Она дышала все глубже, и каждый вздох оканчивался тихим стоном, призывом, совсем еще робким. Тойер ощутил прилив силы и потянулся пальцами к своему ремню.
— Давай немножко отложим, — шепнула Хорнунг.
Озадаченный и немного обиженный сыщик открыл глаза:
— Я что, должен побриться?
Хорнунг погладила его колючую щеку:
— Если уж я к чему-то и привыкла у тебя, так это к твоей щетине. Нет, я просто подумала, что пришло время объяснить тебе свою идею насчет Тернера.
Тойер был вынужден признать, что такой прагматичный подход типичен для нее. С другой стороны, на то, что он хотел сделать, тоже не ушло бы много времени… Однако его подружка, детектив Хорнунг, уже возилась в кухонной нише. Он перевернулся на спину и тупо уставился в потолок.
Уже несколько лет он видел иногда маленькие жгутики, проплывавшие по полю зрения; нормальное возрастное явление в стекловидном теле, как объяснил ему глазной врач, и Тойер уже привык к этому. Теперь же он видел лишь студенистое пятно, колыхавшееся вверху справа словно маленький, чуть подрагивавший вопросительный знак. Но это была лишь клякса ткани, отслоившейся в его стареющем глазном яблоке. Да, организм постепенно сдает. Он вздохнул, проникновенно и почти спокойна.
— Вот! — крикнула Хорнунг.
Она стояла на коленях под кухонным столом, и слегка возбужденный полицейский едва не вывихнул шейный позвонок, когда увидел, как основательно он может изучить при такой позе ее зад. Но вот она вылезла из-под стола и торжествующе помахала чуть пожелтевшим номером «Рейн-Неккар-Цайтунг».
— Хоть я и ругаю себя, что накапливаю столько макулатуры, но, как видишь, иногда это полезно. Гляди… — Она открыла местные новости и сунула газету под нос Тойеру.
СТУДЕНТ ОБНАРУЖИЛ НЕИЗВЕСТНУЮ
АКВАРЕЛЬ УИЛЬЯМА ТЕРНЕРА.
Сенсация, таившаяся на чердаке
Даниэль Зундерманн весело смеется — еще бы! У студента, который удачно сочетает занятия спортом и изучение истории искусства, двойной повод радоваться.
Сначала он получил в наследство дом на Бусемергассе, принадлежавший его дяде. Потом при расчистке чердака в его руки попало настоящее сокровище: неизвестная до сей поры картина великого английского художника Уильяма Тернера, чей знаменитый «Вид Гейдельберга» выставлен на аукционе Сотбис.
«В этом доме в XIX веке помещалась гостиница, — сообщил нашей газете симпатичный молодой человек — Не исключено, что в ней останавливался и Тернер».
В подлинности картины он убежден, ведь как-никак и сам знаком с историей живописи, но работу он, разумеется, покажет как можно скорей признанным экспертам, сначала из местного института, затем, возможно, специалистам по Тернеру из галереи Тейт в Лондоне.
На вопрос, когда общественность Гейдельберга сможет посмотреть бесценную находку, молодой человек ответил с симпатичной откровенностью, что в настоящий момент собственный финансовый интерес для него важней всего. «Я полный сирота, у меня много долгов за обучение, мой новый дом нуждается в основательной санации».
Зундермййн живет в Мангейме. Но он не исключает переезда на Бусемергассе, когда (28)- Соломенные пящая красавица (28)«История с картиной» останется позади.
На фотографии смазливый парень в модной кепке гордо держал в поднятых руках картину.
— Тернер, — сказал Тойер. Именно это слово смутно мелькало утром в его мозгу. — Ага. Я знаю только группу «Бахман-Тернер Овердрайв», были такие музыканты. Ведь я ничегошеньки никогда не учил. — Иногда ко всему прочему он обнаруживал, что мало образован.
— Тогда я проведу интенсивный курс, господин комиссар. — Хорнунг, довольная, как никогда, подскочила в гольфах к книжной полке и вытащила снизу большой альбом.
Снова под тканью обозначились интимные формы, и Тойер мысленно обругал себя величайшим болваном, который взвешивал, не оборвать ли отношения с обладательницей такой задницы. На всякий случай он перевернулся на живот. И потом еще ее голая спина с полоской черного бюстгальтера, обрамленная красным платьем — комиссар нетерпеливо поерзал на ковре.
Хорнунг легла рядом с ним:
— Да, «Тернер в Германии», пару лет назад в Мангейме прошла такая выставка.
Они вместе листали альбом. Хорнунг кое-что объясняла, сыщик не совсем понимал, но чувствовал, что картины его как-то странно трогают так, словно он нашел в них союзников. Размытая игра света и теней, краски и линии то вонзались друг в друга, то накладывались, как осенняя листва. И все вместе создавало ландшафт: Гейдельберг с радугой, Гейдельберг на закате солнца. И вид не вообще, а при взгляде в ту самую секунду. Каждая картина была тем, что видел только художник, и свидетельствовала о его мужестве — показать все именно так. По крайней мере, так показалось сыщику.
— Нужно ли мужество, чтобы писать картины? — неуверенно спросил он.
— Да, — подтвердила Хорнунг, — думаю, что да. И еще нужны краски. — Она хихикнула, и Тойер слегка обиделся. — Можно подумать, — продолжала она уже серьезней, — что он встал и набросал все в одну секунду и удивительно точно. Вот только на самом деле он работал не так. Во время поездок он делал чудовищное количество этюдов, набросков и уж потом перерабатывал их в картины, иногда лишь годы спустя.
— Как же он умел рисовать свет, — с благоговением прошептал Тойер. — Мне кажется, я пытаюсь думать так же, как он смотрел на мир. Только я, конечно, туповат для этого.
Он мечтательно листал каталог и читал иногда текст. Тернер много раз приезжал в Гейдельберг около 1840 года. Жил на Карлсплац, недалеко от теологов, где сегодня Тойер беседовал про точку Омега. И хотя картины, казалось, были продиктованы секундным впечатлением, он читал, да и видел, что художник позволял себе вольности — дописывал некоторые фрагменты разрушенного замка или объединял в одной картине людей из разных эпох, так что вспышка света, казавшаяся секундной, одновременно была и произведением, стоявшим вне временных рамок, перемещавшим время и пространство.
Затем он наткнулся на эскизы, быстрые мазки и цветовые плоскости, из которых струился свет.
Комиссар подумал: дали бы ему те же кисти и краски, получилась бы лишь глупая мазня.
Он листал, смотрел и читал.
Внезапно в безрадостную новостройку в Доссенгейме, где жила Хорнунг, ударила молния. Во всяком случае, массивный мужчина повел себя так, словно случилось именно это. Тойер выгибал спину, барабанил кулаками по полу, прыгал и орал «да-да-да!», словно штангист, побивший мировой рекорд. Каталог при этом захлопнулся, и им пришлось несколько минут листать его, отыскивая нужное место.
— Я цитирую! — заорал Тойер. — «Впрочем, в газете было написано, что «мистера Тернера сопровождал некий мистер Таунс или Фаунс — вероятно, это…» Ладно, наплевать. Вот оно что! Вот оно что!
Он с восторгом глядел на Хорнунг. Лишь потом ему пришло в голову, что она ничего не понимает, и тогда он стал немного сумбурно посвящать ее в ход расследования. Такие мелочи, как служебные тайны, не должны были омрачить блеск этого дня.
Потом они занимались любовью, озорно и по-юношески неловко. Тойер увидел почти столько же вспышек, как при средней мигрени. Внутри него было место, куда он не заходил, и даже оградил его минным полем. В этом пространстве он был сильным, сильней, чем в жизни. При этом он не знал, что бы произошло, если бы он в него вошел. Но теперь — теперь дверь приоткрылась.
Тяжело дыша, они лежали рядышком на ковре, слегка смущенные таким легкомысленным выбором места. Хорнунг сварила кофе, Тойер еще раз взял газетную статью и стал разглядывать фотографию картины. Насколько он мог понять, это и правда был Тернер. Один из его проработанных эскизов — был виден замок и погруженная в свет небольшая часть горы Гейсберг, которая в то же время парила над рекой, над Старым мостом в центре картины. На маленькой репродукции эскиза остальное было трудно разглядеть.
— С одной стороны, это типично для Тернера, — сообщила Хорнунг. Она вошла с двумя кружками в руке.
Комиссар как-то не заметил, что она уже оделась, и быстро последовал ее примеру.
— По крайней мере, насколько я могу судить, — продолжала она. — Тернер выбирает всегда самые невероятные точки зрения, он смотрит то как бы паря над землей, то сидя на корточках…
— Да, ну а с другой стороны? — Тойера вдруг потянуло на рабочее место, захотелось хотя бы к вечеру заглянуть в свой кабинет, и еще он испытывал охотничий азарт, боевой задор. Он также вспомнил, что на работе, кажется, что-то случилось. Он одернул мятую рубашку и не заметил, что Хорнунг молча просила ее обнять.
— Так вот, с другой стороны, это эскиз — а эскизы он делал не в мастерской, а на натуре, — неуверенно сказала она. — Думаю, это должен решить специалист, однако, ракурс мог бы служить критерием… Хотя это не окончательный вариант или… — Хорнунг снова глядела на него погрустневшими глазами, и он понял, как ей хочется стать для него нужной, необходимой.
— Если понадобится, мы сможем с тобой встретиться? — спросил он и попытался придать своему голосу нежность. — Я имею в виду, если нам потребуется консультация специалиста или еще что? У нас есть бланки, обязывающие не разглашать служебную тайну, и я могу выдать тебе такой… — Он имел смутное представление, так ли это на самом деле.
Хорнунг кивнула.
— Если нужно, я приеду. Я знаю одного историка искусства, он учился здесь, но до этого в Марбурге, как и я. Теперь он хранитель в Государственной галерее Штутгарта. Он мог бы вам помочь… нам помочь. — Она улыбнулась. — Но это не решит все наши проблемы, Тойер.
Комиссар уже надел пиджак и стоял в маленькой прихожей, зажатый между набитым дамским гардеробом и домофоном. Он кивнул и неловко погладил плечо своей подружки:
— Я хочу, чтобы мы оставались вместе. Ты, я и наши проблемы.
— Ты позвонишь мне?
— Ну да! — Тойер застегнул ширинку. — Ах, вызови мне, пожалуйста, такси. Я никогда не помню номер.
Хорнунг вытащила из старого комода, из-под каких-то каталогов, телефонную книгу.
— Ты тратишь столько денег на такси, что давно мог бы купить машину.
— У меня есть машина, — гордо сообщил Тойер. — Она стоит во дворе дома, где я живу.
— Верно, — вспомнила Хорнунг и взялась за телефон. — Пожалуй, нам надо чаще видеться, курить и ездить на машине.
9
Непрактичный старший гаупткомиссар, его группа и молодая сотрудница прокуратуры со своей подопечной сидели вместе, как беженцы с театра военных действий, которые вновь и вновь меланхолически мысленно подсчитывают разоренное имущество тратят все силы на то, чтобы переносить холод мироздания.
В действительности же им пришлось переносить не космический холод, а всего лишь примерно двадцать пятое начало зимы в эту весну. Сильный ветер обрушился на долину Неккара и к вечеру стих. Серое небо и предупреждения о гололеде на местных радиостанциях. В действительности, же никто из собравшихся не потерял особых богатств. Лишь Хафнер упрямо держался за постоянно падающие акции какой-то сомнительной компании. В действительности они сидели отнюдь не на железнодорожном вокзале и не в портовом кабачке или другом месте, где обычно сидят бездомные, а в индийском ресторане на Кеттенгассе. Бабетте неожиданно захотелось поесть именно там, а у Ильдирим была нечиста совесть из-за забытого утреннего завтрака и из-за того, что через два часа ей придется оставить девочку одну. Странный выбор места усугублялся еще тем, что прямо рядом с домом Ильдирим и Бабетты был большой индийский ресторан, но девчушку он не устраивал. Она захотела пойти именно в ее «мечту», и та находилась именно на Кеттенгассе.
Но этого мало: они все-таки были беженцами. В каком-то смысле даже дезертирами. Прошлой ночью был убит молодой парень, посреди Старого города. И на этот раз в ограниченном мозгу Зельтманна проскочила искра активности: все руководители отделов были с самого утра приглашены на заседание, отсутствовал без уважительной причины лишь господин Тойер. Стали его разыскивать и обнаружили, что никто из его сотрудников на работу не явился.
— Скажи еще раз, чтобы я поверил, — пробурчал Хафнер. В ресторане, декорированном по-восточному пышно, он заказал жареный картофель «помм фри», отговорившись тем, что это для девочки. Правда, Бабетта с довольным чавканьем съела неострое карри из курицы, и кельнер, который напомнил Тойеру мексиканца из «Счастливчика Люка» и поэтому лишь забавлял его, снова начал зло поглядывать в их сторону.
— Моя мамочка выкинула новый фокус, — простонал Лейдиг. — В Салоне красоты, пока ей делали педикюр, она воспользовалась моим служебным телефоном. Я как раз отлучился в туалет. Поскольку я до этого листал журнал «Бунте», маме понравилась мысль — сообщить господину Зельтманну, что я читаю порножурналы, чтобы он надрал мне уши. Доволен? — обратился он к Хафнеру.
— Очень, — отозвался Хафнер. — Картофель прима.
— Нет никакого смысла нам мучиться. — Тойер уставился в свой бокал с красным вином. — Ничего не имеет смысла, в том числе и наши мучения.
— Теперь вы что-нибудь будете заказывать? — Сверкая глазами, кельнер подошел к столику.
— «Помм фри», — тихо сказал Тойер и погладил маленького деревянного слоника в стенной нише. — Я тоже хочу «помм фри».
— Мы все-таки ресторан с индийской спецификой, — язвительно возразил официант.
— Тогда принесите мне еще миску риса, — буркнул Тойер с тайным удовольствием. — Я оплачу его и выброшу потом на Марктплац в лицо первым двум несчастным, которые заключают со своими адвокатами союз на всю жизнь.
— Мы из полиции, — смущенно сообщил Лейдиг и показал свой жетон.
Официант удалился, качая головой.
Бабетта хихикнула.
— Что ты нашла смешного? — раздраженно спросил Штерн.
— По-моему, вы веселые, — просияла Бабетта. — Если бы я была преступником, я бы вас не боялась.
— Тесс, тише, — шепнула Ильдирим, стараясь не встретиться взглядом с мужчинами.
— Девочка слышит вещи, которые вовсе не для ее ушей, — возмутился Хафнер.
— Вы же сами попросили меня пойти с вами, — прошипела Ильдирим.
— Ничего страшного, — поддержал ее Тойер, знаком попросив еще красного вина. — Полиции при демократии скрывать нечего. У нас ведь демократия, или опять все перевернулось?
Около полудня Штерн прибыл в контору и с гордостью представил арестованного по делу об убийствах собак. После недолгой проверки тот был отпущен на все четыре стороны. Это был глухонемой владелец собаки, человек с безупречной репутацией.
— Просто он побежал прочь, когда я хотел его опросить, а собака лаяла как сумасшедшая, — сокрушался Штерн. Как всегда, он пил лишь «Радлер», чтобы сохранить способность производить потомство.
Тойер благожелательно кивнул.
— Зачем глухому собака? — возмутился Хафнер. — Ведь глухой — это не слепой, в конце концов.
Опозорившийся Штерн сбежал в свой кабинет, где его дожидалась Ильдирим, разгадав до конца начатый Тойером кроссворд. В это время позвонила Хорнунг. Около трех часов пополудни Хафнер был задержан в «Старом кузнеце» четырьмя крепкими подсобными рабочими из Восточной Европы за неуплату по счету — до прибытия вызванного наряда. Он забыл дома деньги. Это было бы еще ничего, но счет содержал четыре больших «пилза», два «оузо» и лежал теперь у Зельтманна.
— «Оузо» правильный напиток, — защищался Хафнер.
— Неважно! — рявкнул Лейдиг. — Ты хоть что-нибудь принес по делу Вилли?
На что Хафнер мог лишь молча покачать головой.
— Я хотя бы выяснил в винной лавке на Мерцгассе, что Вилли всегда покупал там «Монтепульчано» за семь марок. — В голосе Лейдига зазвучала горечь. — Лишь в январе этого года, как вспоминает владелец, он побаловал себя, разок бутылкой шампусика. Но что это за открытие! — Он устало уронил голову на руки.
Когда Тойер, полный идей и злого веселья, прибыл на службу, на столах лежали четыре письменных предупреждения о несоответствии. Ильдирим ушла, чтобы забрать из школы Бабетту, но оставила номер своего мобильного телефона, После нескольких звонков все договорились о встрече у индусов, и вот теперь они здесь.
Наконец, заговорил Тойер. Он долго и терпеливо рассказывал о том, что узнал у теологов, а также пояснил смысл потрясающей находки в каталоге Тернера. Он также едва не рассказал про свои забавы на ковре, но вовремя сумел свернуть на другое.
— Это означает, что тут что-то кроется, — профессионально заключил он. — Я скажу следующее: можно предполагать, что Вилли поплатился жизнью за свои подделки. Можно предполагать, что Ратцер знает об этом или, по крайней мере, догадывается о роли в гибели Вилли той самой картины Тернера. Я не считаю Ратцера преступником: его осечка с экзаменом по латыни ему ведь не повредила. Кстати: та история с латынью тоже случилась в январе. Картина Тернера была найдена немногим позже. Вероятно, Вилли не побаловал бы себя шампанским, если бы выполнил плохую подделку. Интересно, интересно… Нет, я просто предполагаю, что Ратцер что-то знает и хочет подольше потянуть, чтобы набить себе цену. Я также не исключаю, что ему почему-то нужно, чтобы мы нашли его сами. Или, пожалуй, даже вы. — Тойер посмотрел на Ильдирим. — Теперь вы в курсе наших дел. Поэтому мне было важно, чтобы вы сегодня присутствовали при нашем обсуждении…
— Минуточку! — Хафнер взволнованно размахивал пустым пивным бокалом. — Какое обсуждение? Ведь нас почти уже вышибли со службы! Завтра я позвоню свояку в Лампертгейм, у него авторемонтная мастерская. Может, возьмет меня к себе — буду масло менять или…
Тойер в душе согласился, что, возможно, слишком легко отнесся к письменному предупреждению. Лишь краем сознания он уловил, что чинный Лейдиг заказал себе острое блюдо, а Штерн тарелку супа. С парнями все в порядке. Чтобы успокоить официанта, они попросили принести им индийские кушанья. Да и с Хафнером тоже все в порядке, выпил слишком много, но что с того? Турчанка тоже симпатичная…
Которая же это у него порция красного вина? Его взгляд упал на Бабетту, закончившую свою трапезу смачной отрыжкой. Потом она запела гейдельбергскую песенку, где шла речь о рыбах под названием неккарские слизняки. Он не знал ее. Да, музыка…
Душа Тойера внезапно переполнилась необъяснимым ощущением счастья. Ему припомнился вечер, когда он слушал Тома Уэйтса, его «Грейпфрутовую Луну», снова и снова. Грустная песня, но по-настоящему грустно бывает тогда, когда для грусти нет мелодии. Тогда у него появилось ощущение, что его мысли превратились в звуки, вот как сегодня свет на картинах Тернера казался ему исцелением, ответом, целительной росой на обожженной коже. Ничего этого не случилось, но он был тронут чем-то, чего не понимал и чему никогда не придавал значения. Взгляд глазами другого человека, раздвоение личности, игра красок и звуков, легкий, зовущий к себе мир. Мелочь, которая отличает все сущее от чудесного, вот ее он ощутил, тогда и сегодня.
По ресторану растеклось негодующее молчание. Официант стоял, словно привязанный к колышку, перед их столом и держал в руке бокал со стекавшей с него пеной. Вероятно, он как раз его мыл, когда это произошло. Некоторые посетители едва не попадали с украшенных затейливой резьбой стульев. Господин Иоганнес Тойер, кажется, проорал в таинственный полумрак Тысячи-и-Одной-Ночи целую строфу Тома Уэйтса, да еще ужасно переврав мотив, а теперь улыбался и махал рукой всем, кто возмущался. Официант снова исчез.
— Я хочу, чтобы мы разобрались во всем, я хочу, чтобы мы выгребли все это дерьмо! И пускай мне, старшему гаупткомиссару криминальной полиции, не запрещают вести расследование о причине смерти загадочного утопленника. — Тойер повысил голос. — Нам препятствуют в исполнении наших профессиональных обязанностей, поэтому я больше не участвую в их играх. Я больше не хочу слышать елейную чушь про брухзальское ничтожество. Я хочу раскрыть это убийство. Я хочу выяснить, кто его совершил, а не закручивать в оставшиеся до пенсии годы гайки на колесах в детском автогородке. И еще хочу всем четко и ясно сообщить, что сегодня мы, возможно, совершили пару мелких проступков, но в остальном мы хорошая группа. И мы держим дело в кулаке. И если они нас видят на воскресной ярмарке без штанов, те так называемые эксперты, значит, мы так поступаем, потому что у нас есть для этого важные причины. Моцарт был похоронен в могиле для бедняков, а Тернер, вероятно, был вынужден допускать подделки своих картин. С этим надо покончить. Покончить с несправедливостью в этом мире! Теперь мы на правильном пути. Мы крутим большое колесо. Мы очищаем свои ряды от фашизма! Мы больше не допустим идиотских шуток в адрес фрау Ильдирим. Хафнер, ты теперь пару часов не пей. А ты, Лейдиг, передай своей мамочке, что я запрещаю ей отвечать на служебные звонки под страхом сурового наказания, вот так! Теперь дальше. Штерн, ты хороший парень. Но только не поддавайся на обман! Тогда ты построишь дом, если захочешь, а иначе ты не построишь ничего. Кому вообще-то нужен дом? Погляди на меня! У меня нет дома, у меня нет даже семейного врача! Только так, налегке, можно двигаться вперед. Всем ясно? И ребенку?
Глаза Тойера горели. Хафнер отдал честь, остальные тоже были странным образом заворожены.
— Теперь я постараюсь лучше учиться в школе, — пискнула Бабетта. — I do, you do, he, she, it duhs…
— Я продолжу работать над этим делом, — сообщил Тойер уже спокойней и равнодушно потрепал девочку по щеке. — Еще сегодня. И вас прошу, фрау Ильдирим, составлять нам компанию и впредь, по крайней мере, пока вы не решите, что мы не заслуживаем вашей помощи. Я жду этого от вас. Как от хозяйки следствия. Как от немецкой мусульманки. Как от женщины, которой я доверяю.
Ильдирим озадаченно кивнула.
Потом кельнер выставил их на улицу.
— Плевать! — кричал Тойер в холодную ночь. — Куда еще пойдем? В «Козла»? Все, идем в «Белого козла»!
— Там уже много лет ничего нет хорошего, — авторитетно сообщил ему Хафнер. — Теперь там все чинно-благородно. Так что мы сразу оттуда вылетим.
— Плевать! — еще раз закричал Тойер.
Ильдирим сильно дернула его за рукав:
— На сегодня хватит. Кроме того, малышке пора спать… — Почувствовав, что комиссар огорчен, она добавила: — Но мы все можем заехать ко мне.
Они зашагали по Главной улице, так как их машины еще стояли возле работы. В Старом городе легальные места парковок были редки, и никто из группы не осмелился злоупотреблять правами полицейского. На Университетской площади они сели на 33-й автобус, и Тойер израсходовал свой запас билетиков. Его по-прежнему колотила дрожь.
— Да, я пойду еще раз к Зельтманну, черт побери, — вполголоса сказал он своим спутникам, столпившимся в хвосте автобуса.
— Как? — в ужасе спросила Ильдирим. — Сегодня?
— Конечно. Теперь, сегодня, здесь… То есть не здесь, а там… — Он неопределенно махнул рукой.
— Разве он еще на работе в это время? — При слабом свете Штерн попытался разглядеть время на своих электронных часах.
— Половина восьмого, может, еще там. — Лейдиг пожал плечами. — Он не ленивый.
— Проклятье! — Ильдирим схватилась за голову. — Проклятье, я забыла про Дункана! — Она быстро объяснила, в чем дело.
Игнорируя возмущенные взгляды коллег, Тойер великодушно успокоил ее: он и его ребята позаботятся о деле, то есть о ребенке. Сперва они, а потом он сам, после того как выяснит отношения с этим германским пигмеем Зельтманном. Нет проблем.
— Да, да! — воскликнула Бабетта и вытащила ключ из-под пуловера. — Я вам покажу, где что находится.
— Для начала достаточно и квартиры, — вяло отозвался Лейдиг. — Все мне не нужно, я и так уже сыт по горло.
Смущенно их поблагодарив, Ильдирим вышла на ближайшей остановке. Они же подъехали к Управлению «Гейдельберг-Центр».
— Итак, мы отправляемся на Берггеймерштрассе, — сказал Штерн. — Надеюсь, вы придете туда.
— Разумеется, — огрызнулся Тойер, — я держу свое слово. Какой там номер дома?
— Сто тридцать, — хриплым голосом сообщила Бабетта, — совсем недалеко.
— Как поглядеть, как поглядеть, юная дама, — пробурчал себе под нос Тойер и тут же продолжал громовым голосом: — Я поднимаюсь наверх. В милой каморке Зельтманна еще теплится огонек. Сейчас он ярко запылает! Я брошу туда бомбу!
С этими словами гаупткомиссар удалился.
— Что он задумал? — озадаченно спросил Штерн.
— Такое бывало с ним и раньше, — сказал Лейдиг, — это все говорят… Может, он все-таки… ну… больной… но только я не верю.
— Мужик супер, — загоготал Хафнер. — Ну, давай, Кланни, веди нас домой.
— Я не Кланни, а Бабетта, — огрызнулась девочка.
Быстрым шагом Тойер пересек приемную шефа. Из «Микки-Мауса», — он время от времени покупал ее тайком, как настоящие мужчины покупают «Пентхаус», — он знал, что напор и агрессивность способны прогнать даже крокодила. Впрочем, еще вопрос, знают ли об этом сами крокодилы.
— Кто вы? — воскликнула секретарша. — Ах, вы тот самый Тойер…
— Значит, он вынуждает вас сидеть тут до ночи сверхурочно. Типично для него, — рявкнул шустрый посетитель и мягко отодвинул храбрую фройлейн от двери, за которой скрывался его противник. — Господин Зельтманн, я должен вам кое-что сообщить; это может вас заинтересовать.
— Меня вообще ничего не интересует. — Зельтманн поднялся с места, словно готовился к драке, что было не так далеко от истины. — Я не должен нечего выслушивать. Потому что вообще ничего не должен.
— Неправда, — бодро возразил Тойер, — вы должны когда-нибудь умереть. Это все должны. — Он с грохотом захлопнул дверь. — Вы должны умереть, господин Зельтманн. Вы будете задыхаться и прощаться с миром, а потом умрете. Тогда не останется ничего от вашего семинарского знания!
Зельтманн раскрыл рот, но не смог выговорить ни слова.
— Должна была умереть и моя жена, — кипятился Тойер, — на девятом месяце беременности, знали вы про это?
— Нет, — забормотал Зельтманн, — это…
— Ведь вы так много про меня знаете. Разве не написано об этом в моем служебном досье? Бог милостив к вашей грязной канцелярской душонке! — прокричал старший гаупткомиссар, подошел к чаше с гладкими камешками, загреб несколько штук и сунул в карман.
— Почему вы так меня ненавидите? — жалобно проговорил Зельтманн.
— Что вообще творится в этом кабинете? — снова заорал Тойер и пнул корзину для бумаг, которая в самом деле стояла посреди комнаты. — У нас создалось впечатление, да, версия, можно даже сказать, веские основания предполагать… — С этого момента он стал безбожно врать: мол, подлое нападение на молодого человека минувшей ночью непосредственно связано с утопленником из Неккара, и тут, возможно, прослеживаются международные связи, во всем, вплоть до собак. И мы далеко протянули наши щупальца, господин директор, сильно рискуя. Послушайте, Рюбецаль-любитель! Моим мальчикам я категорически приказал молчать. — Тойер с поразительной ловкостью отскочил в угол и заговорщицки постучал по стене. — Стены имеют уши, и в темноте их не видно, господин доктор.
— Вы должны рассказать мне подробней. — Зельтманн слегка побледнел и снова опустился на стул.
— Я ничего не должен рассказывать про дело, которое я даже не веду, и вообще, я ничего не могу сказать о том, чего нет! Меня связывают по рукам и ногам! Меня гонят и третируют! Что вы за человек? Мы тут, понимаешь, вытаскиваем горячие угли из огня! Из пылающего жерла ада! А нас связывают по рукам и ногам! Я повторяю свой вопрос и жду ответа: что вы за человек?
Тойер грозно встал перед письменным столом своего посредственного шефа и чувствовал себя гориллой в горах Уганды. А они чувствуют себя сильными и могучими.
— Человек, которому свойственно и ошибаться, — прохрипел Зельтманн, — то есть заблуждаться. И все-таки, мой дорогой Тойер, ваш Хафнер был, господин Тойер, чудовищно пьян. А тот бедный глухой, бедный глухой… и я даже не смог ему сказать, как мы сожалеем о случившемся…
— Лес рубят, щепки летят! — вскричал Тойер. — Тут у нас не Брухзаль! Не лужайка перед виллой. И мы не хор баптистов. Мы бульдоги, свирепые бульдоги! Когда я выскажу вам все, что должен высказать, я пойду в свой кабинет и проработаю там всю ночь. Которую ночь в моей жизни, собственно говоря? Кто считал бессонные ночи криминалиста? Вы? Я? И кто вообще сегодня полицейский?
— Товарищ гражданина, — простонал Зельтманн. — Во всяком случае, вы проводите расследование не по-товарищески, коллега Тойер.
— Возможно, это как раз и хорошо, — Тойер понизил голос, — если тот или иной человек отказывается обручиться со злом. — Он впился глазами в Зельтманна. Потом резко переменил тон. — Подождите, сейчас я все соберу. И большое спасибо за совет насчет витаминов. Как видите, они подействовали! — Комиссар скрылся за краем стола, присев на корточки словно неуклюжая утка, и принялся собирать в корзину разбросанные бумаги.
— Господин Тойер, возможно, я слишком несерьезно отнесся к делу об утопленнике. Международный заговор — вы не могли бы рассказать мне подробней?
Тойер молча продолжал собирать мусор. Лишь спустя целую минуту он снизошел до ответа.
— Нам требуется прочное положение. Без одергивания. С широкими полномочиями. Очень широкими полномочиями, если потребуется… — тут он сделал театральную паузу, — с привлечением Федерального ведомства по уголовным делам и Генерального прокурора. Но это еще не все… Кто знает, возможно, бедный мальчик был бы жив, если бы нам позволили спокойно работать… — При всем своем плутовстве Тойер отругал себя за последнюю фразу.
Зельтманн испуганно глотнул воздуха:
— Пожалуй, я завтра выясню этот вопрос с прокуратурой. К сожалению, я уже проинформировал господина Вернца, что вы, ну, как бы это выразиться, я говорю так своему ребенку… не слишком в курсе… были… ах, Господи. Я позвоню ему завтра. Да, так будет лучше всего, подождите, я вам помогу.
Директор полиции тоже присел на корточки и стал собирать клочки бумаг.
— Когда все будет позади, — устало бормотал он, — я бы хотел провести с вами сеанс медитации, у нейтрального лица, которому мы оба доверяем. Мы оба, мы оба, не только вы, слишком часто разговариваем, находясь под влиянием негативных эмоций, а не сути проблемы. Аспект межличностных отношений важен, но если в нем что-либо не ладится, тогда нужно, как минимум, научиться… господин Тойер, мы оба должны научиться, так сказать, общаться в парадигме содержания. Как партнеры. Я подчеркиваю: партнеры.
