Друг Шекспира, Энтони Нэш из Уэлкомба, выступил в качестве свидетеля, как и три года назад при заключении сделки о покупке земли в Старом Стратфорде. Вторым свидетелем был адвокат Шекспира Фрэнсис Коллинз, составивший этот контракт {39}. Коллинз, член городского совета с 1602 по 1608 г., близкий друг Шекспира, несколько лет спустя был назначен душеприказчиком поэта. Когда Хьюбод умер вскоре после передачи права на сбор десятины, опись его земли и имущества включала 20 фунтов "долга г-на Шекспира".
      Шекспир согласился платить ежегодную арендную плату 5 фунтов стерлингов Джону Баркеру, джентльмену, всю жизнь служившему привратником королевы (его надгробие находится в Херсте в Беркшире) и еще 17 фунтов - бейлифу и членам муниципалитета Стратфорда. Как видно из одного документа канцелярского суда, относящегося к 1611 г., доля Шекспира в десятинном обложении привносила ему ежегодно 60 фунтов чистого дохода. Когда его наследники опять продали в 1625 г. большую часть этой доли корпорации, они оценили ее в 90 фунтов, получив чистыми деньгами 68 фунтов, так как 22 фунта ушло на выплату аренды. Шекспир не занимался сам сбором своей десятины, поручив это дело Энтони Нэшу. У всеми уважаемого состоятельного джентльмена Нэша был сын Томас, который впоследствии женился на внучке Шекспира.
      В Стратфорде имелись и более богатые горожане, чья доля в сборе церковной десятины была больше. Однако к 1605 г. Шекспир не только восстановил расстроенное состояние семьи, но и приумножил его. Он получал доход от сбора десятины и, кроме того, владел пахотной и пастбищной землей, домом, где родился, на Хенли-стрит в большим домом Нью-Плейс с обширными садами и коттеджем. К этому следует добавить его театральные заработки. Аплодисменты толпы, несомненно, доставляли удовольствие создателю "Гамлета", однако после того, как четыре капитана под грохот пушек уносили тело принца со сцены, аплодисменты стихали, и публика устремлялась в сумерки Банксайда. Аплодисменты были эфемерной наградой. Земельные владения, переходящие от поколения к поколению, были чем-то более прочным. Возможно, Шекспир рассуждал именно так. Однако род его потомков по прямой линии угас еще до конца столетия, корпорация вновь завладела правом на сбор десятины, один из следующих владельцев Нью-Плейс снес дом, и о существовании полей Старого Стратфорда теперь свидетельствуют лишь давно утратившие силу документы {Директор Треста по опеке над домом-музеем Шекспира Леви Фокс сообщил мне, что трест приобрел в 1930 г. 107 акров земли.}. И только искусство Шекспира продолжает жить, как он пророчил в своих "Сонетах", когда он проникался верой в их бессмертие. Поэт более позднего времени утверждает в стихах, полных подлинного лиризма:
      Так верь стихам одним;
      Их звук лишь воспарит
      Над пеплом гробовым
      Людей ли, пирамид.
      14
      СЛУГА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
      В то время как жители Стратфорда продолжали заниматься своими повседневными делами, в стране происходили значительные события. Жизнь королевы неотвратимо клонилась к закату. Она царствовала уже почти полвека, и большинство ее подданных не знали другого монарха. К концу жизни тяжкая усталость и раздражительность, присущие иным людям преклонного возраста, овладели ею. Кольцо, символизирующее ее брак с Англией, которое она надела при коронации, сняли с ее пальца, предварительно распаяв: "просто снять кольцо ее приближенным не удалось - так глубоко оно вросло в плоть. Все же королева смогла присутствовать на спектакле, когда "слуги лорд-камергера" последний раз играли перед ней 2 февраля 1603 г. Вскоре она тяжело заболела. Пока Елизавета сидя ожидала смерти - она отказывалась лечь, боясь, что никогда больше не встанет, - ее министры толпились вокруг в надежде услышать имя преемника. Она медлила по своему обыкновению и наконец прошептала Сесилу: "Я хочу, чтобы мне наследовал король, и кто же еще, как не мои родич король шотландцев". 24 марта она умерла. Тайный совет объявил о вступлении на престол Джеймса VI Шотландского в качестве Джеймса I Английского, и сэр Роберт Кэри вскочил на коня, чтобы сообщить об этом в Эдинбурте. На лондонских улицах горели праздничные костры. Так закончилась династия Тюдоров и началось царствование Дома Стюартов среди всеобщего ликования по поводу мирной передачи короны.
      Новый монарх начал свое неспешное продвижение из Шотландии в Лондон, длившееся целый месяц. 21 апреля в Ньюарке-на-Тренте он имел повод произвести сильное впечатление, когда в толпе поймали с поличным вора-карманника. Король тотчас приказал повесить "этого подлого охотника до шелковых кошельков", но перед отъездом из Ньюарка освободил всех несчастных узников, содержавшихся в замке. Так он сразу продемонстрировал свою справедливость и милосердие в соответствии с теорией "О долге правящего короля", которую он изложил в своем "Ваsilicon Doron" ("Царский дар"). В следующем году в ночь на св. Стивена (26 декабря) труппа Шекспира забавляла двор в Банкетном зале дворца Уайтхолл новой комедией вероятно впервые сыгранной в предыдущем летнем сезоне. В этой комедии "Мера за меру" тема справедливости и милосердия трактовалась явно в расчете на сочувствие нового монарха. Герцог Винченцио, подобно Джеймсу, питавшему отвращение к толпе, представлял собой фигуру идеализированного носителя власти, который, бесспорно, мог понравиться новому королю. Однако предположение о том, что "Мера за меру" была пьесой, специально задуманной и написанной для представления при дворе, без сомнения, является натяжкой {1}. При всем своем общечеловеческом значении пьесы Шекспира не были лишены злободневности. Несомненно и то, что с самого начала между его труппой и новым монархом установились особые отношения. Члены труппы Шекспира стали актерами короля.
      Спустя десять дней после прибытия в столицу Джеймс через своего секретаря приказал лорду-хранителю печати, "нашему истинно преданному и горячо любимому советнику" лорду Сесилу, приготовить для шекспировской труппы письменный патент, скрепленный большой королевской печатью. 17 мая 1603 г. лорду-хранителю печати было передано королевское распоряжение, содержащее дословную редакцию этого официального патента, окончательно офор пленного двумя днями позже. Написанный слогом Полония, этот документ дает право
      сим нашим слугам - Лоуренсу Флетчеру, Уильяму Шекспиру, Ричарду
      Бербеджу, Огастину Филиппсу, Генри Конделу, Уильяму Слаю, Роберту
      Армину, Ричарду Каули - и их партнерам свободно заниматься своим
      искусством, применяя свое умение представлять комедии, трагедии,
      хроники, интерлюдии, моралите, пасторали, драмы и прочее в этом роде
      из уже разученного ими или из того, что они разучат впоследствии как
      для развлечения наших верных подданных, так и для нашего увеселения и
      удовольствия, когда мы почтем за благо видеть их в часы нашего
      досуга...
      И когда названные слуги будут публично демонстрировать свое умение "в их нынешнем доме, именуемом "Глобус", или в любом другом городе, университетском или ином городке королевства, согласно данному патенту все судьи, "мэры и другие чиновники, а также верные подданные наши обязаны "принимать их с обходительностью, какая раньше была принята по отношению к людям их положения и ремесла, и всяким благорасположением к слугам нашим ради нас". Такую любезность "мы примем благосклонно".
      Королевский патент (возобновленный в 1619 г. и вновь, после смерти короля, в 1625 г.) свидетельствует об исключительном положении этой труппы, которая стала отныне именоваться "слугами его величества короля". Другие постоянные труппы - труппа адмирала и графа Вустера - перешли под покровительство менее выдающихся членов королевской фамилии, они стали "слугами принца Генри" и "слугами королевы Анны".
      Упоминание имени Лоуренса Флетчера первым среди имен, перечисленных в патенте, требует разъяснения, так как в этом документе он впервые упомянут в качестве члена труппы Шекспира. Флетчер играл перед Джеймсом в Шотландии и считался "комедиантом его величества". Поскольку Флетчер не упомянут среди "главных актеров", имена которых включены в первое фолио, он, очевидно, недолго оставался членом труппы. В своем завещании один из "слуг его величества", Огастин Филиппc, упоминает своего собрата Флетчера, который?ыя похоронен в Саутуорке в 1608 г.
      Ни одна из трупп не давала представлений, когда Джеймс вступил в столицу, так как Лондон вновь был охвачен чумой. Эпидемия была настолько сильна, что публику не допустили на церемонию коронации Джеймса в июле 1603 г., и королевское шествие через Лондон было отменено. Воздвигнутые по этому случаю триумфальные арки были разобраны и поставлены вновь, когда церемония вступления в город была с опозданием проведена 15 мая 1604 г. {2}. По случаю церемонии каждому актеру короля, перечисленному в патенте, было выдано, подобно камердинерам и, следовательно, королевским придворным, по четыре метра ярко-красного сукна на ливрею. Выдачу ткани хранитель королевского гардероба сэр Джордж Хоум отметил в своих записях. Здесь фамилия Шекспира, стоявшая в патенте на втором месте, открывает список актеров. В подобных случаях корона щедро распределяла красное сукно. Однако не все получившие его принимали участие в торжественной процессии, которая, начавшись у Тауэра, двигалась под звуки музыки, песен и речей, мимо живых картин и сквозь триумфальные арки к Уайтхоллу. В шествии участвовали в основном вельможи, придворные и государственные чиновники, построенные герольдами по рангам. Актеры вовсе не упомянуты в подробных описаниях торжеств коронации короля Джеймса, хотя некоторые из этих описаний составлены людьми театра {3}.
      Однако на следующее лето актеры присутствовали при важном дипломатическом событии. В августе они на восемнадцать дней были приставлены к новому испанскому посланнику и его свите во дворце королевы Сомерсет-Хаус, который Джеймс предоставил в распоряжение посланника. В записи об уплате актерам 21 фунта 12 шиллингов, содержащейся в счетах казначея королевской палаты, названы лишь Огастин Филиппс и Джон Хеминг, однако Шекспир в качестве старшего члена труппы, должно быть, являлся одним из "десяти сотоварищей", которые также нолучили вознаграждение. Англия не поддерживала дипломатических отношений с Испанией со времен гибели Великой армады в 1588 г. Теперь, когда стало готовиться заключение мирного договора, высокопоставленному эмиссару Мадрида дону Хуану Фернандесу де Веласко начали называть почести, подобающие его титулам констебля Кастилии и легиона, герцога города Фриас, графа Хоро, губернатора городов Виллапано и Педрака-де-ла-Сьерра, главы дома Веласко и опекуна семи инфантов Лары, великого камергера короля Испании Филиппа III, государственного и военного советника и наместника Италии {4}.
      Ни одна труппа не играла перед Джеймсом чаще, чем его собственная. Согласно одному подсчету, в период между выдачей патента и годом смерти Шекспира "слуги его величества" играли перед королем 187 раз. За год, начиная с 1 ноября 1604 г. и кончая 31 октября 1605 г., в записях распорядителя дворцовых увеселений сэра Эдмунда Тилни перечислено одиннадцать представлений, данных актерами его величества. Представлений было бы двенадцать, но спектакль, назначенный на вечер 31 октября, был отменен. Из десяти показанных пьес семь принадлежали Шекспиру, все они в прошлом пользовались большим успехом: "Комедия ошибок", "Бесплодные усилия любви", "Виндзорские насмешницы" и другие. Однако король увидел и сравнительно новые пьесы - "Отелло" и, как уже говорилось, "Меру за меру". "Венецианского купца", впервые поставленного почти десять лет назад, он смотрел дважды {В записях книги распорядителя дворцовых увеселений писец перечислял на полях поэтов, сочинивших пьесы, однако его написание фамилии Шекспира - Шексберд (Shaxberd) - выглядит странно. Возможно, он только недавно прибыл из Шотландии и его написание отражает, как он произносил имя Шекспира. Писцом распорядителя увеселений тогда был Уильям Хонинг, однако, несмотря на усердие исследователей, пока еще не удалось установить, был ли он родом из Шотландии в он ли вообще сделал данную запись.}. Можно предположить, что сцена суда его особенно заинтересовала: в ней вновь речь шла о справедливости и милосердии. Поскольку в прошлом "слуги лорд-камергера" лишь изредка выступали перед старой королевой, вышеуказанное число представлений при дворе нового короля свидетельствует о новом статусе труппы. Дж. И. Бентли подтверждает такое заключение с помощью статистики:
      "За десять лет до того, как они стали королевской труппой, число их представлений при дворе, о которых нам известно, в среднем не превышало трех в течение года. На протяжении десяти лет после того, как актеры перешли на новую службу, они давали при дворе в среднем около тринадцати представлений в год - больше, чем все остальные лондонские труппы, вместе взятые" {5}.
      Первое десятилетие XVII в. - период взлета в артистической судьбе "слуг его величества". Тогда впервые были поставлены (среди прочего) "Отелло", "Король Лир", "Макбет" и "Антоний и Клеопатра". Основной соперник Шекспира [Бен Джонсон] предоставил труппе "Вальпоне" и "Алхимика". "Король Лир", по представлениям нашего времени, пожалуй, наиболее значительная шекспировская трагедия была впервые сыграна, по-видимому, в начале 1605 г. в "Глобусе" с Бербеджем в главной роли и Армином в роли шута. 26 декабря 1606 г. трагедию сыграли перед королем Джеймсом в Уайтхолле - вот все, что нам известно из регистрационной записи в гильдии печатников и издателей и титульного листа первого кварто; в обоих случаях отмечено почетное положение, занимаемое автором. Такое признание было необычным явлением в ту пору, когда драматические публикации были сплошь и рядом анонимны. Шекспир также удостоился более двусмысленной чести называться автором приписанных ему пьес, и лишь благодаря тщательным исследованиям удалось доказать его непричастность к их написанию. Более ранние издания апокрифических пьес "Локрин" в 1595 г., "Томас лорд Кромвель" в 1602 г. - подписаны лишь инициалами "У. Ш.", однако автором "Лондонского мота" (1605) и "Йоркширской трагедии" (1608) без всякого стеснения был назван Шекспир. "Слуга его величества" Уильям Шекспир в эту пору находится на вершине своей славы и в расцвете сил.
      Предание на свой лад утверждает славу поэта. Источником предания вновь является Давенант. В объявления об анонимном издании "Собрания стихотворений... Уильяма Шекспира", которое было напечатано около 1709 г. для книготорговца Бернарда Линтота, говорится: "Наиобразованнейший государь и великий покровитель наук король Джеймс I соизволил собственной рукой начертать одобрительное письмо г-ну Шекспиру; оное письмо, хотя и потерянное ныне, долгое время оставалось в руках сэра Уильяма Давенанта, что может подтвердить одно заслуживающее доверия и ныне здравствующее лицо" {6}. В своих заметках Олдис отождествляет это "заслуживающее доверия лицо" с Джоном Шеффилдом, герцогом Букингемским (1648-1721), и сообщает, что Букингем получил это письмо от самого Давенанта {7}. Жаль, что последний так и не опубликовал это "одобрительное письмо", ибо с тех пор никому больше не удалось найти его.
      Весной 1605 г. умер Огастин Филиппс. Он работал вместе с Шекспиром более десяти лет со времени образования труппы лорд-камергера после великой чумы 1592-1594 гг. Подобно Шекспиру и небольшой группе других актеров, Филиппе был одним из первоначальных пайщиков труппы. Он и Шекспир играли вместе во "Всяк в своем нраве" и в "Сеяне" Джонсона. Филиппе также был занят и в шекспировских пьесах; на каких ролях, мы не знаем, однако его имя упомянуто на четвертом месте в первом фолио в списке "главных актеров, игравших во всех этих пьесах". В эти деятельные годы Филиппе со своей семьей - женой Энн и четырьмя дочерьми (сын Огастин умер в юности) - жил поблизости от района, где был расположен:
      Банксайдский театр, в Хорзшу-Корт в приходе Спасителя в Саутуорке, но незадолго перед тем, как он составил свое завещание в мае 1605 г., семья переехала в только что купленный дом в Мортлейке в графстве Сарри. В своем завещании, заверенном 13 мая, он упомянул своих товарищей по королевской труппе. Наемным актерам труппы Филиппе оставил 5 фунтов, с тем чтобы они поровну разделили их между собой. Его последний ученик Сэмюэль Гилборн унаследовал (среди прочего) пурпурную мантию Филиппса я бархатные рейтузы мышиного цвета. В его завещании фамилия Шекспира открывает список актеров короля: "Сим я отдаю и завещаю моему сотоварищу Уильяму Шекспиру золотую монету достоинством в 30 шиллингов". Только еще один его коллега (Кондел) удостоился столь же большого личного подарка. Это говорит о добросердечных отношениях между Шекспиром и одним из главных участников актерского товарищества.
      Как правило, гениальные писатели не славятся дружелюбием. "Приятных людей хоть пруд пруди, - утешает себя Джордж Микеш, - великие же писатели редкость - и все же в ту эпоху, когда в ходу была язвительная сатира, почти все были хорошего мнения о Шекспире. Только Грин, умиравший при обстоятельствах, лишивших его сердце великодушия, отозвался о нем резко, но сразу вслед за ним Четл сообщил, что различные достойные люди хвалят Шекспира за прямоту в делах. Некто "Эн. Ск." (Энтони Сколокер?) в своем предисловии к "Дайфанту, или любовным страстям" упоминает "трагедии дружелюбного Шекспира". Не были ли эти двое, судя по этой фразе, знакомы друг с другом? Если бы не эта ссылка, Сколокер - если это он - был бы совершенно неизвестен. Джон Дэвис из Хирфорда в своем "Биче глупости" называет Шекспира "добрым Уиллом"; в "Микрокосме" Дэвис признается, что любит актеров и видит в "У. Ш." человека, достоинства характера которого возвышают его над его низким ремеслом:
      Для знати сцена век была пятном,
      Ты ж благороден сердцем и умом {8}.
      Некий поэт и второстепенный драматург, писавший для соперничавшей труппы, называет Шекспира "горячо любимым соседом" {9}. В ту эпоху мнения современников воплощались в одном-единственном эпитете, который закреплялся за именем человека. Джонсон, стремившийся к тому, чтобы его запомнили как "честного Бона", стал известен как "несравненный Бен Джонсон", а эпитет "честный" достался непритязательному Тому Хейвуду. Человек предполагает, а потомки располагают. Шекспир запечатлелся в памяти человечества как "благородный Уилл". Трудно вообразить более подходящий эпитет для человека с врожденным благородством, хотя и незнатного происхождения.
      Различные свидетельства мелкой рыбешки, шнырявшей в потоке литературной и театральной жизни елизаветинского времени, находят себе подтверждение в предании. Обри, связанный с носителем живого предания в лице актера Бистона, особенно восхищался тем, что Шекспир "не заводил себе компанию" в Шордиче "не любил пьянства" - и отказывался от приглашений ("...и если его звали, он писал, что ему нездоровится"). Так кратко пишет Обри в своих отрывочных и беспорядочных заметках. Нельзя даже сказать с абсолютной уверенностью, что эти заметки даются именно Шекспира, а не того, с кем беседовал Обри, то есть Уильяма Бистона, - его рукопись совершенно запутана в этом месте, однако наиболее серьезные исследователи, включая Чемберса, считают, что речь здесь идет о Шекспире. В своей относительно упорядоченной "Краткой биографии Шекспира" Обри высказывается о нем более положительно: "Он был красивым, хорошо сложенным мужчиной, очень приятным в общении и отличался находчивостью и приятным остроумием" {10}. В следующем столетии Роу вновь резюмировал смысл этого предания: "Обладая превосходным умом, он отличался добродушием, мягкими манерами и был весьма приятен в обществе. Поэтому неудивительно, что, обладая столь многими достоинствами, он общался с самыми лучшими собеседниками своего времени". Так было в Лондоне. В Стратфорде же благодаря "его приятному уму и доброму нраву он свел знакомство с окрестными джентльменами и завоевал их дружбу" {11}.
      Никогда, пожалуй, добродушие Шекспира не подвергалось более строгому испытанию, чем в его сложных и двойственных взаимоотношениях с Джонсоном; отношение к нему Джонсона по крайней мере было двойственными {12}. В преданиях настойчиво утверждается соперничество этих двух мастеров. В XVII в. основанные на слухах рассказы попали в записи сэра Николаса Лестренджа, Николаса Бэрга и Томаса Плума. Во всех этих рассказах (за исключением одного) находчивый Уилл берет верх над тугодумом Беном. Во время одной веселой встречи в таверне Джонсон, написав первую строку своей собственной эпитафии ("Здесь Джонсон Бен лежит, он был"), передал перо Шекспиру, и тот закончил ее:
      Живой он обычно ленился,
      А умер - в ничто превратился.
      Шекспир, будучи крестным отцом одного из детей Джонсона, столкнулся с необходимостью подумать о подобающем подарке крестнику и "после глубокомысленных размышлений" придумал. "Я подарю ему дюжину хороших латунных ложек, - сказал он Бену, - а ты переведешь их" {Шутка основана на созвучии слов "latin" (латынь) и "latten" ("латунь"). Обыгрывается в ней и ученость Джонсона, в частности его знание древних языков. - Прим. перев.}. В плумовском варианте рассказа о латунных ложках герои меняются ролями, так что за Шекспиром вовсе не всегда оставалось последнее слово.
      Это соперничество памятней всего отразилось в знаменитом отрывке из краткой биографии Шекспира, написанной Томасом Фуллером для его книги "История знаменитостей Англии":
      Много раз происходили поединки в остроумии между ним [Шекспиром]
      и Бсном Джонсоном; как мне представляется, один был подобен большому
      испанскому галеону, а другой - английскому военному кораблю; Джонсон
      походил на первый, превосходя объемом своей учености, но был вместе с
      тем громоздким и неповоротливым на ходу. Шекспир же, подобно
      английскому военному кораблю, был поменьше размером, зато более легок
      в маневрировании, не зависел от прилива и отлива, умел
      приноравливаться и использовать любой ветер, - иначе говоря, был
      остроумен и находчив. Он умер от рождества Христова в 16.. году и
      похоронен в Стратфорде-на-Эйвоне, городе, где родился {13}.
      "Как мне представляется", - пишет Фуллер. Картина, изображенная им, стоит перед его мысленным взором. Это плод художественного воображения, а не реминисценция, основанная на полученном сообщении. В остальном фуллеровская краткая биография, начисто лишенная конкретных фактов, лишь подтверждает такое впечатление. Исколесив провинцию в поисках материала для своих "знаменитостей Англии", он даже не удосужился узнать дату смерти Шекспира и оставил для нее жалкий пробел. Между тем эту дату легко увидеть на памятнике в стратфордской церкви.
      Эти рассказы, как бы сомнительны они ни были, предполагают добродушное соперничество между двумя противостоящими друг другу гигантами (красивым и хорошо сложенным Шекспиром и дородным Джонсоном с его огромным животом). Они задумывали и создавали свои произведения, исходя из взаимоисключающих принципов. Предание о недоброжелательности Джонсона основано на порицаниях, то и дело встречающихся в его писаниях. В своем прологе ко второму варианту "Всяк в своем нраве" он саркастически высказывается о некоем современном драматурге, столь равнодушном к неоклассическим единствам, что у него на протяжении пьесы грудной ребенок превращается в бородатого шестидесятилетнего старца, а война между Алой и Белой розами ведется всего несколькими ржавыми мечами, и хор легко переносит публику за моря. В предисловии к "Варфоломеевской ярмарке" он смеется над теми, "кто плодит сказки, бури и тому подобные чудачества". Нетрудно догадаться, кто был объектом этих выпадов. И все же ближайшие друзья Шекспира из труппы короля пригласили именно Джонсона написать основной панегирик Шекспиру для первого фолио, и Джонсон откликнулся на это приглашение одним из самых восхитительных хвалебных стихотворений, существующих на английском языке. Однако, не связанный панегирическими обязанностями, в своих записных книжках, которые были опубликованы уже после его смерти, Джонсон вспоминал с любовью - хоть и не без критики - своего друга, которого, вероятно, уже более десяти лет не было в живых. Похвала Бена только приобретала, а не теряла свою силу от упрямых оговорок, продиктованных убеждениями художника и касавшихся шекспировской легкости письма. В конце концов следующие замечания Джонсона относятся к мастерству, а не к мастеру.
      Помню, актеры часто упоминали как о чем-то делающем честь
      Шекспиру, что в своих писаниях (что бы он ни сочинял) он никогда не
      вымарал ни строчки. На это я ответил, что лучше бы он вымарал тысячу
      строк; они сочли мои слова недоброжелательными. Я бы не стал сообщать
      об этом потомству, если бы не невежество тех, кто избрал для похвал
      своему другу то, что является его наибольшим недостатком, и в
      оправдание своего осуждения скажу, что я любил этого человека и чту
      его память (хотя и не дохожу до идолопоклонства) не меньше, чем
      кто-либо иной. Он действительно был по природе честным, откровенным и
      независимым; он обладал превосходным воображением, прекрасными
      понятиями и благородством выражений, которые изливал с такой
      легкостью, что порой его необходимо было останавливать: Sufflaminandus
      erat [его надо сдерживать. - Лат.], как говорил Август о Гатерии. Его
      ум подчинялся его воле, вот если бы он мог управлять и им. Много раз
      он неизбежно попадал в смешные положения, как в том случае, когда к
      нему, исполнявшему роль Цезаря, один персонаж обратился со словами:
      "Цезарь, ты несправедлив ко мне", а тот ответил: "Цезарь бывает
      несправедлив, лишь имея к тому справедливую причину" и в других
      подобных смешных случаях {Этой реплики нет в тексте "Юлия Цезаря",
      вместо приведенных слов сказано: "Знай, Цезарь справедлив и без
      причины // Решенья не изменит" (Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т.
      5, с. 265). Вероятно, Шекспир или актеры изменили эту реплику в ответ
      на замечания Джонсона и убрали из текста то, что может показаться иным
      не нелепостью, а раскрывающим смысл парадоксом. Пьеса была впервые
      напечатана в фолио 1623 г., очевидно, по тексту суфлерского
      экземпляра.}. Но его добродетели искупают его пороки. В нем было
      больше черт, достойных хвалы, чем заслуживающих прощения {14}.
      "Он действительно был честным..." В устах Джонсона это высшая похвала.
      Романтическая легенда сводит Джонсона и Шекспира с Рэли, Донном, Бомонтом и другими талантливыми и гениальными людьми в таверне "Сирена" на Бред-стрит, где рекой лились дорогая канарская мадера и речи, полные живости и тонкого остроумия. Предание столь прочно утвердилось в литературном фольклоре, что обезоруживает исследователя, однако, если он сам не слишком большой любитель пиршеств, он не может не заметить, что эти сборища в "Сирене" были запоздалым измышлением, игрой воображения биографов XIX в. (Рэли находился в заключении в Тауэре с 1603 г. и был освобожден уже после смерти Шекспира {15}). Однако Шекспир действительно знал эту таверну и ее радушного хозяина Уильяма Джонсона, виноторговца, у которого в 1613 г. были неприятности с законом из-за того, что он позволил своим посетителям съесть по кусочку мяса в постный день, когда разрешалось есть только рыбу. Уильям Джонсон принимал участие в качестве доверенного лица Шекспира в заключении его последней имущественной сделки {16}.
      Некоторое время наш поэт проживал неподалеку от Бред-стрит к востоку от собора св. Павла.
      В какой-то период, начиная то ли до, то ли после 1604 г. "г-н Шекспир... квартировал в доме" французского гугенота Кристофера Маунтджоя, изготовлявшего богато украшенные женские парики, в районе Криплгейт в северо-западном углу, образуемом городскими стенами. Возможно, Шекспир услышал о Маунтджое от своих друзей Филдов. Жаклин Филд могла познакомиться с мадам Маунтджой во французской церкви в Лондоне. Кроме того, с 1600 г. Филды жили на Вуд-стрит, неподалеку от дома Маунтджоев. Этот дом представлял собой основательное строение с лавкой в нижнем этаже и жилыми комнатами наверху и был расположен на северо-восточном углу улиц Монксуэлл (Маггл) и Сильвер-стрит. На карте, составленной около 1550 г., в принятой тогда манере изображен дом с двумя шпилями и карнизами, выступающими над фасадом лавки.
      На противоположном углу улицы стоял "большой дом, построенный из камня и деревянных балок", называемый теперь "домом лорда Виндзора", а в прежние времена принадлежавший семейству Нэвел {17}. На Сильвер-стрит [Серебряной улице], названной так потому, что там обитали серебряных дел мастера, были "разные красивые дома". Чуть ниже по дороге стояла приходская церковь св. Олива, "небольшая церквушка без единого заслуживающего внимания памятника". В этом районе находились помещения нескольких городских ремесленных гильдий - брадобреев-хирургов, галантерейщиков и (чуть дальше) торговцев свечами. Кроме того, здесь были их богадельни, обеспечивающие кров и скудное вспомоществование одряхлевшим членам гильдий. Шекспиру ничего не стоило добраться пешком до своих друзей Хеминга и Кондела, проживавших в соседнем приходе пресвятой девы Марии в Алдэрмэнбери, где эти актеры-пайщики были столпами местной религиозной общины: Кондел был церковным старостой, а Хеминг - его помощником. Если мещанская респектабельность надоедала нашему драматургу, он мог спуститься по Вуд-стрит или Фостер-Лейн к паперти собора св. Павла, где на прилавках книготорговцев выставляли новейшие книги и где он мог послушать в среднем нефе собора "странный шум или гул, - смесь речей и шагов проходящих", - этот "тихий рев или громкий шепот человечества".
      Кристофер Маунтджой преуспевал в изготовлении женских париков для благородных дам (сама королева однажды была его клиенткой), украшенных золотом, серебром и драгоценными камнями. Сильвер-стрит была центром торговли париками. "Все ее зубы сделаны в Блэкфрайарзе, - замечает в "Эписине" Джонсона капитан Оттер, - обе брови - в Стрэнде, а волосы - на Сильвер-стрит". Мат дам Маунтджой, как и подобало супруге из елизаветинских комедий о горожанах, была в тайной любовной связи с неким Генри Вудом, торговавшим шелками, бархатом и сукном на улице Свон-Элли, неподалеку (вдоль по Коулмен-стрит) от Сильвер-стрит. Мы знаем об этом романе, так как мадам Маунтджой, забеременев, консультировалась с доктором-магом Саймоном Форманом. Заметка в формановском журнале для записей звучит довольно загадочно: "Мэри Маунтджой скрывает". Вот сюжет для продолжения "Виндзорских насмешниц".