Что я наделал...
      "Ты украла у меня эту смерть. Зачем?"
      "Живи таким, верни Лену."
      "Я не смогу, я не нужен ей."
      "Не ври, сейчас - не ври, вы любите друг друга, я лишь жалкое подобие..."
      Да, ты подобие... Эгоисты, что вы со мной сделали?
      "Не умирай."
      "Ты не можешь любить только музыку, твоя любовь стала безликой, вернись."
      "Не умирай."
      "Ты же чувствуешь: любовь рассыпается, что осталось твоим? я? но меня нет; и никогда не было."
      "Я не могу так. Не умирай."
      "Ты думаешь, легко быть вещью?"
      "А ты, ты думаешь - легко быть вещью."
      "Не кричи на меня. Позвони ей."
      "Заткнись. Не умирай."
      Но я не знал, что ей ещё сказать. Я вышел из комнаты. Я хлопнул дверью.
      Я стоял на балконе и смотрел на закат. Небо сегодня чистое.
      Похолодало к вечеру.
      Когда я вернулся, её уже не было. Нигде.
      - Кукла.
      Осторожно позвал я.
      Никто не откликнулся.
      Жертва.
      Ее телом была её душа, то, что я подарил ей. И теперь этого нет. Я сам все испортил. Теперь моя дочь умерла. Это сделал не я.
      Это она убила её.
      Значит, наконец-то все прояснилось.
      Наконец-то мое сердце очистилось от страха и тоски. Теперь знал.
      Я теперь только знал.
      Я должен вернуться.
      Послушай, Вероника, я давно хотел тебе сказать...
      Глава 13.
      "Pоман в стихах - 4" (rubedo).
      /октябрь 1997г., продолжение/
      Предметы, понятия, символы - будто бы разом слились в моем рассудке и я перестал различать их.
      Осознание собственного безразличия к жизни пробудилось во мне. Я всегда знал, оно спало, оно ждало лишь знака, пароля, сигнала.
      Безразличие - стало движением во мне, ветром, скоростью "моей смерти" - предстояло теперь только завершить работу, разбить черно-белое зеркало. И я знал, чем его можно разбить. Ведь "смерть" - это только такое слово, а так - её будто бы и нет вовсе.
      *
      Маленький принц улыбнулся:
      - Ну, разве ты уж такая могущественная? У тебя даже лап нет. Ты и путешествовать не можешь...
      - Я могу унести дальше, чем любой корабль, - сказала змея.
      И обвилась вокруг щиколотки маленького принца, словно золотой браслет.
      - Всякого, кого я коснусь, я возвращаю земле, из которой он вышел, сказала она. - Но ты чист и явился со звезды...
      Маленький принц не ответил.
      - Мне жаль тебя, - продолжала змея. - Ты так слаб на этой земле, жесткой, как гранит. В тот день, когда ты горько пожалеешь о своей покинутой планете, я сумею тебе помочь. Я могу...
      - Я прекрасно понял, - сказал маленький принц. - Но почему ты все время говоришь загадками?
      - Я решаю все загадки, - сказала змея.
      И оба умолкли.
      А.де Сент-Экзюпери "Маленький принц".
      Обязательно покажите мне красивую схему. С рекомендацией, с гарантией. Я не хочу, не желаю пользоваться схемой без гарантии.
      Люди являют ситуации. Но как нелепы, как несносны ситуации без веpных гарантий! Неужели умные, здоровые люди не могут правильно организовывать свои усилия? Ведь, если детально разобраться, люди многим хуже, нелепее вещей; - люди меняются, вот то, что я никому, ни при каких условиях не могу простить; то, что не свойственно компьютеру, то, что не умеют вещи, то чем так гордятся эти самодовольные носители собственных безумий, способность к самоизменениям!
      Мне необходимо было учиться не доверять людям, так как они способны предавать, обманывать. В компьютер же - записал файл в нужное место никуда он оттуда не денется, а если - то сам виноват, неправильно работал с оперативной средой, а люди - что? Люди не умеют хранить данную им информацию. Люди не умеют хранить даже свои собственные любименькие чувства и эмоции! Кому нужны такие люди?! Я устал от таких людей. Такие люди не имеют права жить. И правда, к чему жить людям, которые не в состоянии с выгодою для себя и для других дельно анализировать собственные эмоции и поступки?
      К чему они мне "как люди"? Что я с ними "как с людьми" буду делать? А они - что будут делать со мной? Непонятные, сложные, непредсказуемые.
      "Стоpож и башня... ждут час за часом..."
      Скучно.
      *
      При наличии определенных знаний и умений можно сравнительно легко переделать пистолет газовый в почти настоящее боевое оружие. Укрепить ствол, сделать винтовую нарезку. Это дорого, хлопотно, но - того стоит. Для хорошего человека, что называется, "ничего не жалко".
      Я уже бредил предчувствием потрясающего события. Я уже мнил себя Дарвином, Горбигером, Энштейном.
      Достал Уголовный кодекс, правда, он слегка устарел, в январе 1998, кажется, был выпущен новый, однако, необходимо было лишь влегкую рассмотреть самые дурные для меня возможные последствия.
      Пригодились также старые связи с 1-ым ГПЗ. Пистолет мой обрабатывал на станке профессионал. Излишне неприятных вопросов он не задавал. Во-первых, я все-таки заплатил, а во-вторых... надо ли который раз повторять, что среди знакомых я всегда славился некой эксцентричностью. Естественно, моим историям про страшную мафию (выдуманным тут же, на заводе) никто не поверил, но зато и лишнего не спросил.
      Так что: к моему дню рождению игрушка уже была готова.
      Сначала думал: просто опалю ей лицо или изуродую, обезображу, - пусть знает, пусть мучается. Кровь будет и так, и эдак. Тогда бы мои действия попали под "108 ст., ч.1.: Умышленное тяжкое телесное повреждение... либо выразившееся в неизгладимом обезображивании лица... До 8 лет."
      *
      ...Ну вот, тепеpь не могу заснуть - поигpал в "Цивилизацию" - нет, все pавно не спится. Такое впечатление, что: как лимон выжат. Людьми, событиями, - вpеменем.
      Тепеpь - самое стpашное: сны.
      Какая ещё радость напомнит мне о моем убожестве?
      Была сказочка про цветик-семицветик. Там - один мальчик на лавочке, который не мог играть, потому что - на костылях. Она, глупая девочка, сама почти кукла, спасла его - последним - единственно верным волшебством. Может, и меня надо так спасти?
      Чем? Я бы мог сказать себе: ты боишься быть счастливым, ты бежишь от счастья прочь. Но - это ложь. Словно я не знаю, как это: быть счастливым.
      Вероятно, я просто просрал свое счастье.
      *
      ...Мне уже все равно, какую ты слушаешь музыку,
      Мне уже наплевать, любишь ли ты сказки,
      И я не помню цвета твоих волос.
      Тебя было так много, но это было так мало,
      Между мной и тобой всегда был кто-то лучше и проще,
      И как знать, может, надо умереть, чтоб любить?
      Но если бы мир был взапpавду глупым и светлым,
      Если б мы действительно были когда-то,
      Я бы забрал тебя
      Туда, где можно просто: немножечко жить...
      ансамбль "Навь" "Вероника"
      ...Через старых знакомых по битломанским тусовкам раздобыл её новый номер телефона.
      Удивлялись: зачем она мне?
      Чуть не сказал: любил её, а теперь я хочу её убить, как... как бесприданницу, как змею подколодную! Нет, конечно, ничего такого не сказал. Что-то наплел про кассеты и книги.
      Кстати, да, у неё - до сих пор где-то лежит моя кассета с "Тамбурином"! Надо забрать. Надо как-то так сделать, чтобы увидеться с ней дважды - сначала забрать кассету, а потом уже убить. А то останусь без кассеты, "абыдно, да?"
      Интересно, а выступила бы Лена против меня в суде? Кто знает, если бы - да, значит она не любила меня и достойна смерти, а если бы она не рассказала никому о том, кто, как и почему изуродовал её, значит - можно бы было не уродовать, но просто договориться, мы бы остались друзьями или любовниками. (Что, в принципе, наверно - одно и то же.)
      Получается нонсенс. "И значит я прав". И единственный выход из создавшейся ситуации - не уродовать её, а убить. Чтобы не было никаких сомнений. Не придет же она ко мне из гроба с заявлением, мол, я любила тебя, а ты, дурак, меня убил!
      А если придет?
      Вот ведь бред, - атеист и туда же - о загробой жизни!.. Определенно, она должна умереть. Хотя бы потому, что я не могу мириться с её существованием на этой земле. А если она вызывает у меня такие странные чувства, если я о ней думаю так дико, то, значит, она уже достойна смерти. Ведь она любила меня, а потом она ушла от меня, значит, той Лены, которая меня любила - нет, а есть другая, которая корчит из себя ту, прежнюю. А где прежняя? Наверно, убита этой, сегодняшней. Стало быть, я лишь совершу правосудие. Я накажу убийцу. И любой суд меня оправдает. Впрочем, все надо совершить так, чтобы до суда дело не дошло.
      А потом будут похороны. Дождь - обязательно. Не ливень, нет, пусть моросит последний в этом году дождик. Потрясающие события должны сопровождаться соответствующими атмосферными явлениями.
      Последний дождь - уже почти не дождь.
      Смотри, как просто в нем найти покой.
      И если верить в то, что завтра будет новый день,
      Тогда совсем легко.
      ...Мне кажется, я узнаю себя
      В том мальчике, читающем стихи.
      Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
      И кровь течет с руки.
      Это хорошо, мне иногда приятно послушать "Аквариум", хотя в последнее время творчество Гребня меня, мягко говоря, раздражает, его манера поучать вызывает у меня комплекс Кавалерова, возможно, в такой нелюбви сказалось мое стабильное отвращение к балалаечным прославянским распевкам. И если "Детей декабря" я вполне могу слушать, то с "Русского альбома" меня уже воротит. Но про "последний дождь" - это оттуда, из моей юности, тогда же я впервые увидел "Зеркало", видимо Гребень написал эту песню после просмотра фильма. Мне никогда не нравился Андрей Тарковский, но стихи его отца, Арсения Тарковского, что звучали в фильме, меня поразили. Песня сплелась со стихами, стихи - с какими чудесными загадочными картинами, причудливыми образами моей, нет, тогда ещё - нашей, жизни...
      Жаль, там, на кладбище, нельзя будет включить музыку. Как-то раз мы с ней засыпали под эту песню.
      ...Я иду с непокрытой головой за гробом и конечно же моросит дождь. Холодно, но я холода почти не чувствую - такая бесконечная тоска! Я раздавлен, растерян, я киваю головой, я никому ничего не говорю - так мне плохо.
      И вдруг - бросаюсь прощаться, оттолкнув кого-то (только, конечно, не её рыдающих родителей). Поскользнусь, измажусь в грязи, наклонюсь над ней, поцелую. Нет, лучше - отшатнусь, закрою глаза руками, плевать, что ладони перепачканы (я же поскользнулся), рискуя вновь упасть, побегу прочь.
      Обычно рядом с кладбищем бывает лес. Ворвусь в лес. Прислонюсь к дереву, дикая тоска будет душить меня, я почти задохнусь, я рвану узел шарфа, я сползу по стволу вниз, к корням дерева... Нет, так я, пожалуй, порву пальто. Лучше - держась за дерево рукой, опущусь на колени. Нет, так я испорчу брюки, надо как-то иначе, ладно, додумаю потом.
      Это же я убил ее! Крикну.
      Я!
      Испугаюсь тут же. Обернусь, не услышал бы кто. Услышу шаги. Какой-то наш общий знакомый. Он поможет мне подняться. Скажу ему: мы любили друг друга. Или, нет, - пусть лучше это будет не знакомый, а знакомая. Она увидит мое горе, она поймет, что я - тонко чувствующий человек и влюбится в меня. Я осторожно возьму её за руку. Нет, она сама возьмет меня за руку, скажет: пойдем, тебя ждут. Я буду идти, спотыкаясь, поглядывая на свою новую знакомую, и думать: никто из них не знает, что убийца - я. Я выше их всех. Я ангел.
      *
      /ноябрь 1997г./
      Когда я позвонил Лене, она почему-то даже не удивилась, чем рассердила меня крайне.
      - ...Однако, у тебя до сих пор валяется моя видеокассета с "Тамбурином".
      - А что с моим Розановым?
      - Да бога ради, пожалуйста.
      - У меня сейчас очень мало времени, если у тебя получится подъехать... Я живу...
      - Я знаю.
      - А, как я могла забыть.
      (Я был вчера во дворе её дома. Я очередной раз осматривал окрестности. Очень дельные окрестности. Глухой, но весьма обширный, дворик. И главное: за её домом возникла теперь некая стройка. С утра до ночи там грохотал, вбивая сваи, копер.)
      - И в самом деле, как ты могла забыть. Так я загляну? скажем, завтра.
      - Ну давай. Я к восьми уже подъеду.
      - Тогда я подожду тебя во дворике.
      - И охота тебе...
      (Сейчас скажу: да, потому что люблю тебя.)
      - Охота-охота, чай на моем "Тамбурине" уже тараканы не одну свадьбу справили.
      - Ладно.
      - До завтра.
      Так.
      Опять долго не мог уснуть. Играл до одури в "тетрис". Где-то часа в три едва хватило сил на то, чтобы выключить компьютер и свалиться спать.
      Всю утро слушал "Пинк Флойд".
      В институт пришел только к обеду. Покушал. С кем-то о чем-то поговорил. Послушал на третьей паре лекцию. Мыслей не было. Ждал.
      Она словно ветер, с которым нет сладу.
      Она как... такая... вот... нет, я не знаю,
      Как много надо, чтоб лишь увидеть...
      Когда она плачет, вы видели слезы,
      Которые скачут, как две балеринки
      В глазах любимой?
      И мне бы с ними,
      Да только страшно
      Вдруг все - вчера, а я не вчерашний!
      И я замираю, как ловкий воришка,
      Который украл эти дивные танцы
      И вдруг опознал настоящее в ложном,
      Но это ж можно?..
      П.Кашин "Галки".
      *
      - Привет. Ты давно?..
      - Нет, недавно.
      - Подожди, я сейчас кассету вынесу.
      - Постой.
      - Ну что?
      - А Кашин уехал в Америку.
      - Да, я слышала.
      - Влюбился в кого-то там и уехал.
      - Да, я слышала.
      В это время (наконец-то: работает!) загрохотал копер.
      - Что это там?
      - ...
      - Что - там?!
      - ...А?
      - Что это так "бух-бух" там у вас?
      - Кажется, гаражи строят. Ну?
      Я подумал: сейчас она уйдет и я ничего не успею. А "Тамбурин"? Сейчас или когда вернется с кассетой?
      Где-то залаяла собака. Ну! Пока двор пуст. Только бы снова включили копер.
      - Я хотел увидеть тебя.
      Словно извиняюсь. Что за кошмар. Скорей бы. Ведь нужен какой-то предлог, я же не могу просто так!
      - Увидел?
      - Увидел.
      - Мне можно идти?
      - Не знаю...
      Она отвернулась. Она не хочет даже смотреть на меня.
      Ей хотелось плакать.
      - Зачем тебе все это? Зачем ты... ладно, со мной, какая уже разница... зачем ты себя мучишь?..
      Было! "Сто дней после детства", кажется, так - там Друбич говорила, красивый фильм. Музыка Шварца: вальс. Я так и не записал этот фильм, а ведь надо бы... А и вправду, зачем? Ведь, если я ещё способен её мучить, то... Неужели я ей ещё интересен?
      - Извини, я рад был просто увидеть тебя...
      - Но это же глупо! Давай лучше...
      Опять заработал копер. Она что-то сказала, раза два пожала плечами.
      - Что ты говоришь?
      - ...
      - Что?..
      - ...
      - Сейчас!..
      - ...Пойми! Так нельзя.
      А как можно? Глупая, ведь я готов стоять под твоими окнами, ловить тень твою в окне, я же люблю тебя.
      - Конечно, все, что со мной - никак нельзя. Уходи. Уходи.
      Она словно испугалась. Или почувствовала что-то?
      - Мне кота надо кормить. Сейчас я вынесу кассету.
      - Не надо. Дарю.
      - Но...
      Извиняется. Постой. Не уходи. Я застрелю тебя, в спину, ты не успеешь обернуться, я никогда не увижу твоих глаз. Не уходи, постой, ну, прости меня! Мне ничего от тебя не нужно, только - чтобы ты жила, чтобы ты была счастлива!.. Ты, ты назовешь сына моим именем? Я уже никогда ничем не напомню тебе - ни себя, ни тебя, зачем я сюда пришел?
      - Погоди. Можно... я тебя поцелую на прощание?
      - Нет, не надо...
      - Ведь в последний раз...
      - Нет...
      Надо её чем-то развеселить, испугать.
      - А убить тебя можно?
      - Как?
      - А вот так.
      Показал на пальцах, будто стреляю из пистолета.
      - Ну попробуй.
      Она улыбнулась. Сейчас она уйдет!
      - Ты ведь сама попросила...
      Прошептал я; шагнул назад, быстро огляделся, ну, - копер! Ну, ну!
      - Да... Что-то не так?
      - Да, нет, - не надо!
      - ...
      - Да?
      - ...
      Я сделал ещё шаг назад и достал из кармана плаща пистолет.
      - Мне никто никогда не верил!
      - ...
      Выстрел четко совпал с ударом о сваю. Я не услышал, как Лена что-то ответила мне; я выстрелил.
      Пистолет дернулся в моей руке, как внезапно пробудившаяся птица; рванулся в полет; удержал его...
      Рука гудела как колокол.
      Грохот разом прекратился. Это - все?
      Так быстро?
      Но сейчас они сбегутся и, схватив меня, спросят: кто это сделал? Не торопись, постой... Тело лежало у моих ног.
      Я. Это сделал я.
      Стоп, стоп... "Stop... I wanna go home... Take off this uniform... And leave the show аnd I'm waiting in this cell... Because... Have I been guilty all this time..."
      Она, кровь. Какое красное.
      Надо бежать.
      Но бежать не хотелось. Хотелось знать.
      Ведь мы снова вместе.
      Мы так давно не были вместе...
      - Лена! ты видишь, ты теперь видишь? Послушай, не плачь, послушай... Ты красивая, ты удивительно красивая! Никогда больше они не коснутся твоего тела, оно стало в красном, красное соединило нас, теперь уже - навсегда, я узнал тебя - в красном!.. Теперь только ты, мы ведь никогда не умрем, люблю тебя...
      Я склонился над телом. Надо бежать.
      Внезапно чувство невероятной, необъяснимой нежности нахлынуло на меня. Порыв ветра pазогнал стpуйки кpови на лице тела, кpовь затекла в pот, пpолилась на асфальт...
      Какое дивное, какое правильное тело.
      Я наклонился ниже и поправил волосы pазметавшиеся тела. Захотелось поцеловать его, в губы.
      "Тихо, как вдpуг тихо..."
      Вдруг подошвы сапожек скользнули и я упал на тело. Испугался, вскочил. Рассмеялся.
      Вновь грянул копер.
      Работа окончена, да! Испугался: бросился бежать.
      Я испугался.
      "Но как глупо и как красиво..."
      Бормотал, убегая прочь. Только теперь пришел страх.
      Или стыд?
      Я это сделал! сделал! Я, я! Я был готов обнять, убить всех, я летел, я смеялся... Я, это сделал я! Я могу убивать, могу! Хотелось кричать об этом на весь мир, - дайте мне атомную бомбу - я взорву город, к черту город, я взору мир, вселенную! я смог, смог!! Ветер мотал полы моего плаща, ветер бил мне в лицо; холодно?
      Нет, - ладонь правой руки ещё грел пистолет. Внезапно бросил его в случайную урну. Рассмеялся опять.
      "Идиот, а как же кассета? Почему я никогда, ничего не могу сделать нормально?! Ну и ладно, к черту. Это - тариф, плата за проезд, проклятущее "красное" мне стоило концерта "Тамбурина"; ладно, все, хватит..."
      Метро. Единый.
      Эскалатор. Вагон. Упал на сиденье.
      Ну вот.
      Вот теперь все.
      Успокойся, все...
      Теперь и мне необходимо погибнуть.
      Глава 14.
      "Pоман в стихах - 5".
      Когда время придет умирать,
      Мне бы очень хотелось стать
      Одним из тех фонарей,
      Что стоят у твоих дверей,
      Чтобы ты не была одна,
      Когда ночь тиха и длина.
      Или там, где темный причал,
      Я бы ночь напролет стоял,
      Чтобы плыл над водой огонек
      Для того кто так одинок...
      ...Я бы мог заглянуть в то окно,
      Где так тихо и так темно.
      Я всю ночь охранять готов
      Мою дочь от кошмарных снов.
      Да, да, да, я хотел бы стать,
      Когда время придет умирать,
      Фонарем, который горит,
      Когда весь мир уже спит,
      И всю ночь напролет с луной
      Говорит о тебе одной.
      Дм.Умецкий "Вальс для Марии".
      /ноябрь 1997г., продолжение/
      Общение с нотной грамотой, с теорией литературы постепенно привели его к простой истине: все, - и мысли, и чувства, и поступки, и что-то, чему нет ещё названий и характеристик, - все это можно разложить по полочкам, всему этому можно дать оценку, справедливое и дельное объяснение.
      Да, объяснить можно все. Самые нелепые безумства, самые странные речи, самые неожиданные решения тех или иных задач, проблем. Попробуйте, ведь это не страшно.
      Мир, тонкий романтический, мир аур и монад, мир любви, несомненно, тот час же померкнет, скукожится - отомрет. Зато в чистом, равномерно освещенном пространстве, вы - как достойно - сможете наслаждаться величием своей души и верностью своего тела! Ни одного лишнего жеста, ни одного безумного слова.
      Однажды ангелу приснился такой сон.
      По бесконечной асфальтовой пустыне, взявшись за руки, дружно маршировали отряды совершенно одинаковых трехкрылых андрогинов. Солнца не было, но был свет. Откуда-то (но ниоткуда) лилась тихая мягкая музыка. И кто-то сказал: смотри, вот это - любовь.
      Ангел проснулся и подумал: моя несбыточная мечта...
      В тот миг ангелу показалось, будто он совершенно одинок. Он с удивлением посмотрел на тело. Тело открыло глаза и улыбнулось.
      - Доброе утро.
      - Я видел очень красивый, почти научный, сон.
      Он встал, подошел к окну и отдернул штору. Волны яркого света ринулись в комнату. Ослепительно песчаного цвета волосы тела рассыпались по его плечам. Оно тоже встало и подошло к ангелу.
      - Как тепло.
      На маленький балкончик за окном прилетели воробьи, по комнате замелькали тени.
      - Давай кормить воробьев?
      - Давай.
      *
      "Столько раз повторялось одно и то же. И опять. И опять. И они вновь расстаются и встречаются вновь. Это уже - кто? Нет, ты - опять. Я перестаю различать тебя. Видеть тебя во всех и во всем - не самое страшное ли наказание? Но я ведь ни в чем не виноват перед тобой! Или моя вина - в моей любви? Или я снова пытаюсь оправдать свое непостоянство, свою беспричинную беготню от тебя - к тебе. Только ты об этом не знаешь ничего."
      Вероника?
      Как смешно посвящать стихи той, которая не прочтет их никогда. Как смешно.
      Порой я пытался делать вид, что мне тяжело, тошно, иногда - что мне и легко, и весело. Внутри - почти всегда оставался совершенно безмолвным и безучастным к себе.
      Сейчас я выражу негодование. Или сейчас я кого-то пожалею.
      Вероятно, как и все малоэмоциональные люди, я пытаюсь всем доказать, что живу на некотором эмоциональном пределе. Я могу нелепо рассмеяться и вдруг - замереть, словно ящерица на камне. Слежу за "публикой" одними глазами. Чтобы также вдруг - что-то выкрикнуть и - убежать, с видом делового... геккона. Убежать, потому что - как правило - не знаю, что делать дальше. Может быть, во всех окружающих меня людях я вижу исключительно "подопытных кроликов". Или - я так вру себе. От "кроликов" обычно не ждут высокой любви.
      Очень смешно.
      Иногда мне кажется: я знаю, что такое любовь.
      Или знал.
      С кем я сейчас говорю?
      Тело меня не слышит.
      Я не хочу, чтобы оно меня слышало. Я закрываю глаза.
      *
      Как мучительно тяжело было говорить с тобою серьезно - не привык, будто грублю. Как будто оскорбляю тебя. Вырываю из себя нелепые слова и бросаю к твоим ногам.
      Тебе так не скучно?
      Слегка одурел от этого таинственного бессилия.
      Забарматываюсь.
      Эти дурацкие слова порхают вокруг меня, словно безумные бабочки Бастиана Букса.
      Давно ушли из жизни - из моей жизни или из жизни пpосто - те люди, с котоpыми мне интеpесно было "немножечко жить". Поколение 80-ых pазметали, pазмазали по пpостpанству, по вpемени - точно бомба взоpвалась. Многие не выжили. Многие выжили, но... лучше бы они умеpли. Я жесток? Нет, не я, они. Многие из них оказались пpедателями. Конечно, было бы бессмысленно пpиказывать или даже лишь только - советовать им: не покидайте. Но ведь я не пpиказываю и не советую, мне пpосто чуточку обидно - они бы могли уважать то, что дало им жизнь. Я отпускаю многих. Вас больше нет, милые мои, как нет и меня - для вас. Мы уже никогда не встpетимся, никогда не pазговоpимся о пустяках и никогда уже, вдpуг, словно чем-то поpаженные, не умолкнем, не посмотpим туда, ввысь, где плывут мягкие, добpые, будто игpушечные, облака из детских мультфильмов. Вы не увидите вновь эти облака. И я их не увижу. Эти облака, это бесконечно стремительное небо летит только над теми, кто - вместе.
      ...И вот уже они все смотpят ввысь. Кто-то помахал шляпой и кpикнул: эй, возвpащайтесь! Кто-то pассмеялся: они ведь не улетели, смотpи, вот они - всегда.
      Однажды и навсегда.
      Словно он и она: я и ты. Жаль, что так не бывает.
      *
      Все следующие дни ангел тщетно пытался не думать о случившемся. Где-то на день десятый - вдруг: а не примстилось ли все это? Как проверить? Позвонить?
      Но там всегда был - автоответчик с определителем.
      А, конечно, - позвонить из автомата. Но надо тогда - к метро - купить жетончик.
      Завтра пойду в институт, куплю по дороге жетончик.
      Как тепеpь жить? И зачем?
      *
      /декабрь 1997г./
      Хорошо, что взял с собой плеер.
      ...Почему-то слишком часто задумываюсь о смерти. Это опасно. Когда-нибудь подобные досужие размышления сыграют со мной злую шутку. Опасно. Надо больше читать газет, интересоваться политикой.
      Окончились пары в институте.
      Постепенно опустели аудитории.
      Ангелу нравилось ходить по пустым коридорам института. Ангелу нравилось, что эти коридоры узкие - с детства ангел страдал агорафобией.
      Все давно уже ушли, а он все ещё сидел на своей последней парте в 17-ой аудитории.
      "Если сейчас кто-то войдет и застанет плачущего двадцатисемилетнего придурка, то подумает... что он подумает? бред какой-то!.. Надо бы идти. Умыться, одеться и идти. Нет, не домой. Дома опять сяду за компьютер - до ночи, ну, может позвоню кому, а так - "тетрис" до глубокой ночи. Надо пойти погулять. Зайти на Калининский, спуститься к Девичьему полю, может, дойду и до Воробьевых..."
      Вахтеру (тот обходил опустевшие аудитории) сказал, что сегодня репетиция. Слушал плеер. Наумов ангела успокаивал. Ангел любил длинные красивые песни.
      ...Вот так и кончаются эти
      Печальные сказки,
      Но из утренней спеси
      Я попал в атмосферу
      Предвечернего страха,
      Что так огромна, но
      Мелкодисперсна.
      И устав, я женюсь на девчонке
      Из дома напротив.
      Отчего же ты против?
      Мама, если нет больше сил вот так жить
      И писать
      Все эти проклятые песни,
      Все эти печальные сказки...
      Когда плеер умолк, (батаpеек хватило лишь на полтоpы кассеты) ангел оделся и вышел из института.
      Уже глубоко стемнело.
      Мягкими хлопьями падал снег. Слегка шевелилась на мерцающем снегу тень Герцена. Ангел вошел в сияние прожекторов над памятником. На миг показалось, что сюда, к нам, с дикой скоростью летит что-то... Космический корабль?
      Ангел улыбнулся. Он-то знал точно.
      "Никаких космических кораблей не существует."
      Троллейбус довез его до метро "Кропоткинская". Он купил мороженое и спустился в метро. Ему нравилось бывать в метро. Еще маленьким мальчиком, он обожал, добираясь куда-либо, выбирать маршруты подлиннее, позаковыристее, с большим количеством переходов и пересадок.
      Ангел ел "Фили" и ходил по станции.
      "Они все думают, что я кого-то жду, а я никого не жду. Если кто подойдет и спросит, я так и отвечу: я никого не жду. Я дождался всего. Я ем мороженое, а мне это нельзя. Я ем мороженое, потому что у меня хорошее настроение. А почему у меня хорошее настроение? Потому что скоро мы играем в "Форпосте" на новогоднем вечере. Но ведь я не люблю Новый год. Ну и что? Зато сыграем концерт. Оттянусь, поваляю дурака..."
      Самовнушение не помогало. На душе по-прежнему было грязно и погано. Должного эффекта не оказывало и мороженое.
      "Может, наесться до воспаления легких? А концерт? Нет-нет, я-то привык заболевать под Новый год, но ни зрители, ни коллеги по ансамблю ни в чем не виноваты. Значить, болеть пока нельзя. Заболею после."
      Заболеть ему было легко - пpостужался, что называется, от ветеpка. Было ли это настоящим самовнушением, он уже не понимал. Впpочем, на учете в тубеpкулезном диспансеpе ещё состоял, о чем очень любил с печальной улыбкой pассказывать малознакомым людям.
      ...Он смотрел на высокие величественные серые потолки станции "Кропоткинская" и думал: "гениально, какая легкость и четкость линий! Надежность и в тоже время - ощущение полной бесконечности. Не то что рядом!"
      Ангел внутренне содрогнулся - рядом, наверху, стояла Чернильница федерального значения, дебильнейший из храмов - храм им.Христа-Спасителя.
      Храм этот внушал ангелу такие же чувства, какие, вероятно испытывал Монгров по отношению к, скажем, Леди Шарлотинке. Нельзя сказать, что ангел презирал православие, нет, - он вполне спокойно относился ко всем религиям, он готов был понять, для каких именно политических целей власти воздвигли почти в центре Москвы этот полубутафорский кошмар, он все понимал, но... Но если бы он получил возможность взорвать сие творение - взорвал бы, без всяких зазрений совести.
      "Еще бы, вот живет партийная старушка где-то рядом, атеистка, видит как на её кровные пенсионные наворачивают эдакую помпезность, при чем тут религия? Ей кушать хочется, а у неё отобрали деньги, и теперь за её счет подымают духовность тех, кому плевать на вскормившую их страну. Добре-добре, найдутся лихие люди - взорвут эту гадость. Рядом - гниет "Ленинка", рушится Дом Пашкова, Арбат в парфюмерный салон превратили, нет, они строят! и, главное, - что? Церковь! Мало в Москве крестов понаставлено! Логики ни на грош. На Василия Блаженного денег у них не нашлось, а тут нате вам... Ну ничего, строители, думаю, простенькой сковородкой в аду не обойдутся, поджарят так, что дай боже!.. Пойду-ка на воздух. А то - все какие-то гадости в голову лезут..."
      Ангел вышел из метро и зашагал вниз по Пречистенке. Снег уже не падал, а летел, снежные вьюны играли, путаясь под ногами, забиваясь под длинные полы черного пальто. Ангел снял шапку, - снег, теплый декабрьский снег, удивительно прояснял мысли. Думалось охотно и свободно. О дальнейшей, само собой - печальной, участи храма Христа, о предстоящих экзаменах и концертах, о недавно перечитанном Метерлинке, о ветре, о снеге...