Маленькому кашалоту исполнилось восемь месяцев. Человеческое дитя в этом возрасте уже начинает подниматься на ноги и стоит, держась за стул или ухватившись за материнский подол. По сравнению с человеческим детенышем наш герой – уже почти самостоятельное существо: если его мать сейчас внезапно исчезнет, он, вероятно, все же выживет.
      Китенок и его мать охотятся в четырехстах милях от Сан-Франциско. Дальше на север они в этом году не поплывут; их спутники и спутницы направились в сторону Берингова моря и уже исчезли за горизонтом, но самки, у которых сейчас период течки, тоже остались здесь. Стадо теперь совсем не то, каким его застал китенок при своем рождении, и оно продолжает распадаться. Киты, которые по возрасту и детородному циклу готовы к спариванию, заняты любовными делами; распад стада объясняется тем, что разные группы китов плывут с разной скоростью..
      День тих и спокоен. В голубом небе висит легкая Дымка, море залито мягким светом. Нежный бриз поглаживает волны. Кое-где поверхность воды вдруг рассыпается серебристыми иглами – это взлетают стаи сайр, миллионы рыбок длиной двадцать – двадцать пять сантиметров. Бока сайры сияют радужным блеском, спинки отливают металлической синевой. Маленький кашалот, его мать, семь других самок и два самца (хозяин гарема и молодой кит) лениво следуют за рыбой, на ходу глотая сотни и тысячи сайр. Днем, когда стаи по неизвестным нам причинам опускаются на глубину, взрослые киты уходят за ними; ночью рыбки снова всплывают, и молодые киты преследуют их серебристые стаи. Даже маленький кашалот, все еще питающийся материнским молоком, глотает жирных, вкусных рыбок.
      Утром, в девять часов сорок три минуты, на востоке появляется самолет, летящий низко над морем. Это «Утренний клипер» , совершающий рейс из Сан-Франциско в Гонолулу; по синему небосводу тянется за самолетом белая, как мел, линия.
      В ту же минуту, в девять сорок три, одна из спутниц нашего героя внезапно издает тревожный сигнал.
      В течение последних недель маленький кашалот не раз замечал, что две взрослые самки, давние члены семьи, держатся немного в стороне от других. У обеих самок – у одной сильнее, чем у другой,- чрезвычайно округлились тела. Одна из них, более крупная, уже упоминалась в нашей истории; это молодая самка с обломком меча в мышечной ткани. Она впервые в жизни собирается рожать, но с ней что-то неладно. По обе стороны нижней части ее брюха ясно вырисовываются распухшие молочные железы – точно овальные подушки полутораметровой длины. Пупок китихи раздулся и напоминает белый шар размером с кулак. Китиха беспокойна, раздражительна, неуклюжа. Она резко изгибает хвост под прямым углом к туловищу, затем так же резко распрямляет его. Временами мелькает розовой полосой ее половая щель. Видно, как колышется брюхо китихи,- это китенок ворочается в ее чреве.
      Когда китиха сбавляет скорость и, поднявшись к поверхности, принимается сгибать и выпрямлять туловище, к ней приближаются четыре кита, которые тоже чувствуют беспокойство, древнее, как жизнь. Молодой самец, удивленный, а может быть, и раздраженный странным поведением этой самки, грубо бьет ее головой в левый бок, и она наносит ему в ответ сокрушительный удар хвостом. Киты кружат вокруг самки, посылая в воду ультразвуковые сигналы. Звучит также и пронзительный гул – киты весьма редко издают этот звук; источником его служит дыхало, из которого вырывается струя воздушных пузырьков, а частота этого звука такова, что его слышит и человеческое ухо. Молодая роженица тяжело дышит.
      В девять часов пятьдесят три минуты из половой щели роженицы на мгновение появляются серые сложенные лопасти хвоста китенка – и снова исчезают. Затем они опять медленно вылезают наружу. Роженица извивается, насколько ей позволяет форма тела, и конвульсивно дергается. Вот уже появилась и вся задняя часть туловища белесо-серого младенца – до грудных плавников (именно в этом месте китенок толще всего – взрослый мужчина с трудом мог бы охватить его обеими руками). Плавники новорожденного застряли; роды приостановились. Уже видно, что младенец – самец.
      Проходят минуты. Мать дергается и извивается, китенок тоже извивается, однако с каждой минутой все слабее. Оба поднимаются и опускаются на невысоких волнах. В десять часов сорок шесть минут мать, оставаясь под самой поверхностью моря, содрогается от мощной родовой схватки и делает резкий выдох. Торчащий хвост младенца скрывается в розовом облаке, еще мгновение – и китенок на свободе; он энергично плывет. Мать разворачивается. Натягивается и рвется пуповина – возле брюха матери. Не прошло и минуты – а китенок уже на поверхности. Он пытается дышать. Снова сокращаются брюшные мышцы китихи; извергнута плацента. Китиха не обращает на нее внимания. (Наземные млекопитающие часто поедают плаценту. Считается, что они делают это для того, чтобы уничтожить источник сильного запаха, который может привлечь к гнезду или берлоге хищников, а также для того, чтобы питательными веществами плаценты в какой-то мере возместить затраты энергии за время беременности.) В течение часа у роженицы продолжается кровотечение.
      Волнуется поверхность океана, кружат по ней черные тени китов. Роды в волнах привлекли десятка два буревестников; это передовой отряд миллионов буревестников, летящих теперь на север после гнездового сезона в Бассовом проливе и на Магеллановых островах.
      Тугие черные крылья лихо рассекают воздух всего в нескольких сантиметрах над водой; птицы кружат над китами, но, не найдя поживы, снова поворачивают к северу, к местам своих рандеву на морских пастбищах Аляски. Скоро маленький кашалот будет ежедневно видеть тысячи буревестников, пролетающих над его охотничьими угодьями.
      Роды китихи продолжались час и три минуты. Хотя ее детеныш родился в самом начале сезона и роды были довольно затяжными, он производит впечатление нормального здорового китенка. Сейчас он плывет под хвостом матери и слепо ищет сосок. Мать то и дело осторожно трогает сына своим чувствительным грудным плавником, но не делает никаких попыток помочь ему найти источник теплого молока. Его правый грудной плавник все еще не вполне расправился после долгого плена; китенок плывет неровно. Когда его относит в сторону, в голубые сумерки океана, мать быстро приближается к сыну и осторожно подталкивает его. Китиха преобразилась, она легка, подвижна – еще бы, ведь она похудела на целую тонну! Только вечером, когда очертания плывущей рядом матери уже начинают расплываться в темноте, китенок находит на ее брюхе то место, на котором в течение двух лет будет почти постоянно сосредоточено его внимание.
 
      Однажды во время посещения китобойного судна я приобрел редкий образец – зародыш кашалота длиной всего десять сантиметров. Я поместил его в ящик со льдом и отвез на берег в свою гостиницу. Купив водки и лосьона для бритья, я смешал их в раковине, выпотрошил зародыш и оставил его на ночь в благоухающем растворе. Забальзамированный таким образом образец я позднее исследовал в своей лаборатории.
      Формой тела зародыш мало походил на взрослого кита. Он казался комком глины, которой едва коснулась рука скульптора. Голова взрослого кашалота составляет одну треть длины его тела; голова зародыша составляла лишь четверть его длины. Тело зародыша сужалось к хвосту, как тело дельфина; вероятно, уместнее было бы сравнить его с неизвестным нам общим предком кита и дельфина. В профиль голова неродившегося китенка походила на голову крошечного поросенка: глаза были закрыты, нижняя челюсть выступала вперед, ноздри находились в передней части рыла.
      Да, у этого зародыша явственно различались две ноздри. На более поздней стадии развития правая ноздря закрывается и исчезает, а левая перемещается на верхнюю часть головы. Сама голова увеличивается в размерах и в конце концов сливается с туловищем, полностью скрывая то сужение, которое можно было бы назвать шеей кашалота. По бокам тела заспиртованного мною зародыша располагались закругленные грудные плавники с отчетливо видными пятью стебельками-пальцами; кости плеча и предплечья были совсем короткими; в целом передняя конечность напоминала жесткий, упругий флюгер на одном шарнире – плечевом суставе. Такой плавник не помогает плыть: это лишь жесткое подводное крыло, служащее для изменения направления движения.
      На теле зародыша еще можно было различить органы, которые у взрослого кита скрываются под жировым и кожным покровами, придающими телу животного обтекаемую форму. Половой член выступал наружу; были видны зачаточные соски и даже уши – крошечные складки кожи, чрезвычайно странно выглядевшей на голове кашалота. Видны были даже следы усиков – задержавшийся след какого-то предка, вымершего около сорока миллионов лет тому назад.
 
      В то время как маленький кашалот и его мать охотятся в восточной части Тихого океана, шестьсот взрослых мужчин вышли в море на сороковой параллели в районе японского острова Гонсил, чтобы решить судьбу старших родичей нашего героя. Три недели тому назад плавучая китобойная флотилия отправилась из Осимы на перехват кашалотов, мигрирующих на север из тропиков. Флотилия уже в открытом море. Центром ее является громадное судно «Сонан Мару» – это база по переработке китов, заводы которой будут работать и днем, и ночью; предстоит большая операция по уничтожению тысячи пятисот кашалотов и девятисот китов других видов. Лишь в ноябре, выполнив свою задачу, плавучий завод вернется в родной порт. Водоизмещение «Сонан Мару» – двадцать тысяч тонн; ее борта и палубы покрыты копотью и жиром. Четырнадцать китобойцев постоянно доставляют на базу китовые туши. Плавучий завод-база насчитывает шесть палуб выше ватерлинии и три палубы под ватерлинией. Базу обслуживает целая флотилия небольших вспомогательных судов, которые доставляют свежее китовое мясо к судну-рефрижератору; оно все время держится неподалеку от базы. Каждое грузовое судно за один рейс перевозит пятнадцать тонн мяса. Когда холодильные камеры рефрижератора заполняются, он уходит в порт на разгрузку, и до его возвращения заводу приходится самому хранить добываемое китовое мясо.
      На борту китобойной базы – Тошио Накаджима, двадцатидвухлетний биолог из Японского института по изучению китов. Накаджима на практике познает будни пелагического китобойного промысла. Он с интересом следит за снующими туда-сюда вспомогательными судами, за рабочими и моряками, карабкающимися на скользкие туши в специальных сапогах со стальными шипами; он видит, как над головами рабочих проносятся стальные блоки и тросы, как из странных металлических кубов, цилиндров и труб вырываются струи белого пара. Днем и ночью он вдыхает резкий запах китового мяса и внутренностей, кипящего жира, испарений китового варева. Днем и ночью он слышит симфонию заводских шумов: шипение компрессоров, рев форсунок, изрыгающих пламя под котлами, недовольный скрежет лебедок, чистый звон металла о металл, крики рабочих и ни на секунду не прекращающийся гул двигателей судна, самым малым ходом идущего против ветра.
      Накаджима – совсем новичок, самый молодой в группе специалистов, приписанных к «Сонан Мару» на этот сезон; кроме него, в группу входят еще один биолог, ветеринар и три инспектора. На судне есть и так называемый «американский наблюдатель»; он следит за происходящим на палубе, укрывшись в стальной кабинке, где он защищен от случайного удара тросом или крюком, но все же рискует оказаться на пути летящего над палубой куска китового жира.
      Это майское утро словно специально создано для наблюдений. Работа идет вяло; море спокойно; небо застилает легкая дымка – идеальное освещение для фотосъемок.
      «Если сейчас не появится еще один китобоец с тушей,- говорит Накаджима,- бригадир позволит нам взвесить этого кита. До сих пор он говорил, что у рабочих нет времени.»
      Сквозь громадный шлюз на корме ползет хвостом вперед туша самца кашалота. Так называемая «китовая лапа», закрепленная на конце стального троса, извлекает черную тушу из морских волн и тащит ее вверх по наклонному слипу, который постоянно поливают из шлангов, чтобы туша лучше скользила. Громкоговоритель объявляет по-японски: «Кит номер шесть ноль два на слипе!» Туша вползает на разделочную палубу и останавливается. Накаджима и его партнер растягивают рулетку, измеряя длину туши. Пятнадцать метров двенадцать сантиметров. Рабочие лениво наблюдают за биологами. Беспокоиться не о чем: всякому видно, что кит крупнее установленного законом минимума. На этот раз инспекторам не к чему придраться.
      На разделочной палубе сразу закипает работа: Накаджима принимается делать запись в специальном блокноте из водоупорной бумаги. Он отмечает присутствие обычных наружных паразитов – «китовых вшей» (мелких ракообразных) на брюхе туши, конходерм и коронул (усоногих рачков) на спине кита. Бледные толстенькие рачки извиваются, точно волосы Медузы Горгоны. За несколько секунд до того, как стальные тросы начинают рвать тушу на части, Накаджима успевает соскрести с нее пленку водорослей для анализа и вскочить на шпигаты – теперь он в безопасности. С громогласным шипением вспарывается брюхо кита, и на палубу серой дымящейся массой вываливаются внутренности. Партнер Накаджимы замечает выпавшего из китового желудка кальмара, который кажется ему необычным; он подбирает кальмара и бросает в ведерко, чтобы позже заспиртовать его. Биологи совершают быстрый налет на малоаппетитный кишечник убитого кашалота: они ищут паразитических червей. Затем, орудуя фленшерными ножами, Накаджима и его партнер вырезают семенники кита и упаковывают их в мешок. (Зимой, в Токио, они будут рассматривать под микроскопом срезы половых желез, отмечая признаки их деятельности.) Наконец, вооружившись молотком и долотом, биологи переходят к громадной ухмыляющейся пасти кита и вырубают из верхней челюсти два зуба вместе с кусками кости и десны. (Зимой они распилят зубы и будут считать на них годовые кольца).
      Раздается проклятие – один из рабочих, разрубавших внутренности выпотрошенного кашалота, с досадой смотрит на острие своего фленшерного ножа, затем со злостью поддает ногой твердый предмет, оказавшийся в желудке кита. Это неровный сланцевый камень размером с кирпич. Возможно, камень был проглочен на дне палтусом или другой рыбой, съеденной впоследствии кашалотом. А может быть, кит и сам случайно подобрал его, срывая осьминога с выступа подводной скалы.
      Бригадир приостанавливает работу и объясняет рабочим, что тушу надо разрубить на куски и каждый кусок взвесить на весах. Рабочие смеются и принимаются за дело – процедура взвешивания внесет хоть какое-то разнообразие в скучную работу раздельщика. Вот на свет появляется сердце кашалота, затем легкие, затем язык, бесформенные куски мяса, костей, жира. Тушу разрезали на тридцать три куска, затем их по одному протащили по скользкой палубе, подняли на весы, снова сбросили на палубу.
      Накаджима подходит к кровоточащему сердцу кашалота, наполняет лабораторную пробирку кровью и относит ее в холодильник. (Зимой специалисты определят тип плазмы в пробирке и выяснят «генетический код» этого кашалота. Впоследствии другие специалисты, изучающие миграцию кашалотов, учтут эти данные при составлении карты перемещения кашалотов разных популяций – а по этим картам будут определены предельные нормы добычи кашалотов каждой популяции.)
      Час спустя на весы ложатся лопасти хвоста; взвешиванию конец. К этому времени прибыл новый улов – два сейвала и еще один кашалот. Рабочие возвращаются к своим обычным делам. Биологи подсчитывают общий вес и получают сорок тонн – не считая крови и других жидкостей, потерянных во время разделки туши.
      После обеденного перерыва разделывают второго кашалота. Рабочие, вооруженные широкими тесаками на длинных рукоятках – так называемыми фленшерными ножами, ловко срубают мясо с головы кита. Затем с обеих сторон в жировой слой всаживают по стальному крюку. Оператор лебедки видит, что крюки закреплены, и, не ожидая сигнала, начинает обдирать тушу, срывая с нее длинные полосы белого жира,- так оголяется банан, когда с него снимают кожуру. С кожи кита слетают рачки, со стуком падающие на палубу. Раздельщики нарезают красное мясо на куски и сбрасывают их в воронку транспортера, который перегружает мясо на вспомогательное судно, пришвартовавшееся к борту базы. Десять минут спустя оно отправляется к судну-рефрижератору, идущему в полумиле от плавучего завода, а к борту завода швартуется другое вспомогательное судно. На нижнюю палубу беспрерывно валятся куски китового жира. Они тут же попадают во вращающиеся жироваренные котлы.
      Самая настоящая гигантская бойня.
      Бригада рабочих с механическими пилами принимается за скелет кашалота – и несколько минут спустя пятнадцатиметровый скелет уже распилен на части и отправлен в котлы. На палубе площадью две десятых гектара осталась лишь бесформенная, мягкая, дымящаяся печень кашалота; она весит около четырехсот килограммов. Печень исчезает в воронке транспортера, который доставляет ее в специальный котел, где ее переработают таким образом, чтобы сохранились содержащиеся в ней витамины. Рабочие начинают мыть палубу, обдавая ее струями.воды из шлангов.
      Внизу, в пятнадцати метрах ниже палубы, вопят белые чайки, кружась над китовыми кишками, которые причудливо извиваются в волнах. Оттененные черным обрезом кормы, чайки кажутся нежным розово-лиловым живым узором.
      За всю операцию ни один из множества людей, работавших на скользкой палубе с метровыми ножами и с механическими пилами, не получил травмы. А между тем даже кусок мяса, неожиданно сорвавшийся с крюка, может насмерть поразить человека, неосторожно ступившего на опасное место.
      Водоизмещение китобойцев, этих современных судов-охотников, которые обслуживают «Сонан Мару», девятьсот тонн, их максимальная скорость – семнадцать узлов. В полночь один из них – «Секи Мару № 15» – берет на борт американского наблюдателя и, отвалив от плавучей базы, сквозь ночной туман идет к северо-западу, за сорок пять миль, где пилот вертолета, тоже обслуживающего плавучую базу, заметил стадо каких-то китов; пилоту не удалось установить вид этих китов. Через несколько часов «Секи Мару» сбавляет ход и ждет рассвета.
      Охота на китов – занятие отнюдь не романтическое. Это скучная, однообразная работа, даже для гарпунера, всегда озабоченного тем, чтобы избежать случайной травмы. Чтобы убить разрешенное количество китов, каждый китобоец должен в разгар сезона доставлять на базу по крайней мере двух кашалотов в день. Впрочем, иногда все же происходят неожиданные события. Например, гарпун ранит кита навылет и взрывается в теле другого кита, случайно оказавшегося рядом; или гарпунер по ошибке убивает кормящую китиху, не заметив рядом с ней детеныша. (Это считается минусом в его работе, и за убитую кормящую самку он не получает никаких денег.) Каждый гарпунер постоянно совершенствуется в своем искусстве – то есть учится убивать кита с первого выстрела. Раздельщики предпочли бы, чтобы китов убивали вообще без помощи гарпуна: даже один гарпун, разорвавшийся в теле кита, нашпиговывает тушу множеством осколков, которые портят лезвия фленшерных ножей и перемешивают внутренности с мясом, отчего мясо быстрее портится.
      В двенадцати метрах над поверхностью моря три дозорных несут вахту в так называемых вороньих гнездах; гарпунер стоит на носу. Он снял чехол с девяностомиллиметровой пушки и проверяет заряд, но пока не трогает предохранитель, фиксирующий дуло в определенном положении. Затем гарпунер говорит что-то в микрофон, висящий у него на груди под непромокаемой курткой, и в ответ слышит с мостика подтверждение готовности всех систем к началу охоты. Впереди по курсу китобойца над водой повисли полосы утреннего тумана.
      Скоро из репродукторов, соединенных с микрофоном в одном из вороньих гнезд, раздается крик: «Кужира! Кужира!» («Кит! Кит!»). Дозорные заметили группу из шести кашалотов, и судно бросилось в погоню. Первые пять минут «Секи Мару» не только не догоняет китов, но даже отстает от них. Животные почти мгновенно развили скорость около двадцати узлов. Но скоро расстояние между охотниками и преследуемыми животными начинает сокращаться. Судно уменьшает ход вдвое, затем совсем выключает двигатели. Оно быстро и тихо скользит по воде, разрезая бушпритом зеленую волну. Гарпунер выбирает мишень – самого крупного кита в группе. Сбросив предохранитель, он наводит пушку на тень в волнах, которая появляется за пять минут до того, как кит поднимется на поверхность. Всплыв, кит пускает фонтан воздуха и пара и уже собирается вновь погрузиться – но тут гремит выстрел, и восьмидесятикилограммовый гарпун вонзается в спину животного. Нейлоновый линь быстро стравливается с бухты, уложенной перед гарпунной пушкой. Обезумевший от боли кит уходит в глубину.
      Вслед за нейлоновым линем начинает разматываться более массивный трос; стравливание троса притормаживает мощный амортизатор из стальных пружин, расположенный под платформой, на которой стоит гарпунер. Этого гарпунера не постигнет судьба капитана Ахава – случайная петля линя не унесет его в океанскую пучину.
      В покрасневшей воде кит совершает последний мощный рывок – и из раны на его спине вырывается фонтан крови. Между тем пятеро моряков уже спешат к пушке с новым снарядом, начиненным черным порохом. С величайшей осторожностью они заряжают пушку – на случай, если потребуется второй выстрел.
      Но второй выстрел не нужен, и скоро гарпунер приказывает выбирать трос. Лебедка мощностью сто лошадиных сил выбирает и сматывает трос, и через несколько минут кит – у борта. Он пускает последний фонтан и в агонии бьет плавниками. Появляется шланг воздушного компрессора, петля троса надежно охватывает хвост кита; за борт летит буй с флажком и радиомаяком.
      К плавающей в волнах туше уже спустились чайки – они подбирают из воды комья свернувшейся крови. «Секи Мару» возобновляет охоту: убитого кита подберут позже. Всего двадцать семь минут прошло с того момента, когда кит был впервые замечен дозорными.
      «Секи Мару» направляется вслед за встревоженными кашалотами, но вот на горизонте появляется облако пара: оказывается, что курс надо изменить на девяносто градусов.
      «В прошлый сезон,- говорит капитан американскому наблюдателю,- на каждого убитого кита у нас приходилось в среднем пять часов охоты».