Джеймс Камерон был человеком озлобленным, неудачником, но он твердо верил, что винить за это надо кого угодно, только не самого себя. С годами же он даже стал получать какое-то удовольствие от своих страданий, ибо казался себе этаким мучеником. Когда Джеймсу был только год, его семья эмигрировала из Шотландии в Глейс-Бей, не имея ничего, кроме убогого скарба, который его родители тащили в руках, и чтобы выжить, им приходилось надрываться из последних сил. Едва Джеймсу исполнилось четырнадцать лет, отец послал его работать на угольную шахту. В шестнадцать лет Джеймс слегка повредил спину во время обвала в забое, и ему пришлось оставить эту работу. А через год его родители погибли в железнодорожной катастрофе. Вот тогда-то Джеймс и решил, что во всех этих напастях виноват лишь злой рок, который преследует его. Однако природа одарила его двумя бесценными качествами: прежде всего, если он этого желал, то мог быть еще и обаятельным. И однажды в выходной день, приехав в Сидней, город, расположенный неподалеку от Глейс-Бея, он встретил впечатлительную девушку по имени Пегги Максвелл, которая вместе с родителями проводила там отпуск. Она вовсе не отличалась привлекательностью, но Максвеллы были очень богаты, а Джеймс Камерон — беден. Он вскружил Пегги голову, и, как ни отговаривал ее отец, она вышла за него замуж.

— В приданое я дам Пегги пять тысяч долларов, — сказал Джеймсу мистер Максвелл. — Эти деньги позволят тебе начать самостоятельное дело. Ты можешь вложить их в недвижимость и через пять лет удвоить свой капитал. А я помогу тебе.

Но ждать пять лет Джеймс не хотел, и, ни с кем не посоветовавшись, он и один из его дружков вложили деньги в весьма рискованное предприятие, и через пару месяцев у Джеймса не осталось ни цента. Его тесть пришел в бешенство и отказал ему в какой-либо дальнейшей поддержке.

— Ты дурак, Джеймс, — заявил он, — и я не собираюсь больше бросать деньги на ветер.

Таким образом, женитьба, которая должна была стать для Камерона спасением, обернулась катастрофой, так как теперь на его иждивении оказалась жена, а работы у него не было.

Спас его Шон Макалистер. Городской банкир был толстым, самодовольным коротышкой лет пятидесяти пяти, в неизменном жилете, с часами на толстой золотой цепочке. Он приехал в Глейс-Бей двадцать лет назад и сразу понял, какие возможности открываются перед ним. В город сплошным потоком съезжались шахтеры и лесорубы, которые крайне нуждались в подходящем жилье. Макалистер мог бы финансировать строительство домов для них, но у него был план получше. Он решил, что будет дешевле селить приезжих в общежития, и через пару лет построил отель и пять общежитии, которые всегда были забиты до отказа.

Найти управляющих оказалось довольно сложно, ибо работа эта была не из легких. В обязанности управляющего входило следить за тем, чтобы все комнаты были заняты, организовывать питание жильцов да еще заботиться о чистоте и порядке. Что же касается зарплаты, то Шон Макалистер был не из тех людей, кто швыряется деньгами.

Случилось так, что управляющий одним из общежитии уволился, и Макалистер решил, что Джеймс Камерон является наиболее подходящим кандидатом на эту должность. Время от времени Камерон брал в банке небольшие ссуды, а с выплатой запаздывал. Макалистер послал за молодым человеком.

— У меня есть для тебя работа, — заявил банкир.

— У вас?

— Тебе повезло. Только что освободилось отличное место.

— Я что, должен буду работать в банке? — удивился Джеймс. Такая перспектива казалась ему весьма привлекательной. Там, где много денег, всегда есть вероятность, что что-нибудь прилипнет к рукам.

— Нет, не в банке, — разочаровал его Макалистер. — Ты незаурядный малый, Джеймс, и, думаю, сможешь поладить с людьми. Я хочу, чтобы ты стал управляющим моим общежитием на Кэйблхед-авеню.

— Вы сказали общежитием? — В голосе Камерона слышались презрительные нотки.

— Нужна же тебе крыша над головой, — рассуждал Макалистер. — Вот у вас с женой и будут бесплатная комната и питание, да еще небольшая зарплата.

— «Небольшая» — это сколько?

— Я не поскуплюсь, Джеймс. Двадцать пять долларов в неделю.

— Двадцать пять?

— Не хочешь — не надо. У меня есть другие желающие на это место.

В конце концов, выбора у Джеймса Камерона не было.

— Ладно, согласен, — кивнул он.

— Вот и хорошо. Да, кстати, тебе еще придется по пятницам собирать плату за проживание и в других моих общежитиях, а деньги будешь приносить мне по субботам.

Когда Джеймс выложил эту новость Пегги, она была в полной растерянности.

— Да мы же понятия не имеем, как управлять общежитием, Джеймс.

— Научимся, поделим обязанности. И Пегги поверила.

— Что ж, тогда, пожалуй, справимся, — согласилась она. И пусть несколько своеобразно, но они действительно справились.

После этого Джеймсу Камерону не раз представлялась возможность получить работу получше, работу, которая могла бы дать ему определенное положение в обществе и приличные деньги, но он так упивался своими вечными неудачами, что ему было жалко с ними расставаться.

— А стоит ли дергаться? — ворчал он. — Раз у меня такая судьба, ничего хорошего не жди.

Вот и в ту сентябрьскую ночь он с горечью подумал:

«Что за жизнь! Даже с девочками побаловаться не дадут. Черт бы побрал мою жену».

Когда Джеймс вышел из заведения мадам Кристи, дул пронизывающий осенний ветер.

«Пожалуй, стоит малость подкрепиться, чтобы легче выдержать очередной удар судьбы», — решил он и зашел в кабачок «Старый моряк».

Лишь час спустя Джеймс Камерон побрел к общежитию, находившемуся в Пью-Абердине, самом бедном районе Глейс-Бея.

Когда же он наконец добрался до дома, его встретило полдюжины взволнованных жильцов.

— У Пегги доктор, — предупредил один из них. — Ты, мужик, поторопись-ка.

Шатаясь, Джеймс проковылял в маленькую мрачную спаленку, которую он делил со своей женой. Из соседней комнаты донесся крик новорожденного. Пегги неподвижно лежала на кровати. Над ней склонился доктор Патрик Дункан. Услышав шаги входящего Джеймса, он обернулся.

— Это что еще здесь происходит? — с трудом выговорил Джеймс. Доктор выпрямился и с неприязнью посмотрел на него.

— Вам надо было послать жену ко мне на прием, — проговорил он.

— Ага, и выкинуть кругленькую сумму? Подумаешь — рожает! Да че ваше здесь…

— Пегги умерла. Я сделал все, что мог. У нее родились близнецы. Мальчика спасти не удалось.

— О Господи, — захныкал Камерон. — Опять эта судьба.

— Что вы сказали?

— Судьба, говорю. Вечно мне не везет. Вот и щас — потерял ребенка. Я…

Неся на руках крохотного младенца, завернутого в одеяло, в комнату вошла женщина-кормилица.

— Вот ваша доченька, мистер Камерон.

— Доченька? На кой черт она мне сдалась? — заплетающимся языком проговорил Джеймс.

— Ну и мерзкая же ты тварь, — не выдержал доктор Дункан.

— Я останусь до утра, — заговорила кормилица, — и покажу, как надо за ней ухаживать.

Джеймс посмотрел на выглядывающее из-под одеяла морщинистое личико и с надеждой подумал: «Может, она тоже помрет…»

В первые три недели никто не был уверен, выживет новорожденная девочка или нет. Ухаживала за ней ежедневно приходившая кормилица. И наконец наступил день, когда доктор, волнуясь, заявил Джеймсу:

— Твоя дочь будет жить. Господь смилостивился над бедной малышкой.

— Мистер Камерон, — сказала кормилица, — вы должны дать ребенку имя.

— Плевать мне, как вы станете ее звать. Сами придумывайте имя.

— А что, если мы назовем ее Ларой? Это такое милое…

— Лишь бы вам, раздолбаям, нравилось. Вот так и нарекли ее Ларой.

На всем белом свете не было никого, кто бы заботился о Ларе и воспитывал ее. Жившие в общежитии мужчины были слишком заняты своими проблемами, чтобы обращать внимание еще и на чужого ребенка. А единственной женщиной, оказавшейся там, была огромных размеров шведка по имени Берта, которую наняли для готовки и уборки.

Джеймс Камерон и не собирался заботиться о своей дочери. Проклятая судьба в очередной раз подвела его тем, что подарила ребенку жизнь. По вечерам он обычно сидел у себя в комнате за бутылкой виски и роптал на свою горькую долю.

— Эта девчонка убила и мою жену, и моего сына.

— Зря ты так говоришь, Джеймс, — упрекали его соседи.

— Да чего уж там! Из моего сына вырос бы здоровый, крепкий мужик. Наверняка он стал бы неглупым малым, и при деньгах, и уж позаботился бы о старости своего отца.

И соседи, махнув рукой, даже и не думали заставить его прекратить нести этот вздор.

Несколько раз Джеймс Камерон пытался как-то связаться со своим тестем Максвеллом, надеясь, что тот заберет у него ребенка, но старик словно сквозь землю провалился. «Может, на мое везенье, сдох старый дурак», — решил Джеймс.

Глейс— Бей был городком, в котором жители не задерживались надолго, а селились в общежитиях и через какое-то время уезжали кто куда. Приезжали они из Франции, Китая, с Украины; были там и итальянцы, и ирландцы, и греки -плотники и портные, слесари и сапожники. Целые толпы работяг слонялись по Мейн-стрит, Белл-стрит, Норд-стрит и Уотер-стрит в портовой части города. Они приезжали, чтобы работать на шахтах, валить лес или ловить рыбу. Глейс-Бей являлся приграничным городом, примитивным и суровым, погода в котором всегда была омерзительной. Морозные зимы с сильными снегопадами тянулись до самого апреля, а из-за толстого льда, скрывавшего бухту, даже в апреле и мае дули холодные ветры; с июля же по октябрь беспрестанно шел дождь. В городе было восемнадцать общежитии, некоторые из них вмещали свыше семидесяти постояльцев. Общежитие Джеймса Камерона было рассчитано на двадцать четыре человека, и жили там в основном шотландцы.

Лара росла, испытывая постоянную нехватку человеческой теплоты, любви, хотя она даже понятия не имела, что это такое. У нее не было ни игрушек, ни кукол, ни подружек, с которыми она могла бы играть, — никого, кроме отца. Она делала ему маленькие детские подарки, не зная, как ему угодить, но он либо не замечал их, либо поднимал ее на смех.

Когда Ларе было пять лет, она случайно подслушала, как отец жаловался одному из жильцов:

— Эх, не тот ребенок помер. Было бы куда лучше, если бы выжил сын.

В ту ночь Лара горько плакала, пока не заснула. Ведь она так любила своего отца. И так его ненавидела.

К шести годам Лара напоминала картину Кина: огромные глазищи на бледном, худом личике. В тот год в их общежитие въехал новый постоялец. Его звали Мунго Максуин, и был он здоровенный, словно медведь, мужчина. Он как-то сразу проникся искренним участием к девчушке.

— Как тебя зовут, малышка? — наклонился он к ребенку.

— Лара.

— Ого! Прекрасное имя для прекрасного дитя. Ты, наверное, уже ходишь в школу?

— В школу? Нет.

— А почему нет?

— Не знаю.

— Давай-ка выясним. — Он подошел к Джеймсу Камерону и сказал:

— Я слышал, твой ребенок не посещает школу.

— А че ей там делать? Она ж девка. Не нужна ей никакая школа.

— Нет, мужик, ты не прав, — возразил Мунго. — Ей обязательно нужно дать образование. Должен же и у нее быть свой шанс в жизни.

— Да брось ты, — отмахнулся Джеймс. — Это пустая трата денег.

Но Максуин оказался весьма настырным, и в конце концов, чтобы только он заткнулся, Джеймс Камерон согласился. По крайней мере хоть несколько часов в день девчонка не будет маячить перед глазами.

Узнав, что она пойдет в школу, Лара жутко испугалась. Всю свою короткую жизнь девочка провела среди взрослых и почти не имела контактов с другими детьми.

В следующий понедельник Большая Берта отвела ее в начальную школу св. Анны, и Лару проводили в кабинет директора.

— Это Лара Камерон.

Миссис Каммингс, директриса школы, была седеющей женщиной средних лет, у которой после смерти мужа на руках осталось трое детей. Она оглядела стоящую перед ней убого одетую девочку и, улыбнувшись, мягко сказала:

— Лара. Какое милое имя. Сколько тебе лет, дорогуша?

— Шесть, — едва сдерживая слезы, пролепетала Лара. «Ребенок очень напуган», — подумала миссис Каммингс.

— Ну что ж, мы очень рады, что ты будешь ходить в нашу школу, — сказала она. — Тебе здесь понравится, и ты многому научишься.

— Я не могу тут оставаться, — выпалила Лара.

— Что? Но почему?

— Папа будет очень скучать. — Она изо всех сил старалась не расплакаться.

— Ну ничего. Ты ведь будешь проводить здесь только несколько часов в день, — успокоила ее директриса.

И Лара позволила отвести себя в заполненный детьми класс. Ее посадили за одну из задних парт.

Мисс Теркель, учительница, старательно выводила на доске буквы.

— "А". С этой буквы начинается слово «арбуз», — говорила она. — Слово «бочка» начинается с буквы "Б". А кто может придумать слово на букву "В"?

Поднялась чья-то детская ручка.

— Варежка.

— Очень хорошо! А на "Г"?

— Голова.

— А на "Д"?

— Дерево.

— Великолепно! Ну а кто знает слово, которое начинается на букву "Е"?

— Еб…ся, — громко сказала Лара.

В классе Лара была самой младшей, но мисс Теркель часто казалось, что она намного старше других ребят. В этой девочке ощущалась какая-то настораживающая недетскость.

— Она настоящая маленькая женщина, — сказала директрисе учительница, — просто ждет, когда станет выше ростом.

В тот первый день во время завтрака дети достали свои разноцветные баночки-скляночки, вытащили яблоки, печенье и завернутые в кальку бутерброды, и только Ларе есть было нечего — никто даже и не подумал дать ей в школу завтрак.

— А где твоя еда, Лара? — спросила мисс Теркель.

— Я не голодная, — насупилась Лара. — Я утром наелась.

Большинство девочек в школе были опрятно одеты в чистенькие юбочки и блузки. Лара же ходила в выцветших клетчатых платьях и поношенных рубашках, из которых она давно уже выросла.

— Мне нужна новая одежда для школы, — сказала она как-то отцу.

— Да? — вскипел тот. — Мне что, денег девать некуда? Пойди попроси что-нибудь в штабе Армии спасения.

— Но, папа, это же для нищих, — возмутилась Лара и тут же получила от отца увесистую пощечину.

Одноклассники Лары знали игры, о которых она никогда даже и не слышала. У девочек были игрушки и куклы, и некоторые из них охотно делились ими с Ларой, однако она всегда с горечью осознавала, что все это чужое, а у нее самой ничего нет. И хуже того, за годы учебы в школе Лара увидела совершенно другой мир, мир, где у детей были мамы и папы, которые дарили им подарки и устраивали им вечеринки на дни рождения, и любили их, и заботились о них, и целовали их. Впервые Лара начала понимать, сколь многим она была обделена в своей жизни. И от этого она чувствовала себя еще более одинокой.

Общежитие тоже было своеобразной школой. Оно напоминало какой-то многонациональный микрокосмос. По именам постояльцев Лара научилась определять, откуда они приехали: Мак из Шотландии, Холдер и Пайк из Ньюфаундленда, Шиассон и Окдан из Франции, а Дудаш и Козик из Польши. Среди них были и лесорубы, и рыбаки, и шахтеры, и торговцы. По утрам на завтрак и по вечерам на ужин они собирались в просторной столовой, и Лара как зачарованная слушала их разговоры. Казалось, что у каждой группы этих работяг был свой загадочный язык.

В Новой Шотландии трудились в то время тысячи лесорубов, разбросанных по всему полуострову. Когда эти парни собирались в общежитии, от них пахло опилками и дымком от костра, и говорили они все время о таких непонятных вещах, как обрубка, кантовка или подрезка.

— В этом году мы должны выдать почти двести миллионов погонных футов, — объявил однажды за ужином один из них.

— Как это футы могут быть погонными? — удивилась Лара. За столом раздался дружный хохот.

— Детка, — принялся объяснять лесоруб, — погонный фут — это кусок доски площадью в один квадратный фут и толщиной в один дюйм. Вот когда ты вырастешь, выйдешь замуж и захочешь построить деревянный домик комнаток на пять, то тебе понадобится двенадцать тысяч погонных футов леса.

— Я никогда не выйду замуж, — заявила Лара.

Совсем другого рода людьми были рыбаки. Они возвращались в общежитие насквозь пропахшие морем, без конца болтали о новом эксперименте, проводимом на озере Бра д'Ор, да напропалую хвастались друг перед другом своими уловами трески, сельди, макрели или пикши.

Но наибольшее восхищение вызывали у Лары шахтеры. В угольных копях Лингана, Принса и Фалена их работало более пяти тысяч. Названия шахт приводили Лару в восторг: «Юбилейная», «Последний шанс», «Черный алмаз» или «Счастливица».

Раскрыв рот, слушала она разговоры шахтеров после трудового дня.

— Неужели то, что говорят про Майка, правда?

— Чистая правда. Бедный малый спускался в забой, и угольная вагонетка сошла с рельсов и раздробила ему ногу. Так эта сука штейгер сказал, что Майк сам виноват, не успел отскочить, и теперь у него погасла лампа.

— Как это? — озадаченно спросила Лара.

— А так, — повернулся к ней один из шахтеров, — Майк спускался к себе в забой…, ну, на тот уровень, где он вкалывает, а вагонетка — такая тележка, на которой возят уголь, — соскочила с рельсов и зашибла его.

— И у него погасла лампа? — недоумевала Лара. Шахтер добродушно рассмеялся:

— Когда говорят, что у тебя погасла лампа, это значит, что ты уволен.

В пятнадцать лет Лара поступила в среднюю школу св. Михаила. Она превратилась в долговязого, неуклюжего подростка с длинными ногами, непослушными черными волосами и непропорционально большими умными серыми глазами на бледном, худеньком личике. Едва ли кто-нибудь мог с уверенностью сказать, что из нее вырастет. Лара была в переходном возрасте, и ее внешность претерпевала большие изменения. Из нее с одинаковой вероятностью могла получиться и дурнушка, и красавица.

Однако для Джеймса Камерона его дочь всегда была уродиной.

— Тебе надо выскакивать замуж за первого же дурака, который к тебе посватается, — однажды заявил он. — С такой рожей выбирать не приходится.

Лара молча слушала.

— Только пусть этот бедолага не рассчитывает получить от меня приданое.

В это время в комнату заглянул Мунго Максуин. Он стоял, с трудом сдерживая свое возмущение.

— Ну ладно, девка, — сказал Джеймс, — ступай на кухню.

Лара выбежала.

— Почему ты так обращаешься со своей дочерью? — не выдержал Максуин.

— Тебя это не касается, — огрызнулся Джеймс, глядя на вошедшего помутневшими глазами.

— Ты просто пьян.

— Да, пьян. Ну и что? Чем еще заняться? Баб нет, так хоть напиться можно.

Максуин пошел на кухню, где Лара мыла посуду. Ее глаза покраснели от слез. Мунго обнял девушку за плечи.

— Ничего, малышка, — попытался он успокоить ее, — твой отец не хотел тебя обидеть.

— Он ненавидит меня.

— Да нет же…

— Я в жизни не слышала от него ни одного доброго слова! Ни одного!

Максуин замолчал, не зная, что сказать. Летом в Глейс-Бее было полно туристов. Они приезжали в своих шикарных автомобилях, одевались в дорогие наряды, заходили в магазины на Кастл-стрит, обедали в «Кедровом доме» или у Джаспера и совершали вылазки на Ингониш-Бич, Туманный мыс и Птичьи острова. В них чувствовалось какое-то превосходство — ведь они были из другого мира, — и Лара завидовала им и, когда в конце лета они разъезжались по домам, мечтала вырваться из этого захолустья и уехать вместе с ними. Но как?

Не раз она слыхала рассказы отца про своего деда Максвелла. «Старый ублюдок пытался помешать моей женитьбе на его драгоценной дочке, — жаловался Джеймс Камерон каждому, кто только соглашался слушать его. — Он был чертовски богат. Как думаешь, дал он мне хоть что-нибудь? Не-е. А ведь я так заботился о его Пегги…»

И Лара воображала, что в один прекрасный день ее дед приедет и увезет ее в волшебные города, о которых она только читала: в Лондон, в Рим, в Париж… «И у меня тоже будет красивая одежда. Сотни платьев и новых туфель».

Но проходили месяцы, за ними годы, а он так и не приезжал, и в конце концов Лара поняла, что никогда не увидит своего деда. Она была обречена провести всю свою жизнь в Глейс-Бее.