На Мириэль допрос свидетелей обвинения закончился, и судья Ваймер объявил перерыв до завтра. Лемос просидел все заседание этаким серым истуканом, безразличным к тому, что творится вокруг, и Коррогли, как ни старался, не сумел его расшевелить. С коротко стриженными волосами, исхудавшим, бледным лицом и торчащими ушами - резчик выглядел так, словно он продолжительный срок подвергался самому бесчеловечному обращению.
      - Все хорошо, - сказал ему Коррогли, когда они остались вдвоем. - До сегодняшнего дня я не был уверен в присяжных. Мне не давала покоя мысль, что у нас маловато фактов, подробностей. Но, как выяснилось, подробности нам и не нужны. Присяжные склоняются к тому, чтобы поверить вам.
      Лемос буркнул что-то неразборчивое и провел указательным пальцем по трещине в столешнице.
      - Однако мы бы добились большего, если б смогли только объяснить, почему Гриауль возжелал смерти Земейлю, - продолжал Коррогли.
      - Мириэль, - произнес Лемос. - Она сегодня была не такой чужой, как обычно. Может, вы еще разок попросите ее прийти ко мне?
      - Хорошо, я попрошу ее вечером.
      - Вечером? - переспросил Лемос, искоса глянув на адвоката.
      - Да, - ответил Коррогли и торопливо прибавил: - Я схожу к ней, потому что мне хочется, чтобы она навестила вас. Я готов пойти на что угодно, только бы вы очнулись. Поймите, ведь ставка - ваша жизнь!
      - Знаю.
      - Что-то не похоже. Я попрошу Мириэль навестить вас, но мой вам совет забудьте о ней, не навсегда, конечно, а лишь на какое-то время, и сосредоточьтесь на процессе. А когда вас освободят, можно будет подумать и о родственных отношениях.
      - Ладно, - пробормотал Лемос, глядя в окно на багровый диск заходящего солнца.
      Окончательно сбитый с толку, Коррогли принялся собирать свои бумаги.
      - Я знаю, - проговорил Лемос.
      - Что? - не понял Коррогли.
      - Я знаю про вас с Мириэль. Мне всегда было известно, с кем она спит. У нее сразу меняется взгляд.
      - Неужели вам самому не смешно? Я...
      - Я знаю! - повторил Лемос неожиданно окрепшим голосом. - Не надо считать меня глупцом!
      Ошеломленному Коррогли подумалось, что намеки Мириэль на отнюдь не родительскую любовь к ней отца, пожалуй, имеют под собой реальную почву.
      - Даже если бы я...
      - Я запрещаю вам видеться с ней так! - Лемос ухватился за край стола. Запрещаю!
      - Мы вернемся к этому разговору, когда вы успокоитесь.
      - Нет! Едва она созрела, мужчины вроде вас начали пользоваться ее телом. Но теперь...
      - Молчать! - крикнул Коррогли и стукнул по столу кулаком. - Вам что, не терпится умереть? Вы будто нарочно мешаете мне вести дело. Обещаю вам: если вы не прекратите свои выходки, я брошу стараться. Чего ради? Вам словно все равно, жить или не жить, хотя, быть может, вы просто-напросто притворяетесь. В таком случае смотрите, как бы притворство не довело вас до беды.
      Лемос откинулся назад. Вид у него был как у побитой собаки, и Коррогли почувствовал, что наконец-то сорвал с него маску. Резчик боялся смерти, его безучастность была мнимой, а история, за которую он столь упорно цеплялся, - сплошной выдумкой. Из чего, кстати, следовало, что Коррогли сделался невольным соучастником преступления. Разумеется, он может отказаться от защиты, сославшись на то, что получил некие новые сведения, однако, учитывая неприкрытую враждебность судьи Ваймера, ему вряд ли удастся избежать расследования. Впрочем, вполне возможно, что он ошибается - все настолько перепуталось, что ни в чем нельзя быть уверенным. Как тут решить, где правда, а где ложь, когда свидетельства откровенно противоречат одно другому? Извращенное влечение Лемоса к дочери, если оно и впрямь существует, действительно могло вырвать резчика из оцепенения, в котором тот пребывал.
      Сдав Лемоса надзирателю, Коррогли вышел из тюрьмы и, не глядя по сторонам, медленным шагом направился сквозь сумерки в сторону квартала Алминтра. Он испытывал смятение, в основном из-за того, что обстоятельства чуть было не вынудили его возненавидеть подзащитного. Случись такое, это означали бы крушение последних идеалов, бессовестное нарушение им, Эдамом Коррогли, неписаного договора с правосудием. Что же подтолкнуло его? Может, это влияние Мириэль? Нет, он не вправе ее винить, вся ответственность лежит исключительно на нем. Единственный выход - защитить резчика так, чтобы он потом ни в чем не мог попрекнуть его как адвоката, а виноват Лемос или нет - уже не важно. Еще ему придется расстаться с Мириэль, поскольку он не должен сознательно обманывать Лемоса. Что ж, хотя он чувствует себя с ней легко и свободно, нужно проявить решительность, иначе он утратит оставшиеся крохи совести.
      Однако к тому времени, когда Коррогли добрался до лавки Лемоса, решимости у него поубавилось. Мириэль была само очарование, приняла его даже теплее, чем накануне, так что про свое намерение он вспомнил очень и очень нескоро, да и то мельком. Мириэль лежала на боку, закинув одну ногу ему на бедро, ее маленькие груди в тусклом сиянии уличных фонарей светились молочно-белым светом Отца камней, под кожей проступали бледно-голубые вены. Целуя их, Коррогли мало-помалу достиг ямочки между ключицами. Дыхание Мириэль участилось, он обхватил ладонями ее ягодицы и прижал девушку к себе, движения его были равномерными и настойчивыми. Ее ногти вонзились ему в спину, она задвигалась быстрее, а затем хрипло вскрикнула.
      - Боже мой! - прошептала она. - Как хорошо!
      И Коррогли, не соображая, что делает, признался ей в любви.
      - Не шути так. - Лицо ее омрачила тень.
      - Я не шучу.
      - Тогда не произнести таких слов.
      - Но я не лгу и не хочу таиться от тебя.
      - Ты не знаешь меня, не знаешь, чем я занималась.
      - С Земейлем?
      - Мардо заставлял меня отдаваться тем, кто был ему нужен. А еще я... Она зажмурилась. - Я стояла рядом с Мардо, когда он... - Она уткнулась ему в плечо. - У меня язык не поворачивается рассказать тебе об этом.
      - Не важно.
      - Нет, важно, - возразила она. - Пройдя через то, через что прошла я, невозможно не измениться. Ты думаешь, что любишь меня...
      - А ты?
      - Не жди, что я отвечу тебе взаимностью.
      - Я не жду ничего, кроме правды.
      - О! - Она засмеялась. - Неужели? Если бы правда была мне известна, все стало бы по-другому.
      - Не понимаю.
      - Тогда слушай. - Она взяла его лицо в свои ладони. - Не принуждай меня к откровенности. Нам хорошо вдвоем, и порой меня тянет открыться тебе, но я не готова. Быть может, когда-нибудь я наберусь смелости, но не сейчас. Такой вот у меня характер. Жизнь научила меня опасаться счастья.
      - Подобный ответ меня вполне устраивает.
      - Да? Ну и чудесно.
      Он поцеловал ее в губы, коснулся груди и ощутил, как отвердели под его пальцами соски.
      - Окажи мне, пожалуйста, одну услугу. Повидайся со своим отцом.
      - Не могу, - проговорила она и отвернулась.
      - Потому что он... надругался над тобой?
      - С чего ты взял?
      - Мне так показалось.
      - Надругался... - повторила она, словно пробуя слово на вкус. - Я не желаю говорить об этом, у меня нет сил. Я просто не сумею передать тебе, что произошло.
      - Так что? - спросил он. - Ты придешь к нему?
      - Он все равно останется таким, как есть, а ты ведь хочешь расшевелить его, верно?
      - В общем, да.
      - Поверь мне, от этой встречи он только расстроится.
      - Жаль, - сказал Коррогли. - Я надеялся, ты сможешь сломать его равнодушие.
      - Ты по-прежнему считаешь его невиновным?
      - Пожалуй. А ты?
      Она раскрыла было рот, но потом плотно сжала губы и надолго замолчала. В конце концов девушка произнесла:
      - Я уверена, что он ни в чем не виноват.
      Коррогли попытался еще о чем-то спросить, но Мириэль приложила свой пальчик к его губам:
      - Давай закончим, ладно?
      Он лежал на спине, разглядывал замысловатые тени на белом потолке и размышлял о Лемосе. Коррогли чувствовал, что запутался и не в состоянии принять что-либо на веру. История о том, как резчик злоупотребил своей отцовской властью, представлялась ему одновременно очевидной и немыслимой. Он не сомневался в том, что Мириэль убеждена в похотливости своего родителя, но, даже будучи влюбленным, Коррогли никак не мог решить, можно ли считать рассудок Мириэль полностью здоровым, а потому не знал, насколько можно доверять ее словам. Да и не только словам, но и ее обильным ласкам. Ему хотелось бы считать, что Мириэль искренна с ним, однако всякий раз при встрече у него возникало подозрение, что он нужен ей как подручное средство. Только вот для чего?
      - Тебя что-то тревожит? - спросила она. - Не надо. Все будет в порядке.
      - Между нами?
      - Тебя беспокоит именно это?
      - Среди прочего.
      - Я не стану сулить тебе вечного блаженства, но попробую приноровиться к тебе.
      Коррогли собрался было спросить, почему "попробую" и что ее к тому вынуждает, но вовремя вспомнил, что она не терпит, когда на нее оказывают давление.
      - Хватит беспокоиться, - повторила она.
      - Не получается.
      - Получится. - Ее рука скользнула по его груди вниз, к животу. Обязательно получится.
      На следующее утро, несмотря на возражения Коррогли, суд продолжил заслушивать свидетелей обвинения. Мервейл пригласил на свидетельское место Мириэль Лемос и предъявил присяжным документы, подписанные Мардо Земейлем и Мириэль. Это было завещание, по которому в случае смерти жреца Мириэль отходил храм с землей и всеми постройками. Помимо самих документов, которые Мервейл добыл в городском архиве, он позаботился и о доказательствах их подлинности.
      - Как по-вашему, во сколько оценивается упомянутая в завещании собственность? - справился Мервейл у одетой в голубое бархатное платье со стоячим воротником Мириэль.
      - Не имею ни малейшего представления.
      - Можно ли сказать, что ее стоимость исчисляется весьма крупной суммой?
      - Свидетельница уже ответила на вопрос, - вмешался Коррогли.
      - Совершенно верно, - подтвердил судья Ваймер и сурово взглянул на Мервейла.
      Тот, пожав плечами, подошел к своему столу, взял отчет налогового инспектора и затем передал присяжным.
      - Знал ли о завещании ваш отец?
      - Да, - пробормотала Мириэль.
      Коррогли посмотрел на Лемоса: резчик, по всей видимости, не слишком прислушивался к разговору.
      - А как он о нем узнал?
      - Я ему рассказала.
      - При каких обстоятельствах?
      - Он пришел в храм. - Мириэль глубоко вдохнула, потом, словно собираясь с мыслями, медленно выдохнула. - Он хотел, чтобы я порвала с культом, говорил, что, когда я надоем Мардо, он выкинет меня и наша семья останется без гроша. Лавку придется продать... Ну и все такое. - Она сделала еще один вдох. - Он... отец разозлил меня. Я рассказала ему о завещании и заявила, что Мардо куда щедрее его, а тогда он пригрозил, что добьется, чтобы меня объявили недееспособной, и пообещал нанять адвоката, который отберет у меня все, что оставил Мардо.
      - Вы не знаете, ходил ли он к адвокату?
      - Да, ходил.
      - Адвоката звали Артис Колари?
      - Да.
      - Мистер Колари, - произнес Мервейл, подобрав со стола новый листок бумаги, - сейчас занят и потому не может присутствовать на суде. Однако вот его заявление. Он пишет, что обвиняемый посетил его за две недели до убийства и пытался заручиться согласием на ведение дела о недееспособности Мириэль Лемос. Обвиняемый ссылался на то, что душевное здоровье его дочери ослаблено в связи со злоупотреблением наркотиками. - Он улыбнулся Коррогли. - Свидетельница - ваша.
      Коррогли потребовал, чтобы ему дали возможность переговорить с подзащитным. Едва они оказались наедине, он спросил:
      - Вы знали о завещании?
      - Знал, - Лемос кивнул. - Но к Колари я пошел по другой причине. Те деньги мне были ни к чему, я не желал ничего из того, что принадлежало Земейлю. Я боялся за Мириэль, хотел увести ее оттуда, а иного способа добиться этого мне в голову как-то не приходило. - С лица резчика начисто исчезло привычное для Коррогли выражение безразличия.
      - Почему вы мне ничего не сказали?
      - Как-то не подумал.
      - Странно, что вы могли забыть такое.
      - Не то чтобы я забыл... - Лемос сел прямо и пригладил ладонью волосы. - Я понимаю, вам со мной тяжко, но... я не могу объяснить, каково было мне. Я не предполагал, что вы мне поверите, и до сих пор не знаю, что вы обо мне думаете. Мне было плохо, очень плохо. Простите за то, что доставил вам столько неприятностей.
      Короткая стрижка, комбинезон, нездоровая бледность - тем не менее Лемоса будто подменили. Коррогли не знал, как ему быть - то ли радоваться, то ли огорчаться. Невероятно, подумал он, более чем невероятно, этому типу невозможно верить и все-таки хочется. Но Мириэль, как она могла скрыть от него подобный факт? И на чем тогда строятся их отношения? Неужели ненависть к отцу пересилила в ней все остальные чувства? Неужели он ошибался в ней?
      - Кажется, дела идут не очень хорошо? - спросил Лемос.
      - Еще не выступили свидетели защиты, - ответил Коррогли, подавляя смешок, - и потом, я не намерен сдаваться только из-за показаний Мириэль.
      - Что вы намерены делать?
      - Исправлять последствия вашего молчания.
      Вернувшись в зал заседаний, Коррогли прошелся возле свидетельского места, оглядел Мириэль, которая, казалось, нервничала - она то и дело принималась теребить платье, - и наконец спросил:
      - За что вы ненавидите своего отца?
      Мириэль изумленно воззрилась на него.
      - Отвечайте, пожалуйста, вопрос простой, - требовательно произнес Коррогли. - Все в этом зале уже поняли: вы хотите, чтобы его признали виновным.
      - Возражаю, - воскликнул Мервейл.
      - Не переходите границу дозволенного, мистер Коррогли, - предупредил судья Ваймер.
      - Так за что вы ненавидите своего отца? - повторил адвокат.
      - За то... - Во взгляде Мириэль читалась мольба. - За то...
      - За то, что он, по-вашему, держал вас в узде?
      - Да.
      - За то, что он старался разлучить вас с вашим возлюбленным?
      - Да.
      - За то, что он вызывает у вас презрение убогостью своей жизни?
      - Да.
      - Позволительно ли мне заключить, что у вас имеются и другие причины для ненависти?
      - Да! Да! Что вы от меня хотите?
      - Я всего лишь доказываю, что вы, мисс Лемос, ненавидите своего отца, ненавидите его достаточно сильно для того, чтобы попытаться превратить это заседание в мелодраму и добиться осуждения обвиняемого. Вы скрыли от суда важный факт с тем, чтобы сообщить о нем в нужный момент. Быть может, вам содействовал в том склонный к драматическим эффектам мистер Мервейл?..
      - Возражаю!
      - Мистер Коррогли!
      - Как бы там ни было, ваши показания лживы...
      - Мистер Коррогли!
      - Вы лгали суду, вы не произнесли ни единого слова правды!
      - Мистер Коррогли, если вы не прекратите...
      - Прошу прощения, ваша честь.
      - Вы идете по тонкому льду, мистер Коррогли. Больше на мою снисходительность не рассчитывайте.
      - Уверяю вас, ваша честь, такого не повторится. - Коррогли приблизился к скамье присяжных и продолжил, задавая вопросы как бы от их имени: - Мисс Лемос, вы знали о завещании, правильно?
      - Да.
      - Вы упоминали о нем в разговоре с обвинителем?
      - Да.
      - Когда именно?
      - Вчера днем.
      - А почему не раньше? Вы должны были отдавать себе отчет, насколько это важно для суда.
      - Ну, оно выскочило у меня из памяти.
      - Ах, вот как? - язвительно проговорил Коррогли. - Выскочило из памяти? - Он повернулся к присяжным и печально покачал головой. Затем продолжил: А больше вы ничего не забыли?
      - Возражаю!
      - Возражение отклоняется. Свидетельница должна ответить.
      - Я... Нет.
      - Надеюсь, что так, для вашей же пользы. Говорил ли вам ваш отец, что хочет объявить вас недееспособной лишь для того, чтобы увести из храма и оторвать от Земейля?
      - О, он уверял меня в этом, но...
      - Отвечайте только "да" или "нет".
      - Да.
      - Вы знали содержание завещания? Я имею в виду в подробностях.
      - Да, разумеется.
      - Тот разговор, когда вы рассказали своему отцу о завещании... Насколько я понимаю, он велся в довольно резких тонах?
      - Да.
      - Значит, посреди бурного разговора, во время выяснения отношений вы сообщили отцу содержание столь серьезного документа? Я полагаю, вы изложили его целиком и полностью?
      - Нет, не целиком.
      - Да? - Коррогли приподнял бровь. - И что же конкретно вы сказали отцу?
      - Я... Я не помню.
      - Давайте разберемся, мисс Лемос. Вы помните, что рассказали ему о завещании, но запамятовали, что именно. Может быть, вы просто заявили, что Мардо сделал вас своей наследницей?
      - Нет, я...
      - Или же вы...
      - Он знал! - воскликнула Мириэль, вскакивая. - Он знал! - Ее взгляд, устремленный на отца, выражал жгучую ненависть. - Он убил Мардо из-за денег! Но он никогда...
      - Сядьте, мисс Лемос! - приказал судья Ваймер. - Немедленно сядьте!
      Когда она подчинилась, он предупредил ее о недопустимости подобного поведения.
      - Итак, - продолжил Коррогли, - посреди спора вы выкрикнули что-то невразумительное...
      - Возражаю!
      - Возражение принимается.
      - Вы выкрикнули что-то насчет завещания, но не можете вспомнить что. Так, мисс Лемос?
      - Вы искажаете смысл моих слов!
      - Напротив, мисс Лемос, я всего лишь повторяю сказанное вами. Получается, что единственными, кто знал о сути завещания, были вы и Мардо Земейль.
      - Нет, не...
      - Это не вопрос, мисс Лемос, вопрос будет позже. Поскольку вы, судя по всему, заинтересованы в осуждении вашего отца и он тем самым лишается возможности возбудить дело о признании вас невменяемой, скажите, не жадность ли побудила вас дать именно такие показания?
      - Мне нужен был только Мардо.
      - Мне кажется, любой из здесь присутствующих подтвердит, что вы называли Мардо Земейля гнусным выродком.
      - Не стоит возражать, мистер Мервейл, - заметил судья Ваймер и обратился к Коррогли: - Я многое вам позволил, но моему терпению приходит конец. Вы поняли?
      - Да, ваша честь. - Коррогли подошел к своему столу, взял бумаги, перелистал и вернулся к Мириэль, на лице которой бала написана ярость. Мисс Лемос, вы верили Мардо Земейлю?
      - Я не знаю, что вы имеете в виду.
      - Я спрашиваю, верили ли вы тому, что он говорил, его призывам и теологическим доктринам? Его делу?
      - Да.
      - И что же это было за "великое дело"?
      - Не знаю. Он не посвящал меня в свою тайну.
      - Тем не менее вы верили ему?
      - Я верила, что Мардо вдохновлен свыше.
      - Вдохновлен свыше... Понятно. Соответственно, вы приняли его правила?
      - Да.
      - Мне кажется, будет полезно ознакомить суд с некоторыми из правил. Как вы считаете?
      - Не знаю.
      - Во всяком случае, небезынтересно. - Коррогли перевернул страницу. Вот, например: "Поступай как вздумается, вот и весь закон". В это вы верили?
      - Я... Да.
      - Гм. А в это? "Если для великого дела понадобится кровь, ее добудут".
      - Я не... Откуда мне знать, что он имел в виду?
      - Неужели? Но вы же приняли его правила. Приняли?
      - Да.
      - А это? "Там, где речь заходит о великом деле, нет ни преступления, ни греха, каковыми они представляются заурядным людишкам".
      - Верила.
      - Я надеюсь, что понятие греха включает в себя грех обмана?
      Ее взгляд был ясным и пристальным.
      - Вы поняли вопрос?
      - Да.
      - И?
      - Полагаю, да. Но...
      - А понятие преступления распространяется и на лжесвидетельство?
      - Да, но я перестала верить Мардо.
      - Разве? Среди нас есть такие, кто слышал, как вы недавно называли Мардо Земейля примером для подражания.
      - Я переменила свое мнение, - сказала она и закусила губу.
      Коррогли сознавал, что вступает на опасную территорию, что Мириэль в любой момент может упомянуть и о нем самом, но уповал на то, что успеет добиться своего прежде, чем случится непоправимое.
      - Я бы не стал утверждать, что ваше мнение так уж переменилось, мисс Лемос. Мне кажется, "великое дело" Земейля, чем бы оно ни было, продолжает вершиться уже под вашим руководством. Я уверен, что все правила по-прежнему действуют, что вы пойдете на ложь, совершите...
      - Ах ты, мерзавец! - воскликнула она. - Да я...
      - Совершите самое страшное преступление, лишь бы достичь того, к чему вы стремитесь. "Великое дело" - ваша единственная забота, и поэтому в том, что вы тут наговорили, нет ни слова правды.
      - Ты не смеешь! - выкрикнула она. - Ты не смеешь приходить...
      Зычный окрик судьи Ваймера заставил ее умолкнуть. Мервейл пытался возражать.
      - Вопросов больше нет, - закончил Коррогли, наблюдая со смешанным чувством, как судебные приставы выводят Мириэль из зала.
      Вскоре после того, как начали заслушивать первого свидетеля защиты, историка и биолога Кэтрин Окои - роскошную блондинку лет тридцати с лишним, судья Ваймер подозвал к себе Коррогли. Перегнувшись через перила, судья указал на многочисленные рисунки, которые принесла с собой Кэтрин, а затем ткнул пальцем в стоявшую рядом со столом картину, изображавшую гороподобного дракона.
      - Я предупреждал вас, чтобы вы не вздумали превращать суд в цирковое представление, - прошипел судья.
      - По-моему, образ Гриауля...
      - Ваше выступление было шедевром, этаким образцом устрашения, - прервал его Ваймер. - Я не стану вас наказывать, но запрещаю впредь пугать присяжных. Уберите картину.
      Коррогли принялся было возражать, но внезапно понял, что такой поворот событий даже к лучшему: раз картину велено убрать из зала, значит, в чем-то он достиг своей цели.
      - Как скажете, ваша честь.
      - Будьте осторожны, мистер Коррогли, - предостерег Ваймер. - Будьте очень и очень осторожны.
      Картину понесли к выходу. Присяжные проводили ее взглядами, а когда она исчезла за дверью, на их лицах отразилось огромное облегчение, которое, как подумалось Коррогли, важнее для его победы, чем угнетающее присутствие картины. Теперь он сможет играть на их ощущениях, напоминая им о Гриауле, попеременно внушать страх и успокаивать и тем самым все сильнее подчинять их себе. Он попросил Кэтрин Окои рассказать о своем десятилетнем пребывании внутри дракона, и женщина поведала о том, что Гриауль сам привел ее к себе единственно для того, чтобы она присутствовала при сокращении его сердечной мышцы. Потом Коррогли справился у Кэтрин о чудесах, которые таят внутренности дракона, о снадобьях, извлеченных ею из выделений драконьих желез, о диковинных и в некотором отношении замечательных паразитах Гриауля и о растениях, что встречаются внутри его тела. Об Отце камней она ничего не знала, однако тех чудес, которые она перечислила, вполне хватило, чтобы убедить присяжных, что самоцвет и впрямь может оказаться порождением дракона. Кэтрин предъявила суду находки, сделанные ею внутри Гриауля: заключенных в стеклянный ящичек пауков, чьи паутины поражали воображение своей замысловатостью и фантастичностью; побеги весьма необычного растения, обладавшего способностью воспроизводить двойников животных, что засыпали поблизости от него; обломки похожего на янтарь камня, который, по ее утверждению, являлся на деле загустевшим и отвердевшим желудочным соком дракона.
      - Я не сомневаюсь, - сказала она, беря в руки Отца камней, - что его мог породить Гриауль. И сейчас, прикасаясь к нему, я уверилась, что он принадлежит Гриаулю. У меня было десять лет, чтобы запомнить то особое, непередаваемое ощущение, которое исходит от всего, что связано с драконом.
      Мервейлу было нечего противопоставить ее показаниям, так как Кэтрин Окои пользовалась всеобщим уважением, история ее жизни и открытий была известна всем и каждому. Но со свидетелями, которых заслушивали после нее, философами и жрецами, что в один голос твердили о могуществе Гриауля, Мервейл обошелся гораздо круче: забрасывал их коварными вопросами, подлавливал на несовпадениях, обвинял в буйстве фантазий, а Коррогли - в насмешках над правосудием.
      - По-моему, заседание мало-помалу превращается в диспут о метафизических понятиях, - заявил в перерыве Ваймер Коррогли и Мервейлу.
      - Метафизических? - переспросил Коррогли. - Может быть, но разве так бывает не всегда? В основу наших законов положена мораль, которая пришла к людям из религии. Это что, не метафизика? Закон основан на метафизике, которая проистекает из религии, предписывает, как поступать, и налагает на людей определенные ограничения. Я всего лишь пытаюсь показать, что по поводу Гриауля существует полное единодушие. Если мы выйдем на улицу, то не встретим никого, кто бы в той или иной степени не верил во влияние дракона. Подобного согласия в мыслях и чувствах не проявляют порой даже по отношению к Богу. Это во-первых.
      - Ерунда какая-то! - буркнул Мервейл.
      - Во-вторых, - продолжал Коррогли, - с помощью свидетельских показаний я очерчиваю пределы влияния Гриауля, что весьма важно не только для снятия с моего подзащитного обвинения в преднамеренном убийстве, но и для установления прецедента. Не давая мне возможности говорить о влиянии Гриауля, вы тем самым лишаете меня возможности защищать ответчика в суде. А раз уж вы разрешили мне защиту, вам придется разрешить и изложить ее основания.
      Ваймер погрузился в размышления. Через какое-то время он взглянул на Мервейла. Тот вздохнул.
      - Что ж, - сказал судья. - В интересах дела я вынужден признать существование такого явления, как влияние Гриауля...
      - Боюсь, что интересы дела не совпадают с интересами моего клиента, перебил Коррогли. - Для создания прецедента необходимо веское основание. Я намерен поведать присяжным историю Гриауля и привести примеры его влияния. Мне кажется, им, чтобы вынести справедливое решение, следует все это знать.
      - Мистер Мервейл? - проговорил со вздохом судья.
      Мервейл раскрыл рот и снова его закрыл, потом развел руками и направился к своему столу.
      - Дерзайте, мистер Коррогли, - напутствовал судья, - но постарайтесь обойтись без всяких там штучек. Мне сомнительно, чтобы ваши доказательства сумели хоть немного ослабить впечатление от завещания. У меня такое ощущение, что вы попусту тратите время.
      Дело шло к вечеру, но Коррогли решил продолжать. Он хотел, чтобы Лемос рассказал свою историю именно сегодня. Пускай присяжные поразмыслят над ней на досуге, ведь впереди у них будет целая ночь. Он задал Лемосу несколько незначащих вопросов, а потом попросил резчика своими словами рассказать суду, что произошло после того, как он приобрел Отца камней у Генри Сихи.
      Лемос облизал губы, уставился взглядом в пол, затем вздохнул, поднял голову и начал:
      - Я помню, что сильно торопился домой. Тогда я не знал почему, мне хотелось получше рассмотреть камень. Дома я сразу положил его на верстак, сел и принялся разглядывать. На той стороне, которая сейчас обращена к вам, был какой-то красноватый налет, похожий на ощупь на древесную труху. Я смахнул его, чтобы он не мешал мне любоваться камнем. Мне подумалось, что самоцвет выглядит прекрасным и загадочным и что внутри него наверняка заключена еще более чудесная красота, которую я могу вызволить из заточения. Обычно я не берусь за камень, пока, так сказать, не сживусь с ним, а на это уходят недели или даже месяцы. Но тогда я был словно в трансе. Во мне возникла странная уверенность, что я знаю этот камень, знал его всегда и знаком с каждой его жилкой. Ну, я закрепил его в тисках, надел очки и взялся за работу. Я ударял по нему резцом, а из него изливался свет, который бил мне в глаза и проникал сквозь них в мозг, как бы огранял его и вызывал в воображении разные образы. Первым мне привиделся Гриауль, не такой, как теперь, а живой, изрыгающий пламя на крохотного человечка в мантии чародея, худого и смуглого мужчину с большим носом. Потом я увидел их обоих снова, но уже обездвиженных, а следом нахлынула целая вереница образов, которые я не запомнил. Мой мозг был будто залит светом, в ушах у меня звучала музыка света, и я ощущал всеми фибрами души, что работаю с чудесным камнем. Я решил про себя, что назову его Отцом камней, потому что в нем воплотилась первобытная красота минералов. Но когда я отложил резец, мне пришлось пережить разочарование. Камень сверкал и искрился, однако в нем не было ни глубины, ни богатства красок. Казалось, что сердцевина у него полая. Если бы не вес, его можно было бы принять за обыкновенную стекляшку.
      Я пожалел, что купил его у Сихи, и сказал себе, что, верно, на мои глаза опустилась пелена, раз я так обманулся. Покупка грозила выйти мне боком, потому что дела мои обстояли далеко не блестяще. В конце концов я подумал, что подарю камень Земейлю. Он давно приставал ко мне с просьбой подыскать ему что-нибудь из ряда вон для отправления ритуалов. Я надеялся, что Земейль, привлеченный блеском камня, не заметит его никчемности, к тому же я рассчитывал повидать Мириэль. Завернув камень в лоскут бархата, я направился в храм. Ворота были на запоре. Я постучал, подождал и постучал снова, но никто не вышел. Меня трудно упрекнуть в несдержанности, но тут я разозлился; я шагал взад-вперед перед воротами, останавливался, кричал, гнев все больше овладевал мной, наконец, не в состоянии больше сдерживаться, я полез на стену, цепляясь за стебли растений, которые торчали из нее. Спрыгнув со стены, я прошел через сад, если можно назвать садом столь отвратительные на вид посадки, услышал пение, которое доносилось из углового здания, и кинулся туда. Меня душила ярость, и я намеревался швырнуть камень к ногам Земейля, молча взглянуть на Мириэль и уйти. Но когда я очутился внутри того здания, мне открылось такое зрелище, что мой гнев куда-то испарился.