Вот один из молодых кашалотов наполовину выскакивает в воздух; на секунду он повисает черным силуэтом на фоне темно-синего неба, затем с оглушительным шумом, вздымая стены сверкающих брызг, обрушивается на воду. Заметив это, его товарищ четыре раза подряд выскакивает в воздух; наконец и он успокаивается и, несмотря на усталость, энергично плывет под самой поверхностью моря.
Но вот однажды утром, в конце сентября наш китенок обнаруживает, что море может быть не только другом, но и врагом. Низкое небо темнеет, налетает шквалистый ветер, срываются с гребней волн клочья белой пены. Знакомые голоса тонут в реве шторма. Только что китенок был возле матери, но уже в следующую секунду он взлетает под небеса в вихре пены, а потом, не успев перевести дыхание, вдруг проваливается в темную головокружительную пропасть. Мать чувствует, что детенышу приходится туго, и старается заслонить его от волн своим огромным телом. Пристроившись подле нее, китенок несколько минут пускает фонтаны, пытаясь отдышаться. Наконец китенок попадает в ритм с волной; теперь он дышит более спокойно и чувствует себя в безопасности. Весь этот день и всю ночь мать будет подле него.
Если бы не шторм, китиха в течение ночи раз десять ушла бы в глубину за рыбой и кальмарами. Ей надо охотиться, чтобы обеспечить свое дитя молоком. Впрочем, одну ночь китиха может и попоститься; запасы жира позволяют китам неделями обходиться без пищи. Этой голодной ночью китиха, вероятно, не слишком счастлива. Но она принимает свою судьбу как должное, исполненная того, что мы, люди, называем материнской любовью. Как и многие другие обитатели океана, она пережила не одну сотню штормов и знает, что во время шторма легче ждать, чем пытаться охотиться.
С рассветом небо очистилось от туч. Семья китов вновь собирается вместе и дремлет или играет под теплыми лучами солнца. Гигантские валы – пятьдесят метров от гребня до гребня – катятся по поверхности, молчаливые и гладкие, как нефть.
Обычно китовая «семья» представляет собой группу около тридцати китов, состав которой постоянно меняется. Из множества таких семей складывается огромное стадо. В семье нашего маленького кашалота есть и киты-подростки обоих полов, и беременные самки, и матери, выкармливающие детенышей, и один старый самец, который обычно держится с наветренной стороны в полумиле от малышей. Состав китовой семьи давно известен китобоям; они называют ее «гаремом». В районе спаривания всегда больше самок, чем взрослых самцов; это сразу заметно, так как самцы выделяются значительно более крупными размерами. Преобладание самок и более крупные размеры самцов типичны для полигамных животных. Может быть, кашалоты потому придерживаются такой социальной структуры, что она гарантирует взаимную поддержку в бескрайних бурных морях; однако некоторые другие виды китов вовсе не образуют семейных групп и плавают поодиночке.
День за днем солнце всходит все позже, а опускается за горизонт все раньше; по утрам над морем висят туманы, типичные для конца лета, днем их разгоняют осенние ветры. В течение всего сентября в тихоокеанских водах, простирающихся от побережья Мексики до Гавайских островов, самки кашалотов одна за другой разрешаются от бремени; некоторые самки рожают в октябре. А в это время далеко на севере, в Беринговом море и в районе Алеутских островов, пасутся самцы-одиночки, так называемые «холостяки». Толстый слой жира служит им надежной защитой от ледяной воды, и они не торопятся на южные зимовки. Юные китихи-девственницы пасутся у берегов Британской Колумбии. Они уже чувствуют осенний холод Северного Тихоокеанского течения и понемногу сворачивают к тропикам. Вместе с ними плывут и китихи, кормящие детенышей, годовалых и двухгодовалых.
Киты ежегодно мигрируют из одних вод в другие, прекрасно ориентируясь в пространстве и во времени; они объединяются в семьи, затем расходятся, потом снова отыскивают в океане других китов своего возраста и пола. Все это заставляет предположить, что китообразные получают и перерабатывают огромное количество сигналов внешнего мира – звуковых, зрительных, осязательных и, несомненно, каких-то иных, о природе которых мы еще ничего не знаем. Жизнь кита чрезвычайно сложна и вовсе не так однообразна, как может показаться. Его ежедневные занятия отнюдь не сводятся к нырянию в поисках пищи, подъему на поверхность за глотком воздуха, обозреванию водной равнины и бесцельному плаванию.
В семейной группе наших героев, которые потихоньку-полегоньку движутся в сторону острова Ванкувер, плывет еще одна самка с детенышем – но она постоянно отталкивает своего сына, давая ему понять, что ей надоела роль кормящей матери. Сыну уже два года; это крупное животное восьми метров длиной, весящее почти четыре тонны. В последнее время великовозрастное дитя сильно мешает матери – отнимает у нее пищу, когда она поднимается из глубины после удачной охоты. Прежде китиха инстинктивно знала, что должна делить с ним добычу; теперь она полагает, что ему пора оставить мать в покое. Тем более что она рожает каждые два года, и когда ее нынешнему отпрыску исполнилось четыре месяца, она снова зачала. Вот уже шестнадцать месяцев эта самка, в сущности, кормит двоих – неудивительно, что она устала от материнских обязанностей!
По мере того как день за днем расширяется представление нашего китенка о мире, его внимание все чаще привлекает хозяин гарема – самец, который (хотя китенок об этом и не подозревает) приходится ему отцом. Огромный черный самец, вес которого достигает шестидесяти тонн, обычно охраняет свою семью, но временами исчезает куда-то на час или больше. Зачем? Куда он может исчезать средь бела дня посреди открытого моря? В глубину, конечно, в зеленую тень, переходящую в фиолетовый сумрак, а затем в черную тьму. Все ниже опускается кашалот; могучие удары хвоста ведут его сквозь толщу воды; вокруг него светятся рыбы и странные шарообразные существа; растет давление – вот оно достигает десяти тонн на каждый квадратный дециметр его тела; вода здесь мертвенно холодна и неподвижна.
На глубине тысячи метров кит приступает к поискам добычи. Вовсю работает его локатор, непрерывно посылая в воду серии мощных сигналов и ловя их отражения. Не проходит и четверти часа, как он обнаруживает интересные эхо-сигналы и, мгновенно проанализировав их, обрушивает могучий удар в самую середину бесформенной, эластичной дрожащей массы, от которой отразились сигналы. Нанеся сокрушительный удар, кашалот раскрывает пасть: опускается огромная, как ворота, нижняя челюсть, усеянная зубами (их шестьдесят штук); и вот, крепко схватив добычу, кашалот начинает стремительное всплытие. Он поймал молодого кальмара – гигантское животное десятиметровой длины и весом около ста двадцати килограммов. Кальмар извивается, пытаясь вцепиться в своего врага, но присоски на концах его щупалец соскальзывают с гладкой кожи быстро плывущего кашалота. Изогнутый, как у попугая, клюв кальмара впивается в голову противника и выдирает кусок кожи, под которой обнажается белый волокнистый жировой слой. Кашалот раздраженно встряхивает свою добычу.
Вода светлеет, и вот самец всплывает на залитую солнцем поверхность моря. Раскрываются и снова смыкаются гигантские челюсти, поражая жизненные центры кальмара, и его серые щупальца извиваются в последней агонии, точно разрубленные на куски змеи. Китенок с интересом следит за тем, как самец отдувается, мощно выбрасывая в воздух столбы пара и слизистой пены. Клочья высыхающей пены покрывают темя кашалота. Он легко дышит: для того чтобы полностью очистить легкие, кашалоту нужно набрать и выпустить воздух не меньше пятидесяти раз. Отдышавшись и отдохнув, он принимается за убитого кальмара и, неторопливо отрывая от туши куски размером с футбольный мяч, проталкивает их языком в глотку.
Над моим письменным столом висит черно-белая репродукция картины под названием «Кракен», которого считали сепией, или каракатицей. На картине изображен парусный корабль семнадцатого века, опутанный щупальцами морского чудовища – серого существа, напоминающего одновременно гриб, жабу, змею и огромную тыкву. Щупальца толщиной со ствол дерева цепко держат мачту, паруса и даже флаг. Моряки храбро рубят топорами извивающееся чудовище; их менее храбрые, но более здравомыслящие товарищи прыгают с палубы в море. В небе кружат чайки, предвкушающие возможность полакомиться человечиной. Что же такое «кракен»?
Кракен – это чудовище из норвежских мифов; живет оно в недосягаемых глубинах океана. Перечитав множество историй о кракене, я пришел к выводу, что его прототип – гигантский кальмар, который, по-видимому, является самым крупным беспозвоночным животным на Земле: длина его – около двадцати метров, а весит он более тонны. Глаза кальмара – самого крупного из этих обитателей сумеречных океанских глубин – достигают иногда тридцати семи сантиметров в диаметре.
В норвежском эпосе есть старая история о епископе из Нидароса, который прочел проповедь, стоя на спине спящего кракена; епископ принял кракена за скалу, установил на этой «скале» свой алтарь и прочел такую красноречивую проповедь, что, проснувшись, чудовище заслушалось речами благочестивого епископа и позволило ему закончить проповедь, сложить алтарь и вернуться на берег.
Утро в начале октября; море неподвижно, как стекло. На воду падает перо, оброненное альбатросом, одиноко летящим на северо-запад, домой, к Подветренным островам; медленно кружась, перо опускается к воде, навстречу своему отражению. В такой день кажется, будто даже время остановило свой бег.
С первыми проблесками зари наш китенок и его сверстник, другой маленький кашалот, напились теплого материнского молока. Теперь им хочется развлечься. Вода вокруг них наполняется каким-то странным дрожащим звоном. Сначала китята принимают его за голоса дельфинов, которые они слышат ежедневно и считают явлением вполне обычным, как плеск волн. Но звон нарастает; китята решают выяснить, в чем дело. Они бросаются вперед и разом набирают внушительную скорость. Затем, не сбавляя хода, поднимают над водой свои квадратные головы и быстро, но внимательно оглядывают горизонт, поворачиваясь слева направо: глаза кашалота расставлены так широко, что прямо перед собой он не видит. На расстоянии нескольких сот метров китята смутно различают какие-то скачущие пятна; это тихоокеанские белобокие дельфины, которые играют на поверхности безмятежного моря, вздымая миллионы сверкающих брызг. Дельфины гонятся за низко, сидящим в воде серым судном, над палубой которого вьется флаг военно-морского флота США; судно идет переменным курсом со скоростью шесть узлов.
Юные кашалоты опускают головы в воду и полным ходом направляются к заинтересовавшему их судну. (Позже китята научатся бояться звуков, которые порождает морская техника, но сейчас они еще молоды и легкомысленны.)
Перед ними «Акула» – морской охотник, предназначенный для поиска подводных лодок противника. Сейчас он превращен в учебное судно. В темной рубке командир «Акулы» обучает пятнадцать курсантов из военного училища пользоваться гидрофонами для обнаружения противника и распознавать сигналы, с помощью которых противник, в свою очередь, пытается обнаружить «Акулу». Лица курсантов освещает лишь зеленоватый экран осциллографа. Динамик, висящий под потолком, издает поток звуков, непривычных человеческому уху: скрип, писк, свист, гудение, щелчки и ритмичные сигналы гидрофона самой «Акулы».
«Слышите дельфинов? – спрашивает командир.- Когда они подойдут поближе, я сделаю запись, и после обеда мы прослушаем ее и сравним с голосами, которые мы записали возле Сан-Диего.»
Командир отмечает характерные особенности записываемых звуков и комментирует их оптические изображения на экране осциллографа. Строго говоря, эти звуки нельзя назвать голосами, так как их производят вовсе не голосовые связки. Услышать дельфиньи «голоса» можно только при помощи специальных приборов: по частоте они почти в десять раз превышают верхний предел самого чуткого человеческого уха.
Когда китята приближаются к «Акуле», дельфины уже резвятся возле судна. Они веселятся вовсю, но, вероятно, предпочли бы, чтобы судно шло гораздо быстрее. Один из дельфинов забавляется тем, что подталкивает своих приятелей к разрезающему воду носу «Акулы». Им приходится выскакивать из воды, чтобы избежать столкновения.
Шум, несущийся из динамика, становится невыносимо громким, и командир убавляет звук. Капитан сообщает с мостика, что вокруг судна играют около двадцати дельфинов (их трудно сосчитать точно: они то ныряют, то возвращаются на поверхность), и добавляет, что вышедший на корму кинооператор снимает дельфинов на пленку.
Когда «Акула» вернется в порт, пленку проявят, и биолог из местного университета определит вид заснятых дельфинов; магнитофонная запись будет соответственно маркирована, размножена и разослана в фонотеки военно-морского флота в разные уголки страны.
Дельфиньи голоса стихают; командир хмурится и требует тишины. С минуту он крутит ручки гидрофона, настраиваясь на какие-то новые звуки, то нарастающие, то снова слабеющие, похожие на далекий перестук кровельщиков или лудильщиков. Командир включает усилитель гидрофона «Акулы» и просит одного из курсантов связаться с капитанским мостиком: нет ли поблизости еще одного судна?
Минуту спустя он получает ответ: приблизительно в ста метрах по правому борту «Акулы» плывут два небольших кита.
«Это кашалоты»,- добавляет капитан, ибо он уже успел проконсультироваться у боцмана, старого морского волка, когда-то служившего на китобойном судне с калифорнийской базы в Юрике.
«Слушайте внимательно,- говорит командир своим курсантам.- Это редкая удача. Чаще всего мы слушаем крупных китов, не зная, к какому виду они относятся… Во время войны я, бывало, потел от страха, соображая, кита ли слышу или лодку противника,- но никогда не отдавал приказа бросать бомбы, если не знал наверняка.»
Занятия окончены; курсанты пьют кофе из огромных кружек и говорят о том, что звуки ударов хвоста и грудных плавников иногда напоминают шум корабельного винта, а некоторые из вибрирующих подводных «голосов» можно принять за звуки музыкальных инструментов.
«Нам пока неизвестно, каким образом кит производит эти звуки,- говорит командир.- Очевидцы рассказывают, что, когда кит подает голос в воздухе, из его пасти или дыхала поднимаются пузырьки воздуха. Лично я считаю, что эти пузырьки не имеют никакого отношения к механизму образования звуков. Однако многие утверждают, что звук образуется в китовом дыхале примерно так же, как в разболтанном водопроводном кране, когда открываешь его только наполовину: в текущей жидкости возникают пустоты, которые и порождают вибрацию. Этот процесс называется кавитацией».
Одному остроумному курсанту приходит в голову, что можно замаскировать звук двигателей подводной лодки, проигрывая под водой записи голоса кита. Командир улыбается.
«Возможно, возможно. А еще лучше – спрятать подлодку на глубину метров семьдесят, предпочтительно в таком месте, где есть подводные скалы, отражающие звук, и где проходит слой скачка плотности воды, а над лодкой пустить стадо китов. Тогда ее не найдет и самый чувствительный гидрофон.»
Командир снова включает усилитель гидрофона «Акулы»; подводный перестук – дуэт нашего китенка и его спутника – постепенно затихает: китята, раздосадованные непонятным треском двигателей чудовища, потеряли интерес к нему и отстали. Затем они развернулись и в поисках тишины и покоя устремились назад к своей семье, которая вдруг оказалась очень далеко. Китята получили урок ориентации во времени и пространстве.
Способность китов поддерживать связь друг с другом на большом расстоянии и находить добычу при помощи эхолокации составляет предмет целого ряда специальных исследований.
Теперь часто приходится слышать разговоры о том, что животные общаются с себе подобными. Они действительно общаются; однако «общение» животных не следует понимать в нашем, человеческом смысле этого слова, то есть как сознательное порождение звуков и других сигналов, рассчитанных на определенный отклик. Увидев у своего крыльца бродячую собаку, которая принюхивается к кустам, я кричу: «Пошла вон!» – и размахиваю руками. Я могу довольно точно предсказать, каков будет результат моих действий. Когда мой пес Такер видит чужую собаку, он яростно лает и гонится за ней, и результат его действий будет тот же: незваный гость поймет поданный ему сигнал и отступит. Разница между мной и Такером в том, что я знаю заранее, как поступит дворняга, а Такер этого не знает. Если бы нарушитель оказался в десять раз крупнее Такера, мой пес все равно яростно бросился бы на него; я же в таком случае сперва хорошенько подумал бы. Достаточно Такеру уловить несколько внешних признаков, определяющих ту или иную ситуацию, и его мозг инстинктивно реагирует на них; у Такера нет выбора: хочешь, не хочешь – гони пришельца!
Первые сведения об эхолокации у китов были собраны в начале второй мировой войны, в те тревожные месяцы, когда гидроакустики – а таких специалистов имела в своих вооруженных силах каждая морская держава – напряженно прислушивались к подводным звукам, порождаемым вражескими судами. При этом они слышали, конечно, и голоса рыб, крабов, креветок, тюленей, дельфинов и китов – странные, с их точки зрения, неведомо кому принадлежавшие звуки. На сегодняшний день опубликовано уже более тысячи научных отчетов о подводных звуках биологического происхождения.
В 1947 году Артур Ф. Мак-Брайд, сотрудник флоридского океанариума «Мэринленд», расположенного недалеко от Сент-Огастина, обнаружил, что дельфины, помещенные в бассейн с мутной водой, способны даже ночью отличить мелкую металлическую сетку от сети с крупными ячейками. Он заподозрил, что этой способностью дельфины обязаны какому-то высокоспециализированному биологическому механизму, помогающему им обследовать окружающую среду посредством звуковых колебаний.
В 1949 году Уильям Э. Шевилл и Барбара Лоуренс из Гарвардского университета впервые записали на пленку «голос» китообразного. Для записи они избрали белуху, или белого кита, потому что среди моряков этот вид прославился своими «трелями», которые слышны и под водой, и в воздухе; белуху даже называют «морской канарейкой». Исследователям удалось записать и трели этой «канарейки», и множество других звуков – свист, писк, щелканье, треск. Этот многоголосый подводный шум они сравнивали с голосами играющих в отдалении детей.
Начиная с этого времени специалисты разных областей науки стали уделять все большее внимание исследованию звуков, издаваемых китами. В период между 1950 и 1958 годами анатомы, психологи, физики и биологи, изучающие поведение животных, проделали большую работу и накопили немало сведений. Выяснилось, например, что китообразные воспринимают звуки частотой до двухсот килогерц (для сравнения замечу, что верхний частотный предел человеческого слуха – около двадцати килогерц). Стало ясно, что издаваемые китами звуки безусловно могут служить для эхолокации.
Шевилл, Лоуренс и помогавший им дрессировщик работали с дельфином-одиночкой, плававшим в бассейне с мутной водой. С самого начала они заметили, что дельфин легко находит дрессировщика и пищу в любой части бассейна.
В 1956 году они уже с уверенностью утверждали, что дельфин пользуется эхолокацией, так как он умел находить объекты, которые не только не были видны, но и не издавали никаких звуков.
В 1958 году У. Н. Келлог, профессор экспериментальной физиологии в Университете штата Флорида, сообщил о своих опытах с содержавшимися в неволе дельфинами; эти опыты не оставляли сомнений в том, что животные пользуются эхолокацией для обнаружения подводных объектов. В последней серии экспериментов дельфину по имени Альберт приходилось отличать рыбок длиной пятнадцать сантиметров от рыбок вдвое большего размера; эта серия состояла из ста сорока экспериментов, и ни в одном из них Альберт не сделал ошибки: он четко различал рыб разного размера, причем делал это очень быстро, независимо от того, было ли светло в бассейне или темно, и не ошибался, даже когда Келлог пытался сбить его с толку, транслируя под водой запись предыдущих «высказываний» дельфина.
Не имеет смысла спорить о том, кто первым обнаружил китовый «сонар»: первого не было. В наши дни ученые не отправляются в одиночку на поиски истины.
Маленький кашалот постепенно запоминает членов своей группы и учится отличать их от других китов.
У его двоюродной бабки, например, изуродована нижняя челюсть: много лет назад эта китиха пострадала в драке с косаткой. Ее подбородок, вывернутый на сорок пять градусов от своего естественного положения, оброс водорослями и моллюсками; однако старая рана не беспокоит китиху – она как ни в чем не бывало охотится на рыбу и кальмаров.
Нетрудно отличить и другую старую самку, пережившую в море уже сорок три зимы. (Избежать насильственной смерти ей удалось отчасти благодаря тому, что ее почти всегда сопровождает детеныш, а китобои обычно не стреляют в кормящую мать.) Спина старой китихи густо усеяна бледными круглыми отметинами размером от чашки до большой тарелки. Некоторые из этих отметин – следы мощных присосок, которые усеивают щупальца кальмаров и осьминогов; другие шрамы – следы укусов миног, скользких и вертких коричневых существ метровой длины, которые внушают отвращение даже зоологам. Миноги всю жизнь путешествуют, присосавшись к телу кита или рыбы. Круглый и эластичный рот миноги специально приспособлен для этого: окружность его усеяна острыми зубами. Вонзая зубы в кожу жертвы, минога сосет ее кровь, и, если жертва достаточно крупна и сильна и не погибает, на теле ее остаются незарастающие шрамы. На коже китов шрамы всегда представляют собой окружности, и, если кит немолод, на его спине и боках видны сотни таких кругов, беспорядочно пересекающихся между собой, как лунные кратеры. Однажды я получил письмо от сотрудника рыболовной станции в Южной Америке, который с удивлением сообщал, что видел дельфина, на боку которого белой краской были выведены цифры три и девять. Конечно, это были не цифры, а шрамы – следы нападений морских хищников.
Третья самка в группе нашего китенка стала жертвой очень странного случая. На ее правом боку – позади плавника и немного выше его – виден длинный выпуклый шрам. Китиха будет носить этот шрам до самой смерти, и, если тушу ее доставят на палубу китобойного судна, нож раздельщика затупится, наткнувшись на чрезвычайно твердый предмет, скрывающийся под шрамом. Четыре года назад безлунной ночью недалеко от Бокинских островов курс этой китихи пересекся с курсом стаи меч-рыб. Меч-рыбы, вероятно, плыли со скоростью не меньше тридцати узлов, и одна из них на полном ходу столкнулась с китихой; меч обломился у основания и остался в ране. Прошло несколько недель, рана закрылась, и меч врос в подкожный жировой слой китихи.
Есть в семье нашего кашалота и кит, на которого было совершено, по-видимому, преднамеренное нападение. О том, что меч-рыбы совершают такие нападения, стало определенно известно после одного случая во время второй мировой войны. Несколько судов, груженных каучуком, были потоплены в Мозамбикском проливе; тюки каучука вынесло на берег, и осмотревшие их очевидцы пришли к выводу, что груз подвергся нападению марлинов и меч-рыб
В каучуке остались многочисленные обломки мечей; в одном тюке застрял меч полуметровой длины, который, очевидно, принадлежал марлину весом не менее ста шестидесяти килограммов; рядом обнаружили застрявшие в каучуке зубы акулы кархародона
. Несчастный марлин! Он, вероятно, пытался выдернуть из каучука свой меч, и в это время на него напали акулы; одна из акул, обезумев от вкуса крови, принялась кусать каучук. Следы этого кровавого сражения сохранил и принес на берег тюк каучука.
В 1967 году меч-рыба пробила внешний слой обшивки подводной лодки – миниатюрного исследовательского судна «Алвин».
Это произошло у берегов Джорджии, на глубине шестисот метров; агрессор не сумел высвободить свой семидесятисантиметровый меч и был поднят на поверхность и затем отправлен на камбуз. (В 180 году до н. э. Оппиан Сицилийский писал о меч-рыбе, что «природа хорошо вооружила ее пасть, но оставила безоружным ее ум».)
Другие члены семейной группы маленького кашалота не имеют таких заметных внешних отличий, но наш герой умеет и их опознавать под водой. У каждого кита своя окраска, свой «голос», свой рисунок шрамов, особенно заметный вокруг пасти; чаще всего это – следы укусов гигантских кальмаров, чьи твердые клювы, способные перекусить человеческий палец, оставляют на тонкой черной коже кита длинные белые царапины. Черное рыло кита бывает испещрено целой сетью белых линий – этаких росчерков тысячи клювов, роговых зубов и присосок.
На лбу одной из взрослых самок заметно углубление: когда-то она гналась за морским чертом
и на глубине полумили задела в кромешной тьме выступ скалы.
На спине у другой, более молодой самки – бороздка, оставленная неумело нацеленным гарпуном; снаряд вошел в воду под слишком маленьким углом, задел китиху, но не взорвался.
Еще одна китиха носит на спине весьма редкий сувенир – стальную трубку с русской надписью. Это специальная метка, которой снабдил китиху один из сотрудников исследовательского судна «Алеут»
, приписанного к Владивостокской станции морских исследований.
А вот к нашей группе китов присоединяется самка странного вида; она только что прибыла из теплых южных вод, и маленький кашалот настороженно плавает вокруг нее, рассматривая диковинных, неприятно серых рыб около сорока сантиметров длиной, которые облепили спину и бока китихи. Это не совсем обычные рыбы. Китенок видит, как одна из них бесшумно отделяется от кожи китихи и, вяло извиваясь, плывет в его сторону. Верхняя часть головы этой рыбы украшена овальной присоской, состоящей из мясистых валиков и похожей на подошву спортивной туфли. Присоска позволяет китовой прилипале, или реморе, намертво вцепляться в кожу кита. В результате долгой эволюции прилипала отказалась от свободы ради возможности с удобством путешествовать за чужой счет; жить самостоятельно она не может.
Ремора, не нашедшая себе «лошадку», обычно обречена, ибо у нее много врагов – акул и барракуд.
Маленький кашалот бросается в сторону, и неприятное серое существо медленно погружается в глубину. Проходит день, и гостья с юга теряет еще несколько прилипал. А неделю спустя исчезают и последние «пассажирки» – вода здесь слишком холодна для них, и теперь, чтобы не погибнуть, они вынуждены искать себе попутчика в теплые воды.
Холодным дождливым днем в середине октября наш герой замечает на туманном горизонте странное судно. Это «Орхидея»
– судно, созданное учеными специально для морских исследований и кино- и фотосъемок. «Орхидея» идет со своей обычной скоростью семь узлов – но вдруг резко звонит телеграф: полный назад. Судно вздрагивает, в камбузе скользят по полкам кастрюли, в кают-компании ударяются о стену стулья.
В воде, вспененной винтом «Орхидеи», бьется небольшая китиха (вес ее всего десять тонн). Она мирно отдыхала на поверхности; спина ее едва заметно выступала из воды прямо по курсу «Орхидеи», а рулевой некстати загляделся на фонтан по правому борту. В результате столкновения китиха ранена. Это одна из наших героинь – та самая, на спине которой блестит метка из нержавеющей стали. Метке не суждено вернуться во Владивосток, ибо раны китихи смертельны. Она издает резкий громкий звук, призывая на помощь своих собратьев, и два кита приближаются к ней. Вероятно, сочувствие заставляет их обоих одновременно испражниться. Они поддерживают раненую с обеих сторон, не давая ей утонуть. Появляются и другие киты, которым инстинкт велит спешить на помощь товарищу, попавшему в беду; было время, когда биологи смеялись над подобными утверждениями, но теперь существование этого инстинкта признается всеми исследователями.
Задолго до того как биологи начали научными терминами описывать инстинкт взаимопомощи у китов, китобои уже умели использовать его для своих целей. Они старались ранить детеныша, зная, что мать непременно явится спасать его, и тогда можно будет легко убить не только детеныша, но и китиху. Среди экспонатов Музея китобойного промысла в Нью-Бедфорде есть акварель 1840 года; на ней изображена самка кашалота, поднявшаяся над волнами; в пасти у китихи умирающий детеныш, а из окровавленного бока детеныша свисает линь гарпуна.
Когда знаменитая «Морская студия» в океанариуме «Мэринленд» открыла первый крупный бассейн для дельфинов, у его прозрачной стены тотчас появились биологи с фотоаппаратами и записными книжками. Одно из первых сделанных ими наблюдений относилось к проявлению инстинкта взаимопомощи у китообразных: ночью в бассейне околел молодой дельфин, а утром биологи увидели, что мать терпеливо поддерживает безжизненное тело на поверхности воды, словно боится, что ее дитя задохнется.
При виде подобных сцен я не могу оставаться беспристрастным наблюдателем – они слишком волнуют меня. А еще больше меня волнует мысль, что, возможно, миллион лет назад именно такие проявления направили эволюцию австралопитека по пути, который в конце концов привел к появлению человека – животного общественного.
Примерно в то время, когда начались наблюдения в «Морской студии» в океанариуме «Мэринленд», известный научно-популярный журнал опубликовал рассказ жительницы Флориды об одном любопытном происшествии.
