– Чего?! – Джилби хлопнул ладонью по столу. – «Красные»! Да ты посмотри на этих «Красных», старик. Посмотри, как они поперли вверх, когда Куба влезла в войну. Думаешь, херня? Думаешь, не имя их тянет? Даже если эти долбанутые «Бледные гольфы» и пролезут в серию, против «Красных» им только молитвы и читать. – Он рассмеялся коротко и хрипло. – Я-то лично за «Тигров», но в этот год им точно ни хрена не светит. Восточную зону разнесут «Красные», потом добавятся «Янки», в октябре они сойдутся, вот тогда мы все про всех и узнаем. Все про всех, блядь! – Голос его натянуто дрожал. – Так что не звени мне про свои сраные «Бледные гольфы», старик. Говном были, говно есть, говном и останутся, пока не поменяют свое говенное имя!

Почуяв опасность, капрал больше не спорил, и Джилби погрузился в угрюмое молчание. Некоторое время слышался только шум вертолетных винтов и блеяние по радио какой-то джазовой смеси. Вошли два механика с бутылками утреннего пива, а вскоре за соседний столик уселись три солидных сержанта с крупными брюшками, редеющими волосами, интендантскими нашивками на плечах и начали играть в рамми. Капрал принес им кофейник и бутылку виски, они мешали виски с кофе и пили за игрой. Игра их напоминала ритуал, как будто они устраивали ее каждый день, и, глядя на этих сержантов, отмечая их толстые животы, изнеженность и фамильярность старых приятелей, Минголла вдруг почувствовал гордость за свою трясущуюся руку. Этот почетный недуг был знаком причастности к сердцевине войны, сержанты ничем подобным похвастаться не могли. Но Минголла был на них не в обиде. Нисколько. Скорее, его успокаивала мысль, что эта солидная троица его кормит, поит и обувает в новые сапоги. Он грелся в глуповатом гудении их болтовни, в клубах сигарного дыма, который можно было принять за выхлопной газ их довольства. Минголла не сомневался: к ним можно подойти, рассказать о своих бедах и получить дружеский совет. Эти люди явились уверить его в том, что их дело правое, напомнить о простых американских ценностях, поддержать иллюзию братства и всеобщности этой войны, прояснить, что она – лишь проверка дружбы и твердости духа, обряд инициации, через который давным-давно прошли эти трое, а заодно и пообещать, что, когда война кончится, все они нацепят медали, соберутся вместе, заведут разговор о крови и ужасе, будут качать головами, удивляться и тосковать так, словно кровь и ужас были их погибшими друзьями, которых они так мало ценили в свое время... Минголла вдруг заметил, что улыбка крепко ухватилась за его лицо, а сцепленные вагончики мыслей увозят к далеким и жутковатым землям. Руку трясло сильнее прежнего. Он посмотрел на часы. Почти десять. Десять! Минголла в ужасе вскочил и оттолкнул стул.

– Пошли искать, – выпалил он.

Джилби хотел было что-то сказать, но сдержался. Громко постучал ложечкой по краю стола. Затем тоже отодвинул стул и поднялся.

Бейлора не оказалось ни в клубе Демонио, ни в других барах западного берега. Джилби и Минголла описывали его каждому встречному, но никто такого не помнил. Чем дольше они искали, тем тревожнее становилось у Минголлы на душе. Бейлор был необходимым и незаменимым основанием платформы из обычаев и ритуалов, которая только и держала Минголлу, загораживала от оружия войны и законов случая, и если теперь это основание рухнет... Он представил, как платформа кренится, как они с Джилби сперва ползут к краю, потом скатываются в бездну черного огня. И тут у Джилби вырвалось:

– Панама! Сукин сын сбежал в Панаму!

Но Минголла в это не верил. Он знал, что Бейлор где-то близко, стоит только протянуть руку. Ощущение было настолько четким, что Минголла встревожился еще сильнее: такая ясность слишком часто предвещала недоброе.

Солнце поднялось выше, жара давила всем своим огромным весом, а яркий свет вымывал оттенки из оштукатуренных стен; Минголла потел и чувствовал, что омерзительно воняет. На улицах им попадалось совсем мало солдат, они почти терялись в мельтешении детей и нищих, бары тоже были пусты, если не считать горстки пьянчуг, продолжавших вчерашний кутеж. Джилби ковылял к ним, хватал за грудки, приставал с расспросами. Минголла же, ужасно стесняясь трясущейся руки, от волнения едва не заикался, и ему приходилось буквально заставлять себя приблизиться к незнакомому человеку даже для самого короткого разговора. Он подходил незаметно, правым боком вперед и говорил:

– Я ищу своего друга. Не видели? Высокий такой. Смуглый, волосы черные, худой. Зовут Бейлор.

В конце концов он настропалился выпускать эту фразу легко, на одном дыхании. Джилби скоро надоело.

– Пойду-ка я на Большие Сиськи, – объявил он. – Встречаемся завтра в военторге. – Он немного отошел, потом остановился и добавил: – Буду нужен – ищи в клубе Демонио. – Лицо его было странным. Как будто он пытался ободряюще улыбнуться, но – видно, давно не тренировался – улыбка получилась натянутой, глупой, но уж никак не ободряющей.

Часов около одиннадцати Минголла стоял, прислонившись к розовой штукатурке, и высматривал Бейлора в сгущавшейся толпе. Рядом росла банановая пальма, ветер трепал ее пожухлые от солнца листья, и она трещала всякий раз, когда порыв прижимал ее обратно к стене. У бара напротив ремонтировали крышу: полоски свежей жести перемежались узкими заплатами ржавчины, и все вместе напоминало распластанные на сковородке огромные куски бекона. Временами Минголла косился на недостроенный мост: великолепный, загнутый в синеву росчерк магической белизны возвышался над городком, джунглями и войной. Даже рябь горячего воздуха над железными крышами не могла покоробить его изящества. Мост словно соединял всю эту вонь, бормотание толпы и музыку автоматов в некое уравновешенное единство, он вбирал в себя энергию, очищал ее, обогащал и возвращал обратно. Минголла подумал, что, если смотреть на мост достаточно долго, тот заговорит с ним, произнесет белое магическое слово и все желания сразу исполнятся.

Два резких щелчка – пистолетные выстрелы – оторвали Минголлу от стены, сердце забилось. Они ударили в голову двумя слогами – Бейлор. Дети и нищие тут же пропали. Солдаты замерли и повернулись в сторону выстрелов: зомби услышали голос хозяина.

Еще выстрел.

Из боковой улочки, возбужденно переговариваясь, выскочили еще солдаты.

– Совсем охуел! – воскликнул один, а второй ответил:

– Это самми, старик! Видал глаза?

Протолкавшись сквозь солдат, Минголла рванул в переулок. В конце квартала кордон военной полиции перекрывал поворот, и патрульный приказал Минголле валить куда подальше.

– Что случилось? – спросил Минголла. – Кто-то перебрал самми?

– Отвали, – беззлобно буркнул патрульный.

– Послушай, – сказал Минголла. – Это, наверное, мой друг. Высокий такой, тощий. Черные волосы. Может, я его уговорю.

Патрульный переглянулся с другими полицейскими, те пожали плечами, как бы давая понять, что им без разницы.

– Ладно, – сказал солдат. Подтянув Минголлу к себе, он показал ему на противоположном углу бар с бирюзовыми стенами. – Иди вон туда, спросишь капитана.

Еще два выстрела, потом третий.

– И пошевеливайся, – добавил патрульный. – Старый кэп Хэйнесворт не большой любитель переговоров.

В баре было темно и прохладно, к стене рядом с выходившим на поперечную улицу окном прижимались две неясные фигуры. Минголла заметил, что в руках у них поблескивают автоматические пистолеты. И тут он увидал через окно, как из-за подпорной стены выглядывает Бейлор; стена была сложена из глиняных кирпичей в три фута высотой и тянулась между травяной аптекой и другим баром. Бейлор был без рубашки, голую грудь покрывали красно-коричневые разводы запекшейся крови, стоял он беспечно, сунув большие пальцы в карманы штанов. Человек у окна выстрелил. Выстрел откликнулся оглушительным эхом, Минголла вздрогнул и закрыл глаза. Когда он снова посмотрел в окно, Бейлора там не было.

– Мудак играет с огнем, – сказал стрелявший. – Быстрый сегодня самми.

– Ага. Но вроде бы уже не так. – Ленивый голос прозвучал из темноты на другом конце бара. – Вроде завод кончается.

– Эй! – окликнул их Минголла. – Не убивайте его! Я его знаю. Я с ним поговорю.

– Поговорю? – повторил ленивый голос. – Говори, пока жопа не позеленеет. Самми не слушают.

Минголла вгляделся в полумрак. Огромный неряшливый мужчина опирался на стойку, кокарда на его берете отливала золотом.

– Вы капитан? – спросил Минголла. – Мне сказали, чтобы я поговорил с капитаном.

– А кто ж еще, – ответил мужчина. – И я прям счастлив, сынок, что ты сюда заявился. О чем будем разговаривать?

Остальные рассмеялись.

– Зачем вам его убивать? – спросил Минголла и сам услыхал в своем голосе отчаянные ноты. – Убивать же необязательно. Можно же транкоружьем.

– Сейчас принесут, – сказал капитан. – Однако за этой стенкой у твоего дружка два заложника, и если получится снять его до того, то ждать я не намерен.

– Но... – начал Минголла.

– Не перебивай, сынок. – Капитан поправил портупею, подошел у Минголле и обнял его за плечи, обдав ароматом тела и дыханием виски. – Как видишь, – продолжил он, – у нас все под контролем. Этот самми...

– Бейлор! – гневно поправил Минголла. – Его зовут Бейлор.

Капитан убрал руку с Минголлиного плеча и с изумлением вгляделся ему в лицо. Несмотря на полумрак, Минголла рассмотрел сетку лопнувших капилляров на капитанских щеках, обрюзгшее лицо алкоголика.

– Правильно, – сказал капитан. – Я ж тебе говорю, сынок, твой добрый друг – мистер Бейлор – никому ничего плохого не делал. Только болтал и бегал. Но тут на беду подвернулись два морячка. Вроде бы показывали бобикам новую модель боекомплекта; и вот идут они, понимаешь, с этого показа, видят такое дело и решают поиграть в героев. Короче говоря, мистер Бейлор их уделал. Растоптал честь мундира, можно сказать. А после оттащил за стену и теперь играется с винтовкой. И...

Два выстрела.

– Бля! – сказал солдат у окна.

– Так там и сидит, – продолжил капитан. – И выебывается. То ли патронов нет, то ли стрелять не умеет... Если не умеет, а потом научится... – Капитан скорбно покачал головой, очевидно представив страшные последствия. – Вот и подумай, чего еще остается делать.

– Я попробую его уговорить, – сказал Минголла. – Хуже ведь не будет.

– Если тебя убьют, это твоя жизнь, сынок. Однако мою старую жопу потащат под трибунал. – Капитан подвел Минголлу к двери и подтолкнул к полицейскому кордону. – Спасибо на добром слове, сынок.

Потом уже Минголла сообразил, что в его выходке не было ни грана смысла, поскольку – живому или мертвому – Бейлору все равно уже не вернуться на Муравьиную Ферму. Но в тот момент Минголла с таким отчаянием боролся за ритуал, что эта мысль просто не пришла ему в голову. Он свернул за угол и направился к подпорной стенке. Во рту было сухо, сердце колотилось. Зато руку больше не трясло, и он сообразил, как нужно идти, чтобы перекрыть патрульным линию огня. Примерно в двадцати футах от стенки он крикнул:

– Эй, Бейлор! Старик, это Минголла!

Будто подброшенный пружиной, Бейлор подпрыгнул и уставился на приятеля. Взгляд был жутким. Глаза как стеклянные шары – белки вокруг всей радужки, из ноздрей струйки крови, желваки дергаются с постоянством часового механизма. Засохшая кровь на груди вытекла из двух глубоких царапин; они немного затянулись, но еще сочились сукровицей. Секунду Бейлор не шевелился. Затем наклонился, достал из-за стены двуствольную винтовку с тянувшимся от приклада кабелем и направил ее на Минголлу.

Нажал на курок.

Ни вспышки, ни взрыва. И ни щелчка. Но Минголла словно окунулся в ледяную воду.

– Господи! – воскликнул он. – Бейлор! Это же я! – Бейлор опять нажал на курок с тем же результатом. По лицу пронеслось тяжелое разочарование, но его тут же заслонила маска мертвеца. Пару секунд Бейлор смотрел прямо на солнце, затем улыбнулся: должно быть, получил свыше отличные вести.

Все Минголлины ощущения поразительно заострились. Радио где-то вдалеке наигрывало кантри-энд-вестерн, и заунывность этой музыки, перемежавшейся взрывами помех, казалась ему последними стонами чьих-то нервов. Он слышал, как переговариваются в баре патрульные, чувствовал едкий запах бейлоровского безумия, даже пульс его ярости; от струившихся вокруг переменчивых потоков жара становилось еще страшнее, Минголла застыл на месте. Бейлор положил винтовку – положил с той нежностью, с которой, наверное, обращался бы с больным ребенком, – и перешагнул через подпорную стену. От животной плавности его движений у Минголлы побежали по коже мурашки. Он с трудом отступил на шаг и, заслоняясь, поднял руки.

– Ну хватит, старик, – еле слышно проговорил он.

Бейлор раздраженно фыркнул – а может, прошипел или захныкал, – изо рта потекла струйка слюны. Солнце заливало улицу золотым потоком, высекая вспышки и блики с каждой яркой поверхности, точно решило вскипятить реальность.

Кто-то крикнул:

– Ложись!

Бейлор бросился вперед, они упали и покатились по утоптанной земле. Пальцы впились в кадык. Минголла вывернулся и увидел над собой ухмыляющееся лицо, вытаращенные глаза, желтые зубы. С подбородка свисали слюнявые нитки. Рожа как хэллоуиновская маска. Колени придавили плечи, руки вцепились в волосы, и Минголлина голова с размаху стукнулась о землю. Еще и еще. В ушах пронзительно запищало. Минголла высвободил руку и попытался вцепиться Бейлору в глаз, но тот укусил его за палец и вгрызся до самого сустава. У Минголлы потемнело в глазах, он больше ничего не слышал. Затылок казался мягким. Голова медленно приподнималась от земли, все выше и медленнее с каждым новым ударом. Окаймленное синим небом лицо Бейлора отдалялось, описывая спирали. И тут, когда Минголла уже начал терять сознание, Бейлор исчез.

Пыль во рту и в ноздрях. Крики и хрипы. Еще плохо соображая, Минголла приподнялся на локте. Совсем рядом в туче пыли трепыхались затянутые в хаки руки, ноги и задницы. Как в комиксе. Для полноты картины над головами не хватало звездочек и восклицательных знаков. Кто-то схватил Минголлу за руку и рывком поднял на ноги. Краснорожий капитан военной полиции. Отряхивая с Минголлы пыль, он неодобрительно хмурился.

– Очень храбро, сынок, – сказал он. – Ну ты и дурак. Кабы у него не кончился завод, ты б уже вовсю кормил мух. – Он повернулся к стоявшему рядом сержанту: – Скажи, дурак – а, Фил?

Сержант ответил, что дурнее некуда.

– Ну, – сказал капитан. – Был бы мальчик в форме, его дурости хватило б на Бронзовую Звезду.

Сержант признал, что это не так уж мало.

– Только во Фриско, – капитан стряхнул с Минголлы последнюю порцию пыли, – хрен чего получишь.

Патрульные поднялись с Бейлора; тот лежал теперь на боку, изо рта и носа лилась кровь, густая, как соус, и растекалась по щекам.

– Панама, – тупо проговорил Минголла. Может, это выход. Он почти видел, как это будет... ночной пляж, черное кружево пальмовых теней на белом песке.

– Что ты сказал? – переспросил капитан.

– Он хотел в Панаму, – объяснил Минголла.

– А кто не хочет? – сказал капитан.

Патрульный перекатил Бейлора на живот и надел на него наручники, другой сковал ноги. Затем его снова перевернули на спину. Желтая пыль на щеках и лбу смешалась с кровью, стянув лицо в пятнистую маску. Вдруг посреди этой маски распахнулись глаза, Бейлор понял, что связан, и глаза стали еще шире. Он извивался всем телом, будто надеялся вырваться на свободу. Это продолжалось почти минуту, потом он застыл – взгляд на расплавленном солнечном диске – и заревел. Другого слова нет. Это был не крик и не стон, но рев торжествующего дьявола, такой громкий и яростный, что, казалось, все вокруг заполнилось пляской света и жара. Рев притягивал к себе, Минголлу подхватывало и несло, тело подчинялось реву, словно хорошей рок-н-ролльной мелодии, он сочувствовал этому презирающему жизнь величию.

– Ого-го! – восхищенно произнес капитан. – Пускай строят для парня новый зоопарк.

Подписав показания и дождавшись, пока санитар осмотрит затылок, Минголла сел на паром, чтобы встретиться на восточном берегу с Деборой. Примостившись на корме, он таращился на недостроенный мост, который на этот раз не обещал ни волшебства, ни надежды. Панама не шла у него из головы. Бейлора нет, так, может, в этом выход? Нужно было разобраться, что к чему, составить какой-то план, но перед глазами у него по-прежнему стояло окровавленное безумное лицо Бейлора. Он видел худшее – Господь свидетель, гораздо худшее: парней, разобранных на запчасти, да и запчастей оставалось так мало, что не было нужды в блестящих серебром гробах, хватало черных жестянок не больше кастрюли. Парней обожженных, одноглазых и окровавленных, они слепо скребли воздух, как в фильмах ужасов, но мысль о Бейлоре, запертом навечно в сырой красной клетке своего мозга, в самом сердце того влажного красного рева, что он испускал час назад, – эта мысль была страшнее всего того, что Минголла когда-либо видел. Он не хотел умирать, он отвергал этот исход с нетерпеливым упрямством ребенка, вставшего перед тяжелой правдой. И все же лучше умереть, чем сойти с ума. По сравнению с тем, что ожидало Бейлора, смерть и Панама обещали одну и ту же тихую радость.

Кто-то сел рядом – мальчишка не старше восемнадцати лет. Новобранец с новенькой стрижкой, в новых сапогах и новом камуфляже. Даже лицо его казалось новым, свежевынутым из отливочной формы. Гладкие пухлые щеки, чистая кожа, ясные, мало повидавшие синие глаза. Парнишке не терпелось поговорить. Он расспросил Минголлу о доме, о семье, поохал:

– Ух ты, здорово, наверное, жить в Нью-Йорке. – Но завел этот разговор он явно не просто так, к чему-то все время клонил и в конце концов выпалил: – Слыхал про самми, который превратился в зверя? – спросил он. – Я видал вчера вечером, как он дрался. Маленькая площадка в джунглях на запад от базы. Хозяина зовут Чако. Слушай, это же просто одуреть можно!

Минголла знал о бойцовых ямах из третьих или четвертых рук, и все какие-то ужасы; кроме того, трудно было поверить, что этот пацан с невинной физиономией маменькиного сынка окажется поклонником такого дерьма. И еще труднее – несмотря на все недавние события – было поверить, что речь идет о Бейлоре.

Парнишка не нуждался в расспросах.

– Началось довольно рано, – говорил он. – Сперва пара боев, ничего особенного, – и тут появляется этот, весь какой-то дерганый. Видно, что самми, но как он смотрел в яму, знаешь, будто ему давно туда хочется. Со мной был один парень, приятель, толкает меня в бок и говорит: «Бля, да это ж Черный Рыцарь, я видал, как он дрался в Реюньоне. Ставь, не прогадаешь, – говорит. – Этот сукин сын – ас!»

Последний отпуск они провели как раз в Реюньоне. У Минголлы крутился в голове вопрос, но он не придумал, как его задать, чтобы ответ имел хоть мало-мальский смысл.

– Ну вот, – продолжал мальчишка. – Я здесь недавно, но даже я слыхал о Рыцаре. Потому подошел и вроде как стал крутиться рядом; думаю, может, просеку, в какой он форме, знаешь, неохота же ставить наобум. Тут подходит Чако и спрашивает Рыцаря, не хочет ли тот поработать. А Рыцарь и говорит: «Ага, только я буду драться со зверем. Давай покруче, старик. Драться хочу – с кем покруче». Чако говорит, у него полно обезьян и все такое, а Рыцарь ему: я слыхал, у тебя ягуар есть. Ну, Чако туда-сюда, может, есть, а может, и нету, да и вообще, ягуар для самми – это слишком. Тут Рыцарь и выдал Чако все, что про него думает. Ну, я тебе скажу: Чако будто подменили. Сообразил, какие пойдут ставки, если типа Черный Рыцарь против ягуара. Ну и понесло: «Да, сэр, мистер Черный Рыцарь, сэр! Все, что вам будет угодно!» И объявляет бой. Старик, там все с катушек съехали! Деньгами машут, орут свои ставки, хлещут прямо из горла, чтобы побыстрее надраться, а Рыцарь стоит себе спокойно так, с улыбочкой, как будто ему по фигу весь этот бардак. Тут Чако открывает тоннель и выпускает в яму ягуара. Не совсем взрослый ягуар, наполовину, может. Но и такого хватит, даже для Рыцаря.

Мальчишка перевел дух. Глаза его горели еще ярче.

– В общем, ягуар кружит и кружит около стенки, рычит и фыркает, а Рыцарь смотрит сверху, примечает, как тот шевелится, ну, ты понимаешь. Толпа орет: «Сам-ми! Сам-ми! Сам-ми!» – а когда они вопят уже во всю глотку, Рыцарь достает из кармана три ампулы. Чтоб мне сдохнуть, старик! Три! Никогда и не видел, чтобы самми щелкал больше двух. С трех можно улететь к ебеням! Ну вот, поднимает Рыцарь свои ампулы, и толпа совсем с катушек съехала – ревут, как будто они все тоже самми. А Рыцарь, слушай, стоит себе спокойно. Какой мужик, а! Ампулы блестят, как будто набрались всей этой энергии, соки из толпы высасывают. Чако руками замахал, чтоб все затихли, и выдает речь – ну, ты понимаешь, в сердце каждого мужчины дух воина, только ждет, чтобы его выпустили на свободу, то-се. Слушай, раньше меня от этих речей блевать тянуло, но посмотрел на Рыцаря и поверил на все сто. Он крут, черт побери! Снимает рубашку, ботинки, обвязывает руку черной шелковой ленточкой. А потом щелкает ампулы – быстро, одну за другой – и все вдыхает. Я вижу, как они лупят, у Рыцаря глаза загораются. Заводится. Щелкает последнюю и сразу – прыг в яму. Не через тоннель, слышишь. Прыжком! До песка двадцать пять футов, а он приземляется в боевую стойку!

Три других солдата придвинулись поближе, прислушались, пацан теперь обращался ко всем сразу, играя на публику. Он так разошелся, что временами не мог совладать с собственным языком, и Минголла с отвращением отметил, что его тоже впечатлил образ Бейлора, приземлившегося на песок в боевую стойку. Бейлора, который плакал после той атаки. Бейлора, который так боялся снайперов, что однажды нассал в штаны, лишь бы не идти от орудия к сортиру.

Бейлор – Черный Рыцарь.

– Ягуар ревет, плюется, бьет лапами по воздуху, – продолжал мальчишка. – Наверное, чтоб запугать Рыцаря. Вообще-то, он знает, что с Рыцарем шутки плохи. Это тебе не придурок Чако, это – самми! Рыцарь выходит на середину ямы, все так же в стойке. – Пацан театрально понизил голос. – Минуты две ничего, все только напрягаются. Никто не дышит. Ягуар прыгает раз-другой, но Рыцарь вовремя отступает в сторону – и тот промахивается. Каждый раз, как ягуар бросается, толпа сперва охает, потом вопит – и не только потому, что думает: Рыцаря сейчас разорвут, просто видно же, какая реакция. Слушай, скользкий как шелк! Невероятно! Не хуже ягуара! Так и танцует и все время уворачивается, и, как ни вертится ягуар, как ни машет хвостом и лапами, как ни старается подобраться по песку, не достать ему Рыцаря своими когтями. И тут, слушай... как это было клево! Ягуар прыгает, но теперь, вместо того чтобы уйти в сторону, Рыцарь падает на спину, перекатывается на плечи и, когда ягуар пролетает сверху, – лупит обеими ногами. Сильно лупит! Пятками прямо в бок. Ягуар врезается в стену, визжит и ползет на песок, аж ребра трещат. Переломал, слушай. Выпирают из-под кожи, как спицы из зонтика.

Пацан вытер рот тыльной стороной ладони и обвел взглядом Минголлу и солдат, проверяя, насколько их захватила история.

– Все орут как ненормальные, – продолжал он. – Лупят кулаками по верхотуре ямы. Приятель что-то вопит мне в самое ухо, а я не слышу – такой стоит шум. Ну вот, то ли от этого шума, то ли из-за ребер, не знаю... только ягуар совсем одурел. Бросается на Рыцаря, но сперва подбирается поближе, – чтобы Рыцарь не повторил тот трюк. И ревет, что твоя бензопила! А Рыцарь все отпрыгивает и уворачивается. И вдруг он спотыкается, слушай, хватается за воздух, но ягуар уже рядом, дерет ему грудь когтями. Секунду они как будто вальс танцуют. И тут Рыцарь отрывает от груди лапу, отводит ягуарью башку назад и со всего размаху лупит кулаком в глаз. Ягуар валится на песок, а Рыцарь прыгает к другой стене. Смотрит, что у него с грудью, кровищи – жуть. Ягуар тем временем поднимается, но ему уже херово, совсем не то, что раньше. Глаз в крови, задние лапы вывернуты черт-те как. Был бы это бокс, позвали б врача. Короче, ягуар решает, что с него хватит этого говна, и как начнет выпрыгивать из ямы. Один раз прямо рядом со мной. Так близко, что даже дыхнул на меня, и я рассмотрел свое отражение в том глазу, который еще цел. Цепляется за край, хочет вылезти – прямо в толпу. Все жуть как пересрались – а вдруг и вправду вылезет. Но не успевает – Рыцарь хватает его за хвост и швыряет об стену. Как если бы ковер вытрясал. Так и он с ягуаром. Теперь точно пиздец. Ягуар весь трясется. Из пасти кровь, клыки красные. А Рыцарь знай дразнится, машет руками и рычит. Как будто игрушка. Народ не верит своим глазам, слушай. Самми раздолбал ягуара, а теперь играется. Если раньше там был дурдом, то теперь стал натуральный зоопарк. Дерутся, кто-то орет морской гимн. Одна косоглазая дура из бобиков раздевается у всех на глазах. Ягуар опять подбирается поближе к Рыцарю, но видно, что ему уже кранты. Даже лапы не собрать. А Рыцарь все рычит и дразнится. Какой-то мужик у меня за спиной начинает бухтеть, что это не спорт, что нельзя дразнить животное. Но черт побери! Я-то вижу, что Рыцарь просто тянет время, рассчитывает нужный момент и нужный удар.

Пацан мечтательно посмотрел на реку: с такой физиономией он мог бы вспоминать подружку.

– Все уже понимают, что сейчас будет, – продолжал он. – Притихли – даже слышно стало, как Рыцарь шаркает ногами по песку. Прям в воздухе висело, что ягуар собирает силы для последнего прыжка. И тут Рыцарь опять спотыкается, только теперь уже нарочно. Я-то вижу, что нарочно, а ягуар – нет. И вот Рыцарь валится в сторону, а ягуар прыгает. Я думал, Рыцарь повалится на спину, как в прошлый раз, но он тоже прыгает. Ногами вперед. Точно зверю под челюсть. Слышно, как трещат кости; ягуар падает, просто как тряпка. Потом думает подняться, но куда там! Только воет и весь песок в говне. А Рыцарь подходит сзади, хватает обеими руками за голову и выворачивает. Хрусть!

Будто сочувствуя судьбе ягуара, парнишка закрыл глаза и вздохнул.

– До этого хруста все сидели тихо, потом начался бедлам. Народ орет «Самми, самми», прутся к барьеру, чтобы не пропустить, когда Рыцарь будет вырывать сердце. А тот лезет ягуару в пасть, выламывает клык и швыряет его в толпу. Тут из тоннеля появляется Чако и дает ему нож. И вот он уже собрался резать ягуара, но тут кто-то сшиб меня с ног, а когда я поднялся, смотрю, Рыцарь уже вырезал сердце и даже успел попробовать. Стоит, значит, рот в ягуарьей крови, по груди течет собственная. И какой-то он потерянный, знаешь. Вроде как бой закончился, и что делать дальше – непонятно. И тут он как заревет! В точности как ягуар – еще когда у него ребра были целы. Такая жуть – с ума сойти можно. Как будто собрался идти против всего этого проклятого мира. Слушай, меня проняло! Как будто я сам в этом реве. Может, я тоже ревел, а может, и все ревели. Такое было чувство, понимаешь. Как будто ревут все глотки в мире, а ты посередине. – Серьезный взгляд пацана задел Минголлу за живое. – Народ кругом болтает, что эти бои – зло, может, так оно и есть. Я не знаю. Как отличишь, что на самом деле зло, а что нет? Говорят, можно тысячу раз ходить к яме, но ничего похожего на Черного Рыцаря с ягуаром в жизни не увидеть. Я не знаю. Но я все равно буду туда ходить – вдруг еще повезет. Потому что вчера я видел настоящее зло, слышишь, настоящее зло, еб вашу мать, и оно было прекрасно.