Эмиль Бартоли работал исполнительным вице-президентом банка «Мэритайм континентал» и был при Александре Мейзере его правой рукой. Родом он был из Венеции, худощавый, аскетического склада человек, черты лица которого показывали, что он ведет свою родословную от дожей. К двадцати годам он знал о финансах больше, чем банкиры в четыре раза старше его. Это сидит у него в крови, говорил он. Хотя у него был выбор, куда пойти работать, он связал свою судьбу с «Мэритайм континенталом», а более точно – с Александром Мейзером. Это была своего рода закрытая контора, где он легко себя чувствовал и которую прекрасно знал. В Нью-Йорке ему подчинялись примерно сто человек, но у него были доверительные контакты в любом торговом месте света. Если начинались колебания в Токио, Гонконге, Цюрихе, Лондоне или на других биржах, Бартоли узнавал об этом первым. И что более важно, узнавал подноготную.
      Как и большинство закоренелых холостяков, Эмиль Бартоли удочерил ребенка близкого ему человека. Он всем сердцем привязался к своей приемной дочери Кате. Он управлял ее опекунским фондом, когда Катя переехала для учебы в Калифорнию, Бартоли взял себе за правило раз в месяц писать и звонить ей. Но больше всего ему хотелось добиться того, чтобы отец с дочерью примирились, но этого не получалось. Теперь такая перспектива вообще отпала.
      – Я ужасно сожалею об этом, Катя, – сказал он. – Все сотрудники банка выражают вам свое соболезнование. Если для вас надо что-нибудь сделать, то только скажите.
      – Благодарю вас, Эмиль.
      Катя присутствовала на совещании в кабинете отца. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке. На ней была длинная разноцветная крестьянская юбка, вышитая блузка в русском стиле и уже основательно поношенные, но содержавшиеся в приличном состоянии сапожки. На лбу она повязала зеленый шарф, концы которого свисали на спину. Утром в гостинице, когда она одевалась, она понимала, что будет выделяться. Кабинет ее отца был обставлен в подлинно американском стиле, мебель вишневого дерева из северо-западных районов тихоокеанского побережья, узловатого орехового дерева из Каролины, мягкие сосновые панели из Новой Англии. Все мужчины будут, конечно, одеты в костюмы фирмы «Брукс бразерс».
      Когда Катя представила себе все это, ее протест несколько усилился. Провалиться ей на месте, если она поменяет стиль своей одежды. А теперь она чувствовала себя неловко, и ее поступок казался ей мелочным и недоброжелательным.
      – Эмиль, его уже привезли? – спросила она, глядя на уличное движение по Парк-авеню.
      В отличие от большинства других финансовых учреждений, «Мэритайм континентал» сторонился Уолл-стрита. Александру приятнее был адрес угол Парка и Сорок восьмой улицы, в небольшом архитектурном шедевре, первый этаж которого сдавался в аренду автомобильной компании. Большинство прохожих даже не подозревали, что здесь расположен банк, что вполне устраивало Александра.
      – Да, Катя, его уже доставили, – ответил Бартоли. – Все организовано. Детальное расписание у моей секретарши. Если что-то захотите добавить или изменить, то вам достаточно сказать ей об этом.
      Катя повернулась к нему.
      – Тогда, полагаю, надо позаботиться только об одном. – Она обвела рукой комнату. – Что станет со всем этим?
      – Вы берете быка прямо за рога, – произнес Бартоли. – В завещании говорится, что вы и «Сосьете де Бен Медитерраньен» получаете по сорок девять процентов акций. Остающиеся два процента находятся под моей опекой. Если возникнут какие-либо разногласия в отношении политики или направления деятельности банка, то у меня будет решающий голос. Но я не думаю, что такое произойдет. У меня с вашим отцом давно была достигнута договоренность о том, что в случае такого поворота дела, я стану президентом вместо него. Политика и цели банка останутся прежними. Продажа или слияние исключаются. У нас отличный список клиентов, и со временем, если мы будем аккуратно вести дело, мы расширим его. Но сделано это будет в соответствии с критериями, изложенными Алексом, и ничьими другими.
      – А как же я?
      – Ну, Катя, в финансовом отношении каждый квартал вы будете получать значительные дивиденды. Ясно, что деньги ваши, можете делать с ними что хотите.
      – А как обстоят дела с активным участием в работе банка?
      Бартоли удивил ее вопрос, но он никак этого не показал.
      – Конечно, выбирать вам. Я такого поворота событий не предусмотрел, поскольку вы, похоже, прокладываете себе дорогу в качестве адвоката.
      – Вы хотите сказать, что читаете газеты, – отозвалась Катя, подняв брови.
      – И это тоже, – согласился Бартоли. Он помолчал, потом добавил: – Хотели бы вы присоединиться к нам?
      – Не знаю, – негромко вымолвила Катя.
      Захочет ли она? «Мэритайм континентал», или в данном случае любой банк, является отражением сложившегося порядка. Средства этой финансовой организации смазывали военную машину. Безликие люди, которые распоряжались этими средствами, направляли их на программу президента «Великое общество», перекачивали их в карманы закадычных дружков и проходимцев, а негры и бедняки белые так и оставались с протянутыми руками. Банки действовали тихой сапой и загадочными путями. Они оставались хранителями секретов.
      – Не знаю, – повторила Катя.
      – Решать сразу нет никакой необходимости.
      Катя вздрогнула при звуке этого голоса. Она не слышала его очень давно, и все же он прозвучал и нашел отзвук в ее памяти. Глубоко вздохнув, она обернулась:
      – Арманд?
      Он выглядел почти так же, как она представляла себе, конечно, постарел, но складки, пролегшие на его лбу и прорезавшие наискось щеки, лишь сделали его лицо более волевым. Свои волосы он зачесал назад густой гривой, которая теперь вся стала серебристой, но глаза, глубокие и гипнотические, сочный тембр голоса – остались такими же, какими она их запомнила.
      – Катя, я очень, очень сожалею о случившемся.
      Он заключил ее в свое мощное объятие, подбородком прислонившись к ее волосам; от его мягкого кашемирового костюма исходил запах одеколона. Катя ощущала, как в нее вливается его сила и уверенность. И впервые после прочтения телеграммы она искренне поверила, что она как-нибудь справится со случившимся, что когда-нибудь она преодолеет это горе.
      Арманд улыбался Кате. Он знал, что выражение его лица не выдает ничего другого, кроме беспокойства и искренней заботы. Но в нем происходило нечто большее, сталкивались противоречивые эмоции, что ставило его в тупик. Он обожал Катю-ребенка, его необъяснимо тянуло к ней. А теперь он слишком явно реагировал на нее как на женщину.
      Присутствие Арманда так сильно почувствовалось в комнате, что Катя потеряла в себе уверенность и, как это ни странно, стала несколько его побаиваться.
      – Довольны ли вы организационными мерами, которые принял Эмиль? – наконец спросил он.
      Она пожала плечами:
      – Не знаю, сколько Эмиль отклонил взяток, предлагавшихся другими банками. Я даже хотела, чтобы он стал работать на меня. Он даже и не подумал сделать это. Поэтому держитесь за него. Он самый лучший.
      Эмиль Бартоли поклонился, услышав этот комплимент.
      – Было ли у вас… и моего отца какое-нибудь дело, о котором я должна знать? – спросила Катя Арманда.
      – Я бы не сказал, – непринужденно ответил Арманд. – «Мэритайм континентал» обеспечивал и следил за американскими инвестициями в казино. Но это долгосрочные финансовые мероприятия – облигации, казначейские билеты, некоторая недвижимость. Эмиль может следить за этим с одним зажмуренным глазом… или даже двумя.
      – Прекрасно, – медленно произнесла Катя. – Думаю, что все может оставаться в нынешнем виде. – Помолчала. – Но мне бы хотелось прямо сейчас познакомиться с одной вещью – полицейским рапортом о несчастном случае.
      – Послушайте, Катя… – начал было протестовать Бартоли.
      – Не беспокойтесь, Эмиль, все в порядке. Он у меня при себе. Кажется, ваш отец говорил мне, что вы настоящий полиглот. Вы читаете по-французски? – Она кивнула, и все же Арманд колебался перед тем, как передать ей рапорт. – Должен предупредить вас, Катя. Швейцарцы проделали тщательную работу. Детали отражены довольно ярко.
      – Мне просто хочется знать, как он умер, – тихо произнесла Катя. – Я должна знать это.
      – Конечно, – мягко отозвался Арманд, бросая предупреждающий взгляд на Бартоли. – Теперь мы оставим вас здесь. Когда вы освободитесь, мы можем пообедать. У вас масса времени, чтобы освежиться, переодеться.
      Катя поморщилась при упоминании Армандом об одежде. Когда бы они ни пошли на обед, ясно, что она не пошла бы в таком виде.
      – Катя… – Арманд сжал ее плечо и, не сказав больше ничего, пошел к выходу вслед за Бартоли.
      Катя подумала, что этот его жест говорил, чтобы она крепилась. А на самом деле это было молчаливое извинение.
      Когда Арманд шел через вестибюль к кабинету Бартоли, он мысленно прикидывал, что в «Маранелло», центральном учреждении фирмы «Феррари», уже вечер наступил – шесть часов. К этому времени покореженная машина Александра, которую повезли не в Париж, как он сообщил в швейцарскую полицию, а в противоположном направлении, в Италию, уже осмотрена инженерами и механиками завода. У Арманда не было оснований полагать, что их выводы будут как-то отличаться от его собственных. Но несмотря на весь свой опыт в этой области, он не относился к числу профессионально признанных экспертов. Ему нужны были заключения людей, чья квалификация и репутация не вызовут сомнений ни в одном суде мира. Если до этого дойдет дело…
      Он надеялся, что Катя простит его. Доклады из «Маранелло» и другие бумаги никогда не попадут в ее руки. Возможно, она никогда не узнает, что ее отца убили.
      Подойдя к лифтам, Арманд обратился к Бартоли:
      – Дельмонико приедет через час?
      Бартоли кивнул.
      – Она беспокоит меня, Эмиль, – неожиданно заметил Арманд. – Она делает бравый вид, но…
      – Она преодолеет это, Арманд. Поверьте мне.
      – Надеюсь, – ответил без убежденности Арманд. Чувство неопределенности редко посещало его, оно вызывало в нем замешательство. Еще в большее замешательство приводило его влечение к Кате. Это неуместно, предупредил он себя. Но он не мог отделаться от чувства влечения к ней.
 
      Он дал понять Бартоли, что вернется в гостиницу, а сам вместо этого прошел несколько кварталов до здания банка «Фёрст Манхэттен» на углу Медисон-авеню и Пятидесятой улицы. Он улыбнулся молодой практикантке, сидевшей за столом обслуживания клиентов, и показал ей ключ от депозитного сейфа.
      – Мне надо кое-что взять оттуда.
      Девушка ухмыльнулась и задержала свой взгляд на Арманде немного дольше, чем того требовала вежливость. Сказала, что вернется сию минуту, возьмет карточку с подписью и контрольный ключ. Улыбка слетела с лица Арманда, когда он смотрел, как она удаляется. Его сердцебиение участилось. Один Господь знает, как давно они с Александром Мейзером завели этот ящик в порядке предосторожности, чтобы хранить особенно важные документы, связанные с осуществлением текущих планов каждого из них. В случае, если с одним из них что-то случится, у другого сохранится доступ к материалам и он сумеет закончить начатую работу. Но Арманд надеялся на большее. Не исключена была возможность того, что Александр что-то написал на бумаге, что дало бы ключ к пониманию, почему он погиб на этой безлюдной дороге под Женевой.
      – Мистер Фремонт?
      Арманд рассматривал серьезного молодого человека, который появился за стойкой и прочитал фамилию Фремонта по карточке с его подписью.
      – Я – Нельсон, помощник управляющего.
      – А, вот как, – вежливо отозвался Арманд.
      – Ужасно сожалею, – произнес Нельсон скороговоркой. – Вы слышали о мистере Мейзере?
      – Слышал что?
      Нельсон нервно оглянулся.
      – Что он погиб в автомобильной аварии в Швейцарии.
      Напускное потрясение Арманда показалось Нельсону настолько убедительным, что он пригласил его в свой кабинет и настоял на том, чтобы тот выпил чашку кофе.
      – Тем более мне надо открыть этот ящик сейфа, – вздохнул Арманд. – Видите ли, мы вместе вели дела, ну, и вы сами понимаете…
      – Конечно, понимаю, – с сочувствием отозвался Нельсон. – Однако возникли затруднения.
      – В самом деле?
      – По закону мы должны опечатать депозитный ящик, пока не пройдет процедура официального утверждения завещания. После чего исполнитель завещания распоряжается имуществом умершего согласно его последней воле.
      – Понимаю, – пробормотал Арманд. – И это правило распространяется и на данный случай, хотя у меня законное право доступа к ящику и его содержимому.
      – Боюсь, что так.
      Арманд не показывал своего разочарования и нетерпения за улыбкой покорности. Он начал действовать слишком поздно. Если бы он подумал об этом раньше, то слетал бы в Нью-Йорк уже в то время, когда Алекс лежал в женевской больнице.
      «Нет, я ни за что не должен был бросить его. Это может и подождать. Существуют и другие методы…»
      Арманд поблагодарил Нельсона с приличествующей моменту серьезностью и покинул банк. У него оставалось еще несколько минут до обеда с Катей и Бартоли. Он использует их, чтобы позвонить адвокату Алекса, с которым был хорошо знаком. В прошлом адвокат нуждался в особых, очень щепетильных услугах, которые смог оказать Арманд. Можно положиться, что он по достоинству оценит то, что следует предпринять.
 
      Рядовые сотрудники «Мэритайм континентала» представляли собой сплоченную группу людей. Их преданность Александру Мейзеру, с которым они часто сталкивались в повседневной работе, не вызывала сомнений. Его неожиданная смерть явилась ударом для каждого.
      – Разве это не ужасно, что случилось с несчастным мистером Мейзером? Он был таким хорошим, порядочным человеком.
      Прюденс Темплтон прикоснулась к своим глазам скатанным в комочек носовым платком. Она относилась к такого рода женщинам, которых журналы мод называют «красивыми». Ее привлекательность скрывалась за слоем мягкой плоти, который не уменьшался, на какой бы голодной диете она ни сидела. Но в порядке компенсации природа вознаградила ее густыми, блестящими волосами, искрящимися голубыми глазами и нежной кожей, шелковой на ощупь. К Несчастью, такие достоинства прельщали не многих мужчин. И только в прошлом году, когда Прюденс Темплтон исполнилось тридцать восемь лет, она встретила одного такого почитателя.
      – Да, ужасно, – пробормотал Майкл Сэмсон, поглаживая кончиками пальцев ее руку. Он чувствовал, как трепещет женщина, и еле сдерживал улыбку. Он так восхищался своим влиянием на нее, что это чувство почти компенсировало отвращение, которое он испытывал, занимаясь с ней любовью.
      – Надеюсь, мистер Бартоли сообщит нам о порядке похорон, – продолжала со вздохом Прюденс. – Может быть, нам надо сложиться на венок.
      – Мистер Мейзер, возможно, пожелал бы, чтобы мы что-нибудь внесли на благотворительные цели, – мягко заметил Майкл Сэмсон. – Он был человеком такого склада.
      – Ах, Майкл, конечно же! Какой ты прозорливый! Рабочий день подходил к концу, и банки в восточной части Соединенных Штатов закрылись. Шесть служащих в комнате коммуникаций «Мэритайм континентала» подводили итоги трудового дня, который прошел средне, по мнению Майкла. Через них прошло всего сто миллионов долларов, частично деньги «Мэритайм континентала» ушли в банки по всему свету, а другая часть, наоборот, поступила из тех же самых банков. Когда Майкл только начинал работать в банке, его просто потрясли размеры оборачиваемых здесь средств. Семь миллионов «Хижай-банку» в Токио, двенадцать миллионов «Баухаусу» во Франкфурте, десять миллионов коммерческому банку в Гонконге. Гораздо большее впечатление на него произвел тот факт, что совсем немногие даже в самой этой финансовой организации знали о том, что происходит в комнате коммуникаций, которая находилась глубоко под банком и представляла собой большое квадратное помещение, вырубленное в гранитной скале под Парк-авеню. Попасть туда можно было только на одном лифте с помощью ключа, который утром выдавали девяти сотрудникам этой комнаты и который они возвращали каждый вечер. В центре комнаты стоял длинный широкий стол с перегородкой высотой в четыре фута. По обеим сторонам телефоны с дюжинами каналов, которые соединяли комнату коммуникаций с аналогичными бункерами банков всего света. Рядом с каждым креслом установлен телекс для приема и отправления подтверждений и указаний, а вдоль стены расположились компьютеры, которые обрабатывали и сводили в таблицы цифры сделок. Да, все это произвело большое впечатление на Майкла Сэмсона. Но это произошло год назад. Теперь же работа казалась ему нудной, а атмосфера удушливой, рождавшей неприятное чувство страха закрытых помещений. Несмотря на это, он умело скрывал свою скуку и раздражение. Он проделал долгий путь, прежде чем проник в эту сердцевину «Мэритайм континентала». Ему пришлось делать вещи, которые вызывали у него отвращение. Он научился вести двойную жизнь и мечтал о том прекрасном дне, когда он предаст людей, поддавшихся его очарованию и поверивших в него, и освободится от всего этого.
      – Майкл! Майкл, что с тобой?
      – Да… да, конечно. Прости меня. Только после всего, что случилось…
      Прюденс Темплтон похлопала его по руке, чего она никогда бы не сделала в обычной обстановке. Она возглавляла отдел коммуникаций, а Майкл Сэмсон считался одним из ее семи подчиненных. На людях она старалась не уделять ему больше или меньше внимания, чем остальным. Она полагала, что никто не подозревает, что два или три раза в неделю Майкл ходит к ней домой и делает с ней такие вещи, которые раньше казались ей невозможными. Подобно ярко горевшим горячим свечам, эти драгоценные секреты освещали, украшали и согревали ее жалкое существование, с которым она когда-то смирилась.
      – Майкл, сегодня ты придешь? – тихо спросила Прюденс.
      Он покачал головой:
      – Не могу. Сегодня среда.
      Прюденс вздохнула. По средам Майкл ходил на репетиции джаза, который играл в клубах Гринвич-Виллидж. Прюденс не нравился ни джаз, ни черные, в компании которых получал удовольствие Майкл. Она никогда не была на его квартире в Виллидже, и если сказать по правде, и не хотела заглядывать в нее. Кристофер-стрит кишела такими людьми, которых она, дама из Северной Каролины, научилась избегать и не замечать.
      – Может быть, позже, когда репетиция закончится? – спросила она с надеждой.
      – К тому времени будет слишком поздно. Но в воскресенье мы можем пойти в Центральный парк.
      Прюденс ухватилась за обещание в его голосе, любуясь его грубой красотой. Ее любовник Майкл Сэмсон относился к типу мужчин с берегов Средиземного моря, о которых она мечтала еще девочкой. Он не был высоким, но фигура состояла из налитых мускулов, черты лица подчеркивали густые черные брови и ресницы, экзотические черные глаза, одновременно чувственные и жестокие. Прюденс, любившая классическую литературу, считала, что так выглядели Одиссей или Ясон.
      – Значит, в воскресенье, – прошептала она. Позже Майкл перебросился несколькими словами с другими сотрудниками, когда выходил из банка, минуя охрану у входных дверей. Он попрощался, наблюдая, как они направились в сторону Лексингтон-авеню с его шумными, переполненными барами, ориентировавшимися на толпу чиновников с белыми воротничками, которые заканчивали работу в пять часов вечера. Когда он поступил в этот банк, то его приглашали составить компанию и пропустить один-два коктейля «Мартини». Он всегда вежливо отказывался, и его перестали приглашать, чего он, собственно, и хотел. Ему не хотелось, чтобы люди узнали его ближе. Это входило в его планы, как и обольщение Прюденс Темплтон.
      Майкл вышел из метро на площади Шеридан и остальную часть пути до своей квартиры на Западной Четвертой улице прошел пешком. Район Виллиджа напоминал ему Бейрут. Улицы заполнены представителями многих рас и этнических групп, оживлявшими их разными языками и песнями. Много мелких ресторанчиков, где подавали самые разнообразные блюда, которые можно только себе представить. Однако в отличие от Бейрута в барах и кафетериях было много студентов Нью-Йоркского университета, которым нравилось относить себя к авангардистам, потому что они спали с поэтами и музыкантами со смуглой кожей. Для Майкла они были заблудшими овцами, которые готовы были на все, кроме желания лечь с ним в постель. Это было одно из обстоятельств, почему он скучал по Бейруту – погоня за женщинами, их обработка, состязание в остроумии, борьба, которая услаждала их неминуемую капитуляцию.
      Майкл вынул из ящика свою почту, нетерпеливо просмотрел конверты, поднимаясь к себе на третий этаж. Год назад, когда он впервые приехал в Нью-Йорк, он весь горел от возбуждения. У него была цель, перед ним была поставлена задача, он должен был добиться определенных вещей. Теперь он находился в состоянии раздражения, тянул время, бился в клетке – так он рассматривал свою работу в «Мэритайм континентале». Ему не терпелось сделать следующие шаги в деле, которое привело его сюда. Но уже многие месяцы Бейрут молчал. Ясная цель начинала тускнеть.
      Майкл открыл свою дверь и немедленно, как опытный житель Нью-Йорка, захлопнул и закрыл ее на ключ. Он почувствовал что-то не то. Запах – иностранный, но знакомый…
      – Привет, Майкл!
      Она стояла в квадрате двери в спальню, глаза сверкали от предвкушения и желания, маня его подойти ближе.
      – Джасмин!.. – хрипло воскликнул Майкл.
      – Иди ко мне, мой красавец, – прошептала она. – Пришло время.
 
      Впервые он встретился с Джасмин Фремонт пять лет назад в своем родном Бейруте. Тогда и в природе не было Майкла Сэмсона. Его знали в то время как Майкла Саиди, единственного сына овдовевшего старшего крупье в «Казино де Парадиз». Его отец просто родился для такого рода деятельности. После смерти жены, когда у него на руках остался шестилетний сын, он работал старшим швейцаром. Когда Майклу исполнилось десять лет, его отец добился осуществления честолюбивого плана всей своей жизни – стал полноценным крупье, получил положение, которым он неимоверно гордился. Но именно это занятие Майкл презирал.
      Подростком Майкла мучили многие вещи. Если его отец каждый день уходил на работу в вечернем костюме с иголочки, то почему Майкл носил подержанное платье, которое поступало от женщин в порядке благотворительности? Когда бы он ни провожал своего отца до казино, тот никогда не приглашал его подняться по широкой парадной лестнице, пройти мимо одетых в форму носильщиков и швейцаров и через парадную дверь. Почему они должны были протискиваться через небольшую дырку с задней стороны здания? Почему так получалось, что все эти шикарные люди, которые съезжались в казино, прибывали на красивых автомобилях с шоферами в ливреях, а его отец всегда проходил пешком три мили от своего дома, даже когда он очень постарел и ему это было трудно?
      Когда Майкл задал ему эти вопросы, отец рассмеялся:
      – Увы, сын мой, я не располагаю их деньгами.
      И с этого момента Майкл Сауди понял, что его отец был и навсегда останется слугой. Осознание этого факта изменило всю его жизнь. Он не будет таким же, как его отец. Он хотел большего, требовал большего и получит это! Ему нравились сверкающие машины и роскошные, увешанные драгоценностями женщины, но он жаждал выработать у себя самодовольное выражение лица, легкую мужскую манеру поведения, это трудно поддающееся определению, но неотразимое качество, которое выделяло принадлежность к привилегированным мира сего. Сын слуги мечтал о царских грезах.
      Его отец умер, когда Майклу исполнилось двадцать лет. Он учился и существовал на неполную стипендию в американском университете в Бейруте. Через несколько дней после похорон Майкла пригласили к управляющему казино. В казино существовала программа страхования сотрудников, по которой выплачивалось щедрое посмертное пособие. Этих денег ему хватит, чтобы закончить учебу в Бейруте и, возможно, поучиться годик за границей. Майкл с огромным удовольствием отказался бы от этой выплаты. Хотя бы чтобы увидеть выражение шока на лице управляющего. Но будет ли он шокирован? Майкл знал, что у него кишка тонка проверить это. В конечном счете он принял деньги и соболезнования и заторопился прочь, пока его не стошнило от унижения.
      – Стараемся утопить свои печали, не правда ли? – раздался мелодичный голос за его плечом.
      Майкл сидел в баре возле фонтана в гостинице «Финикия», одном из наиболее элегантных мест на побережье. Он так сосредоточился на своем виски янтарного цвета, что и не заметил, как на соседний стул присела женщина. Она была потрясающая и напомнила ему изворотливую и опасную кошку.
      В «Финикии» Майклу всегда везло. Здесь как из рога изобилия появлялись английские, французские и немецкие девушки, которые угощали его выпивкой и приглашали в свои номера. Но эта женщина была иной. У нее была особая красота, впитавшаяся в нее в процессе воспитания умудренности, что проявлялось в ее движениях, в ее речи. Он не сомневался, что перед ним находилась развращенная богачка.
      – Если вы хотите напиться в обеденное время, то следует пить шампанское.
      Женщина смотрела на него выжидающе. Повинуясь порыву, Майкл заказал бутылку лучшего в гостинице вина, которая стоила месячного проживания здесь. Бармен подал два бокала, налил, и, не ожидая приглашения, женщина подняла свой бокал.
      – За вас!
      Майкл ответил ей взаимностью и спросил:
      – Кто вы такая?
      – Та, что поможет вам почувствовать себя значительно, значительно лучше.
      Через три часа, осушив еще две бутылки, Майкл напился. Вино и сладкоречивый голос женщины выжали из него последнюю каплю ядовитого настроения. Он открыл ей все свои тайны, вынашиваемое им чувство обиды и питавшие его грезы.
      – Вы так и не сказали мне, как вас зовут, – выговорил он заплетающимся голосом.
      Женщина засмеялась:
      – Учитывая ваше мнение о Фремонтах среди прочих людей, возможно, мне не стоит называть себя.
      Майкл раскрыл рот.
      – Меня зовут Джасмин Фремонт, – ласково произнесла женщина. – И не волнуйтесь, котик. Я не обидчива. Понимаете, мне тоже некоторые из них не очень нравятся. Но это не имеет значения. Видите ли, красавчик, я собираюсь открыть для вас новую жизнь.
      Однако для начала она наградила его грубым, пылким сексом. Выдохшись и насытившись, Майкл слушал далеко идущие обещания Джасмин, что все в его жизни изменится. Он заснул в ее объятиях, не поверив ни одному ее слову.
      Его цинизм не подтвердился. Уже на следующий день Джасмин приступила к реорганизации его жизни. Она нашла ему небольшую, но шикарную квартирку в районе Ра в Бейруте – одном из новых микрорайонов, где рядом жили и мусульмане и христиане. Чтобы обставить квартиру, она наняла профессионального декоратора. Майклу были открыты счета у лучших портных и парикмахеров, так же как и в наиболее дорогих ресторанах и клубах. Джасмин беспощадно натаскивала его в отношении одежды, манер поведения и правил этикета. Она не стеснялась поправлять его, часто с иронией, когда он ошибался. Она заставила его бросить американский университет, заменила профессоров репетиторами. Джасмин заставила его читать в свободное время все основные газеты, особенно финансовые разделы о деятельности мультимиллионеров.
      – Это некоторые из наиболее могущественных людей Бейрута, да и всего мира. Запоминай их имена, следи за их жизнью, наблюдай, что они делают.
      Все это слишком стремительно сыпалось на Майкла, но он усваивал все. Доказательством его успехов послужило письмо о его приеме в училище, которое порекомендовала ему Джасмин, из престижного политехнического центра в Париже, одного из лучших училищ бизнеса в Европе. За праздничным обедом Майкл высказал предположение, что, возможно, наступило время, когда Джасмин должна представить его деловым людям Бейрута, тесно связанным с французской столицей.
      – Нет, нет, мой красавец. Ты пойдешь другим путем. Вместо того чтобы пить коктейли в позолоченной роскоши жокейского клуба, Майкл пустился в глубь долины Бекаа по пыльной дороге, вившейся среди гор Шуф. Он оказался в дикой местности, красивой и опасной, населенной племенами, представители которых редко покидали свои горы. Взору здесь открывалось незнакомое лицо Ливана, где молчаливые, подозрительные люди выращивали цветочки конопли и мака, чаще сжимая в руках ружья, чем мотыги.
      Майкл пытался не показать охватившего его страха, но Джасмин видела его насквозь.
      – Не тревожься, – успокоила она его. – Эти люди хорошо знают меня и верят мне.
      Майкл воспринял ее слова скептически. В Бейруте, который гордился тем, что служил для Запада окном на Восток, женщин окружали почетом, а когда люди были не из дураков, то и уважением. Но в глухих местах они по-прежнему оставались на положении домашнего скота, тягловых животных и производителей детей, которых отдавали мужьям, а если это было более выгодно, то продавали в рабство.
      Майкл был поражен, как горячо туземцы приветствовали Джасмин. Им предложили традиционный чай, потом повели на поля, покрытые цветами индийской конопли и простиравшиеся насколько хватает глаз. Вскоре Майкл узнал, что головки будут убраны, сок из них выжат и после тщательного варения превратится в пасту, а потом в кирпичики черно-коричневого гашиша. Ему сообщили, что через четыре месяца созреет урожай мака, цикл производства наркотиков продолжится.