РОБЕРТ ШЕКЛИ
      ДЕСЯТАЯ ЖЕРТВА
      ГЛАВА 1
      Она могла бы погубить любого мужчину. Кэролайн Мередит, тонкая, гибкая молодая женщина, задумчиво сидела за высокой стойкой бара из красного дерева, изящно переплетя стройные ноги и склонив узкое, словно выточенное из слоновой кости лицо к загадочным глубинам мартини. Похожая на статуэтку, но волнующе живая, одетая в прекрасные шелка и с пелериной из черного как смоль соболя, небрежно наброшенной на роскошные плечи, она олицетворяла все то, что манило и влекло в этом непостижимом городе Нью-Йорке. По крайней мере так думал приезжий. Он стоял на улице в десяти футах от огромного окна бара, за стойкой которого прекрасная Кэролайн изучала глубины своего бокала. Это был китаец - продавец ласточкиных гнезд (1) из Квейпина. Он был одет в белый костюм из плотной ткани, чесучовый галстук и парчовые туфли. На шее висел большой фотоаппарат "Броника". Азиат с подчеркнутой небрежностью поднял камеру и сфотографировал сточную канаву слева - --------------------------------------(1) Китайское национальное блюдо. [166] и какой-то котлован справа. Затем направил объектив на Кэролайн. Потом он проделал с камерой какие-то манипуляции, внутри нее что-то зажужжало, загудело, и сбоку открылась створка. Загадочный житель Небесной империи с ловкостью фокусника вставил в отверстие пять патронов с разрывными пулями и закрыл его. Теперь камера перестала быть только фотоаппаратом; она превратилась не то в стреляющую камеру, не то в фотографирующее оружие и могла выполнять две не связанные друг с другом функции. Вооружившись таким образом, желтый охотник быстрыми, легкими шагами направился к цели. Он казался совершенно спокойным, только слегка затрудненное дыхание могло выдать его волнение. Прелестная Кэролайн продолжала сидеть в той же позе. Она крутила в руках бокал; внутри него не было прорицательницы, способной предсказать ей будущее, - на дне лежало крохотное зеркальце. Глядя в него, Кэролайн с интересом следила за действиями убийцы из Квантуна. Развязка наступила скоро. Китаец прицелился - и Кэролайн, продемонстрировав молниеносную реакцию, швырнула бокал в окно за секунду до выстрела. - Вот те на! - только и смог вымолвить ошеломленный китаец; хоть он и родился на левом берегу Хуанхэ - опыта набрался в "Хэрродс". Кэролайн не произнесла ни слова. В футе над ее головой в оконном стекле красовалось маленькое отверстие, от которого лучами расходились [167] трещины. Не дожидаясь, когда китаец опомнится, Кэролайн соскользнула с высокого табурета и стремглав, словно летучая мышь из ада, бросилась к черному ходу. Бармен, следивший за происходившим, восхищенно покачал головой. Футбольный болельщик, он тем не менее обожал хорошую Охоту. - Молодец, малышка! - воскликнул он вдогонку убегавшей Кэролайн. Тут в бар ворвался продавец ласточкиных гнезд и бросился к черному ходу вслед за прекрасной беглянкой. - Добро пожаловать в Америку! - успел крикнуть ему бармен. - И счастливой Охоты! - Спасибо, я очень благодарный, - вежливо отозвался на бегу преследователь. - Вот этого у них не отнимешь, у этих китаез, - заметил бармен, обращаясь к посетителю, сидевшему за стойкой. - Это у них есть воспитание. - Еще двойной мартини, - ответил посетитель. - Только не кладите лимон в бокал, положите рядом. Терпеть не могу, когда в коктейле болтается здоровый кусок лимона, как в "Пунше плантатора" или каком-нибудь другом гадком пойле. - Конечно, сэр. Прошу прощения, сэр, - с готовностью произнес бармен. Он тщательно смешал коктейль, но не мог выбросить из головы восточного охотника и его американскую жертву. Кто кого одолеет? И чем, интересно, это кончится? Посетитель, казалось, читал его мысли. [168] - Предлагаю ставку - три к одному, - сказал он. - На кого? - Цыпочка ухлопает китаезу. Бармен заколебался, затем улыбнулся, покачал головой и подал готовый коктейль. - Пять к одному, - ответил он. - Сдается мне, малышка знает толк в Охоте. - Заметано, - согласился мужчина - он тоже считал себя знатоком - и выдавил каплю лимонного сока в бокал с мартини.
      Стремительно перебирая ногами, зажав под мышкой пелерину из соболя, Кэролайн мчалась мимо кричащих витрин Лексингтон-авеню. На углу 69-й улицы и Парк-авеню ей пришлось продираться сквозь толпу, собиравшуюся поглазеть, как сажают на огромный гранитный кол преступника, уличенного в попытке выбросить мусор. Никто даже внимания не обратил на бегущую Кэролайн; зеваки глаз не сводили с гнусного нарушителя, деревенщины из Хобокена, у ног которого валялась предательская улика - обертка "Херши", - а руки были перемазаны шоколадом. С каменными лицами они слушали стенания и жалкие мольбы. Когда два палача подняли его за руки, чтобы посадить на Кол Злодеев, лицо преступника стало серым. Публичные казни были недавним нововведением; последнее время их горячо обсуждала общественность, не проявляя такого же интереса к смертельным играм охотников и жертв. ...Светлые волосы Кэролайн развевались на [169] бегу, словно яркий сигнальный флаг. Позади, футах в пятидесяти, задыхаясь, мчался вспотевший китаец, сжимая в безволосых руках свою стреляющую камеру. Казалось, он бежал не особенно быстро, но понемногу, дюйм за дюймом, с терпением, свойственным детям Востока, настигал девушку. Стрелять он пока не решался. Открывать огонь на людной улице было чревато последствиями: задел прохожего, неважно, что случайно, - штраф в крупном размере, не говоря уже о позоре... Поэтому китаец не стрелял и на бегу крепко прижимал к груди свой аппарат, способный благодаря извращенной изобретательности человека одновременно создавать копию и уничтожать оригинал. Внимательный прохожий наверняка заметил бы дрожь в руках охотника, обратил бы внимание на неестественно напряженные шейные мышцы. Но этого следовало ожидать - в послужном списке китайца Джона значились всего две Охоты, он был новичком в этом деле. Кэролайн выскочила на угол Мэдисон-авеню и 69-й улицы, быстро оглянулась и побежала мимо "Пугливого цыпленка" ("Обслуживаем пятьдесят человек, цены договорные"), но вдруг остановилась, тяжело, но так пленительно дыша. Заметив за "Пугливым цыпленком" открытую дверь, она взбежала по лестнице на второй этаж и оказалась на лестничной площадке, на которой толпились люди. Надпись на стене гласила: "Галерея Амели. Objets de pop-op revisite" (1). Кэролайн сразу поняла, - --------------------------------------(1)Посетите еще раз - выставка нестареющего поп-арта (фр.). [170] куда она попала - ей всегда хотелось побывать здесь, хотя и при несколько иных обстоятельствах... Однако "убивают, где получится, а умирают, где приходится", - гласит старинная поговорка. Поэтому, не оглядываясь, Кэролайн пробралась ко входу, не обращая внимания на протесты любителей искусства, и показала контролеру свою карточку. Тот взглянул на карточку - такие выдавались каждой жертве и каждому охотнику и давали им право повсюду беспрепятственно входить и выходить, если они предпринимали законные меры по спасению своих жизней или уничтожению чужих, - и кивнул. Схватив карточку, девушка вбежала в зал. Здесь Кэролайн пришлось перейти на шаг, она взяла каталог и попыталась отдышаться. Потом надела очки, накинула на плечи пелерину и пошла по залам галереи. Ее дымчатые очки - модель-новинка "Смотри кругом" - позволяли видеть происходящее на 360 градусов, кроме небольших слепых пятен на 42 и 83 градусах, а также зоны искажения прямо перед собой от 350 до 10 градусов. Несмотря на то что очки были неудобны и от них сильно болела голова, польза от этого изобретения была несомненной, поскольку Кэролайн сразу заметила своего охотника футах в тридцати сзади. Да, это был он, "азиатская чума", в белом костюме, потемневшем от пота под мышками, с чесучовым галстуком, сбившимся на сторону. Его смертоносная камера была прижата к груди; он двигался вперед походкой хищного зверя, при[171] щурив и без того узкие глаза и нахмурив высокий лоб. Кэролайн шла по залу с небрежным спокойствием, пытаясь не привлекать к себе внимания. Но китаец Джон заметил ее и направился прямо к кучке людей, за которой спряталась Кэролайн. Его губы были крепко сжаты, а глаза сузились еще больше, так, что, казалось, вообще исчезли с лица. Подойдя поближе, китаец обнаружил, что Кэролайн скрылась, ускользнула от него... Ах вот как! Уголки рта преследователя искривились в улыбке. В конце зала была дверь. Долгое логическое мышление Запада, как правило, несвойственно детям Востока: только глянув на дверь, китаец понял, куда скрылась его жертва. Он кошкой проскользнул в конец помещения, решительно распахнул дверь и оказался в зале восковых фигур. Фигуры, похоже, были сделаны из настоящего воска - материала, которым пользовались художники в далеком прошлом. Китаец, широко открыв глаза, уставился на них. Все фигуры изображали женщин, очень привлекательных (на западный вкус) и почти раздетых (на любой вкус). Они, по-видимому, демонстрировали различные па какого-то танца. "Стриптиз" - было написано на плакате. "Обманчивая метаморфоза. 1945 - "Век невинности"; 1965 - "Моль и ржавчина"; 1980 - "Возрождение основ"; 1980 - "Непринужденное пренебрежение формальностями". Китаец обескураженно вглядывался в неподвижные фигуры, и рассудок, привычный к красоте лаковых лесов, к застывшему покою бута[172] форских рек и стилизованных аистов, не мог постичь смысла открывшейся взору картины. У ног третьей слева фигуры, лицо которой было наполовину скрыто длинной белокурой прядью, лежала... черная соболья пелерина. Житель Поднебесной больше не колебался. Он поднял камеру, прицелился и нажал на спуск. Три пули поразили красавицу в верхнюю часть живота отличная работа, что ни говори. Итак, Охота закончена, он победил, жертва мертва, он... И вдруг одна из восковых фигур в дальнем конце зала ожила. Это была Кэролайн. На ней был странный металлический бюстгальтер, похожий на тот, что носила Вильма, легендарная жена Бака Роджерса, с той лишь разницей, что у Кэролайн эта часть гардероба оказалась более практичной. Не успел пораженный охотник опомниться, как из каждой чашечки одновременно вылетело по пуле. Китаец еще успел пробормотать: "Так-так... Теперь, кажется, все..." - и рухнул на пол, бездыханный, словно вчерашняя скумбрия в рыбной лавке. Свидетелями происшедшего оказались несколько посетителей. Один из них заметил: - По-моему, это вульгарное убийство. - Ничуть, - ответил тот, к кому обратились. - Я считаю, что это классическое убийство, - уж простите мне этот архаизм. - Ловкая работа, но неизящная, - настаивал первый. - Впрочем, можно назвать ее fin de siecle (1), a? - --------------------------------------(1)Конец света (фр.). [173] - Конечно, - отозвался второй, - если имеешь вкус к дешевым аналогиям. Первый наблюдатель хмыкнул, отвернулся и принялся разглядывать ретроспективную выставку изделий НАСА. Кэролайн подняла соболью пелерину (в которой несколько женщин из числа зрителей узнали, впрочем, мех ондатры), по очереди дунула в стволы однозарядных пистолетов, скрытых в бюстгальтере, привела в порядок одежду, накинула пелерину на плечи и сошла с подставки. Большинство посетителей не обратили внимания на происшедшее; это были главным образом подлинные ценители искусства, не любившие, когда процесс эстетического созерцания нарушался мелкими досадными инцидентами. Прибывший полицейский не спеша подошел к Кэролайн и спросил: - Охотник или жертва? - Жертва, - ответила она и подала ему свою карточку. Полицейский кивнул, наклонился над трупом китайца, достал его бумажник, извлек оттуда карточку и перечеркнул ее крест-накрест. На карточке Кэролайн полицейский сделал звездообразную просечку под рядом таких же и вернул ее. - Участвовали в девяти Охотах, верно, мисс? - произнес он почтительно. - Совершенно верно, - сдержанно ответила Кэролайн. - Ну что ж, у вас это здорово получается, да и сегодня вы убили его аккуратно и со знанием дела, - одобрил полицейский, - без лишней [174] жестокости, как некоторые. Лично я люблю наблюдать, как работают настоящие профессионалы: убивают ли они, готовят ли пищу, чинят обувь или еще что-нибудь... А что делать с призовыми деньгами? - Пусть министерство перечислит их на мой счет, - бросила Кэролайн. - Я сообщу им, - пообещал полицейский. - Вы успешно провели девять Охот! Осталась всего одна, а? Кэролайн кивнула. Вокруг нее постепенно собралась целая толпа, оттеснившая полицейского. Это были одни женщины: женщины-охотники встречались довольно редко, а потому привлекали внимание. Послышались возгласы одобрения, и Кэролайн, вежливо улыбаясь, выслушивала их в течение нескольких минут. Наконец она почувствовала усталость - нормальному человеку трудно привыкнуть к эмоциональному напряжению Охоты. - Очень вам благодарна, - сказала она, - но сейчас мне нужно отдохнуть. Господин полицейский, вас не затруднит прислать мне галстук охотника? Я сохраню его как сувенир. - Слушаюсь и повинуюсь, - ответил полицейский. Он помог Кэролайн пробраться сквозь восторженную толпу и проводил до ближайшего такси.
      Пять минут спустя в зал вошел невысокий бородатый мужчина в вельветовом костюме и лакированных туфлях. Он посмотрел по сторонам, [175] удивляясь пустоте залов: почему говорили, что на эту выставку трудно достать билеты? Ну да ладно. Мужчина начал осматривать экспонаты. Разглядывая картины и скульптуры, он многозначительно кивал, якобы со знанием дела. Подойдя к трупу китайца, распростертому посреди зала в луже крови, мужчина остановился. Он долго и задумчиво смотрел на труп, потом заглянул в каталог, обнаружил, что там его нет, и пришел к заключению, что экспонат прибыл слишком поздно, а потому не попал в список. Он еще раз внимательно посмотрел, углубившись в размышления, и наконец высказал вслух свою точку зрения: - Ничего, кроме структурных достоинств... Производит определенное впечатление, пожалуй, хотя излишне бьет на сентиментальность. И проследовал в следующий зал.
      ГЛАВА 2
      Что может быть приятнее июньского дня? Мы можем ответить на этот вопрос. Намного приятнее середина октября в Риме, когда Венера входит в дом Марса, и туристы, подобно леммингам, завершили свою ежегодную миграцию, и большинство из них отправилось домой, в свои холодные туманные страны, где родились. Впрочем, некоторые из этих искателей солнечного света и тепла остаются. Они приводят свои жалкие оправдания: спектакль, вечеринка, концерт, который не хотелось пропустить, сви[176] дание. Однако настоящая причина иная: у Рима есть особая атмосфера, наивная и несравнимая. В Риме можно стать главным действующим лицом в драме своей собственной жизни. Это, разумеется, не более чем иллюзия, однако северные города не могут похвастаться и этим.
      Барон Эрик Зигфрид Рихтоффен ни о чем таком не думал. Его лицо выражало привычное раздражение. Германия вызывала у него неодобрение (отсутствие дисциплины), Франция - отвращение (грязь), а Италия одновременно и раздражала, и вызывала отвращение (отсутствие дисциплины, грязь, эгалитаризм, декадентство). Он приезжал в Италию каждый год; несмотря на неисправимые недостатки, эта страна казалась ему наименее отталкивающей среди остальных. К тому же здесь ежегодно проводилась международная выставка лошадей на Пьяцца ди Сиенна. Барон слыл блестящим наездником. Это его предки втаптывали в грязь крестьян коваными копытами своих боевых коней. В конюшне барона были слышны звуки фанфар, сопровождавших парад конных карабинеров в сверкающих мундирах на площади. Барон был крайне раздражен, поскольку стоял в одних носках и ждал, когда кто-нибудь из грумов - когда эти парни нужны, их невозможно найти! принесет ему сапоги. Проклятый грум отсутствовал уже восемнадцать минут тридцать две секунды, если верить часам на руке барона. Сколько нужно времени, чтобы навести гля[177] нец на пару сапог? В Германии, точнее, в замке Рихтоффенштейн, который барон считал последним осколком истинной Германии, пару сапог приводят в почти идеальное состояние в среднем за семь минут и четырнадцать секунд. Подобное промедление вызывает желание зарыдать, или впасть в ярость, или сорвать зло на ком-то, или сделать что-то еще... - Энрико! - завопил барон так, что его можно было услышать на Марсовом поле. - Энрико, проклятье, где ты? Глас вопиющего в пустыне... На площади щеголеватый пижон-мексиканец кланяется судьям. Наступает очередь барона... Но у него нет сапог, черт побери, нет сапог! - Энрико, мерзавец, немедленно иди сюда или этим вечером прольется кровь! - снова загремел барон. Выкрикнуть такую длинную фразу единым духом нелегко, и он едва перевел дыхание. Ожидая отклика, барон прислушался. А где же таинственный Энрико? Под трибунами наводит окончательный блеск на пару сапог для верховой езды, сапог настолько великолепных, что они не могут не вызывать зависти у любого всадника. Энрико был худым и морщинистым стариком, уроженцем Эмилии, привезенным в Рим по требованию общественности. Все единодушно признавали, что никто не может сравниться с ним в искусстве чистки сапог. Это относилось даже к тем знатокам, которые привносили принципы "дзэн-буддизма в Искусство Чистки и Полировки. [178] Энрико увлеченно трудился, сосредоточив внимание на сверкающих шпорах. Он наморщил от усердия лоб и осторожно покрывал блестящий металл серебристым веществом. Он был не один. Рядом, наблюдая за его действиями с определенным интересом, находился человек, которого можно было принять за двойника Энрико. Оба мужчины были одеты совершенно одинаково, до мельчайшей детали. Единственным различием было то, что второй Энрико был связан и во рту у него был кляп. Снаружи донеслись восторженные крики толпы, приветствовавшей мастерство мексиканца. Перекрывая их, раздался вопль барона, вполне пригодный для полковых плацев: - Энрико! Энрико-1 поспешно встал, последний раз осмотрел сверкающие сапоги, похлопал Энрико-2 по лбу и быстро захромал под трибунами к своему хозяину. - Ха! - выдохнул барон при виде слуги и сопроводил это восклицание потоком немецких слов, непонятных, но, без сомнения, обидных для скромного Энрико. - Ну что ж, посмотрим, - наконец произнес барон, когда его гнев остыл. Он осмотрел сапоги и увидел, что придраться не к чему. Тем не менее барон обмахнул их замшевой тряпкой, которую постоянно носил в кармане как полезную вещь, предназначенную для того, чтобы ставить самодовольных грумов на место. - Немедленно надень на меня сапоги! - ско[179] мандовал барон и вытянул мощную тевтонскую ногу. Надевание сапог, сопровождаемое проклятьями, наконец было завершено. И как раз вовремя, потому что мексиканский наездник - у него были напомажены волосы! - выезжал с поля под гром аплодисментов. В блестящих сапогах, с моноклем в глазу, держа под уздцы верного коня - знаменитого Карнивора III от Астры из Асперы, - барон шагнул вперед, чтобы предстать перед судьями. Остановившись ровно в трех шагах от судейской ложи, барон вытянулся по стойке "смирно", склонил голову на четверть дюйма и молодцевато щелкнул каблуками. Раздался громкий взрыв, и барона окутало облако серого дыма. Когда дым рассеялся, все увидели барона: он лежал лицом вниз перед трибунами, мертвый, как пикша, выловленная на прошлой неделе. Поднялась паника, казалось, охватившая всех зрителей, кроме одного англичанина в твидовом костюме с пузырями на коленях, сделанными еще на фабрике, и грубых ботинках из шотландской кожи весом по два и три четверти фунта каждый, который громко крикнул: "Как лошадь? Не случилось ли чего с лошадью?" После того как его заверили, что лошадь барона ничуть не пострадала, англичанин сел на место, недовольно бормоча, что не следует взрывать бомбы поблизости от лошадей и что в некоторых странах виновник такого безобразия тут же стал бы объектом внимания полиции. Но и в этой стране злоумышленник немед[180] ленно привлек внимание полиции. Он вышел из конюшни и сбросил маску грума. Это был Энрико-1, он же Марчелло Поллетти, мужчина лет сорока, а может быть, тридцати девяти, с привлекательным меланхолическим лицом, грустной улыбкой, ростом чуть выше среднего. У него были высокие скулы, говорящие о глубоко скрытой страстности, сдержанная усмешка скептика и карие глаза с тяжелыми приспущенными веками - явная примета человека, любящего безделье. Его увидели несколько тысяч зрителей на трибунах и тут же оживленно принялись обмениваться впечатлениями по поводу случившегося. Поллетти изящно поклонился приветствовавшей его толпе и предъявил лицензию на право Охоты ближайшему полицейскому. Тот проверил ее, сделал просечку, отдал честь и вернул Поллетти. - Все в порядке, сэр. Разрешите мне первым поздравить вас с убийством, одновременно волнующим и эстетически безукоризненным. - Вы очень любезны, - ответил Марчелло. Их окружила толпа репортеров, искателей острых ощущений и доброжелателей всех видов и сортов. Полиция отогнала всех, кроме журналистов, и Марчелло начал отвечать на вопросы со спокойным достоинством. - Почему, - спросил французский репортер, - вы решили нанести взрывчатку на шпоры? - Это было необходимо, - ответил Поллетти. - На нем был пуленепробиваемый жилет. Журналист кивнул и записал в блокноте: "Щелканье каблуками, принятое у прусских офице[181] ров, сегодня, по иронии судьбы, привело к гибели одного из аристократов. Смерть в результате исполнения символически высокомерного жеста - этот жест предполагает наличие исключительных достоинств, - несомненно, должна означать смерть экзистенциальную. Таким по крайней мере было мнение охотника Марела Поети..." - Как вы думаете, насколько удачным будет исполнение вами роли жертвы в следующей Охоте? - спросил мексиканский репортер. - Я, право, не знаю, - ответил Марчелло. - Но, несомненно, исход станет смертельным для одного из двух участников. Мексиканец улыбнулся и написал: "Мариелло Поленци убивает, не теряя спокойствия, и относится к грозящей ему самому гибели хладнокровно. В этом мы видим универсальное утверждение "мачизма", мужественности того сорта, когда жизнь постигается только через безусловное принятие смерти..." - Вы считаете себя жестоким? - спросила американская журналистка. - Ни в коем случае, - отозвался Марчелло. Она записала: "Нежелание хвастаться вместе с полной уверенностью в своей силе делает Марчелло Поллетти человеком особым, совершенно приемлемым для американской модели поведения..." - Вы боитесь, что вас могут убить? - поинтересовался репортер из Японии. - Конечно, - ответил Марчелло. "Учение "дзэн", - начал писать репортер, - по крайней мере с одной авторитетной точки зре[182] ния, является искусством видеть вещи такими, каковы они в действительности. Марчелло Пол-летти, спокойно воспринимающий страх перед смертью, можно сказать, сумел победить его методом чисто японским. Но сумел ли? Неминуемо встает вопрос, является ли признание Поллетти страха перед смертью великолепным преодолением непреодолимого или простым принятием неприемлемого?" ...Поллетти приобрел довольно широкую известность. В конце концов, не каждый день охотник взрывает свою жертву на международной выставке. Дела такого рода становятся сенсацией. Разумеется, имело значение и то, что Поллетти был привлекательным мужчиной, скромным, утратившим вкус к жизни, мужественным и, самое главное, заслуживающим того, чтобы его взгляды интересовали читателей.
      ГЛАВА 3
      Гигантский компьютер жужжал и щелкал, на его панели мелькали красные и синие огни, выключались белые и загорались зеленые. Это был игровой компьютер, огромная машина, аналоги которой находились во всех столицах цивилизованного мира. Именно он занимался судьбами всех охотников и жертв. Он подбирал пары противников, регистрировал результаты их единоборств, присуждал денежные призы победителю или посылал соболезнования семье проигравшего, менял ролями уцелевших игроков, делая охот[183] ника жертвой, а жертву охотником, и следил за их непрерывным участием в Охоте до тех пор, пока один из них не достигал желанной цифры - десять убийств. Правила были просты: к участию в Охоте допускались все мужчины и женщины в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет, независимо от цвета кожи, вероисповедания и национальности. Изъявившие желание участвовать были обязаны пройти все десять Охот, поочередно становясь пять раз охотниками и пять - жертвами. Охотники получали имя, адрес и фотографию жертвы, жертва - всего лишь уведомление, что ее Преследует охотник. Все убийства требовалось совершить лично, причем за убийство не того человека следовало суровое наказание. Сумма денежного приза увеличивалась в зависимости от количества совершенных убийств. Победитель, успешно прошедший весь путь, получал в награду практически неограниченные гражданские, финансовые, политические и моральные права. Так просто. После введения Охот прекратились все крупные войны; их заменили миллионы маленьких войн, количество соперников в которых было сведено к минимуму - двум. Охота была делом совершенно добровольным, и ее цель отвечала самой практической и реалистичной точке зрения. Если кто-то хочет убить кого-то, гласили аргументы в ее пользу, почему не дать ему такую возможность при условии, что мы сумеем найти кого-то, желающего [184] того же. Таким образом, они могут охотиться друг за другом и оставят нас в покое. Несмотря на то что создавалось впечатление полной новизны, охотничьи игры были, в принципе, стары как мир. Это было качественно измененным возвращением к древним, более счастливым временам, когда наемники воевали друг с другом, а гражданские лица оставались в стороне и разговаривали об урожаях. Для истории характерна цикличность. Когда накапливается слишком много явлений с одним знаком, он неминуемо переходит в противоположный. Время профессиональной - и часто бездействующей - армии прошло, наступил век массовой армии. Фермеры больше не говорили про урожаи, вместо этого они воевали за них. Даже если у них не было урожаев, которые следовало защищать, им все равно приходилось воевать. Рабочие оказались вовлеченными в хитроумные византийские интриги в заокеанских странах, а продавцы обувных магазинов с оружием в руках пробирались сквозь сумрачные джунгли и по вершинам гор, покрытым вечными снегами. Почему они делали это? В те дни все казалось таким ясным. Приводилось множество причин, и каждый находил объяснение, отвечающее его чувствам. Однако то, что казалось столь очевидным, со временем утратило ясность. Профессора истории спорили между собой, эксперты в сфере экономики сомневались, психологи позволяли себе не соглашаться, а антропологи считали нужным напомнить. Фермеры, рабочие и продавцы обувных мага[185] зинов терпеливо ждали, когда кто-нибудь скажет им: с какой стати, собственно, они подвергают свою жизнь опасности? Когда ясного ответа не последовало, они начали испытывать раздражение, недовольство и даже ярость. Иногда они обращали оружие против правителей своих стран. Растущая непримиримость народа, дополненная технологической возможностью умертвить всех и все, привела к излишнему накоплению факторов с одним знаком, и тот перешел в противоположный. Этого, конечно, нельзя было допустить. На исходе пяти тысяч лет человеческой истории люди начали наконец что-то понимать. Даже правители, славившиеся тем, что неохотнее всех соглашались на перемены, осознали их неизбежность. Войны не приводили ни к чему и не приносили никакой пользы; однако проблема склонности людей к насилию, которую не сумели искоренить долгие годы религиозного принуждения и полицейского обучения, все еще оставалась нерешенной. Решение было найдено в узаконенной в настоящее время Охоте. Таким было по крайней мере одно объяснение возникновения этого явления. Справедливости ради следует отметить, что не все соглашались с подобным толкованием. Как всегда, профессора истории спорили между собой, эксперты в сфере экономики сомневались, психологи позволяли себе не соглашаться, а антропологи считали нужным напомнить. [186] Таким образом, если принять во внимание их возражения, у нас не остается ничего, кроме непреложного факта существования самой Охоты факта такого же странного, как похоронные обряды древних египтян, такого же обычного, как обряды посвящения индейцев племени сну, и столь же непостижимого, как нью-йоркская фондовая биржа. В результате существование Охоты можно объяснить только ее существованием, поскольку, согласно по крайней мере одному авторитетному мнению, ничто оправдывает существование чего-нибудь. Мелькали огни, включались контуры, щелкали реле, вращались диски. Перфокарты мелькали, как белые голуби, - и игровой компьютер соединил две жизни. Охота АСС1334ВВ: охотник - Кэролайн Мередит, жертва - Марчелло Поллетти.
      ГЛАВА 4
      - Кэролайн, - произнес мистер Фортинбрас, - хочу поздравить вас с весьма изящным убийством. - Спасибо, сэр, - ответила Кэролайн. - Оно было, насколько я помню, девятым? - Совершенно верно, сэр. - Значит, осталось всего одно, а? - Да, сэр. Если сумею. - Сумеете, - заверил ее Фортинбрас. - Сумеете, потому что я, Дж. Уолстод Фортинбрас, говорю, что сумеете. [187] Кэролайн скромно улыбнулась. Фортинбрас ухмыльнулся. Он был боссом Кэролайн, главой компании "Телеплекс Ампуорк". Обладая небольшим ростом, он пытался найти величие в грандиозном, и его пристрастие к вульгарному отступало только перед наслаждением всем подлым и гнусным. Он откинулся назад, смахнул что-то с рукава куртки, сделанной из настоящей замши, поднес ко рту большую сигару, сплюнул на бесценный бухарский ковер с трехдюймовым ворсом, вытер рот кружевным платком, сплетенным нищими браминами у погребальных костров Ганга, и потер лоб полированным ногтем, стремясь показать, что думает. Он не думал, разумеется; он пытался - и делал такие попытки на протяжении многих лет - продемонстрировать свой характер. Дело, однако, заключалось в том, что у мистера Фортинбраса характер отсутствовал. Превосходные специалисты трудились годами, стараясь исправить этот недостаток, но тщетно. Это было единственным проклятием в жизни Фортинбраса. - Сейчас вы будете охотником, верно? - спросил он у Кэролайн. - Да, сэр. - А вам уже сообщили, кто является вашей следующей жертвой? - Сообщили, сэр. Это мужчина по имени Марчелло Поллетти, житель Рима. - Рима в штате Нью-Йорк? - Нет, Рима в Италии, - учтиво поправила его Кэролайн. - Ну что ж, это еще лучше, - заметил Фор[188] тинбрас. - Там, наверное, более живописно. Так вот, моя идея заключается в следующем, и я хочу, чтобы вы обдумали ее очень тщательно и сообщили мне свое мнение честно и прямо. Поскольку у нас, в нашей компании, есть потенциальный победитель в десяти Охотах, почему бы не попробовать снять документальный фильм о десятом убийстве? А? Кэролайн задумчиво кивнула. Кроме нее и Фортинбраса, в кабинете находились еще трое мужчин - все молодые, красивые, смышленые и несносные. - Да, да! - воскликнул Мартин. Занимая пост старшего исполнительного заместителя продюсера, он был единственным (за исключением самого Фортинбраса), кому разрешалось пользоваться восклицательными знаками. - Вы попали в самую точку, босс, - тихо заметил Чет.