Я попал в пятиугольную комнату, стены которой украшали резные панели слоновой кости. На полу рос черный мох, земля шла под уклон к яме, в которой находился алтарь из черного камня с изображениями Гриауля. На стенах в причудливых железных подставках чадили факелы. Рядом с алтарем стоял Земейль, облаченный в черный с серебром плащ, - смуглый мужчина с ястребиным носом и воздетыми к потолку руками. Он пел какое-то заклинание, а девять фигур в плащах с капюшонами подпевали ему. Мгновение спустя в задней части комнаты отворилась дверь, и я увидел Мириэль, совершенно нагую - на ней было только ожерелье из драконьей чешуи. Ее явно напичкали этой отравой: голова болталась из стороны в сторону, глаза закатились... Я так испугался за нее, что застыл как вкопанный, поверил на миг, будто ничего лучшего я не заслуживаю. Ее положили на алтарь; она, похоже, не сознавала, что происходит. Пение стало громче, Земейль воскликнул: "Отец, скоро ты освободишься!" Потом он перешел на язык, которого я не понимал.
      И тут я уловил присутствие Гриауля. Внешне оно никак не проявилось, разве что будто увеличилось расстояние, отделявшее меня от сцены, которую я наблюдал. Я не испытывал ровным счетом никаких чувств, хотя всего лишь секунду назад, как и всю свою жизнь, боялся за Мириэль. Да, я ощутил его присутствие и, глядя на алтарь, понял вдруг, что тут происходит и почему мне надо их остановить. Опасность, о которой меня предупреждал сейчас Гриауль, намного превосходила ту, что непосредственно угрожала моей дочери. Это было нечто древнее, таинственное и ужасное. Я до сих пор помню свое ощущение... Ну вот, я шагнул вперед и окликнул Земейля. Он повернул голову. Я удивился, ибо он всегда относился ко мне с презрением, а сейчас на его лице был написан страх, как будто он догадывался, что ему противостою не я, а Гриауль. Богом клянусь, до той минуты я не помышлял об убийстве, но, когда мы сошлись, я осознал, что должен убить его, и немедленно. Я совсем забыл про камень, который держал в руке, забыл в том смысле, что действовал не думая: замахнулся и швырнул его в Земейля. Камень угодил ему прямо в лоб, и он упал, не издав ни звука. - Лемос наклонил голову и крепче сжал поручень, ограждавший свидетельское место. Я ждал, что те, в плащах, набросятся на меня, но они кинулись врассыпную. Быть может, они тоже ощутили на себе могущество Гриауля. Я пришел в ужас от того, что совершил. Как я уже говорил, знание того, зачем я должен был его убить, стерлось из моей памяти. Так что мне оставалось только мучиться из-за того, что я лишил жизни человека, пускай недостойного, но человека. Я приблизился к Земейлю, надеясь, что он, может статься, жив. Отец камней лежал возле него. Мне показалось, что камень изменился. Я подобрал его и увидел, что он перестал быть полым. В его сердцевине появилось вот это черное пятнышко в форме человека с простертыми к небу руками. - Лемос откинулся назад и вздохнул. - Остальное вы знаете.
      Мервейл придирался буквально к каждому слову, но Коррогли по завершении заседания на следующий день подумалось, что, если бы не завещание, все могло бы повернуться иначе, поскольку впечатление, произведенное на присяжных рассказом Лемоса, было поистине огромным. Однако резчик так и не сумел объяснить, за какую провинность Гриауль приговорил Земейля к смерти, и это в значительной мере сыграло против него. Коррогли задержался в здании суда допоздна, прикидывая, как ему вести дело дальше, но ничего путного, увы, не придумал и где-то сразу после одиннадцати собрал свои бумаги, вышел на улицу и двинулся в сторону квартала Алминтра. Он надеялся, что сможет все уладить, сможет убедить Мириэль в благожелательности своих намерений, растолковать, что он попросту не мог поступить по-другому.
      К тому времени, когда он достиг квартала, улицы опустели, на Алминтру опустился туман, который отделил ветхие домишки от моря, от неба и от остального мира, превратив фонари в пушистые белые цветки. Рокот прибоя наводил на мысль о шлепках, раздаваемых некоей могучей дланью, сырость заставила Коррогли поднять воротник и прибавить шаг. Он заметил свое отражение в окне какой-то лавки - бледный, явно чем-то встревоженный человек, одна рука прижата к горлу, лоб изборожден морщинами. Подручный Гриауля, подумал он, вершитель правосудия, исполнитель воли дракона. Коррогли зашагал еще быстрее, торопясь забыть о своем беспокойстве в объятиях Мириэль. Вдруг ему показалось, что он различает впереди, в клочьях тумана, неподвижную фигуру, в самой неподвижности которой было что-то зловещее. Он обругал себя глупцом, но чем ближе подходил к фигуре, облаченной в плащ с капюшоном, тем сильнее нервничал. Внезапно Коррогли замер: ему вдруг вспомнились девять фигур в подобных плащах из рассказа Лемоса. Он снова велел себе не глупить, однако не мог отделаться от ощущения, что человек, до которого оставалось всего лишь футов сорок или пятьдесят, поджидает именно его. Ухватив поудобнее папку с бумагами, он сделал пару осторожных шагов. Фигура не пошевелилась. Коррогли решил, что далее испытывать судьбу совершенно ни к чему, и попятился к началу переулка, потом повернулся и кинулся прочь. Остановившись у самой кромки воды, он спрятался за грудой гнилых досок и принялся всматриваться в сумерки. Мгновение спустя в поле его зрения появилась та же самая фигура. Коррогли прошиб ледяной пот, ноги задрожали и подогнулись. Он стиснул зубы - и бросился бежать, поскользнулся на мокром песке, споткнулся о перевернутую лодку и едва не упал; он мчался сквозь непроглядный мрак, напоминавший ему о той маслянистой тьме, которая уставилась на него из окна лавки. Туман неожиданно рассеялся, и в тусклом свете, что лился из окон расположенных неподалеку домов, стали видны кучи рыбьих костей и плавника, а прерывистый рокот прибоя мнился почему-то тем звуком, какой могли бы издавать при сокращении огромные легкие.
      Коррогли бежал без передышки, изредка оглядываясь назад и вздрагивая, услышав какой-нибудь шум, и наконец влетел в то, что почудилось ему громадной паутиной, запутался в ней и рухнул ничком. Его охватил ужас. Испустив сдавленный крик, Коррогли принялся разрывать паутину и, лишь когда высвободился, сообразил, что угодил в рыбацкую сеть, развешенную на берегу для просушки. Впереди, между домами, призрачно светилась улица, и он побежал туда, а очутившись на ней, понял, что находится совсем рядом с лавкой Лемоса. Добравшись до места, Коррогли привалился к двери, схватился за ручку, чтобы не упасть, и попытался восстановить дыхание. И тут его руку пронзила такая острая боль, что он закричал. Вглядевшись, он рассмотрел, что из ладони торчит длинный кинжал, рукоять которого, в форме свернувшегося кольцами дракона, все еще подрагивает. Кровь из раны стекала на запястье и капала с локтя. Постанывая, Коррогли выдернул кинжал; накатившая боль чуть было не лишила его сознания, однако он устоял на ногах. Когда боль немного утихла, адвокат огляделся по сторонам, но никого не увидел. Он постучал в дверь и окликнул Мириэль по имени. Ответом была тишина. Он постучал снова, гадая, что могло задержать девушку. Наконец за дверью послышались шаги, затем голос Мириэль спросил:
      - Кто там?
      - Я, - проговорил Коррогли, не сводя взгляда со своей руки. Вид крови вызвал у него головокружение и тошноту. Рана горела, и он стиснул запястье, чтобы хоть немного заглушить боль.
      - Убирайся!
      - Помоги мне, - взмолился он. - Прошу тебя, пожалуйста!
      Дверь распахнулась. Ослабевший, он поднял голову и протянул Мириэль раненую руку, словно желая, чтобы девушка объяснила ему, что это значит. Ее лицо исказилось, губы шевельнулись, однако не издали ни звука. Потом на него нашло какое-то помутнение, а когда Коррогли очнулся, то понял, что лежит на песке у порога и глядит на ногу Мириэль. Никогда раньше ему не доводилось видеть ноги под таким необычным углом, и он с жадностью уставился на них. Но вот нога исчезла, осталась лишь голая коленка, молочно-белая, того же оттенка, что и Отец камней. И на этом белом фоне он увидел вдруг всех свидетелей, все вещественные доказательства и тома дела. Они промелькнули перед ним, подобно сценам, которые вроде бы проносятся перед взором умирающего, как будто дело Лемоса было для Коррогли важнее прочих событий его жизни. На грани беспамятства ему померещилось, что через долю секунды он постигнет нечто весьма существенное.
      Ввиду ранения Коррогли получил выходной для поправки здоровья, а так как на последующие два дня приходился религиозный праздник, то в его распоряжении оказалось без малого семьдесят два часа. За это время ему надлежало придумать, как избавить Лемоса от наказания. Он сейчас ни в чем не был уверен: ни в том, как именно следует продолжать защиту, ни в том, хочется ли ему вообще продолжать. Предыдущей ночью пострадал не только он один: Кирин, пожилая дама, с которой он беседовал еще до начала суда, куда-то пропала, а на пороге ее дома нашли окровавленный кинжал, как две капли воды похожий на тот, что пронзил руку Коррогли. По всей видимости, драконопоклонники стремились добиться осуждения Лемоса, принуждая к молчанию тех, кто мог бы помочь резчику.
      Первый день отдыха Коррогли посвятил тому, что заново просмотрел все материалы дела и сильно расстроился, ибо выяснил, что пренебрег множеством возможностей для расследования. Страсть к Мириэль и сама необычность дела настолько увлекли его, что он, так сказать, погнушался проделать обычную рутинную работу. К примеру, он не предпринял никаких шагов для того, чтобы узнать прошлое Лемоса, а ведь ему стоило установить, какой из Лемоса был супруг и почему утопилась его жена, расспросить резчика о детстве Мириэль, о ее друзьях... Да, он упустил столько, что лишь на перечисление упущенного уйдет не один день. Он намеревался повторно побеседовать с Кирин, поскольку был убежден, что она кое-что от него утаила, но его увлечение Мириэль привело к тому, что он забыл о своем намерении, а теперь Кирин исчезла, прихватив с собой все секреты. Ночь и день спустя он сообразил, что времени у него остается всего ничего, что на поверку выходит - он отнесся к процессу с известной прохладцей и что, если, конечно, не произойдет чуда, его подзащитный обречен. Разумеется, он может подать кассацию и выиграть месяц-другой, в течение которого расследует все, что столь неосмотрительно упустил, однако прецедент, отнюдь не тот, к которому он стремился, уже будет создан, а чтобы отменить решение уважаемого судьи, понадобятся неопровержимые доказательства невиновности Лемоса, каковых, учитывая природу дела, добыть практически невозможно. Осознав это, Коррогли закрыл записную книжку, отодвинул в сторону бумаги и уставился в окно на Эйлерз-Пойнт и на обагренное лучами закатного солнца море. Если высунуться из окна, подумалось ему, он увидит черные крыши храмовых построек, что прятались за пальмами на берегу, в нескольких сотнях ярдов за мысом; однако он не желал делать того, что лишний раз напомнило бы ему о неудаче. Лемос, быть может, и впрямь виновен, но факт остается фактом: он заслуживал лучшей защиты, нежели та, которую обеспечил ему Коррогли. Пускай он злодей, но злодей мелкий, особенно по сравнению с Мардо Земейлем.
      Ночь выдалась более-менее ясной, обычный на побережье в это время года туман миновал Порт-Шантей. Среди облаков, гонимых по небу ветром, посверкивали звезды, огоньки в окнах домов Эйлерз-Пойнта как бы разгоняли темноту. За мысом на берег обрушивались белопенные валы; потом, когда начнется отлив, они изберут мишенью своих атак оконечность мыса. Коррогли наблюдал за их накатом и размышлял о том, что в движении волн есть нечто поучительное, но что именно, понять было нельзя. Он забеспокоился, подумав, с тоской и раздражением о Мириэль. Наконец он решил пройтись до "Слепой дамы" и что-нибудь выпить, но тут в дверь постучали и послышался женский голос. Коррогли вообразил, что Мириэль сама пришла к нему, слетел по лестнице и распахнул дверь. Однако женщина, что стояла на пороге, была гораздо старше дочери резчика, а темный платок, кофта и юбка свободного покроя не могли скрыть того, что стану ее далеко до девической стройности. Коррогли попятился, ибо при виде платка вспомнил о нападавшей на него фигуре в плаще с капюшоном.
      - Я вам кое-что принесла, - сказала женщина с сильным северным акцентом и протянула ему конверт. - От Кирин.
      Лишь теперь он узнал в незнакомке служанку Кирин, ту самую, что проводила его в дом несколько недель назад: полногрудая, плотная, с лицом, лишенным всякого выражения и походившим скорее на маску.
      - Кирин сказала, чтобы я отдала это вам, если с нею что-нибудь случится.
      Коррогли распечатал конверт и вытащил два затейливых ключа и записку без подписи, которая гласила:
      "Мистер Коррогли! Если вы читаете эти строки, значит, меня уже нет в живых. Пожалуй, вам не известно, чья рука меня умертвила, но в таком случае вы не столь догадливы, как мне казалось. Ключи отпирают наружные ворота храма и дверь личных покоев Мардо в главном здании. Если вы хотите узнать суть "великого дела", отправляйтесь вместе с Дженис в храм сразу после того, как прочитаете мое письмо. Она вам поможет. Не задерживайтесь, ибо вполне возможно, что другие знают не меньше моего. Не обращайтесь в полицию, ибо среди полицейских есть драконопоклонники. Те, кто принадлежит к культу, боятся храма из-за того, что в нем произошло, и большинство их обходит его стороной. Но не исключено, что фанатики ринутся оберегать тайны Мардо. Будьте настойчивы в своих поисках, и вы найдете то, что вам нужно. Может статься, вам удастся спасти вашего клиента. Не торопитесь, но и не медлите".
      Коррогли сложил листок и поглядел на Дженис, а та в ответ уставилась на него. Интересно, какая из нее помощница?
      - Оружие у вас есть? - спросила она.
      Коррогли показал ей свою забинтованную руку.
      - Когда мы придем к храму, - объявила женщина, - я пойду первой, а вы смотрите не отставайте.
      Он собрался было спросить, с какой это стати, но тут Дженис извлекла из-за пазухи длинный нож, и вопрос Коррогли остался незаданным. В самом деле, их ведь может ожидать ловушка.
      - Почему вы помогаете мне? - поинтересовался он.
      - Кирин меня просила. - На лице Дженис отразилось недоумение.
      - И вы рискуете своей жизнью только по ее просьбе?
      - Я не люблю драконов, - произнесла она после долгого молчания, потом задрала кофту и повернулась к Коррогли спиной. Между лопатками у нее красовалось клеймо, изображавшее свернувшегося кольцами дракона, кожа вокруг клейма была грязно-белой и сморщенной.
      - Дело рук Земейля?
      - Да. Он надругался надо мной.
      Коррогли не знал, верить ей или нет. А вдруг у наиболее фанатичных драконопоклонников была такая мода - клеймить себя?
      - Вы идете? - спросила Дженис и добавила, видя, что он колеблется: - Вы боитесь меня, да?
      - Остерегаюсь.
      - Мне все равно, пойдете вы со мной или нет, но решайте скорее. Если мы отправимся в храм, нам надо воспользоваться темнотой. - Она огляделась, затем подошла к столу, на котором в окружении стаканов стоял графин с бренди, налила в один из них и сунула стакан Коррогли. - Для храбрости.
      Пристыженный, он выпил бренди одним глотком, налил себе еще и, потягивая напиток, принялся обдумывать положение. Из уклончивых ответов Дженис он выяснил, что Кирин была храброй женщиной, которая отважилась противостоять Земейлю, и вновь устыдился собственной трусости. Какой же он адвокат, если отказывается заботиться о благе своего подзащитного. Быть может, причина заключалась в бренди или в том презрении, которое он испытал по отношению к себе, но, так или иначе, Коррогли внезапно ощутил прилив мужества. Он сообразил, что, если ничего больше не предпримет для спасения Лемоса, ему придется менять профессию.
      - Ладно, - сказал он, снимая с вешалки плащ. - Я готов.
      Он ожидал, что Дженис одобрит его поступок, но та лишь буркнула:
      - Будем надеяться, что вы раздумывали не слишком долго и мы не опоздаем.
      Дорога к храму была вымощена громадными серыми плитами; на протяжении нескольких миль она тянулась вдоль берега, а потом поворачивала в глубь суши, в направлении долины Карбонейлс, где господствовал Гриауль. По слухам, место для храма выбирали с таким расчетом, чтобы он находился на воображаемой линии взгляда дракона. У храма дорога значительно расширялась, как будто ее строители предвидели, что путникам вовсе не захочется приближаться к мрачным стенам. Коррогли отнюдь не был исключением. Стоя перед воротами и разглядывая огромный замок в виде дракона, высокие черные стены, увитые виноградными лозами, на которых покачивались похожие на орхидеи пышные цветки оттенка сырого мяса и островерхие крыши, что маячили во мраке колдовскими подобиями гор, он чувствовал себя не представителем правосудия, а ничтожным, до смерти перепуганным насекомым. Даже светлая ночь не смягчала того отталкивающего впечатления, какое производил храм; плеск волн заставлял Коррогли ежеминутно вздрагивать от страха. Будь он один, он бежал бы без оглядки, но взгляд Дженис удерживал его от бегства, напоминая ему об отчаянии, что словно навеки застыло в глазах Лемоса. Он уверял себя, что ее храбрость проистекает из невежества, но никак не мог отделаться от чувства стыда.
      Дрожащей рукой он отпер замок, и ворота распахнулись с такой легкостью, что Коррогли показалось, будто храм - или дух, который им правит, давным-давно поджидал его. Следом за Дженис, которая шагала с зажатым в кулаке ножом, он двинулся по тропинке, что вилась среди кустов, усыпанных спелыми ягодами, и низкорослых разлапистых деревьев, черная листва которых слегка отливала зеленым и была столь плотной, что Коррогли различал впереди только крыши зданий. Ветер сюда не проникал, и было так тихо, что всякий шорох отдавался в ушах громом. Адвокату казалось, что он слышит стук своего сердца. Лунный свет ложился на листву, заставляя ее блестеть, и отбрасывал на плиты причудливые тени. Коррогли чувствовал, что задыхается, что легкие его не воспринимают здешний воздух; он знал, что это ощущение возникает из-за терзающего его страха, но был бессилен справиться с ним. Он старался смотреть только вперед на широкую спину Дженис и силился собраться с мыслями, но чем ближе они подходили к покоям Земейля, тем явственнее он ощущал, что за ним кто-то наблюдает - кто-то огромный и неизмеримо могущественный. Ему вспомнилось, как Кирин и Мириэль описывали Гриауля; мысль о том, что на него взирает дракон, повергла Коррогли в панику. Он сжал кулаки, стиснул зубы. Горло свело судорогой, тени между растениями словно обрели материальность, и он вообразил себе, что на них с Дженис вот-вот накинутся ужасные твари, отвратительные порождения тьмы.
      Когда они очутились внутри здания, в коридоре, освещенном диковинным, выложенным замысловатыми узорами, похожими на жилы горных пород, фосфоресцирующим мхом, что покрывал стены из тикового дерева, страх Коррогли усилился. Он был уверен, что чувствует влияние Гриауля, ибо с каждым шагом образ дракона в его сознании становился все отчетливее. Над храмом как будто витала аура безвременья - точнее, невольно складывалось впечатление, что время как таковое менее значительно, нежели дракон, что оно подчинено Гриаулю и он способен им управлять. А эти стены с их узорами, - Коррогли казалось, что завитки мха изображают мысли Гриауля, что он оказался вдруг в теле дракона и бредет сейчас по какому-нибудь внутреннему ходу. Поразмыслив, он сообразил, что так оно в каком-то смысле и есть, поскольку храм уже неотделим от дракона, ибо существует бок о бок с ним многие десятилетия и сделался как бы аналогом его тела, то бишь местом, где воля Гриауля проявляется во всем своем величии. Кое-как справившись с приступом клаустрофобии, Коррогли закусил губу, чтобы подавить рвущийся из горла крик. Сущий бред, твердил он себе, бред да и только, нужно же уметь обуздывать воображение! Однако ему по-прежнему чудилось, что он погребен под тоннами холодной плоти.
      Дженис остановилась и указала на дверь, ведущую в личные покои Земейля. Вставляя ключ в замочную скважину, Коррогли испытал громадное облегчение: ему не терпелось поскорее уйти из коридора, и он надеялся, что в покоях жреца будет менее жутко. Однако комната, которая открылась его взгляду, залитая светом, исходившим от наполненных мхом шаров, лишь подстегнула воображение. За небольшой передней располагалась спальня, обставленная весьма своеобразно, стены были оклеены дорогими обоями багровых тонов. Комнату опоясывало резное изображение дракона: хвост, раздувшееся тело и лапы - все из бронзы, каждая чешуйка выполнена с величайшим тщанием. Из дальней стены футов на девять выдавалась голова с разинутой пастью, среди клыков которой стояла застеленная красным покрывалом и потому похожая на язык животного кровать. Из-под кровати торчали когти, глаза дракона были наполовину прикрыты веками, а над головой, подвешенная к потолку, висела полированная чешуйка Гриауля - футов четырех шириной и пяти высотой. Она была чуть наклонена с тем, чтобы, догадался Коррогли, любой, кто войдет в помещение, увидел в ней свое собственное темное отражение. Адвокат замер, убежденный, что Гриауль созерцает его. Он мог бы простоять так неизвестно сколько, если бы не Дженис, которая сказала:
      - Торопитесь! В таких местах лучше не задерживаться.
      Мебели в комнате было мало: бюро, не слишком внушительных размеров, сундук и два стула. Коррогли пошарил в бюро и в сундуке, но обнаружил лишь церемониальные одеяния и белье. Повернувшись к Дженис, он спросил:
      - Что мне искать?
      - Наверное, бумаги, - ответила она. - Кирин упоминала, что Мардо ведет записи. Но точно я не знаю.
      Коррогли принялся ощупывать стены в поисках панели с каким-нибудь секретом, а Дженис встала на страже у двери. Где же Земейль мог хранить свои ценности? И тут его словно осенило. Ну конечно, где же еще! Он взглянул на кровать в пасти дракона. Мысль о том, что здесь когда-то лежала Мириэль, на мгновение остановила его, к тому же ему вовсе не улыбалось рыскать в темном углу за постелью, но выбора, похоже, у него не было. Он залез на кровать, собрался с духом, раскидал подушки и пополз в темноту. Протяженность алькова составляла около шести футов, его стены были гладкими и как будто каменными. Коррогли провел по ним ладонями, рассчитывая обнаружить трещину или выпуклость. Наконец его пальцы скользнули в углубление - нет, не одно, а целых пять. Он надавил на них, но ничего не произошло; тогда он постучал по камню, и звук получился таким, словно за стеной находилось пустое пространство.
      - Нашли? - спросила Дженис.
      - Тут что-то есть, но я не могу до него добраться.
      Недолго думая, Дженис скользнула в пасть и легла рядом с Коррогли; от нее исходил сладковатый, смутно знакомый аромат. Адвокат показал на углубления, и она принялась нажимать на них.
      - Быть может, существует определенный порядок, - подсказал он. - Может, их нужно нажимать поочередно, в какой-то последовательности.
      - Чувствуете? - воскликнула Дженис. - Дрожь... Ну-ка, навалитесь вот здесь!
      Коррогли уперся плечом в стену. Камень шелохнулся, подался внутрь, и адвокат полетел в распахнувшийся зев. Придя в себя от неожиданности, он сел и осмотрелся - круглая каморка, стены которой, с прожилками, как в мраморе, испускали багровое свечение. У дальней стены стояла на полу черная лакированная шкатулка. Коррогли потянулся к ней, но тут прожилки в камне начали извиваться и утолщаться прямо на глазах, превращаясь в ядовитых змей с раздутыми капюшонами, а на стене появился образ Мардо Земейля, облаченного в черную с серебром мантию. С его пальцев срывались ослепительные молнии. Коррогли закричал и заколотил по стене кулаком; обернувшись, он увидел, что змеи переплетаются друг с другом, а некоторые из них потихоньку движутся к нему. Земейль напевно произносил слова какого-то гортанного наречия, взгляд его был исполнен демонической силы, а молнии с пальцев жреца соединялись в огненные шары, которые сыпали искрами и носились по каморке во всех направлениях. Коррогли в исступлении замолотил по стене кулаками: он задыхался от страха и ждал, что его вот-вот либо ужалит змея, либо обожжет молния. Что-то укололо его в лодыжку. Он оглянулся: одна из кобр вонзила свои зубы в его плоть. Коррогли подтянул ногу, стряхнул змею, однако другая ужалила его в бедро, а следом за ней - и третья. Боль была почти невыносимой. Он ощущал, как яд разливается по телу. С полдюжины змей прильнуло к его ногам, из многочисленных ран хлестала кровь. Коррогли задрожал; его сердце, наполняясь отравой, увеличивалось в размерах, он воспринимал его теперь так, словно ему в грудь вложили нечто большое и колючее. Огненный шар прикоснулся к руке адвоката и будто прилип к ней. Голос Земейля казался ему гласом судьбы, столь же бессмысленным и раскатистым, как звук гонга. Стена внезапно отъехала, и Коррогли выполз из каморки, упал, встал на четвереньки и неуклюже прыгнул на кровать, где его подхватила Дженис.
      - Успокойтесь, - сказала она, - успокойтесь. Это всего лишь наваждение.
      - Наваждение?! - Коррогли, сердце которого все еще бешено колотилось, обернулся. Каморка была пуста. Только сейчас он осознал, что боль утихла, а раны и кровь исчезли. Дженис подобрала шкатулку, поднесла к уху и встряхнула.
      - Там вроде что-то твердое. Не бумаги.
      - Больше тут ничего нет, - буркнул Коррогли, забирая у женщины шкатулку. - Пошли отсюда!
      Он слез с кровати и направился было к двери, но потом оглянулся на Дженис. Та не спеша последовала его примеру. Коррогли хотел поторопить ее, но его внимание привлекло некое движение над головой дракона. В полированной чешуйке он различил отражение - свое и еще чье-то. Из глубины чешуйки медленно проступала фигура мужчины, лежащего на спине и облаченного в мантию чародея. Сперва Коррогли решил, что видит Земейля, ибо мужчина, крючконосый и смуглый, сильно напоминал наружностью совратителя Мириэль. Однако затем он заметил, что человек в зеркале стар, стар до дряхлости, а в его глазницах сверкают нити зелено-голубых огоньков. Секунду спустя видение растаяло, но оно было настолько правдоподобным, что Коррогли попросту не смел отвести взгляд от чешуйки, уверенный, что наблюдал лишь часть сообщения. Дженис потянула его за рукав, и он вспомнил, где находится и что им угрожает. Вдвоем они вышли в коридор и зашагали на цыпочках к двери. На улице задувал ветер, раскачивая кустарники и ветки деревьев. После тишины, что царила в здании, вой ветра и рокот прибоя оглушили Коррогли, и он позволил Дженис, на которую, похоже, ничто не действовало, вести себя к воротам. Они проделали примерно половину пути, когда Дженис внезапно остановилась и наклонила голову.
      - Кто-то идет, - сказала она.
      - Я ничего не слышу, - отозвался Коррогли. Но она потащила его обратно, туда, откуда они пришли, и он не стал сопротивляться.
      - У храма есть задние ворота, - проговорила она. - От них рукой подать до моря. Если мы разойдемся, двигайтесь вдоль берега на запад и прячьтесь в дюнах.
      Коррогли поспешил за ней, крепко прижимая к груди драгоценную шкатулку. Достигнув поворота, он обернулся посмотреть, не видно ли врагов, и готов был поклясться, что различил темные фигуры в капюшонах. Чтобы достичь задних ворот, им потребовалось меньше минуты, еще несколько секунд ушло у Дженис на то, чтобы справиться с засовом, и вот под их ногами заскрипел песок, и они двинулись прочь от Эйлерз-Пойнта. Посеребренных лунным светом волн можно было не опасаться, поскольку продолжался отлив. Коррогли радовался тому, что храм остался позади; он был скорее сбит с толку, чем напуган, и подумал, что Дженис скорее всего послышалось, будто кто-то их преследует, и никаких фигур в плащах с капюшонами на самом деле не было. Он бежал легко и свободно, ощущая, как сила, которой каким-то образом лишил его храм, снова вливается в тело. Скоро он начал обгонять Дженис. Когда он остановился, чтобы подождать ее, она махнула рукой: дескать, не жди; разглядев выражение ее лица, Коррогли охотно подчинился. Взобравшись на склон холма, который с другой стороны полого спускался к морю, он услышал за спиной сдавленный крик и обернулся: Дженис застыла на краю утеса, ухватившись рукой за торчавшую из груди рукоять кинжала. Ветер сорвал с нее платок, растрепал волосы; она пошатнулась и упала с обрыва.
      Все произошло так неожиданно, что Коррогли с трудом верил собственным глазам, однако мгновение спустя ветер донес до него чей-то крик, и он опрометью кинулся бежать по тропинке. Уже почти внизу он споткнулся и проделал остаток пути кувырком. У подножия холма Коррогли вспомнил, что советовала ему Дженис, стиснул обеими руками выроненную было шкатулку и устремился к дюнам, которые возвышались соляными глыбами над узкой полоской горчичного цвета песка. К тому времени, когда он добрался до них, сердце у него стучало так, будто норовило выпрыгнуть из груди. Немного передохнув, он осмотрелся, задержав взгляд на темных распадках между выбеленными луной холмами за спиной, и побежал дальше. Ноги у него заплетались, он спотыкался о корни деревьев, падал, вставал и снова падал, и наконец, утомленный до изнеможения, он забрался в какую-то лощину, зарылся в песок и набросал сверху палой листвы. Некоторое время слышался только вой ветра да неумолчный рокот прибоя. Луну мало-помалу заволакивали облака, края которых серебрились в ее свете. Коррогли мысленно молил их затянуть небо и укрыть землю темнотой. Минут через десять раздался крик, мгновение спустя ему ответил другой. Слов Коррогли не разобрал, но ему показалось, что возгласы выражают удивление и раздражение. Он закопался с головой в листву и пообещал Господу исправиться во всем, даже в мелочах, лишь бы пережить эту ночь.
      Постепенно крики утихли, но Коррогли не отваживался выбраться из своего убежища. Он лежал и глядел на облака: ветер ослабел, и теперь они не мчались по небосводу, а проплывали мимо луны этакими огромными голубыми галеонами, или континентами, или вообще чем угодно. Например, драконами, громадными тушами, вернее, одной колоссальной облачной тушей с одним-единственным серебряным зрачком; да, дракон разлегся на все небо, его чешуйки сверкают точно звезды, и он высматривает Эдама Коррогли, наблюдает за ним, следит за своей перепуганной жертвой. На глазах Коррогли небесный дракон взмыл в вышину, перевернулся в воздухе, распался на кусочки, которые образовали узор, поглотивший адвоката, заперевший его в себе, как беса в пентаграмме, и погрузивший в тяжелый сон.
      На рассвете пошел дождь, который, впрочем, быстро прекратился.