящего Ралиоса.
      — Ах, эти… Оба убиты.
      — Маг жив?
      — Что с ним сделается, — усмехнулся Гаяускас. — Славно ты его по башке приложил, отлеживается сейчас в отдельной хижине.
      — Значит, остальные убитые — легионеры.
      — Да, остальные — все воины.
      — Так, а пленных сколько?
      — Двадцать шесть, считая мага.
      — Два десятка и ещё шестеро? Тогда всё правильно. Три полноценных дюжины и центурион, командующий отрядом. Додекан входит в состав своего подразделения. Так что, вестового, скорее всего не было.
      — А магия какая-нибудь? — неуверенно произнес Мирон.
      — С таким-то магом? Что-то не производит он на меня впечатление чародея, способного отсюда что-то сообщить в Плесков или в Шоф. Если бы он мог это сделать, то у него и боевая магия должна была быть соответствующей. Но вообще, надо спросить у отца Огустина, он может точно узнать, был ли отправлен гонец.
      — Хорошо, исходим из того, что гонец не отправлен. Что тогда?
      — Тогда, как я уже сказал, у нас есть в запасе чуть ли не осьмица. Пока в городе забеспокоятся, пока поисковый отряд сюда дойдет. Авиации у Империи на полуострове практически нет: вся она сосредоточена на границах с Чикао.
      — Какой авиации? — изумился Балис.
      — Да любой. Хоть драконьей, хоть грифоньей, хоть легкой — на гиппогрифах. Летающих существ тут считанные единицы и никто не станет ими рисковать ради трёх дюжин легионеров. Да, несколько дней у нас в запасе есть при любом раскладе. Но всё же лучше уйти отсюда как можно раньше.
      — Почему? — поинтересовался Женька.
      — Чтобы быть как можно дальше отсюда, когда все откроется. Тех, кто оказал сопротивление имперским легионерам, будут искать.
      — Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, — оседлал любимого конька Мирон. — Кто будет искать, как будет?
      — Это очень сильно зависит от ситуации. Если командир того отряда, который придет по следам тех, кого мы победили, будет иметь возможность организовать погоню по горячим следам, то, будьте уверенны, он такой возможностью воспользуется. Если же военные увидят, что убежище покинуто несколько дней назад, то сами ничего предпринимать не станут: у них просто нет на это прав и оснований. Командир отряда по возвращении в город доложит трибуну или префекту, те сообщат эдилу Торопии, он начнет расследование, привлекая в случае необходимости солдат или стражников. Его можно особо не опасаться — эдилам хватает проблем в цивилизованной части провинций, слишком усердствовать в поисках они не станут. Но к поискам непременно подключится инквизиция, а это намного серьезнее: эти ребята будут землю рыть.
      — Угу, — кивнул Мирон, — знаю таких. Совсем не злопамятные, просто злые и память у них хорошая.
      Йеми несколько секунд непонимающе смотрел на Нижниченко, потом, когда до него дошел смысл шутки, с облегчением улыбнулся.
      — Где-то так. Для них смысл жизни в том, чтобы найти и уничтожить тех, кого они считают врагами. Поэтому, искать нас они будут старательно и дотошно.
      — Ясно. Значит, инквизиция и эдилы. Вопрос второй: что им про нас будет известно?
      — Хороший вопрос. Уцелевшие солдаты смогут нас описать. У большинства из нас нет каких-то особых примет, но вот Наромарт… У него слишком уж запоминающаяся внешность.
      — Да уж, его с кем-то спутать трудно…
      — И, главное, я очень плохо себе представляю, как это можно исправить. Убрать эти страшные шрамы не под силу ни одному волшебнику Вейтары. Такое чудо мог бы явить Иссон, но я не дерзну молить его о такой милости. Разве что отец Огустин…
      — Его мы непременно попросим, но хорошо бы иметь что-то про запас. Как я понял, ваши боги — существа довольно непредсказуемые и рассчитывать только лишь на их помощь с нашей стороны будет опрометчиво.
      — Боги существуют не для того, чтобы перекладывать на них те проблемы, которые ты можешь решить сам, — наставительно заметил Йеми.
      — Мне нравится такая позиция, — кивнул Мирон. — Итак, что мы можем здесь сделать сами?
      — Во-первых, капюшон, — подал голос молчавший до этого Балис. — Во-вторых, ему нужно поменьше светиться на людях. По легенде он раб, нечка. Пусть держится сзади. Основное внимание всегда приковано к тем, кто едет впереди и ведет разговор.
      — Верно, — согласился Мирон, — легенду, конечно, нам придется здорово исправлять, но сама идея абсолютно правильная.
      — Почему это — исправлять? — спросил Женька.
      Не то, чтобы это его сильно интересовало, просто снова накатывало раздражение. Это был разговор таких умных и таких правильных людей, только что зубы не ломило. Всё-то они знают, всё-то предусматривают. А ведь если сказать по честному, то с самого прихода в этот мир всё у них идет наперекосяк. Сначала украли Анну-Селену и Сережку, потом в горах чуть все не погибли, теперь вот едва-едва от солдат отмахались… И никто ведь не скажет, что чего-то не понимает, нет, будут с умным видом убеждать, что всё делалось исключительно правильно…
      — Много нестыковок. Например, из лошадей у нас остался один только Ушастик, — пояснил Мирон. — Странновато для ольмарского принца не обеспечить своих слуг хотя бы мулами.
      — Мало ли что могло случиться, — не сдавался мальчишка.
      — Могло. Если придумаешь хорошее объяснение — скажи, может именно его и примем за рабочую версию. Кстати, Йеми, где мы сможем раздобыть лошадей и мулов?
      — Это зависти от того, в какую сторону мы отсюда двинемся…
      — Мне не хотелось так говорить, но ты должен понимать, что догнать бандитов и освободить Риону у нас сейчас нет никаких шансов. Самое умное, что мы сейчас можем сделать — это вернуться на равнину и догнать караван рабов, в котором находятся Сережа и Анна-Селена. Они не могли уйти далеко.
      Йеми тяжело вздохнул и тут же зашелся в тяжелом кашле. Лицо моментально резко побледнело, затем побагровело.
      — Саша, позови, пожалуйста, Наромарта или Огустина, — быстро отреагировал Балис.
      Кагманец отрицательно кивнул головой, но, мучимый кашлем, он не мог произнести ни слова. Казачонок выскользнул наружу.
      Кашель прекратился так же резко, как и начался. Йеми тяжело перевел дыхание. Краска с лица спадала.
      — Не надо было звать Наромарта, — сказал он, поморщившись. — Ничего страшного.
      — Почем ты знаешь? — не поверил Мирон.
      — Ранение в грудь мне уже один раз лечили.
      — Весело вы тут живете. Беречь себя надо, Йеми, беречь, — наставительно произнес Балис. — Хороший солдат — это здоровый солдат. Раненый — уже не боец.
      — А я и не солдат вовсе. И никогда солдатом себя не называл.
      — Это уже все поняли. Ты — такой мирный и добрый купец, только вот ножи кидаешь так, что не многие из ребят в моей… моём отряде могли с тобой сравняться.
      — Ох, — лицо кагманца снова исказила гримаса. — Ножи. Кинжалы-то мои целы?
      — Целы, целы, — успокоил его морпех. — Я подобрал. Хорошие кинжалы: что один, что другой.
      — Хорошие… Если потеряю, то потом мне долго на такой не заработать.
      — Да ладно. Можем прихватить пару мечей, продашь — кинжалы купишь.
      — Купишь, как же. Все мечи здесь продать, на такие кинжалы денег не хватит. На них ведь наложены специальные чары.
      — А-а-а, — несколько разочарованно протянул Гаяускас. — Я-то думал, что ты и вправду умеешь кинжалы метать. А выходит, всё дело в чарах…
      В хижину протиснулся Наромарт.
      — Йеми, что случилось?
      — Всё нормально. Я просто слишком сильно вздохнул.
      — Ну-ка, давай послушаю.
      Черный эльф неловко наклонился к груди кагманца и приник к ней чутким острым ухом.
      — Фонендоскоп бы тебе, Нар, — пожелал Нижниченко.
      — Что мне?
      — Фонендоскоп. Слуховую трубку.
      — Никогда не слышал про такую. Как она устроена?
      — Я потом расскажу.
      — Хорошо.
      Внимательно выслушав раненого, эльф прощупал пульс, а затем объявил:
      — Думаю, ты прав, ничего страшного нет. Постарайся не дышать глубоко и поменьше разговаривай. Сегодня тебе нужен покой.
      — Времени у нас мало, Наромарт, — извиняющимся тоном ответил кагманец. — Сам понимаю, что надо бы отлежаться, но нельзя: отсюда надо уходить, и как можно скорее. Если про приют узнали, то его в покое не оставят. Вслед за первым отрядом сюда придет второй, более сильный. Наверное, пришлют целую центурию. И мне совсем не улыбается, если она потом будет дышать нам в спину, когда мы будем отыскивать детей.
      — А кому этого хочется? Поверь, я сделаю всё возможное, чтобы ты скорее оправился от раны. Но ведь и мои способности не беспредельны. Надеюсь, завтра с рассветом я смогу оказать тебе действенную помощь.
      — И что потом?
      — В каком смысле? — удивленно переспросил черный эльф.
      — В прямом. Пусть завтра я буду здоров. Что мы будем делать дальше?
      — Об этом я ещё не думал. Извини, голова была занята совсем другими мыслями.
      — Я понимаю. Но, когда ты исполнишь свой долг священника, прошу присоединиться к нам, чтобы поразмыслить над этим вопросом.
      С привычной неуклюжестью Наромарт опустился на топчан, откинулся назад, оперевшись на стену.
      — Полагаю, что я его исполнил. Элистри не любит длинных молений об одном и том же. Думаю, Иссон так же не требует многословия. Надеюсь, что душа Тианы уже пребывает в его чертогах. А посему, расскажите мне, что вы решили.
      — Ничего мы пока не решили, — вздохнул Мирон. — Первый вопрос: кого преследовать — разбойников, похитивших Риону или вернуться и догнать рабский караван?
      — Мне кажется, что необходимо возвращаться. Боюсь, что от разбойников мы отстали просто безнадежно. У них же лошади, а у нас…
      Заканчивать фразу он не стал — и так всё было понятно.
      — Да, преследовать разбойников сейчас неразумно, — согласился и Йеми. — В любом случае мы от них отстали и отстанем ещё сильнее. Я согласен, нужно спасать Анну-Селену и Сережу, пока их не успели угнать далеко.
      — Тогда, завтра с утра нам нужно двинуться на юг. Предварительно расспросим Битого насчет кратчайшего пути.
      — Я хотел предложить Огустину и всем остальным на время укрыться в Кагмане. Если они согласятся, то до южных предгорий у нас общая дорога.
      — Это ещё лучше, — энергично кивнул Мирон. — Значит, через хребет перейдем с проводниками. А дальше что? Лошадей и мулов мы сможем быстро найти?
      — На это рассчитывать не приходится. В деревнях живут небогатые люди, лошади есть мало у кого, и продавать их никто не захочет. Особенно, если мы окажемся не в Торопии, а в Прундже, что весьма вероятно, поскольку сейчас мы где-то рядом с границей.
      — А чем хуже Прунджа?
      — Тем, что там живут беднее. Лошади есть не просто мало у кого, а вообще почти у единиц. Да и что за лошади… Клячи. Пахать на них хорошо, а не ездить по дорогам.
      — Клячи, не клячи, но на них мы всё одно будем двигаться быстрее.
      — А я не понимаю, — вступил в разговор Балис. — Мы же деньги честно платим. Отдал свою лошадь, пошел с деньгами на базар и купил другую. В чём проблема-то?
      — Во времени. Весна, сейчас в деревнях каждый человек от зари до зари работает. А в город идти — это потерять чуть ли ни целую осьмицу. Земля-кормилица ждать не станет.
      — А чего мы их спрашиваем? — подал голос Женька. — Сашка же у нас прынц. Лошадь взял, денег на землю кинул и пошел своей дорогой. А если кто возбухнет — в репу. Или здесь все господа такие вежливые и добрые, что к крестьянам приходят исключительно с поклонами? "Не изволите ли дани заплатить?" Так что ли?
      В хижине повисло неловкое молчание, словно каждый ждал, что мальчишке ответит кто-то другой.
      — Господа здесь совсем не вежливые и не добрые, — первым заговорил Йеми. — Ограбить крестьян нам будет не очень сложно, но они пожалуются своему жупану, а тот — императорскому наместнику. В общем, может случиться, что нас в самый неподходящий момент задержат для выяснения истории с ограблением этих крестьян.
      — И что, судить будут? Что за такое ограбление полагается?
      — Ну, за ограбление придется заплатить какой-нибудь не очень крупный штраф, с этим проблем не будет. А вот, например, за то, что Саша выдает себя за благородного господина, не являясь таковым, ему, по имперскому закону, полагается бросить в печь.
      — Однако, — не выдержал Нижниченко, — когда мы придумывали легенду, ты об этом ничего не говорил.
      — Мирон, чему ты удивляешься? Выдать себя за благородного господина — очень серьезное преступление. В твоём мире за это не наказывают?
      — Чему удивляюсь? Жестокости. Зачем за это убивать? Да ещё так мучительно.
      — Ты говорил, что в своём мире занимался похищением секретов иных стран. Скажи, какое наказание полагается разоблаченным лазутчикам?
      — Самое умное — заставить их сообщать своим хозяевам то, что нужно тем, кто их разоблачил.
      — Да, это — мудрое решение, — согласился Йеми. — И что, ваши правители всегда так мудры? А попавшие в плен лазутчики всегда соглашаются сообщать ложь?
      — Не всегда, — вынужден был признаться Нижниченко. — Тогда их расстреливают из того оружия, которыми пользуется Балис. Или вешают. Но без жестокости.
      Память немедленно подсказала историю последнего шага по служебной лестнице, которому предшествовала гибель начальника Службы Безопасности Юго-Западной Федерации в вольере с аллигаторами. Обосновывать мягкость подобной смерти относительно сожжения заживо Мирону никогда не позволила бы совесть. Потом вспомнилась история Михаила-Махмуда, сваренного заживо в масле. Пожалуй, апеллировать к нравам на Земле смысла не имело. Разведчик нашел в себе силы признаться:
      — Йеми, у нас тоже хватает жестокости, но, по крайней мере, её не возводят в закон.
      Кагманец только что глазами не захлопал.
      — Прости, Мирон, мне это понять совсем уже трудно. Если за какое-то преступление положено определенное наказание, то его и должно применять. Преступника можно помиловать, смягчив наказание, но никак не увеличить его. Конечно, бывают тираны, вершащие суд исключительно по своему разумению и не связанные никакими законами, но подданным ли тиранов попрекать жестокостью тех, кто живет под властью законов, а не под прихотью одно лишь правителя.
      — Обсудить нравы и законы в разных местах, бесспорно, крайне занимательно и полезно, — вмешался Наромарт, — но сейчас, мне кажется, важнее решить иные проблемы. После того, как мы сражались с воинами этой страны и убили многих из них, полагаю, нам всем при поимке грозит самое жестокое наказание и вряд ли кто из нас может рассчитывать на снисхождение. Так что, все мы в равных условиях, все рискуем жизнью, и, на мой взгляд, не должны из-за этого держать друг на друга зла.
      — А никто и не держит, — немедленно ответил Сашка. — Я бы за ребятами по-всякому пошел, что бы мне ни грозило.
      И, уже про себя, тихо, по-русски добавил:
      — Замучаются печку топить. Дров не хватит.
      Никто из людей этого просто не услышал, Наромарт же, не владеющий русским языком, её хоть и слышал, но не понял. Это его, впрочем, не отвлекло:
      — Тем лучше. Давайте сосредоточимся на том, что же нам делать дальше. Итак, нам нужны лошади. Йеми, не может быть, чтобы они не продавались.
      — Что нельзя купить за деньги, то можно купить за очень большие деньги… Разумеется, если отдать за каждую лошадь эдак полторы сотни ауреусов, то хозяева возражать не будут. Но столько денег у меня нет. Моих запасов не хватит даже близко даже на одну лошадь, а ведь одна лошадь наших проблем не решит.
      — Да, это плохо, — согласился Наромарт. — Расплачиваться ювелирными изделиями с крестьянами смысла не имеет.
      Ответом ему было понимающее молчание.
      — Почему? — не удержался от вопроса Женька.
      — Быстро превратить их в деньги никак не получится. А ведь крестьянам нужно покупать лошадей взамен, — пояснил Мирон.
      — Кроме того, дорогие украшения у крестьян могут вызывать подозрения у чиновников. Дальше возможно различное развитие событий, но, в любом случае, без привлечения к нам внимания дело не обойдется.
      — Тогда что нам делать?
      — Тогда нам нужно как можно быстрее вернуться в Плесков и купить лошадей там.
      — А зачем возвращаться назад, когда можно идти вперед? — возразил Балис.
      — Вперед? Куда? Ближайший город на нашем пути — это Шоф, столица Прунджи. Безусловно, в нём мы тоже сможем купить всё необходимое, продав местным ювелирам драгоценности, но до него слишком долго идти.
      — И всё же, сколько нам до этого Шофа добираться?
      Йеми обвел товарищей задумчивым взглядом. В пути отряд всегда выравнивается по слабейшему. Слабейшим в пешем переходе, конечно, был Наромарт. Хромающий нечка навряд ли был способен за день преодолеть больше трёх лин. Разумеется, по равнине, в горах — ещё меньше. Можно посадить его на Ушастика, весу в целителе немного, как говорится "кожа да кости". Тогда самыми медленными будут мальчишки, точнее Женя. Саша, наверное, не уступит взрослым ни в скорости, ни в выносливости. Значит…
      — Примерно день уйдет, чтобы перевалить через Южный хребет. И дней восемь-девять — на дорогу до города. Пожалуй, так. Хотя, без хотя бы одного привала на целый день мы вряд ли сможем обойтись.
      — Итого одиннадцать дней. Где одиннадцать, там и двенадцать, будем рассчитывать на худшее. Плюс три дня, прошедшие с момента выхода каравана. Итого — пятнадцать дней. Почти две осьмицы, как ты говоришь. Как далеко за это время уведут рабов?
      — Слишком далеко. Если их повели из Плескова на восток, то, значит, ведут в Альдабру. До неё караваны в среднем доходят за одиннадцать дней. Максимум — за дюжину. А уж из Альдабры ведет много дорог. В любой из остальных городов Восьмиградья, оттуда могут увезти морем. Кроме того, могут и посуху отправить — через перевал на север, в Грождигу.
      — А в Шоф их не могут отвести? Он ведь ещё ближе к Плескову, чем Альдабра? И в том же направлении?
      — Шоф действительно ближе, но он стоит в стороне от дороги и совершенно не торговый город. Купцы Восьмиградья просто не позволят вырасти сильному конкуренту поблизости от своих владений. Караваны невольников очень редко сворачивают с дороги.
      — Но мы не можем не отработать и этот вариант.
      — В Шофе мы, так или иначе, окажемся и, разумеется, расспросим тамошних купцов.
      — Эх, оказаться бы там побыстрее…
      — Для этого необходимо вернуться в Плесков и закупить лошадей. По дороге до города не больше пяти лин. Скорее всего, даже не больше четырёх.
      — То есть, где-то около двадцати пяти — тридцати километров, — задумчиво пробормотал Балис. Не привлекая к себе слишком большого внимания, такой путь вполне можно было проделать за день. Конечно, не всем. А значит…
      — Те, кто может идти быстро — идут в Плесков. Те, кто не могут — идут по дороге на Альдабру. Дальше плесковская группа закупает мулов и лошадей и догоняет идущих по дороге. Классика. К концу второго дня мы соединяемся и продолжаем путешествие верхом, — уверенно изложил свой план капитан.
      — Разделяться не хотелось бы, — нахмурился Мирон. — Но, похоже, придется: время дороже. Какие идеи по составу групп?
      — Какие могут быть идеи, когда всё очевидно? Наромарт, Женька и ты двигаетесь по дороге, а мы с Сашкой и Йеми идем в город. Если, конечно, Йеми завтра будет как новенький.
      — Завтра он не будет, как новенький, — предупредил Наромарт. — И послезавтра тоже. Живое существо устроено намного сложнее, чем механизм. Даже такой сложный механизм, как у тебя, — эльф указал на автомат, лежавший рядом с тюфяком Гаяускаса. — Серьезная травма влияет на весь организм, и даже чудесное исцеление по молитвам не может сразу убрать все её последствия. Слабость и быстрая утомляемость останется у Йеми ещё на несколько дней, да и у Мирона нога ещё некоторое время будет побаливать. Конечно, я могу приготовить для них необходимые снадобья, если буду рядом, но, если ты хочешь быстро добраться до Плескова, то Йеми тебе не помощник.
      — Хорошо, мы можем отправиться в город вдвоём с Сашкой.
      — А не слишком ли рискованно отпускать вас туда без Йеми? — засомневался Нижниченко.
      — Не может же он разорваться. Если бы Йеми пошел в город — рисковали бы те, кто пойдет по дороге. Всегда может какой-нибудь встречный патруль придраться.
      — Какой патруль? — изумился Женька.
      — Какой-нибудь. Откуда я знаю их систему патрулирования? Разве что пленных расспросить, — серьезно ответил Гаяускас.
      — Может, нет у них никаких патрулей, — не унимался подросток.
      — Может, и нет. Только кто-то должен же за порядком на дороге следить. Что скажешь, Йеми?
      — Патрулей на дорогах быть не должно: не война же. Но встретить жупанскую стражу или отряд легионеров можно запросто. И, честно сказать, я бы на месте командира отряда поинтересовался, что это за странная компания по дороге передвигается. Уж больно необычно мы выглядим.
      — Думаю, что жупанскую стражу я как-нибудь уговорю. Хотя… Не буду лукавить: при разговоре со здешними стражниками я буду чувствовать себя намного спокойнее, если Йеми рядом. Слишком много неизвестного, слишком много нюансов, слишком мало времени на проработку ситуации. Но те, кто отправляются в город, рискуют гораздо больше. Особенно Балис, вспомните, что архимаг говорил…
      — С одной стороны — да. А с другой, что, собственно, в них подозрительного? — задумчиво протянул Йеми. — Бродяг по этим землям ходит не так уж и мало. Благородный сет завтра напишет сопроводительное письмо, что это его слуги, посланные в Плесков для покупки лошадей. Без особой причины к таким людям придираться никто не станет.
      — Да, благородный сет тут оказался очень кстати, — согласился Мирон. — Похоже, что с планами мы определились.
      Но жизнь, как водится, внесла свои коррективы в намерения друзей.
      Рано утром, после того, как Наромарт и Огустин прочли над Йеми целительные молитвы, вернувшие ему силу и бодрость, старый изонист созвал всех обитателей убежища на большой совет. Пленные легионеры, если и проснулись, то не показывались из отведенных им хижин, и не могли подслушать собравшихся позади молельни.
      — Да пребудет с нами Иссон, да дарует он нам мудрости принять верное решение, — краткой молитвой начал собрание священник. — Здесь собрались те, кто искал у Иссона защиты и помощи в своих земных делах. Но ныне это место не может более служить убежищем. Милость и защита Иссона да пребудет со всеми нами, но сейчас нам надо самим позаботиться о себе. А кто имеет такую возможность, пусть поможет остальным.
      — Позвольте, я скажу, — вступил в разговор Йеми. — Недалеко отсюда Кагман, где поклонение Иссону не преследуется. Мне кажется, вам с Битым и с благородным Олусом стоит на первое время перебраться туда.
      — Я думал об этом, — согласился Огустин, — но боюсь, как бы из-за нас не произошло кровопролитие. Слуги Императора не потерпят, чтобы в приграничных королевствах укрывали тех, кого обвиняют в мятеже.
      Благородный сет молча кивнул, подтверждая правоту слов изониста.
      — Надо сделать так, чтобы никто не узнал о том, что вашим убежищем стал Кагман. Мне кажется, что это сделать не так уж и трудно. Судя по значкам, легионеры, атаковавшие убежище, принадлежат к Двадцать десятому торопийскому легиону. Трибун и всё командование легиона находятся в Белере. В Плескове стоит один манипул. Пусть даже эти воины из Плескова — пока они не дойдут до города, никто ни о чём не догадается. Когда узнают, городская стража, конечно, будет вас искать, но выслать патрули к Кусачинскому броду от своего имени старший центурион не рискнет. Ну а жупаны… Эти долго будут искать крайнего: кто именно должен охранять брод. Никто ведь не захочет своих людей просто так гонять непонятно зачем. Одним словом, если вы пойдете сразу к броду, не заходя в город, то успеете перейти Валагу раньше, чем начнется тревога… Я бы с радостью помог вам проделать этот путь, но я должен искать похищенных детей.
      Старик задумчиво покачал головой.
      — Ты оказал нам большую помощь, как и подобает последователю Иссона. Вижу, что ты чтишь его заветы не только на словах, но и в сердце. Это похвально. Я ни коим образом не осуждаю твоё решение помочь детям, ибо мы можем и сами позаботиться о себе, они же — нет. Да пребудет с тобой и твоими спутниками благословение Иссона в этом достойном деле. Что же касается твоего совета идти в Кагман — возможно, мы последуем ему, а возможно и нет. Я стар и не могу идти так долго и так быстро, как бывало в то время, когда я был молод. Легионеры покинут убежище вскоре после того, как уйдем отсюда мы. Они молодые и сильные, они будут идти намного быстрее, чем я. Как только они спустятся с гор на дорогу, то быстро нас догонят.
      — Среди солдат есть тяжелораненые, которые замедлят их скорость. Ни один легионер никогда не бросит раненого товарища, пока есть надежда, что того можно вылечить, — возразил благородный сет. — Кроме того, здесь есть мой конь, которого я готов предоставить вам с Битым, чтобы вы могли быстрее добраться до Кагмана.
      — А что же будет с тобой? Коню не снести троих.
      — Этого и не потребуется. Я не буду прятаться. Я сделал большую ошибку, когда начал убегать от своей беды. Благородному сету пристало встречать опасность лицом, а не спиной. Я уже наказан за то, что пренебрег этим правилом. Бежав из своего имения, я бросил на произвол судьбы тех людей, которых обязан был защищать. Вчера я обнажил меч против солдат моего Императора и убивал их. Теперь мне нужно искать прибежища в чужой стране. Довольно! Я не желаю быть изменником. Я отправляюсь в столицу и отдам себя на справедливый суд Императора Кайла.
      — Боюсь, что от Императора ты получишь лишь плаху и палача, — не вытерпел Битый.
      — Пусть так. Но так я сохраню свою честь.
      — Зачем тебе честь, если у тебя не будет жизни? — удивился марин.
      — Зачем мне жизнь, если у меня не будет чести? — парировал сет.
      — Остановитесь! — властно вмешался Огустин. — Каждый волен распоряжаться своей судьбой по своему разумению. Когда благородный сет нуждался в помощи и защите — мы предоставили ему и то и другое. Но это не значит, что теперь мы будем решать за него, как ему следует жить. Мы готовы дать совет, но не более того.
      — Но вы примете мою помощь? — Олус повернулся к старику.
      — Можешь не сомневаться. Правда, в моём возрасте не очень прилично разъезжать на лошади, ну да приличия хороши в обычной жизни, а сейчас возможно ими пренебречь.
      — А вы? — теперь благородный сет повернулся к Йеми. — Накануне вы просили у меня письмо к префекту Альдабры. Думаю, если я самолично попрошу его помочь вам, то это принесет ещё большую пользу.
      Повисла длинная пауза.
      Путешественники переглядывались, не решаясь принять решение. Предложение морритского аристократа с одной стороны сулило немалые перспективы, а с другой подвергало серьезному риску.
      — Разумеется, мы рады разделить с вами нашу дорогу, — медленно подбирая слова, заговорил Наромарт. — Что же касается разговора с префектом Альдабры, то я думаю, что по дороге в город мы обсудим необходимость этого разговора, и, если он действительно сможет принести пользу, то мы будем благодарны за помощь.
      Благородный сет недоуменно уставился на собеседника. При других обстоятельствах он бы посчитал себя смертельно оскорбленным в ситуации, когда при морритском лагате и иноземном принце с ним осмеливается говорить какой-то нечка. Пускай священник, пускай целитель, но всё же нечка. Но сейчас Олус понимал, что никакого оскорбления в этом нет. Среди этих людей этот нечка был не только равным, но и в некоторых вопросах первым среди равных. Можно было только гадать о том, как такое могло случиться, но что произошло — то произошло. И теперь надо было либо принимать этих людей, точнее, людей и странного нечку, такими, как они есть, либо не оказывать им помощи. Второе, вероятно, было благоразумнее, но Олуса Колину Планка понимал, что не сможет оставить в беде тех, с кем вместе сражался в бою, пусть даже это был бой против имперских легионеров, а его союзником оказался нечка.
      — Что же, решено. До дороги мы можем дойти вместе, а там разделимся. Мы с Битым отправимся на восток, в сторону Плескова, а вы — на запад, в Альдабру.
      — Как быстро мы сможем добраться до дороги? — поинтересовался Нижниченко.
      — Я знаю в этих горах все тропинки, Мирон. Ралиос ещё не скроется за горизонтом, а мы будем на дороге, — успокоил Битый.
      Балис склонился к уху сидящего рядом Сашки и шёпотом поинтересовался:
      — Ночной марш-бросок потянешь?
      Мальчишка почесал пятерней лохматый затылок. Было видно, что он не играет, а действительно оценивает свои возможности. Очевидно, задача, которую подкинул ему отставной капитан, была на их пределе.
      — Должен выдержать.
      Чего уж там говорить, на Тропе Сашка почти забросил физические упражнения: не было смысла. А теперь выяснилось, что прежняя выносливость не то чтобы совсем куда-то исчезла, но изрядно поуменьшилась. Утренние пробежки с капитаном далась казачонку с немалым трудом. Да и во время боя он вымотался так, что потом еле стоял на ногах.
      Но есть такое слово «надо». Сейчас от их быстроты зависело, как долго ещё будут находиться в неволе Анна-Селена и Сережка. По вчерашним прикидкам выходило, что времени, чтобы настигнуть невольничий караван до Альдабры, с учетом того, что необходимо заглянуть в находящийся в стороне от главной дороги Шоф, у них в обрез. Решающим мог оказаться каждый час. И тут было просто необходимо напрячь все силы, чтобы привести из Плескова лошадей как можно быстрее. Форсированный марш на тридцать верст (а что ещё могло обозначать это непривычное слово марш-бросок) — испытание тяжелое, но всё-таки преодолимое.
      И, теперь уже с твердой уверенностью в голосе, мальчик повторил:
      — Должен выдержать.
      — Вопросов больше нет? — подвел итог Огустин. — Тогда быстро завтракаем и выступаем в путь. С командиром легионеров я поговорю.
      Завтрак из хлеба, сыра и овечьего молока занял совсем немного времени. Не долгими были и сборы: вещи уложили ещё с вечера. Йеми предложил изонистам взять с собой ещё и доспехи инквизиторов, имевшие огромную ценность.
      — В Кагмане продадите. Деньги вам пригодятся.
      Битому эта идея понравилась, но Огустин решительно воспротивился.
      — Грешно заниматься мародерством, сын мой. Если бы ещё эти вещи могли сослужить нам службу в пути — куда ни шло. Но обирать трупы ради того, чтобы потом на этом нажиться — противно заветам Иссона. Тот, кто не чтит мертвого, не окажет уважения и живому.
      — А разве эти люди заслужили уважения? — не согласился кагманец.
      — Всякий человек достоин уважения. Просто за то, что он человек. Как бы ни велика была степень его падения, но всегда есть возможность для покаяния, стоит лишь пожелать этого.
      — Вы действительно верите в то, что инквизиторы могут покаяться? — поинтересовался слышавший разговор Мирон.
      Изонист развернулся к неожиданному собеседнику.
      — Мирон, я говорю сейчас не просто как человек, но как священник Иссона. Я объясняю завет моего бога. Как же я могу солгать? Это будет страшнейшим прегрешением, которое только может совершить священнослужитель: сознательно исказить слово своего бога. Да сохранит меня Иссон от такого святотатства.
      — А вы можете сказать не как священник, а просто как человек: вы видели когда-нибудь кающегося инквизитора? Или хотя бы слышали о таком?
      — Нет, ни видеть, ни слышать мне не приходилось.
      — Тогда почему вы верите в то, что никогда не видели?
      — Мирон, верят только в то, чего не видели. Иначе — это не вера, а знания. А сейчас простите, я должен ещё собрать свои вещи.
      Слова священника, видимо, произвели большое впечатление на Йеми. Он долго вертел в руках инквизиторский меч, не решаясь ни отложить его в сторону, ни взять с собой. И только когда Битый и Огустин появились во дворе убежища с туго набитыми дорожными мешками за плечами, кагманец тихонько пробормотал:
      — Если эта вещь может сослужить службу в пути — куда ни шло. А благородному лагату являться на людях без меча не пристало.
      После чего решительно подвесил меч себе на пояс.

       — Хороший домик… Надеюсь, у нас будет в запасе хотя бы пара часов, чтобы во всем разобраться.
       — Успокойся, Нар. Банный лист Евсея действует очень сильно — я убедилась в этом лет еще десять назад на собственном опыте. Так что пошли вперед.
       — Минуточку, госпожа волшебница. Раз уж ты сравнила нас с ворами, то и я сначала попрошу тебя выяснить, нет ли на дверях этого милого домика запирающего заклинания, а за дверью — ловушек для непрошеных гостей.
       — Вообще-то, с такой магией ты должен работать не хуже меня. Но если так просишь…
       Женька с большим интересом наблюдал за происходящим — раньше ему как-то не приходилось стоять рядом с колдующей волшебницей. Однако, как ни удивительно, интересного в этом оказалось мало: быстрая скороговорка, пара неуловимых плавных движений руки…
       — Запирающего заклинания здесь нет. Так же как и любой другой магии. И можешь быть спокойным: при открывании дверей в яму не свалишься.
       — Великолепно. В таком случае, мы с Женькой отправляемся внутрь, а ты ждешь нас снаружи.
       — Это еще почему?
       — Хорошие воры, знаешь ли, всегда оставляют кого-нибудь сторожить — на случай, если взлом вдруг обнаружат.
       — Тогда пусть останется Женька.
       — Отличная идея. Только не подходит: он лучше всех нас знает, где искать улики против Зуратели. Кроме того, только ты из нас владеешь магией иллюзий. Так что, открой нам дверь и жди здесь.
       Мадемуазель Виолетта недовольно нахмурилась, но сделала всё, как просил эльф.
       За дверью оказалась темная прихожая. Женька помнил её смутно: когда он убегал отсюда, времени смотреть по сторонам у него не было.
       — Куда теперь? — раздался рядом шепот Наромарта.
       — Темно, — прошептал в ответ Женька.
       — Извини, не подумал.
       Вампир быстро что-то пробормотал, и в воздухе заплясали, разгоняя тьму, несколько маленьких светящихся шариков.
       — Скульптуры во внутреннем дворе, — тихо произнес Женька. — Кажется, за лестницей есть дверь.
       Наромарт кивнул и медленно двинулся через комнату. Мальчишка заметил, что вампир перемещался совершено бесшумно. В доме стояла мертвая тишина. Стараясь её не нарушить, Женька аккуратно двинулся вслед за своим спутником. За лестницей действительно оказалась большая двустворчатая дверь с разноцветными стеклянными витражами вверху. Наромарт еще немного поколдовал, а затем — видимо, подчиняясь его команде, — шарики устремились назад и где-то спрятались.
       — Зачем? — удивился Женька.
       — На всякий случай. Вдруг свет во дворе кто-то заметит.
       — Да кто его заметит, если дома никого нет? — проворчал мальчишка, но спорить не стал. Дверь с легким скрипом отворотилась, и они вышли во внутренний двор, освещенный слабым звёздным светом.
       Скульптуры стояли так же, как и прошлой ночью. Вампир медленно двинулся от статуи к статуе — видимо, он их как-то проверял. Женька шел за ним. Теперь он смотрел на них не так, как в прошлый раз. Это были не камни, а такие же, как и он, живые мальчишки и девчонки, которых Зуратели заставил изображать всякие гадости, а потом превратил в камень. Его внимание привлекла в этот раз статуя девчонки, увлеченно рисующей что-то на покрытой письменами плите. По меркам Женькиного мира девочка была одета вполне прилично: футболка, шортики и сандалии на босу ногу. Но в Риттерберге, конечно, её восприняли бы как оборвашку.
       Присмотревшись, Женька разглядел набросанную мелом собачку — довольно симпатичную, кстати. Зуратели окаменил маленькую художницу в тот момент, когда та обернулась — словно обнаруженная кем-то за своим занятием. А чего, скажите, в этом занятии плохого? Что, плита — от какого-нибудь памятника, что ли? А если и так — еще неизвестно, какого качества этот памятник.
       Размышления мальчишки прервал голос Наромарта:
       — Пошли. Хватит тут торчать.
       — Они… Они все живые? — спросил Женька, глядя на недоуменно-испуганное лицо рисовальщицы.
       — Во всяком случае, на все фигуры наложены чары. Причем именно школы Изменения Сути, к которой относится и заклинание петрификации, то есть окаменения.
       — А вы можете их расколдовать?
       — Ну… Я не волшебник, я еще только учусь…
       — Ага, и дружба помогает делать вам чудеса, — ехидно докончил Женька.
       — Какая еще дружба?
       — Обыкновенная, из сказки про Золушку.
       — Не слышал такой сказки, хотя она, конечно, права. Дружба с мадемуазель Виолеттой наверняка поможет мне расколдовать этих детей. А сейчас мы пойдем и посмотрим, как именно Зуратели их заколдовал.
       Женька еще раз глянул на каменную девочку.
       — А может, позовем мадмуазель Виолетту прямо сейчас?
       — Нет, надо действовать по плану.
       Взяв мальчика за руку, волшебник повлек его за собой в дом. "Ох уж эти взрослые с их планами", — подумалось Женьке, однако, спорить сейчас было бы совсем уж глупо.
       Осторожно ступая, они направились вверх по лестнице, окруженные вернувшимися огоньками. Женька немного боялся, что не сумеет найти мастерскую, однако это оказалось совсем не сложно: второй такой двери в коридоре просто не было. Он остановился, чтобы сообщить об этом Наромарту, но тот уже повернулся к нему и резко схватил за плечо.
       — Там? — голос Наромарта почему-то дрогнул.
       — Больно… — силы у вампира было, наверное, не меньше, чем у Виктора Кличко, и Женька чувствовал себя так, будто его плечо зажато в железные тиски.
       — Извини, — рука разжалась. — Так ты уверен, что это — там?
       — Уверен, — буркнул Женька, растирая онемевшее плечо. — А что?
       Не отвечая на вопрос, Наромарт извлек из-под плаща меч. Покрытый красивым узором длинный тонкий клинок, гарда составлена из переплетения множества тонких металлических дужек, между которыми блестели какие-то камешки — драгоценные, наверное. Такие же камешки, только покрупнее, украшали и серебряный набалдашник на рукоятке меча, а сама рукоятка была отделана кожей с золотым тиснением — правда, полустертым. Меч был прекрасен. Женьке он понравился еще тогда, в подвале дома мадемуазель Виолетты.
       Пока Женька любовался мечом, его спутник сосредоточено о чем-то размышлял. Вдруг клинок осветился фиолетовым светом.
       — Значит так, — медленно произнес вампир. — Если услышишь шум драки — беги со всех ног к мадемуазель Виолетте и скажи ей, что здесь дракон.
       — Дракон? — Женькино любопытство подскочило выше всех разумных пределов. — Настоящий?!
       — К сожалению, да, — не разделил его восторг Наромарт.
       — "Нет там никакого дракона", — отозвался в его мозгу голос меча.
       — "Но я же его чувствую", — запротестовал Наромарт и еще раз прислушался к своим ощущениям. Нет, драконье чутье, унаследованное от отца и никогда полукровке не изменявшее, недвусмысленно свидетельствовало, что где-то там за дверью был дракон.
       Покрепче сжав меч, вампир шагнул в дверной проем. За дверью оказалась большая комната, заполненная кусками камня, подставками, фигурами — в общем, нормальная мастерская скульптора. Чутьё вело Наромарта к её дальнему концу. Он аккуратно закрыл тяжелую дверь и медленно сделал несколько шагов… В темноте раздался густой и какой-то скрипучий голос:
       — Кто ты такой?
       На мгновение ноги стали ватными, но, собрав силы, Наромарт ответил на Изначальной Речи:
       — Альве А'Лин, Старший Брат.
       И услышал в ответ:
       — Что ты там бормочешь? Ты что, не способен говорить на понятном языке, а не какой-то тарабарщине?
       — "Слушайся старших!" — с ярко выраженной иронией посоветовал Защитник.
       Наромарт чуть не застонал от осознания собственной глупости: дракон не может не владеть Изначальной Речью. Значит, здесь был не настоящий дракон, а просто существо с примесью драконьей крови. И он, он, который сам был полукровкой, об этом не подумал!
       — Меня зовут Наромарт, — твердо произнес вампир и направился к занавеске.
       — Мне нет дела до твоего имени, — ответил из угла скрипучий голос. — Какое это имеет значение? Ты пришел убить меня — что ж, делай своё дело.
       — Убить? Да о чем ты говоришь?
       — Я всегда говорю правду, которую не желают знать. Благородные охотники на монстров… Ха! Гнусные убийцы — вот как я это называют. Ваша работа — убивать. Вы убиваете женщин, убиваете стариков, убиваете детей — вам ведь всё равно, мы для вас только монстры, твари, чудовища. Вы придумали себе богов, которые избрали вас, людей, высшими существами, для того, чтобы оправдать эти убийства. Вы придумали сказки, в которых выглядите благородными воинами — а ведь сами боитесь даже взглянуть своим жертвам глаза. Вот ты, «смельчак», ты глянешь ли в глаза Дранго Хардлонгу?
       Слушая эти странные слова, Наромарт никак не мог понять, с кем же он столкнулся. Одно было совершенно ясно: его собеседник не был драконом. Тем не менее, Наромарт чувствовал в нем кровь дракона. Полудракон? Наверное. Но тогда почему он так странно реагирует на своего собрата по крови? Почему не понимает Истинной Речи? К тому же, драконье чутьё подсказывало вампиру, что его собеседник мало чем походил на дракона и уж совсем не имел ничего общего с гуманоидом. Странное покрытое чешуей шестиногое существо футов пятнадцати в длину насторожено припало к полу, будто изготовившись к прыжку. Несколько толстых цепей связывали его с кольцами, вделанными в прочные каменные стены.
       — "Надеюсь, ты не собираешься смотреть в его глаза?" — ехидно поинтересовался Защитник.
       — "Именно это я и намерен сделать. Только не предупреждай меня, что это опасно: от его гляделок так несет магией, что и гном почувствует".
       — "Тогда я тебя предупреждаю только о том, что я не имею понятия, кто он такой и чего от него можно ожидать. Поэтому если что — на магию лучше не рассчитывай".
       — "Ты с ума сошел — я же вампир! Без магической энергии я в пыль рассыплюсь через минуту!"
       — "Угораздило ж тебя… Ладно, попробуем менее радикальное средство".
       Наромарт ощутил, как перед глазами словно сгустилась магическая энергия.
       — "Фильтр", — подтвердил Защитник. — "Но его можно пробить. Надеюсь, что взор твоего приятеля не так опасен, как у катоблепаса".
       — "А что, взгляд катоблепаса это прошибает?"
       — "Одно из двух: либо да, либо нет".
       Перспектива явно не относилась к числу самых приятных, однако другого способа договориться с таинственным незнакомцем, похоже, не существовало.
       — Что ж, я готов посмотреть в твои глаза.
       Наромарт откинул капюшон и увидел прямо перед собой сильно уменьшенную голову дракона с огромными глазами, испускающими красноватый свет. Несколько мгновений, показавшихся волшебнику бесконечно долгими, они смотрели друг на друга, затем его собеседник отвел свой взгляд.
       — Ты не трус. Ладно, пришел убить — так убивай. Всё рано, цепи не позволяют мне сопротивляться.
       — Да не собираюсь я тебя убивать.
       — Тогда для чего же ты сюда пробрался?
       — Мне нужно было узнать, как Зуратели делает свои скульптуры. С помощью какого устройства или там артефакта…
       — Устройства? — возмутился таинственный собеседник. — Какое ещё устройство? Я никому не позволю таких оскорблений в мой адрес!
       — А ты здесь при чем? — изумился вампир.
       — Ты что же, думаешь, что этот убогий человек мог самостоятельно создать столь прекрасные статуи? Ха… Только мы можем по-настоящему творить с камнем всё, что захотим.
       — То есть, эти скульптуры сделал ты?
       — Да, хотя и не по своей воле. Увы, я не могу сопротивляться его власти. Видишь, я прикован к этим стенам и с цепями мне не справится.
       — Почему? Я догадался, что натурщиков обращает в камень твой взгляд. Почему ты не окаменил Зуратели?
       — Во-первых, он слишком умён… я хотел сказать — слишком труслив, чтобы посмотреть в мои глаза. А во-вторых, это не поможет мне избавится от цепей, и я подохну здесь от голода и жажды. Ты не подумай, я не боюсь смерти, но я решил, что если это произойдёт, то у проклятого Зуратели есть шанс, что его кто-то расколдует. И он будет праздновать победу на моих костях… О, если бы я знал, что Зуратели и его слуга погибнут вместе со мною, я бы не то, что умер от жажды, я бы позволил прибить себя к этой стене гвоздями…
       Вбить гвоздь в камень, из которого были сложены сцены, не смог бы, наверное, и гигант. Но вампир не успел даже заикнуться об этом, поскольку Дранго Хардлонг очень недоверчивым голосом поинтересовался:
       — Кстати, а почему ты не закаменел от моего взгляда?
       Раскрывать все свои тайны неизвестно кому вампир не собирался.
       — Видишь ли, мой отец был драконом, и я могу сопротивляться магии твоего взгляда.
       — Драконом! Где же ты был, мой крылатый собрат, когда я в одиночку сносил все ужасы плена этого злобного мага… Впрочем, ты какой-то бескрылый…
       — Да и у тебя крылья что-то хорошо спрятаны.
       Собрат замолчал, видимо реплика полудракона попала в больное место.
       — У меня драконом был только папаша, — наконец начал он свою историю. — А мама драконом не была. Эх, если бы ты видел папашу… Красавец писаный. Чешуя золотая, на солнце горела огнем. Размах крыльев — этой комнаты не хватит. А главное — добрейшая душа. Он так любил всё живое, что никак не мог пройти мимо представительниц прекрасного пола. Вот и мамаша моя перед ним не устояла. А у тебя?
      — Почти так же, — сотня лет притупила остроту воспоминаний детства, и теперь Наромарт мог рассказывать некоторую часть своей биографии без особых мучений. Хотя всё же рана в душе кровила. — Отец мой был драконом, только не золотым, а хозяином глубин, а мать — эльфийкой. Впрочем, я не никогда не видел ни его, ни её: отца свирфнеблины-охотники убили раньше, чем он съел мою мать, а меня их жены отобрали у матери раньше, чем она успела задушить новорожденного мальчика… Ну, а драу выкупили мать у гномов раньше, чем я научился понимать то, что происходит вокруг.
       Так что, настоящими моими родителями были приемные…
       — Н-да, жизнь у тебя, собрат, видать не легче моей, — задумчиво изрек Хардлонг.
       — Это точно, но прости меня за нескромный вопрос, брат по крови, кто же ты? — спросил Наромарт. — За время своих странствий я повидал не так уж мало, но ни разу не встречал ни подобных тебе существ, ни даже рассказов про них…
       — Я драколиск. Сомневаюсь, что хотя бы в одном из миров, где ты был, подобные мне встречаются достаточно часто…
       — Драколиск? Это мо… тот, который рождается от союза василиска и дракона?
       — Он самый, — мрачно ответствовал драколиск и повернул голову в профиль. — А что, не похож?..
       — Да нет, похож, наверное… Просто, как ты правильно заметил, я никогда в жизни не видел василиска, поэтому мне и не с чем сравнивать.
       — Ха! Если бы ты хотя бы раз видел василиска, тебе было бы просто нечем сравнивать. Каменные мозги плохо думают. Его взгляд смертоноснее моего во много раз и даже драконья невосприимчивость к магии тебе, скорее всего бы, не помогла.
       Разумеется, я спрашивал тебя о том, похож ли я на золотого дракона?
       — А, ты об этом… — замялся Наромарт. — Ну, определенное сходство, безусловно, есть, особенно в профиль. Ног, правда, многовато, да и чешуя скорее выглядит бронзовой, чем золотой…
       — Зато я летать умею! Не высоко, не долго — но все-таки летать…
       — Летать? Без крыльев?
       — Представь себе. Главное — это хорошенько захотеть. Я старался научиться летать, прыгал с горных обрывов до тех пор, пока у меня не начало получаться. А вот мой ленивый брат так и не научился летать — поэтому этот подлый маг, заточивший меня в этих стенах, и смог его поймать. А когда я попытался помочь брату, он поймал и меня. Мать так и не смогла нас отбить, а папаша… Папаша в этот момент сражался где-то далеко с какими-то драконоборцами, и ему было не до воспитания детей.
       — Грустная история. Однако, не пора ли нам восстановить справедливость?
       — Что ты имеешь ввиду?
       — Я хочу вернуть тебе свободу, чтобы ты засвидетельствовал в суде виновность Зуратели.
       — В каком суде?
       — В суде этого города.
       — Ты с ума сошел, брат. Какое нам, детям Крылатых, дело до жалких людишек и их правосудия? Разве они помогли нам с братом, когда этот мерзавец похитил нас из материнской пещеры? Разве кого-нибудь в городе волнует, что он держит меня здесь в цепях?
       — Если бы власти города узнали об этом…
       — То прислали бы сюда какого-нибудь убийцу, чтобы уничтожить чудовище. Все люди — агрессивны и ненавидят тех, кто не похож на них.
       — Что-то очень горяч, Дранго.
       — Да, я говорю то, что я думаю!
       "Если б ты при этом еще и думал, что говоришь", — меланхолично произнес про себя Наромарт, внимая драколиску и прикидывая, как же всё-таки уговорить его дать показания против скульптора.
       — Нет, ты мне объясни, почему я должен молчать, если мне что-то не нравится? И почему я должен вежливо лгать? Я гордое и благородное создание, поэтому я говорю в лицо своим врагам то, что я о них на самом деле думаю.
       — Я не буду убеждать тебя в том, что люди хорошие. Но неужели тебе не жалко детей?
       — Как ты можешь так говорить? — возмутился Хардлонг. — Ты-то должен знать, что драконы любят детей и не могут причинить им вред. Мой отец был драконом. Он так любил всё живое. Я — его законный сын, поэтому я тоже люблю всё живое, а детей — особенно.
       — Ну, так и помоги мне расколдовать детей. Ты же сам сказал, что превращение в камень обратимо.
       — Вообще-то да. Зуратели где-то прячет артефакт, который может превращать статуи обратно в людей.
       — Прекрасно. Я освобождаю тебя от цепей, ты помогаешь мне спасти детей, после этого ты отправляешь к себе домой. Думаю, твой папаша по тебе очень соскучился.
       — Давай. Ради того, чтобы обрести свободу, я с удовольствием тебе помогу.
       В фиолетовом свете меча Наромарт принялся рассматривать оковы драколиска. Оказалось, что существу, обладающими человеческими пальцами открыть крепление цепи вокруг ног — пара пустяков. Не прошло и двух минут, как Дранго был полностью свободен. Он тут же пнул цепи, они отлетели к стене с отвратительным громким лязгом.
       — Ты что, — возмутился Наромарт. — Весь город на ноги поднимешь.
       — Извини, брат, не сдержался. Если бы ты просидел в цепях сорок лет — ты бы понял, как я их ненавижу.
       — Понимаю, брат. Но пойми и ты: чувства надо контролировать. Вот ты скажи, брат, в чем сила?
       — В натиске и мощи.
       — Нет, брат, это неверно. Настоящая сила — в самоконтроле. Не дай врагу воспользоваться твоими слабостями — и ты почти победитель. А теперь поспешим: мы должны освободить детей раньше, чем Зуратели поймет, что мы замышляем.
       — Точно, — воскликнул Хардлонг. — Дети. Дети страдают. Дети ждут, что мы их спасем. Поспешим, брат.
       — Погоди-ка, — волшебник поднял с пола большой кусок материи. — Ты ведь умеешь чувствовать не видя, как дракон.
       — Конечно.
       — В таком случае, я завяжу тебе глаза, чтобы дети случайно не пострадали. К тому же, за дверь мастерской ожидает мой спутник. Он не нашего рода и не устоит перед твоим взглядом.
       Драколиск вздохнул, но позволил обернуть свои глаза повязкой, после чего они двинулись к выходу — на поиски спасительного артефакта.
      В этой истории характер Наромарта отразился как в капле воды. Он всегда такой: предусмотрительный и неосторожный, хитроумный и наивный, миролюбивый и вспыльчивый одновременно. Таким он был, когда мы с ним встретились, таким остается и посейчас, хотя воды с тех пор утекло немало. И как это в нём уживается — я понять до сих пор не могу.
      Вот он постоянно твердит, что эльфы и люди — разные. Наверное, так оно и есть. Но для нас, клинков, они настолько похожи друг на друга, что разница эта практически незаметна. Вот мы по сравнению с ними — и вправду другие. Совсем. Именно поэтому нам так тяжело понять тех, кто нас носит. И дело не в том, что мы считаем себя выше — мы просто другие. Иные. А понять по-настоящему чужой, чуждый разум — неимоверно тяжело.
      Легенду о Дан Гьене и Чэне Анкоре я слышал аж в трёх вариантах. Во-первых, конечно, тот, который ходит среди клинков. И ещё два, рассказанных людьми. Один приписывают некоему Рашиду аль-Шинби из Кабира, а второй — двум сказителям с одной из сопредельных Граней, забыл их имена. И никак не устаю поражаться тому, насколько разными получились рассказы об одном и том же. Нет, факты у всех изложены верно (то есть практически полностью совпадают, а раз так, то, вероятно, именно так всё и было). Но, когда речь идёт о таких событиях, разве факты главное? Сколько врагов герой положил в стычке, сколько дней он скакал на восток, какая тогда стояла жара… Наверное, это тоже важно, но всё же важнее личности, характеры…
      Именно характеры делают историю — историей. Такой, что её хочется слушать и через сотни лет, после того, как всё произошло. Я сам и беседовал с великими мастерами, и, чего уж там греха таить, немало пролил крови в боях, но вот моя судьба историей не стала. Вряд ли она кому интересна. Значит, не вышел я характером по сравнению с Дан Гьеном. Так-то…
      Так о чём это я? Ну, да, об ином разуме. Очень уж легко получилось понять друг друга клинкам и людям, если верить тому, как рассказали эту историю люди. У тех, что с сопредельной грани вообще получилось прямо-таки поразительное сходство характеров у человека — и его клинка. У клинка — и его придатка.
      Красиво, конечно, только вот не верю я в это. Сколько лет живет человек и сколько — существует Блистающий. Один и тот же клинок проходит через руки множества людей. Людей, эльфов, гоблинов — неважно. Через руки живых. И эти живые — совсем разные, один на другого не похожие. Пусть характеры где-то окажутся и впрямь близки, может, раз-другой на пару десятков. Но не больше. А тут — прямо как по заказу, у всех участников той истории — полное совпадение. Не верю я в такие случайности. Не верю — и всё тут.
      Это одно. А вот и второе: в легендах людей Блистающие ведут себя совсем по-человечески. Словно людские души, отлитые в металл. Вот только мы никогда людьми не были. Мы не живем, мы — существуем. Это не лучше и не хуже, чем у тех, кто живет. Это просто иначе. И характер наш определяет наше существование, так же как характер людей или эльфов определяет их жизнь.
      Я никогда не видел Блистающего, делающего что-либо под влиянием порыва. Мы медлительны и рассудительны. Может быть, это потому, что мы не способны ко внешнему движению, вот и неторопливы в движении внутреннем. Нам не надо тратить силы на жизнь — и вся наша энергия уходит на то, что мы мыслим. Я слышал, что на некоторых Гранях фразу "Я мыслю — значит существую" приписывают то какому-то человеку, то дракону, то кентавру. Сильно в этом сомневаюсь. Вся сущность любого живого существа противится такой формулировке. Так мог сказать только один из нас — из тех, кто не живет, а существует.
      Именно поэтому, из-за разного взгляда на мир, мы редко открываем свой разум живым. Исполнять приказы, проявляя заложенные в нас силы — сколько угодно. Незаметно направлять руку своего воина в бою — и такое часто бывает. Но открыться, что в холодном металле клинка таится неведомое существо, скрывается разум — на это решаются единицы. И по отношению к единицам. К тем, кто имеет шанс понять нас и принять такими, какие мы есть.
      Нет, с Наромартом у нас получилось совсем не так, как в той легенде. «Я-Чэн», "Чэн-Я"… Не было этого, нет и, я полагаю, не будет. Нар для меня просто друг — не больше и не меньше. Он совсем не похож на меня, иногда его импульсивность меня ужасно раздражает… Но попасть в иные руки для меня станет большой бедой. Надеюсь, что этого не случится.
      Так вот, надо ещё сказать, что мы, клинки, узнаем то, что происходит вокруг нас совсем не так, как живые. У нас нет ни слуха, ни обоняния, ни зрения… Только два чувства: осязание и то, что мы называем постижением. Точнее, мы называем это по-иному, но в языке у людей просто нет нужного слова. Да и откуда ему взяться, если люди этим чувством не обладают. Описать, как оно проявляется настолько сложно, что я, наверное, не возьмусь. Напоминает чутьё драконов, но имеет совсем иную природу. Как следствие, и ощущения у нас с драконами разные, хотя результат — один и тот же. И, что немаловажно, дальность у него намного меньше. Человек бы сказал, что клинки по сравнению с драконами изрядно подслеповаты.
      Именно потому, что на нашу долю выпадает не так много ощущений, большую часть времени мы проводим в размышлениях. Вот из-за чего часто бывает так, что сделать выводы из происходящего я успеваю гораздо раньше, чем Нар.
      То, что ночью нас обманули, я стал подозревать сразу при встрече с этим самым Йеми. При нём было двое клинков, напичканных магией по самоё невозможно, но лишенных разума. Как хотите, а таким Кабир быть не может. Ну, представьте себе на секунду город, в котором рядом с людьми живут тела. Именно тела: внешне неотличимые, но начисто лишенные разума. Не то, чтобы я хорошо в людях разбирался, но, по-моему, сходить с ума в таком городе будут ежедневно и ежечасно. Идёшь так навстречу незнакомцу и гадаешь — кто перед тобой: то ли человек, то ли одна только пустая оболочка.
      Но, подозрения — это только подозрения, и делиться ими с Наромартом я не стал торопиться: сначала следовало всё хорошенько обдумать. Как я уже говорил, мы, Блистающие, проворны только в бою. В иных же ситуациях нам спешить некуда. И вот пока я, не торопясь, размышлял, другу моему стало не до воспоминаний о странном сне на Дороге. Украли двух его юных спутников: девочку-вампирочку, ту самую, на которую перекинулся его вампиризм после взрыва в мастерской Зуратели и младшего из встречных мальчишек.
      Хорошо хоть, что, пытаясь им помочь, он не наделал слишком больших глупостей. Слишком уж рискован принцип "Сам погибай, а товарища — выручай". Погибнуть-то несложно, а если при этом товарища не выручишь? Смерть назад не отпускает. То есть, иногда отпускает, но это уже такое чудо, на которое закладываться даже не глупость, а просто хамство по отношению к высшим силам. А хамства никто не любит. Наромарт, конечно, хамить таким образом никогда бы не стал, только вполне способен броситься на выручку не думая о себе. Но на этот раз обошлось. В драку между тигрицами-оборотнями и зомби он не полез, здраво рассудив, что толку там будет немного, а риск попасть под горячую лапу — очень даже большой. Сначала растерзают, а потом подумают, кого, собственно, на части порвали. Если ещё подумают, а то и просто не заметят, что вместе с зомби живого эльфа когтями да клыками обработали.
      А догнать похитителей ему скорости плаща не хватило. Поэтому Наромарт вернулся и правильно сделал. Но тут ему тоже не до моих размышлений было, он со спутниками сначала решал, как организовать преследование, потом Йеми про мир выспрашивал. До города добрались — оказалось, детей оттуда уже увели. Опять погоня, потом — лавина в горах, ранение Мирона, встреча со жрецами иной веры. К счастью, вера оказалось схожей, и Наромарт с ними поладил.
      Обилие новых впечатлений всегда ведет к тому, что некогда серьезно обдумать увиденное. Поэтому, я со своими вопросами к Нару не лез, не к спеху. Не до обмана ему — ну и ладно. Зато у этих священников я встретил в чем-то подобного себе, Стража обители. Он не клинок, но тоже не живой и разумный. Раньше такие мне не попадались. Пообщались мы с ним с огромным удовольствием. Именно пообщались, а не «побеседовали», "беседой" у нас, Блистающих, совсем другое называется.
      Я очень давно подозревал, что кроме нас должны существовать и другие разумные не живые. В самом деле, живых разумных великое множество: люди, эльфы, гномы, кобольды, гоблины, грибоиды, геониды… Даже драуки — и те разумные. А неживых — только мечи? Такого не бывает. Но сколько я не путешествовал по разным землям — никто мне не встречался. Не мёртвых, извините, в счёт не беру: прежде чем таким стать, по всякому, надо прожить жизнь. Хотя, очень уж сильно удивляться этому не стоит: разумных клинков я за всё время своего существования встретил не больше трёх десятков. Эрлант — не Кабир. А вот когда Наромарта вынесло за пределы своего мира — тут-то мои предположения и подтвердились.
      Сначала была главная башня замка лорда-вампира. Впрочем, назвать её разумной — это изрядное допущение. Ум-то у неё, конечно, был, только вот, как говорят живые, сошла она с ума очень давно и, похоже, безнадёжно. Всякое желание общаться с ней исчезло сразу после знакомства — и, наверное, навсегда. Вернуться в эти страшные места, где каждый камень жаждет крови… Нет уж, спасибо.
      Зато Страж — совсем другое дело. Понять его, правда, тоже было нелегко, очень уж отвлеченными, даже на мой взгляд, были его мысли, но всё же мы быстро поладили. Оно даже не стало предупреждать живых обитателей убежища о том, что я обладаю разумом. Зачем? Человеческие судьбы, человеческие интриги и даже человеческие боги — слишком далеки от нас, неживых. Это оно понимало, наверное, даже лучше меня, у него с самого начала был уклон в мистику.
      В самом деле, как появляемся на свет мы, неживые, но разумные, не знает никто. Маги думают, что наш разум — результат их волшебства. Ха. Наложит на меч чары — это не сложно, это они умеют хорошо. Но если кто-то захочет сотворить разумное оружие… Ни один маг не скажет, сколько неудачных попыток предшествовало удачной. Если удачная вообще была. Никто не любит признавать свои поражения — ни люди, ни Блистающие.
      Боги… Может быть, может быть… Они существуют, это я знаю точно, сам дважды наблюдал, как Элистри являлась к Наромарту. Вот только какое отношение они имеют к нам — загадка. Во всяком случае, слышать о том, чтобы среди Блистающих существовали священники мне не доводилось. Кстати, Страж тоже ничего на этот счёт не знал. Точнее, не знало…
      Беда прямо… Мы, не живые, пола не имеем. Как бы не появлялись на свет, но то, что не размножаемся — это совершенно точно. Рождаются те, кто потом живут. Мы — именно появляемся. И, тем не менее, кто-то из нас, общаясь с живыми, упоминает о себе в мужском роде, кто-то — в женском. Так уж издавна повелось. Но Страж оказался оригиналом — просил обращаться к себе в среднем роде. Логика в этом есть, но непривычно. Первое время я всё время сбивался, потом, вроде, приспособился, но, видно, не до конца.
      Рассказал он мне много интересного. И про этот мир, и про изонистов, и Империю. Точнее — про Империи. Кроме Моры есть здесь ещё одна великая Империя — Чиако. Враждуют они между собой ни на жизнь, а насмерть. Но, что интересно, порядки и там и там во многом схожие. Нигде не любят не людей, нигде не любят изонистов, нигде не любят магов и везде в силе инквизиторы. Ладно Йеми, он в этом мире родился, ему это странным не кажется. А вот Мирон наверняка бы заинтересовался к чему бы это, если бы знал. Но Чиако далеко, к похищению детей, похоже, никакого отношения не имеет, вот об этой Империи разговора и не заходит.
      Обсудили мы со Стражем и похищение детей. Оказывается, оно похитителей ощущало — далеко, почти на пределе своих возможностей. Мне бы такую чувствительность. И ещё бы умение мысли читать, как оно. Постижение — вовсе не возможность залезть в чужие мозги. Всё гораздо сложнее. Мысли и эмоции Наромарта мне немного доступны, но больше — ничьи. Да и в его мыслях я вовсе не как у себя дома. У Стража же всё не так. Оно кому хочешь разум наизнанку вывернет. Но могуществом своим пользуется очень редко — только для охраны убежища. Поняв, что люди где-то далеко ничуть не интересуются приютом изонистов, оно утратило к ним всякий интерес. Но то, что цель их путешествия — Толиника, понять успело.

       Валдис Ирмантасович Гаяускас, как и подобало советскому интеллигенту, с большим почтением относился к работам доктора Бенджамина Спока и старался по возможности применять его рекомендации по воспитанию детей на практике. Конечно, в полном объёме это было нереально: доктор Спок писал свою книгу в свободном мире, а скромного вильнюсского музыковеда от этого мира отделял железный занавес. Но тот, кто хочет — ищет возможности. А кто ищет, тот всегда найдет.
       Например, Валдис Ирмантасович никогда не пытался подавить увлечений своих детей, хотя зачастую эти увлечения причиняли семье немалые хлопоты. Лучше помучаться некоторое время, чем спустя годы выслушивать остатки детских обид: "а вот хотелось мне заняться тем-то и тем-то, да вы с мамой тогда не разрешили…"
       Вот и идея двенадцатилетнего Балиса, что он будет по утрам бегать кроссы, хотя и не вызвала у родителей восторга, но получила полное право на воплощение в жизнь. Каждый вечер, кроме субботнего, мальчишка заводил будильник, а утром торопливо одевался и выскакивал на улицу, стараясь не шуметь, хотя и знал, что родители всё равно услышат и проснутся. Такая уж родительская доля: чувствовать всё, происходящее со своими детьми.
       В конце сентября в Вильнюсе вдруг испортилась погода. Резко похолодало. Проснувшись утром, Балис услышал, как в окно барабанит дождь, судя по звуку — сильный и зарядивший надолго. Меньше всего хотелось выбираться из-под теплого одеяла. "Может, поспать ещё?" — мелькнула мыслишка. "Холодно, сыро", — тут же прибежала за ней вторая. Мальчишка понял, что либо их надо немедленно гнать, либо срочно переводить стрелку будильника, отсчитывающего последние мгновения перед тем, как своим стрекотанием взбудоражить всю квартиру.
       Вспомнился весенний разговор с дедом, в котором внук впервые признался, что хочет стать военным моряком. Вопреки ожиданиям, горячего одобрения этой идеи он не услышал. Вместо этого дед стал объяснять ему, как трудно бывает заставлять себя делать то, что не хочется. То, что трудно и неприятно. Каждый день, раз за разом. Не видя в этом смысла, не понимая необходимости. А без этого — нет ни солдата, ни офицера.
       — А ты так можешь? — спросил в ответ Балис.
       — Раз служу, значит — могу.
       — Тогда и я смогу! — уверенно заявил внук.
       — Проверим?
       — Проверим.
       — Хорошо. Попробуй каждый день утром пробегать три километра. Каждый день, в любую погоду. Не считая воскресений, ну и если заболел. С первого сентября и до Нового Года. Если сможешь, тогда поговорим.
       Балис только улыбнулся, уверенный в своих силах.
       А сейчас в голову предательски лезла мыслишка: "Ну, подумаешь, пропущу один раз. Ничего не случится. Да и дед не узнает, он же проверять не будет".
       Вот это-то "проверять не будет" всё и решило. Резким движением откинув одеяло, мальчишка выбрался из кровати. Конечно, дед не станет проверять — потому что верит ему на слово. Никто за язык не тянул — Балис сам согласился на такое испытание. А при первых же трудностях в кусты? Да уж, тогда из него точно офицера не получится.
       "Интересно, а кто из ребят сегодня не придет?" — подумал он через несколько минут, бесшумно выскальзывая за дверь. Мальчишки из 6"В" бегали по утрам небольшой компанией. Точнее, Балис и Сережка Клоков с этого сентября присоединились к Шурке Царькову и Женьке Гурскому, которые уже давно практиковали утренние кроссы. Шурка — потому что ещё в третьем классе решил, что обязательно будет футболистом и станет играть за «Жальгирис». Женька бегал просто так — для здоровья. И не один, а с отцом. Балис ему немного завидовал: папа Валдис хоть и не возражал против утренних пробежек сына, сам принять в них участие не смог бы, наверное, даже под дулом пистолета.
       Дождь действительно разошелся не на шутку. Как говорят в таких случаях, лил как из ведра. А вот вопреки другой поговорке, хозяева собак из дома выгоняли. Погода, непогода, а выгуливать четвероногих питомцев необходимо. Только, разумеется, в такое утро прогулка оказывалась максимально короткой, что встречало у выгуливаемых полное понимание: им хотелось обратно в тепло и уют квартир ничуть не меньше, чем хозяевам.
       Еще из арки Балис увидел на школьном крыльце, служившем местом встречи, синюю Шуркину курточку. На душе стало чуть легче: с другом и мокнуть не так противно, как в одиночку. А останься он дома, стыдно было бы потом говорить о своем желании стать офицером при Царькове: тот вон как за свою мечту старается. Неужели нужно меньше упорства, чтобы стать офицером, чем для того, чтобы стать футболистом?
       — Привет!
       — Привет, Бинокль!
       — Остальных подождем?
       — Гурских точно не будет: они в такую погоду не бегают. Если только Сережка…
       Под бетонным козырьком школьного крыльца дождевые струи мальчишек не доставали.
       — Надолго зарядил…
       Шурка задумчиво оглядывал покрывающие школьный двор лужи. Жирно поблескивал в желтоватом свете фонарей темный асфальт.
       — А вот и Клоков.
       Остроглазый Балис, оправдывая своё прозвище, первым заметил спешащего друга.
       — Здорово!
       — Привет!
       — Привет! Ну что, побежали?
       — Ага!
       Капли забарабанили по плечам курточек. Мелкие брызги полетели из-под подошв ребячьих кед. Самое трудное — добежать до парка, который начинался почти разу за школьным двором. Дальше всё же легче: деревья ещё не облетели и кое-как должны были защищать ребят от потоков холодной воды.
       — Почему мы не живем в Севастополе? — нарочито жалобно произнес Балис. И тут же пожелал, что у него вырвались эти слова: сразу вспомнилось о том, что Мирон до сих пор не ответил на два письма. Обидно, ведь они договорились обязательно написать друг другу сразу после того, как Балис вернется в Вильнюс. Он честно выполнил свой договор, а вот письмо из Севастополя всё не приходило…
       — Ага, там сейчас, наверное, еще в море купаются, — мечтательным голосом поддержал друга Царьков.
       — Да там круглый год можно купаться, — фыркнул Клоков.
       — Не, круглый год нельзя, холодно. Если ты, конечно, не морж.
       — Я что, больной что ли?
       — Почему больной? Они наоборот, знаешь, какие здоровые?
       — Если они такие здоровые — то чего же ты в проруби не плаваешь?
       Балис не видел лица друга, но знал, что Шурка улыбается. Царьков вообще был веселым парнем.
       — А ты мне сначала эту прорубь покажи. Во-вторых, я и так на здоровье не жалуюсь. И потом, без друзей — скучно.
       Сережка ничего не ответил — на бегу вообще не до разговоров. А здесь еще и дождь лупит, не переставая. Текущая по лицу вода то и дело попадала в рот. Куртки промокли и неприятно холодили плечи и спины. В кедах вовсю хлюпала вода.
       Но в то утро они пробежали полный круг по парку — три с половиной километра, столько же, как и в любой другой день. И, забравшись дома под теплый душ, Балис испытывал чувство радости и гордости, что сумел себя перебороть.
       Потом эти радость и гордость стали казаться ему наивными и смешными: приходилось сталкиваться с гораздо более серьезными неприятностями, чем холодный дождь ранним осенним утром. Ещё позже он как-то незаметно позабыл этот мокрый кросс — чем дальше уходит детство, тем больше стираются воспоминания о нем…
      — Шагом!
 
"Хорошо живёт на свете
Винни-Пух!
Оттого поёт он эти песни
Вслух…"
 
      Фильм "В зоне особого внимания" первое время в клубе «крутили» довольно редко: всё-таки морская пехота в воздушно-десантных войсках всегда видела своих конкурентов. И не просто конкурентов, а более удачливых: к голубым беретам в Советском Союзе относились с большим почтением, чем к чёрным. И только после того, как к фильму досняли продолжение — "Ответный ход" с Вадимом Спиридоновым в роли капитана морской пехоты Евгения Швеца, сеансы сделались регулярными. А Балиса сослуживцы стали подкалывали вопросом, не он ли служил прототипом этого героя: и во внешности, и в характере было много общего. На что Гаяускас неизменно со смехом отвечал, что ему интересоваться девушками в звании сержанта морской пехоты уже поздно: Рита их опередила.
      А вот, оказывается, прилипла всё-таки детская песенка и лезет теперь в голову во время марш-броска.
      А марш-бросок и вправду получился совсем как в старое доброе время. Ночь, овраги, подъёмы-спуски, населенные пункты обходим с подветренной стороны, чтобы лишний раз не беспокоить честных сторожевых собак. Встречные рощи — насквозь, через подлесок, удаляться от дороги Балис не рискнул, всё-таки единственный ориентир в абсолютно незнакомой местности. К счастью, подлесок оказался не особенно густым: похоже, местные жители усиленно вырубали кустарники и молодые деревца для своих надобностей. В данной ситуации этому можно было только радоваться.
      — Бегом!
 
"И неважно,
Чем он занят,
Если он толстеть
Не станет…
А ведь он
Толстеть не станет…"
 
      Да уж, тут не растолстеешь…
      Путь до большой дороги оказался намного сложнее, чем планировалось. Началось всё, конечно, за здравие: Битый знал в окрестных горах каждую тропку, старика священника усадили на коня благородного сета и тронулись в путь. Через час Мирон начал заметно хромать. Еще через полчаса стало ясно, что по пересеченной местности он не ходок. К чести Нижниченко, он не стал строить из себя героя и без всяких споров уселся на и так груженного сверх всякой меры Ушастика. Суперпони, похоже, увеличения нагрузки даже не заметил, но это было только начало. Ещё через полчаса из сил выбился Йеми. Посадить двух человек на двужильного конька не было физической возможности, Мирону пришлось перебираться к Огустину. Коню благородного сета это категорически не понравилось, и он резко сбавил темп. Уговоры и понукания хозяина никакого эффекта не дали. Огустин применил свои способности к мысленному общению, после чего заявил, что быстрее двигаться с такой нагрузкой скакун не в состоянии. В довершение всего, вскоре после полудня зарядил мелкий нудный дождь, так же замедливший передвижение. В итоге, за день они даже не смогли добраться до тракта: быстрые весенние сумерки застали путешественников в предгорьях. К счастью, перед тем как стемнело, они успели заметить петляющую неподалеку дорогу с вершины холма.
      Заночевать решили в заросшей кустарником лощине, где заметить их было невозможно, если только не подобраться вплотную. Пока Мирон, Женька и Битый обустраивали лагерь, Йеми давал Балису и Сашке последние наставления о том, как вести себя в городе. По окончании инструктажа протянул небольшой свиток, перевязанный тонкой и липкой на ощупь, вероятно — просмоленной, веревкой, один из концов которой был украшен небольшой сургучной печатью.
      — Что это? — удивился Балис.
      — Читать умеешь?
      — На своём языке — умею. На вашем — не пробовал.
      — Попробуй.
      Развернув свиток, Гаяускас попытался в неровном свете небольшого костерка разобрать начертанные письмена. Тщетно. Чудесным образом приобретенное знание языка касалось только устной речи.
      — Здесь написано, что предъявитель сего, именем Балис, младший гражданин, состоит на службе у благородного сета Олуса Колины Планка и послан оным сетом в город Плесков по его, сета, делам.
      — Неплохо.
      — Лишний раз грамотой этой трясти не надо. Только если местная стража прицепится. Лучше всего никакой лишней памяти в городе о себе не оставлять.
      — Еще бы не лучше, — усмехнулся отставной капитан. — А чего только на меня одного?
      — А про Сашу скажешь: "Это со мной". Младший гражданин вполне может иметь своих слуг. Особенно подростков. Дело житейское.
      — Ясно. А почему — "младший"?
      — Так, мы с тобой это уже обсуждали. Ты сегодня кто по происхождению?
      — Оксенец, но родился в Море и родного языка не знаю.
      — Вот потому и младший, что оксенец. Старшие граждане — это коренные морриты неблагородного происхождения.
      — Ясно.
      — Больше ничего не забыл?
      Балис пожал плечами.
      — Вроде, всё помню.
      — Хорошо. Дай-ка свой кинжал на минутку.
      Немного удивленный, капитан достал из-под плаща универсальный нож.
      — Зачем он тебе?
      Кагманец несколько мгновений подержал его, чуть покачивая, на ладони, словно взвешивая, а затем резким движением метнул в белевший в свете костра ствол растущей в нескольких шагах молодой березки. Нож с глухим стуком глубоко вонзился в дерево.
      — Примерно таким вот образом, — удовлетворенно сказал Йеми. — Это чтобы ты не волновался: я умею кидать не только волшебные кинжалы.
      — А разве я волновался?
      — Мне показалось, что да. Во всяком случае, когда ты узнал, что на мои кинжалы наложены заклятья, то выглядел очень разочарованным.
      — Да я уж и забыл про это, — честно признался морпех. — Но, вообще это хорошо, что умеешь кидать не только волшебные. А то волшебного может не оказаться под рукой, когда будет нужно.
      — Поэтому-то и учился кидать обыкновенные, — усмехнулся Йеми, вытаскивая глубоко засевший в дереве нож.
      — Остается только надеяться, что это искусство нам в ближайшее время не понадобится.
      — Хотелось бы, — вздохнул кагманец. — Да только что-то слабо в это верится…
      Хлюп…
 
"Сапоги мои того:
Пропускают аш два о…"
 
      Если бы сапоги. В Плесков они с Сашкой отправились в местной одежде, той, что мальчишка закупил в городе несколько дней назад. Башмаки, хоть и кожаные, намокли ещё днём, от ходьбы по мокрой траве. А уж ночью, когда большинство встречных луж и бочажин замечаешь только после того, как в них наступил… Хорошо хоть, что ночи здесь теплые. Настолько теплые, что мокрые одежда и обувь кажутся не такими уж и холодными. А то заработаешь воспаление легких — сколько еще времени Наромарту понадобится, чтобы на ноги поставить. Болезни — не раны, их просто так молитвы не лечат, это Гаяускас выяснил у черного эльфа еще в первый вечер, проведенный в приюте у изонистов.
      — Огоньки справа.
      — Вижу, Саша. Шагом.
      Нехорошее дыхание у мальчишки, тяжелое, прерывистое. Надолго в таком темпе его не хватит. Но ведь и пробежали они уже порядочно. Километров около двадцати отмахали. Где же этот город, чтоб ему стоять до конца времен? По всем расчетам вот-вот должен появиться. Ладно, до выхода из рощи, а там, если впереди ничего, то небольшой привальчик. Хорошо хоть дождь, несколько раз начинавший, было, снова мелко моросить, минут через пять иссякал.
      — Город? Балис Валдисович, получается пришли?!
      Плесков открылся впереди темной громадой на вершине холма. Лишь в некоторых местах зубцы на стене словно подсвечивались изнутри — надо полагать, от факелов, облегчавших свой нелегкий труд караульных.
      — Получается, пришли.
      — И что мы теперь будем делать?
      — Есть и спать. Есть — по желанию, спать — по очереди. Сначала я, потом ты.
      — А в город не будем пробираться?
      — Подождем утра и войдем через ворота, как и подобает честным торговцам. Смысла никакого ночью через стену лезть нет, трактирщика этого среди ночи, наверное, из пушки будить нужно. Зачем нам привлекать к себе внимание всего квартала? А вот заметить, как мы через стену лезем — могут запросто. Так что, риск явно неоправданный. Поэтому торопиться мы не станем.
      Попутно с объяснениями, капитан уже рубил ножом ветки для подстилки. Сашка сбросил с плеч котомку, и привалился спиной к стволу ближайшего дерева.
      — Ноги разотри, — посоветовал Балис. — Промок, небось, до колен.
      — До ушей, — с готовностью откликнулся мальчишка. Голос немного прерывался, но чувствовалось что казачонок собой доволен: ещё бы, выдержал форсированный марш, не подвел. — Я там в кустарник врезался, а он мокрый весь…
      — Плохо, — мрачно заключил морпех. — Сухой-то одежды у нас нет. Простыть недолго.
      — Плохо, — всё так же с готовностью подтвердил Сашка. — И растереться-то нечем…
      — Возьми у меня в мешке. Что-то вроде полотенца сверху лежит.
      — Здорово. А где Вы его взяли?
      — У Битого попросил, когда он вещи в дорогу собирал.
      — Неужели знали, что понадобится? — изумился мальчишка, оторвавшись от распутывания узла на заплечном мешке отставного капитана.
      — А чего тут знать? Погода еще вчера портиться начала. Идти ночью по лесу во время дождя и не намокнуть — это фантастика.
      — Что? — очередной раз споткнулся об непонятное слово паренёк.
      — Ну, сказка. Небывальщина. Мы почти наверняка должны были промокнуть? Так что, всё просто.
      — Всё просто, когда объяснят, — вздохнул Сашка. Достав полотенце, он скинул плащ и рубаху и принялся растираться, пока не почувствовал, как по телу разливается тепло.
      — Эх, стог сена бы сейчас, — мечтательно произнес подросток. — Закопался — и спи. А одежда до утра высохнет.
      — Нет здесь сена. Наверное, не косят.
      — Так трава ещё не подросла, чего косить-то? — в голосе казачонка сквозило искреннее недоумение. Балис, городской житель, о косьбе имел самое отдаленное представление, мальчишке же всё это казалось само собой разумеющимся.
      — Понятно. Но как бы то ни было, сена нет, значит, довольствуемся тем, что есть.
      Ответа не последовало. Закончив приготовление импровизированной лежанки, Гаяускас присел рядом с парнишкой.
      — Вот что, Саша, надо нам определиться. Сам видишь, влипли мы в этом "новом мире" серьезно — серьёзней некуда. Значит, и нам нужно вести себя соответственно, а не "играть в войнушку". Понимаешь?
      — Я в войнушку и не играю. Я воевал, — ответил мальчишка, не меняя позы.
      — И что, ни разу не влетало за такую вот самодеятельность? — надавить, безусловно, было проще, но зато эффективнее всего было подвести мальчишку к тому, чтобы он сам понял свою ошибку.
      — За самодеятельность влетало. Но тут не самодеятельность была, а бой без плана. Я, поначалу такого нагородил…
      Сашка помаленьку понимал, что кроме неплохого фехтования, он наделал много глупостей с перемещениями.
      — Да уж, за такую подготовку к бою всех нас следовало бы хорошенько пропесочить… Но некому. Значит, самим нужно делать правильные выводы. Во-первых, конечно, прикидывать как, если что, отбиваться станем. А во-вторых, надо привыкать взаимодействовать в бою так, чтобы не мешать друг другу. Понимаешь, о чём я?
      — Теперь перед стоянками нужно прикидывать, как быть, если что…
      — А также, кроме «как» — «кто» и «где». И давай в дальнейшем по команде "Сгинь!" — Балис легонько улыбнулся, Сашка в темноте этого не заметил, — ложись на землю и наблюдай. И вообще, не торопись в драку ввязываться.
      — Это ещё почему?
      — Да потому, что противники наши вряд ли тебя сначала будут воспринимать, как серьёзную боевую единицу. Для них ты — мальчишка, с которым можно разобраться одной затрещиной. Внимания они тебе уделять не станут. И вот тем, что они так заблуждаются, и надо воспользоваться в полной мере. Сначала оцени обстановку, разберись, что к чему, а потом действуй там, где ты больше всего нужен. Тебя ведь наверняка учили, что пока ты не вступил в бой — видишь всю картину. А когда начал сражаться с конкретным противником, видишь уже только его. По сторонам засматриваться времени уже нет.
      — Ясно.
      — Вот и хорошо, что ясно.
      — Скажите, а Вы Серёжке — кто? — неожиданно спросил мальчишка.
      Балис ответил не сразу: простой, вроде, вопрос неожиданно поставил его в тупик.
      — Никто. У него вообще никого нет. Родителей у него убили, он вот прибежал на передовую, воевать… Пытался я его прогнать, да, вот, не успел…
      — Прогнать?
      — Конечно. Нечего детям на войне делать.
      — Ага, сейчас ещё скажете, что его дело — сидеть где-нибудь в тылу, да расти для мирной жизни.
      Сашкин тон Балису не понравился.
      — Конечно, скажу. Угадал?
      — Чего тут угадывать. Слышал я уже это…
      — Слышал? Когда? От кого?
      — В восемнадцатом от поручика Бочковского. Когда пришел и сказал, что буду воевать вместе с ними.
      — Прав был Бочковский.
      — В чём прав-то?
      — Во всём. Пойми, Саша, дети воевать не должны. Не детское это дело.
      — А сиротами оставаться дети должны? Добрые слова говорить нетрудно. Вы растите, а мы вас защищать будем. А где они все были, когда комиссар арестов и обысков со своими бойцами нашу станицу «чистил»? А где были Вы, когда Сережкиных родителей убивали?
      — Это война, Саша. На войне убивают.
      — Вот именно, война. "Мы защитим"… Пока все были живы, защитить не смогли, а когда уже поздно "мы защитим"… Вы просто не знаете, что это такое, когда у тебя убивают родителей, братьев, сестер… Поэтому нас не поймете.
      — Знаешь, Саша, чего никогда не надо делать, так это горем меряться. У вас с Серёжкой убили родителей, у меня — детей, — не успевшего родиться Ирмантасика Балис всегда воспринимал как полноценного сына. — У Мирона — вроде, никого не убили. И что? Будем его этим стыдить?
      — Не будем… Извините, Балис Валдисович, я не хотел Вас обидеть.
      — Понимаю, что не хотел. Но аккуратнее надо.
      — Буду аккуратнее. Только, я ведь не Вас лично имел в виду, а вообще…
      — Что — вообще?
      — Ну, понимаете, как… Вы, в смысле Армия, нас ведь уже не защитили. Понимаете, уже. Нас убивали, а вас, не лично Вас, ну, понимаете… Вас рядом не было. А теперь вы говорите — мы защитим. А где вы были раньше?
      Балис долго молчал: в словах казачонка была горькая правда.
      — Ты прав, Саша, — произнес он наконец. — Мы, в смысле Армия, виноваты перед вами. Перед тобой, перед Серёжкой, перед другими ребятами, вашими ровесниками. Но постарайся понять и нас: Бочковского, меня, Мирона. Мы знаем, что такое война, потому что это — наша работа. Мы знаем, как это страшно. Мы знаем, что детям на войне — не место. Да, мы не смогли спасти ваши семьи, дайте же нам хоть немного искупить свою вину. Дайте спасти хотя бы вас.
      — А Вы уверены, что так — вы нас спасаете?
      — Уверен.
      — А нас вы, конечно, спросить не считаете нужным?
      — Знаешь, Саша, я никогда не верил ни в богов, ни в эту, как её… реинкарнацию. Как говорится, умерла — так умерла. И поэтому твердо убежден, что лучше жить, чем умереть.
      — Всегда?
      — Всегда, если речь не идёт о предательстве.
      — А прятаться в тылу — не значит предавать?
      — Смотря о ком речь. Если прячется от Армии военнообязанный взрослый человек — это одно. А если речь идёт о… тебе сколько лет?
      — Четырнадцать было, когда на Тропу попал.
      — Вот. Серёжка говорил, что ему двенадцать. Ещё младше. Вас никто воевать не звал, вы добровольцами пошли, правильно?
      — Правильно, и что?
      — И то, что, по уму, как относится к вашей доброй воле — это наше дело. Да только не слушаете вы это "по уму"… Вот и получается…
      Балис не закончил: что именно получается, было отлично понятно обоим. Разговор себя исчерпал. Глаза слипались, усталость, которую они гнали от себя во время марш-броска, навалилась с новой силой. Говорить можно до утра, но лучше поспать хотя бы пару часов.
      Капитан расстегнул ремешок часов. Часовые деления и стрелки светились холодным светом.
      — Смотри, сейчас на моих часах — почти полпервого ночи.
      — Ух, ты…
      Сашка не удержался от восхищенного возгласа: часов с подсветкой ему видеть не приходилось.
      — А почему они светятся?
      — Фосфоресцируют, — машинально ответил капитан, но тут же вспомнил, что это слово мальчишке не должно быть знакомо и пояснил: — Они покрыты особым составом, содержащим фосфор, который светится в темноте.
      — Ага, понятно.
      — В три часа меня разбудишь. Держи.
      Он протянул Сашке часы и пистолет.
      — Только смотри, стрелять в случае самой крайней необходимости.
      — Я понимаю…
      — Знаю, что понимаешь. Но всё равно инструктирую, знаешь такое слово?
      — Конечно, знаю, — с обидой в голосе ответил мальчишка.
      — Так вот. Если заметишь какую-либо опасность — сразу меня буди. Самодеятельности не надо. Всё ясно?
      — Так точно.
      — Вот и отлично. Согрелся?
      — А то…
      — Точно?
      — Что я, врать, что ли, буду?
      Врать — не врать, но показать ситуацию лучше, чем она есть на самом деле Сашка, конечно, был вполне способен. Уж на это Балис за годы курсантства и службы насмотрелся достаточно. Но проводить еще одну воспитательную беседу смысла не имело.
      — В таком случае, жертвуешь свой плащ для нашей лежанки. Мой стелим, твоим накрываемся. До трех — твоё дежурство, с трех до рассвета — моё…
      Ночью их никто не потревожил. В город путники вошли вскоре после рассвета, едва заспанная стража открыла ворота. Гаяускас немного волновался, что стражники прицепятся с расспросами, но обошлось.
      Помятая одежда и небритая щетина Балиса, конечно, доверия не внушали, но бродяжничество в этих краях никогда не считалось преступлением. Дело стражников — оберегать добрых горожан от разбойников и душегубов, а уж с бродяжками горожане и сами должны разбираться.
      Гораздо больший интерес путники вызвали у человека, наблюдавшего их вход в город через узенькое окошко караулки. Управитель Лечек время от времени заходил поболтать со стражниками о том, о сем, сыграть партию-другую в зуж, угостить винцом, а где и ссудить несколько маретов. Мало ли какие услуги могут понадобиться благородному лагату Маркусу Простине? Позаботиться о людях, которые будут готовы их оказать, всегда лучше заранее.
      — Кто это в город вошел? — поинтересовался Лечек у стоящего рядом осьминия.
      — Имп их знает, — равнодушно ответил командир караула и широко зевнул.
      Управитель продолжал смотреть в спину удаляющихся мужчины и подростка. Импом Лечек не был, но мальчишка ему был определенно знаком. Можно было поставить марет против гексанта, что именно этот паренек уехал из города вместе с Йеми несколько дней тому назад. Как раз в том день, когда Лечек знакомил кагманца с местными «землекопами». Судя по тому, как тот разбрасывал деньги направо и налево, случилось что-то серьезное. Что именно, ни Лечек, ни его старый подельник Наско не знали, но нутром чувствовали — Йеми крепко сел на крючок и готов отдать очень многое, чтобы оттуда соскочить. Ну, а если кто-то готов много отдать, то хотелось бы, чтобы отдал он это не кому-нибудь неизвестному, а самому Лечку. Только вот предложить свои услуги кагманцу возможности не было — слишком уж быстро он покинул Плесков.
      И вдруг — такая возможность появилась. Не иначе, как Кель решил помочь своему слуге. Не то, чтобы Лечек задобрил божество обильными подношениями, но, наверное, не сыщется во всем мире ни одного пройдохи и душегубца, регулярно не приносящего в храм покровителя всех нечистых на руку ту или иную мзду. Без удачи в их деле — никуда. А в чьих руках удача, как не в руках богов? Может, конечно, Келю и не до молитв Лечека из Плескова, но, на всякий случай, вечерком надо будет в храм заглянуть да на подношения не поскупиться.
      Но это — вечером. А пока управителю было не до небесных дел, его ждали более насущные дела земные. За знакомыми Йеми надо было проследить, узнать, чего им в городе надобно.
      — Ладно, Вайло, я пойду потихоньку. Увидимся ещё.
      — Да, конечно, господин. Как тебе будет угодно. Мы всегда рады тебя видеть, — забормотал осьминий.
      Стражник ощущал легкую досаду: знать бы, что эти бродяжки интересны самому Лечку — задержал бы их при входе в город, да и под стражей к нему доставил бы в лучшем виде. Денег у его хозяина водилось преизрядно, а в скупости управитель замечен не был, поди, отвалил бы за такую услугу не меньше золотого. Да откуда ж знать-то было?
      Ну да ладно, всех денег всё равно не заработаешь, как не крути, а придется что-нибудь и украсть. Еще раз вздохнув, осьминий вышел за ворота: утро вступало в свои права, пора бы было появляться у ворот крестьянским и купеческим повозкам — основному источнику дохода и благосостояния стражников.
      Управитель же последовал за путникам, стараясь не привлекать к себе внимания. Это ему удалось без особого труда: мужчина и мальчишка ни разу даже не попытались проверить, нет ли за ними слежки. Очевидно, они совершенно этого не опасались (Лечку и не могло прийти в голову, насколько он прав в этом предположении). При том, что головами они постоянно вертели во все стороны, очевидно, выискивая какие-то знаки, а пару раз даже останавливали встречных горожан, чтобы выяснить у них дорогу (это было видно по энергичной жестикуляции спрашиваемых).
      Блуждания по городу закончились у хорошо известной Лечку харчевни "Гроздь винограда". Йеми неоднократно останавливался у толстого Школты, если приезжал в Плесков более, чем на один день. После краткого разговора с хозяином на пороге мужчина и мальчик прошли вглубь харчевни. Лечек подождал несколько минут, на улицу никто не выходил. Значит, в харчевне путники обосновались всерьез и надолго. Можно было спокойно обсудить ситуацию с Наско, а затем вернуться с парой-тройкой крепких ребят — на случай, если путники окажутся слишком уж непонятливыми. Даже если к тому времени друзей Йеми в харчевне не будет — не велика беда. Сколько не ходи по городу, а к Школте они всё равно вернуться — больше то идти им, чужим в Плескове, некуда.
      — Ошибки быть не может, — уверенно заключил Гаяускас, указывая на украшавшую вывеску большую виноградную гроздь. Сашка, как и Балис, читать на местном наречии не умел, но к счастью для всех неграмотных, которых, похоже, в этих краях водилось в изобилии, трактирщик, или как его там, позаботился продублировать название своего заведения понятным для любого забулдыги изображением. Тяжелая деревянная дверь, окованная для крепости парой позеленевших от времени толстых медных полос, была закрыта, но изнутри доносился стук кухонной утвари. Балис приналёг плечом — дверь отворилась внутрь неожиданно легко, но с противным резким скрипом.
      — Эй. Есть тут кто живой? — негромко позвал бывший морпех, не входя внутрь.
      — А тебе чего надобно?
      На пороге возник хозяин харчевни. Йеми описал его настолько подробно, что отставной капитан ни на секунду не усомнился, с кем именно имеет дело.
      Невысокого роста, Балису не доставал до плеча, почтенный Школта был не просто толст, но как-то особенно шарообразен. Брюшко выпирало из серой рубахи так, словно еще чуть-чуть — и ткань лопнет, обнажая волосатое пузо. Пухлые щеки, испещренные множеством маленьких красных прожилок, наверное, можно было бы наблюдать, даже подкравшись к трактирщику сзади. Крупный мясистый нос тоже был весь в таких же прожилках — Школта явно был не дурак выпить. Темно-серые глаза из-под седоватых бровей окинули незнакомцев цепким испытующим взглядом.
      Рукава рубахи хозяина харчевни были закатаны до локтей, обнажая жилистые, покрытые жесткими короткими волосками предплечья. В правой руке он держал большую мокрую тряпку: неожиданные гости прервали утреннюю уборку.
      — Ты ли почтенный Школта? — лучшего начала для разговора морпех не придумал.
      — Я-то Школта. А ты кто такой?
      — А я — Балис. Это, — он кивнул на стоящего рядом мальчишку, — Сашки.
      — Разве я вас знаю?
      — Нас — нет. Но нам очень много рассказывал про тебя Йеми.
      — Йеми? — хозяин харчевни пожевал толстыми губами. — Йеми, значит. И чего он такого вам наговорил?
      — Да ничего особенного. Посоветовал остановиться непременно в твоей харчевне.
      — Что ж, гостям я всегда рад. Заходите.
      Школта посторонился, пропуская путешественников вовнутрь. Большой зал, как и положено, был заставлен столами, рядом с которыми стояли лавки и табуретки. Справа вдоль дальней стены размещалась длинная стойка, за которой на полках шкафа стояли кувшины, кружки, ковши и тому подобная утварь. Широкая лестница вела на второй этаж — видимо в спальные комнаты. По другую сторону от лестницы размещались большой очаг и дверь вглубь дома, скорее всего — на кухню. Огонь в очаге еще не горел, но рядом была небрежно свалена кучка свежих поленьев.
      — Рановатенько пожаловали, гости дорогие, — заметил трактирщик, проследив взгляд Балиса в сторону очага.
      — Как городские ворота открыли — так мы и пожаловали.
      — Ах, вот оно что, — хозяин харчевни с пониманием покачал крупной лысой головой, окинул взглядом помятую одежду путешественников. — Ночью, значит, шли?
      — Ночью…
      — От погони спасались?
      — Да что ты, почтеннейший, — Гаяускас старался быть как можно больше убедительным. — Кто за нами гоняться будет? Мы — люди мирные. Торопились просто, дела у нас тут важные. И срочные…
      — Дела?
      — Покупки. Йеми сказал, что ты нам поможешь.
      — Вот как? И чего же купить хотите?
      — Для начала покажи нам лавку ювелира Сежена — мы ему кое-что продадим. Потом нам нужны лошади и мулы. Ну, а напоследок всякая мелочевка — одежда, еда. Еду, думаю, мы сможем и у тебя купить.
      — О чем разговор, конечно, продам еды. И в остальном тоже помогу. Сам я, правда, ходить по лавкам не могу — хозяйство оставить не на кого, — для пущей убедительности Школта широким жестом обвел столы, — но мальчишку с вами пошлю. Он всё покажет.
      — Мальчишку — так мальчишку, — легко согласился Балис. И в самом деле, бегать вместе с гостями по лавкам городских ремесленников почтенному хозяину харчевни было бы странновато. Вопросов не оберешься.
      — Что-нибудь ещё?
      Капитан усмехнулся.
      — А что ещё? Имеешь ввиду баню, мягкие постели и сытный завтрак?
      Трактирщик кивнул с самым серьезным видом.
      — Бани я, правда, не держу: не по чину. Но мыльная комната имеется, кипятку для лохани согреть недолго. Тюфяки у меня, конечно, не на лебяжьем пуху, ну, да и на гусином пере спать не жестко. А уж если сытный завтрак гостям не подать — стоило ли тогда открывать харчевню?
      На мгновение Гаяускас замялся. Горячая ванна, пусть даже и в лохани, была бы очень кстати: последний раз он мылся с горячей водой ещё до своего попадания на Дорогу. Да и поспать, откровенно говоря, хотелось. Но сейчас надо было торопиться: каждый час промедления грозил лишними опасностями и похищенным ребятам, и тем, кто остался с Йеми, и им самим с Сашкой.
      — Благодарю за предложение, почтеннейший, но мыльню и постель — в другой раз. А вот от сытного завтрака мы не откажемся. Только оплата после того, как пройдемся по лавкам. Идет?
      — А чего же — не идет? Вы, я вижу, люди серьезные, не станете ради такой мелочи бедного трактирщика обманывать. Да и, опять же, друзья Йеми, а он — человек почтенный, с хорошей репутацией.
      — Тогда — давай завтрак, — произнес Балис, решительно опускаясь на табуретку. — Только что-нибудь посерьезнее… югурта.
      — Посерьезнее? Может, кебабчетки? Остались с вечера.
      — Давай кебабчетки. И попить чего-нибудь тепленького.
      — Разве молока? Можно вина с пряностями, но это будет дорого стоить.
      Морпех задумался. Чарка глинтвейна сейчас была бы очень, что называется, "в кассу". Но… Это уже «расслабуха». Если позволить себе глинтвейн — то почему не баню, не постель и пошло-поехало… Нет уж. Дашь слабину в мелочи — пиши пропало. Лучше сейчас перетерпеть, зато потом, когда они нагонят ушедших вперёд… Денег на глинтвейн наверняка должно хватить. Раз уж в этих местах его подают в заштатных харчевнях — грех не соблазниться.
      — Лучше — молока.
      — Молока — так молока. Подождите немного, пока согреется.
      Школта направился в кухню и вскоре оттуда донесся звон посуды и крики трактирщика: "Петька, Петька…", а дальше что-то неразборчивое.
      — А что такое — кебабчетки? — поинтересовался Сашка.
      — Понятия не имею. Какая-то местная еда.
      — А… Просто, Вы так уверенно согласились…
      — Если бы я стал расспрашивать, это выглядело бы подозрительным. Похоже, это блюдо здесь так же привычно, как в России гречневая каша.
      — Или как тюря, — кивнул Сашка, давая понять, что он всё понял. Гаяускас хмыкнул. О том, что когда-то в России ели тюрю, он знал только из уроков русской литературы. Кажется, седьмой класс, поэма Некрасова "Кому на Руси жить хорошо?"
 
"Кушай тюрю, Яша:
Молочка-то нет…"
 
      Или это не из поэмы, а какое-то другое его стихотворение? А может, это и вообще не Некрасов… Балис точно помнил только то, что спрашивал деда о том, что такое «тюря», но ответ в памяти не сохранился.
      Несколько минут ожидания показались им длинной в вечность.
      — Спать хочешь? — поинтересовался морпех у мальчишки.
      — Честно? Хочу, конечно.
      — Ну, так и положи голову на стол и отдыхай.
      Сашка ничего не сказал, сдержался, но так полыхнул глазами, что было совершенно ясно, что он думает об этом предложении.
      — Я не сказал — «спи». Я сказал — «отдыхай». Разницу чувствуешь? Обычный мальчишка после ночного путешествия будет засыпать на ходу. Ты, конечно, мальчишка необычный и сонливость перетерпишь. Только зачем это так ясно показывать? Старайся всегда вести себя естественно, понимаешь?
      Казачонок кивнул. Взгляд у него был уже не возмущенный, а виноватый. Послушно положил на стол лохматую голову, сбоку хитро с прищуром посмотрел на Гаяускаса.
      — А Вы?
      В ответ Балис привалился боком к бревенчатый стене харчевни и прикрыл глаза.
      Сонливость накатила на мальчишку с неожиданной силой. Так всегда бываешь: дашь слабости поблажку, она стократ прибывает. Сопротивляться не было сил, и казачонок почти совсем провалился в мягкую темноту дрёмы, когда шорох и стук вернули его к жизни. Ошалело вскинувшись, он увидел прямо перед собой конопатую девчонку в сером с красной вышивкой платье, притащившую на подносе две пузатых расписных глиняных кружки, в которых плескалось молоко, и деревянную тарелку с кучей коротких, но толстых румяных колбасок, присыпанных порезанной кружками репой. Ни вилок, ни ножа девчонка на подносе не принесла.
      — Э, Сашки, да тебя совсем разморило, — без улыбки, но со слышимой ехидцей на местном языке проговорил Балис.
      — Всё нормально, не сплю я, — обиженно буркнул парнишка.
      Гаяускас не ответил, взял на пробу одну колбаску, откусил маленький кусок. Несколько мгновений сосредоточено жевал, потом одобрительно улыбнулся и сразу отправил в рот весь остаток. Сашка не отставал от капитана. Колбаски, теплые и пряные, оказались очень вкусными, особенно на голодный желудок. Смели их вместе с репой почти мгновенно, запили теплым молоком.
      — Что-то молоко у них с каким-то привкусом, — нарушил молчание Балис. — Травы, наверное, здесь особенные.
      Сашка перестал жевать, пару секунд посмотрел на Гаяускаса круглыми, как монеты по пятьдесят копеек, глазами, а потом вдруг согнулся вправо и, зажимая обеими руками рот, прыснул, содрогаясь от смеха.
      — Ты что? — не понял капитан.
      — Травы… с привкусом…, - мальчишку душил смех, — Скажете тоже, Балис Валдисович… Это же козье молоко.
      Рассмеялся и Балис. А, отсмеявшись, спросил:
      — А что, их благородия так же вот на вкус козье молоко от коровьего отличали?
      — Кто как, — честно признался казачонок после небольшой паузы. — У нас в отряде много было офицеров из казаков, из мещан. Одно только название, что Благородия. Были, конечно, кадровые офицеры. Они бы точно не отличили.
      — Так чего же ты от меня хочешь?
      — Как чего? Вы же из этой… Рабоче-Крестьянской Красной Армии. У вас там все — либо рабочие, либо крестьяне. Или Вы из рабочих?
      — Во-первых, я сам — и не из рабочих, и не из крестьян. Мама у меня — журналистка, а папа — музыковед. Понимаешь?
      Уточнение оказалось нелишним. Сашка отрицательно мотнул головой.
      — Журналисты пишут в газеты, в журналы.
      — А-а-а… А музыковеды — это вроде музыкантов, да?
      — Можно сказать и так… Во-вторых, как ты говоришь, Рабоче-Крестьянской Красной Армии не стало ещё до моего рождения. Я — офицер Советской Армии. И кто там чей сын, это у нас в Армии было совершенно неважно.
      Ну, не то, чтобы совсем уж неважно. Политуправление, безусловно, собирало обильное досье на каждого курсанта, офицера, да и солдата. И бумажками этими трясли при любом назначении. И всё же толковое выполнение обязанностей значило больше, чем наличие за границей семьи двоюродного брата бабушки. Даже не просто за границей, а у вероятного противника — в Соединенном Королевстве Великобритании и Ирландии, проще говоря — в Англии. И даже не просто брата бабушки, но и с сорокового по сорок седьмой годы — "лесного брата". С перерывом на немецкую оккупацию, конечно. Во всяком случае, у Балиса не было никаких оснований думать иначе.
      — А в-третьих? — подзадорил Сашка.
      — Можно и в-третьих. Даже в Гражданскую войну на стороне красных сражалось очень много кадровых офицеров. Почти столько же, сколько на стороне белых.
      — Не может быть, — сверкнул глазами мальчишка.
      — Представь себе. Точных цифр не назову, но за соотношение уверен.
      — И что с ними стало потом?
      — По-разному. Дед мой одно время служил под командованием адмирала Галлера. В Первую Мировую он был капитаном второго ранга, командовал на Балтике линкором "Слава".
      — Я слышал. Его немцы потопили.
      — Потопили. Но в Финский залив не прорвались… Или ещё маршал Шапошников. При царе он был офицером Генерального Штаба, и в Великую Отечественную войну командовал одно время Генштабом СССР.
      — ЭсЭсЭсЭр… Язык сломаешь, — недовольно пробурчал мальчишка. — А почему некоторое время?
      — К сожалению, он не дожил до победы. Умер от болезни. И такое бывает…
      — Ага. Как адмирал Эссен.
      — Верно, — одобрил Балис. — И откуда ты столько знаешь?
      Интересно, из сотни Сашкиных ровесников в шестидесятые или девяностые годы хоть один знает, кто был адмирал Эссен? Не как умер, а хотя бы, что он вообще был?
      — Откуда? — голос у мальчишки стал как-то особенно звонок, он прямо вытянулся, как струна. И вдруг как-то сник, опустил голову и сказал потухшим голосом: — Балис Валдисович, давайте я не буду говорить, откуда.
      И Гаяускас, поняв, что случайно коснулся очень больного места, тут же согласился:
      — Давай — не будешь.
      На счастье, в этот момент в зал заглянул Школта:
      — Ну что, гости дорогие, как вам завтрак?
      — Отменно, — похвалил Балис. — Скажи, молоко козье?
      — Да ты что, почтенный? Что ж ты меня позоришь-то так? Самое настоящее овечье, накажи меня Кель, если вру.
      Сашка смущенно потупился.
      — Да не переживай, почтенный. Это у меня вкус испорченный. Мне что коровье, что козье, что овечье — всё едино, — дипломатично заметил Балис.
      — Взаправду? — не на шутку удивился хозяин харчевни. — Вот уж чудеса.
      — Никаких чудес. Я, почтенный, в самой Море вырос. И живую козу увидел, весен десяти от роду, а корову и того позже.
      — Дела-а…
      Школта криво усмехнулся, после чего вспомнил, зачем вышел в зал:
      — Ещё чего-нибудь не желаете?
      — Да нет, хватит, пожалуй. Где там твой мальчишка?
      — Петька! — рявкнул хозяин внутрь кухни. Словно чёртик из табакерки выскочила давешняя девочка.
      — Лит воду натаскал? — поинтересовался трактирщик.
      — Да, дядя Школта.
      — Пусть сюда идёт — проводит гостей по лавкам.
      — Хорошо.
      Девчонка умчалась обратно в кухню — только взметнулись за спиной тонкие косички.
      — Это она что ли Петька? — поинтересовался Балис.
      — Ну да, а что?
      — Редкое имя.
      — Чего уж тут редкого? Почитай что на каждой улице по Петанке живет.
      — Ну, не знаю. В Море у меня много знакомых с полуострова было, но Петанки — ни одной. Мирва была, Риона, Альда… Петанки — не было…
      — Бывает…
      Школта задумчиво поскреб пятерней лысый затылок. Вот что значит — харчевню держать: нет-нет, да и узнаешь что-нибудь новенькое о далеких землях.
      — Ладно, вы подождите, я этого огольца потороплю…
      Широкая спина хозяина исчезла в дверном проёме. Сашка исподлобья вопросительно посмотрел на Балиса:
      — Откуда ж я знал, что оно — овечье. У нас на хуторе овец не доили.
      — А я откуда знал? Я же правду сказал, что козу вблизи увидел, когда мне десять лет было: ездил в деревню к родственникам бабушки.
      — Я больше не буду, — пообещал казачонок, совсем как обычный мальчишка конца двадцатого века. И продолжил: — Я ж не нарочно. В станице каждый мужик коровье молоко от козьего отличит.
      — И сена накосит, и избу срубит, и печь сложит…
      — Не, печь каждый не сложит. Печекладов мало.
      — Ну, не печь сложит, так крышу перекроет. Потому что, в деревне без этого не проживешь…
      — В станице…
      — Невелика разница. А вот в городе это не нужно, тут нужно другое. Электропроводку чинить, телевизор, белить-штукатурить, автомобиль ремонтировать…
      — Автомобиль? — Сашка так и подскочил на месте. — Вы умеете ремонтировать автомобиль?
      — Умею.
      — А бронеавтомобиль?
      — Таких бронеавтомобилей, которые ты видел, давно не делают. Но с самоделками сталкивался.
      Даже дважды. В восемьдесят четвертом в Афганистане помогал чинить КамАЗ, который ребята из автобата обшили броневыми листами. А совсем недавно участвовал в переоборудовании в боевые машины приднестровских тракторов.
      — Самоделками? Это как?
      Удовлетворить мальчишкино любопытство морпех не успел: вернулся Школта. Вслед за ним шел парнишка Сережкиного возраста, такой же конопатый и с такими же пепельно-серыми волосами, как и Петька.
      — Это Лит, — представил мальчика хозяин харчевни. — Он проводит вас по городу.
      — Очень хорошо, — ответил Балис, поднимаясь из-за стола. — Сначала нам нужно к ювелиру Сежену…
      Ювелир оказался худощавым мужчиной средних лет с болезненно-желтоватой кожей и набрякшими тёмно-синими мешками под глазами.
      — Чем могу служить, почтеннейший? — приподнялся Сежен навстречу раннему покупателю.
      — Да вот, почтеннейший Сежен, продать одну мелочевку желаю. Мне Йеми из Прига твою лавку посоветовал…
      — Йеми, гм… А что продаешь?
      — Браслет.
      Балис выложил на стойку толстый золотой обруч.
      — Чистое золото, почтенный, без обмана.
      Познания Гаяускаса в драгоценных металлах были ограниченны тем, что он когда-то читал в ценниках ювелирных магазинов. Но эльфу капитан доверял: раз тот сказал, что это — золото, то так оно и есть. В конечном счете, в сказках на каждого эльфа приходится хотя бы башмак, а чаще — горшок, золота…
      — Гм… Золото…
      Ювелир взвесил браслет на ладони, а затем попробовал на зуб. Варварский способ определения качества в его исполнении впечатлял своей непосредственностью.
      — И сколько ты за него хочешь?
      — Полдюжины сотен ауреусов, — выпалил Балис заученную сумму.
      — Гм… Полдюжины… Что ж… Можно… Подожди меня…
      Сежен вышел через низенькую дверь в заднюю комнату. Через несколько минут он вернулся, неся в правой руке объёмистый мешок.
      — Здесь четыре с половиной сотни. Гм… Здесь — остальное.
      В левой руке ювелира оказался мешочек поменьше.
      — Я полагаюсь на твою честность, почтенный. Пересчитывать не стану. Но если что, то Йеми передаст тебе моё недовольство.
      — Гм… Недовольство… Гм… Как тебе будет угодно, почтенный… Гм…
      — Да, вот ещё что, есть у меня ещё одна вещица.
      Жестом заправского фокусника Балис протянул торопийцу камушек ярко-оранжевого цвета размером с фасолину.
      — Могу продать и её.
      — Гм… Интересно.
      Камень Сежен рассматривал долго, то на просвет, то сквозь какое-то подобие лупы, царапал им стеклышко… Наконец, спросил:
      — Почем уступишь?
      — Рубицель — камень редкий, — уклончиво ответил Балис. — Сам понимаешь, дешево не отдам.
      — И всё же?
      — Две дюжины гексантов. Причем именно гексантов, ауреусы мне не нужны.
      — Гм… Именно гексантов? Будь по-твоему.
      На сей раз, из задней комнаты он вынес туго набитый кожаный кошель.
      — Две дюжины, почтенный. Как ты сказал.
      Балис высыпал содержимое кошеля на стойку, неторопливо пересчитал большие тяжелые монеты. Их и вправду оказалось двадцать четыре.
      — Благодарю, почтенный. С тобой приятно иметь дело.
      — Гм… И мне тоже было приятно. Гм… Если захочешь продать что-то ещё — я к твоим услугам.
      — Непременно.
      "Ещё бы ему было неприятно", — усмехнулся Балис, покидая лавку. Браслет и камень были проданы, конечно, не за бесценок, но ниже своей реальной стоимости. Что делать, деньги нужны были слишком срочно, тут уж не до того, чтобы торговаться…
      С деньгами перво-наперво отправились на рынок, в конный ряд, покупать коней и мулов. Сашка долго и придирчиво осматривал каждую потенциальную покупку, спорил с купцами, сыпал какими-то незнакомыми морпеху словами. Гаяускас помалкивал, верный своему убеждению, что лезть под руку специалисту с советами дилетанта — значит выставлять на всеобщее обозрение и посмешище собственную глупость.
      Кончилось тем, что помимо трёх лошадей, на которых предстояло ехать опытным наездникам: Йеми Наромарту и благородному сету, казачонок прикупил вместо мулов лошака и пони. Немного виновато объяснил Балису, что традиции вязать лошадей с ослами на Кубани отродясь не водилось, а лошаки всё же ближе к лошадям, чем к ослам. Гаяускас успокоил его, сообщив, что им с Мироном всё равно, на чьей спине мучаться: хоть мула, хоть пони, хоть лошака.
      После этого, отведя четвероногий транспорт в харчевню и заказав хозяину приготовить сытный обед, Школта в ответ пообещал невообразимо вкусную грибную похлебку, вместе с неутомимым проводником — ужасно довольным, что удалось на законном основании увильнуть от рутинной работы Литом, отправились по многочисленным лавочкам, покупать разные необходимые в походе мелочи. Не особо стесняясь собственного невежества, Балис просто называл Литу ту вещь, которую ему хотелось бы приобрести, а мальчишка указывал нужную лавку. К некоторому удивлению морпеха оказалось, что практически всё, что он считал необходимым для похода, в Плескове можно было купить. Конечно, функциональность и качество не шли ни в какое сравнение с продуктами технологий конца двадцатого века, но всё же, всё же…
      Даже в лавке торговца музыкальными инструментами, куда Балис забрел без определенного желания, просто по наитию, среди незнакомых причудливых конструкций он вдруг обнаружил кое-что очень знакомое. Конечно, от привычной гитары это нечто отличалось довольно сильно, хотя бы тем, что имело аж пять отверстий в корпусе вместо привычного одного и выпуклую нижнюю деку, но было совершенно ясно, что оно приходится ему близкой родственницей. Попросил у продавца попробовать звучание, взял пару аккордов — инструмент отзывался немного непривычными, но узнаваемыми звуками. И уж совсем добило его, когда, приняв деньги, продавец поинтересовался, как изволит играть почтенный господин — пальцами, смычком или плектром. Мол, ежели надо, то и смычок, и плектр можно подобрать.
      В харчевню вернулись часа через два с половиной, усталые, но довольные. Еда их уже ожидала. Обещанная грибная похлебка действительно оказалась и сытной и вкусной, но Балис с Сашкой не успели съесть и по половине миски, как обед был прерван грубейшим образом. К столику неспешно подошел мужчина средних лет, а немного поодаль пристроились два амбала с характерными лицами уличных громил.
      — Вкусной еды, почтенные, — вежливо приветствовал их незнакомец.
      — И тебе доброго здоровья, почтенный, — спокойно ответил Балис. Капитан незаметно, но внимательно осматривал нежданного собеседника. На вид тому было где-то под сорок. Сильно поседевшие волосы были аккуратно зачесаны назад, открывая перечеркнутый глубокими морщинами высокий лоб и две большие залысины. Серые глаза казались непроницаемыми, словно промороженными чуть ли не до самого дна. Дополняли неприятное впечатление выступающие скулы, тонкие бескровные губы и выбритый, что называется "до синевы", подбородок. По первому впечатлению, ничего хорошего встреча с этим человеком Гаяускасу не сулила. — Что тебе от нас требуется?
      — Я разыскиваю Йеми из Прига.
      — А мы тут при чем? — почти натурально удивился капитан.
      — Я знаю, что вы… — собеседник на мгновение замялся, подбирая нужное слово. Балис внутренне напрягся, сейчас решалось очень многое. — Вы путешествуете вместе с ним. Поэтому я прошу вас позвать его сюда.
      — Почтеннейший, в этой харчевне нет Йеми из Прига, и я не могу его позвать. Сами видите. А если желаете убедиться, что его тут нет…
      — Ну, зачем же так, почтеннейший, — человек улыбнулся одними губами, немигающий взгляд не потеплел ни на мгновение. — Будет довольно, если ты передашь ему мои слова, и он сегодня зайдет к моему господину, благородному лагату Маркусу Простине Паулусу.
      "Ох уж мне эти аналитики", — раздраженно подумал Балис. Разумеется, он догадывался, что благородному сету Йеми представился Порцием Простиной Паулусом не от фонаря. Но то, что в Плескове у него вдруг оказались «родственники», жаждущие личного общения, для капитана оказалось неприятном сюрпризом. О таких вещах надо предупреждать.
      — Боюсь, почтеннейший, что это будет очень трудно: почтенного Йеми нет в Плескове. Твой благородный господин, надеюсь, соблаговолит подождать.
      — Очень жаль. Но в таком случае, ты, почтеннейший, надеюсь, не откажешься нанести моему господину визит и рассказать об этом прискорбном случае.
      — Никак невозможно, почтеннейший. Мы чрезвычайно торопимся. Наш господин, благородный сет Олус, требует быстрого исполнения своих приказаний. Уверен, твой господин поймет нас и не станет держать обид.
      — Ты что, не понял? — незнакомец понизил голос. — С нами пойдете оба. И все расскажете, — и тут же снова заговорил прежним тоном. — Уверен, что ваш господин не станет бранить вас за маленькую задержку.
      — Что, стражу позовешь? — полушепотом поинтересовался Балис, добавляя в голос легкую иронию. По всему выходило, что собеседник представлял, выражаясь языком двадцатого века "криминальный мир", и к слугам закона обращаться не собирался. Но если и правда позовет, то дело дрянь. Попадаться в руки властей сейчас было совершенно невозможно, значит, придется убегать, бросая все, лишь бы спасти шкуры. Но тогда они не успеют нагнать работорговцев… Ох, Йеми, ох, зараза…
      Скуластый небрежно мотнул головой в сторону присевших за соседний столик амбалов, и у отставного морпеха отлегло от сердца: предположения оправдывались.
      — Несерьезно, почтеннейший. Драка, шум… Стража прибежит.
      — Как прибежит — так и убежит. Подумаешь, драка в харчевне. Выпили лишнего, за ножи схватились, с кем не бывает…
      — Даже за ножи?
      — А ты что думал, тут с тобой шутки шутят? — снова понизил голос незнакомец.
      — Ладно, почтенный, пусть будет так, как ты сказал. За ножи — так за ножи, — с напускной усталостью в голосе произнес Балис, выкладывая на стол дедов кортик.
      Скуластый должен был оценить оружие, и, судя по тому, что в глазах собеседника на мгновение промелькнуло что-то вроде уважения, эта цель была достигнута. Те, кто постоянно имеют дело с оружием, не могут не попасть под обаяние его страшной красоты. До культа меча, что был, кажется, у японских самураев, местным убийцам, наверняка, было далеко, но то, что качество оружия обычно соответствует мастерству владения им, они, без сомнения, отлично знали. Конечно, хороший клинок ненадолго может оказаться и в руках неизвестно у кого, но Гаяускас очень надеялся, что в блефе его не заподозрят.
      Надежда оказалась тщетной. Серые глаза снова подернулись непроницаемым льдом, незнакомец слегка развернулся на лавке, лицом в сторону амбалов.
      — Бербо, почтенный купец меня не понимает, растолковать ему надо.
      Гаяускас только устало вздохнул. Любые силовые действия он давно уже воспринимал как тяжелую работу. Одно дело, когда это необходимо, когда без этого нельзя обойтись. Но этому-то Бербо чего не хватает? Ишь, радуется, что получил возможность проявить свою силу и ловкость. Подумал бы лучше о том, что может встретить противника, которые его в этом превосходит. И что тогда с ним будет? И ради чего?
      — Ща, растолкую, — амбал с готовностью поднялся из-за стола. — Это я могу.
      За его широкий пояс был небрежно заткнут длинный, чуть изогнутый кинжал с рукояткой из отполированного рога. Отреагировав на кивок сероглазого, парень нарочито небрежным жестом выдернул оружие, перебросил в левую руку, затем обратно в правую.
      — Ну, ты чего, не ясно тебе, что ли сказано?
      Балис бросил короткий взгляд на Сашку, тот продолжал вести себя правильно: давно бросил ложку и переводил полный ужаса взгляд с незнакомца на морпеха и обратно, но при этом не делал никаких резких движений. Не переигрывал и не лез вперед раньше приказа, правильно поняв произошедший на дороге к городу разговор. Ну что ж, раз в тылу спокойно, разберемся с тем, что творится на фронте.
      — Ты бы поменьше ножом махал, парень. Обрезаться можно, — не повышая голоса, произнес капитан, поднимаясь из-за стола с кортиком в руке. Как он и предполагал, сероглазый даже не пошевелился. Всё говорило за то, что на уме у него не убийство, а испытание: действительно ли Балис тот, за кого пытается себя выдать.
      Как не странно, это обстоятельство существенно усложняло задачу Гаяускаса. Глупого Бербо ни в коем случае нельзя было убивать, его даже серьезно ранить было нежелательно. Лучше всего было нанести рану, которая вывела бы противника из боя, но при этом не несла бы серьезной опасности для здоровья. Но это означало, что сражаться предстояло вести в круговой манере, а не в линейной. Имея в руках чуть ли не идеальное оружие именно для линейного боя.
      А что делать? Ладно, не впервой!
      Балис шагнул навстречу бандиту. Тот почти не уступал ему в росте и длине рук, но о бое на ножах, похоже, имел представление довольно смутное, почерпанное лишь из драк в кабаках и притонах. Недооценивать такой опыт ни в коем случае не следовало: для постоянных участников такие поножовщины — постоянная школа выживания, отлично способствующая усваиванию самых эффективных приемов. Раз Бербо до сих пор жив — значит, в этой школе он был не из худших учеников. Но и переоценивать его мастерство тоже не стоило: не велик городок, не так уж и часто этому парню приходилось драться всерьёз. И на человека, способного к регулярным тренировкам ради повышения мастерства Бербо никак не походил. Стойка амбала напоминала кадр из фильма "Джентльмены удачи" с незабвенным Евгением Леоновым в роли «Доцента». Слегка согнув ноги в коленях, он широко расставил руки, словно пытался охватить ими то ли бочку, то ли трубу.
      Короткий ложный выпад — морпех не шелохнулся. Амбал осклабился.
      — Ну, чё, ща я тебя подрежу.
      Дальше всё произошло на удивление быстро: крик боли, звяк упавшего на деревянный пол ножа. Бербо отпрянул, зажимая левой рукой рану на правом плече, рукав рубахи обильно окрасился кровью.
      Только внимательный и тренированный Сашкин взгляд ухватил, что произошло. Вот бандит наносит удар в грудь. Вот Балис отклоняет и разворачивает корпус, пропуская руку справа от себя. Левой рукой капитан раскрытой ладонью бьёт Бербо чуть выше локтя, разворачивая врага незащищенным боком. И уже поворот в другую сторону и зажатый обратным хватом кортик рассекает плечо. Неглубоко, до мышцы, что называется — "только шкурку попортил".
      Балис демонстративно стер ладонью кровь с граненого клинка и повернулся к сероглазому.
      — Достаточно, почтеннейший? Или продолжим? Только, почтеннейший, это не Олимпийские игры, а я — не добрый изонист. Взрослые люди достают ножи не для игрушек. Зарежу, и переживать не буду.
      Незнакомец кивнул с невозмутимым видом, словно сам входил в оргкомитет очередной Олимпиады. Амбал, сморщившись, держался за плечо. Второй стоял рядом, сжимая в руке кинжал и ожидая команды. Сашка сидел на лавке всё так же смирно, но Гаяускас был уверен, что его кинжал давно уже перекочевал из сапога в рукав.
      — Я думаю, что этого вполне достаточно. Ты серьезный человек, почтенный, у тебя, наверное, очень серьезные дела. Я постараюсь объяснить это моему господину, и, думаю, он отнесется к моим словам с пониманием.
      Балис кивнул. Всё хорошо, что хорошо кончается. А в данном случае, похоже, всё кончилось благополучно. Сероглазый никак не похож на человека, способного из чувства обиды наделать глупостей, ну а, выражаясь перестроечным языком «быков» своих он в руках, похоже, держит крепко.
      — А здорово Вы их, Балис Валдисович, — Сашка и не пытался прятать из голоса восхищение. — Специально учились, да?
      — Конечно. А теперь спрячь свой кинжал так же незаметно, как достал: незачем пугать почтенного Школту.
      Действительно, хозяин харчевни уже спешил к столику, лицо и даже лысина у него были красными от волнения и мокрыми от пота. Из дверей кухни выглядывали Петька и Лит. Их лица, наоборот, сияли от восторга: видимо, такое зрелище они видели не часто и теперь предвкушали, как на долгое время завладеют вниманием всей окрестной детворы, пересказывая по несколько раз все нюансы разыгравшегося на их глазах поединка.
      — Я надеюсь, почтенный, тебя не ожидают неприятности из-за этого досадного недоразумения? — раньше, чем трактирщик успел что-то сказать, произнес Балис.
      Школта сразу как-то съёжился, словно воздушный шарик, из которого выпустили газ, и излишне суетливо заговорил:
      — По правде говоря, почтенные… Это, право, совершенно того… Вы бы… Как бы… В общем, всё нормально… Нет-нет, не извольте беспокоиться…
      — Точно? Видишь ли, у этих людей какие-то особые дела с Йеми. Я не сомневаюсь, что он их уладит надлежащим образом, вот только когда у него найдется на это время — сказать не могу.
      — Да-да Йеми всё уладит. Только вы-то вроде собирались ехать…
      — Не волнуйся, почтенный. Сейчас доедим твою замечательную похлебку — и поедем.
      Трактирщик вздохнул с тяжестью электровоза.
      — Дык, это… Я вам еды приготовил, как просили.
      — И очень правильно сделал, — подбодрил его Балис. — Сколько с нас, почтенный?
      К названной сумме морпех добавил пару ауреусов "за беспокойство", чем окончательно привел хозяина харчевни в доброе расположение духа. Увязанный в мешки скарб Сашка и Лит навьючили на лошадей, после чего путешественники покинули "Гроздь винограда". По дороге к городским воротам Балис время от времени незаметным цепким взглядом обшаривал вокруг: не мелькнут ли где промороженные серые глаза или широкие морды амбалов, но ничего подозрительного не заметил.
      Небольшая заминка ожидала их у ворот. Начальник караула, не тот, что был с утра, стражники уже сменились, заинтересовался явным превосходством количества четвероного транспорта над числом всадников и принялся допытываться, какую торговлю ведут почтенные господа и сполна ли они уплатили полагающиеся пошлины. К счастью, Сашка вспомнил этого старика, досматривавшего их с Йеми на въезде в Плесков, и, взяв инициативу в свои руки, напомнил осьминию Артолу, что он, Плишек, племянник старого Кишиша, в этих краях с его, Кишиша, компаньоном Йеми из Прига. А вот сейчас они получили большой заказ от благородного сета Олуса, который и послал в город за лошадями, да ещё и воина своего к нему, Плишеку, приставил, чтобы охранять своё добро и его, Плишека, от лихих людей. Хотя, что ему, Плишеку, в этих краях сделается.
      Объяснение Сашки стражника удовлетворило, без дальнейших разговоров их выпустили из города. Почти сразу же Балис послал Сашку вперёд, следить, не появятся ли навстречу возвращающиеся в Плесков легионеры. Сам же, взгромоздившись на чалого лошака, показавшегося ему самым смирным в этом сборище непарнокопытных, двигался сзади, управляя небольшим табуном. Не прошло и часа, как он пришел к выводу, что его новые подопечные доставляют больше хлопот и нервотрёпки, чем взвод стройбатовцев. Утренний разговор с Сашкой о деревенских и городских умениях приобретал крайне неприятную конкретность… Если бы знать, как всё повернется, пожил бы хоть одно лето в деревне. По крайней мере, с лошадью дедушка Арвидас обращался умело, научить внучатого племянника он бы не отказался — было бы у племянника желание. Так ведь не было желания-то… Вот и приходилось рассчитывать только на выучку животных да собственное упорство.
      На счастье, Балис воспринял эту новость именно так, легионеры уже почти дошли до города. Остроглазый и осторожный, Сашка заметил их заблаговременно, тут же вернулся назад, и они загнали маленький табун вглубь лежащей у дороги кизиловой рощицы. Надежно укрытые густой листвой, густо усыпанной золотисто желтыми гроздьями цветов, они наблюдали, как угрюмые солдаты прошествовали в сторону Плескова. Гаяускас пересчитал людей — ни один не отстал от отряда. Двоих несли на носилках, еще двое шли самостоятельно, но товарищи поддерживали их с обеих сторон, а другие несли их скарб. Командир отряда шел впереди, с каменным выражением лица. Наверное, мыслями он был где-то далеко от этой дороги.
      Пропустив легионеров, путники продолжили свой путь. Только теперь они уже не разделялись. Балис пересел на Сашкиного коня, позади мальчишки, полагая, что так у них получится двигаться быстрее.
      — Ну, наконец-то, — обрадовано выдохнул Мирон, когда Балис и Сашка слезли с лошади. — Мы уж все извелись. Как у вас дела?
      — Ужасно, — скривился Балис. — Такое ощущение, будто мне ноги гнули на балетном станке.
      И впрямь, он теперь инстинктивно передвигался в раскорячку.
      — У нас в таких случаях говорят о пытошных станках, — заметил Йеми.
      — Ну, у кого чего болит, тот о том и говорит. Хотя, для человека, который раньше не садился на лошадь, такое путешествие и впрямь можно использовать вместо пытки.
      — Да ладно, скоро привыкните, — утешил морпеха Сашка.
      — Скорее бы…
      — Так, давайте-ка останавливаться на ночлег, — решил Мирон. — Ралиос наш, конечно, ещё немного посветит, можно было бы пройти ещё чуть-чуть, но, думаю, нам полезней сейчас обсудить наши планы.
      — Это точно, — кивнул Гаяускас. — Поговорить есть о чем.
      — Даже так? В таком случае, останавливаемся прямо здесь.
      — Пока пойдем дальше, — вмешался Наромарт. — Я что-то не вижу, где нам здесь брать воду.
      Мирон коротким кивком дал понять, что погорячился. Стыдно, конечно, делать такие детские ошибки: самый начинающий турист знает, что лагерь надо разбивать вблизи воды. Но, как говорится, на всякого мудреца довольно простоты.
      — За той рощицей будет озеро, — сообщил Йеми. — Там и остановимся.
      Кагманец не ошибся. За рощицей действительно оказалось небольшое озеро, на берегу которого они и устроили ночлег. Ясная и теплая погода позволяла провести ночь под открытым небом, а не искать поселение местных жителей ради крова над головой. Наромарт, как обычно, особо вроде и не командовал, но работы нашлось всем, включая и благородного сета, которому доверили поддержание костра. Аристократ не высказал ни малейшего недовольства, видимо, крепко усвоив истину, что у нищих слуг нет.
      Наромарту и Женьке пришлось собирать дрова, Балис с помощью Йеми осваивал технологию постановки походного шатра, больше напоминавшего невзрачную палатку, чем роскошное жилище степных владык, первым приходящее в голову при произнесении этого слова. Приготовление ужина выпало на долю Мирона, а Сашка отогнал чуть в сторонку и стреножил лошадей.
      Всем, кто не ездил в город, за исключением Женьки, очень хотелось скорее узнать, что за новости привезли Балис и Сашка, но, будучи опытными путешественниками, они понимали, что прежде чем приступать к разговорам, надо обустроить стоянку. Наконец, шатер был поставлен, запас хвороста набран, лошади мирно паслись неподалеку, а в медном котелке попыхивал экспериментальный вариант каши из просяного зерна. Путешественники расселись вокруг костра, бросая любопытные взгляды на Балиса — мол, пора бы и поделиться, чего интересного из города привёз.
      Благородный сет, быстро сообразив, что его спутникам желательно поговорить без посторонних ушей, просто отправился купаться. То, что ему рассказали далеко не всю правду, Олус понял уже давно, но узнать больше не стремился: не пристало благородному сету менять своих союзников по четыре раза на дню. К тому же, ничто не указывало на то, что новые знакомые злоумышляют против Императора Кайла, а незаконность их намерений и действий в отношении местных порядков и властей можно было смотреть сквозь пальцы: сами эти власти и порядки были далековаты от совершенства.
      — Значит так, — начал морпех. — Съездили мы в целом удачно. Из властей на нас никто внимания не обратил, ювелир деньги дал без вопросов, всё, что нужно закупили, кошелек с гексантами привезли, да ещё ауреусов немного осталось.
      — Сколько? — уточнил дотошный кагманец.
      Возникла небольшая пауза: в морритском языке не было слова «десяток», Балису пришлось срочно пересчитывать в уме на двенадцатиричную систему.
      — Чуть больше четырёх дюжин.
      — Этого нам до Альдабры более чем хватит, — уверенно заявил Йеми. — Отлично, значит, гексанты трогать не придется.
      — Если что, у меня найдется ещё кое-что для тамошних ювелиров, — вмешался Наромарт.
      — Если что, то в городе мы найдем, как раздобыть деньги. В пути — труднее.
      — Представления можно давать, — улыбнулся Балис. — Я вон даже гитару — не гитару, но что-то подобное прикупил.
      — Это называется "ценика", — поправил Йеми. — Для бродячих актеров вполне подходит, если, конечно, уметь играть.
      — Попробую. Но сначала мне бы хотелось, чтобы ты объяснил одно пришествие, которое с нами произошло в Плескове.
      — Что случилось? — сразу напрягся Йеми.
      — Да вот когда мы обедали у твоего приятеля Школты, пришли какие-то люди, стали нас спрашивать о Йеми из Прига, просили отвести к нему.
      — Что за люди?
      — Вот и я думаю: что за люди? И почему они стали спрашивать именно нас?
      Кагманец задумчиво взъерошил волосы на затылке.
      — Единственное, что мне приходит в голову: они видели меня вместе с Сашей в городе. И узнали Сашу, когда он пришел вместе с тобой. Что ты им ответил?
      — Что Йеми нет в Плескове.
      — А они?
      — Хотели, чтобы мы отправились к их господину, рассказали бы ему обо всём.
      — А вы?
      — Извини, Йеми, но нам было некогда.
      Кагманцу потребовалось некоторое время, чтобы понять смысл ответа.
      — Харчевня-то хоть цела осталась? — поинтересовался более опытный в таких делах Нижниченко.
      — Мирон, я был капитаном морской пехоты, а не РВСН. Там даже все табуретки целы остались, Саша может подтвердить.
      — Подтверждаю, — с готовностью откликнулся казачонок. И, неожиданно для Мирона, улыбнулся лукавой улыбкой крупно нашкодившего мальчишки. — Только я не знаю, что такое ЭрВэЭсЭн.
      — Ракетные войска стратегического назначения, — пояснил Мирон, переходя на русский. — Одна ракета — и нету города.
      — Ого, — улыбку с Сашкиного лица как будто стерло, теперь оно было недоверчиво-испуганным.
      — Как хоть они выглядели? — поинтересовался пришедший в себя Йеми.
      — Старший — ростом с тебя. Возраст… Немногим больше трёх дюжин вёсен, точнее сказать трудно. Лысеет. Волосы светлые, сильно поседевшие. Глаза серые. Уши немного оттопыренные.
      — Скуластый такой?
      — Да, скуластый. Губы бледные…
      — Лечек… Ох, доведёт когда-нибудь Шепеша жадность до большой беды…
      — Шепеш? Странно. Этот, как ты говоришь, Лечек просил передать тебе, что тобою интересуется благородный лагат Маркус Простина Паулус.
      — Точно, это он. Такой же благородный лагат, как я — Воин Храма Фи.
      — А кто тебя знает? Кинжалы кидаешь очень прилично, — невозмутимо прокомментировал Балис. Йеми немного натянуто рассмеялся.
      — Я вам как-нибудь потом расскажу, как этот мерзавец стал благородным лагатом.
      — Если он такой мерзавец, то зачем ты имеешь с ним дела? — недоуменно поинтересовался Наромарт. Йеми замялся, но ему на помощь неожиданно пришел Мирон.
      — У Йеми такая профессия, что мерзавцев для него не существует. Бывают только источники сведений.
      Кагманец кивнул, заметив про себя, что точную и ёмкую формулировку Мирона необходимо запомнить. Пауки Господаря и вправду не отличались брезгливостью и готовы были получать сведения от любого подонка.
      — В общем, Шепеш к властям не обратится, и тебя искать не будут, можешь быть спокоен, — подвел итог Йеми, заметив, что благородный сет покончил с вечерним омовением.
      — Меня они искать не будут, я спокоен. А вот тебя…
      — Ну, я-то с ним разберусь.
      — Если надо — поможем.
      — Благодарю, я учту такую возможность. Мирон, скоро будет готова каша?
      Нижниченко обследовал содержимое котелка.
      — Ещё полчасика.
      — Тогда, я тоже и искупаюсь.
      — И я, — поднялся Балис. Отправился плавать в озере и Сашка, Наромарт с Женькой остались у костра.
      Начало темнеть. Редкие облака казались темными на фоне неба на западе и, наоборот, светлыми на востоке. Одна за другой зажигались крупные звёзды, фонарем повисла крупная желтоватая луна.
 
В лунном сиянии
Лох серебрится
 
      Накрывая к ужину, Мирон тихонько напевал на родном языке на мотив известной песни.
      — Какой еще лох? — удивился Женька.
      — Конкретный, — усмехнулся Нижниченко, и показал мальчишке на растущие у самой воды деревца, листья которых и вправду, казалось, слегка поблескивали. — Знаешь, как называется это растение?
      — Конечно, — усмехнулся подросток. — Это ива.
      — Нет, не ива, хотя и похоже. Это серебристый лох. Видишь, какие у него серебристые листья?
      Мальчишка недоуменно посмотрел сначала на собеседника, потом на деревья. Ничего не указывало на то, что Нижниченко шутит, в то время как дерево по всем признакам было именно ивой. Конечно, Женька был городским жителем, а ботаника не входила в число его увлечений, но наиболее известные породы деревьев он знал твердо. Дуб, клен, березу, елку, сосну, рябину всегда можно отличить от других деревьев. И иву, которую еще иногда называют ракитой, тоже. И сейчас мальчик был уверен, что по берегу озера простираются заросли самого обычного ивняка, а не какого-то там серебристого лоха. Да и вообще, ему никогда не приходилось слышать о дереве с таким дурацким названием. В общем, шутит дядя Мирон, видно, настроение у него такое.
      — Придумаете тоже, лох. Нет таких деревьев. Обычные ивы.
      — У ивы листья с внутренней стороны другого цвета. И ещё у ивы очень гибкие ветви, а у лоха они ломкие, как у тополя или яблони.
      По лицу мальчишки было видно, что эти аргументы его ничуть не убедили.
      — Давай спросим у местных жителей.
      Женька только плечами пожал: мол, спрашиваете, если есть такая охота.
      — Почтенный Олус, не скажете ли нам, как называются эти деревья, что растут вдоль берега.
      Благородный сет, размышлявший о чём-то у костра, поднял голову.
      — По правде сказать, почтенный Мирон, мне это неведомо. Могу лишь сказать, что деревца эти не принадлежат к числу благородных, кои приличествует высаживать в садах при виллах. Вот если бы это были кипарисы или олеандры…
      — Понятно, — кивнул Нижниченко. — Ладно, подождем благородного Порция Простину Паулуса.
      — Думаю, что смогу вам помочь, — вступил в разговор Наромарт. — Это дерево называется серебристый лох.
      На морритском это название звучало как "эргенто горлукс", но русский перевод сомнения не вызывал.
      — А не ива? — с легкой улыбкой переспросил Мирон.
      — Нет, конечно, не ива. Достаточно сравнить их плоды, чтобы увидеть разницу.
      — Ну что, убедился, или ещё благородного Маркуса спросим? Вон, наши купальщики возвращаются. И вовремя, как раз каша поспела.
      — Ладно, лох, так лох, мне-то что, — согласился подросток. — Только у нас лохами называли некоторых…
      — Я знаю, — улыбнулся Нижниченко. — Лохом можно много кого назвать. Есть ещё такие рыбы — лохи.
      — Прямо школа какая-то получается, — вздохнул Женька. — Тут тебе и ботаника, и зоология.
      — Не нравится?
      — Да нет, почему… По-всякому, интереснее, чем в классе сидеть и картинки в учебнике рассматривать…
      Свежий воздух и долгое путешествие способствовали хорошему аппетиту. Ужин срубали почти мгновенно, только Женька положил себе чуть-чуть, и еле шевелил ложкой. Впрочем, к тому, что подросток ест мало и неохотно, все уже привыкли.
      После ужина Гаяускас вытащил из чехла ценику и принялся за настройку инструмента.
      Родиться в семье музыковеда не означает стать хорошим музыкантом. Но и не научиться обращаться с музыкальными инструментами практически невозможно. Балис, хоть и проходил в музыкальную школу чуть больше года, но на пианино и гитаре играть научился. Конечно, впрямую использовать знания не было никакой возможности: дома Гаяускас играл на шестиструнной гитаре, иногда — на двенадцати. Уже позже, в «Кировухе» освоил семиструнку. У ценики струн было восемь, собранные в четыре пары.
      — Благородный Маркус, ты, случайно, не знаешь, как с ней обращаться?
      — Благородному лагату возиться с ценикой не пристало, — в голосе кагманца привычно сочетались шутливость и серьезность. — Вот если бы у тебя была олинта, я бы сыграл. А на этом… Чего проще — бери аккорды и аккомпанируй.
      — Чему?
      — Что значит — чему? Тому на чём играют.
      — Прости, благородный лагат, но у нас нет другого инструмента. Я собираюсь играть на этом.
      — На этом — играть? — теперь кагманец был не на шутку озадачен. — Балис, на ценике не играют. Это невозможно.
      — Это как посмотреть.
      Остальные путешественники с интересом следили за этим разговором. В глубине души Сашка наделся, что офицер тут же что-нибудь сыграет, но этого не произошло. Довольно долго Гаяускас то ли настраивал инструмент, то ли сам настраивался на него: брал ноту, потом подкручивал колки, снова брал и снова подкручивал. Женька уже не знал, куда деться со скуки, и стал подумывать, как об этом сообщить остальным. Быть слишком невежливым ему не хотелось, но если дурью мается взрослый человек, это не значит, что мальчишка должен безропотно терпеть — потому что младше. "Сейчас скажу", — решил маленький вампир, но в этот момент морпех вдруг взял громкий аккорд и чуть нараспев заговорил:
 
Что будет — то и будет
Пускай судьба рассудит
Пред этой красотою
Всё суета и дым…
 
 
Бродяга и задира
Я обошел пол мира
Но встану на колени
Пред городом моим…
 
      А следом пошел проигрыш. Не такой мелодичный, как в фильме, но это была именно музыка, а не отдельные аккорды. Женька сразу вспомнил название фильма — "Достояние республики", там эту песню пел известный актер, которого очень любила Женькина мама. Он ещё играл в комедии "Бриллиантовая рука", которую очень любил папа. Только вот фамилию актера Женька никак вспомнить не мог. А Балис продолжал петь:
 
Не знаю я, известно ли вам,
Что я — певец прекрасных дам,
Но с ними я изнемогал от скуки.
А этот город мной любим,
И мне ничуть не скучно с ним
Не дай мне бог, не дай мне бог,
Не дай мне бог разлуки…
 
      И здесь — характерный проигрыш. Нижниченко тяжело вздохнул. Раньше и небо было голубее и голуби — небеснее. Где-то в районе тридцатипятилетия он начал ловить себя на том, что смотрит фильмы своего детства с какой-то особой грустью. И с сожалением о Советском Союзе, всемогущем КГБ и прочая это не имело ничего общего. Просто, когда-то севастопольский мальчишка, крепко вцепившись руками в сидение стула, с замиранием сердца следил за развернувшемся на экране черно-белого «Рекорда» штурмом монастыря, захваченного бандитами-лагутинцами, и не меньше своего ровесника Иннокентия переживал за жизнь чекиста Макара. А теперь этот мальчишки давно уже где-то далеко в прошлом. А жаль…
 
Не знаю я, известно ли вам,
Что я бродил по городам,
И не имел пристанища и крова.
Но возвращался, сам не свой,
В простор меж небом и Невой
Не дай мне бог, не дай мне бог,
Не дай мне бог другого…
 
      И здесь — характерный проигрыш. Ахмадулина посвятила эти стихи, разумеется, Ленинграду. Миронов в фильме пел эту песню на фоне ленинградских рек и мостов. Казалось бы, для рожденного в Ленинграде Балиса другого восприятия песни не могло быть по определению. И всё же город, о котором он сейчас пел — был не Ленинград. Точнее — не только Ленинград. Это был и Вильнюс, в который он впервые приехал уже большим десятилетним мальчишкой и с первого же взгляда не просто полюбил, нет, он почувствовал, что с этим городом он будет вместе на всю оставшуюся жизнь. Это был и Севастополь — их с Мироном Севастополь. Это был и Петродворец, в котором они с Ритой нашли друг друга. Это был просто Город, Город, которого не существует ни на одной карте земного шара, но от этого он не становится менее реальным.
 
Не знаю я, известно ли вам,
Что я в беде не унывал
Но иногда мои краснели веки
Я этим городом храним
И провиниться перед ним
Не дай мне бог, не дай мне бог,
Не дай мне бог во веки…
 
      И здесь — характерный проигрыш. И — всё…
      — Это песня про Санкт-Петербург, — нарушил тишину Сашка.
      — Верно, — Балис предпочел формальный ответ: такие переживания другому человеку не объяснишь. — А как ты догадался?
      Видеть фильм казачонок никак не мог.
      — Чего тут догадываться? — фыркнул парнишка. — На Неве только один город есть, мы в школе проходили.
      — Только он по-другому называется, — не упустил возможности поддеть Сашку Женька. Тот только снисходительно улыбнулся:
      — Я знаю, Петроград. Это его с началом германской войны переименовали, потому что Петербург означает "город Петра" по-немецки.
      — Потом его ещё дважды переименовывали: в двадцать четвертом году — в Ленинград, а в девяносто первом — обратно в Санкт-Петербург, — сообщил Мирон.
      — И у нас тоже два раза. Только второй раз — в девяносто втором. И второй раз официально приняли двойное название. Хочешь — называй Санкт-Петербург, хочешь — Ленинград. И так, и так — правильно.
      — Интересно, а билеты куда продают? — спросил Нижниченко.
      — А… — Женька совсем по-детски хлопнул губами. — Не знаю. Я там не был ни разу.
      Возникла небольшая пауза, которую прервал Йеми.
      — Это было просто великолепно, Балис, но не вздумай так играть, когда по близости будут бродячие жонглеры.
      — Почему?
      — Да потому что этого никто здесь не умеет. За тобой моментально выстроится очередь желающих изучить эту ольмарскую технику.
      На последних словах кагманец скосил глаза в сторону благородного сета.
      — А погнать их? — предложил Женька. Отчасти назло: раз уж считают они тут его злодеем, то будет им злодей…
      — Действительно, повешу табличку: "Маэстро уроков не даёт", — пытаясь обратить всё в шутку, согласился Гаяускас.
      — Это не сложно. Но весть о том, что появился человек, играющий на ценике, разнесется по всему полуострову быстрее, чем пройдут две осьмицы. Оно нам надо?
      — А вот это уже серьезный вопрос. Возможно, это нам как раз пригодится, — Нижниченко глянул на кислое лицо Йеми и добавил. — Но, в любом случае, торопиться с созданием такой репутации не следует.
      А потом, снова перейдя на русский, поинтересовался:
      — Что, играть на этом действительно так сложно?
      — Мирон, у меня четыре струны вместо шести. Две трети штатного состава. Никогда не пробовал играть на гитаре с двумя лопнувшими струнами?
      — Да я вообще играть не умею. Правда, некто Паганини, помнится, сыграл на одной струне. Было такое?
      — Было, хотя он играл на скрипке, а не на гитаре. Но Паганини был музыкантом, а не капитаном морской пехоты.
      — Наверное, потому, что в его время морской пехоты не было.
      — Если только…
      — А если серьезно, то как же ты сыграл, без двух-то струн?
      — Единственным возможным образом: настроил их, как четыре первых струны гитары.
      — Всё-таки странно, почему никто из них до этого не догадался.
      — А кто-нибудь из них нормальную шестиструнку в руках держал? Я не уверен. На Земле, между прочим, у гитары тоже сначала было меньше струн. Если я не ошибаюсь, шестую струну стали делать только в восемнадцатом веке.
      — Даже так?
      — Представь себе. А извлекать звуки ногтем стали и того позднее — в девятнадцатом. Так что, местных музыкантов мне действительно есть чему поучить. Кстати, ты понял, что такое "олинта"?
      — Какой-то инструмент, на котором играют местные аристократы. А что?
      — Не какой-то, а вихуэла. У меня есть четкая уверенность, что Йеми имел в виду именно её.
      Женька не удержался, рассмеялся, уткнувшись лицом в ладони.
      — Как, как ты сказал?
      — Вихуэла.
      — Хорошо звучит, однако.
      — Испанское слово. Им, извини уж, было не до ассоциаций на русском.
      — Ясно. И что же это такое?
      — Испанская гитара. Отец в своё время что-то о ней писал.
      — Надо же, прямо так и писалось — вихуэла?
      — Э-э-э… Вроде бы, было негласно принято букву Х опускать для благозвучия.
      — Да уж, лучше опускать. А что касается олинты — почему бы и нет? Если их легионеры так похоже на древнеримских, а тигрицы-оборотни — на древних гречанок, то найдутся и те, кто похожи на испанцев.
      — А на русских? На литовцев?
      — Всё может быть, Балис, всё может быть. Только, не думаю, что это нам сильно поможет. История здесь всё равно другая, а всё остальное… Не думаю, что я бы смог сойти за своего даже в России во времена Гражданской войны.
      — Смогли бы, — усмехнулся Сашка. — Говорят, штабные офицеры — такие чудаки, не от мира сего…
      — Вот, а ведь меньше ста лет прошло, что уж говорить про большие сроки… При Иване Грозном, при Петре люди нашего времени не могут быть своими. Мыслим мы иначе, понимаешь? И быстро образ мысли поменять не сможем, это годами ставится. Так что, наш максимум там — иноземцы, к России неравнодушные.
      — А меня это устраивает, — усмехнулся Гаяускас. — Ни при Иване, ни при Петре Литва в состав России не входила.
      — Можно подумать, Крым туда входил.
      — Один — один, — Балис рассмеялся. А затем снова перешел на понятный всем морритский. — Ладно, хватит на сегодня. Лично я устал, как собака и хотел бы, наконец, выспаться. Если, конечно, не нужно стоять на карауле.
      — Не нужно, — успокоил его Наромарт. — Сегодня дежурит благородный лагат Порций Простина Паулус.
      — Одна стража?
      — Ты забыл, что я нуждаюсь во сне меньше, чем люди. Я сменю благородного лагата после полуночи, и буду караулить ваш сон до утра.
      — Ну, если так. Саша тебя будить утром?
      Мальчишка бросил в сторону офицера благодарный взгляд и тщательно выдержанным будничным голосом ответил:
      — Конечно. Как же иначе?
      — Тогда, нас, пожалуйста, разбуди примерно на час раньше общего подъёма.
      — Как скажешь.
      Путешественники принялись обустраиваться на ночлег, и вскоре небольшая компания крепко спала: усталость и свежий воздух сделали своё дело. И только оставшийся дежурить Йеми в глубокой задумчивости сидел у костра, вглядываясь в мерцающее пламя. Раз за разом он анализировал все известные ему факты, пытаясь понять, кто и зачем похитил его племянницу, но ничего нового в голову не приходило. Пока что, приходилось идти вслед за похищенными детьми его спутников и надеяться, что, освободив их, он узнает, где нужно искать Риону.

       Я сплю.
       Я сплю на ужасно неудобной, жесткой кровати. Мало того, эта кровать ещё и совсем узкая, как кушетка в кабинете доктора Тигелин. Добрая старушка Тигелин, похожая на бабушку из сказки, она была детским врачом семьи фон Стерлинг, лечившим, и меня, и Тони, и Алека. А в кабинете у неё стояла низенькая кушетка, на которую доктор укладывала ребят, прежде чем провести сканирование. Никогда не думала, что на такой неудобной постели можно заснуть. Но сейчас я сплю.
       Я сплю. Я сплю, лежа на спине, хотя всегда любила спать на боку. Сколько себя помню, я засыпала и просыпалась лицом к окну. Вечерами на стекле так приятно играли отблески от стоявших в саду разноцветных фонарей, а по утрам меня будил свет восходящего Солнца.
       Я сплю. Почему-то я сплю, не сняв чулок и, кажется, в платье. Девочке из культурной семьи неприлично спать, не переодевшись в ночную сорочку. Я никогда так не делала. Никогда. Что бы ни происходило, как бы я не уставала, но всегда на ночь умывалась, чистила зубы и надевала сорочку или пижаму. А сейчас я сплю в одежде, словно бездомная бродяжка какая-нибудь. Мне стыдно. Пусть у меня нет индекса, но у меня есть свой дом, где меня хоть и не любят, но заботятся обо мне. Мне стыдно, но я продолжаю спать.
       Я сплю. Я сплю и не сплю одновременно. Я знаю, что это бывает, это называется "хрустальный сон". Только, говорят, что в таком сне видишь себя как бы со стороны. Ничего подобного со мной сейчас не происходит. Я просто сплю и знаю об этом. Странно, правда?
       Я сплю. Сплю и при этом не шевелюсь. Сколько себя помню, я всегда ворочалась во сне. А сейчас я неподвижно лежу на спине и не шевелюсь. Не могу? Не хочу? Не знаю…
       Я сплю. Я сплю и слышу, что происходит в комнате вокруг меня. Долгое время было тихо, лишь иногда потрескивали фитили горящих свечей. Свечи спать мне не мешают: их совсем мало в этой большой комнате, и они не способны разогнать царящий здесь мрак. Но теперь к комнате кто-то приближается. И даже двое. Я слышу шаги. Легкие женские шаги, шуршание юбок по каменным плитам пола. А рядом с ней идёт калека: я слышу шарканье подволакиваемой ноги. Они идут молча. Шаги приближаются.
       Дверь открывается почти без скрипа, петли хорошо смазаны. Легкое дуновение ветерка колеблет огоньки свечей. Нет, я этого не вижу, ведь я сплю. Но я чувствую, что это происходит именно так. И я всё слышу. Я даже слышу даже дыхание вошедших. Они молчат. Они молча подходят ближе. Женщина и калека.
       — Бедные дети, — тихо шепчет женщина.
       Мне знаком этот голос. Даже во сне я могу понять, кто зашел в комнату: госпожа волшебница. Добрая фея, разрушившая чары злобного колдуна, превращавшего людей в камень. Да, и я тоже была каменной статуей. Это был не сон, это было на самом деле. Я вспоминаю этот ужас, хотя сейчас — я сплю. Но я знаю, что тогда всё это было на самом деле. Только вот, как госпожа волшебница оказалась в моем сне? Или сон, незаметно для меня, уже закончился? Я пытаюсь повернуться, но не могу. Значит, я всё-таки продолжаю спать…
       — Виолетта, ты понимаешь, что происходит?
       Голос мелодичный и очень мягкий, но говорит не женщина, а мужчина. Его я тоже знаю. Господин волшебник, он помогал госпоже разрушить чары злого колдуна. У него очень необычный, странный вид: он такой высокий, волосы совершенно седые, а кожа — чёрная. Когда я его впервые увидела, то даже испугалась. Но потом поняла, что бояться его не надо: он очень добрый и плохого не сделает.
       — С этим надо смириться. Нар. Мы ничем не можем им помочь. Они мертвы, и нам не дано вернуть их к жизни. Всяким силам поставлен свой предел.
       — О чём ты говоришь? Виолетта, ты же вообще не понимаешь, что происходит…
       Я чувствую, что взрослые растеряны. Каждый из них видит происходящее по-своему, каждый хочет объяснить свою точку зрения — и не находит слов. Они взволнованны, напряжены и не знают, что им делать. А я… я сплю. Сплю и вижу свой хрустальный сон.
       — Это я во всём виноват… Но я не знал… Я даже не мог подумать…
       — Не надо винить себя, Нар… Поверь, Мицар переживает не меньше твоего. Ему тоже жаль детей, но это — несчастный случай, который нельзя было предугадать и предотвратить. Если кто виноват, то это Зуратели, затеявший всю эту возню с памятником порокам. Если бы не он, то ничего бы не произошло, дети бы остались живы.
       — Но они — не живы.
       — Но ты-то здесь при чём? Ты и сам мог погибнуть от этого взрыва. За твою жизнь мы с мэтром Конрадом боролись два дня и две ночи. Скажу честно, у тебя было больше шансов умереть, чем остаться в живых.
       — Остаться в живых? Виолетта, ты настолько устала за эти два дня, что напрочь забыла о том, что я вовсе не был живым в тот момент, когда этот волшебник произнес твоё заклинание?
       Они молчат. Стоит такая тишина, что я слышу их прерывистое дыхание и треск фитилей у горящих свечей. Они смотрят друг на друга, глаза в глаза. Точнее, глаза в глаз, потому что голова волшебника туго замотана бинтами, так, что наружу торчит только левое ухо, неестественно большое за счет вздернутого вверх остренького кончика. Да ещё оставлено небольшое отверстие, в глубине которого поблескивает в пламени свечи белок единственного уцелевшего глаза. Именно туда направлен взгляд волшебницы. Зрачки её карих глаз медленно расширяются от ужаса: она начинает понимать, что произошло.
       Откуда я знаю, что у волшебника уцелел только один глаз? Почему я уверена, что зрачки расширяются от ужаса? Ведь я же сплю…
       — Ты хочешь сказать…
       — Подумай сама. Ты видела хоть каплю моей крови, когда этот ведьмак чуть не снёс мне голову? А сейчас? Когда я был вампиром, любая рана на мне затягивалась в одно мгновенье. А теперь два лучших медика города два дня и две ночи пытаются спасти мою жизнь. Да, вам было что спасать: я больше не вампир. Но какова плата, какова плата…
       Волшебники, вампиры, ведьмаки… До чего у меня интересный сон. Я сплю. Я не хочу проснуться. По крайней мере, пока не узнаю, чем закончилась эта увлекательная история.
       — Послушай, Нар, мне неприятно расписываться в собственной глупости, но я вынуждена признать: за эти дни я действительно не подумала о том, что это всё выглядит странно. Конечно, для нас, врачей, самое важное — помочь пациенту, кем бы он ни был, но всё же, я должна была догадаться сама. Но, прости, пожалуйста, о какой плате ты говоришь? Ты что, заключал договор с Мицаром о том, что этот взрыв излечит тебя от вампиризма и убьет ребят?
       — Конечно, нет. Но ты же знаешь, что ничего на этом свете не происходит просто так. За всё надо платить. Плата за моё исцеление — их болезнь. Они вампиры. Виолетта. Они — маленькие вампиры.
       — Они — вампиры?
       В голосе доброй феи смесь ужаса и удивления.
       — А тебя не удивляет, что на телах погибших от взрыва не видно никаких следов увечий?
       — Но, Нар, у людей принято прятать увечья своих покойников. При городской лечебнице состоит специальный человек, которому платят за то, чтобы придать трупам достойный вид. Наверное, грим ввёл тебя в заблуждение.
       Теперь в её голосе робкая надежда. Она сама не верит в то, что говорит, но очень хочет, чтобы её слова были правдой.
       — Виолетта, никакой грим не сможет обмануть моё чутьё, и ты это знаешь. Я знал о том, что здесь два вампира раньше, чем вошел в эту комнату. Извини…
       Я сплю… Нет, я не сплю… Ведь мертвые не могут спать, а я — мертвая… Кажется, сейчас я заплачу…
      Теперь её жизнь (точнее — существование) была наполнена тишиной и покоем. Девочка была предоставлена сама себе, никто её не тревожил. Правда, несколько раз домна Ветилна пыталась поговорить с ней о прошлом, но Анна-Селена сразу замыкалась в себе, делала испуганное лицо — и благородная госпожа отступала, не желая волновать малышку, и так перенесшую страшное испытание. То, что девчушка была домной, сомнению не подлежало, ну, а остальное было уже не столь важно. Пусть пока лечится и набирается сил. Приступить к поискам её родни можно будет и позже.
      Со своей стороны, маленькая вампирочка старалась как можно реже попадаться на глаза хозяйке дома. Это было не очень сложно: утро и день проходили у благородной домны в хлопотах по хозяйству, а ближе к вечеру она отдавала визиты: посещение домны Ветилны считалось в Альдабре за честь, и в желающих пригласить госпожу в своё жилище недостатка не было. Чаще всего девочка уходила в сад, где часами гуляла под присмотром домны Лафиссы. Старушке уже давно было не под силу передвигаться по улице, её мир сузился до размера дома, а сад стал единственной отрадой. Каждый день от обеда до ужина она просиживала на изготовленной специально для неё резной скамейке, погруженная то ли в дрёму, то ли в грезы. Её очень угнетало, что не с кем было поговорить. Конечно, любая рабыня была бы счастлива выслушивать бесконечные воспоминания старой домны, но кто же позволит им столь явно отлынивать от работы. У самой же домны Ветилны выслушивать свекровь времени, естественно, не было. Зато у Анны-Селены его было хоть отбавляй. И домна Лафисса часами рассказывала ей о своем детстве, о молодости, о времени своего величия (всё-таки, быть матерю наместника самого Императора в Восьмиградье и Альдабре — это многого стоит). А девочка внимательно выслушивала, стараясь запомнить как можно больше: рано или поздно, но ей придется прервать молчание, и тогда любая правдоподобная подробность будет на вес золота.
      Рия, неожиданно обретшая статус целительницы, убедила домну Ветилну, что девочке необходимо каждое утро есть взбитые яичные желтки — и проблема с питанием была решена. Силы возвращались к вампирочке словно в сказке: не по дням, а по часам. Возвращались они и к кольцу Элистри: гуляя по саду, Анна-Селена тщательно следила за тем, чтобы не попасть под прямой свет Ралиоса.
      Казалось бы, после такого счастливого избавления от ужасов рабского каравана, она должна была испытывать радость. Но для радости не было места: девочку грызла тревога за Сережку. Где-то он сейчас? За Наромарта и его новых друзей она не переживала: не сомневалась, что у таких опытных людей всё будет в порядке. Больше того, они её отыщут, обязательно отыщут, совсем скоро, со дня на день. А вот Сережка…
      За дни, проведенные в караване, ей стал очень дорог этот лохматый мальчишка… Способный, защищая девчонку, броситься на вооруженных разбойников, хотя вполне бы мог убежать. Способный подставить свою спину под предназначавшийся девочке удар плётки. Способный поделиться кровью с погибающей вампиркой. Наверное, способный ещё много на что. Как же несправедливо, что она теперь свободна, а он остается в лапах рабовладельцев. Ах, если бы и он был в Альдабре — Анна-Селена сумела бы убедить домну Ветилну купить мальчишку. Придумала бы что-нибудь, и он бы сейчас был в доме, а потом можно было бы подумать, как устроить ему побег на свободу. Рия наверняка бы помогла…
      Но мерзавец Кеббан успел кому-то продать Сережку за несколько часов до больших торгов, и, где теперь искать товарища по несчастью, маленькая вампирочка не подозревала. Она могла только надеяться, что у него всё будет хорошо. Или, хотя бы, лучше, чем было в караване Кеббана. Пусть ему повезет, пусть достанутся добрые хозяева. Такие, как домна Ветилна. Хотя Рия говорила, что таких добрых хозяев, как госпожа, в этих краях нужно искать среди светлого дня с фонарём: только сказочно богатые морритские аристократы позволяли себе делать послабления для невольников. Местные же господа драли со своих слуг с полдюжины шкур, а то и всю дюжину. Но ведь повезло же ей, пусть повезет и ему.
      Шел четвертый день её пребывания в доме домны Ветилны. Завтрак уже давно прошел, до обеда оставалось ещё изрядно времени. Домна Лафисса, сильно шепелявя, рассказывала о том, как путешествовала по морю из Тампека в Плошт. В пути её судно застала сильная буря, и благородная домна чуть было не утонула. Но боги, к счастью, смилостивились над несчастными мореплавателями. Корабль вынесло к островам Внешней Гряды, откуда он благополучно доплыл до места назначения. Анна-Селена задумчиво рассматривала конусы белых цветов на ветвях каштана и представляла себе огромные волны, швыряющее утлое суденышко, ломающиеся с треском вёсла, панику на палубе, нависающее над всем этим тёмное грозовое небо, прорезываемое вспышками молний. Да уж, такое увидишь — не забудешь до самой смерти. Сама маленькая вампирочка видела шторм на море только по визору, но этого было достаточно, чтобы представить себе, что чувствовала когда-то домна Лафисса.
      От этих грёз её отвлекло приближение домны Ветилны. Госпожа, чего раньше никогда не бывало, пришла в сад не одна, а в сопровождении двух мужчин. Анна-Селена почувствовала их приближение издалека, раньше, чем их услышал бы нормальный человек, что уж говорить о глуховатой старушке. Она всё ещё продолжала что-то говорить, а девочка уже повернулась к скрывающим дорожку кустам цветущей сирени, из которых через несколько секунд вышла хозяйка дома, сопровождаемая невысоким смуглым мужчиной в белой шелковой одежде с красной каймой. К плечу золотой пряжкой был небрежно приколот небольшой красный шарфик — вампирочка знала, что это означает. Спутник домны Ветилны был благородным сетом — представителем высшей аристократии Империи, равным по положению самой госпоже. Уже не молодой, совершенно лысый, он как-то сразу не понравился Анне-Селене. И предчувствие её не обмануло: увидев её, сет донельзя слащаво улыбнулся, и громко воскликнул:
      — Анья, девочка моя! Наконец-то я тебя нашел!
      Маленькая вампирочка недоуменно уставилась на этого странного человека.
      — Анья, что с тобой?! Это же, я твой отец.
      Она ожидала чего угодно, но только не этого. Уж кого-кого, но её отца здесь оказаться не могло. Девочка испугано попятилась, но в этот момент увидела за спинами госпожи и сета ещё одного человека, которого сразу же узнала: это был Йеми, дядя Рионы. Раз он здесь, то и Наромарт должен был быть где-то неподалеку. Испуганное выражение исчезло с её лица, уступив место лучезарной улыбке. И она сделала то, о чём мечтала вот уже несколько лет: вытянув руки, бросилась навстречу человеку, назвавшему себя её отцом, со звонким криком:
      — Папа!
      А потом обвила руками его шею и уткнулась лицом в грудь. И незнакомец в одежде благородного сета сделал то, чего господин Август Иоахим фон Стерлинг не делал никогда: гладил Анну-Селену по голове, негромко говоря:
      — Девочка моя! Ничего не бойся, теперь я с тобой! Всё уже позади.
      А она не могла сказать ни слова, только плечи сотрясались от беззвучного плача…
      Путь до Альдабры занял намного больше времени, чем они рассчитывали. Казалось бы, после того, как Балис и Сашка пригнали лошадей, неприятности путешественников остались позади. Но вдруг выяснилось, что всё только начинается.
      В первый же день верхового путешествия у Мирона разболелась нога. Сначала боль была не сильной, но быстро нарастала и ближе к вечеру стала просто нестерпимой. Дождливая погода не располагала к ночевке под открытым небом, поэтому путешественники вломилась в первый же встречный хутор, без лишних церемоний потребовав освободить место для занедужившего слуги благородного сета. Естественно, хозяева тут же предоставили им одну из пристроек к большому дому: с благородным сетом не поспоришь. Хорошо ещё, что и он спорить не стал, удовольствовавшись выделенной клетью. Да ещё и отвалил от щедрот своих целый ауреус. Да за такие деньги можно потесниться и не на одни сутки.
      Весь следующий день Наромарт лечил Нижниченко: ставил компрессы, поил травяными отварами, читал над ним молитвы. Что именно помогло осталось неизвестным, но к утру нового дня Мирон был готов продолжать путь. Только теперь они не рисковали подолгу находиться в седле, часто делали привалы. Нога Нижниченко почти не беспокоила, однако и скорость движения сильно упала. К тому же пришлось делать крюк для захода в Шоф. Как и предполагал Йеми, похищенных ребят там не оказалось. И, понимая, что невольничий караван до Альдабры им теперь всё равно не догнать, путешественники устроили ещё одну днёвку. За пару ауреусов они провели ночь в лучшей городской таверне, ибо благородному сету останавливаться в менее презентабельном заведении было просто неприлично. Горячие ванны и чистые мягкие постели прибавили не только сил и бодрости, но и хорошего настроения. После такого отдыха Нижниченко порывался сильно увеличить дневные переходы, тем более что он и Балис постепенно обретали уверенность в управлении гужевым транспортом, но Наромарт был неумолим. Используя свою привилегию принимать решения, доставшуюся ему как врачу, он хоть и каждый день увеличивал проведенное в седле время, но очень постепенно. В итоге, по расчетам Йеми, в Альдабру они опоздали на три-четыре дня.
      Зато в ночь перед приходом в город они получили подтверждение, что находятся на верном пути. На отдых путешественники по настоянию Наромарта остановились на опушке соснового бора. Погода снова испортилась, то и дело принимался бусить нудный холодный дождь.
      — Почему мы не попросились заночевать в деревне? — недовольно поинтересовался Мирон, устанавливая палатку. — Предпочитаю деревянную крышу этому войлоку.
      — А ты заметил, сколько оберегов на этих домах понавешено снаружи? — поинтересовался в ответ эльф. — Представляю, сколько всего там понапихано внутри.
      — Это Альдабра, — пожал плечами Йеми. — Я бы удивился, увидев здесь дом, на котором бы не было хотя бы полудюжины защитных символов.
      — А в чём дело? — в Нижниченко проснулось профессиональное любопытство.
      — В этих землях издавна обитали вампиры-кровососы.
      Женька хмыкнул. Наромарт очень внимательно слушал. Кагманец сделал вид, что ничего особенного не происходит.
      — Эти существа особенно опасны тем, что их трудно отличить от человека.
      — А я слышал, что вампиры не могут переносить света Ралиоса, — Мирон хотел сказать «Солнца», но при разговоре на морритском местные аналоги подставлялись как бы сами собой.
      — Не все и не всегда. Самые сильные из них могли проводить длительное время на свету. Ну а те, кто не мог, шли на всякие хитрости, чтобы не попасть под его лучи. Вампиризмом были поражены многие знатные жупаны этих мест. Днями они отсиживались в своих непреступных замках, а по ночам… Страшно представить, что здесь творилось по ночам… Вот люди и пытались всячески защитить свои жилища.
      — А почему они не бежали из этого ада? — поинтересовался Балис.
      — Те, кто побогаче, так и делали. А остальные… Здесь они были вольными крестьянами, а кем бы они стали за пределами Альдабры? Скорее всего — рабами. Думаешь, участь раба лучше участи жертвы вампира? Поверь, это не так.
      — Вообще-то, ты говорил о жупанах. Не думаю, что им грозило рабство.
      — Ну, с ними тоже всё понятно. Их богатство — эти земли. Кто он без них? Голь перекатная. Куда он отсюда убежит? Будет трястись от страха, но замка не покинет…
      — Да, выходит, что нет счастья в Альдабре ни жупану, ни крестьянину, ни купцу…
      — Шутник ты Мирон: нашел место, где счастье искать.
      — Но мне вот что непонятно: почему эта зараза не перекинулась на соседние земли? Скажем, в ту же Прунджу.
      — Не знаю, — развел руками Йеми. — Ходят слухи, что здесь особенная земля, на которой вампиры имеют особую силу. Но так это или нет — сказать не могу.
      — Это верно, — вступил в разговор Наромарт. — Я чувствую, здесь земля — особенная.
      Конечно, до Баровии — мрачного владения Страда фон Заровича Альдабре было очень далеко, но грань с Нижними Планами истончилось настолько, что потоки негативной энергии буквально пронизывали всё вокруг.
      Йеми одарил эльфа кислым взглядом.
      — Меня это не радует.
      — То, что здесь особая земля?
      — И это — тоже. А ещё больше то, что ты это чувствуешь.
      — Мне казалось, за время путешествия ты имел возможность неоднократно убедиться, что я — не враг тебе.
      — В этом я не сомневаюсь, Наромарт. Но с тобой связаны тайны, которые ты упорно не желаешь открыть. Сегодня они не стоят между нами, но кто поручится за то, что будет завтра? Кроме того, я не знаю, волен ли ты в своих поступках. Если эта земля действительно проклята, возможно, она имеет власть…
      Кагманец умолк, подбирая подходящие слова.
      — То есть, ты полагаешь, что я — вампир?
      — Нет, но…
      — Подумай, Йеми. Может ли вампир войти в храм Иссона? А если может, то стоит ли бояться такого вампира?
      — Я не говорю, что ты — вампир, — упрямо повторил кагманец.
      — Тогда в чём дело?
      — Ты знаешь, в чём дело.
      Несколько секунд они испытующе глядели друг на друга. Сашка хотел, было, что-то сказать, но Нижниченко предостерегающим движением руки остановил мальчишку.
      — Женя — мертвяк, — глухо произнес, наконец, Йеми и отвернулся. — А ты — маг, который управляет мертвяком.
      — Кто мертвяк? Он? — Сашка не сдержал удивления. Это как же надо быть не в ладах с головой, чтобы назвать мертвецом того, кто ходит и разговаривает.
      А Женька почувствовал облегчение. То, что местный житель что-то подозревает, было понятно давно, и его недомолвки порядком раздражали. А ещё очень хотелось посмотреть, как Наромарт выйдет из возникшей ситуации. Проповедовать всеобщее добро и счастье очень легко, когда тебя слушают благополучные люди. А вот попробуй-ка поступить по своим проповедям, когда тебя припрут к стенке. Тут-то и станет ясно, чего стоят все эти слова.
      — Ты дважды ошибаешься, Йеми. Во-первых, я не управляю Женей. И доказать это просто: с Анной-Селеной происходит то же, что и с ним. Если бы я управлял ими — я бы узнал о похищении детей раньше вас. Если бы я управлял ими — я бы мог не допустить похищения. По крайней мере — похищения Анны-Селены. Если бы я управлял ими — я бы знал, где Анна-Селена сейчас. Я не знаю этого. Надеюсь, ты веришь, что я не врал вам все эти дни, когда говорил, что мне это неизвестно.
      — Верю, — кагманец снова смотрел на эльфа. — Но я и не хотел сказать, что он подчиняется тебе, словно механическая кукла. Ты контролируешь его поступки, удерживая от… ты понимаешь от чего…
      — И ты снова не прав, — мягко продолжил чёрный эльф. — Повторяю тебе, я никак не могу влиять ни на Женю, ни Анну-Селену иначе, чем убеждением. В противном случае, за невольничьим караваном давно бы тянулся кровавый след.
      Йеми молчал: опровергнуть слова Наромарта было нечем.
      — А теперь — главное. Ты видел мою кровь, Йеми, ты видел мои раны. Я — живой, верно?
      — И что?
      — Совсем недавно я был таким, каковы сейчас Женя и Анна-Селена. Но теперь я — снова живой. Ты называешь их мертвяками… Но всегда ли ты можешь отличить жизнь от смерти? Уверен ли ты, что никогда не допустишь ошибки?
      — Знаешь, Наромарт, я вижу, что ты учён и мудр. Но есть вещи, в которых никакое высокоумие не может затмить простых истин. Зло можно прикрыть пеленой красивых и мудрых слов, но от этого оно не станет добром.
      — Как же ты отличаешь добро от зла, Йеми?
      — Сердцем.
      — Только сердцем? Разве никогда не случалось, чтобы твоё сердце не знало, что перед тобой: добро или зло? И разве не приходил ему на помощь разум?
      — К чему эти глупые вопросы? Разумеется, бывало и такое. Когда сталкиваешься с тем, о чём ранее никогда не слышал…
      — Разве сейчас ты не столкнулся с подобным? Твоё сердце в смятении, Йеми, так призови же ему на помощь мудрость. Если бы во мне или Жене было явное зло, то разве допустил бы Огустин, чтобы ты отправился в это путешествие, помогать нам?
      — Я не знаю, что сказал бы Огустин…
      — Ты знаешь, что он не сказал. Он не предостерег тебя от нас с Женей, а значит, не считал, что от нас исходит зло и явная опасность. Он принял меня, как священника близкой ему веры. Неужели тебе этого мало?
      Йеми молчал.
      — Увы, если ты не доверяешь Огустину, то, наверное, я не смогу тебя убедить.
      — Огустину я доверяю.
      — Тогда не сомневайся и в нас. Разве не в этом вера — в принятии того, чему нет очевидных доказательств?
      Кагманец устало вздохнул.
      — Хорошо, я понял.
      — Так, а теперь, пожалуйста, разъясните для тех, кто пока ничего не понял, — попросил Балис. — Полагаю, я не один тут такой непонятливый.
      — Я тоже ничего не понял, — признался благородный сет, — но никакие объяснения мне не нужны. Я не вижу, чтобы вы злоумышляли против Императора, а в остальном полагаюсь на проницательность наставника Огустина. То, что он признал достойным, не может быть дурным. Я давно понял, что вы не говорите мне всей правды, но считаю, что не вправе требовать вашего доверия. До тех пор, пока ваша цель достойна и благословлена Иссоном, а что может быть достойней, чем вырвать из лап мерзавцев похищенных детей, я готов оказать вам содействие, которое обещал ранее, если есть на то ваше согласие.
      — Мы ценим твою помощь и твоё благородство, уважаемый Олус, — с лёгким поклоном ответил тёмный эльф. — Мы рассчитываем на неё и в дальнейшем. Что же до нашей откровенности, поверь, существуют тайны, которые лучше хранить в себе, нежели открывать даже самым близким друзьям. Лучше для всех.
      Олус Колина понимающе кивнул: у него самого были такие тайны, которыми он не хотел бы ни с кем поделиться.
      — Замечательно, — произнёс Балис. — Я очень уважаю Огустина, очень ему благодарен, но, уж извините, считаю, что любой может ошибаться. Я вполне доверяю Наромарту, но всё-таки хочу понять: получается, что Женя — мёртвый?
      Показалось, что во взгляде эльфа промелькнула хитрая усмешка.
      — Тебе не кажется, что я тоже мог задать подобный вопрос, ещё на Дороге? И не по отношению Жени.
      — Я бы честно ответил…
      — Что ответил? Честно бы ответил: "Не знаю". Ты удовлетворишься, получив такой ответ от меня сейчас?
      — Пожалуй, нет, — сокрушенно признался Гаяускас. Умел Наромарт простые и очевидные вещи сделать вдруг сложными и непонятными, этого у него не отнимешь.
      — Но я могу сказать больше. Мирон, ты, Саша, Серёжа — живые, в этом у меня нет ни малейших сомнений. Что же касается Жени, то он — не живой, но и не мертвый.
      — Так не бывает, — убежденно заявил Сашка.
      — Разве? Что есть жизнь?
      — Ну… — вопрос явно оказался для казачонка слишком сложный.
      — Жизнь есть способ существования белковых тел, — отчеканил Балис формулировку из курса марксистско-ленинской философии. Не потому, что считал её правильной, а просто чтобы посмотреть, как подействует на эльфа всесильное и всепобеждающее учение. Подействовало не лучшим образом: Наромарт скривился, словно раскусил целый лимон.
      — Ужас… Но пусть хоть так. Если это, как ты говоришь, способ, то разве не могут быть на свете и другие способы существования… белковых тел?
      На этот счёт курсантам ничего не говорили, а самому развивать идеи Маркса и Ленина Гаяускаса никогда не влекло. Похоже, что не только его одного. Истолковав всеобщее молчание как знак согласия, эльф завершил:
      — Именно это его состояние определил тогда в изонистском приюте архимаг.
      — Значит, в любой момент нас могут разоблачить? — нахмурился Мирон. — Перспектива очень неприятная. Мне кажется, Наромарт, что ты должен был нас предупредить заранее.
      — Это не так просто, как ты думаешь. Сейчас бы архимаг ничего подозрительного в Жене не заметил.
      Тут уже и сам Женька удивился до крайности. Это было что-то совсем новенькое.
      — Это почему же?
      — Волшебное кольцо. Оно оберегает Женю от опасностей. Конечно, оно не всесильно, но может многое. Такое же кольцо есть и у Анны-Селены.
      — Так вот почему они не боятся света и отбрасывают тень, — догадался Йеми.
      Эльф кивком подтвердил правильность этой мысли.
      — И всё же я не был бы уверен в полной безопасности: инквизиторы наделены от богов большими возможностями.
      — А я и не уверен. Повторяю, кольцо не всесильно. Но распознать, что мы не те, за кого себя выдам, можно не только из-за Жени. У всех нас есть свои уязвимые места.
      Мирон кивнул: эльф снова был прав. Повисла томительная пауза.
      — Ну что, если все вопросы выяснены, то давайте вернемся к постановке лагеря. А то уже почти стемнело, а у нас ничего не готово, — предложил Наромарт.
      Облегченно вздохнув, все хотели, было, вернуться к своим делам, но тут словно прорвало Женьку.
      — Всё, расходимся! Представление окончено.
      — Женя! — в возгласе эльфа не было гнева, только боль и огорчения.
      А мальчишка и не хотел сказать ничего больше. Но, произнеся первое слово, вдруг почувствовал, что не может остановиться. Слова теперь шли помимо его воли, словно говорил кто-то другой, а сам он стоял где-то в стороне, слушал и не мог ничего сделать.
      — Что, осмотрели со всех сторон и признали достойным вашего благородного общества? Спасибо большое…
      Тут он так же помимо желания отвесил издевательский поклон.
      — Спасибо большое, что не пришпилили на иголке, как бабочку.
      — Женя, послушай себя, что ты говоришь?
      — Я вас послушал, достаточно. Идите вы все…
      Фразу он всё-таки не закончил. Не потому, что не знал соответствующего слова на местном языке, но в последний момент всё же взял себя в руки. Просто повернулся и пошел прочь, к темнеющему неподалеку лесу.
      Все взгляды устремились к Наромарту. А тот устало и как-то неожиданно неловко опустился на землю.
      — Надо позвать, куда же он, — предложил Нижниченко.
      — Не надо, пусть идёт. Ему сейчас лучше побыть одному. Ничего страшного, он скоро вернётся.
      — Уши бы ему надрать, — негромко, но очень убежденно произнёс казачонок.
      — Саша!
      — Что — Саша? Здоровый парень, а ведёт себя, как карапуз трёхлетний, на которого даже штаны нельзя надеть: обгадит. Обиделся он… На что обиделся-то? Ежели всем на слово верить — долго не проживёшь.
      — И это говорит мне человек, который убеждал доверять всем, кого встретил на Тропе, — Мирон перешел на русский язык. Йеми и благородный сет и так получили впечатлений по полной программе, а с эльфом можно потом всё обсудить, если возникнет такая необходимость.
      — Вот именно — убеждал. Я ж не психую, когда вы меня не слушаете, — не полез в карман за словом мальчишка.
      — Хорошо, но ты учитывай, что ты сталкивался с недоверием к другим людям, а Женя ощутил его на себе. Это, знаешь ли, две большие разницы.
      — А я знаю. Думаете, мне у шкуровцев прямо так сразу доверять стали? Как же… Меня даже один раз в контрразведку возили, расспрашивали.
      — И как там было? — Мирон не удержался от вопроса: в самом деле, интересно же знать, какой на самом деле была деникинская контрразведка.
      — Да уж получше, чем в ЧеКа, — сразу ощетинился Сашка. — Пальцы не ломали.
      "Бедный парень, сколько же он пережил", — подумал Мирон, но вслух сказал совсем другое:
      — Саша, я, вроде бы, тебя за Советскую Власть не агитирую…
      — Попробовали бы, — фыркнул подросток, Нижниченко этого демонстративно не заметил и продолжил:
      — Просто, вспомни себя и честно признайся, что никакого удовольствия тебе эти расспросы не доставили.
      — А кто говорит? Конечно, нет. Только я понимал, что так надо. Может быть, я красный лазутчик. У них ведь тоже хлопцы воевали, я знаю.
      Балис представил себе Сашку и Серёжку, палящих друг в друга из пистолетов, и ему стало тошно. Один воевал (нечего прятать голову в песок, именно воевал) под трёхцветным знаменем, другой — под красным. И то, что судьба развела их на восемьдесят лет, дела не меняло. Во времена Сашки были свои Серёжки, а в Серёжкины времена… Неужели там, на той стороне, среди румынских националистов были свои Сашки? Этого никак не должно было быть, но ведь могло же… Там, в Приднестровье, стрелять в ребенка, будь у него хоть малейшая возможность, Балис бы не стал, это он знал про себя совершенно точно. А вот Серёжка… Серёжка, скорее всего, выстрелил бы не задумываясь. Это было дико, это было неправильно, но это — было…
      Капитан мотнул головой, словно хотел вытряхнуть из неё некстати пришедшие мысли. Не нужно сейчас думать об этом, не нужно. Потому что те войны остались на другой Грани. Сейчас они были союзниками, одной командой, они должны были быть вместе, а не спорить друг с другом судьбе России, тем более, что Россия у них была разная.
      — Пойми, Саша, ты — человек военный, опытный, — говорил между тем Мирон. — Тебе всё это видеть не в первой, поэтому ты так и рассуждаешь так спокойно и разумно. А Женя — кто он? Благополучный городской мальчик. Он войну видел только по телевизору…
      — По чему?
      — Вспомни, тебе Серёжа рассказывал в первый день в этом мире…
      — А, помню…
      — Вот. Ну, книжки он ещё про войну читал. И всё. Он же всё это на своей шкуре не испытал. Естественно, самолюбия у него много, а соображения — мало. Но разве он в этом виноват?
      — Нет, наверное.
      — Вот видишь… А ты сразу — уши надрать… Учить его надо. Тебе же Бочковский как чуть что уши не драл, верно?
      — Верно.
      Поручик Бочковский вообще руки не распускал. Хотя рукоприкладство в сотне было довольно обычным делом. Если провинившийся казак получал от хорунжего или сотника в зубы — никто не считал это чрезвычайным происшествием. Об этом Сашка, конечно, умолчал: не всё, что творилось в сотне господам офицерам и генералам следовало знать. У них и без этого забот хватало.
      — Ну, а раз верно, то, пожалуйста, воспринимай всё это спокойнее. Нам сейчас просто нельзя ссориться. Вот выручим Анну-Селену и Серёжу, тогда можно будет во всем разобраться. А пока, как ты говорил, будем доверять тем, кого встретили на Тропе.
      — Да мне-то что. Только Вы и ему скажите — пусть поменьше глупостей говорит. А то, как чуть что — прогнать, отобрать… Если будем так себя вести — точно никому не поможем.
      — Обязательно поговорю с ним об этом, — заверил Мирон. — Ну что, мир установлен?
      — Установлен.
      — Вот и отлично.
      Нижниченко обернулся к Йеми и Олусу.
      — Прошу прощения, почтенные, но нам надо было решить некоторые вопросы между собой. Профессия воспитателя, как вы понимаете, обязывает.
      — Да-да, конечно, — спешно согласился благородный сет.
      — Наромарт, может, поискать Женю?
      — Думаю, не стоит. Ему сейчас лучше побыть одному.
      — Но уже совсем стемнело, а он один в лесу. Не случилось бы чего.
      — Всё будет хорошо, Мирон.
      И вправду, что может случиться в лесу с вампиром. Тем более — ночью. Хотя, в Кусачем лесу как раз ночью всё и случилось. Но, как говорится, два раза подряд в одну цель снаряд не попадает.
      — Тогда давайте, наконец, займемся лагерем, кто как, а я вовсе не хочу спать под проливным дождём…
      Сколько времени Женька шел по лесу, он и сам не знал: несчастные не наблюдают часов ничуть не хуже, чем счастливые. Просто шел и шел, не замечая ничего вокруг и машинально обходя встающие на пути сосны. И только когда перед ним разверзся глубокий овраг, густо заросший вербою, маленький вампир остановился и осмотрелся вокруг. Заблудиться он не боялся: ночью мальчик в любой момент мог принять форму летучей мыши, взлететь повыше и найти стоянку. Но возвращаться Женьке совершенно не хотелось. Хотелось отыскать место, где бы можно было присесть и попытаться привести в порядок мысли, которые пока что бились в голове хаотичными обрывками. Мальчишка скользнул внутрь зарослей и вскоре нашел замшелый поваленный ствол, на котором и обосновался. Сплетение покрытых молодой листвой веток надежно защищали его от дождя и ветра, ничто не отвлекало его от размышлений.
      Самое досадное, что Женька не мог толком объяснить даже самому себе, чего он так взорвался. Недоверие людей к вампиру было самым естественным чувством. И самым умным. Нельзя же доверять, кому попало. Вот он, Женька, доверился какому-то непонятному Солнечному Козлёнку, и куда это привело? Сначала к маньяку Зуратели, вознамерившегося украсить своё собрание детских пороков статуей писающего мальчика, затем — к превращению в вампира, потом — в этот очаровательный мир, а что будет дальше — лучше даже не думать. А поступи бы он, как нормальный человек (убеги куда подальше от этого Козла), учился бы сейчас в приличном интернате. Нет, конечно, тоже не сахар, но всё лучше, чем то, что с ним произошло. Приключения… Спасибо! По горло он уже сыт этими приключениями. Если кто-то из любителей почитать всякое там фэнтези захотел бы поменяться с ним местами, Женька бы возражать не стал.
      Честно говоря, все взрослые относились к нему хорошо. Но в этом «хорошо» было что-то раздражающее, выводящее из себя. Нет, не фальшивость — в искренности добрых чувств Мирона, Балиса, а уж тем более — Наромарта, подросток ни на минуту не сомневался. Скорее — какая-то чрезмерно обволакивающая заботливость, душащая любое движение. Не ребенок же он, в конце концов. Ему уже почти четырнадцать лет. Что, Сашка сильно старше что ли? Но Сашку слушают, как взрослого, а его, Женьку, всерьез не воспринимают. Хотя временами Сашка несёт такую чушь, что уши вянут. Зато он всегда правильный. А вот Женька не хочет быть всегда правильным.
      Сашка ведет себя так, как послушная игрушка. Каким должен быть примерный юноша с точки зрения взрослых? Ответственным, серьезным, почтительным, старательным и так далее. Вот Сашка и настойчиво демонстрирует всем, что ему присущи эти качества. По утрам встает до подъёма и бегает с Балисом кросс, а потом делает гимнастику и разучивает приемы рукопашного боя. То есть это так называется. Морпех пока что показал мальчишке только заднюю подножку и заставляет его каждый день один и тот же прием отрабатывать. Многому так научит… А вечерами Мирон устраивает Женьке и Сашке школу. То математику изучают, то географию, то историю. Разок привлёк Наромарта — рассказать о травах.
      Женька воспринимал занятия с ленивым согласием: ругаться — себе дороже. А Сашка прям из кожи лезет, чтобы показать, как это ему интересно. Вопросы всё время задает. Наверное, до войны он был в своей станичной школе зубрила и зануда, и остальные ребята его, конечно, не любили. Нет, Женька не был двоечником, учился он нормально, тройки в четверти проскакивали лишь иногда, пятерки — намного чаще. Но демонстрировать такой интерес к занятиям — это удел ботанов, то есть ботаников — замученных зубрил, не знающих в жизни ничего, кроме пыльных учебников. Женька, хотя и собирался поступать в институт, но ботаном никогда не был и быть не собирался. Студент — это тоже не обязательно ботан, студенты бывают ребята веселые и прикольные. У Вовки Даценко брат — студент, а в «Старкрафт» режется — будь здоров.
      За подобными рассуждениями маленький вампир просидел, наверное, полчаса. Постепенно он всё больше успокаивался. По правде говоря, ругаться мальчик совсем не хотел, не такими уж плохими были Мирон и Балис, Йеми и Олус. Даже с Сашкой при всей его показной правильности порой можно было найти общий язык. А уж Наромарт временами вообще был свой парень, наверное, потому, что эльф. Хотя другими временами занудствовал ещё почище Сашки — наверное, вспоминал о том, что ему почти двести лет отроду. И, как не крути, Серёжку с Анной-Селеной надо выручать, а кто это сделает, если они тут станут между собой ссориться.
      — "Ты знаешь Анну-Селену, Возвратившийся?" — неожиданно раздался в голове чужой голос.
      Женька с перепугу вскочил, нога поехала на мокрой глине оврага, и он плюхнулся на спину через бревно, на котором сидел до этого.
      — "Не бойся, глупый птенец", — отреагировал голос. — "Я не причиню тебе зла".
      — "Кто ты?" — мысленно задал вопрос Женька, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. Машинально повторил этот вопрос на словах.
      — "Я тот, кто живет в этих лесах", — голос вроде бы ничуть не изменился, но теперь Женьке в словах собеседника почувствовалась усмешка. Казалось, он видел, как во тьме скалятся крепкие белые зубы. Острые, не человеческие. Маленький вампир обшарил вокруг себя всеми доступными ему чувствами, но не ощутил никого крупнее пары птичьих семейств (одно в гнезде, одно в дупле), да какого-то зверька размером чуть меньше кролика в глубокой норе.
      — "Ты ещё более беспомощный птенец, чем та, о которой ты вспомнил. Ваш наставник заслуживает осиновый кол за такое отношение к своим птенцам".
      Женька возмущенно нахмурился. Только что он злился на Наромарта (а кто же ещё имелся ввиду под наставником), но осинового кола эльф явно не заслуживал.
      — "У меня хороший наставник".
      — "Та, что назвалась Анна-Селена, тоже так говорила. Я вижу иное".
      — "Нам лучше знать".
      — "Пусть так, не мне это решать. Надеюсь, ты укажешь мне как его найти? Надеюсь, что он где-то неподалеку?"
      — "Он недалеко. Я укажу тебе дорогу".
      Прежде всего, надо было выбраться из оврага. От волнения маленький вампир несколько раз поскользнулся. По лицу и ногам порой сильно хлестали ветки и, хотя Женька не чувствовал боли, но настроения и спокойствия это не прибавляло. Пару раз он вполголоса выругался на родном языке, надеясь, что собеседник не услышит, а если услышит, то не поймет. Голос молчал.
      Покинув заросли верб, Женька тут же трансформировался в нетопыря. Сильные взмахи крыльев быстро вынесли маленькое тельце поверх макушек сосен.
      — "Ты слышишь меня?" — на всякий случай поинтересовался мальчик.
      Ответ не заставил себя ждать.
      — "Ты знаешь ещё меньше, чем та, о которой ты вспомнил, хотя она тоже всего лишь несмышленый птенец. Я услышу тебя и не с такого расстояния".
      Подросток ощутил укол обиды: он привык считать Анну-Селену младшей, и то, что она в чем-то сумела его превзойди, было очень досадно. Но сейчас было не время обижаться. Сосредоточившись, он искал вампирьем чутьём своих спутников, и вскоре ощутил нужное направление. Оказалось, что ушел он не очень далеко: до костра было каких-то пять минут полёта.
      Планировать к самому лагерю Женька не стал, опустился чуть поодаль и трансформировался обратно в человеческую форму. У костра уже завершался ужин, Мирон и благородный сет неспешно обсуждали какие смеси трав лучше всего заливать кипятком, чтобы получить вкусные напитки. Чай не упоминал ни один, ни другой.
      — Женя? — обернулся Наромарт.
      Острота слуха черного эльфа, умеющего безошибочно почувствовать приближение к себе в любой темноте, поражала мальчишку. Иногда приходило в голову, что, перестав быть вампиром, Наромарт, тем не менее, сохранил вампирье чутьё. Спросить, так ли это, Женька стеснялся: он знал, что эльфу тягостны воспоминания о том, как он был немертвым.
      — Наромарт, с тобой хотят говорить.
      — Кто?
      — Я не знаю, — честно признался Женька.
      Повисла удивленная пауза.
      — "Говори же", — подумал мальчишка.
      — "Я не могу", — голос утратил прежнюю самоуверенность, сейчас он был откровенно растерян. — "Я не в силах коснуться его разума. Ты ничего не напутал, птенец? Может, ты привел меня совсем не к тому, кто провел тебя по пути Возвратившихся?"
      — "Я привел тебя куда надо", — злорадно подумал Женька. — "Но тот, кто провел меня и Анну-Селену, как ты говоришь, по пути Возвратившихся, — не вампир. Он живой".
      — "Так не бывает".
      — "Значит, так бывает".
      Голос умолк.
      — Женя, объясни, наконец, — мягко попросил Наромарт.
      Остальные продолжали молчать, лишь смотрели на маленького вампира: внимательно и настороженно.
      — Он не может говорить с тобой, потому что ты — не такой как я.
      — И что ему от меня нужно?
      — Не знаю. Но он знает Анну-Селену.
      Сидящие у костра встрепенулись, за исключением благородного сета.
      — Спроси у него, чего он хочет от меня, — попросил Наромарт.
      Женька мысленно повторил вопрос.
      — "Ничего. Возвратившиеся — друзья детей леса. Я исполняю просьбу той, что попала в беду".
      — "Расскажи нам о ней".
      — "Мне известно немногое. Мои сородичи говорили с ней на границах этих земель много ночей назад".
      — "Как много?"
      — "Желтый глаз ночи уже начал закрываться, а синий — не раскрылся до конца".
      Женька обвел удивленным взглядом собеседников.
      — Между полнолуниями Умбриэля и Иво, три ночи назад, — первым догадался Йеми.
      — "Считать бы научился, хоть до десяти", — кисло подумал маленький вампир.
      — "Мне это ни к чему, птенец. Ты будешь спрашивать что-то еще?"
      — "Конечно, да. Она была одна?"
      — "Возвратившаяся — одна. Людей вокруг было много. Глупые люди считали, что она — тоже человек".
      — "Она была свободна?"
      — "Разве могут глупые люди удержать Возвратившегося на цепочке, словно предавших свою природу презренных псов? Она могла бы покинуть этих людей в любой момент".
      — "Тогда почему она не сделала этого?"
      — "Она странная. Кажется, она не понимала, кто она такая. Похоже, твой "хороший наставник" дурно воспитывает своих птенцов — они не знают своей истинной силы".
      Переведя этот ответ, Женька с тщательно скрываемым интересом смотрел за Наромартом. Что-то тот ответит?
      — Я рад, что мои воспитанники считают меня хорошим наставником. Что же касается силы, то эта малышка знала не только о своей силе, но и многое другое. Я рад, что свой выбор она сделала именно таким, как ты рассказал.
      — "Что ж, когда люди начинают говорить о далеком и непонятном, дети леса умолкают. Так было, так будет. Наша правда — лес, охота и племя. Иное — выдумки, которым нет места в настоящей жизни. Прощайте! Цена слова уплачена".
      — Кто это был? — обратился Мирон к Наромарту, после небольшой паузы, когда стало окончательно ясно, что таинственный собеседник удалился.
      — Могу только предполагать. Кто-то из тех животных, что издревле служили обитателям этих мест.
      — Волк, — уверенно заявил Йеми. — Волки Альдабры в народе считаются верными слугами вампиров.
      — Не сказал бы, что это был разговор слуги с господином, — совершенно неожиданно вмешался благородный сет. Привыкшие к его молчанию, путники изумленно повернулись к Олусу, а он, как ни в чем не бывало, продолжал: — Если бы кто-то из моих слуг осмелился вести такие речи, то заслужил бы хорошую порку.
      Женьку передернуло от такого цинизма, но уже готовую сорваться с губ ядовитую фразочку мальчишка не произнес: на сегодняшний вечер ссор уже было более чем достаточно.
      — Возможно, отношения между вампирами и волками отличаются от отношений между благородными сетами и их слугами, — спокойным голосом предположил Наромарт. — В конце концов, Йеми ссылается на легенды людей, а люди не слишком хорошо знают, какие отношения связывают между собой иные народы. Иногда попадаются такие сказки, что просто смех душит.
      Скользнув взглядом по хмурому лицу Йеми, эльф тут же продолжил:
      — Нелюди столь же плохо разбираются в отношениях между людьми. Это можно исправить, когда две расы живут в мире и согласии: всегда найдутся любознательные и лишенные предрассудков смельчаки, которые постараются лучше узнать о своих соседях и рассказать потом своим родичам правду, а не легенды. Но здесь, похоже, мирной жизни не было места. Значит, местные легенды следует принимать с большой осторожностью.
      — Совершенно верное замечание, — поддержал Нижниченко. — Как говорят в наших с Балисом родных краях: у страха глаза велики.
      — Главное сейчас то, что мы теперь точно знаем: до границ Альдабры Анна-Селена добралась благополучно. Думаю, и Серёжа вместе с ней — иначе бы она нас предупредила.
      — Да, но это было уже давно: от полнолуния Иво идет третья ночь, а у них ситуация могла поменяться в любую секунду, — решительно, что-то изменилось в поведении благородного сета. То всё молчал, молчал, а сейчас уже второй раз дает замечание. И все — по делу.
      — Несомненно, ты прав. Но, если с ними ничего не случилось за время дороги сюда, то можно надеяться, что до города они дошли нормально. А вот что с ними могло произойти там — это вопрос. И более важный вопрос, как нам это выяснить.
      — Надеюсь, что выяснить несложно. Все купли и продажи рабов должны облагаться пошлинами и регистрироваться в базилике. Завтра я побываю там и посмотрю записи за последнюю осьмицу, — предложил Йеми.
      — Что-то я сомневаюсь, что в Плескове зарегистрировали продажу Серёжи и Анны-Селены в этот караван, — вмешался Балис.
      — Вполне возможно, что и зарегистрировали, — парировал кагманец. — За небольшую мзду чиновник может не выяснять, в порядке ли документы продавца на продаваемую собственность. Но, скорее всего, наемники продали их без оформления бумаг, задешево. Просто, чтобы выручить хоть какие-то деньги.
      Похитителям нужна была только Риона. Воспоминания о племяннице сразу навеяли на кагманца тоску, испортили настроение.
      — Куда смотрит императорский наместник и его подчиненные, — возмутился Колина.
      — Эх, благородный Олус, люди — везде люди. Не обманешь — не проживешь.
      — Обман наместника — это обман Императора. А обман Императора достоин сурового наказания.
      — Несомненно. Если торговцы будут уличены в том, что документы на товар у них не в порядке, их ожидает штраф, а то и тюремное заключение.
      — Как только мы доберемся до этих мерзавцев, я непременно потребую, чтобы было произведено самое тщательное разбирательство, — не унимался благородный сет. — И, если закон нарушен, то добьюсь самого сурового наказания.
      — Несомненно, — повторил Йеми. Он был абсолютно уверен в том, что с бумагами у купца, владеющего Анной-Селеной и Серёжкой, все в порядке: подделывать документы о покупке работорговцы научились не вчера.
      — Но все же, предположение о том, что хозяин может продать детей потихоньку, без оформления документов, мы полностью исключить не можем, — заметил педантичный Мирон.
      — Не можем, — согласился кагманец. — Надо послоняться по базару, послушать новости.
      — Этим мы с Сашей завтра займемся.
      — Послезавтра, — уточнил Йеми.
      — Что? — не понял Нижниченко.
      — Завтра мы попадем в Альдабру никак не раньше, чем после полудня. Пока устроимся — будет приближаться вечер. Торговля уже свернется, ничего на базаре не узнаешь.
      — Значит, нужно пройтись по кабакам, особенно тем, где работорговцы любят останавливаться. Ты знаешь, что это за кабаки?
      — На память знаю пару мест. Остальные выясню на месте. А что, ты тоже собираешься туда заглянуть?
      — Собираюсь, а что? — Балис с удивлением воззрился на кагманца.
      — В таких местах собирается далеко не самая почтенная публика. Наемники, ворьё, доступные женщины, торговцы краденым, просто головорезы.
      — И?
      — Мне бы не хотелось отмечать каждый посещенный нами город разгромом в местной харчевне.
      Гаяускас от души рассмеялся.
      — Почему сразу — разгромом? И вообще, разве я на кого-то нападаю? Мне кажется, это ваши местные наемники пускают в ход кулаки и кинжалы по всякому поводу.
      — Вот поэтому-то я за них и переживаю. Если ты будешь в каждом городе расправляться с лучшими местными бойцами…
      — Йеми, не преувеличивай. Я, конечно, кое-что умею, но и здешние воины тоже годятся не только для парадных построений.
      — Битый — очень хороший боец, но ты его победил.
      — С Битым мы примерно равны в умении. Думаю, в этих краях есть бойцы и посильнее.
      — Я тоже так думаю, но их не так много. И вряд ли с ними можно встретиться в подобных злачных местах. Хотя, кто знает…
      — А давайте-ка спать, друзья, — неожиданно предложил Наромарт. — Завтра у нас будет трудный день и надо встретить его полными сил и со свежей головой.
      Предложение сочли разумным, и вскоре у огня остался один Мирон, которому в эту ночь пришла очередь дежурить в первую стражу.
      Той ночью Женьке, впервые после того, как он превратился в вампира, приснился сон. Даже не сон — кошмар. Снились центральные улицы и площади родного города, заполненные народом. Все люди были обязательно с чем-то оранжевым. Либо с шарфиком, либо в шапочке, либо в куртке ярко-оранжевого цвета, в крайнем случае — с оранжевой повязкой на рукаве. У многих в руках знамена — либо просто оранжевые полотнища, либо с надписью крупными буквами «ПОРА» и жирным восклицательным знаком.
      И все кричали. Что кричали — Женька не мог разобрать, в ушах стоял гул, словно где-то рядом работал компрессор. Но явно что-то очень нехорошее. Женька видел искаженные злобой и ненавистью лица, выпученные от натуги глаза, раскрытые рты и понимал, что эти люди готовы идти и убивать. А рядом с этими лицами мальчишка видел другие: с абсолютно пустыми, стеклянными, ничего не выражающими глазами. Эти люди не испытывали ни злобы, ни ненависти, ни вообще никаких чувств. Не люди, а роботы, действующие строго по заданной программе, готовые выполнить любую команду. Сейчас они выполняли команду «кричать», выполняли не за страх, а за совесть. Женька с ужасом стал искать в толпе нормальные человеческие лица — и с ещё большим ужасом их находил. Это только на первый взгляд казалось, что все, вышедшие на площадь ненормальные. На самом деле, умных, не обезображенных фанатизмом, не зомбированых лиц среди оранжевых людей было очень много. Но и эти люди были растворены беснующейся толпой, поглощены, перемолоты ею, и кричали, как казалось Женьке, ничуть не меньше своих соседей. Казалось, что кричит сам Город, отравленный всеобщей ненавистью. Город корчится в муках, ему плохо, его рвёт этой оранжевой желчью и она выплескивается на Крещатик, на соседние улицы и площади, и толпа становится всё гуще, все агрессивное, все злее…
      А потом Женька увидел, что на месте привычного памятника Ленину стоит какая-то циклопическая колонна из белого мрамора и понял, что это — не настоящий Город. Потому что в настоящем Киеве не могло быть таких припадков злобы и ненависти. Город такой. Люди такие. И мальчишке стало сразу хорошо и спокойно. Видения сразу сгинули, исчезли, будто кто-то вытер мокрой тряпкой засиженное мухами грязное окно и через стекло ворвался веселый и яркий свет. Женька понял, что это, наверное, Элистри подсказывает ему, чтобы он не злился на своих спутников и не желал им зла, а то и сам станет таким, как эти «оранжевые». "Не буду злиться", — решил подросток. — "Я ведь и правда не хочу никому из них ничего плохого".
      А дальше уже был обыкновенный вампирий «сон» — полная темнота и пустота, без мыслей, чувств и сновидений.
      — Ветилна, кто эти люди? — медленно, чуть ли не по складам произнесла ничего не понимающая домна Лафисса.
      — Это благородный Олус Колина Планк, отец несчастной девочки. А это — Порций Простина, его клиент, — представила незнакомцев домна Ветилна.
      Йеми отвесил почтительнейший низкий поклон, что хозяйке очень понравилась: сразу видно, что благородный лагат умеет держать себя в приличном обществе. Чувствуется, что воспитывался недалеко от столицы. Местные-то лагаты мнят о себе невесть что, чуть ли не ровней сетов себя считают.
      Между тем, Олус подошел к старушке. Анна-Селена осторожно ступала рядом, крепко держась за правую руку. Она уже давно пришла в себя, но несчастной девятилетней девочке, по её мнению, следовало вести себя именно таким образом. Домна Лафисса подслеповато вытянула вперед дрожащую руку, благородный сет склонился перед ней и почтительно коснулся лбом иссошихся пальцев, обтянутых пергаментной кожей.
      — Благородная домна, я был представлен тебе в Тампеке, на приеме у благородного наместника Гнея Октавия, что был дан по случаю рождения у него третьего сына, Севера.
      — Да, я помню Гнея. Помню Севера Октавия, он был такой шустрый мальчик. Но тебя я не помню.
      — О, госпожа, мне было всего лишь одиннадцать весен. Но ты, наверное, помнишь мою мать, Оливию Планк.
      — Ты сын Оливии и Меркуцио?
      — Истинно так, благородная домна.
      — О, Оливия… Твоя мать была красавицей. В добром ли она здравии?
      — Увы, госпожа. Её, как и моего благородного отца нет с нами в этом мире.
      — Скорблю вместе с тобой, Олус. Да снизойдет на них милость Аэлиса, да дарует он им вечное забвение.
      — Будем молиться, — кротко ответил благородный сет. А затем, развернувшись так, чтобы видеть обеих дам, он сказал: — Ещё раз спасибо за то, что сохранили жизнь и честь моей дочери. Благодарность отца, нашедшего любимое чадо, безмерна. Чем отплачу я за вашу доброту и милость?
      — Не надо благодарности, благородный Олус, — и всё же по виду домны Ветилны было заметно, что эти слова ей приятны. — Мы сделали то, что велел нам долг. Когда живешь среди таких скотов, как здешнее быдло, то не можешь не понимать всю ценность жизни истинного аристократа. Нас ведь так мало, а они плодятся словно похотливые нечки. Страшно подумать, во что превратился бы мир, если бы наш Император Кайл, да продлят боги его дни, не управлял бы повсюду своей железной рукой.
      Анне-Селене было страшно подумать о другом: как поступила бы с ней эта женщина, от которой она получила столько добра, если бы та вдруг узнала, что девочка, о которой она так заботится — нечка.
      — Слава Императору! — воскликнул «отец» во всю мощь легких.
      — Слава Императору! — выкрик Йеми был намного тише. Не престало скромному клиенту обращать на себя внимание в присутствии своего патрона.
      — А сейчас прошу простить меня, благородные домны. Я хочу скорее отвести девочку в проезжий дом.
      — Не угодно ли будет благородному сету поселиться в Альдабре под этим кровом? Наш дом просторен, и мы сможем принять не только тебя с твоей дочерью, но и твоего и клиента и твоих слуг.
      — О, благородная госпожа, я тронут твоим гостеприимством, но сейчас позволь мне отказаться, ибо возложенная на меня Императором миссия не позволяет мне в этих краях принимать чей-либо кров, кроме как в проезжих домах.
      — Но, на прием, который я устою завтра в честь твоего прибытия, ты, без сомнения пожалуешь?
      — Увы, госпожа, и этого не могу сказать точно. Если миссия, которую возложил на меня Император, потребует моего отъезда завтра, то я тотчас покину Альдабру без промедления и колебаний. Если же будет возможность задержаться, то я почту за честь посетить твой приём.
      — Досадно, — нахмурилась домна Ветилна. — Но сегодня, по крайней мере, ты остаешься в городе?
      — Сегодня — вне всяких сомнений.
      — В таком случае, жду тебя сегодня вечером. Конечно, нормальным приемом это назвать нельзя, но все же, думаю, благородный Феналий не откажется посетить мой дом, если отослать ему приглашение прямо сейчас.
      — А кто сей благородный муж?
      — О, он когда-то был эдилом в этих краях, как раз в те вёсны, когда мой покойный муж был наместником. Оставив службу, он решил не возвращаться в Мору, а дожить остаток своих дней под этим небом, подобно нам с домной Лафиссой.
      Старушка, услышав своё имя, рассеянно кивнула. Вряд ли она расслышала и поняла хотя бы половину разговора.
      — Увы, благородный Олус, круг достойных людей здесь столь узок, что есть от чего прийти в отчаяние. Кроме Феналия Констанция в городе проживают еще три благородных сета с семьями, но все они при должности и их надо приглашать заранее, хотя бы за день. На всякий случай, я отправлю рабов, чтобы разнесли им приглашение на завтрашний прием.
      — Не стоит так утруждать себя, благородная госпожа. Неизвестно, смогу ли я воспользоваться твоим гостеприимством. Мне совестно отрывать благородных сетов от их труда на благо Императора.
      — О, мой прием оторвет их от чего угодно, но только не от труда… Впрочем, это мы обсудим вечером, не так ли?
      — Как будет угодно госпоже. А сейчас позвольте нам проститься с вами.
      — Прощайте, благородный Олус. Жду вас вечером…
      Йеми и лысый сет направились к выходу. Анна-Селена с силой дернула «отца» за руку, тот недоуменно остановился.
      — В чем дело, девочка моя?
      — Папа, купи мне ящерку.
      — Кого? — изумился Олус.
      — Ящерку. Вейту. Её зовут Рия.
      — Какую ещё вейту?
      — Это Рия, служанка у нас в доме, — пояснила домна Ветилна. — Она ухаживала за малышкой, когда та была больна. Надо сказать, хорошо ухаживала.
      — Папа, ты мне купишь Рию?
      — Странная фантазия. Я, конечно, могу купить тебе эту игрушку, но зачем тебе вейта? У тебя ведь есть слуга: Женя. Разве тебе мало?
      Значит, Женя с ними. А раз так, то и все остальные: Наромарт, Мирон, Балис. Анна-Селена счастливо улыбнулась, но просить не перестала.
      — Женя — мальчик. Мне надоели слуги-мальчики. Хочу девочку.
      — Как, благородный Олус, у девочки нет служанки? Как опрометчиво. Этот поступок…
      Благородная домна задохнулась от переполнявшего её негодования.
      — Увы, благородная госпожа. Стыд снедает меня за этот недостойный поступок. Извиняет меня лишь то, что я был вынужден покинуть свой дом в крайней спешке и никак не мог оставить малышку одну.
      — Неужели в твоём доме нет ни одной служанки?
      — О, благодарение богам, благосостояние моего дома не скудеет, и рабынь у Аньи было предостаточно. Но кто из них способен преодолеть длительное путешествие?
      — Я смотрю, и Анье оно тоже не пошло на пользу, — сухо заметила домна Ветилна. — Может быть, девочку стоило отправить к родственникам?
      — Вероятно, ты права, госпожа. Но мне эта мысль не пришла в голову. Кроме того, после кончины моей несчастной супруги Цецилии Планк, некому подать мне мудрого совета.
      — Воистину ты в нём нуждаешься, — в голосе хозяйки ещё звучал упрек, но было заметно, что раскаяние благородного сета пришлось ей по вкусу. Давно ей не приходилось поучать мужчину в житейских делах, а если мужчина ещё и выслушивает хранительницу очага с надлежащим почтением… Да, отец Аньи был настоящим сетом, не даром девочка ей сразу так понравилась. — Теперь я просто обязана отправить с девочкой кого-нибудь из своих рабынь: не дело, чтобы за благородной госпожой ухаживали слуги-мужчины.
      — Рию, пожалуйста Рию, благородная госпожа, — Анна-Селена постаралась состроить самое трогательное выражение лица, какое могла.
      — Ну, если ты так этого хочешь этого, маленькая, тогда хорошо. Я распоряжусь, чтобы написали документы. Вечером отец приведет тебе твою новую служанку.
      — Спасибо, госпожа Ветилна, — маленькая вампирочка бросила руку отца, подбежала к благородной домне и уткнулась лицом в её платье. — Ты такая добрая, такая хорошая. Спасибо за всё, что ты для меня сделала.
      — Ну-ну, маленькая, не надо плакать, — благородная домна ласково погладила девочку по голове.
      — Я никогда-никогда тебя не забуду. И домну Лафиссу тоже. Пусть у вас всё будет хорошо. Пусть вы будете счастливы.
      — Спасибо, крошка, — Ветилна почувствовала, что сама может расплакаться, так тронула её детская благодарность.
      Анна-Селена вернулась к «отцу», прикрывая лицо рукой. Все подумали, что девочка скрывает слёзы, а на самом деле она прятала их отсутствие. Будь Анна-Селена человеком, она бы и вправду расплакалась, только вот вампирам плакать не дано.
      — Да, еще вот что, — вспомнила домна Ветилна, когда провожала гостей до дверей своего дома. — Я бы хотела кое-что узнать о твоем клиенте.
      — Я весь к услугам благородной домны, — как можно любезнее произнес Йеми, внутренне напрягшись.
      — Ты сказал, что принадлежишь к роду Паулусов. Я слышала про Паулусов из Плескова. Они тебе не родственники?
      — Родственники, но с позволения госпожи я бы не хотел говорить о них в этом почтенном доме. Этот позор нашего рода мне бы хотелось навсегда вычеркнуть из своего сердца и памяти.
      — Да-да, я что-то такое слышала. У них небезупречная репутация.
      — Если этот мерзавец осмелиться высунуть нос из Плескова, то моя родня подаст жалобу Императору, чтобы его лишили статуса лагата. Это будет пятном на репутации, но если этого не сделать, то честь рода пострадает ещё больше.
      — Отрадно видеть, что в наше скорбное время остались люди, ревнующие о чести. Благородный Олус, ты можешь взять на прием своего клиента. Этот молодой человек достоин нашего общества. Я рада, что у тебя есть такой достойный спутник. Итак, ожидаю вас вечером.
      — Да пребудет в твоем доме мир и удача, госпожа.
      — Спасибо за всё, что ты сделала для моей дочери, домна Ветилна.
      — Прощай, госпожа. Спасибо тебе за всё.
 
      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
 
        1.09.2003-30.11.2004
        Москва-Таганрог-ШумерлеХарьков-Краснодар.

К Прологу.

       Ланиста— тренер в гладиаторской школе. младший гражданин — человек, пользующийся гражданскими правами только в одной или нескольких провинциях империи Мора. На остальной части империи имеет статус чужестранца.
       Вольноотпущенник- раб, которому господин даровал свободу. В империи Мора занимал более высокое положение, чем свободный нечка, но более низкое, чем младший гражданин.
       Додекан— командир дюжины. В империи Мора использовалась двенадцатиричная система исчисления.
       Клеймора— разновидность двуручного меча.
       Сеты— высшая знать империи Мора.
       Пес— мера длины, равная примерно тридцати сантиметрам.
       Ралиос— название светила на имперском языке.
       Четыре тысячи пятьсот ауреусов— в переводе на десятичное исчисление это составляет 7632 монеты. Ауреус был основной денежной единицей на территории Империи, при этом многие провинции имели право на чеканку своей монеты, однако ее применимость за пределами такой провинции была очень ограничена.
       Орден Меча— Орден инквизиторов является объединением трех внутренних Орденов: инквизиторы Меча преследуют разумных нелюдей, инквизиторы Пламени — тех, кто поклоняется богам, культы которых запрещены в Империи, инквизиторы Света преследуют магов, не состоящих на государственной службе.
       Ренс— бог войны в мире империи Мора.
       Хексада— шестидневка.

К Главе 1.

       "Зенит" сегодня выиграл Кубок России— это случилось 26 мая 1999 года.
       Два просвета и две больших звезды— такие погоны соответствуют в Армии званию подполковника, а на Флоте — капитана второго ранга. В морской пехоте СССР и России принята армейская система званий.
       Просветы правильные — красные— Погоны офицеров ВМФ черного цвета, но у различных служб разный цвет просветов на погонах. У плавсостава просветы серебряного цвета, у морских пехотинцев — красного.
       Саша Панов— форвард Александр Панов в сезоне 1999 года выступал за санкт-петербуржский «Зенит». 26.05.1999 забил два мяча в финальном матче Кубка России "Динамо"-"Зенит".
       Улица Софьи Перовской— в 90-е годы ХХ века ей возвратили историческое название Малая Конюшенная и сделали пешеходной.

К Главе 2.

       Сен казакша билесын ба? — Женька использует не литературную, а разговорную форму.
       Осьмица— торопийский аналог недели из восьми дней. Подробнее смотри описание лакарского календаря.
       Жупан— титул мелкого кагманского аристократа.
       Осьмия— восьмерка. В Кагмане используется восьмеричная система счисления.
       Три полных крыла— драконье крыло в морритской армии составляют сорок (сорок восемь в десятичной системе) драконов.
       Лагат— мелкий аристократ в империи Мора.
       Лина— имперская мера длины. Различают сухопутную и морскую лины. Первая примерно равна 6 километрам, вторая — чуть меньше 2-х.
       Хитон— древнегреческая одежда. Женский хитон объединял в себе лиф и юбку. Как правило, древнегреческие хитоны были белого цвета. солея — сандалия с кожаной подошвой и ремнями, охватывающими ногу не выше щиколотки.
       Видимо, решил Мирон, какая-то местная порода— Мирон ошибся. Это были белые ели, довольно широко распространенные в Канаде и на севере США, но мало известные в конце ХХ века в Европе.
       Болярин— титул кагманского аристократа. Боляре занимали положение выше жупанов.
       Поход в Альбену через Итлену и Пену— Альбена — город-порт, столица провинции Лахва, находящейся недалеко от Кагмана. Итлена — город на Фланском перешейке, соединяющем Лакарский полуостров с материком. Пена — город-порт на берегу Внутреннего моря. Таким образом, получаем аналог русской поговорки "ехать в Крым через Рим".
       Калиптры или пеплосы— варианты древнегреческой шали. Калиптры были меньших размеров и более тонкими, а пеплосы, соответственно, больше и толще.
       В обло— соединение бревен, при котором концы бревен выходят за плоскость стены.
       В лапу— при этом соединении концы бревен за плоскость стены не выходят.
       В режь— соединение бревен, используемое при возведении шатровой кровли.
       В ус— соединение бревен под углом в сорок пять градусов.

К Главе 3.

       Неполных две сотни лет назад— в отличие от морритов, толийцы пользовались десятичной системой исчисления и мерили года не веснами, а летами.
       Гиппогриф— существо с телом и задними лапами лошади и орлиными головой, крыльями и передними лапами.
       Больших тысячи. — Имеется в виду двенадцатиричная тысяча. В переводе на десятичную систему это составляет 3456 золотых.
       Черная бронза— сплав меди и олова с особыми добавками, по своей прочности близок к стали.
       Эдил— имперский чиновник, занимавшийся надзором за порядком в вверенной ему провинции.
       Кель— бог обмана и плутовства в мире Вейтары.
       Большая сотня— Двенадцатиричная сотня, то есть 144 монеты.
       Лупанарий— храм, в котором младшие жрицы отдают свою любовь тем, кто приносит денежные подношения. Фактически — дом терпимости.
       Ламбик— смешанное пшенично-ячменное пиво.
       Стрела Каррада— Волшебная стрела, наносящая огромный ущерб драконам.
       Аэлис— бог смерти в мире империи Мора.
       Дорожные камни— вдоль основных дорог в Море устанавливались столбы с указанием расстояния до ближайших городов.
       Манипул— воинское подразделение, состоящее из двух центурий.
       Марет— мелкая имперская серебряная монета. Три марета составляют один квадрант, дюжина — один ауреус.
       Импы— мелкие демоны.

К Главе 4.

       Во внутренней тюрьме Особого отдела ЧК— ныне — Бутырская тюрьма.
       Мы на "Михаиле Кутузове" в эту Элладу заходили— "Михаил Кутузов" — легкий крейсер в составе Черноморского Флота ВМФ СССР. В восьмидесятые годы действительно совершил ряд дружественных визитов в страны Средиземноморья.
       Илок— в Кагмане и других государствах Лакарского полуострова этот праздник отмечается в день осеннего равноденствия. Подробнее смотри в описании календарей.
       DEC— Digital Equipment Corporation. В мире Женьки судьба этой фирмы, создателя культовых ЭВМ PDP, сложилась более удачно, чем в нашем, где в середине 90-х её поглотила корпорация Compaq.
       Расстегивать крючки жакета— средневековые одежды застегивались не на пуговицы, а на крючки.
       Гексант— самая крупная монета в империи Мора. Чеканилась из платины и приравнивалась к шести ауреусам.
       А где же тут карманы? — карманы, как и пуговицы, появились на одежде в более поздние времена.
       Большое Заморье— так жители Лакарского полуострова называют земли к югу от Внутреннего моря.

К главе 5.

       Клепсидра— водяные часы фазенда — в Южной Америке — сельское поместье.
       "Рабыня Изаура"— этот бразильский телесериал триумфально прошел по советскому телевидению в 1988 году.
       Квадрант— имперская серебряная монета, четвертая часть ауреуса.
       Вышибалы— в этой игре одна команда находится внутри круга, а игроки другой стараются выбить их из игры броском мяча.
       Осьминий— младшая командная должность в Торопии. Командует отрядом из семи человек.
       Додекада— двенадцатидневка, делится на две хексады.
       Гуральня— в Торопии — общественная винокурня. За небольшую плату любой житель села имеет право пользоваться ей для приготовления ракки и других алкогольных напитков.
       Фи— богиня разрушения в мире империи Мора.
       Гномье пойло— крепкий алкогольный напиток. Основным его потребителем являются гномы, ходят легенды, что именно они и придумали рецепт его приготовления.

К Главе 6.

       Аршин— старая русская мера длины, примерно 70 см.
       Пояс оказался густо обвешан металлическими бомбами— бомбами в гражданскую войну назвали гранаты.
       Лорика— медная имперская монета. Двенадцать лорик составляли марет.
       Атриум— элемент древнеримской архитектуры. Центральный зал с отверстием в потолке и небольшим бассейном в полу.
       Перестилий— внутренний дворик дома, в котором устраивался небольшой сад.
       Туника— длинная шерстяная рубаха без рукавов или с короткими рукавами.
       Префект— имперский наместник в отдаленном городе.
       Клиент— свободный человек, находящийся в зависимости от аристократа, но не являющийся его слугой.
       Гер— бог болезней

К Главе 7.

       Горгулья (горгойл)— раса нечеловекоподобных разумных существ. По человеческим понятиям их внешность чрезвычайно уродлива.
       Фар— уважительное обращение к воину из числа младших граждан.

К Главе 8

       Марины— жители северных земель, почти всю жизнь проводящие в море и живущие за счет рыбной ловли, морской торговли и пиратства.
       Ваня Солнцев— главный герой повести Валентина Катаева "Сын полка".
       Макар Жук— главный герой фильма "Макар-Следопыт".

К главе 9.

       Крестовая гора— холм в Литве, на котором уже несколько веков принято устанавливать кресты. Почитается в народе священным местом.
       Бан— самый крупный аристократический титул в провинциях Моры на Лакарском полуострове. Управляли местными администрациями провинций.
       Индикт— цензор — имперский чиновник, в чьи обязанности, помимо прочего, входил надзор над нравственностью граждан.
       Писчая кожа— пергамент, изготовляемый из кожи телят или ягнят.
       …чем там этот Шкуро командовал? — чем только не командовал. От сотни до армии.

К Главе 10.

       Домна— Титул женщин, принадлежащих к высшему сословию империи Мора.
       Квиг— мера веса, приблизительно равная 300 граммам.

К Главе 11.

       Двадцать две весны— естественно, двенадцатеричных, то есть двадцать шесть лет.
       Фалера— награда в виде застёжки.
       Оптий— заместитель.
       Младший центурион— две центурии составляли манипул. Командир одной из центурий так же командовал всем манипулом и носил звание старшего центуриона. Командир оставшейся центурии назывался младшим центурионом.
       Пилум— метательное копьё с длинным наконечником из мягкого железа.
       Директриса— линяя огня.
       Принцип— старослужащий солдат.

К Главе 13.

       Рубицель— разновидность полудрагоценного камня шпинеля.
       Фи— богиня разрушений.
       Правда, некто Паганини, помнится, сыграл на одной струне. Было такое? — А ведь было.
       Если я не ошибаюсь, шестую струну стали делать только в восемнадцатом веке. — Балис не ошибся.
       А извлекать звуки ногтем стали и того позднее — в девятнадцатом. — Тоже верно.
       Вихуэла— А вот здесь Балис ошибся. Вихуэла (правильнее — виуэла) и испанская гитара — исходно два разных музыкальных инструмента. Эти два слова стали обозначать одно понятие только в конце XVII века.