15. ПРЯНИЧНЫЙ ДОМИК

Однажды Надя предложила мне отправиться вместе с ней в таежный заповедник.

— С экскурсией? — спросил я.

— Нет, вдвоем. Массовые экскурсии туда не допускаются, это заповедник группы «А». Я собиралась лететь туда на десять дней с подругой, но та почему-то раздумала. Путевка пропадает.

— А что мы там будем делать целых десять дней? — поинтересовался я.

— Бездельничать, — ответила Надя. — Вам это полезно, у вас усталый вид.

— Согласен, — сказал я. — А где мы там будем жить?

— В домике-контейнере. Нас в нем и сбросят в тайгу. Ведь дорог там нет.

На следующее утро мы отправились на специальный аэродром. Дежурный нам объяснил, что Заповедник № 7 — один из самых больших в мире. Так как это заповедник группы «А», то в нем не только нельзя возводить какие-либо сооружения, но даже радио пользоваться нельзя. Затем Дежурный дал нам мазь от комаров и два пистолета.

— Но зачем пистолеты? — удивился я. — Мы не совершили никаких проступков, а вы хотите послать нас на охоту!

— Не беспокойтесь, — ответил Дежурный, — убить из этого нельзя. Но если на вас нападет медведь, вы выстрелите в него, и он уснет на сорок семь минут. За это время вы успеете далеко уйти.

Вскоре нас подвели к домику-контейнеру, и мы с Надей вошли в него. Домик состоял из двух комнат-отсеков, разделенных переборкой, и из тамбура. В каждом отсеке был выдвижной диван, кресло и шкафчик с одеждой. В тамбуре имелся стол-ящик с тарелками, кастрюлями и прочей утварью.

В крышу домика было вмонтировано металлическое кольцо. Вскоре подлетел вертоплан, из его брюха выдвинулась алюминиевая лапа, ухватилась за кольцо — и мы полетели. Тихоходный вертоплан летел невысоко. Домик-контейнер слегка покачивало, но это, пожалуй, было даже приятно. Я глядел в окно, и все мне казалось розовым — и небо, и земля. Я догадался, что это зависит от стекла, и спросил у Нади, почему здесь вставлено розовое стекло.

— Оно из леденцовой массы, — объяснила мне Надя. И далее она поведала мне, что такие домики-контейнеры предполагается транспортировать на Венеру. Там их будут сбрасывать на парашютах в венерианские джунгли. В этих джунглях Исследователи часто теряют ориентировку, и в домиках-контейнерах они смогут найти себе временный кров, отдых и пищу.

— Но при чем же здесь леденцовые стекла? — спросил я.

— Но ведь это съедобный домик, — сказала Надя. — Если у нашедшего приют в этом домике выйдут все запасы еды, то он сможет питаться самим домиком. Весь домик-контейнер состоит из сильно спрессованных пищевых концентратов. А снаружи он обтянут тончайшей влагонепроницаемой пленкой.

Я вынул из кармана техническое описание, данное нам Дежурным, и прочел, что стены сделаны из хлебного концентрата, потолок — из прессованного шоколада, кресло — из яичного порошка, и даже одеяла были съедобными: стоило отрезать квадратный дециметр и бросить его в кипяток — и получался стакан клюквенного киселя.

— Конечно, голод не тетка, как в старину говорилось, а нужда научит калачи есть, — но нам, надеюсь, не придется питаться своим жилищем? — пошутил я, обращаясь к Наде, и она улыбнулась в ответ.

Наконец вертоплан снизился, бережно опустил наш домик на лесную полянку возле ручья — и улетел. Я открыл дверь, мы вышли, и нас обступила высокая, по пояс, трава.

Весь день мы бродили по тайге, а когда свечерело, разожгли костер на берегу ручья и поужинали консервами. Потом мы пошли в свои отсеки, и я мгновенно уснул. Проснулся я оттого, что Надя постучала в окно.

— Вставайте, Лентяй Лентяевич, завтрак готов!

После завтрака мы опять пошли ходить по тайге. Когда мы вернулись к своему пряничному домику, из которого ушли, не закрыв дверей, то обнаружили, что в нем кто-то побывал: ножка у одного из кресел была обгрызена, угол стола-ящика в тамбуре тоже кто-то прогрыз. А карамельные стекла в некоторых местах были проклеваны. Это маленькое происшествие не отразилось на нашем отличном настроении, а скорее развеселило нас.

Вечером, за ужином, я высказал Наде мысль, что зря, пожалуй, мы не взяли с собой никаких книг.

— А что бы вы хотели прочесть? — спросила Надя.

— В Ленинграде я начал читать новый роман Меридини, перевод с итальянского, — сказал я. И далее я пояснил Наде, что роман этот интересен для меня тем, что переводчик его обратился ко мне за консультацией. В романе, вернее в одной из его глав, автор употребляет слова, бытовавшие в старину среди уголовного мира, — и переводчик не мог их перевести на русский язык. Узнав, что я работаю над СОСУДом, он обратился ко мне за помощью, и я любезно дал ему возможность ознакомиться с тем разделом СОСУДа, где собран уголовный фольклор. Но я еще не успел прочесть эту главу.

— Вы, очевидно, имеете в виду роман, который называется «Второй пришелец»? — спросила Надя. — До какого места вы дошли? Я недавно прочла эту вещь.

— Я дочитал до того места, где Сантиано пересекает Тихий океан и прибывает в Ламст… Только не рассказывайте мне, Надя, чем все кончилось, а то читать потом будет неинтересно.

— Но я же могу прочесть вам весь роман дословно, по памяти, — сказала Надя. — Вы остановились на четвертой главе.

— Я знаю, Надя, что память у вас феноменальная, но неужели до такой степени? — изумился я.

Вместо ответа Надя уселась поудобнее у костра и начала:

«…Поговорим для начала о множественности миров, — рассуждал Сантиано сам с собой, сидя на веранде. — Множественность миров предполагает и существование миров, подобных нашей Земле. Будучи сама безграничной, Вселенная не ограничивает их количества. Следовательно, есть миры, тождественные нашей Земле. В силу своей множественности, какие-то из них являются ее копиями. Впрочем, вряд ли копиями абсолютными. Так, на Земле-2 в этот момент на веранде сидит такой же Сантиано, как я, но на голове у него, скажем, не 998 761 волос, а только 997 760. А на Земле-347 мой двойник абсолютен, но у какой-то девочки из Мелитополя на щеке — капелька варенья, в то время как у девочки из Мелитополя на нашей Земле варенья на щеке нет. А на Земле-6 798 654 267 — все как у нас, но одной лягушкой больше.

Мы, кажется, продираемся к истине, — сказал себе Сантиано. — Но продолжим наш монолог. Помимо близкотождественных есть и миры, схожие с нашим, но более отдаленно. Одни из них обогнали нас в своем развитии, другие отставали от нас. На первых, вероятно, преодолен Закон Недоступности, и пришельцы могут явиться к нам. Но это — добрые гости. Из миров второго типа пришельцы явиться не могут в силу технической отсталости. Следовательно, эти двое не явились с планеты, подобной нашей. Они из другой системы миров, и их человеческий облик — только маска. А добрый гость маски не наденет.

Сантиано склонился над столом и стал читать старинный «Спутник следователя». Эта профессия давно исчезла на Земле, и нашему герою приходилось учиться заново. Он долго читал, повторяя незнакомые древние слова. Иногда он прерывал чтение и бросался к полке со словарями. Наконец он сказал УЛИССу[24], стоящему возле стола:

— Приведите арестованного.

— Кого? — переспросил агрегат, не двигаясь с места.

— Приведите обвиняемого, — сказал Сантиано.

— Кого? — переспросил УЛИСС.

— Приведите подсудимого.

— Кого? — переспросил УЛИСС.

— Приведите злоумышленника.

— Кого? — переспросил УЛИСС.

— Приведите преступника.

— Кого?

— Приведите существо, запертое в подвале. Понятно?

— Теперь понятно, — ответил УЛИСС.

Вскоре он привел Пришельца. Тот испуганно косился на УЛИССа.

— Чего ты, кореш, на меня зверюгу такую напустил? — обратился он к Сантиано. — Этак из любого цикорий посыплется!

— Садитесь! — сказал Сантиано Пришельцу.

— Знаем мы вас! «Садитесь, садитесь», а потом лет пять отсидки припаяешь! Мы уж постоим.

— Сколько вам лет? — спросил Сантиано. — В каком году по земному летоисчислению вы родились?

Пришелец замялся.

— Вот тут в паспорте все есть, — сказал он, вынимая из кармана книжечку. — Тут все без фальши прописано. Читай сам. Чистый документ. Никакой липы.

Сантиано взял книжечку, раскрыл ее, посмотрел и положил на край стола.

— Послушайте, — обратился он к Пришельцу, — вы даете мне документ, а на Земле давно отменена документация. Она отменена за много лет до вашего года рождения, указанного в этой книжечке.

— Брось мне вкручивать, браток, — сказал Пришелец. — Чистый документ. И под судом я не был, и приводов не имел, и в тюрьме не сидел. За что вы меня, мальчишечку, замели?

— Вы не могли бы пребывать в тюрьме, даже если бы захотели этого, — возразил Сантиано. — Когда вы родились, на Земле давно уже не было тюрем. Если только вы родились на Земле…

— А где мне еще было родиться! — воскликнул Пришелец. — Что я, с Луны, что ли, свалился! Давай, корешок, замнем это дело для ясности. Я тебе барашка в бумажке, а ты меня — на волю. — Пришелец вынул из кармана пачку денег и положил ее на край стола. — Заметано, а?

— Где сейчас ваш сотрапезник? — спросил Сантиано. Затем, взглянув в словарь, поправился: — Где ваш сообщник, соучастник?

— А, вот до чего дело дошло! — крикнул Пришелец и выхватил из кармана пистолет. Но УЛИСС мгновенно кинулся к нему и обезоружил.

— Теперь для меня все ясно, — сказал Сантиано. — Вы не Человек. Родились вы не на Земле и не на аналогичной Планете. Вы явились сюда из мира какой-то иной системы. Вы обладаете сильными средствами маскировки и проникновения, но беда ваша в том, что информация ваша о Земле очень устарела. Вы явились не туда, куда направлялись. Ведь так?

Пришелец ничего не ответил. Там, где он стоял, возникла вспышка, подобная беззвучному разряду шаровой молнии, — и его не стало. Только на керамических плитках пола остались два оплавленных следа от его подошв. Пистолет в кобальтовой руке УЛИССа тоже вспыхнул и испарился. И от документа и пачки денег остались только прямоугольные подпалины на поверхности стола…

…Тем временем второй Пришелец не дремал. В Анкабусе был замечен Человек, державший в руке нечто вроде старинного электрического фонарика. Луч фонарика он направлял на дома. Через четыре дня после облучения дома распадались без взрыва. Они становились пылью. Был Пришелец замечен и в порту. Ни один из восьми кораблей, вышедших в тот день в море, не вернулся. Они исчезли в океане, не успев даже подать сигналов опасности…»

— Вам не надоело слушать? — спросила вдруг Надя. — Может быть, я слишком быстро читаю?

— Нет, нет, продолжайте, Надя! — воскликнул я. — Я слушаю вас с удовольствием.

Действительно, мне было приятно слушать Надю. В ее голос вплеталось тихое журчанье таежного ручейка, и я думал о том, что совсем недавно я тоже сидел у костра, но в другом заповеднике. И вот круг замкнулся. Снова костер, снова заповедник, но там я был третьим лишним. А здесь — нет. Что-то говорило мне, что здесь я — не лишний.

16. БУРЯ В ТАЙГЕ

Ночью меня разбудил гром. За розоватым леденцовым стеклом вспыхивали молнии. Ливень хлестал в стекло. Ветер нарастал. Домик вздрагивал от его порывов. Я торопливо оделся, постучал в перегородку.

— Вставайте, Надя, и идите в тамбур. Состояние опасности.

— Я давно оделась. Мне не спалось, — ответила Надя.

Мы вышли в тамбур и стали по очереди пить горячий чай из термоса. Было холодно. Домик все тревожнее вздрагивал от ударов ветра. Вдруг при свете молнии через маленькое окошко тамбура я увидел, что одна сосна, стоящая у края поляны, как-то странно наклонилась. Тогда я мгновенно схватил Надю в охапку, ударом ноги распахнул дверь и побежал со своей ношей на середину поляны. За спиной я услышал нарастающий шум, глухой удар, скрежет ломающихся ветвей.

Я поставил Надю на землю, и мы оба взглянули на домик. Сосна упала вершиной на него, но домик уцелел.

— Простите, Надя, что я вас так грубо вытащил прямо под ливень, — сказал я. — Я думал, что домик развалится.

— Зачем вы просите прощения, — укоризненно ответила Надя. — Ведь вы хотели мне добра.

Вымокшие, мы вернулись к нашему жилищу, но подход к двери был закрыт кроной рухнувшей сосны. Я пробрался сквозь ветви к двери, но открыть ее было невозможно — сосна, упав, не только захлопнула, но и заклинила ее. К окну моего отсека тоже нельзя было подступиться из-за ветвей. Надино же окно было свободно. К счастью, оно открывалось и снаружи, и я влез в домик и помог влезть в него Наде.

— Ложитесь и спите, — сказал я. — Вы совсем продрогли, и все из-за меня. А я пойду управлюсь с этой сосной.

— Хорошо, — ответила Надя. — Я действительно очень замерзла.

Я вышел в тамбур и увидел, что окно его пробито большой веткой сосны. И как раз против того места, где стояла Надя, когда мы пили чай.

«Значит, не зря я вытащил эту девушку отсюда. Ее бы в живых уже не было», — подумал я и, отыскав в ящике топор, расклинил им дверь и вышел наружу. И первым делом я отрубил от ствола ту ветвь, что пробила окно, — чтобы Надя не увидела, какая опасность ей угрожала. Ведь некоторые люди задним числом переживают миновавшие события, и поэтому лучше им не знать о том, что могло бы быть. Затем я постепенно отрубил все ветки, перерубил ствол и таким образом очистил вход в наш домик. Я работал, не обращая внимания на дождь и ветер. Топорище было из спрессованного кофейно-молочного концентрата, сам же топор был, к счастью, обыкновенный, не съедобный, иначе он не выдержал бы той нагрузки, которую я задал ему.

Окончив работу, я пошел в свой отсек, разделся и лег. Но вскоре почувствовал озноб. Меня бросало то в жар, то в холод, и я еле-еле уснул. А когда проснулся — меня снова стало трясти.

— Что вы не встаете? — крикнула Надя, постучав в стенку. — Уже день давно.

— Надя, я заболел, кажется, — сказал я.

Надя вошла в отсек и положила ладонь мне на лоб. Ладонь ее показалась мне очень холодной.

— У вас сильный жар, — сказала Надя. — Вы больны. Но не огорчайтесь, все обойдется. — Она принесла мне горячего чаю и дала каких-то таблеток, после чего я уснул.

Проснулся я оттого, что лбу моему стало холодно. На меня лилась струйка с потолка. Я взглянул вверх — потолок разбух, покоробился. Стена тоже имела необычайный вид: она дала трещины и стала влажной. Я догадался, что сосна, рухнув на домик, своими ветвями и иглами содрала с него влагонепроницаемый слой, и наше съедобное жилище начало впитывать в себя воду, тем более, что дождь все шел и шел. Как известно, домик-контейнер предназначался для венерианских джунглей, а на Венере деревья хоть и высокие, но масса у них неплотная, травянистая. Падай такие деревья на домик хоть ежедневно — ему не будет вреда. Но наши земные деревья с их плотной древесиной — дело другое.

— Надя! — тихо произнес я, и девушка, задремавшая в кресле, мгновенно проснулась.

— Я только на минутку уснула, — сказала она. — Все время сидела возле вас. Вы бредили. Вот уж не думала, что все так получится с этим отдыхом в тайге. Это я виновата.

— Ни в чем вы не виноваты. Но о чем я бредил?

— Все время упоминали Нину, АНТРОПОСа и СОСУД… Но я могу процитировать ваш бред текстуально.

— Нет, Надя, бред есть бред. Постарайтесь забыть.

— Я обещаю никогда не напоминать вам о том, что вы говорили в бреду. А теперь надо вызвать Врача — вы серьезно больны.

— Врача сюда можно вызвать только по личному наручному прибору, — ответил я. — Но этот прибор — радиоприбор. А пользоваться радио в заповедниках группы «А» запрещено.

— Но ведь это — особый случай, — возразила Надя. — Здесь можно сделать исключение.

— Надя, разве вы не помните, что мы проходили на уроках морали в пятом классе? «Одно допущенное исключение может породить тысячу, тысяча исключений может породить хаос».

— Но что же делать? — чуть не плача, спросила Надя.

— Можно прибегнуть к мыслепередаче, — сказал я. — Мыслепередача не имеет к радио никакого отношения. Кому-нибудь из нас надо послать мыслеграмму своему двойнику, и тот сообщит по радио в экскурсионный пункт, что я захворал. Но мне неудобно беспокоить моего двойника — Андрея. Он сейчас и так по горло занят… Может быть, вы свяжетесь со своим двойником?

— У меня нет двойника, — смутясь, ответила Надя. — Когда-то я была влюблена в одного юношу, мы были двойниками, а потом мы поссорились навсегда…

— Простите, что я задал неуместный вопрос, — сказал я. — Сейчас пошлю мыслесигнал Андрею.

— Сигнал принят, — ответил Андрей. — Что с тобой?

— Состояние опасности, — сообщил я. — Ты очень занят?

— Очень, — ответил Андрей. — Не спал две ночи. Неполадки на строительстве Главного корпуса. Но это не имеет значения. Объясни, что я должен сделать.

Я поведал ему, что заболел. Он должен связаться с Новосибирским экскурсионным центром. Пусть оттуда пришлют санитарный вертоплан.

— Все будет сделано, — ответил Андрей. — Крепись. Приму меры. Все?

— Все. Мыслепередача окончена.

Надя с волнением следила за мной, стараясь по выражению моего лица догадаться о результатах мыслеобмена.

— Все будет хорошо, Надя, — сказал я ей. — Скоро прибудет помощь. И потом, знаете, нет худа без добра — так говорит старинная пословица.

— Какое же добро в том плохом, что мы сейчас переживаем? — спросила Надя.

— Это я объясню вам когда-нибудь потом, — ответил я и поспешил укрыться с головой, потому что с потолка текло все сильнее. Меня снова начал бить озноб, и я уснул тяжелым и беспокойным сном.

— Вставайте! — разбудила меня Надя. — За нами прилетели!

Она вышла из отсека, я кое-как оделся и покинул домик. Дождь перестал, светало. Было пять часов тридцать две минуты.

Нас поразило огромное количество птиц, слетевшихся к домику. Они расклевывали его размокшие стены и крышу. Над поляной висел санитарный вертоплан с красным крестом на брюхе. Вот из этого брюха выдвинулось нечто вроде люльки и спустилось на тросе вниз. Мы сели в люльку, нас подняли, и мы очутились в вертоплане, который сразу лег на обратный курс.

Первым делом Врач повел меня в душевую кабину, и я долго стоял под горячим душем, смывая с себя липкую шоколадно-сахарную массу, которая еще недавно лилась на меня с потолка пряничного домика. Затем я облачился в чистое белье, и меня уложили на койку. Врач приложил к моему лбу ЭСКУЛАППП, и тот сообщил следующее:

— Пятьдесят одна болевая единица по нисходящей. Состояние — А-2 по Гринвальдусу и Вороткевичу. Лечение по схеме лямбда-прим, семь дробь пять. Дополнительно рекомендуется микстура Каракулина. На продолжительности МИДЖа болезнь не скажется.

— Вот увидите, все будет хорошо, — улыбнулся Врач. — Тем более у вас такая милая Сиделка, — добавил он, указав взглядом на Надю.

Затем он ушел, предварительно дав мне какого-то горьковатого снадобья, от которого мне сразу стало легче. Я взглянул на Надю, сидевшую рядом с моей койкой на пластмассовой табуретке, и сказал ей:

— Надя, идите отдыхать. Ведь вы устали!

Вскоре мы приземлились в Новосибирске, и меня, в сопровождении Нади и Врача, отвезли в больницу. Надя осталась в больнице и ухаживала за мной, буквально не смыкая глаз. Неоднократно АСТАРТА[25] пыталась сменить ее, но Надя каждый раз приказывала ей не вмешиваться, и та покорно удалялась. По утрам, когда температура моя понижалась, Надя читала мне по памяти книги современных писателей и исторические романы, пропуская в последних описание охоты. Однажды, прервав чтение, она спросила меня:

— Вы там, в тайге, как-то сказали, что нет худа без добра. Как это понимать?

— Это, Надя, надо так понимать, что если бы не произошло всего того, что произошло, то я бы не встретился с вами.

— Я тоже рада, что все случилось так, как случилось, — просто ответила Надя. — И за что нам надо благодарить вашего друга — Андрея Светочева.

Я снова вспомнил случай на Ленинградском Почтамте, мой первый разговор с Надей, затем полет с Ниной и Андреем в заповедник, затем мой последний разговор с Ниной и новую встречу с Надей. Да, круг замкнулся, и замкнулся, кажется, счастливо — для меня и для Нади…

Вскоре я выздоровел и вместе с Надей вернулся в Ленинград. Осенью Надя стала моей женой. Наш брак был и остается счастливым. И если мои благосклонные Читатели одобрят эти «Записки» и найдут в них пищу для ума, то пусть они знают, что появлением этих «Записок» они обязаны не только мне, но и Наде, которая немало помогла мне в работе над рукописью.

17. В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ

Кроме женитьбы эта осень ознаменовалась одним важным событием в моей жизни. Я закончил составление своей «Антологии Забытых Поэтов XX века» и отнес рукопись в Издательство, в Исторический отдел. Редактор отдела встретил меня весьма сочувственно и попросил зайти через неделю. Мой благосклонный Читатель, даже не будучи Автором, легко может себе представить, что я пережил за эти семь дней, ожидая решения своей судьбы. Меня утешало только то, что, как известно из истории, в старину Авторы гораздо дольше ждали оценки своим трудам и порой месяцами пребывали в состоянии неизвестности, пока их рукописи читались в редакциях.

И вот ровно через неделю, явившись в Издательство, я узнал, что рукопись моя прочтена Сотрудниками исторического отдела и самим Редактором и получила положительную оценку. Правда, некоторые замечания были явно односторонни и необъективны и тираж был назначен всего в пять тысяч экземпляров, но все это меркло перед основным фактом: моя «Антология» будет издана, и литература Планеты обогатится еще одной ценной и нужной книгой. Когда же был подписан договор (что теперь стало чисто символическим актом, ибо деньги были уже отменены и гонорара не полагалось) и схлынула первая волна моей радости, я обратился к Редактору с просьбой дать прочесть мою рукопись какому-либо агрегату, — быть может, тот будет более справедлив и объективен, нежели Сотрудники отдела, и наметит мне больший тираж.