7. СЛУЖЕБНЫЕ НЕВЗГОДЫ

Задача ИРОДа — путем усовершенствования бытовой и прочей техники устранять из повседневного быта всяческие стрессовые ситуации и тем способствовать продлению жизни людской. Профиль института весьма широк, в нем много отделов, секций и подсекций. Я — сотрудник секции, где проектируются приборы бытовой безопасности. Но не о своей работе поведу я сейчас речь.

Рядом с моей секцией находится Отдел Зрелищ. Не так давно сотрудники этого отдела разработали проект четырехэкранного кинозала. Кому из вас не приходилось, польстившись на интригующее название фильма и честно купив на него билет, быстренько убедиться, что картина скучна, что актеры играют плохо, что деньги потрачены вами напрасно? Некоторые зрители в таких случаях устремляются к выходу; другие, зевая и чертыхаясь, сидят до последнего кадра. Но и те, и другие покидают зал с чувством раздражения — а это, как известно, сокращает сроки нашего бытия. А теперь, уважаемый читатель, порадуйтесь проекту ИРОДа.

Вы входите в просторный зал. На каждой из четырех стен — по экрану. Кресла — вращающиеся; так надо. Между ними — интервалы; так нужно. В подлокотнике каждого кресла — четыре кнопки. В начале сеанса все сиденья повернуты к экрану No 1. Вы садитесь, надеваете наушники, нажимаете кнопку звукоприема No 1. На экране — фильм из жизни молодого ученого. Он хочет подарить миру свое изобретение, но его соперник вставляет ему палки в колеса. Однако с самого начала ясно, что справедливость восторжествует, и вам эта ясность почему-то не нравится; ведь вы знаете, как тернист путь каждого изобретателя. Огорчает и то, что роль молодой (по замыслу драматурга) подруги ученого исполняет престарелая жена режиссера.

— Опять эту мымру вытащили! — бормочет зритель, сидящий справа от вас, и делает поворот на 45 градусов влево. Зритель же, сидящий по левую сторону, делает поворот вправо. «А я рыжий, что ли!» — мелькает у вас мысль, и вы поворачиваетесь сразу на 90 градусов и нажимаете соответствующую кнопку звукоприема. У вас перед глазами и ушами — детективная погоня за дефективным негодяем, похитившим из частной коллекции полотно Айвазовского. Под бодрую песню о трудных буднях милиции каскадеры мчатся по улице, ставят свои машины на дыбы, лавируют между автобусами. «Все ясно, не уйдет сукин сын от погони», — догадываетесь вы и, совершив новый поворот, приступаете к созерцанию кинокомедии. Там происходит что-то очень смешное. Заливистым молодежным киносмехом смеется изящная девушка в джинсах; добротным крестьянским смехом смеется ее мать с подойником в руке; бодро хохочет молодой человек спортивно-физкультурного вида. Но это им смешно, а вам почему-то скучно. Дабы не чувствовать себя тупицей, лишенным чувства юмора, вы совершаете еще один поворот — и вот перед вами фильм из жизни животных, заснятый при помощи дальнозоркой оптики. Медведица со своими потомками расположилась на лесной полянке; бобры заняты сооружением плотины; олени пасутся в тундре. Все очень разумно, всему веришь, К тому же животные не знают, что их снимают, и поэтому, в противоположность актерам, ведут себя очень естественно. Радуясь достижениям киноискусства, вы с интересом смотрите фильм до конца и покидаете зал с чувством удовлетворения. Никаких стрессовых ситуаций! Сами того не замечая, вы сберегли частицу своего здоровья, продлили свою жизнь! А кто вам в этом помог? Вам помог ИРОД! Увы, уважаемые читатели, должен вам сообщить, что проект этот положен в долгий ящик. До его обсуждения все ироды — в кулуарных разговорах — толковали о том, что это — крупное достижение, которое приумножит славу ИРОДа. Но вот настал день обсуждения — и первым выступил Герострат Иудович, наш директор. Он признал, что сама по себе идея прогрессивно-прекрасна, но тут же трусливо добавил, что ее осуществление встретит свирепое сопротивление актеров и что даже некоторые отсталые зрители будут недовольны. За ним слово взял наш почтенный завлаб Афедрон Клозетович и долго бубнил о том, что строительство нового кинотеатра потребует колоссальных расходов, а это, учитывая хозрасчетные взаимоотношения, приведет к финансовому краху ИРОДа. После этих двух речуг стали выступать рядовые ироды, и каждый находил в проекте какой-нибудь недостаток; обсуждение превратилось в осуждение. Придя домой, я обо всем этом рассказал Насте, и она озарила меня улыбкой No 16 («Нежное сочувствие»). Но потом спросила, сказал ли я там что-нибудь в защиту этого проекта. Я признался, что ничего не сказал.

Ночью приснился мне Юра Птенчиков. Он слезно просил меня сотворить стихотворение, состоящее сплошь из осудительных слов. Проснувшись, я сел за стол и стал слагать строфы. К полудню стихотворение было готово, я переписал его начисто, и когда на следующий день, в воскресенье, Юрик пришел к нам в гости, я прочел ему свой труд. Мой друг мгновенно выучил его наизусть. Он был в восторге, он заявил, что заимел ценное научное пособие. А вот Настя была недовольна. Она сказала, что лучше бы мне было на совещании в ИРОДе честно высказаться прозой, чем исподтишка кропать такие стихи. И тогда я решил всенародно опубликовать свое критическое творение — и тем доказать себе и другим, что я не трус.

В понедельник я явился в ИРОД раньше обычного и поспешил в демонстрационный зал, где висела свежая стенгазета «Голос ИРОДа». Видное место в ней занимала передовица Герострата Иудовича «Усилим взлет самокритики!». Поначалу решив, что мое стихотворение будет куда больше способствовать такому взлету, я хотел налепить его на передовицу — и извлек из портфеля рукопись, а также тюбик с клеем и кисточку. И тут мне стало боязно, по спине пробежал холодок. Похоронить под своим творением статью директора я не решился, я наклеил рукопись на какие-то заметки в нижнем углу стенгазеты — и отошел в сторонку, дабы поглядеть на дело ума и рук своих. На фоне машинописных листков моя рукопись резко бросалась в глаза. Подписи под ней я не поставил, — но ведь все ироды знают, что только один я во всем институте пишу стихи… Спине моей опять стало холодно, меня охватило чувство неуюта и тревоги, будто я вскарабкался на высоченный скользкий утес и не знаю, как с него спуститься. Тем временем в противоположном конце зала показалась чья-то фигура, начинался трудовой день… Я заторопился в свою секцию, сел за рабочий стол и стал ждать того, что будет. Оба моих секционных сотоварища отсутствовали; один был в отпуске, другой на бюллетене. Не прошло и часу, как ко мне ворвалась Главсплетня. Своим лающим голосом эта конструкторша сообщила по большому секрету, что все ироды собираются меня бить, а директор вызвал наряд милиции, чтобы посадить меня на пятнадцать суток.

— За что?! — неуверенным голосом спросил я.

— За то! — пролаяла Главсплетня — и удалилась.

Волна тоскливого страха накатила на меня. В мозгу возникло четверостишие:

Минут двадцать я сидел, ожидая, что сослуживцы ворвутся в комнату и приступят к кулачной расправе. Но никто не нарушил моего одиночества. Тогда я решился пойти в демонстрационный зал, поглядеть, что там делается. Возле стенгазеты стояли несколько иродов и обсуждали мое творение. Оказывается, никто из них не собирался меня бить, ибо каждый считал, что к нему лично стихотворение никакого отношения не имеет. И каждый, с плохо скрываемым удовольствием, печалился за своих сослуживцев, которых я так метко разоблачил. При этом все стоящие возле стенгазеты со смаком перечисляли имена тех иродов, которых в данный момент поблизости не было. Мне стало ясно, что никакого рукоприкладства по отношению ко мне не предвидится. И никакой милиции в зале не видно. Все Главсплетня мне набрехала!

Дело окончилось тем, что стенгазета была снята со стены, а директор, Герострат Иудович дал мне выговор в приказе «за нетактичное поведение». Перед этим он вызвал меня в свой кабинет и доверительно сообщил, что он скрепя сердце вынужден дать мне этот выговор, а не то завлаб Афедрон Клозетович будет на него в обиде за то, что он, директор, никак не наказал меня. Ведь всем ясно, что в моем стихотворении речь идет именно о завлабе.

С успокоенной душой вернулся я в свою секцию и принялся за работу. К концу рабочего дня ко мне неожиданно заглянул Афедрон Клозетович. Он поинтересовался, как идут мои изобретательские дела, а потом вдруг хитро улыбнулся и сказал:

— Это, конечно, между нами, но очень понравился мне ваш стишок. Очень хитро и тонко вы нашего Герострата Иудовича на перо поддели! Прямо-таки живой словесный портрет его дали!

Уважаемый Читатель! Дабы вы были вполне в курсе дела, приведу здесь свое стихотворение полностью. Если оно придется вам по душе — можете его переписать и вывесить на видном месте в своем учреждении. Это, несомненно, послужит повышению уровня товарищеской самокритики.

8. КВАРТИРНЫЕ НЕВЗГОДЫ

Читателям почему-то всегда интересно, женат или холост герой того или иного повествования, даже если само повествование не очень их интересует. Рад объявить уважаемым читателям, что я женат. И, представьте себе, — удачно.

В юности я мечтал, что подругой моей жизни станет неведомая немая красавица. Но потом прочел где-то, что зарегистрированы случаи, когда немые обретали дар речи и тогда становились очень горластыми и разговорчивыми. Поэтому поиски мои окончились тем, что я взял в жены говорящую, но не говорливую девушку с мягким, добрым характером. И имя у нее спокойное, уютное: Настя. И профессия у нее тихая, бессловесная: она — массажистка. Мы живем душа в душу — хоть иногда и конфликтуем. В характере Насти есть кое-какие загогулины — и это даже хорошо, это делает нашу жизнь более интересной.

Свадьбу мы справили скромно. На ней, кроме Насти и меня, присутствовали наши родители, а из гостей — три Настины сослуживицы и мой друг — иномирянин Юрик. Я заранее упросил отца и мать не сопровождать празднество музыкой, и просьба моя была выполнена. Вот только тетя Рита не воздержалась от шума, объявила «пятиминутку смеха», которую растянула минут на пятнадцать. Из вежливости пришлось и всем остальным подхохатывать ей.

Вскоре после рождения дочки у нас устроилось дело с жильем, и мы с Настей и Таткой поселились на Гражданском проспекте в отдельной двухкомнатной. Я заранее предупредил супругу, что никаких телевизоров, транзисторов и прочих шумовых изобретений не потерплю в нашем жилище, — и она согласилась. Но тишина в квартире зависит не только от ее обитателей. Оказалось, что над нами живет выпускница консерватории, владелица мощного рояля, а под нами — семейка, обожающая рок-музыку. Когда музыкантша слишком громко начинала наяривать на рояле, я посылал наверх Настю, чтобы она попросила ее играть потише. А когда снизу доносились яростные шумовые вспышки, я сам спускался к меломанам и вежливо просил их прекратить это звукоблудие. Но уговоры наши почти никакого действия не оказывали, и я понял, что нужно искать обмен.

После недолгих поисков мы обменялись на квартиру в Купчине. По уверениям ее жильцов, она была очень тихая: сверху — чердак, а под ними живет глухой зоотехник в отставке. Вскоре выяснилось, что мы, как говорится, сменяли быка на индюка. Зоотехник действительно был глухим — но не на все 100%; поэтому он, чтоб лучше слышать телевизор, включал его на полную громкость. Я понял, что для нас назревает новый обмен.

Короче говоря, за минувшие восемь лет мы сменили пять адресов. И каждый раз нарывались на соседство то с исполнителями, то с любителями громкой музыки. Но в прошлом году счастье вроде бы улыбнулось нам — это когда мы обменялись на Выборгский район. Правда, санузел — совмещенный, потолок — с протечками, но зато тихо. Я так и сказал Насте: лучше тихая хижина, чем шумный дворец. Но когда мы с помощью Юрика (он при каждом переезде нам помогал) стали расставлять мебель, Настя вдруг села на кушетку, усадила рядом с собой Татку — и заплакала. Сквозь слезы она заявила, что мы, мол, уперлись в жилищный тупик, что я и отсюда захочу меняться, но сюда уже никакой дурак не поедет.

Я, признаться, был ошеломлен этим слезным бунтом моей супруги, тем более, что и Татка к ее плачу примкнула. И тут слово взял мой друг — иномирянин.

— Настечка, затормозите свои рыданья! Не так уж здесь антиуютно! Радуйтесь тому, что есть! Один мудрец с моей планеты так выразился: «Если ты будешь рад некрасивому цветку, то он обрадуется твоему обрадованью — и станет красивым». Высказывания Юрика всегда вызывают у Насти улыбку. И на этот раз она порадовала его улыбкой No 18 («Дружеское взаимопонимание»), но затем снова заплакала.

И тут опять заговорил Юрик. Голос его дрожал от сочувствия. Он сказал, что мы переутомились и что нам надо на время сменить обстановку. В ближайшее время он снова собирается слетать на родную Куму, где его ждет невеста. Он зовет нас в гости. Бесплатным транспортом, питанием и жильем он нас обеспечит. Правда, водители звездолетов не имеют права брать на борт иномирян, но тут дело особое: ведь я — его спаситель. К тому же его папаня — диспетчер главного куманийского звездодрома. Юрик с ним договорится… Мы должны учесть и то, что путешествие на Куму нисколько не нарушит наших земных планов и дел: используя закон сгущенного времени, мы, покинув Землю на два или на три месяца, вернемся в день отбытия с нее.

— Мама, этого не может быть! — воскликнула Татка.

— Тата, дядя Юра никогда не лжет! — одернула ее Настя. — Ты сама поразмысли: если есть сгущенное молоко, то почему бы не быть и сгущенному времени?

— Да-да! — подтвердил Юрик. — Сгущенное время — реальная нормальность!

Сколько раз я летал на родную Куму, а на Земле не сотворил ни одного прогула. Я не прогульщик, не двурушник, не симулянт!

Однако Настя от экскурсии на Куму отказалась категорически. И не из страха перед неведомым — она не трусиха, нет! Свой отказ она мотивировала так: настанет день, когда на какую-нибудь дальнюю планету устремится межпланетный корабль, экипаж которого будет состоять из землян. Это они, побывав на неведомой планете, приумножат славу Земли. А ежели мы, не имеющие к космическим делам никакого отношения, первыми отправимся в дальний полет в качестве блатных пассажиров, то этим мы не только не прославим Землю, но — наоборот — унизим ее в глазах инопланетян. Мой друг не ожидал от покладистой Насти столь строгой отповеди. В особенности огорчило его упоминание о блате.

— Настечка, это не блат в стопроцентной оценке, — начал оправдываться Юрик. — Ведь Серафиму я жизнью обязан!.. Один мудрец с моей планеты так выразился: «Если кто тебя из смерти спас, то ты считай его вторичным отцом — и во всем ему помогай». Вот я и хочу помочь ему и вам. Это не блат, это дружелюбный, задушевный блатик…

— Нет, это не блатик! Это — блатище в космическом масштабе! — решительно подытожила Настя. Мне же на Куму лететь не хотелось по другой причине, уже известной читателям: там тоже водятся музыканты и любители музыки, так что покоя я там не обрету. Но я помнил, что есть планета Фемида, где в Храме Одиночества царят тишина и покой…

9. НЕРВНАЯ ВСТРЯСКА

Год с небольшим в квартирке на Выборгской прожили мы совсем неплохо. Татка к новой школе привыкла, стала пятерки приносить. А я прямо-таки жил да радовался; и в ИРОДе были мной очень довольны, творческая отдача моя резко повысилась. Но не дремал коварный Рок… В одно субботнее утро из-за стены, которая отделяла нашу квартиру от соседней, где обитали старушка, занимавшаяся вязаньем свитеров и кофт, и ее полностью глухонемой муж, послышался грубый шум передвигаемой мебели. Я кинулся на лестницу. Дверь в соседскую квартиру была распахнута настежь, лестничная площадка была загромождена вещами. Соседи переезжали…

— Не беспокойтесь, — ласково затараторила старушка-вязальщица. — У вас теперича заместо нас шибко культурные соседи будут, будет вам с кем беседовать. Он — пианист — роялист, а она на этой, как ее там, на балалайке такой большой работает. Она мне сказала: «Будем на новом месте готовиться к новым достижениям». Ихняя квартира лучше нашей, а они приплаты не требуют. Их соседи выжили, завидуют их художественным успехам. В воскресенье наши новые беззастенчивые застойные соседи приступили к музыкальным действиям. Настя и Татка отнеслись к этому спокойно, а мне стало очень даже не по себе. Я оделся, вышел из дома. Побродив по Выборгской стороне, я сел на трамвай и поехал на Васильевский остров. Там навестил родителей, но пробыл у них недолго; при всем их прекрасном отношении ко мне печали моей понять они не могли. Спустившись по лестнице в первый этаж, я нажал кнопку звонка у двери в квартиру Юрика и очень обрадовался тому, что он дома. Через микроприхожую, где висела его скромная одежда, мой друг провел меня в заваленную книгами комнатуху и первым делом попросил напомнить ему, какие строгие слова есть на букву «Р».

— Расстрига, распутник, раскольник, ракло, ретроград, растлитель, рвач, растратчик, разбойник, ругатель, растеряха… — начал я.

— Раззява, размазня, разгильдяй, разоритель, — присовокупил Юрик, а затем пожаловался, что освоение строгих слов идет куда медленнее, чем ему хочется, а ведь скоро ему надо лететь на Куму для очередного научного отчета. Он опять два месяца там проведет.

И тогда я сказал, что мне необходимо побывать на Фемиде, отдохнуть там от земного шума в мирном Храме Одиночества, и свинство будет, если Юрик мне не поможет в этом деле. Мне нужна целебная тишина, иначе я заболею и помру.

В ответ на мой Доводы Юрик стая убеждать меня в том, что на Фемиде мне будет очень неуютно, хуже, чем на Земле. Тогда, озлившись на своего инопланетного друга, я непечатно выругался — и кинулся вон из его квартиры, даже не попрощавшись.

10. Я — ЖЕРТВА ГЛАВСПЛЕТНИ

В тот памятный понедельник я, как всегда, точно явился в ИРОД к началу рабочего дня. В демонстрационном зале шло испытание домашнего тренажера «Юрий Цезарь». Личное участие в его конструировании принимал сам директор, он же дал и наименование этому детищу ИРОДа. Имя Цезаря «Юлий» показалось Герострату Иудовичу слишком женственным, и он заменил его на «Юрий» — ведь тренажер предназначен для мужчин. Это довольно мощное сооружение, как бы помесь танка с гильотиной (так отзывались о нем ироды в кулуарных разговорах, когда поблизости не было начальства). Ежедневное пользование тренажером развивает у вас мускулатуру, помогает сбавить вес, повышает обороноспособность и моральную устойчивость. Для этого вы по трем ступенькам поднимаетесь на сиденье, вцепляетесь руками в руль и, положив ноги на педали, приводите механизм «Юрия Цезаря» в движение. На специальной дуге над вами подвешены гиря и кухонный нож. Они все время раскачиваются, меняя угол наклона, и могут ударить вас, если вы не предугадаете их действий и не отклоните их приближения, использовав для этого рычажок, вмонтированный в руль. В то утро к «Юрию Цезарю» стояла очередь. Каждому хотелось принять участие в испытании — ведь директор находился тут же и внимательно наблюдал за действиями сотрудников.

Когда настал мой черед, мною овладел страх, ноги вдруг окаменели. С трудом убедил я себя, что этот «Юрий» — тезка моего друга и поэтому не подведет меня. Взгромоздившись на сиденье, я честно принялся за работу. Действовал старательно и внимательно, но от гири отклониться не удалось. К счастью, дело ограничилось небольшим кровоподтеком возле правого уха. У некоторых иродов травмы оказались посерьезней, четырех пришлось даже госпитализировать. В целом же испытание прошло успешно, директора все поздравляли.

После этого испытания я направился на второй этаж, в наш институтский медпункт, где уже столпилось немало иродов, получивших легкие травмы. Часа через полтора очередь дошла до меня, и медсестричка налепила на мой кровоподтек гигиенический пластырь. В этот момент в медпункт вбежала Главсплетня и сказала, что меня вызывают к аппарату. Я поспешил в коридор-курилку, где на столике стоит телефон. Меня вызывал Юрик.

— Серафим, я долго мыслил, — начал он взволнованным голосом. — Я вспомнил, что один наш мудрец так объявил: «Если ты отказался выполнить просьбу друга, то подойди к зеркалу и плюнь в свое отображение».

— И ты плюнул?

— Наоборот! Я по космическому мыслепроводу связался с Кумой и договорился. В субботу будь у меня в восемь утра. Летим! Ты на Фемиду, я — на Куму. Нас возьмет рейсовый звездолет.

— Значит, место мне забронировано? Надеюсь, мягкое?

— Не волновайся, Фима! Мудрец наш один так сказал: «Если юный спас жизнь кому — то, то и старики потеснятся ради него на почетной скамье». Но я об одном пронзительно тебя упрашиваю: поскольку на Фемиде тебе будет плачевно, то обещай мне, что, когда вернешься с нее, ты не назовешь меня сыном суки.

— Сукиным сыном, — поправил я иномирянина. — Обещаю!

Уточняя некоторые детали предстоящего путешествия, мы проговорили еще минут десять. И все это время в коридоре, покуривая «Шипку», околачивалась Главсплетня.

Я уже упоминал об этой конструкторше, а теперь уточню. На вид она даже аппетитная, сдобная — сплошной бюст. Но голос у нее какой-то лающий, будто она собаку живьем заглотала. Впрочем, не ее это вина. А виновата она в том, что вечно все о всех разнюхивает, перевирает на свой лад и затем распространяет это на весь ИРОД. Идет слух, что она и курить-то выучилась для того, чтобы на законном основании торчать в курильно-телефонном коридорчике и слушать чужие разговоры. И вот эта Главсплетня из тех вопросов и ответов, которыми я обменялся с Юриком, спрограммировала такую схему моего ближайшего будущего: 1) я решил плюнуть на работу в ИРОДе; 2) я развожусь с Настей и отбываю на Кавказ с одной богатой дамой, за счет которой буду существовать бесплатно и весело; 3) кроме того, все это дело пахнет какой-то тайной уголовщиной. Свои умозаключения Главсплетня быстро разлаяла по всем отделам, секциям и подсекциям, и, как водится, все ироды стали обсуждать их, причем каждый не замедлил выдвинуть свою вариацию и приобщить ее к делу. На другой день я заметил, что все со — трудники и сотрудницы поглядывают на меня с пронзительным интересом, а когда пошел в институтскую библиотеку и попросил библиотекаршу Кобру Удавовну выдать мне «Справочник по пространственным нормативам, то книгу-то эту мне выдала, но поверх нее зачем-то положила еще одну — „Уголовный кодекс“.

— Вы ошиблись, это не по моей части, — сказал я, возвращая ей «Кодекс». — Ведь я — не судья.

— Суд существует не только для судей, но и для подсудимых, — строго молвила Кобра Удавовна.

От посещения библиотеки на душе у меня остался какой-то мутный осадок. Чтобы избавиться от него, я решил заглянуть в секцию мебели к талантливой конструкторше Мадере Кагоровне. Она разработала проект утепленной кровати. Эта кровать, смонтированная из труб малого диаметра, имеет шланг, с помощью которого ее можно подсоединять к трубам парового отопления.

Приветливая Мадера Кагоровна на этот раз встретила меня хмуро. На вопрос, скоро ли опытный образец ее кровати будет запущен в производство, буркнула что-то невнятное. Смущенный ее странным поведением, я подошел к сидящему на подоконнике институтскому коту Лютику, погладил его и сказал, что мне очень симпатичны эти зверьки. Ведь недаром родители дали мне имя в честь кота.

— Они не сожалеют об этом? — сухо спросила Мадера Кагоровна.

— Сожалеют? А зачем им сожалеть? — удивился я.

— Но ведь они, сами того не зная, спрограммировали ваше будущее. Разве вам не известно, что на городском уголовном жаргоне слово «кот» адекватно словам «альфонс» и «сутенер»?

— Не понимаю, к чему этот разговор?! — воскликнул я.

— Ах, вы не понимаете?!

Наступила неприятная, вязкая пауза. Потом из другого конца комнаты послышался голос Пантеры Ягуаровны, конструкторши, проектирующей кресло, совмещенное с кухонным столом.

— Он не понимает! Он, представьте себе, даже слова такого не слыхивал — «сутенер»! — Пантера Ягуаровна встала из-за своего стола и, подойдя ко мне, спросила в упор: — А вы знаете, что такое содержанка?

— Ну, это из литературы известно, — ответил я. — Это были такие падшие женщины, которые за деньги становились любовницами зажиточных людей.