ДЕЛО РИХАРДА ЗОРГЕ

Первое подозрение против Зорге — Вмешательство фон Ритгена — Майзингер — полицейский уполномоченный в Токио — Зорге информирует немецкую разведку — Его арест — Московский шпион.

Летом 1940 года ко мне обратился директор Германского информационного бюро (ДНБ), господин фон Ритген, и попросил поговорить со мной по поводу Рихарда Зорге. С 1934 года Зорге жил в Восточной Азии. Все это время он сотрудничал с Германским информационным бюро, а также был корреспондентом «Франкфуртер цайтунг». Возникло подозрение в его нелояльности — первой высказала недоверие к Зорге зарубежная организация НСДАП, указав при этом на его политическое прошлое. Фон Ритген, с которым Зорге вел личную переписку, просил меня заглянуть в секретные дела на Зорге, которые вели 3-е и 4-е ведомства.

Ритген, который, как было видно, не хотел отказываться от сотрудничества Зорге с ДНБ, указал на сотрудничество Зорге с профессором Хаусхофером в Мюнхене, факт, вызывающий сомнения в политической благонадежности Зорге. В геополитическом журнале Хаусхофсра была помещена длинная серия статей Зорге о «Восстании молодых офицеров», по мнению Ритгена, лучшее, что когда-либо было написано о подоплеке тогдашних разногласий между армией и промышленными кругами Японии. Ритген восхищался великолепным знанием Зорге страны и людей Восточной Азии, а также его глубоким пониманием политических процессов вообще в странах Востока. Так, например, он всегда точно знал и верно оценивал по словам Ритгена соотношение сил между Китаем, Японией и Россией, с одной стороны, и Америкой и Англией — с другой.

Я просмотрел документы о Зорге. Из них нельзя было убедиться в необходимости что-либо предпринимать против Зорге. Правда, документы о его прошлом заставили меня задуматься — Зорге поддерживал тесные контакты с многими агентами Коминтерна, известными нашей разведке. Кроме того, в двадцатые годы он был в хороших отношениях с националистскими, праворадикальными и национал-социалистскими кругами, в том числе со Стеннесом, одним из бывших фюреров CA, который после исключения из партии убежал в Китай, где стал военным советником Чан Кайши. Мы знали, что Стеннес, находясь в Китае, поддерживал тесные связи с «Черным фронтом» Отто Штрассера; кроме того, Гейдрих подозревал его в заигрывании с русскими.

Когда я беседовал с Ритгеном о возможных посторонних связях Зорге, он высказал следующее мнение: если он даже на самом деле связан с иностранными разведками, мы должны все-таки найти средства и способы, с одной стороны, обезопасить себя, а с другой — извлечь пользу из знаний Зорге. В конце концов я обещал Ритгену в дальнейшем защитить Зорге от нападок партийного руководства, если он согласится наряду со своей журналистской деятельностью выполнять и наши задания. Он должен будет сообщать нашей разведке время от времени информацию о Японии, Китае и Советском Союзе; при этом я предоставил Ритгену самому подумать о том, каким образом наладить передачу информации.

Когда я сообщил об этом Гейдриху, он одобрил мой план, но с условием, что за Зорге немедленно будет установлено наблюдение. Гейдрих был настроен скептически и учитывал возможность того, что Зорге может снабжать нас дезинформацией; ввиду этого он предложил направлять информацию Зорге не по обычным каналам, а подвергать ее особой проверке. Он поручил, кроме того, обсудить все это дело еще раз как следует с Янке.

Должен признать, что я по небрежности промедлил с установлением немедленного контроля над Зорге, которого потребовал Гейдрих. Правда, организация такого наблюдения была затруднена тем, что, во-первых, в этом случае нельзя было сделать письменных распоряжений, а во-вторых, наши сотрудники в Японии были для этого еще молоды и неопытны. Когда я говорил об этом с Янке, он странным образом уклонился от решения этого вопроса, делая вид, что он не знает Зорге как следует. Я же знал, что ему обо всем известно от Ритгена, но, тем не менее, не стал «давить» на него.

В это время Гейдрих послал в Токио в качестве уполномоченного полиции уже упомянутого мной криминаль-директора Майзингера. Причиной этого перемещения Майзингера послужило одно особое обстоятельство, в котором, помимо своей воли, участвовал и я. В свое время криминаль-директору показалось, что у него есть основания для того, чтобы разоблачить меня в глазах Гейдриха как «неблагонадежного». (В Вене я, на самом деле, кое с кем разделался не по справедливости.) Я избрал свой метод защиты и начал медленно плести вокруг него сеть. В моих глазах он был преступником. После войны с Польшей его назначили полицейским комендантом в Варшаве. Мне не составляло труда собрать через своих друзей в Польше доказательства чудовищных преступлений Майзингера в Варшаве. Полученный материал я передал Мюллеру, оговорившись, что он попал ко мне случайно. Мюллер сразу же принял «подачу», после чего было проведено тщательное разбирательство событий в Варшаве. При этом обнаружились столь невероятные вещи, что по окончании расследования Гиммлер сразу же решил: военно-полевой суд и расстрел. Тут подключился Гейдрих и спас Майзингера, послав этого примитивного криминалиста в качестве уполномоченного немецкой полиции в Токио. Единственным объяснением этого было то обстоятельство, что Майзингер благодаря своему долголетнему опыту работы в полиции и сотрудничеству с Мюллером прекрасно разбирался во всех уловках Коминтерна.

Теперь, когда назначение Майзингера в Токио было решенным делом, я поневоле поручил Майзингеру установить за Зорге наблюдение и регулярно сообщать мне о его результатах по телефону. Однако вместо того, чтобы посвятить себя выполнению своих действительных обязанностей, он предался светским развлечениям и неожиданно взялся играть роль простака. Правда, он регулярно сообщал мне о «Посте» — эту кличку мы выбрали для Зорге — но не было случая, чтобы сведения, которые он направлял мне, не содержали положительного отзыва о Зорге. Майзингер постоянно подчеркивал хорошую репутацию, которой Зорге пользовался и в немецком посольстве в Токио, и в японских учреждениях. Не могу не упомянуть, что иногда он разговаривал по телефону и с Мюллером, беседовавшим со своим земляком на баварском диалекте, который почти никто не понимал.

Эти сообщения меня сначала успокоили, тем более что полученный мной через Ритгена информационный материал Зорге казался полезным и не возбуждал подозрений в дезинформации.

Первый удар я получил в начале 1941 года. В то время в Берлине находилась делегация сотрудников японской полиции. Я неоднократно беседовал с ними, и однажды руководитель этой делегации неожиданно спросил меня, не поручено ли Майзингеру осуществлять тайное наблюдение за немецкими гражданами, проживающими в Японии. Я ответил отрицательно. В ходе беседы японец еще раз вскользь заметил, что по его мнению, разумнее было бы, если бы Майзингер для этого сотрудничал с японскими учреждениями, которые в любое время готовы предоставить к его услугам свой богатый опыт. Из этих высказываний мне стало ясно, что Майзингер выполняет свое задание крайне неумело, возбудив подозрения японцев.

К тому времени Зорге сообщил нам оценку общего положения, согласно которой он считал вступление Японии в тройственный пакт всего лишь политической манипуляцией, не имеющей для Германии никакого реального военного значения. После начала войны с Россией он также указал на то, что Япония ни при каких обстоятельствах не нарушит пакта о ненападении, заключенного с Россией; война в Китае, по его утверждению, предъявляет колоссальные требования к военному потенциалу Японии — прежде всего военно-морской флот настоятельно требует установления контроля над южной частью Тихого океана. Он заключил это из характера снабжения сухопутных войск нефтью и горючим — по его мнению, этих запасов хватит лишь на полгода. Тот факт, что военноморской флот располагал значительными ресурсами, свидетельствовало, как он считал, о смене главных направлений военных действий. В 1940 году подтвердилось, насколько верными были эти сообщения; но их больше не использовали, так как после смерти Гейдриха Гиммлер не хотел больше брать на себя ответственность информировать Гитлера.

Я думаю, что нет ничего невероятного в том, что именно Майзингер, не подозревая об этом, был тем самым человеком, который навел японцев на след этого агента, работающего против них.

18 октября 1941 года японцы арестовали Зорге. В течение нескольких месяцев до этого японская служба радиоперехвата ловила передачи тайного радиопередатчика Зорге, однако не могла расшифровать их и установить местонахождение передатчика. При помощи этого передатчика только в 1940 году в Москву было передано не менее тридцати тысяч шифрованных групп слов. Радистом Зорге был прошедший обучение в Москве немец Макс Клаузен, который чаще всего вел передачи с небольшого парусного судна, имея при этом возможность выбирать для передачи любое место. Ущерб, нанесенный Зорге и Клаузеном японцам, был исключительно велик; их обоих приговорили к смерти.

Общая картина, составленная японцами в ходе их слежки и допросов, подтвердила, что действия Зорге являются естественным продолжением всей его прошлой жизни, о которой было известно из документов; однако тогда у нас, как уже упоминалось, имелись только улики, но не было точных доказательств его сотрудничества с Советами. Когда мы получили доказательства, было уже слишком поздно. Ведь Зорге вел шпионскую деятельность в широком масштабе не только против японцев, но и против Германии в пользу Советской России. В частности, он выдал русским срок нападения Германии на Россию, а также сообщил им о том, что Япония не вступит в войну против России. Это позволило России высвободить свои сибирские дивизии и бросить их на Западный фронт против Германии.

Зорге был разведчиком-одиночкой, верившим, пожалуй, в возможность искреннего примирения между Россией и Германией в результате установления нового (коммунистического) общественного строя; большую роль в развитии его мировоззрения сыграло происхождение (его мать была русской, а отец много лет прожил в России). Он не только отвергал национал-социализм и фашизм, но, видимо, в глубине души испытывал к нему величайшую ненависть. Объяснить, почему русская разведка столь щедро предоставила ему большую личную свободу действий, — вопреки своему обыкновению направлять деятельность своих агентов строгими директивами — мне представляется возможным только тем, что русские правильно поняли характер Зорге. Они знали, что Зорге может приносить пользу, только живя в обстановке «презренной» свободы, к которой он, несмотря на свое отрицательное отношение к буржуазному образу жизни, был приучен с детства, воспитываясь в традициях западного индивидуализма. И то, что он ни в своих показаниях, ни во время длительного заключения в Японии не только не признался, но и словом не обмолвился о своем сотрудничестве с Берлином, можно в равной степени объяснить его сильной индивидуальностью и своенравием — его связывали с бывшим командиром подводной лодки, кавалером ордена Pour le mйrites [25] фон Ритгеном личные узы, и в рамках политической игры такая дружба оставалась для него неприкосновенной. Такой вывод, я думаю, позволяет сделать информация, которую он поставлял, так как Зорге, при всем своем неприятии национал-социалистского режима, ни разу не сделал попытки дезинформировать нашу разведку.

В ходе расследования деятельности Зорге японскими властями под подозрение попал и тогдашний немецкий посол в Токио генерал-майор Ойген Орт, которого обвиняли в пособничестве Зорге. Он был в дружеских отношениях с Зорге и признал, что тот имел полную возможность черпать ценную информацию из их приятельских бесед. Тщательная проверка показала, что со стороны Орта не было совершено наказуемое деяние — он не был сообщником, просто Зорге использовал его в своих целях. Я отстаивал эту точку зрения и перед Гиммлером, и перед Риббентропом. Однако мне не удалось полностью рассеять недоверие Гитлера, возникшее по отношению к Орту. Он всегда был убежден, что послу непозволительно заводить друзей, с которыми можно открыто и без утайки обсуждать политические проблемы. Мы сочли своей победой и то, что Гитлер в отношении Орта ограничился такой разумной мерой, как отзыв из страны.

Зорге вместе с бывшим личным секретарем князя Коноэ, Осаки, в октябре 1944 года был повешен.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ OTTO ШТРАССЕРА И РУДОЛЬФА ГЕССА

Ненависть Гитлера к Штрассеру — Приказ о его ликвидации — Две дьявольские бутылки — Тщетная слежка в Португалии — Возвращение в Берлин — Гесс улетел в Англию — Массовые аресты — Загадочность мотивировок действий Гесса.

После покушения в мюнхенской пивной следовало ожидать, что Гитлер рано или поздно нанесет удар Отто Штрассеру. В апреле 1941 года время для этого, казалось, наступило. Однажды утром мне неожиданно позвонил Гиммлер и в скупых выражениях приказал быть после обеда готовым явиться на доклад к Гитлеру. «С документами?» — «Нет». Я не отважился на дальнейшие расспросы и позвонил Гейдриху. Тот знал, в чем дело, однако не хотел говорить об этом по телефону.

Когда я вскоре явился к нему, он, как обычно, сидел за своим письменным столом, заваленным бумагами. Вопреки своей всегдашней привычке раздавать поручения, не отрываясь в то же время от работы, он захлопнул папку с документами и сразу же приступил к разговору: «Уже несколько недель мы получаем из надежного источника информацию о том, что Отто Штрассер находится в Португалии. Гитлер ненавидит этого человека, как вам известно, всеми фибрами души, считая его не только предателем национал-социалистских идей, но, как и его брата Грегора, изменником себе лично. Он убежден в том, что Oтто Штрассер, который еще жив, продолжает после покушения в пивной стремиться всеми средствами к тому, чтобы в результате покушения убрать Гитлера с дороги». Гейдрих схватил свою шинель, и пока мы шли к новому зданию рейхсканцелярии, крайне резко обрушился на «Черный фронт», который, как он утверждал, сомкнувшись с русскими эмигрантскими кругами, присягнул на верность национал-большевизму. «Мне пока еще не ясно, не ведет ли Штрассер двойную игру, работая одновременно на Сталина. Я уже пустил по следам Штрассера одного из бывших сторонников „Черного фронта“, а также известного и вам штандартенфюрера Б. Тот считает, что Штрассер сейчас находится в Португалии». Я спросил его, какое отношение имею я к этому делу.

«Гитлер остался недоволен результатами предыдущих поисков и настаивает на скорейшей ликвидации Штрассера, — продолжал Гейдрих. — Мы с Гиммлером единодушно решили послать вас в Португалию. Но перед этим фюрер хочет поговорить с вами».

Я перепугался. Я никак не мог понять, почему для выполнения этого задания выбрали именно меня, человека, который не имеет ни малейшего представления о подробностях дела. Уже упомянутый штандартенфюрер Б. , пользующийся особым доверием Гейдриха, подошел бы для этого куда лучше. Он уже не раз успешно выполнял подобные поручения, и я знал, что он хорошо знает не только «Черный фронт», но и круги московских эмигрантов.

Мы шли по длинному коридору новой имперской канцелярии, — глубокая тишина стояла между колоннами, и только время от времени слышался приглушенный разговор или щелканье каблуков приветствовавших нас часовых. Гиммлер вместе с фюрером уже сидел в углу огромного кабинета, когда Гейдрих, отдав честь по-военному, сообщил о нашем прибытии. Оба еще некоторое время продолжали разглядывать лежавшую перед ними карту, затем Гитлер подошел и поздоровался, пожав нам руки. «Узнали вы что-нибудь новое насчет Штрассера?» — спросил он. Гейдрих ответил отрицательно. Гитлер задумчиво взглянул на меня. «Неся службу, вы, как каждый солдат на фронте, подчиняетесь приказам своих начальников, — сказал он совершенно неожиданно. — Приказ, который я вам сейчас отдаю, необходимо содержать в полной тайне; для выполнения его вы, в случае необходимости, должны пожертвовать жизнью».

В голове у меня царила полная неразбериха — мгновенно вспомнилось неудавшееся похищение герцога Виндзорского, осуществить которое поручили также мне. Я начинал догадываться, что меня и в этом случае хотели использовать для таких же целей. Тем временем Гитлер разразился потоком брани в адрес «предателя» Штрассера, человека, представляющего собой скрытую опасность, которого нужно устранить любыми средствами.

«Я приказываю вам выполнить эту задачу». Еще не придя в себя, я ответил: «Слушаюсь, мой фюрер». Это были единственные слова, которые я вообще сумел произнести. Не отрывая от меня глаз, Гитлер продолжал тем же приказным тоном: «Как только вы обнаружите, что он там, его надлежит устранить». После этого он обратился к Гейдриху: «Я наделяю вас всеми полномочиями для выполнения этого приказа». Затем он протянул каждому из нас руку и простился с нами.

За дверью мы подождали Гиммлера, который попросил нас пройти в его рабочий кабинет. Из последующей беседы между Гиммлером и Гейдрихом мне стало ясно, что у них уже разработан план практического выполнена «операции Штрассер». Меня вновь удивила раздраженность Гейдриха, — может быть, Штрассер кое-что знал о его личной жизни, что могло быть опасным для Гейдриха, пока тот был жив?

Вошел адъютант и сообщил, что д-р Шт. ожидает уже около получаса. Гейдрих объяснил мне, что д-р Шт. является доцентом одного университета, одним из крупнейших авторитетов в области бактериологии. В настоящее время он работает над разработкой защитных мероприятий на случай бактериологической войны. «Д-р Шт. передаст вам один препарат и проконсультирует, как надо с ним обращаться. Зачем нам это средство, нельзя говорить в его присутствии».

Д-ру Шт. было лет тридцать пять. Он держался самоуверенно и сразу же начал свой доклад — холодно, без эмоций, как на лекции. В соответствии с полученным приказом, сказал он, им создана сильнодействующая бактериологическая сыворотка, капли которой достаточно, чтобы умертвить человека с вероятностью 1000/1. Наличие следов сыворотки в организме убитого исключено. Препарат действует, в зависимости от конституции жертвы, в течение двенадцати часов, создавая картину заболевания, похожего на тиф. При высыхании препарат не теряет эффективности. Достаточно капнуть в стакан для полоскания рта каплю этого раствора, чтобы при последующем использовании стакана высохшая масса вещества вновь стала действовать.

У меня буквально волосы встали дыбом, тем более что взглянув в сверкающие глаза доцента, я увидел, что он — хотя и говорил холодно и сухо — просто-напросто опьянен собственным докладом. Украдкой я посмотрел на Гиммлера — он, казалось, как и я, не без содрогания слушал объяснения. Его явно испугала собственная решимость. Гейдриха же все это, видимо, мало трогало. К моему ужасу докладчик вытащил из кармана две бутылочки и поставил перед нами на стол. С испугом рассматривал я бесцветную жидкость и боязливо посмотрел на горлышко бутылок — оно было заткнуто стеклянной пробкой, которую можно было использовать как капельницу. Наконец Гейдрих прервал поток красноречия разговорившегося ученого словами: «Благодарим вас, подождите нас в коридоре».

Когда доцент ушел, Гейдрих обратился к Гиммлеру: «Мне кажется, рейхсфюрер, дальнейшее обсуждения излишне. Шелленберг должен подумать, как он практически выполнит это задание». Мы встали. Я осторожно взял две бутылочки, опустил вертикально в карманы и, судорожно сжав их руками, удалился. Вернувшись к себе в кабинет, я тут же запер их в своем сейфе. Я отключил сигнальную систему и телефон и изнеможенно опустился в кресло. Что мне было делать? Мысли кружились как карусель. Два или три раза я подходил к сейфу, чтобы убедиться, там ли еще эти дьявольские бутылки. Внезапно я спросил себя, почему этот кошмарный человек дал тебе сразу две бутылки, если достаточно одной капли?.. А не хотят ли тебя использовать в качестве подопытного кролика для испытания средства будущей бактериологической войны?

Я связался с уже упомянутым штандартенфюрером Б. , который тотчас же пришел ко мне и своим гнусавым голосом прочел мне обстоятельную лекцию о «Черном фронте». Этот агент для специальных поручений Гейдриха действительно прошел огонь, воду и медные трубы. Он знал огромное количество людей, прежде всего из числа русских агентов. Я бы охотно рассказал ему о моем ужасном задании, и уже собирался это сделать, но тут вспомнил, что Гейдрих приказал ему только проинформировать меня о положении дел, не сообщив ему, что я должен отправиться в Португалию.

Наконец я начал готовиться к отъезду, покорившись своей участи. На этот раз не было дипломатического паспорта. Я ехал как простой агент. А что будет, спрашивал я себя, если на таможне у меня найдут эти бутылочки? Просто оставить их где-нибудь или выбросить в реку было невозможно — это было бы преступлением. Содержимого их хватило бы, чтобы отравить систему водоснабжения целого города с миллионным населением.

Постепенно в голове у меня прояснялось, и я наметил себе следующий план: прежде всего нужно поместить бутылочки в стальную оболочку, предохраняющую их от толчков и давления. Такой контейнер позволял мне просто выбросить их во время полета над морем. Тогда задание можно было бы выполнить другим способом. Допустим, устранение Штрассера можно было поручить наемному исполнителю. Мысль о том, чтобы выбросить бутылочки в море, несколько успокоила меня. Д-р Шт. сообщил, что содержимое их будет «жизнеспособным» самое большее два года. Стальные капсулы могли пролежать в море двадцать-тридцать лет. Таким образом, я мог со спокойной совестью бросить их в море.

Я срочно связался с руководителем технического отдела. Он глубокомысленно взглянул на бутылочки, которые я осторожно поставил перед ним на письменном столе. После этого он сказал, что считает возможным изготовить такие стальные капсулы, но это займет тридцать шесть часов. То, что я слышал теперь, было мне гораздо приятнее, чем лекция, прослушанная несколько часов назад. «Я достану вам две стальные капсулы, выложенные изнутри каучуком. Эластичная прокладка защитит их от любого удара и так плотно охватит горлышко бутылок и пробку, что раскрыться они не смогут. Если все же возникнет опасность утечки, жидкость впитается в пористую массу. Кроме того, стальные капсулы будут так завинчены, что предохранительный запор сделает невозможным случайную разгерметизацию».

«И сколько могут пролежать эти стальные капсулы в морской воде невредимыми?»

«Если использовать высокопрочную легированную сталь, почти бесконечно долго».

Через сорок восемь часов я засунул обе бутылочки, помещенные в сверкающие капсулы, в карманы брюк и отправился в Португалию. Из предосторожности я поручил одному из наших агентов встретить меня на аэродроме в Лиссабоне, чтобы в случае обыска я мог незаметно передать ему бутылочки. Но португальская таможня ничего не заметила. Капсулы я сразу же поместил в сейф одного из наших филиалов. Через несколько дней я уже организовал розыск Отто Штрассера, приказ об аресте которого я пустил ходить по рукам обширного круга людей, охватывавшего около двух тысяч человек. За квартирами, адреса которых мне сообщил Гейдрих, было установлено особенно пристальное наблюдение. Все это должно было обеспечить поимку Штрассера, если только он вообще находился в Лиссабоне. Но прошло двенадцать дней, а мы так и не обнаружили ни малейших следов его пребывания. Ежедневно такая крупная операция влетала нам в копеечку. Каждый второй вечер на квартире своего португальского друга я производил выплаты необходимых сумм. Не будь у всей этой истории такой отвратительной подоплеки, эта поездка была бы для меня неплохим развлечением, приятной сменой обстановки. В один из таких платежных дней мне удалось обогатить свой опыт, узнав, как ловко можно вымогать деньги.

Так, например, один полицейский чиновник привлек к слежке свою подругу, к чему я отнесся одобрительно, ведь чем шире был мой информационный базис, тем лучше. Но когда он в вознаграждение потребовал для нее дополнительно две пары туфель взамен изношенных при выполнении наших поручений, я, рассмеявшись, не мог не оценить его деловой сметки.

Через две недели я начал осторожно наводить Берлин на мысль, что Штрассера не может быть в Португалии. При этом я предложил сохранить созданную мной систему наблюдения, чтобы она продолжала действовать и без меня. С напряжением ожидал я ответа. Через два дня по радио сообщили: «С предложением согласны, Гейдрих».

Я так и подпрыгнул от радости. Руководителю нашего центра в Лиссабоне я дал указание подождать еще три недели и если Штрассер так и не появится, отправиться на морскую прогулку на моторной лодке, захватив с собой обе стальные капсулы, и выбросить их в воду по возможности дальше от берега. Выполнение этого поручения он должен был гарантировать своим честным словом. Если же Штрассер в это время появится в Лиссабоне, он должен был сразу же вызвать меня по радио из Берлина. Тогда мы бы вновь обсудили необходимые меры.

Торопясь изо всех сил, я вернулся в Берлин. Через несколько недель слежку по моему предложению прекратили. К тому времени Гитлер занялся гораздо более важными делами — его заместитель Рудольф Гесс улетел в Англию, что произвело в Берлине впечатление разорвавшейся бомбы. Это случилось 10 мая 1941 года.

Теперь меня почти беспрерывно вызывали на совещания между Гиммлером и Гейдрихом. Сам Гитлер, говорили, был совершенно обескуражен случившимся и был не в состоянии как-то реагировать на него. Используя такое состояние Гитлера, рейхсляйтер Мартин Борман сумел сделать решающий для своей карьеры шаг, благодаря которому он отныне завоевал доверие Гитлера. Он изобрел тезис: «Гесс сошел с ума». Именно он посоветовал Гитлеру дать такое объяснение в первом официальном коммюнике. Правда, при этом не подумали, что может возникнуть вопрос — как же сумасшедший мог столь длительное время быть заместителем фюрера? Когда я сообщил Гиммлеру свои сомнения по этому поводу, — я сказал ему, что немецкий народ слишком умен, чтобы поверить в такое, — он покачал головой и ответил: «Теперь уже слишком поздно».