Быть искушаему и пасть, Эскал,
      Две вещи разные. Не отрицаю,
      Что и в суде, средь дюжины присяжных,
      Найдется вор, а, может быть, и два,
      Виновнее, чем самый осужденный;
      Но ведь закон карает то, что явно;
      А что ему за дело до того,
      Что вор осудит вора? Мы поднимем
      С земли брильянт, когда его увидим,
      А если не заметим, то наступим,
      И нам на мысль он вовсе не придет {*}.
      (II, 1; перевод Ф. Миллера)
      {Шекспир. Собрание сочинений под ред. С. А. Венгерова, т. III. СПб., изд. Брокгауз-Ефрона, 1903, с. 230.}
      Герцог уступил свою власть Анджело, а сам ушел в тень. Анджело должен карать пороки и избавить герцога от обвинений в слабости и попустительстве греху. Тот суровый закон, жертвой которого чуть не стал Клавдио, не применялся уже 19 лет. Результатом этого небрежения был рост разврата и безнаказанная деятельность таких людей, как Помпей, Переспела и им подобные.
      Вина Анджело не в том, что он применил этот закон. Применить его было необходимо. Вина его в том, что он применил его формально, что он карал явную вину, будучи втайне сам виноват в подобном же проступке.
      Бездушию, формализму и лицемерию абсолютистской законности Шекспир противопоставляет истинную мудрость ренессансного правителя, его справедливость. Герцог карает порок и оказывает милость тем, кто ее заслуживает.
      Пушкин близко следует за текстом Шекспира. Порой он ограничивается переводом или пересказом его драмы. Он берет отрывки из разных мест ее и комбинирует их.
      И все же Пушкин создал произведение оригинальное не только по форме, но и по концепции.
      Шекспир превращал новеллы и поэмы эпохи Ренессанса в драмы. Пушкин шел обратным путем. Он взял драму и превратил ее в новеллу в стихах в духе итальянского Ренессанса.
      Он перенес действие из Вены в Италию той эпохи. Пушкин безошибочно почувствовал итальянскую основу сюжета, восходящего к новелле Джиральди Чинтио, как почувствовал он и новеллистический элемент, заключенный в этом сюжете.
      Глубокий историзм Пушкина и его способность проникать в жизнь и нравы других народов, что Достоевский называл "всемирной отзывчивостью", позволили ему с безошибочной верностью воспроизвести образы людей, характеры и страсти итальянского Ренессанса {См.: М. Н. Розанов. Итальянский колорит в "Анджело". - Сборник статей к 40-летию А. С. Орлова. Л., 1934, с. 377-389.}.
      Он нашел тот простой и безыскусственный эпический тон, которого требовали произведения этого рода. Пушкин написал "Анджело" спокойным и степенным повествовательным стихом, шестистопным ямбом, преимущественно с парной рифмовкой, иногда только перебиваемой перекрестными рифмами. Стих этот, слегка окрашенный налетом архаизма, гениально воспроизводит старинную манеру поэтов Ренессанса.
      Иногда Пушкин-повествователь перебивает рассказ речами своих персонажей (например, болтовней Луцио) и драматическими сценами. Повествование в ряде мест освещено добродушным юмором Пушкина.
      Наш поэт часто писал произведения в определенном духе, намеченном до него представителями старой западноевропейской литературы. И это не было стилизацией.
      Наделенный безошибочным чутьем и глубокой всеобъемлющей культурой, он извлекал из данного жанра то содержательное зерно, которое в нем заключалось, и создавал в данном роде творчества совершенный образец.
      Новелла в стихах "Анджело" - произведение высокого совершенства, не уступающее новеллам итальянского Ренессанса.
      Превращая пьесу в новеллу, Пушкин исключил таких персонажей, как Помпей, Переспела, констебль Локоть. Он сократил роль Луцио. В его новелле она ограничена только посредничеством Луцио между Клавдио и Изабеллой и тем, что Луцио дает Изабелле советы.
      Назвав свою новеллу в стихах "Анджело", Пушкин сосредоточил ее всю вокруг центрального лица. Он восхищался характером лицемера, созданным Шекспиром, восхищался тем, что шекспировский лицемер обрисован разносторонне, что он способен произносить приговор строго, но справедливо, может обольщать женщину увлекательными софизмами.
      Пушкин сохранил из пьесы Шекспира лишь то, что отвечало его собственным творческим устремлениям.
      Так он просто перенес в свою новеллу в стихах две основные сцены, важные для обрисовки характера Анджело - его разговоры с Изабеллой. Сохранив эти гениальные по силе и рельефности диалоги, Пушкин отбросил многие противоречащие его замыслу сцены, которые были в пьесе Шекспира. Столкновение двух характеров - Анджело и Изабеллы выступило в его новелле с необычайной выразительностью и ничем не замутненной яркостью.
      Кроме того, Пушкин внес несколько деталей, психологически уточняющих и дополняющих образ, созданный Шекспиром.
      У Шекспира Анджело бросил свою невесту из-за того, что она потеряла приданое. У Пушкина Анджело бросил не невесту, а жену, потому что она была осуждена молвой, а это было нестерпимо для Анджело.
      И он ее прогнал, надменно говоря:
      "Пускай себе молвы неправо обвиненье,
      Нет нужды. Не должно коснуться подозренья
      К супруге кесаря".
      В таком решении очень рельефно проявился характер Анджело. Для того чтобы понять отличие концепции Пушкина от концепции Шекспира, надо рассмотреть его произведение в целом.
      В одном из городов Италии счастливой
      Когда-то властвовал предобрый старый Дук,
      Народа своего отец чадолюбивый,
      Друг мира, истины, художеств и наук.
      Пушкин сделал Дука стариком, подчеркнув этим и его мудрость, и его известную отрешенность от житейских интересов. С первых же строк Пушкин обрисовывает фигуру отца своих подданных, гуманиста, поклонника художеств и наук. Пушкин называет его Паладином. Он подлинный рыцарь, с душой беззлобной, доброй и артистической.
      Подобный человек не способен быть властелином:
      Но власть верховная не терпит слабых рук.
      Беззлобному и далекому от дел правления дуку противопоставлен Анджело. Пушкин дал необычно точное изображение сурового правителя и опытного в делах государства человека Ренессанса:
      ...муж опытный, не новый
      В искусстве властвовать, обычаем суровый,
      Бледнеющий в трудах, ученьи и посте,
      За нравы строгие прославленный везде...
      В изображенном Шекспиром герцоге Винченцо были черты пуританина, которому свойственно религиозное лицемерие.
      Анджело Пушкина - итальянец эпохи Возрождения, индивидуалист и политик, в духе тех, о которых писал Макиавелли. Сама формула "искусство властвовать" приводит на память трактат этого знаменитого флорентийского мыслителя.
      Несколько иначе, чем Шекспир, характеризуя два типа правителя, Пушкин остается верен Шекспиру в главном - реалистической широте и правдивости изображения народной жизни.
      Замечательная четвертая главка первой части целиком принадлежит Пушкину.
      Лишь только Анджело вступил во управленье,
      И все тотчас другим порядком потекло,
      Пружины ржавые опять пришли в движенье,
      Законы поднялись, хватая в когти зло,
      На полных площадях, безмолвных от боязни,
      По пятницам пошли разыгрываться казни,
      И ухо стал себе почесывать народ
      И говорить: "Эхе! да этот уж не тот!"
      Сила этой картины не только в удивительной мощи, массивности и лаконизме стиха, но прежде всего в том, что здесь нарисован выразительный образ народа, его мудрость, его способ реагировать на то, что делают правители.
      То, что дает здесь русский поэт, конгениально шекспировскому изображению народа, причем на всей этой картине лежит удивительно выраженный колорит западной жизни.
      И все же концепция новеллы Пушкина существенно отличается от концепции драмы Шекспира. Пушкин так характеризует закон, от которого должен был пострадать Клавдио:
      Между законами забытыми в ту пору
      Жестокий был один: закон сей изрекал
      Прелюбодею смерть. Такого приговору
      В том городе никто не помнил, не слыхал.
      Очевидно, за время правления Дука закон этот не применялся. И ничего особенно дурного от этого не произошло. Закон этот мог и вообще не существовать.
      Изображая Анджело, Пушкин снимает тему легизма, тему формального применения закона (мера за меру), снимает и тему противопоставления внешнего, показного выполнения законов и внутреннего беззакония.
      Его Анджело - суровый правитель времен Ренессанса и одновременно индивидуалист-итальянец. Движимый своей пылкой решительной натурой, он, влюбившись в Изабеллу, предложил ей, ценою своей чести, спасти брата.
      Мысль Пушкина уточняет и третья часть его новеллы. В сжатом и лаконичном эпическом повествовании поэт дорисовывает характер герцога и завершает сюжет:
      Пока народ считал его в чужих краях
      И сравнивал, шутя, с бродящею кометой,
      Скрывался он в толпе, все видел, наблюдал
      И соглядатаем незримым посещал
      Палаты, площади, монастыри, больницы,
      Развратные дома, театры и темницы.
      Воображение живое Дук имел;
      Романы он любил и, может быть, хотел
      Халифу подражать Гаруну Аль-Рашиду.
      У Шекспира герцог казнит Бернардина и Луцио. У Пушкина Дук никого не казнит. Марьяна и Изабелла просят помиловать Анджело:
      И Дук его простил.
      Шекспир противопоставляет легизму и формализму абсолютистской законности правителя ренессансного типа.
      Пушкин противопоставляет суровому ренессансному правителю сказочного Гаруна аль-Рашида, правителя, не способного быть властелином, доброго гуманиста и философа, любителя искусства.
      Разочарование Пушкина в правителях и власти гораздо более последовательное и абсолютное, нежели разочарование Шекспира.
      Его Дук не правитель, а гуманист и покровитель художеств.
      Пушкин прошел через увлечение сильным и энергичным правителем (достаточно вспомнить увлечение его преобразовательной деятельностью Петра I).
      "Анджело" отражает новый взгляд Пушкина на правителя, выдвинутого господствующим классом. За подобным разочарованием в таком правителе и его поступках скрывалась возможность поисков новых исторических путей и решений, подсказанная XIX в.
      Эпоха Шекспира, как мы уже отмечали, была эпохой, когда драматическая форма находилась в зените. Пушкин жил в период расцвета лирической поэзии и начинающегося расцвета новеллы и романа. Превратив пьесу Шекспира в новеллу в стихах, он действовал в духе своего времени. Возможно, он исходил и из того, что русский театр, который он стремился реформировать, не справился бы с постановкой "Меры за меру".
      Так или иначе Пушкин дал русскому читателю гениальную новеллу в стихах, написанную в шекспировском духе.
      ПАСТЕРНАК И ШЕКСПИР
      Лев Озеров
      Это имя - Шекспир! - звучит так мощно, что за ним легче представить целую эпоху, чем одного автора. Эпоху, замахнувшуюся на несколько эпох, на вечность.
      Об этом думалось, эта мысль проходила через сердце, главенствуя в нем, когда я слушал стремительные и неожиданные монологи Бориса Леонидовича Пастернака, посвященные Шекспиру. Иногда это были диалоги, подчас - общие беседы (необязательно только о Шекспире).
      Долговременная работа Пастернака над переводами не была лишь увлеченностью или одержимостью ("одной лишь думы власть" - по Лермонтову). Это была целая полоса в зрелые годы художника. Шекспир был одним из тех мощных стимулов, которые способствовали этой зрелости, были добрыми и незаменимыми спутниками ее.
      Можно было видеть Пастернака, появлявшегося с томом Шекспира, с которым он не хотел расставаться и каждую минуту мог заглянуть в текст этого тома. Это был либо - предпочтительно - сам Шекспир, либо его комментаторы, либо работа Виктора Гюго о Шекспире, о чем пишет в своих воспоминаниях А. К. Гладков.
      Начавшиеся до войны занятия Шекспиром продолжались и во время войны и после нее.
      Помню, как сизые хлопья пепла медленно кружились в воздухе и нехотя падали на землю. Это знойным летом начала войны редакции и издательства жгли свои архивы. Однажды в бумажных ворохах я неожиданно увидал листки, исписанные очень характерным - открытым и свободным - почерком, похожим на острые, стремительно летящие с ветром язычки огня. Почерк Бориса Пастернака, его рука! Так писал он один. Я поднял эти листки и сохранил их. В дальнейшем к ним добавились и другие страницы - стихотворные и критические, подаренные мне автором, Н. Н. Асеевым, Ю. Б. Мирской и другими.
      Обращаю внимание читателя на четыре заметки Бориса Пастернака: "О Шекспире", "Вместо предисловия", "Общая цель переводов" и "Гамлет, принц датский (от переводчика)", опубликованные мною в сборнике "Мастерство перевода" (VI. М., 1968).
      Текст первых двух заметок воспроизведен по рукописям, относящимся к военным годам и хранящимся в моем архиве. Третья - "Общая цель переводов" является ранней редакцией первой главки "Заметок к переводам шекспировских драм" (август 1946 г.). Эта заметка почти ничего общего не имеет с окончательным текстом первой главки статьи, которая в свое время была помещена в сборнике "Литературная Москва" (1956). Рукопись этой заметки и всей статьи хранится в доме поэта в Переделкине. Четвертая - "Гамлет, принц датский" - была напечатана в журнале "Молодая гвардия" (1940, э 5-6). Хотя по времени написания она должна была бы открывать цикл заметок в подборке сборника "Мастерство перевода", она здесь завершает их, являясь напоминанием о строках, затерявшихся в комплектах довоенного журнала и ставших библиографической редкостью. Все четыре заметки образуют сводный критический цикл, который, с прибавлением упомянутых "Заметок к переводам шекспировских драм", послужит ценным подспорьем к познанию пастернаковского Шекспира.
      В разные годы я встречал Бориса Леонидовича Пастернака на улицах Москвы, у него дома в Лаврушинском и на даче в Переделкине, на вечерах во Всероссийском театральном обществе, в Московском университете, в Центральном доме литераторов. С глазу на глаз, в обществе друзей и знакомых, он, все более и более воодушевляясь, сияя и усиливая действие речи ему одному присущей юношески непосредственной и всегда неожиданной жестикуляцией, много и охотно говорил о жизни и о Шекспире, о Шекспире, вошедшем в его жизнь.
      Можно сказать так: он был обуреваем Шекспиром, как бывал обуреваем музыкой, философией, грозой, любовью. Перед Пастернаком был не автор, который восхищал и звал к переводческому верстаку. Нет, это была одна из стихий мира, это было второе имя творческого начала жизни.
      Шекспир! Это тема у Пастернака не исчерпывается только его переводами пьес и лирики. Тема Шекспира у Пастернака гораздо шире. Она находится в непосредственной и тесной связи с выработкой новой поэтики Пастернака, его творчеством писателя и мыслителя. Она прослеживается от раннего стихотворения "Шекспир" (1919) до позднего - "Гамлет" (1946-1952). От "Марбурга" (1915) со знаменитой строфой ("В тот день всю тебя, от гребенок до ног, Как трагик в провинции драму Шекспирову, Носил я с собою и знал назубок, Шатался по городу и репетировал") до незавершенной, писавшейся незадлого до смерти драмы в прозе "Слепая красавица", опирающейся на изучение отечественной истории и шекспировские хроники.
      Мельком оброненная фраза из раннего стихотворения "Елене" (книга "Сестра моя жизнь"): "Фауста, что ли, Гамлета ли" - оказалась вещей. И Фауст и Гамлет (в кавычках и без кавычек) поглотили время и труд Пастернака в зрелые и поздние годы. Русский читатель получил обе части гетевской поэмы в переводе Пастернака. Шекспировский цикл Пастернака огромен.
      К "Гамлету" добавились "Ромео и Джульетта", "Антоний и Клеопатра", "Отелло", "Король Генрих IV" (первая и вторая части), "Король Лир" и "Макбет". К этому надо еще добавить лирику (особо в ней должно отметить перевод 66-го сонета, "Зимы", "Музыки"), многие беседы-импровизации, размышления вслух на шекспировские темы, рассеянные в письмах Пастернака замечания о Шекспире... Все это ждет специального описания и исследования.
      В заметках о Шекспире и в размышлениях о нем выражены принципы переводческой работы. Главный из этих принципов гласит: "Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности".
      В творчестве Пастернака и во всей нашей литературе шекспировский цикл его работ занимает особое место и служит примером, достойным изучения и исследования. Переводчик оставил нам помимо самих переводов рассказ о методах своей работы, о том, как она протекала.
      "Переводить Шекспира, - пишет он, - работа, требующая труда и времени. Принявшись за нее, приходится заниматься ежедневно, разделив задачу на доли, достаточно крупные, чтобы работа не затянулась. Это каждодневное продвижение по тексту ставит переводчика в былые положения автора. Он день за днем воспроизводит движения, однажды проделанные великим прообразом. Не в теории, а на деле сближаешься с некоторыми тайнами автора, ощутимо в них посвящаешься".
      Дверь в мастерскую переводчика открывается, нас приглашают войти...
      Тайна Шекспира! Что же это: череп "бедного Йорика", лежащий на фолианте в старинном кожаном переплете? Эмблемы Белой и Алой розы, которые носили сторонники Йоркской и ланкастерской династий? Безумная в своем простодушии песня "Ивушка", которую поет Дездемона?
      Человеческий ум, сердце человека бьются над разгадкой этих тайн с той же честностью и тем же постоянством, что и над разгадкой наследственности, над расшифровкой нуклеиновых кислот.
      В мастерской Пастернака просторно. Здесь царят законы Шекспировой космогонии. Рукой подать, рядом - жизнь, природа, человек. Рядом - вода, огонь, буря, звезды, смерть, бессмертие. Что всего ненавистней для мастера слова? "Слова, слова, слова"... Ни ученых выкладок, ни цитат, ни картотеки,
      На письменном столе белый лист бумаги и том Шекспира...
      Много поздней я сидел за этим столом, готовя том стихотворений и поэм Пастернака в Большой серии "Библиотеки поэта". Это было в 1961-1963 годах. Вот здесь-то он и сближался "с некоторыми тайнами" Шекспира, здесь-то он ощутимо в них посвящался. Находясь в этой же мастерской, я почувствовал и понял смысл слова " ощутимо".
      К тайнам Шекспира Пастернак прорывался не сквозь книгохранилища, а сквозь время. Поэт XX века захотел увидеть поэта XVI века, его самого, а не версии о нем, не отголоски его славы. Пастернак пожелал снять с портрета Шекспира (а переводя, как известно, поэт воспроизводит портрет автора) напластования и пыль времен, прорваться сквозь споры и дискуссии, растянувшиеся на многие поколения.
      Тайна Шекспира! Не вчера это началось и не завтра завершится.
      Новая попытка разгадать Шекспира не столько сопрягается с предыдущими попытками, сколько исходит из духа нового времени. Пастернак, воспроизводя Шекспира, сталкивает его мир с нашим миром, XVI век с XX веком. Век Ленина, Эйнштейна, Кюри, Менделеева, Бора, Ферми с веком Монтеня, Бэкона, Эразма Роттердамского, Коперника, Кеплера, Сервантеса.
      Пастернак прочитывал Шекспира после трех русских революций, двух мировых войн, после Сеченова, Павлова, Лобачевского, Блока, Станиславского, Скрябина, Врубеля, Хлебникова, Маяковского, Цветаевой. В работе Пастернака, как и каждого настоящего художника, ощутимо участвовал сложнейший опыт русской истории, опыт нескольких поколений мыслителей и писателей и конечно же собственных и чужих разнохарактерных переводческих усилий.
      Есть пушкинский Шекспир, Шекспир устанавливающегося в России реализма. Новой народной драмы, воплощенной в "Борисе Годунове". Новых установок на многосложные характеры ("у Мольера скупой только скуп, у Шекспира же..."). Есть Шекспир Льва Толстого, решительно отрицаемый, почти футуристически сбрасываемый с парохода современности, неправдоподобный, но все же пригодный для окончательного разговора равных гигантов. Это атлетика духа, это Зевесовы громы и молнии над яснополянскими лесами и лугами. Глубина субъективности в постижении Шекспира подчас значила больше, чем так называемая широта объективности при построении компилятивных гипотез и теорий.
      Как бы там ни было, тайна Шекспира остается одной из привлекательнейших тайн творчества, вернее - тайн художественных возможностей человека, предела их возможностей.
      Интерес Пастернака к Шекспиру вырастал из его собственной поэтической практики, из его желания увести новое искусство от поверхностных одноцветных и однолинейных построений к серьезным драматическим мирам, к характерам и ситуациям, вовлекающим современного читателя и зрителя в большие, нет, грандиозные задачи.
      Шекспир привлекал Пастернака мощным своим реализмом, опиравшимся не на рассуждения о необходимости правды жизни и верности правде чувств, а на самое пристальное изучение неприкрашенной повседневности и истории. Это путь от принципов реализма к самому реализму, от разговоров о творчестве к собственно творчеству.
      В Шекспире переводчик подчеркивает не аллегории, не аналогии, не намеки - кривые и прямые, - а глубину познания исторических характеров, полифоничность письма, взрывы образности, геологические срезы реальной жизни, пласты языка.
      Раздавались голоса людей, считавших, что Пастернак не избежал модернизации Шекспира. Это неверно. Академический перевод, пользуясь специальным шекспировским словарем, станет дотошно восстанавливать стиль и образный строй подлинника. Но современный читатель должен прочитывать Шекспира именно как современного автора, без примеси стилизации и нарочитой архаической накипи. Переводчик должен до минимума сократить дистанцию времени между нынешним читателем и слушателем, с одной стороны, и оригиналом и эпохой оригинала - с другой. Это не модернизация, а живое требование времени. Для Пастернака несомненна личность Шекспира, его единство. Шекспир у него не дробится на части.
      В старую полемику об авторстве Пастернак вносит свою лепту. "Шекспир объединил в себе далекие стилистические крайности. Он совместил их так много, что кажется, будто в нем живет несколько авторов". Не правда ли, любопытное доказательство от обратного: он один, но так велик, что вобрал в себя несколько сочинителей. Пастернак пишет, что в работе "с осязательностью, которая не дана исследователю и биографу, переводчику открывается определенность того, что жило в истории лицо, которое называлось Шекспиром и было гением".
      Изданная в 1916 г. двухтомная "Шекспировская Англия" показывает, что не было такой области политической, экономической, бытовой жизни, которой бы не коснулся Шекспир. Он энциклопедичен и диктует поэту-переводчику эту энциклопедичность.
      За переводы Шекспира, как правило, брались люди широких познаний. Так и в данном случае. У Бориса Пастернака был глубокий интерес к различным областям науки и искусства. Все пригодилось. Все пошло в работу.
      Еще в одной области - весьма важной - Борис Пастернак оказался на высоте задач. Его словарь обширен и разнохарактерен. Он еще не изучен, но даже при беглом взгляде на наследие Пастернака поражает богатство языка, отказ от элитарного, рафинированного словаря поэзии, решительное включение в сферу внимания художника словаря всех слоев населения революционной и пореволюционной эпох. Звезды и лепрозорий, волны и вафли имеют равные права на вхождение в стих.
      М. Мюллер подсчитал: словарь Шекспира - 15 тысяч слов. Э. Холден - 24 тысячи. И в первом и во втором случае - много! Очень много для эпохи, в которую жил Шекспир. Волей-неволей приходится сопоставлять средства переводчика и оригинала. Если не сопоставлять, то по крайней мере говорить о степени подготовленности переводчика. Как видим, многое в средствах Бориса Пастернака шло на пользу делу, служило нашему познанию Шекспира, в том числе и широкое, непредвзятое пользование словарными богатствами современной русской речи.
      Сам переводчик указывал на связь шекспировских переводов с его оригинальным творчеством. Он прямо говорит о тождестве своих задач как автора, скажем, "1905 года" и переводчика "Гамлета". "Нарисовать ли в оригинальной поэме морское восстание или срисовать в русских стихах страницу английских стихов, гениальнейших в мире, было задачей одного порядка и одинаковым испытанием для глаза и слуха, таким же захватывающим и томящим".
      И за несколько строк до этого признания читаем:
      "В книгах, вышедших под нашим именем до революции и в ее начале, мы пытались сказать свое посильное новое слово о природе и жизни в поэзии и прозе. Позднее появилась "Охранная грамота", очерк наших воззрений на внутреннюю суть искусства. Предлагаемые переводы из Шекспира - дальнейшее приложение тех же взглядов".
      Шекспировские герои дожили до XX века и обрели в поэтическом строе Пастернака дар речи. Они как бы сами выбрали этот строй, предпочтя мету личности и индивидуальности неопределенностям и необозначенностям среднелитературного переводческого стиля. Творческое прочтение взяло верх над имитационными и стилизаторскими тенденциями переводческого искусства.
      Переводчик вершил свое дело художника-просветителя, помощника современных театров. Но есть еще один аспект в переводческой деятельности Пастернака, который мы должны оценить по достоинству.
      Перевод и оригинальное творчество поэта - сообщающиеся сосуды. В этом смысле переводы семи трагедий Шекспира, двух частей "Фауста" Гете вместе с обширным корпусом других переводческих работ Пастернака были лабораторией его нового стиля, начало которого, по замечанию самого поэта, он относит к годам, последовавшим после 1940 года. Новая эстетика Пастернака, новое отношение к образу и слову в зрелые и в поздние годы складывались, разумеется, не только лишь под воздействием переводов. Но нельзя и недооценивать их могучего воздействия, воздействия прежде всего Шекспира. Он многое приоткрывал Пастернаку, на многое наставлял, над многим заставлял задумываться...
      Ошеломленный Шекспиром человек может и не знать, что надо писать после работы над переводами, но он наверняка будет знать, что не надо писать. Автор "Лира" и "Макбета" властно уводил от суесловия, мелкотемья и от того, что имел в виду Гамлет, трикраты молвивший: "Слова, слова, слова".
      Раздумия над Шекспиром Пастернак запечатлел в виде кратких заметок и писем к разным лицам. Есть основание полагать, что он был готов к большой цельной книге о Шекспире.
      Остается сказать, что тексты пастернаковских переводов и его заметки о Шекспире вводят нас в мастерскую поэта в самый ответственный и горячий час работы. Мы узнаем малые и большие тайны, приближающие нас к Шекспировым образным мирам. Например, Пастернак выражает свой особый взгляд на природу стихов и прозы оригинала. Стихи Шекспира - по Пастернаку - "были наиболее быстрой и непосредственной формой выражения", некоей стенографией, скорописью мыслей и чувств. "Это доходило до того, что во многих его стихотворных эпизодах мерещатся сделанные в стихах черновые наброски к прозе".
      Многолетняя работа поэта над Шекспиром, раздумья над природой его творчества привели Пастернака к установлению более общих законов, равно относящихся к оригинальным и переводным произведениям. "От перевода слов и метафор я обратился к переводу мыслей и сцен". От рабской привязанности к тексту переводчик перешел к свободному владению оригиналом. Сперва, приблизившись к оригиналу, он по существу отдалился от него. Поздней, отдалившись от оригинала, он приблизился к нему по существу.
      В заметках Пастернака о Шекспире эта мысль выражена достаточно ясно и убедительно. Она перекликается с другими мыслями Пастернака, возникшими в работе над Шекспиром и вводящими нас в мастерскую поэта.
      Для всей этой работы, для личности Пастернака характерно бережное, уважительное отношение ко всем переводившим и переводящим Шекспира (да и не только его) - к своим предшественникам и современникам. "Старые русские переводы Шекспира в большинстве превосходны", - писал Пастернак. Он упоминает о гербелевском издании, Кронеберге, К. Р., о Соколовском, Кузмине, Лозинском, Зенкевиче, Радловой в духе доброжелательности и почтения. Казалось, об этом не следовало бы и говорить как о доблести. Это само собой разумеется, как честность и правдивость. Но так часты попытки утвердить свое путем умаления чужого, так подчас нескромны и несправедливы отзывы о товарищах по перу - старых и молодых, - что приходится прибегать к ссылкам на образцы. Оглушенный "шумом собственной тревоги", погруженный с утра до ночи в работу, Борис Пастернак глубоко чувствовал традицию, любил своих предшественников и современников по переводам Шекспира и все делал для того, чтобы сказать свое новое слово в раскрытии шекспировских тайн.
      ШЕКСПИР - ГЕРОЙ РУССКОЙ РОМАНТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ
      Ю. Левин
      В 1841 г. в петербургском театральном журнале была напечатана драма П. Л. Каменского "Розы и маска" {"Розы и маска", анекдотическая драма из жизни Шекспира, в трех действиях". Соч. П. Каменского. - "Пантеон русского и всех европейских театров", 1841, ч. I, э 2, с. 1-31 (2-я пагинация). Далее ссылки на страницы этой публикации даны в тексте.}. Это была первая русская пьеса, посвященная Шекспиру.
      Жизнь поэта, художника - одна из любимых тем романтиков, стремившихся проникнуть в таинство творческого процесса. Особенно их занимало видимое противоречие, конфликт между поэзией творений духа и прозой повседневной действительности, среди которой эти творения возникают. Загадочная личность великого английского драматурга, о котором не сохранилось почти никаких достоверных сведений, не раз волновала воображение западноевропейских романтиков, и их произведения, посвященные Шекспиру, были известны в России. Впрочем, первой здесь была переведена еще в 1807 г. комедия классического толка - "Влюбленный Шекспир" (Shakespeare amoureux, 1804) французского драматурга Александра Дюваля (1767-1842) {"Влюбленный Шекспир". Комедия в 1 действии и в прозе Александра Дюваля. Перевод с французского Д. Языкова. СПб., 1807.}. Основанная на апокрифическом анекдоте, комедия была тогда же поставлена на русской сцене и затем неоднократно возобновлялась до 50-х годов XIX в. {См., например: П. М. Шпилевский. Бенефис г. Мартынова. "Влюбленный Шекспир". - "Музыкальный и театральный вестник", 1859, 8 февраля, э 6, с. 48.}
      В 1829 г. московский журнал "Атеней" опубликовал переводы двух шекспировских повестей немецкого романтика Людвига Тика {См.