Стивен Дейн - Живое золото

23 ноября 1951 года, Мекка

Глава 1.

      Одэ взвесил свои шансы. Вероятность успеха была невелика. Ему пришлось поставить на карту саму жизнь, но другого выхода просто не оставалось. Спрятав в складках белого одеяния нож, Одэ пошел по улицам Мекки. Он изо всех сил старался выглядеть обычным человеком, спешащим по своим делам. Ему нужно было пройти мимо охранника-бедуина и присоединиться к группе людей, стоящих у автобуса на Джидду.
      Одэ не мог сказать, наблюдает ли за ним охранник, глаза бедуина скрывались за огромными солнечными очками. Он мог следить за кем угодно, подобно мухе с ее большими глазами. Одэ встал в очередь. Перед ним стояли двое торговцев: один - из племени джахейма, второй - нигериец. Сейчас в автобус садились три закованных в наручники раба-балучи и их хозяин, какой-то йеменец с растрепанными волосами.
      Охранник-бедуин взирал на всех с глубоким, но ни на кого конкретно не обращенным недоверием. Он был воином дома Сауда. Его забрали из Неджа и вручили солнечные очки и винтовку "ли-энфилд". Недоверие было его наследием, полученным от предков, а подозрительность - отличительной чертой его образа мыслей. Босые ноги охранника шлепали по мостовой, а огромные очки, казалось, смотрели прямо в душу Одэ. Одэ стоял в очереди. Он твердо решил пустить в ход нож, если бедуин попытается задержать его. Если он убьет этого бедуина, тогда, возможно, другие охранники не станут стараться взять его живым, чтобы подвергнуть наказанию, а разозлятся и прикончат прямо на месте.
      Одэ ни о чем не жалел. Он взвесил все обстоятельства и понял, что другой такой возможности может не представиться и через десять лет. Его хозяин, Бедр ибн-Шефия, уехал по делам в Медину. А жена Шефии, обманувшись кажущейся покорностью Одэ, поручила ему отвезти в Тайфу серебряный браслет для их сына. Одэ воспользовался моментом, загнал браслет какому-то сирийцу за треть цены и купил билет на автобус до Джидды. Так он стал не только беглым рабом, но еще и вором. Да, он бежал. Но если уйти не удастся, надо постараться умереть быстро, чтобы избежать медленной смерти, которой его предадут, если поймают.
      Очередь переместилась, и Одэ поднялся по ступенькам. Охранник продолжал сверкать очками, но Одэ понял, что тот не присматривается к нему. Он смотрел так сурово просто потому, что был бедуином, воином и мужчиной из дома Сауда. Охранник пристально смотрел на каждого, наслаждаясь ощущением власти.
      Оказавшись внутри, Одэ поспешно прошел в конец автобуса. Салон был почти пуст. Хадж в этом году уже закончился, и жители Мекки в ожидании новых паломников впали в дремоту. Одэ прошел мимо несчастных балучей. За ними сидел нигериец, человек его расы. Судя по тюрбану и трости с золотым набалдашником, это был эмир из Кано. Он выглядел как влиятельный человек, но станет ли он помогать соплеменнику? Вполне возможно, что нет. С какой стати богатый эмир должен помогать беглому рабу? Одэ решил ни о чем не просить эмира, но сел к нему поближе.
      Автобус тронулся. Бедуин-охранник последний раз посмотрел на отъезжающий автобус и отвернулся. Автобус выехал из городских ворот и с пыхтением принялся карабкаться по невысоким холмам, окружающим Мекку. Потом он спустился на плоскую сухую равнину и поехал быстрее. Одэ вздохнул свободнее. Его бегство началось. Через два часа, к вечеру, он окажется в Джидде. А там, если будет на то воля Аллаха, он найдет способ выехать из Аравии.
      Он должен бежать или умереть. С первого же дня пленения Одэ не представлял себе иной возможности. Он не мог оставаться рабом. Он был фулани, а к его племени в Западной Африке издавна относились с боязливым уважением. Всего несколько поколений назад фулани воевали одновременно и с торговым племенем хаусов, и со свирепыми туарегами из Сахары. Теперь между воинственными племенами французской и британской Западной Африки установился хрупкий, не слишком прочный мир. Но даже сейчас фулани помнили, кто они такие. Фулани - это вам не какие-нибудь белласы. Фулани нельзя превратить в рабов. Они либо убивают своих врагов и освобождаются, либо умирают.
      Автобус прибавил скорость, увеличивая расстояние между Одэ и Меккой, прекрасным и предательским городом. Насколько хватало глаз, по сторонам расстилалась каменистая равнина. На востоке смутно темнели горы. Автобус приближался к первому сторожевому посту.
      Одэ застыл, вцепившись в рукоять кинжала. Эти посты ставились в основном на время хаджа, чтобы заворачивать обратно иноверцев и задерживать мусульман, у которых не было должным образом оформленных документов. Таких, как Одэ. Воспоминания вызвали у Одэ приступ гнева на саудовских воров, укравших у исламского мира священный город. Для вида эти воры строго порицали ваххабитов, а сами наживались, обманывая и порабощая своих братьев по вере. Одэ ненавидел их всех: тех, кто обращал свободных в рабов - сильнее, тех, кто покупал их, подобно бывшему хозяину самого Одэ - несколько слабее. Но самая глубокая и искренняя его ненависть была отдана Мустафе ибн-Хариту, великодушному и богобоязненному, для которого, несомненно, давно уготовано особое место в аду.
      Автобус остановился для проверки. Одэ сидел, сжимая рукоять ножа, и думал о Мустафе ибн-Харите.
      Одэ родился в Ишане, неподалеку от Кано, крупного города, расположенного на севере Нигерии. В его жизни произошло два великих события. Первое случилось, когда ему было семнадцать лет. В том году его дядя после длительных размышлений решил сделать Одэ помощником водителя грузовика, а не продавать это место тому, кто предложит наилучшую цену. Благодаря поразительной щедрости и великодушию дяди будущее Одэ было обеспечено. Со временем он сам мог бы стать водителем грузовика, получить водительские права британского образца, солидный доход и высокое положение в обществе. Это была неимоверная удача для юноши, не имеющего ни гроша, и Одэ трудился не жалея сил, чтобы доказать, что он достоин этой чести. Он выучил малейшие детали мотора фордовского грузовика и каждую колдобину на пыльной дороге между Ишаном и Кано.
      Второе великое событие произошло, когда Одэ было девятнадцать. В этом году в Ишан приехал Мустафа ибн-Харит.
      Харит был проповедником. Он изучал Коран и комментарии к нему. Его радость заключалась в его набожности, а его честолюбие - в том, чтобы помогать другим выполнять долг перед верой. Мустафа ибн-Харит был не каким-нибудь двуличным арабом, а истинным африканцем, уроженцем Бамако, выходцем из процветающей семьи. Еще мальчиком он уехал в Аравию и там жил и учился в Мекке, святом городе. В зрелые годы Харит подчинился непреодолимому религиозному порыву и вернулся на родину, чтобы нести свет истинной веры и побуждать правоверных совершать великий хадж в Мекку.
      Мусульмане Ишана, открыв рот, слушали рассказы Харита о Мекке, о уммре, похвальном малом паломничестве, и о шайтане, побитом камнями в Мине. Когда Харит что-нибудь рассказывал, все это вставало перед глазами его слушателей словно наяву. Они видели девятнадцать врат, ведущих в Масджид-аль-Харам, огромную мечеть, в которой находится камень Каабы, величественное каменное здание, вышитое черное покрывало и сам священный черный камень.
      Жители Ишана были мусульманами, правоверными, но несколько заторможенными. Они знали, что их вера требует, чтобы каждый мусульманин совершил хадж в Мекку, что это одна из главных обязанностей, налагаемых исламом. Увы, всегда находилась какая-нибудь причина, заставлявшая их откладывать далекое и нелегкое путешествие в Аравию. Но после проповедей Харита все изменилось.
      Двое-трое преуспевающих торговцев уехали сразу же. Но бедняки вроде Одэ ничего не могли поделать. До Мекки было больше двух тысяч миль, несколько месяцев пути. Для людей, которые в жизни не располагали суммой больше нескольких шиллингов, такое путешествие оставалось несбыточной мечтой. Откуда им было взять деньги на дорогу, на еду, на жилье? Их религиозный пыл был велик, но и он не мог преодолеть гнета нищеты.
      Благочестивый Харит долго размышлял о бедственном положении жителей Ишана. По его признанию, он провел много ночей в думах и молитвах. Он думал о правоверных, чьи души рвутся в Мекку, но которым недостает денег...
      И вот однажды утром Харит объявил, что принял важное решение. Он рассказал жителям Ишана, как больно ему смотреть на единоверцев, которые не в силах исполнить свой религиозный долг. А потому он, Мустафа ибн-Харит, ничтожнейший из слуг Аллаха, стремящийся не к богатству, но единственно лишь к праведным деяниям, открывающим вход в рай, обязуется помочь этим бедным, но достойным людям, чьи сердца рвутся в Мекку. Он оплатит их пропитание и проезд и сам в их обществе отправится в священный город. За это он не ожидает никаких земных благ, а надеется лишь заслужить милость Аллаха великого, всеведущего и доставить остальным то блаженство, которое подарил ислам ему самому.
      Решение Харита взбудоражило весь Ишан. Старейшины селения объявили проповедника святым и сказали, что путешествие в его обществе будет считаться особой заслугой. Единственное условие Мустафы - что его спутниками в трудном путешествии должны стать только молодые и сильные люди - казалось совершенно справедливым. Высокий и стройный Одэ, которому тогда исполнилось девятнадцать лет, получил особое разрешение от своего глубоко религиозного дяди. Дядя даже пообещал сохранить за Одэ его работу до возвращения. И преисполненный восторга Одэ присоединился к группе из восьмидесяти мужчин и девятнадцати женщин, которых Мустафа отобрал среди жителей Ишана и еще нескольких окрестных деревень.
      Они отправились в Кано, а оттуда - в Форт-Лами, где великодушный Мустафа прихватил еще пять десятков непредусмотрительных паломников. Это были люди из Убанги-Шара, и никто из соплеменников Одэ не знал их языка. Оттуда они на грузовиках приехали в Судан, в Эль-Обейд. Здесь поразительная щедрость Харита позволила присоединиться к их группе еще двум десяткам новообращенных нубийцев. Харит клялся, что религиозный долг разорит его еще до окончания хаджа. Он посадил своих паломников, число которых теперь приближалось к двум сотням, на поезд, идущий в Хартум, оттуда - в Атбару, а оттуда - в Суакин, стоящий на берегу Красного моря. В Суакине Харит нанял одномачтовое судно-дхоу и перевез своих паломников через море, в Лит, на побережье Аравии.
      Они прибыли в Лит в пятый день Дха'л-Хиджа, за неделю до должного срока. Все хаджи сняли свои повседневные одежды и переоделись в белые ихрамы, не имеющие швов. Когда они готовились преодолеть последний отрезок пути в Мекку, их религиозный пыл достиг степени истерии. Но, прежде чем они покинули Лит, их остановили саудовские гвардейцы и потребовали показать паспорта и визы.
      Жители африканской глубинки были потрясены. Им редко приходилось иметь дело с паспортами, а многие вообще о них не слыхали. Ну кто же мог подумать, что для совершения хаджа в Мекку необходимы какие-то бумаги? Они сказали гвардейцам, что поездку устроил Мустафа ибн-Харит, их благодетель.
      Но куда же делся Мустафа, который мог бы все объяснить? Его нигде не было. Саудовские гвардейцы, глухие к мольбам и уговорам, отправили всю группу в литскую тюрьму. Там паломники оставались в течение трех недель, все время хаджа. Потом их извлекли оттуда и препроводили к судье.
      Того, что произошло в суде, хватило, чтобы заставить усомниться в побуждениях Харита. Судья постановил, что паломники должны заплатить крупный штраф за незаконный въезд в Аравию. Паломники не имели никакой возможности выполнить это постановление, но тут в суд явился Харит и уплатил за всю группу. После того как Харит внес деньги, судья объявил, что теперь эти иностранцы, несостоятельные должники, переходят в полную собственность Мустафы ибн-Харита. По законам Саудовской Аравии все паломники стали его рабами.
      Теперь они поняли, кто такой Харит, но было поздно. При помощи своих вооруженных слуг и саудовских солдат Харит отвез всю группу на рынок рабов в Эр-Рийяде. Там он выставил их на открытые торги. Некоторые из несчастных паломников кричали и сопротивлялись, пока охранники не избили их плетками. Другие безропотно смирились с сокрушительным ударом судьбы. А некоторые, как и Одэ, были слишком ошеломлены, чтобы как-то реагировать на происходящее.
      Одэ знал о рабстве. Оно еще с древних времен глубоко въелось в жизнь Западной Африки. Эмиры в Кано до сих пор владели рабами, хотя британские законы и запрещали им приобретать новых. На севере туареги никогда не отказывались от владения белласами, которые обрабатывали землю и присматривали за магазинчиками туарегов в Тимбукту и Камбарс. Даже кое-где в Хаусе сохранялось рабовладение.
      Но, несмотря на все это, Одэ никогда не думал, что может наступить такой день, когда в раба превратится он сам. Этого не могло быть. Этого просто не могло случиться с чистокровным фулани, учеником водителя грузовика, который прошел обряд инициации и был принят в число мужчин племени. Фулани никогда не становятся рабами. И все-таки Одэ им стал.
      Первые несколько недель он прожил в милосердном оцепенении. Юноша сидел с невидящим взглядом и не обращал внимания даже на удары кнута. Тогда окружающие решили, что он какой-то ненормальный, богом обиженный. Он не пригодился оманцам, которым нужны были рабы для опасной и изнурительной работы - добычи жемчуга. Бедуины из Неджа, ощутив легкое безумие Одэ, решили, что в пустыне он не протянет и месяца. Он был слишком взрослым, чтобы можно было сделать из него евнуха - юноша его возраста мог просто не выжить после кастрации - и слишком туго соображал, чтобы работать в магазине. В конце концов его за сходную цену купил торговец из Мекки, которому нужен был слуга для дома.
      Но даже придя в себя, Одэ продолжал держаться, как простодушный дурачок. Эта унизительная маска на какое-то время обеспечивала ему безопасность и позволяла выискивать возможности для побега. Следующие три месяца Одэ работал, ждал и продолжал сохранять свою маску. Ему даже в голову не приходило, что можно смириться с судьбой. Смирение никогда не было свойственно его народу. Он должен был бежать и отомстить за то бесчестье, которому подверг его Мустафа ибн-Харит, этот проклятый Аллахом лгун, осквернитель гостеприимства, пожиратель падали, надсмеявшийся над хлебом и солью. Харит должен умереть. А чтобы убить Харита, Одэ нужно освободиться...
      ***
      Солдат махнул рукой, давая понять, что автобус может ехать дальше, и Одэ расслабил руку, сжимавшую нож. Через час они миновали второй пост. Сидевший рядом с Одэ мужчина из Кано спал. Впереди показались белые здания Джидды, розовевшие под закатным солнцем. Пятнадцать минут спустя, когда они въехали в город, пурпур заката поблек и сменился грязно-серыми сумерками.
      Мимо автобуса с ревом пронесся американский автомобиль, едва не сбив носильщика воды и его ослика. Одэ резко выпрямился. Ему показалось, что это была машина Шефии. Юноша попытался убедить себя, что это невозможно. Бедр ибн-Шефия сейчас в Медине. Не может быть, чтобы именно сегодня он решил прервать свою поездку! Наверное, машина принадлежит какому-нибудь богатому нефтяному шейху, который любит быстро ездить по плохим дорогам...
      Машина развернулась и остановилась в пятидесяти футах перед автобусом. Водитель автобуса ударил по тормозам, но это мало помогло. Одэ увидел, что из машины выбираются четыре саудовских солдата. На улице как-то сразу образовалась толпа. Водитель автобуса издал гневный вопль и утопил педаль тормоза до отказа. Автобус вильнул в сторону, неохотно замедляя ход. Он так и не сумел затормозить достаточно быстро и потому толкнул американскую машину. Толчок был мягким, но все же он помял бок легковой машины и разъярил ее владельца.
      Владельцем машины, как увидел Одэ, оказался Кедр ибн-Шефия. Он действительно прервал свою поездку в Медину.
      ***
      Осмотрев свою помятую машину, Шефия обрушил град проклятий на голову водителя автобуса. Водитель ответил тем же самым, но еще более энергично. Тогда Шефия прибег к более утонченным обвинениям. Он высказал предположение, что у водителя плохо со зрением, а потому нельзя упрекать его за то, что он не заметил такой крохотный предмет, как американский автомобиль. Водитель на мгновение задумался, потом согласился, что столкновение действительно произошло по его вине - он не знал, что некоторые слабоумные господа имеют привычку ставить свой автомобиль поперек главной улицы.
      Солдаты и зеваки от души наслаждались происходящим. Заметив это, Шефия резко оборвал ссору и заявил, что он прибыл сюда из Мекки, чтобы забрать беглого раба.
      Зеваки приготовились услышать о революции, о государственной измене или о похищении третьей жены короля Сауда, и такое обыденное сообщение их разочаровало. Рабы - вещь несущественная, конечно, казнь беглого раба может оказаться любопытной, но ее скорее всего перенесут в Эр-Рийяд, чтобы пощадить чувства иностранцев. Иностранцев это бы утешило, но жители Джидды почувствовали бы себя обманутыми в своих ожиданиях. Впрочем, поимка беглого раба - это лучше, чем полное отсутствие развлечений.
      - Беглый раб у меня в автобусе? - переспросил водитель. - Ну тогда забирай его.
      Шефия вошел в автобус, четверо солдат последовали за ним. Он внимательно осмотрелся по сторонам, но своего раба не обнаружил. Тут эмир из Кано тронул Шефию за рукав.
      - Думаю, я видел того человека, которого вы ищете, - сказал эмир. - Он сидел по соседству со мной.
      - И где же он теперь? - спросил Шефия.
      - Он вышел, - сказал эмир, указав на заднюю дверь. - Я спал. Когда автобус остановился и поднялся крик, я проснулся, а этот парень выскользнул через заднюю дверь, словно змея.
      - Почему же вы не закричали?! - возмутился Шефия.
      - У нас в Кано это не принято, - высокомерно ответил эмир.
      - Но вы должны были закричать! - взвыл Шефия. - Вы должны были сразу же сообщить мне! Быстро говорите, куда побежал этот беглый раб!
      Эмир молча посмотрел на торговца. Шефия попытался ответить ему таким же надменным и угрожающим взглядом, но тут же отказался от этой затеи. В спокойных, ничего не выражающих глазах и в больших узловатых руках, неподвижно лежавших на рукояти меча, таилась опасность. Это был не тот человек, который позволяет торопить себя, тем более кричать на себя.
      Выждав должное время, эмир произнес:
      - Я сказал бы вам об этом раньше, если бы вы меня спросили, причем надлежащим образом.
      - Это все нервы, - сказал Шефия. - Столько беготни, столько неприятностей... - Он замялся, надеясь, что это объяснение может служить достаточной заменой извинению.
      - Что касается направления, - сказал эмир, - раб протолкался через толпу и пошел по этой улице.
      Шефия знал, что за этой улицей начинался лабиринт улочек и переулков. Найти в них кого-либо было нелегко. Торговец сжал руки.
      - Не понимаю, почему он это сделал! Я обращался с этим неблагодарным ублюдком, как с родным сыном. Зачем он это сделал?
      Эмир пожал плечами. Его редко интересовали побуждения других людей.
      - А ведь бедолага еще и не в своем уме, - продолжал Шефия. - Он же придурковатый.
      - Он выглядел не более придурковатым, чем гиена.
      - Все равно его поймают! - вскричал Шефия и вылетел из автобуса. Он направился к властям, чтобы те оказали помощь в розысках.
      Эмир откинулся на спинку сиденья и про себя пожелал беглому рабу удачи. Совершенно ясно, что этот парень - фулани. В самом эмире текла доля крови фулани, хотя вообще-то он принадлежал к древнему роду хауса. Но все-таки беглец не был каким-нибудь вонючим йоруба или ибо, или немытым язычником с холмов. Эмир чувствовал определенную симпатию к этому фулани, но помогать беглым рабам было ниже его достоинства.

Глава 2.

      На улицах зажглись факелы и фонари - ажурные пятна света посреди сгущающейся тьмы. Тускло светились редкие электрические лампочки, освещавшие лишь самих себя. Ночь обрушилась на Джидду, словно голодный зверь. Белые дома потускнели и стали безнадежно серыми, а улицы превратились в черные туннели, испещренные белыми точками.
      Саудовские солдаты обыскивали город, перекликаясь, подбадривая друг друга и обмениваясь советами. К охоте присоединились и горожане, с неистовым рвением прочесывавшие тупички и дворы. Такого развлечения у них не было уже давным-давно, с 1947 года, когда какой-то христианин попытался войти в мечеть обутым и за это его забили камнями. Раньше в Джидду стекалось много беглых рабов. Некоторые ухитрялись удрать, прежде чем до города добирались их преследователи. Тех, кто удрать не успевал, ловили за какой-нибудь час, дрожащих и ослабевших от рыданий. Но на этот раз происходила настоящая охота, и в каждом мужчине проснулись охотничьи инстинкты.
      Толпа приблизилась к большому новому коллектору, по которому сбрасывались в море сточные воды города. Охотники подняли факелы повыше и с брезгливым отвращением заглянули внутрь. Труба была достаточно широкой, чтобы по ней мог пройти человек, и выводила прямо к морю. Но разве мужчина, будь он хоть беглым рабом, способен пасть настолько низко, чтобы войти в эти помои?
      После длительного спора преследователи сошлись на том, что по-настоящему отчаявшийся человек все-таки на это способен. Но если так, то идти за ним в коллектор должны солдаты или сам хозяин раба. Несомненно, горожан это не касается. Охотники пришли к общему согласию, оставили в покое коллектор и двинулись обыскивать порт.
      Лабиринт улочек и переулков был прочесан уже несколько раз. Кроме того, охотники осмотрели базарные ряды и обыскали несколько магазинов. На пристани тщательно проверили целый ряд лодок-дхоу. Возникло несколько ложных тревог, а двух сомалийцев вообще арестовали и избили. Позже, когда ни в одном из них Шефия не узнал своего беглого раба, перед сомалийцами долго и многословно извинялись.
      А теперь, по неким необъяснимым причинам, поиски переместились в ярко освещенные кофейни.
      ***
      ...Одэ стоял рядом с пристанью, в тени сарая, громко именуемого таможней. Юноша даже не запыхался. Ему почти не пришлось бежать. Выйдя из автобуса, он несколько минут походил по улицам, а потом присоединился к одной из поисковых партий. Это не составляло особого труда: Джидда была морскими и воздушными воротами Мекки, и потому город постоянно был наводнен множеством мусульман из самых разных стран. Здесь можно было встретить всю палитру оттенков - от эбеново-черных нубийцев до белокожих 6алучей, и какие угодно наряды - от набедренных повязок до джеллаб. Здесь, в Джидде, жило больше народностей, чем где-либо в мире, не считая Омдурмана.
      В качестве преследователя Одэ не привлекал к себе особого внимания. Единственная предосторожность, которую юноше следовало соблюдать - это держаться подальше от одного только человека, который мог его опознать, Бедры ибн-Шефии.
      Одэ тоже заглядывал в коллектор и счел, что его не устраивает такой путь бегства. Потом он вместе с остальными добровольцами спустился в порт и стал помогать обыскивать стоявшие у причала суда. А когда толпа отправилась обыскивать кофейни, Одэ незаметно ускользнул и притаился в тени таможни. Теперь он ожидал, пока саудовские гвардейцы перейдут на дальний конец пристани.
      Одэ уже знал, на какой дхоу он спрячется. Он выбрал большое неопрятное кувейтское судно, готовое к отплытию. Груз - невыделанные шкуры и древесина - уже находился на борту и, судя по штемпелям, прошел таможенный досмотр. Когда Одэ вместе с другими преследователями обыскивал судно, там никого не было. Вероятно, капитан и команда сейчас пили кофе в какой-нибудь кофейне.
      Когда солдаты удалились, Одэ выступил из темноты. Казалось, за длинным рядом дхоу никто не наблюдает. Каменные здания, оставшиеся у Одэ за спиной, тоже были темными и безмолвными. Юноша пересек пристань и поднялся на борт кувейтской дхоу.
      Несколько минут он ждал, затаившись в маленькой душной каюте. Похоже, погони не было. Вскоре Одэ услышал, как мимо снова прошли солдаты, направляясь на противоположный конец пирса.
      Крадучись, Одэ выбрался на палубу. Луна скрылась за тучами - велик Аллах всемилостивый! - и на соседних судах не было заметно ни малейшего движения. Одэ пробрался на заваленный дровами нос корабля. Там он осторожно вытащил из большой груды несколько поленьев. Потом юноша осторожно растащил несколько бревен, надеясь, что ветер или прилив не заставят их грохнуться в море или обратно на пристань, и с сомнением посмотрел на сотворенную им дыру. Его тошнило при одной мысли о необходимости забиваться в эту нору. Теперь его собственный план казался Одэ бредом сумасшедшего. Он мог сбыться только при особом благословении Аллаха.
      Но ничего другого не оставалось. И Одэ, правоверный мусульманин, враг саудовцев, свободнорожденный фулани и беглый раб, ногами вперед заполз в дыру, проделанную им в груде дров. Извиваясь, как червяк, он забился поглубже, ногами отталкивая со своего пути связки древесины. Одэ пришло в голову, что сейчас он похож на червяка-древоточца. Но, даже забиваясь поглубже, он продолжал держать в руке нож. Этот червяк-древоточец был вооружен. Первый, кто обнаружит его, горько об этом пожалеет, а возможно - второй и третий тоже.
      С большим трудом Одэ закопался достаточно глубоко, чтобы его голова скрылась под дровами, после чего он пристроил на место ранее вынутые поленья, чтобы замаскировать свою нору. Это он проделал с особым тщанием. Если лодку будут обыскивать во второй раз, его могут найти; но, возможно, они не станут копаться здесь снова. Еще Одэ мог обнаружить перед отплытием капитан или кто-нибудь из команды, но это было маловероятно. Юноша спрятался на носу, и от остальной палубы его нору заслоняла огромная куча дров. Чтобы увидеть укрытие Одэ, сперва нужно было бы разгрести всю эту груду.
      Одэ принялся ждать. Тут его словно громом поразило: он ведь не знал, куда направляется эта лодка! Она вполне могла стоять в Джидде, ожидая благоприятного ветра для плавания к берегам Африки. Да, но куда именно? Если дхоу направится в один из маленьких безымянных портов южнее Судана, положение Одэ может осложниться. Эфиопы были даже худшими рабовладельцами, чем арабы, а сомалийцы - еще хуже эфиопов. По крайней мере, так говорили. Все эти чужаки были дикарями, и они не могли понять, что означает свобода для фулани.
      А что, если дхоу простоит у пристани еще неделю? Одэ не под силу переплыть Красное море. И вернуться в Джидду он тоже не может.
      Одэ сказал себе, что нечего загадывать наперед и беспокоиться о том, чего не можешь изменить. Если дхоу не уплывет из Джидды, он умрет под этой грудой бревен. Если судно причалит в землях свирепых эфиопов, он умрет, сражаясь. Самым важным было то, что он освободился, даже если свобода не принесет ему ничего, кроме смерти.
      До рассвета оставалось несколько часов. Одэ устроился поудобнее, насколько это представлялось возможным, закрыл глаза и уснул.

Глава 3.

      Саид Мохаммед Маджбил сидел в маленькой каюте на своем судне и пытался сосредоточиться на цифрах бухгалтерской книги. Саид был совладельцем дхоу и ее капитаном. Вторым совладельцем лодки был кувейтский торговый дом Маберидж. Большая часть команды состояла из бедных родственников семейства Маберидж и работала за мизерную плату. Это было вполне в порядке вещей, но вносило путаницу и потому не нравилось Саиду. Приходилось постоянно подбивать баланс, а для него это было нелегкой работой. Он был капитаном, морским волком и привык иметь дело с ветром, морем и землей, а не с циферками в гроссбухе.
      Саид разогнул спину и потер глаза. Борода капитана была седой. Пожалуй, он стал слишком стар для того, чтобы путешествовать по удушающей африканской жаре. Ему бы следовало сидеть дома, да, в собственном доме, расположенном неподалеку от кувейтского порта, курить, попивать кофе в обществе других капитанов, беседовать о судах, фрахтах и других важных вещах. А он вместо этого вынужден томиться в душной тесной каюте, страдать от всепроникающей влажной жары африканского побережья и корпеть над бухгалтерской книгой.
      Шкуры были выгружены здесь, в Порт-Судане. Древесина предназначалась для Суакина - на пятьдесят миль дальше по побережью. Отплыть нужно будет сразу же после утреннего намаза - если, конечно, ему удастся собрать команду, застрявшую в здешних борделях. Матросы разошлись сразу после разгрузки шкур, поклявшись вернуться к заходу солнца. Уже давно наступила ночь, но, само собой, ни один мерзавец еще не вернулся.
      Саид поднял голову. С носа донесся какой-то странный звук. Крыса? Нет, это что-то покрупнее. Ну, раз не крыса, то, значит, человек. Возможно, кто-нибудь из этих вороватых динка решил, что на судне никого нет, и залез посмотреть, чем можно поживиться.
      Странный звук повторился. Саид закрыл гроссбух и вытащил нож - ханжал с изогнутым лезвием, без которого капитан чувствовал себя все равно что голым. Он попробовал пальцем, достаточно ли хорошо отточено лезвие, потом подошел к двери и прислушался.
      Шаги прошуршали по палубе. Неизвестный двигался в сторону кормы. Когда он приблизился к каюте. Саид закричал и выпрыгнул наружу. Вор - молодой негр, одетый в белое - быстро обернулся, пытаясь защититься. Но спасла его не собственная ловкость, а забытая на палубе жаровня. Споткнувшись об нее, негр упал, и ханжал Саида просвистел у него над головой.
      Саид бросился к упавшему, но молодой вор быстро откатился в сторону и вскочил. В руке у него блеснул нож. Саид набросился на вора в тот момент, когда тот еще не восстановил равновесие. Капитан рассчитывал одним ударом покончить с этим наглецом. Они вместе упали на палубу. Саид оказался сверху, но вор схватил его за запястье правой руки и попытался высвободить свой нож. Саид перекатился и, в свою очередь, поймал негра за правое запястье, стараясь сломать ему руку о палубу.
      Но капитан уже утратил преимущество, которое дала ему неожиданность нападения. Сцепившись, дерущиеся покатились по палубе. Вор был молод, крепок и хорошо сложен, хотя и худощав. А Саид был уже пожилым человеком, давно миновавшим расцвет сил. Пятьдесят с лишним - это вам не шуточки. Но всю свою жизнь капитан провел в море, и его тело стало подобно хорошо выдержанной древесине дуба.
      Вор снова оказался сверху и еще раз попытался высвободить свой нож. Во время драки капитан громко проклинал воров, тревожащих покой правоверных. В таких ругательствах не было ничего постыдного, а кто-нибудь на берегу мог их услышать и поспешить на помощь.
      - Я не вор! - закричал в ответ юноша и рванулся с такой силой, что едва не освободил руку.
      Саид ответил новым потоком проклятий. Но теперь оба участника схватки боролись уже не так яростно. Они берегли силы, не забывая при этом держать друг друга за руки.
      - Лживый твой язык! - воскликнул Саид. - Как ты смеешь утверждать, что ты не вор?
      - Смею, потому что я не вор! - гневно откликнулся юноша. - Я спрятался на твоей дхоу, когда она стояла в Джидде, а теперь пытаюсь уйти с нее!
      - А, - догадался Саид, - так ты тот самый беглый раб из Джидды!
      - Я не раб! Меня поработили обманом!
      Гнев Саида явно поостыл. Вор - это одно, а беглый раб - это совершенно другое. А кроме того, капитан уже потерял все свое преимущество. Ситуация зашла в тупик, и выигрыша здесь быть не могло. Не считать же выигрышем возможность получить нож в горло.
      - Послушай, - сказал Саид, - а если я позволю тебе уйти, ты не станешь пытаться меня убить?
      - А зачем мне тебя убивать? - спросил Одэ. - Клянусь Аллахом, все, что я хотел - это мирно уйти с твоего судна.
      - Ну так иди! - сказал Саид и выпустил юношу. На всякий случай капитан быстро откатился в сторону, поднял свой ханжал и вскочил, держа оружие наготове. Но юноша не предпринял никаких попыток напасть на него. Вместо этого он медленно попытался встать. Саид вспомнил, что дхоу три дня находилась в плавании. Если юноша говорит правду, значит, эти три дня он провел, зарывшись в груду дров - без еды, без питья, под палящим солнцем...
      Видимо, это действительно было правдой. Ноги юноши подогнулись, нож выпал из обмякших пальцев и звякнул об палубу. Некоторое время Саид смотрел на распростертое тело, соображая, что же делать дальше, потом подошел к упавшему беглецу.
      ***
      Придя в сознание, Одэ обнаружил, что он лежит в каюте дхоу. Пожилой араб обтирал лицо юноши холодной водой. Одэ тут же потянулся к воде.
      - Ну-ну, не спеши, - предостерег его старик. - Попробуй сесть. Может быть, расскажешь, что с тобой стряслось?
      Одэ сел и рассказал пожилому арабу обо всем: о Мустафе ибн-Харите, о саудовских гвардейцах, о том, как его, свободного фулани, продали в рабство и как ему удалось бежать.
      - Клянусь Аллахом! - воскликнул Саид. - Что за история! Я сам не люблю рабовладельцев. У нас в Кувейте богачи покупают рабов, чтобы те работали на дхоу. Рабы плавают на судах, а свободные люди не могут заработать себе на жизнь.
      Одэ никогда не смотрел на вещи с этой стороны, но в словах араба был свой смысл. Рабов, конечно, кормят, но им ничего не платят. Их труд стоит дешево. Таким образом богатые рабовладельцы отбивают заработок у торговцев вроде этого старика.
      - Но я становлюсь забывчив, - сказал Саид. - Окажи мне честь, раздели мою трапезу.
      Одэ, у которого три дня крошки во рту не было, едва не согласился сразу же. Но юноша помнил, что он снова вернулся в цивилизованный мир и что ему следует вести себя достойно. От старого араба требовалось исполнить долг гостеприимства, а от Одэ - сохранить самоуважение. Потому юноша отказался, вежливо, но твердо. Поскольку Одэ был очень голоден, во второй раз его отказ звучал более нетерпеливо. На третий раз Одэ принял приглашение, делая вид, что он лишь уступает просьбам хозяина.
      Старик выложил на стол все, что у него было: хлеб, рыбу и немного сушеных фиников. Потом он заварил кофе. Они с Одэ пили уже по второй чашке.
      - И что ты теперь собираешься делать? - поинтересовался Саид.
      - Я убью Мустафу ибн-Харита, - твердо ответил Одэ.
      - Конечно, это будет замечательно, - согласился Саид. - Но как ты его найдешь?
      - Не знаю, - пробормотал Одэ. Об этом он пока что не думал.
      - Работорговцы обычно не сидят на одном месте, - сказал Саид. - Ты говоришь, в прошлом году он побывал рядом с Кано. В этом году он может оказаться в Джубе, или в Дар-эс-Саламе, или в Бамако, или в Берберии. Он может отправиться куда угодно: в Нигерию, в Конго, в Танганьику, в Судан - рабов привозят отовсюду. Он может поехать в любой уголок Африки. А возможно, он все еще находится в Аравии или в Йемене.
      - Да, его будет нелегко найти, - признал Одэ.
      - И кроме того, - продолжил Саид, - предположим, ты действительно найдешь и убьешь его. А что с тобой сделает полиция?
      - Это неважно, - сказал Одэ.
      - Ты женат?
      - Нет пока что. Я собирался жениться через пару лет, когда сдам экзамен на права.
      - Тогда послушай старика. Не стоит губить свою жизнь ради мести. Если ты убьешь этого мерзавца, полицейские убьют тебя. А у тебя даже нет сыновей, которым ты мог бы передать свое имя.
      - Но он причинил мне...
      - Расскажи обо всем полицейским, - предложил Саид.
      - Полицейским? Да что они могут сделать?!
      - Может, ничего, а может - очень много. Ты должен молить Аллаха, чтобы полицейские нашли и убили этого человека. Они убили уже многих работорговцев. Например, здесь, в Судане, два года назад казнили одного такого негодяя.
      - Неужели это правда? - спросил Одэ.
      - Чистая правда. Иногда полицейские приносят большую пользу. Ты - молодой человек с многообещающим будущим, твой враг может находиться в любом месте Африки или Аравии, а у тебя нет сыновей. Так что иди-ка ты лучше в полицию.
      Одэ поблагодарил капитана и сказал, что он подумает над этим. Потом он сошел с судна и направился в Порт-Судан. Шагая по дороге, юноша размышлял о возмездии. Как он сможет смотреть людям в лицо, если откажется от мести? Но, приблизившись к городу, Одэ услышал музыку и смех, и вдруг жизнь снова показалась ему величайшим сокровищем. Возможно, жизнь действительно ценнее мести.
      Одэ было нелегко принять такое решение, но он решил сдержаться - по крайней мере, на время. Он расскажет полицейским о Мустафе ибн-Харите. И посмотрит, что из этого получится.

10 мая 1952 года, Эль-Джезира.

Глава 1.

      Это был один из рутинных, набивших оскомину рапортов. Обычно полковник Фрэнк Пэррис ограничивался тем, что бросал взгляд на заголовок "Практика рабовладения в Северной и Северо-Восточной Африке". Увидев, что его это не касается, полковник откладывал рапорт в сторону, так же как сотни других документов, поступивших на базу бомбардировщиков, расположенную в Эль-Джезире, Ливия, которой командовал Пэррис.
      Однако на этот раз Пэррис не стал сплавлять документ куда подальше. Совершенно неожиданно полковнику пришло в голову, что вопросы рабовладения могут представлять для него определенный интерес. Он внимательно прочел довольно объемистый рапорт.
      Рапорт был составлен в Хартуме. Копии были разосланы полицейским властям соответствующего района. Полицейские, в свою очередь, разослали копии по командным постам британских, французских, бельгийских и американских войск, дислоцирующихся в этом районе. Мало-помалу очередные копии расползлись с командных постов на региональные, и таким образом шесть месяцев спустя данный экземпляр добрался до базы полковника Пэрриса, затерянной в глубинах Ливийской пустыни.
      Если говорить конкретно, рапорт касался деятельности предполагаемого работорговца, известного как Мустафа ибн-Харит. (Описание прилагается.) 30 ноября 1951 года в Хартуме была зарегистрирована жалоба на этого Харита, поданная неким нигерийцем (см. Приложение 1). Самой по себе этой ничем не подкрепленной жалобы было бы недостаточно, чтобы выдвинуть против Харита обвинение в работорговле. Но оказалось, что сию жалобу подкрепляют сведения о деятельности Харита со времен окончания Второй мировой войны, которые имелись у полиции. Так что эта жалоба послужила последней каплей, переполнившей терпение полицейских властей, и те решили, что с Харитом нужно что-то делать, причем немедленно (см. Приложение 2. "Политические последствия работорговли в африканских регионах, контролируемых европейскими странами").
      Считалось, что Харит был крупнейшим работорговцем, действующим в Северной и на севере Центральной Африки. На него уже пять раз поступали подобные жалобы, и дважды он привлекался к суду: первый раз - в 1947 году в Форт-Арчемболте и второй - в 1949 году в Джибути. Оба дела были прекращены ввиду смерти или исчезновения важнейших свидетелей обвинения (см. Приложение 3).
      Было достоверно зафиксировано, что Харит поставляет рабов на рынок в Саудовской Аравии - около двухсот пятидесяти человек в год. Его метод заключался в следующем: Харит отправлялся в какой-нибудь сельский район, изображал из себя мусульманского проповедника и филантропа и уговаривал малоимущих мусульман совершить хадж в Мекку. По прибытии в Аравию паломников арестовывали за нелегальный въезд в страну, присуждали к выплате непомерно высокого штрафа, после чего обращали в рабство (см. Приложение 4. "Легальный статус работорговли в Саудовской Аравии").
      Харит предпочитал добывать свое "сырье" в районе, который с севера и с юга ограничивали соответственно реки Нигер и Конго, а с востока и с запада - Тимбукту и Эль-Обейд. Сюда входили почти весь Нигер, большая часть провинций Верхней Вольты, относящихся к французской Экваториальной Африке, Камерун, север Нигерии, восточные провинции бельгийского Конго, а также провинции Дарфур и Кордофан, относящиеся к англо-египетскому Судану. То есть Харит действовал на территории площадью почти в миллион девятьсот тысяч квадратных миль. Здесь могли бы поместиться две Индии или Индия, Пакистан, Афганистан и Бирма вместе взятые.
      Из этого следовало, что имя Харита не получило той известности, которую могло бы приобрести при других условиях. Огромные пространства и изоляция большинства селений давали Хариту почти стопроцентную гарантию того, что он не будет опознан. А кроме того, в сборе групп паломников для поездки из Африки в Аравию не было абсолютно ничего противозаконного. Так что, в отличие от работорговцев, промышляющих в Сахаре и на территории Сомали (см. Приложение 5), Харит мог действовать совершенно открыто.
      Согласно рапорту, в качестве точки сбора Харит обычно использовал Форт-Лами в Чаде. Оттуда он на грузовиках переправлял свои группы в Судан, сажал их там на поезд и вез в Порт-Судан или Суакин. Потом паломники пересаживались на дхоу и через Красное море переправлялись в Аравию.
      Тем не менее это был только один из его маршрутов. Согласно некоторым источникам, иногда Харит отправлялся на юг, в Яоунде или Бангуи, а оттуда двигался на северо-восток, в Кассалу, провинцию Судана. А добравшись до Красного моря, Харит мог выбирать любой из многочисленных небольших портов, рассыпанных по трехсотмильному побережью между Порт-Суданом и Массавой.
      Впрочем, излюбленным его маршрутом являлся первый из упомянутых: Форт-Лами-Хартум-Порт-Судан.
      Харит считался крайне опасным человеком. На его совести было убийство трех европейцев, агентов полиции. Власти сообщали, что они будут всемерно приветствовать любую помощь и содействие в поиске доказательств работорговческой деятельности Мустафы ибн-Харита...
      Полковник Пэррис полагал, что в данном случае он может оказать и помощь, и содействие. Так уж получилось, что в настоящий момент полковник принимал у себя служащего военной разведки, человека по имени Стивен Дэйн. Пэррис очень надеялся, что его гость, рыцарь плаща и кинжала, предпочтет поохотиться за мерзавцем-работорговцем вместо того, чтобы слоняться по небольшой ничем не примечательной базе бомбардировщиков и проверять рапорты о продаже излишнего и устаревшего оборудования.
      Чем дольше полковник размышлял, тем больше ему нравилась эта идея, особенно если учесть, что кое-что из проданного оборудования можно было назвать излишним лишь с большой натяжкой. Здесь, в Сахаре, даже новая техника зачастую выдерживает лишь несколько месяцев, после чего ее приходится списывать. Ну кого в таких условиях может волновать судьба десятка грузовиков и тягачей времен Второй мировой войны? Разве можно при таких обстоятельствах осуждать человека за исчезновение нескольких сотен устаревших "спрингфилдов" и "гарандов", которые вообще никуда не годятся? И кого могут заинтересовать несколько тысяч неучтенных комплектов обмундирования?
      Как ни странно, но к этим вопросам начал проявлять интерес финансовый отдел командования авиацией, расположенный в Триполи. Это была какая-то разновидность новой экономической кампании, нудная рутинная проверка, но, увы, это означала конец счастливых, беззаботных послевоенных времен.
      У полковника Пэрриса эти времена заняли на пять лет больше, чем у всех прочих, и вот теперь отдельные узкомыслящие чинуши могут счесть некоторые особенности административной политики полковника обыкновеннейшим воровством.
      Впрочем, у него все достаточно неплохо подчищено. Формалистам из финансового отдела придется чертовски нелегко, если они попытаются что-либо доказать. Но этот Дэйн был мужиком цепким и вел рутинную проверку так, словно разыскивал доказательства для проводимого им судебного следствия. Это действовало Пэррису на нервы. Дэйн вполне способен что-нибудь раскопать. Было бы гораздо приятнее, если бы он отправился охотиться на работорговца и оставил базу в покое.
      Проблема заключалась в том, что Пэррис не мог отыскать никаких причин, по которым человеку из военной разведки Соединенных Штатов следовало бы подключиться к этому расследованию.
      Но Пэррис был не из тех, кто легко отказывается от хорошей идеи. Полковнику требовалась какая-нибудь связь между вверенной ему воинской частью и Харитом. Да бога ради, если связь нужна, она всегда найдется. В рапорте говорилось, что Харит регулярно появляется в районе озера Чад, а это менее трех сотен миль от Эль-Джезиры. В уме полковника стали оформляться контуры этой гипотетической связи.
      Пэррис вызвал дежурного офицера и приказал приготовить анкету для гражданских лиц, работающих на базе. Дежурный офицер, майор Форбес, всю войну прошел вместе с Пэррисом. Он тоже любил беззаботные времена. Потому майор сразу же понял, что требуется командиру, и подобрал нужные вопросы.
      Два дня спустя Пэррис позвонил в Хартум, в штаб британских войск, и задал офицеру разведки несколько вопросов о Мустафе ибн-Харите. С подобными же вопросами полковник обратился в Лагос, в Кано, в Браззавиль, где располагался штаб французских войск, в Яоунду и в Бангуи. Все эти звонки были сделаны с единственной целью - извлечь рапорт о Харите из глубин забвения и поддержать интерес к нему. Добившись этого, Пэррис позвонил в Триполи, в командование авиационных частей. Он решил обратиться к генералу Дейлу, который просто-таки с болезненной чувствительностью относился к общественному мнению.
      - Я по поводу этого рапорта о работорговле, сэр. Он вам не попадался? Нет? Ну, это официальный рапорт англичан насчет одного работорговца, Мустафы ибн-Харита. Он, кажется, один из крупнейших работорговцев, а может, и самый крупный. Я тут кое-что проверил и обнаружил, что здесь, в Эль-Джезире, тоже были случаи работорговли. Нет, не на базе, конечно - в городе. Боюсь, это может выставить нас не в лучшем свете. Несколько человек из местного персонала были похищены этим Харитом. Они уехали вместе с ним, и с тех пор о них не было ни слуху ни духу. Видит бог, нашей вины тут нет. Но поскольку в этой части пустыни закон и порядок представляем именно мы, боюсь, местные жители не слишком нами довольны...
      Генерал Дойл тут же согласился, что благожелательное отношение местного населения крайне важно для нормального функционирования военной базы в чужая стране. Он сейчас прочтет копию рапорта и перезвонит полковнику.
      Через час беседа Пэрриса с генералом возобновилась. Генерал Дойл просмотрел рапорт и наскоро переговорил с Хартумом и Браззавилем. Он был совершенно согласен с полковником Пэррисом - это действительно серьезная проблема.
      - Честно говоря, - сказал Пэррис, - меня беспокоит общая картина. В Ливии существует сильная оппозиция нашим базам и часто имеют место попытки настроить общественное мнение против нас. Из истории вокруг Эль-Джезиры вполне могут сделать вывод, что военная разведка США недостаточно сильна, чтобы заставить каких-то паршивых работорговцев держаться за пределами наших оперативных районов. Подобные слухи способны подорвать наш престиж, а в арабских странах, если у вас подорван престиж, вам конец. Вспомните хотя бы наши базы в Марокко. Возможно, мне не следовало высказываться настолько откровенно, но меня беспокоят все эти штучки с работорговлей. Это очень серьезный повод для волнений, а наше явное безразличие к данному вопросу создает нам репутацию людей бессердечных. Такой подход к делу позволяет коммунистам вовсю развернуть свою пропаганду, хотя прямых доказательств подобного у меня пока что нет. Я не хочу попусту бить тревогу, генерал, я просто говорю о положении вещей в Эль-Джезире. Вот все, что я могу сказать по данному вопросу.
      - Я не знаю, окажет ли это какое-нибудь влияние на Хиллуз-Филд или на какую-либо другую нашу базу в Ливии. Но я точно могу сказать, что мы бы много выиграли, если бы нам удалось что-нибудь сделать с этим работорговцем. Мне бы очень хотелось увидеть, как мы поймаем этого ублюдка на горячем и засадим. Если бы мы могли поручить это какому-нибудь достаточно опытному человеку, это заметно улучшило бы наши отношения с местным населением, - откликнулся генерал.
      - Ну, сейчас подумаю... Здесь есть один человек из военной разведки, приехал просмотреть нашу документацию. Некий Стивен Дэйн. Во время войны он служил в ОСС, а сейчас, я полагаю, поддерживает связи с ЦРУ. Он хорошо знаком с местными условиями. Просто стыдно, что такого специалиста заставляют заниматься бумажной работой. Хотя, возможно, это вне его компетенции. Я имею в виду, ему пришлось бы действовать на британской и французской территориях, а на это может потребоваться специальное разрешение. И в этом деле присутствует элемент личного риска, который может перевесить выгоды...
      Ну, если вы так считаете, сэр... Да, сэр! Хорошо, я сразу же этим займусь. Благодарю вас, генерал Дойл.
      Полковник Пэррис повесил телефонную трубку и наградил себя сигарой. Теперь все было готово. Полковник создал форменную дымовую завесу, которая, конечно, была дутой, но основывалась на вполне реальных и неприглядных фактах - существовании Мустафы ибн-Харита и работорговли. Тем самым Пэррис обезопасил себя от мистера Дэйна. Если Дэйн возьмется за это занятие, он перестанет стоять у полковника над душой. Если же Дэйн от задания откажется, его репутация сильно пострадает. Тогда при помощи нескольких своевременных намеков о мужестве, долге и налагаемых ими обязанностях Пэррис вполне может подорвать доверие к отчету Дэйна. И в конце концов, так или иначе, но на некоторое время в Триполи забудут о пропавших винтовках и грузовиках. А время - это возможность перевести дыхание и еще что-нибудь придумать. Если вы предупреждены, за несколько месяцев вы можете чертовски много сделать.
      Взвесив все это, полковник пришел в превосходное расположение духа и отправился побеседовать со Стивеном Дэйном.

Глава 2.

      - Итак, вот что мы имеем, - сказал полковник Пэррис Стивену Дэйну несколько часов спустя. - Я лично не понимаю, при чем тут мы, но вы же знаете, как генерал Дойл относится к общественному мнению. Во всяком случае, французы и англичане совершенно не против того, чтобы мы разгрызли этот орешек.
      Стивен Дэйн кивнул и отложил рапорт. Он прочел такую же копию еще месяц назад, в Триполи, и отчет его очень заинтересовал. Но этот документ вызвал у Дэйна некоторые дурные предчувствия. Ему вообще-то казалось, что это задача для политиков, а не для секретных агентов. Разумеется, можно арестовать и посадить Харита, но остальные две сотни работорговцев Северной Африки даже не почешутся. Покончить с работорговлей не удастся, пока существует сам институт рабства. Согласно рапорту, поступившему из Хартума, в Саудовской Аравии, Йемене, Омане и в некоторых эмиратах работорговля велась совершенно легально или хотя бы полулегально. До тех пор, пока сохраняется подобное положение вещей, устранение одного конкретного работорговца приведет лишь к тому, что вместо него появится другой.
      Но до этого было еще далеко. Размах работорговли просто ошарашил Дэйна. Это происходило на огромных плохо управляемых пространствах второго по величине континента планеты. Страдали от этого уродливого явления бедные, беспомощные, наивные люди, живущие в глуши. Прибыль работорговцев составляла от трехсот до пяти тысяч процентов. Основная часть расходов приходилась на взятки полицейским, судьям и портовым властям. Рабов могли доставить из любого уголка и продать в любую из восьми стран, расположенных неподалеку от рынков, ведущих торговлю рабами в Аравии, а также в любое место 2500-мильного побережья, от Бир-Шалатейна в Египте до Дар-эс-Салама в Танганьике. Против нефтедобывающих стран, практикующих работорговлю, невозможно было предпринять ни одной политической акции, не обсудив предварительно этот вопрос в ООН. При таких обстоятельствах торговля людьми начинала просто бесить Дэйна.
      А Харит бесил его особенно, конечно, этого человека необходимо остановить. Даже если его место и займет кто-нибудь другой, маловероятно, чтобы преемник унаследовал его размах и наглость. Согласно досье, Мустафа ибн-Харит был первоклассным мореходом и обладал редкой способностью к языкам. Он мог с одинаковым успехом читать проповеди чуть ли не в любом селении, расположенном на территории в два миллиона квадратных миль, поскольку знал более десятка местных языков и диалектов. Если устранить Харита, его место вполне может занять какой-нибудь откровенный охотник за рабами. Он примется устраивать набеги на селения, а за ним, в свою очередь, будет гоняться полиция. Но налетчику, тайком пробирающемуся по пустыне с тремя-пятью десятками рабов, трудно тягаться с Харитом, который не таится, действует в рамках закона и продает за год триста-четыреста рабов. Если нужно из двух зол выбрать меньшее, пусть уж лучше будет налетчик.
      Дэйну хотелось взяться за это дело, но прежде, чем хотя бы начать к нему готовиться, следовало выполнить задание, полученное от военной разведки, - то самое, которое привело его в Эль-Джезиру, на базу бомбардировщиков, возглавляемую полковником Пэррисом.
      Действительно, в штабе заметили возникшую на базе нехватку оборудования. В большинстве подобных случаев военные предпочитали наводить порядок собственными силами, но относительно данного инцидента ходили настойчивые слухи, что Пэррис продает не только старые винтовки. Согласно неподтвержденной информации, Пэррис намеревался продать все стратегически важные материалы, оказавшиеся в его распоряжении, включая сведения о том, где именно в Средиземноморье планируется разместить базы авиационного командования. Все те же слухи связывали с этим имя некоего советского агента и даже описывали, как это якобы должно произойти. Слухи были слишком настойчивыми, чтобы от них можно было просто отмахнуться, и Дэйна послали с ними разобраться, а для маскировки своих истинных намерений разгрести здешнюю бухгалтерскую отчетность.
      Оказалось, что, несмотря на их настойчивость, слухи не соответствовали действительности. Дэйн не обнаружил никаких связей между Пэррисом, находящимся в Ливии, и предполагаемым советским агентом, которого якобы видели в Каире. Полковник был вором, но не предателем. Впрочем, точно таким же вором был и деловитый араб из Триполитании, от которого военная разведка получила эти сведения.
      Похоже, его жадность намного превосходила количество ценной информации, которой этот араб располагал, и он просто принялся врать, чтобы вытянуть побольше денег. Так что с полковником Пэррисом все было ясно. Тем больше удивился Дэйн, когда обнаружил, что разнервничавшийся полковник сделал за него почти всю предварительную работу по делу Харита.
      При таких обстоятельствах Дэйн решил не мешать полковнику действовать в том же духе. Тот явно с перепугу начинал быстрее соображать.
      - Есть ли какой-нибудь способ узнать, где сейчас находится Харит? - спросил Дэйн.
      - Я уже интересовался этим, - торопливо ответил Пэррис. - По предположениям французской и английской разведок, в этом году Харит отправился на промысел в Убанга-Шари и северный Камерун. Он использует в качестве сборного пункта Форт-Лами и уже оттуда продолжает путь через Судан.
      - Вы быстро работаете, - сухо заметил Дэйн.
      - Ну, найти Харита - не такая уж проблема. Вот собрать доказательства и притянуть его к суду действительно трудно.
      Дэйн кивнул:
      - Да, похоже, это и вправду самая сложная часть дела.
      - Должно быть, Харит управляет чертовски хорошей организацией, - высказал предположение Пэррис. - И, конечно, он имеет возможность все это оплатить. Вряд ли он тратит больше пятидесяти долларов на дорогу и питание для одного человека. В Аравии за этого же самого человека он может получить долларов четыреста, а за красивую женщину - до полутора тысяч. Дьявольски высокая прибыль, даже если учитывать плату сообщникам и расходы на взятки. Однако опытный оперативник при достаточном финансировании операции и при поддержке других служб, пожалуй, мог бы с ним справиться - как вы считаете?
      - Я считаю, что это было бы очень нелегко, - бесстрастно откликнулся Дэйн.
      - Это правда, - признал Пэррис. - Конечно, вам нужно быть очень осторожным. У вас есть какой-нибудь план?
      - Я прикинул несколько вариантов.
      - Так вы беретесь за это дело?
      - Да, - сказал Дэйн, выполняя решение, принятое им несколько месяцев назад. - Берусь. Но мне нужна дополнительная информация.
      - Я уже обратился с запросом в лондонский Комитет по борьбе с рабством и попросил, чтобы они сообщили все, что им известно, - сказал Пэррис. - Если я могу еще чем-нибудь помочь, вы только скажите.
      - Вы и в самом деле быстро работаете, - признал Дэйн. - По правде говоря, вы действительно могли бы еще кое-что сделать для меня.
      - Скажите, что вам нужно, и я вам помогу.
      - Хорошо, - утвердительно кивнул Дэйн. - Во-первых, мне нужен список работорговцев, осужденных за последние пять лет. Список должен быть максимально полным, насколько это вообще возможно. Кроме того, мне потребуется список всех лиц, которые за последние пять лет привлекались к суду по обвинению в работорговле, даже если их и оправдали. Третий список должен включать всех лиц, подозреваемых в работорговле. И мне необходимо подробное описание каждого человека из этих списков и все, что о нем можно узнать.
      - Это довольно большая работа, - с сомнением произнес Пэррис. - Если исходить из хартумского рапорта, в Северной Африке насчитывается более пятидесяти работорговцев. За последние пять лет могло быть вынесено несколько десятков приговоров по этим делам и произведено бог весть сколько арестов. А если начать расспрашивать полицейских, кого они подозревают...
      - И тем не менее мне нужна эта информация, - твердо произнес Дэйн. - Причем не только по Северной Африке. В список должны входить имена всех известных или подозреваемых работорговцев по всему континенту.
      - Вы имеете в виду всю Африку?!
      - Именно.
      На мгновение полковник ошеломление застыл.
      - Послушайте, Дэйн, - выдавил он наконец, - чтобы собрать подобную информацию, мне придется связаться с полицией всех стран континента. То есть нужно будет отправить около тридцати запросов.
      - Скорее около сорока, - поправил его Дэйн. - Но, поскольку генерал Дойл проявил такси интерес к этому вопросу, я уверен, что вас это не смутит. Особенно после того, как вы уже оказали мне немалую помощь.
      - Хорошо, я соберу сведения, которые вы просите, - согласился Пэррис. - Но на это потребуется время.
      - Времени у меня полно, - сказал Дэйн. - А пока вы будете составлять эти списки, я продолжу проверку ваших бухгалтерских счетов.
      - Ясно, - проронил Пэррис. - Ну что ж, Дэйн, поскольку это дело исключительной важности, я привлеку к нему всех клерков базы. Черт побери, я привлеку к нему всех людей, способных написать свое имя. Можете не сомневаться, они у меня заработают как миленькие.
      - Я высоко ценю вашу помощь, - улыбнулся Дэйн. - Как вы полагаете, сколько времени это займет?
      Полковник Пэррис быстро что-то подсчитал в уме:
      - Думаю, мы справимся за три дня. Или я получу эти списки, или я тут всех понижу в чине. Но послушайте, а на кой черт вам это нужно? Вы думаете, что Харит может заниматься работорговлей под другим именем?
      - Сомневаюсь, - ответил Дэйн.
      - Тогда зачем вам эти списки?
      - Они могут пригодиться.
      - Ну ладно, - согласился Пэррис. - Пожалуй, вы правильно делаете, что предпочитаете держать свои планы при себе. В таких делах следует соблюдать особую осторожность. Вам еще что-нибудь нужно?
      - Только одно, - сказал Дэйн. - Как только списки будут готовы, мне понадобится полететь на Тенерифе.
      - Тенерифе? На Канарские острова?
      Дэйн кивнул.
      - Не понимаю, - озадачился полковник. - Конечно, Канары расположены совсем рядом с Африканским побережьем, но я никогда не слыхал, чтобы там занимались работоргов... Погодите, я понял! Вы не хотите прилететь в Форт-Лами на военном самолете. Не хотите лишний раз привлекать к себе внимание, так ведь?
      - И это тоже, - согласился Дэйн. - Но, так или иначе, мне нужно на Тенерифе.
      - Понял. Будет сделано. А как вы намерены выбираться оттуда? Может, заказать вам билет на коммерческий рейс?
      - Спасибо, с этим я справлюсь сам, - сказал Дэйн. - Кроме того, я собираюсь немного задержаться на Тенерифе.
      - Зачем?
      - Я слыхал, что там очень приятно проводить отпуск.
      - Вы меня разыгрываете, - сказал Пэррис.
      - Ничуть. Я говорю серьезно. Я вспомнил, что у меня накопилось уже несколько месяцев отпуска, а я никак его не использую.
      Некоторое время Пэррис смотрел на Дэйна, потом проронил:
      - Ну ладно, это ваша игрушка, вы с ней и забавляйтесь. Я пошел заниматься списками.
      Дэйн дружелюбно кивнул, и Пэррис отправился к себе в кабинет.
      ***
      Через три дня полковник Пэррис проводил Дэйна до трапа "ДС-4", дружески пожал агенту руку и пожелал ему удачи.
      - Спасибо, - поблагодарил Дэйн. Он уже шагнул было на трап, но вдруг остановился и обернулся: - Кстати, полковник, я не сумел закончить проверку вашей отчетности.
      - Ну ничего, - сказал Пэррис, - думаю, они пришлют кого-нибудь другого.
      - Думаю, да, - согласился Дэйн. - Или, возможно, они вызовут вас в Триполи. Я там случайно обнаружил недостачу нескольких грузовиков и тягачей, некоторого количества винтовок и нескольких тысяч комплектов обмундирования. Я уверен, что это объясняется уважительными причинами, но финансовый отдел, кажется, хочет поподробнее с этим разобраться.
      - Разобраться? - переспросил Пэррис.
      - Да, у меня осталось такое впечатление после вчерашнего разговора с ними, - сказал Дэйн. - До свидания, полковник. Спасибо за гостеприимство.
      Пэррис ошеломление смотрел, как "ДС-4" покатился по взлетной полосе и оторвался от земли. Он продолжал следить за самолетом, пока тот не превратился в черную точку и не затерялся в раскаленном сахарском небе. "Чертов Дэйн! - подумал полковник. - Он что-то раскопал, и у меня теперь будут неприятности с Триполи".
      Но если Дэйн поддолбил полковнику свинью, то и Пэррис в долгу не остался. Харит производит впечатление опасного человека, и он действует на своей территории. Принимая все это во внимание, можно предположить, что долгая жизнь Дэйну не суждена. И поделом ублюдку.
      На какое-то время эти размышления утешили полковника, и он отправился к себе, ждать звонка из Триполи.

2 августа 1952 года, Форт-Лами.

Глава 1.

      Мустафа ибн-Харит сидел в небольшой кофейне, расположенной под открытым небом. Кофейня находилась в Джембел-Бахр, одном из районов Форт-Лами. Перед Харитом раскинулся базар. Сейчас, посреди дня, он был заполнен людьми из племени котоко, пришедшими из окрестных деревень. За спиной у Харита раскинулась водная гладь реки Шари. На реке кишели рыбацкие лодочки, вьющиеся вокруг европейской концессии. Это местечко, расположенное между шумным базаром и широкой спокойной рекой, обычно вызывало у Харита ощущение благополучия. Обычно, но не сейчас. У Харита появились некоторые трудности, и он считал, что справиться с ними будет нелегко.
      Мустафа ибн-Харит был высоким мужчиной - больше шести футов ростом. Цвет его кожи приближался к иссиня-черному - среди более светлокожих народностей юга такой цвет вызывал особое уважение. В Харите смешались арабская и негритянская кровь, но сам он считал себя арабом племени рифаа из Неджа. Он гордился этим, но и негритянской своей кровью он тоже гордился, поскольку без нее он никогда бы не смог так успешно вести дела. На Харите был зеленый тюрбан хаджи, белое одеяние бедуина и вышитый маракешский пояс. Пальцы торговца были унизаны перстнями. Безупречный изумруд и цейлонский рубин красноречивее любых слов свидетельствовали о богатстве их обладателя. Черты лица Харита были по-орлиному резкие, как это свойственно бедуинам - чеканные, суровые, с печатью достоинства и высокомерия. Но суровый взгляд Харита смягчался, когда к нему приближался нищий. Мустафа ибн-Харит любил хвастаться тем, что ни один человек, просящий милостыню ради Аллаха, не ушел от него обиженным. Своей щедростью Харит снискал немалое уважение. Ему это было на руку, поскольку помогало создать репутацию человека великодушного, преуспевающего, склонного к благодеяниям, набожного и известного своим рвением в вопросах веры.
      Рассказы о его благочестии и любви к ближнему распространились так широко, что Харит и сам в них поверил. Несоответствие подобной репутации истинному роду его занятий не беспокоило Харита. Он мыслил как настоящий бедуин, и для него само собой подразумевалось, что все люди живут одновременно несколькими жизнями, зачастую очень противоречивыми. Дела домашние - это одно, дела торговые - другое. О делах веры или делах удовольствия и говорить нечего. Все эти дела устраивались в соответствии со строгой шкалой их ценности, и объединяло их лишь то, что все они существовали в этом мире. Харит полагал, что это единственно возможный порядок вещей.
      Мустафа ибн-Харит торговал людьми. Он не видел особой разницы между своей профессией и профессией лекаря или, скажем, моряка. Харит знал, что европейцы не одобряют подобной деятельности, но они были всего лишь неверными. Они захватили эти земли, но их власть была преходящей, и потому в Африке и на Ближнем Востоке с их мнением не очень считались. Европейцы уйдут, не оставив и следа, а работорговля будет существовать. Работорговля была исконным, древним занятием арабов. А поскольку это занятие было традиционным, оно было уважаемым. Кроме одобрения общества, оно было утверждено и религией. Разве не сказал пророк, что освобождение раба - деяние величайшего милосердия? А если бы не труды работорговцев, то и освобождать было бы некого.
      Правда, религия запрещала мусульманам обращать в рабство своих братьев по вере. Харит признавал, что такой запрет существует, но толковал его по-своему. Он считал, что его братьями по вере являются только ваххабиты, члены одной из сект Саудовской Аравии, истинные последователи пророка, ни в чем не исказившие его учение. Все остальные мусульмане, принадлежащие к другим направлениям ислама, впали в заблуждение. И этих остальных, составляющих большую часть мусульманского мира, обращать в рабство не только можно, но и нужно. Это настоящее благодеяние для них, хотя несчастные могут об этом и не догадываться, поскольку таким образом они получают возможность соприкоснуться с истинной верой, сохраненной ваххабитами. Следовательно, работорговля - такая же заслуга перед верой, как и проповедь.
      Харит нажил немалое состояние и был уверен, что после смерти попадет в рай, казалось бы, чего еще желать? Но и у процветания есть свои трудности. Несмотря на то что Харит ни разу не нарушил европейских законов, неверные продолжали донимать его. Последнюю неприятность ему причинили французы. Они уже месяц тормозили выдачу выездной визы, задерживали тем самым отъезд паломников и добавляли трудностей долгому путешествию в Аравию. Хорошо, что здесь оказались торговцы из Мекки и Медины, которые купили его товар и заняли денег на новое предприятие. Кроме того, для поддержания того образа жизни, который соответствовал его положению в обществе, Хариту пришлось построить большой дом в Медине, и теперь он глубоко увяз в долгах. В прошлом году прибыли были невелики, а теперь ростовщики, эти разжиревшие стервятники, требовали, чтобы он с ними расплатился. Почти вся прибыль с этой поездки уйдет на уплату долгов.
      Но и это еще не все. Хуже всего было то, что само его дело оказалось под угрозой. Все больше арабов начинали заниматься работорговлей. Большинство новичков предпочитали действовать на юге и на востоке, в районе Момбасы и Дар-эс-Салама, но некоторые начали пробираться севернее, в охотничьи угодья Харита, принялись конкурировать с ним и даже затевать свары с туарегами. Уже одно это было достаточно скверно. Но, кроме того, один рослый атейба, работорговец по имени Салех Мохаммед эль-Тикхейми, решил добиться господствующего положения в Чаде и Судане. Похоже, у этого рябого араба было много денег, много влиятельных друзей и совершенно непомерные запросы. Подобно Хариту, он не привык, чтобы у него имелись сколько-нибудь серьезные соперники. Судя по обстоятельствам, одному из них предстояло вскоре умереть - возможно, угодив в засаду. Вот какие трудности несет с собой преуспевание.
      От размышлений о нелегкой доле работорговца Харита отвлек неслышно возникший у его столика худощавый грек, лицом напоминающий крысу. Харит невольно сделал знак от дурного глаза. Грек усмехнулся и присел напротив.
      - Не ты ли будешь Мустафа ибн-Харит, добрый человек? - спросил грек. Он говорил на грубом арабском, распространенном на побережье.
      Харит холодно кивнул.
      - Я принес тебе привет от твоего двоюродного брата из Огилы, - сказал грек. - Доктор-француз вылечил ему глаза, и твой брат уже поправляется.
      - Это хорошая новость, - степенно произнес Харит. - Ты проделал долгий путь, чтобы сообщить мне об этом.
      - Пути торговцев неисповедимы, - сказал грек. - Так получилось, что я посетил Огилу по пути в Ливию, и Эль-Джезиру. - Он внимательно посмотрел на собеседника, но для Харита это название ничего не значило. Эль-Джезира была всего лишь маленьким захолустным городишком, затерянным в Сахаре. Американцы построили там базу для своих самолетов. В общем, ничего интересного.
      - Из Эль-Джезиры, - продолжил грек, - я обычно возвращаюсь на автобусе в Бенгази. Но на этот раз я почувствовал, что для меня может найтись важное дело на юге. Я всегда отправляюсь туда, куда меня ведут дела.
      Теперь Харит понял, что у грека к нему какое-то дело. Он заказал две чашечки кофе и мрачно произнес:
      - Это долгая дорога.
      Грек кивнул.
      - Самый важный город на юге Сахары - это Форт-Лами, а самый важный человек в этом городе - это Мустафа ибн-Харит, чье имя известно во всех городах побережья. Бедный торговец будет счастлив провести несколько недель в этой ужасной пустыне, вдали от дома, лишь бы оказать услугу такому человеку. Любой торговец, который хоть раз слышал о щедрости Мустафы ибн-Харита эль-Хаджи, преодолел бы и вдесятеро большее расстояние, лишь бы сложить к его ногам важные сведения.
      Харит воздел глаза к небесам.
      - Ты слишком добр, о юноша! Я смиреннейший из слуг Аллаха, бедный торговец, желающий лишь одного - жить в соответствии с Кораном и творить благие дела, насколько мне позволяют мои скудные средства.
      - О! - воскликнул грек. - Теперь я вижу, что твое великодушие уступает лишь твоей скромности. Такой человек благословен в глазах Аллаха великого, всеведущего.
      - Ты - правоверный? - резко спросил Харит.
      - Правоверный, хвала Аллаху, - ответил грек.
      Харит кивнул. Знает он этих греков: в Африке они мусульмане, в Европе - христиане, а на самом деле единственный их бог - выгода.
      - Я не имею чести знать твое имя, друг мой.
      - Меня зовут Расим Николаи Прокопулос, - представился грек.
      - Итак, дорогой Расим, ты говоришь, что у тебя есть какие-то сведения для меня?
      - Да, господин, - сказал грек. - Только важность этих сведений и уважение к твоей репутации могли заставить меня пожертвовать многими неделями торговли и приехать сюда, чтобы рассказать тебе о том, что стало мне известно.
      Теперь начался торг. Харит презрительно скривил губы:
      - Обычно ценность сведений преувеличивают. Впрочем, если ты докажешь их полезность, ты получишь соответствующее вознаграждение. Если сведения действительно важные, я заплачу тебе восемь или даже девять тысяч франков.
      Прокопулос привык иметь дело с самыми разнообразными валютами. Он легко мог перевести французские франки к египетские фунты, а фунты - в американские доллары. Восемь тысяч франков равнялись семнадцати египетским фунтам или пятидесяти вожделенным долларам США.
      - Уж не ослышался ли я? - спросил Прокопулос. - И такую сумму ты предлагаешь мне, тому, кто принес новости, стоящие не меньше двухсот тысяч франков?
      - Что за мечта скупца! - рассмеялся Харит. - Я могу заплатить двенадцать тысяч франков в том случае - но только в том, - если сведения действительно окажутся ценными. Но сперва я должен их услышать.
      Грек встал из-за стола и холодно поклонился. Его худощавое лицо потемнело от гнева.
      - Девять тысяч франков! - произнес он дрожащим голосом. - Двенадцать тысяч франков! Это во столько-то ты ценишь мои сведения и мое долгое путешествие? Так-то ты меня уважаешь? Это столько ты готов заплатить за дело, касающееся жизни или смерти? Ну что ж, пусть будет так! Я лучше уйду без единого гроша, чем соглашусь принять такую ничтожную сумму. Прощай, Мустафа Харит!
      Прокопулос развернулся, чтобы уйти. Харит протянул сверкающую драгоценными перстнями руку и воскликнул:
      - Успокойся, Расим! Ты слишком горячишься и неверно судишь обо мне. Прежде ты не говорил, что речь идет о жизни или смерти. Это часто бывает преувеличением, но если на этот раз твои слова окажутся правдой, я с радостью заплачу тебе... пятьдесят тысяч франков!
      Прокопулос сел. Он заявил, что плата за сведения, за его долгое путешествие и за труды других людей, помогавших ему, никак не может быть меньше двухсот тысяч франков. Харит поклялся, что такая сумма разорит его, но если он продаст все свое имущество, включая одежду, то, возможно, сможет поднять цену до шестидесяти тысяч. Прокопулос возразил, что сумма меньше девяноста тысяч франков даже не покроет его дорожные расходы. После получаса вдохновенного торга договаривающиеся стороны сошлись на семидесяти тысячах франков, что по прикидке Прокопулоса соответствовало четырем сотням долларов.
      - Ты торгуешься лучше меня, Расим, - вздохнул Харит. - Теперь сообщи мне свои новости.
      - Конечно, сообщу, - сказал Прокопулос. - Сразу же, как только получу деньги.
      Лицо Харита застыло, а рука потянулась к рукояти кинжала.
      - Ты что, хочешь оскорбить мое достоинство? Ты предполагаешь, что я способен не оплатить сделку, заключенную с именем Аллаха?
      - Я ничего не предполагаю, - сказал Прокопулос. - Но мое достоинство оскорбляет предположение, что моим новостям настолько мало можно доверять, что за них не стоит платить заранее.
      Два оскорбленных достоинства уравновесили друг друга, и еще за полчаса собеседники договорились о способе произведения выплаты.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.