Роберт ШЕКЛИ
      СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ВРЕМЕНА
      - Марк Туллий! Вы не спите?
      Цицерон внезапно проснулся и сел. Михаил Бакунин, крупный и одновременно хрупкий на вид человек в черном пальто и черной шляпе, стоял неподалеку от его постели. Цицерона его появление слегка напугало, но не удивило. Со временем он привык к несколько театральным появлениям и исчезновениям Бакунина. Он всегда был рад видеть его.
      Бакунин, который среди двойников фактически был единственным путешественником, время от времени наталкивался на полезную информацию. Придерживаясь своих анархистских принципов, он отказывался сотрудничать с другими и относился с презрением к их сборищам и к самому их обществу. И все же пролетариат, обитающий в реальном мире за пределами компьютера, пусть даже на современный лад несравненно более просвещенный, чем прежде, он ненавидел гораздо больше.
      - Приветствую вас, Михаил, - сказал Цицерон. - Где вы пропадали все это время? Нашли друзей и гостили у них?
      - Конечно, нет! - В голосе Бакунина отчетливо послышались презрительные нотки.
      Бакунин никогда не гостил у других двойников. Научившись проникать в систему, он постепенно изучил электронные пути нового мира, в котором теперь обитал. Путешествовал свободно, куда вздумается, пользуясь личной картой доступа, позволявшей перемещаться по всей системе и ее ответвлениям. Инженеры оказались не в состоянии помешать ему. На данный момент он был единственным, кто мог передвигаться внутри системы совершенно свободно и знал о ней то, чего не знал никто.
      Бакунин держался от всех в стороне, рьяно защищая свои секреты. Шнырял туда и обратно, ловя каждую крупицу сведений о мире за пределами компьютера. Он всегда был подозрительным человеком, и смерть не сделала его более доверчивым. Он поддерживал отношения с Цицероном, первым двойником, которого встретил, когда инженеры оживили его. Через Цицерона познакомился с Макиавелли. Хотя два эти человека по своим политическим убеждениям были прямой противоположностью друг другу, им каким-то образом удавалось ладить.
      Бакунин овладел многими секретами Мира Двойников и знал все кратчайшие пути, неизвестные даже инженерам. Инженеры пытались помешать ему, но Бакунин оказался слишком ловок для. них. Бродил по ночам - имеется в виду ночь во внешнем мире, когда работало меньше инженеров, да и те были не слишком настороже. Типичный анархист, озлобленный и не доверяющий никому.
      Другие обитатели Мира Двойников не интересовались его секретами. Они не хотели проникать в систему, не хотели покидать привычные и безопасные места, не хотели вносить в свою жизнь трудности, с которыми приходилось сталкиваться Бакунину. Однажды он взял кое-кого из них в очередное путешествие. Им не понравились мертвенный свет, уходящие вниз виртуальные коридоры, неожиданные головокружительные подъемы и спуски. Путешествие рождало у двойников клаустрофобию и страх. Они предпочитали оставаться дома, в тех местах, которые были смоделированы специально для каждого из них и походили на то, что им было хорошо известно.
      - Происходит что-то странное, - сказал Бакунин. - Полагаю, вам следует знать об этом.
      - Присядьте. Вы замерзли. Я сейчас разожгу огонь.
      Хотя двойники теоретически были нечувствительны к холоду и жаре, они каким-то образом ощущали разницу между ними. Это ставило в тупик ученых, которые утверждали, что двойники не в состоянии ничего чувствовать, не имея ни нервов, ни рецепторов, ни центров боли и удовольствия - всего того, без чего невозможна передача ощущений.
      В некотором, ограниченном смысле ученые были правы, но на эмпирическом уровне ошибались. Спустя некоторое время двойники начинали испытывать все те ощущения, что и при жизни. Привычка реагировать на внешние раздражители оказалась сильнее их нынешней фактической неспособности воспринимать эти раздражители. Поначалу всеми овладевала сводящая с ума бесчувственность, но это постепенно проходило, и ощущения восстанавливались.
      - Неплохо, - промолвил Бакунин, грея руки над огнем и с благодарностью принимая чашку кофе. - Я лишен всего этого во время своих прогулок.
      - Там, куда вы ходите, нет ни еды, ни питья?
      - Как правило, нет. У меня хотели бы отбить охоту путешествовать и поэтому только чинят препятствия. Конечно, я не нуждаюсь в питании как таковом. Никто из нас не нуждается. Мы - призрачные подобия живых людей и едим призрачное подобие той пищи, которая знакома нам с прежних времен. Это все имеет исключительно психологическое значение. И все же стоит мне забраться подальше, я чувствую голод. Или просто так кажется.
      - Быть голодным призраком... - задумчиво произнес Цицерон. - Мне это не нравится.
      - Иногда, - продолжал Бакунин, - я нахожу спрятанные кем-то еду и питье. Понятия не имею, кто это делает. Подозреваю, что кто-то из инженеров - а может быть, и не один - относится сочувственно к моему положению. Анархисты есть везде, мой дорогой Цицерон.
      - Вы отчаянный человек, - сказал Цицерон.
      - Несомненно, наши правители могли бы поймать меня давным-давно, - ответил Бакунин, - если бы кое-кто из инженеров не помогал мне. Сочувствие в их среде имеет исключительное значение, если подходить в более широком смысле. Тирания всегда гниет изнутри.
      - Что вы обнаружили? - спросил Цицерон.
      - Пойдемте со мной, и я покажу вам.
      - Не понимаю, - сказал Цицерон. - С какой стати мы должны куда-то идти?
      - Вы непременно должны увидеть сами, - ответил Бакунин.
      - Почему бы вам просто не объяснить мне, в чем дело?
      - Вы не поверите. С какой стати? Я хочу, чтобы вы взглянули своими глазами. - Используя личную карту доступа, Бакунин создал проход в одной из стен виллы Цицерона. - Будьте здесь осторожны, - добавил он.
      Цицерон увидел коридор, обозначенный светящимися линиями и сужающийся впереди. Тут и там были разбросаны небольшие мерцающие пятна. Он вопросительно посмотрел на Бакунина.
      - К ним ни в коем случае не прикасайтесь, - пояснил Бакунин. - Это охранная сигнализация новейшей системы. Она включает сигнал тревоги, и туннель тут же перекрывается. Это может вызвать неприятные ощущения и затруднить наше продвижение, хотя я нашел способ обходить препятствия.
      - Что почувствуешь, если все же прикоснешься к одному из этих огней? спросил Цицерон.
      - Будет больно.
      Спустя некоторое время световые пятна закончились. Светящиеся линии туннеля по спирали уходили вверх, точно Бакунин и Цицерон двигались внутри гигантской схематической раковины улитки.
      Цицерону было не по себе. Он не раз собирался составить Бакунину компанию во время его разведывательных походов, но всегда откладывал эту затею. Сейчас, однако, у него не было выбора. Что-то, по мнению Бакунина, было неладно, что-то способное оказать влияние на их жизнь. Цицерон продолжал идти, хотя вскоре почувствовал, что на это требуется очень много энергии. Гораздо больше, чем уходило во время прогулок по виртуальным окрестностям его виллы.
      Потом они оказались в участке системы, где царила кромешная тьма, в которой плавали разноцветные продолговатые пятна света. Что это была за конструкция, Цицерон даже вообразить не мог. Он отдавал себе отчет в том, что его восприятие чрезвычайно субъективно. Его взгляду были доступны лишь фрагменты этой конструкции, отдельные части механизма, причем предназначенного для восприятия с помощью земных ощущений. Несомненно, каждый интерпретировал зрительные впечатления по-своему. Цицерон видел продолговатые цветные пятна, но это еще не означало, что то же самое видел Бакунин или какой-то другой наблюдатель.
      По мере продвижения перед ними одна за другой разворачивались новые удивительные картины. Цицерон нервничал, испытывая чувство тревоги. Он знал, что пересек определенную черту, оказавшись там, где, по мнению правителей этого мира, не должен был находиться. Если бы их поймали, он скорее всего не отделался бы легким испугом. Его бы запросто прикончили, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Ведь для правителей он вообще был не человеком, а просто набором светящихся информационных бит, которые каким-то образом удерживались вместе. Скорее программа человека, чем собственно человек.
      Тем не менее с Цицероном обращались отнюдь не как с призраком или частью механизма. Инженеры нередко беседовали с ним, причем в весьма уважительном тоне. И все же его положение, как и положение остальных двойников, было весьма двусмысленным. С точки зрения закона, они не имели никаких прав, хотя ему не раз приходилось слышать от дружески настроенных техников, что этот взгляд разделяли далеко не все. Были и такие люди в реальном мире, которые считали, что двойники, как проявляющие все признаки разумного человеческого существа, должны получить гражданские права и что с ними нельзя обращаться как с рабами или просто как с программным продуктом.
      Потребуется, однако, немало времени, чтобы эта точка зрения получила достаточно широкое распространение. В конечном счете, полагал Цицерон, людям придется признать тот факт, что любой двойник так же реален, как всякий другой человек. Ум и независимость - вот истинные критерии, гораздо более показательные, чем наличие тела или какие-то другие, столь же грубые оценочные категории.
      Почему все же, несмотря на свои опасения, Цицерон принял участие в этом рискованном путешествии? Ведь никакой прямой необходимости в нем не было. Дело в том, что Бакунин явно натолкнулся на информацию, которая могла пригодиться Цицерону и его людям. И эта информация оказывалась в особенности важна, потому что "де факто" двойники и реальные люди находились в состоянии войны. В данный момент преимущество было на стороне реальных людей. Они обладали всей полнотой власти и могли уничтожить двойников в мгновение ока. Однако кто знает? Не исключено, что рано или поздно удастся переломить ситуацию.
      - Далеко еще?
      Сейчас путешественники взбирались по некоему подобию лестницы. Оглянувшись, Цицерон увидел тающие позади ступени. Впереди, напротив, по мере подъема возникали новые. Жуткое зрелище, хотя Бакунин, похоже, к нему уже привык.
      - Скоро, скоро, - ответил Бакунин. Они продолжали подниматься. Хотя почему "подниматься"? Почему это сооружение не могло быть сориентировано таким образом, что на самом деле они шли вниз? Возможно, за кулисами Мира Двойников во всех случаях предусматривался минимальный расход энергии.
      Перед ними из ничего возникли и приобрели твердость последние ступени, и Цицерон оказался на плато. Тусклое, затянутое маревом солнце над головой было уже на полпути к зениту. А вдали, на самом краю равнины, виднелись шпили и башни города.
      - Что это за место? - спросил Цицерон. - Нам никогда о нем не рассказывали.
      - Потерпите немного и увидите, - ответил Бакунин.
      - Мы пойдем туда пешком? - спросил Цицерон, глядя на далекий город.
      - Транспорт должен прибыть с минуты на минуту.
      Едва Бакунин произнес эти слова, как в двадцати шагах от путешественников прямо из пустоты сгустилась большая позолоченная колесница. Кони отсутствовали, но ее литые украшения отличались редкостным изяществом. Бакунин шагнул внутрь, Цицерон последовал за ним. Колесница немедленно двинулась по направлению к городу.
      - Сделано со вкусом, ничего не скажешь, - промолвил Цицерон. - Мы на таких не разъезжаем.
      Вблизи город на первый взгляд производил прекрасное впечатление, если не считать того, что по улицам не ходили его обитатели, собаки не задирали лапы у обочины, кошки не выглядывали безмолвно из дверных проемов, воробьи не порхали над головой. Ничто не двигалось, жизнь отсутствовала напрочь, и все же перед ними был новенький, "с иголочки" город, как будто только что вынутый из подарочной коробки. На чистых улицах ни единого пятнышка. Строения прекрасной архитектуры, украшенные сложным орнаментом, радующие взгляд, просторные и, казалось, приглашающие войти внутрь. Концертный зал, театр, целая группа общественных зданий, в том числе и суд, храмы, административные центры. Полностью завершенные, но пустые. Во всем чувствовался аромат новизны - такое ощущение обычно испытываешь, садясь в новый автомобиль: аромат новизны, которого города никогда не имеют, поскольку не бывает новых городов. Они возникают, постепенно разрастаясь из небольших поселков или деревень.
      Это было впечатляющее зрелище. Вслед за Бакуниным Цицерон вошел в одно из самых высоких зданий. Бесшумный лифт поднял путников на сотый этаж, и они оказались на террасе, где некоторое время оглядывали окрестности. Все было выполнено очень искусно. Город стоял на слиянии двух рек, берега которых соединялись множеством небольших мостов. Сверху как на ладони был виден гражданский центр, концертные залы, музей искусств и вместительный театр. Здесь имелось все, что, по мнению Цицерона, могло быть в городе, и много такого, чего он прежде и представить себе не мог.
      - Это имитация?
      - Конечно, - ответил Бакунин. - Причем проработанная во всех деталях с невероятной тщательностью.
      - Но зачем здесь этот город? С какой целью его построили? - Бакунин улыбнулся, не торопясь просвещать всезнающего и немного тщеславного Цицерона. - И почему нам даже не заикнулись об этом?
      - Действительно, почему? - повторил Бакунин, стараясь растянуть мгновения своего триумфа.
      Они продолжили прогулку, и Бакунину предоставилась редкая возможность сполна насладиться своим преимуществом осведомленного человека. Ему не так уж часто выпадал шанс взять хоть в чем-то верх над красноречивым и образованным Цицероном. Труды Цицерона, возможно, и не были по достоинству оценены при жизни, и все же он, без сомнения, являлся одним из самых одаренных из всех когда-либо живших людей. Бакунину было интересно узнать, сколько времени понадобится этому выдающемуся человеку, чтобы сложить все части головоломки вместе.
      Центральное место в городе, безусловно, принадлежало великолепному дворцу. Такому огромному, что в нем легко можно было заблудиться. Цицерон и Бакунин переходили из комнаты в комнату. Некоторые были выполнены в классической французской манере, другие отражали все типы архитектуры и дизайна самых разных исторических периодов. В результате получилось нечто немного хаотическое, что, однако, вполне компенсировалось роскошью и причудливостью убранства. В конце концов путешественники оказались в огромном зале для аудиенций.
      Любые слова бессильны описать великолепие этого зала. На троне могли бы без труда поместиться три крупных человека. Рядом стоял второй трон, меньших размеров.
      Безусловно, происходило что-то странное. Цицерон пришел к выводу, что следует немедленно обсудить все увиденное с Макиавелли. Оба они в большой степени определяли политику Мира Двойников. Однако связаться с Макиавелли немедленно не удалось. Позднее Цицерону стало известно, что как раз в этот момент Макиавелли имел беседу с одной очень необычной "новорожденной".
      Клеопатра открыла глаза, села, и тут же на нее нахлынули воспоминания. Жара, и пыль, и яд, пылающий в крови, - таковы были ее последние воспоминания о жизни. Ужас мгновения полного краха, ненавистный Октавиан, наступающий со своими ордами, смерть Антония. Перед глазами все еще стояли накрашенные лица приближенных женщин с изумленно округлившимися ртами. Под потрясенными взглядами Клеопатра сделала то, что позволило ей лишить ненавистных римлян их триумфа.
      И потом никаких воспоминаний до того мгновения, как она очнулась в этом самом месте и обнаружила, что снова жива.
      Она лежала уже довольно долго-, пытаясь понять, что произошло. Постепенно Клеопатра осознала, что на самом деле не жива, хотя и не умерла в полном смысле этого слова. Она осталась в точности такой же, как прежде, только лишилась тела. Нет, так тоже нельзя было сказать. Тело здесь, но оно ощущалось не так, как прежнее. Ее это не слишком удивляло. Хотя Клеопатра впоследствии стала царицей и даже богиней, с точки зрения религии египтян, она происходила из хорошей македонской семьи, боковой ветви королевского рода. Ее предки были военачальниками у Александра Македонского. Девушка выросла на греческой философии, искусстве, литературе. И, конечно, читала Гомера. А Гомер писал о том, как ощущают себя люди после смерти, когда пробуждаются в Тартаре, - всего лишь как тени самих себя, без аппетита и каких-либо других желаний. Примерно так чувствовала себя сейчас и она. Только не совсем.