СЦЕНА 2

Там же. Капитолий.

Входят два служителя с подушками для скамей.

Скорее, скорее, они сейчас придут. А сколько человек добивается консульства?

Говорят, трое. Но все уверены, что будет избран Кориолан.

Малый он храбрый, но только чертовски спесив и недолюбливает простой народ.

Полно тебе! Ведь уж сколько больших людей льстили народу, а он все равно их не любил; а других любил неизвестно за что. Значит, можно так сказать: если народ любит без причины, то и ненавидит без основания. Кориолан это понимает; ему все равно — любит его народ или ненавидит. А так как он человек благородный и прямой, то он этого и не скрывает.

Будь ему все равно, любит его народ или нет, он держался бы себе в сторонке и не делал ему ни добра, ни зла. Но он словно старается заслужить народную ненависть и прямо из кожи лезет, чтобы показать это своим недругам. А напрашиваться на вражду и злобу народа ничуть не лучше, чем льстить тем, кого ненавидишь, чтобы они тебя полюбили.

Он достойно послужил отечеству. Уж ему-то возвыситься потруднее было, чем многим другим, которые только кланялись да угождали народу, не сделав ничего, чтобы пробудить в нем уважение к ним. А Кориолан так запечатлел свою славу во всех глазах и свои подвиги во всех сердцах, что замалчивать и не признавать это было бы черной неблагодарностью. Отзываться о нем плохо может только человек злобный и лживый, которого попрекнет и осудит каждый, кто услышит такие слова.

Ну, хватит о нем. Я вижу: он и в самом деле человек достойный. Прочь с дороги, сенаторы идут.

Трубы.

Входят консул Коминий, предшествуемый ликторами, Менений, Кориолан, сенаторы, Сициний и Брут. Сенаторы занимают свои места, трибуны — свои. Кориолан стоит.

Теперь, когда отозван Ларций в Рим

И с вольсками покончено, осталось

(Для этого мы здесь и собрались)

Решить, как мы вознаградим заслуги

Того, кто столько сделал для отчизны.

Поэтому, почтенные отцы,

Прошу я, чтобы здесь сидящий консул

И вождь победоносный нам поведал

О подвигах, которые Кай Марций

Кориолан свершил. Он тут, меж нами,

И почести воздать ему должны мы

Как подобает.

Говори, Коминий,

Наскучить не боясь, и докажи,

Что дело не за нами, а за тем,

Что Риму средств не хватит для награды.

(Трибунам.)

Мы просим вас, избранники народа,

Все благосклонно выслушать, а после

Решенье наше дружественной речью

Перед народом поддержать.

Всем сердцем

Стремясь к согласью общему, охотно

Согласны мы почтить того, кому

Посвящено собранье.

Но охотней

Его мы чтили б, научись он сам

Ценить и почитать народ побольше,

Чем раньше.

Брут, не к месту речь твоя!

Ты б лучше помолчал. Ну, будешь слушать

Коминия?

Да, буду, но уместней

Его предостеречь мне, чем тебе

Меня бранить.

Он любит твой народ,

Но с ним в одной постели спать не станет. —

Коминий, говори.

Кориолан порывается уйти.

А ты останься.

Кориолан, хвалу своим деяньям

Не стыдно слушать. Сядь.

Отцы, простите:

Полезней раны мне лечить, чем слушать

О том, как получил я их.

Надеюсь,

Не речь моя тебя спугнула?

Нет,

Хоть часто я, ударов не страшась,

От слов пустых бежал. Ты мне не льстил,

Поэтому меня ты не обидел.

А твой народ и я люблю — настолько,

Насколько стоит он того.

Ну, сядь же.

Скорей я стану нежиться на солнце,

Почесывая голову под звуки

Тревоги боевой, чем праздно слушать

Слова хвалы делам моим ничтожным.

(Уходит.)

Избранники народа, как он может

Льстить вашим плодовитым оборванцам

(На тысячу которых нет и двух

Людей достойных), если много легче

Ему отдать всю жизнь во имя чести,

Чем пять минут вниманья восхваленью

Своих деяний? — Начинай, Коминий.

Мой голос слаб. Ему ли описать

Дела Кориолана? — Если правда,

Что храбрость — высшее из всех достоинств,

Которые мужчину украшают,

То в мире равных нет тому, о ком

Я речь веду. Уже в шестнадцать лет,

Когда на Рим Тарквиний шел, он всех

В бою затмил. Тогдашний наш диктатор,

Прославленный воитель, видел сам,

Как безбородый, словно амазонка,

Кай Марций гнал щетинистых врагов.

Заметив, что один из римлян ранен,

Его он заслонил своею грудью

И на глазах вождя убил троих.

Сойдясь с самим Тарквинием, свалил

Он с ног его в тот день, когда на сцене

Еще играть он мог бы роли женщин,

Но получил как первый меж мужами

Венок дубовый. В юность он вступил

Как зрелый муж и рос подобно морю,

В семнадцати сражениях лишив

Соратников надежды на награду.

И, наконец, у кориольских стен

И в городе сражаясь (у меня

Нет слов, достойных этого деянья!),

Он беглецов остановил и трусам

Помог своим примером превратить

В забаву страшный бой. Как острым килем

Корабль бегущий гнет траву морскую,

Так он своим мечом — печатью смерти,

Косившим всех, кого клинок коснулся,

Сминал и раздвигал ряды врагов,

Израненный от головы до пят

И стон предсмертный исторгая каждым

Своим движеньем. Он один ворвался

В губительные стены Кориол,

Кровь — знак судьбы — оставив на воротах,

Без помощи сумел оттуда выйти

И, снова с подоспевшим подкрепленьем

В них вторгшись, как комета, город взял.

Но тут же, чутким ухом уловив

Шум битвы вдалеке, он укрепил

Измученную плоть воспрявшим духом

И вновь на вольсков ринулся, шагая

По грудам мертвецов, как если б были

Они его несметною добычей,

И так, в крови, без отдыха сражался,

Пока не стали нашими и город,

И поле битвы.

О достойный муж!

Он заслужил те почести, какие

Ему готовим мы.

Добычу нашу

Он оттолкнул, ценнейшие дары

Сочтя за грязь и меньшего желая,

Чем нищий мог бы дать ему; награду

За подвиги он видит в их свершенье,

Довольный тем, что каждый день рискует

Своею жизнью.

Как он благороден!

Пускай его введут.

Позвать сюда

Кориолана.

Вот он сам идет.

Входит Кориолан.

Кориолан, сенат тебя возводит

В сан консула.

Готов служить сенату

Мечом и жизнью.

Обратись теперь

К народу с речью, как велит обычай.

Позвольте мне его не соблюсти.

Не в силах я стоять перед толпою

Полунагим и, раны открывая,

Молить ее отдать мне голоса.

Прошу, меня от этого увольте.

Избранье без народа — незаконно,

А он не даст обычай нарушать.

Прошу, не раздражай народ напрасно,

Смирись с обрядом древним и добудь

Свой сан по установленному чину,

Как все, чей ты преемник.

Роль такую

Играя, покраснею я, и лучше

Народу этого не видеть.

(Сицинию)

Слышишь?

Мне ль хвастаться перед толпою; "Дескать,

Я сделал то да се" — и не скрывать,

Но обнажать зажившие рубцы,

Как будто ради голосов ее

Я раны получал?..

Оставь упрямство. —

Трибуны, сообщить вам поручаем

Народу о решенье нашем.

(Кориолану.)

Славься

И счастлив будь, наш консул благородный!

Кориолан, будь счастлив! Славься! Славься!

Трубы.

Все, кроме Сициния и Брута, уходят.

Вот как с народом поступить он хочет!

Пора бы это всем понять! Он будет

Просить о том, что презирает, ибо

Просимое дает народ.

Идем

На рыночную площадь и народу,

Который ждет нас там, расскажем все.

Уходят.

СЦЕНА 3

Там же. Форум.

Входят семь-восемь горожан.

Да что там толковать: попроси он наших голосов, мы ему не откажем.

Ну, если захотим, то можем и отказать.

Это, конечно, наше право, но ведь этим правом мы воспользоваться-то не вправе: покажи он нам свои раны да расскажи про свои подвиги, так мы наши языки в эти раны всунем и за них говорить начнем. Да, уж если он нам про свои благородные дела расскажет, так нельзя же нам такое неблагородство проявить, чтоб ему в признательности отказать! Неблагодарность чудовищна; значит, неблагодарный народ — чудовище. А раз мы сами из народа, то и мы окажемся чудовищами.

Да нас и теперь из-за каждого пустяка готовы чудовищами объявить. Помните, когда мы из-за хлеба взбунтовались, он и сам не постыдился обозвать нас многоголовой чернью.

Многие нас так называли: и не за то, что головы у одних из нас черные, у других — русые, у третьих — каштановые, а у четвертых и вовсе плешивые, а за то, что умы у нас совсем уж разномастные. Честное слово, если б они разом выскочили из одного черепа, то и тогда разлетелись бы на все четыре стороны — на восток, запад, север, юг — и, продолжая двигаться по прямой, очутились бы все на одной окружности, да только в разных точках.

Вот ты как думаешь? А в какую сторону полетел бы, по-твоему, мой ум?

Ну, твой-то не так быстро из башки выберется: он в нее чересчур крепко заколочен; а если все-таки вырвется на свободу, то наверняка полетит на юг.

Это почему же именно на юг?

Да чтобы в тумане растаять: там три четверти его растворятся в гнилых испарениях, а четвертая для очистки совести вернется и поможет тебе жену подыскать.

Никак ты без своих шуточек не можешь. Да ладно, продолжай.

Так как же порешили? Отдадим ему голоса или нет? Впрочем, ничего они не изменят: большинство и так за него. А я скажу все-таки: будь он с народом помягче, не было бы человека достойнее.

Входит Кориолан в одежде смирения и Менений.

А вот и он сам идет в одежде смирения. Примечайте получше, как он себя с нами держать станет. Толпиться нам всем ни к чему: будем подходить к тому месту, где он стоит, по одному, по двое, по трое. Пусть каждого поодиночке попросит, чтобы каждому выпала честь собственный голос собственным языком отдать. Идите-ка за мной: я вам покажу, как мимо него проходить надо.

Согласны, согласны.

Горожане уходят.

Нет, ты неправ: блюли обычай этот

Достойнейшие люди.

Что сказать мне?

«Мой друг…» Чума тебя возьми! Никак

На нужный лад язык я не настрою.

"Взгляни, вот раны, друг! Служа отчизне,

Я получил их в час, когда, как стадо,

Твои собратья с ревом удирали

От грохота своих же барабанов!"

О небо! Нет, не так. Проси их вспомнить

Твои заслуги.

Их? Мои заслуги?

К чертям! Пусть лучше обо мне забудут,

Как и о добродетели, которой

Жрецы их тщетно учат.

Ты упрямством

Испортишь все. Ну, я пойду. Прошу,

Будь с ними поприветливей.

Сначала

Пусть зубы вычистят себе и рожи

Умоют.

Входят двое горожан.

Вот подходят сразу двое.

Входит третий горожанин.

Вы, конечно, знаете, почему я здесь стою.

Знаем, знаем. А все-таки ответь, что же тебя сюда привело?

Мои собственные заслуги.

Твои собственные заслуги?

Да, но пришел-то я сюда не по собственной воле.

Как — не по собственной воле?

По собственной воле я никогда бы не стал у нищего милостыню клянчить.

Ты все-таки помни, что если мы тебе что-нибудь даем, то и от тебя кое-что надеемся получить.

Вот и хорошо. Тогда скажи напрямик: в какой цене у вас должность консула.

Цена ее — дружеская просьба.

Дружеская? Изволь. Отдай мне свой голос, приятель. А я тебе покажу свои раны, когда мы будем наедине.

(Второму горожанину.) И ты, приятель, дай мне свой голос. Что скажешь?

Он твой, доблестный воин.

Что ж, по рукам! Вот я и выпросил себе два достойных голоса. Благодарю за подаяние. Прощайте.

Как-то странно все это.

Если б снова пришлось… Ну, сделанного не воротишь.

Три горожанинауходят.

Входят два других горожанина.

Если вы настроены так, чтоб я был консулом, отдайте мне ваши голоса. Вы же видите: я одет, как полагается по обычаю.

Ты честно служил отечеству, но служба твоя не была честной.

Это что, загадка?

Для его врагов ты был бичом, а для его друзей — скорпионом: ты никогда не любил простого народа.

Значит, ты должен еще больше ценить меня за то, что я не якшался запросто с кем попало. Впрочем, я готов льстить моему названому братцу — народу, чтобы снискать его драгоценное уважение, раз он согласен его оказывать только на таком условии. Если мудрому народу милей согнутая спина, чем прямое сердце, что ж, я выучусь кланяться пониже и корчить сладкие рожи на манер тех, к кому он благоволит; словом, буду прислуживаться ко встречному и поперечному. Поэтому прошу вас: изберите меня консулом.

Мы надеемся, что ты станешь нам другом, и охотно отдаем тебе голоса.

К тому же ты получил много ран, сражаясь за отечество.

Раз ты про них знаешь, я их показывать не буду. Я очень ценю ваши голоса и поэтому не смею их больше утруждать.

От всей души желаем: да пошлют тебе боги счастье!

Уходят.

О, как их голоса отрадны мне!

Нет, лучше голодать, издохнуть лучше,

Чем клянчить то, что заслужил по праву.