7

– Природа так похотлива, – заметила Салли, освещая фонарем водоросли через иллюминатор. – Посмотрите на камыш. Он определенно прототип фаллоса, не так ли, Джи?

– Камыш? – переспросил Гаскелл, беспомощно разглядывая карту. – Камыш меня не вдохновляет.

– Схемы, похоже, тоже.

– Карты, детка, морские карты.

– Ну и где мы?

– А черт его знает. Мы или в Лягушачьем плесе или в проливе Фен. Точнее сказать не могу.

– Предпочитаю последнее. Обожаю проливы. Ева, солнце мое, не выпить ли нам еще кофе? Я хочу не спать всю ночь и дождаться восхода над камышами.

– Без меня, – сказал Гаскелл. – Я сыт по горло прошлой ночью. Этот сумасшедший парень с куклой в ванне, да еще Шей порезался. Для одного дня более чем достаточно. Кто как. а я в койку.

– На палубу, – сказала Салли, – будешь спать на палубе, Джи. Ева и я – в каюте. Втроем там тесно.

– Втроем? Да с этими сиськами вас никак не меньше пяти. Ладно, я сплю на палубе. Нам придется пораньше встать, чтобы сняться с этой проклятой мели.

– Капитан Прингшейм посадил нас на мель, не так ли, крошка?

– Это все карты виноваты. На них не указаны точные глубины.

– Знай ты, где мы находимся, так, возможно, обнаружил бы, что и глубина указана. Какой толк знать, что глубина три фута…

– Морских саженей, дорогая, морских саженей.

– Три морские сажени в Лягушачьем плесе, в то время как на самом деле мы в проливе Фен.

– Ну, где бы мы ни были, самое время начать молиться, чтобы был прилив и снял нас с мели, – сказал Гаскелл.

– Господи, Гаскелл, ты у нас ловкач, – сказала Салли.

– Отчего ты не мог держаться посредине реки? Нет же, тебе потребовалось на всех парах рвануть по этому ручейку и вляпаться прямо в грязь. И все почему? Из-за этих чертовых уток.

– Болотные птицы, детка. Не просто утки.

– Ну пусть болотные птицы. Ты захотел их сфотографировать, и в результате мы попали туда, куда никто в здравом уме на катере не полезет. Кто, ты думаешь, здесь может появиться? Джонатан по прозвищу Чайка?

Ева на камбузе варила кофе. На ней было ярко-красное эластичное бикини Салли, которое ей было маловато. В некоторых местах она из него выпирала, тогда как в других оно так натягивалось, что подчеркивало больше, чем скрывало. Но это все же лучше, чем ходить голой, хотя Салли сказала, что ходить голой – значит быть эмансипированной, и пусть она вспомнит индейцев с Амазонки. Ей надо было бы взять свои вещи, но Салли торопила ее. А теперь у нее только лимонная пижама и бикини. Честно говоря, Салли здорово раскомандовалась.

– Эластик двойного назначения, крошка, – сказала Салли. – К тому же у Джи пунктик насчет пластика, правда, Джи?

– С точки зрения биодеградации да.

– Биодеградации? – переспросила Ева в надежде быть посвященной в еще один аспект женской эмансипации.

– Пластиковые бутылки, которые разлагаются, вместо того чтобы валяться повсюду, образуя экологическое болото, – сказала Салли, открывая иллюминатор и выбрасывая за борт пустую пачку от сигарет. – Это дело жизни Гаскелла. Это и утилизация отходов. Вечная утилизация.

– Правильно, – подтвердил Гаскелл. – На сегодняшний день запланированное устаревание в автомобильной промышленности нас уже не устраивает. Что нам нужно, так это встроенная биодеградационная растворимость в кратчайший срок.

Ева слушала, и хоть ничего не понимала, зато ощущала себя в центре некоего интеллектуального мира, далеко превосходящего тот, в котором существовали Генри и его друзья с их скучными разговорами о новых курсах лекций и студентах.

– У нас есть компостная куча в углу сада, – сказала Ева, наконец сообразив, о чем идет речь. – Я туда сбрасываю картофельные очистки и другие отбросы.

Гаскелл возвел глаза к крыше каюты. Поправка. К верхней палубе.

– Кстати, об отбросах, – сказала Салли, любовно поглаживая Евин зад. – Интересно, как там у Генри дела с Джуди?

Ева содрогнулась. Забыть о Генри и кукле в ванне было невозможно.

– Не могу понять, что на него нашло, – сказала она, хмуро взглянув на хихикнувшего Гаскелла. – Он мне никогда не изменял, и все такое. Он не такой, как все… У Патрика Моттрама постоянно шашни с разными женщинами, но Генри всегда был порядочным в этом отношении. Он тихий и не очень напористый, но никто не может назвать его шлендрой.

– Ну конечно, – сказал Гаскелл, – у него предубеждение против секса. Просто сердце разрывается, как его жалко.

– Не понимаю, почему вы считаете, что если он мне не изменяет, значит, у него не все в порядке, – обиделась Ева.

– Джи имел в виду не это, правда, Джи? – сказала Салли. – Он считает, что в браке должна быть настоящая свобода. Никакого господства, никакой ревности, никакого чувства собственности. Джи, я верно говорю?

– Верно, – кивнул Гаскелл.

– Знаешь, как проверяется настоящая любовь? Ты смотришь, как твоя жена трахается с другим, и все равно продолжаешь ее любить, – продолжала Салли.

– Я никогда не смогла бы смотреть, как Генри… – сказала Ева. – Никогда.

– Значит, ты его не любишь. Ты чувствуешь себя неуверенно. Ты ему не доверяешь.

– Доверять ему? – сказала Ева. – Если Генри переспал с другой женщиной, то как я могу ему доверять? Зачем тогда он на мне женился?

– Это сложный вопрос, – заметил Гаскелл и, прихватив спальный мешок, направился на палубу. За его спиной Ева начала рыдать.

– Тихо, тихо, – сказала Салли, обнимая Еву. – Джи просто пошутил. Он ничего такого не хотел сказать.

– Не в этом дело, – сказала Ева, – я что-то последнее время перестала что-либо понимать. Все так сложно.

– Господи, что с тобой, ну у тебя и вид, – сказал Питер Брейнтри, открывая Уилту дверь.

– Я скверно себя чувствую. – признался Уилт. – Ох уж этот джин.

– Ты хочешь сказать, Ева не вернулась? – спросил Брейнтри, направляясь по коридору на кухню.

– Когда я пришел домой, ее не было, – ответил Уилт. – Только записка о том, что она уезжает с Прингшеймами, чтобы обо всем подумать.

– Подумать обо всем? Ева? О чем обо всем?

– Ну… – начал было Уилт, но вовремя остановился.

– Наверное, она имеет в виду эту историю с Салли. Она сказала, что никогда меня не простит.

– Но у тебя же ничего не было с Салли. По крайней мере, ты мне так сказал.

– Я-то знаю. что не было. В этом все дело. Если бы я сделал то, чего хотела эта нимфоманиакальная сучка, не было бы никакого шума.

– Генри, я не понимаю. Если бы ты сделал то, чего она хотела, вот тогда у Евы был бы повод жаловаться. Но почему она бесится, если ты ничего не делал?

– Салли ей наврала, сказав, что это я заставлял ее, – произнес Уилт, твердо решив умолчать об инциденте с куклой в ванной.

– Ты что, о минете?

– Сам не знаю, о чем. Кстати, а что такое минет?

На лице Брейнтри отразилось недоумение.

– Не могу сказать точно, – произнес он, – но, судя по всему, это что-то такое, чего жены не ожидают от своих мужей. Если я скажу Бетти, что сделал минет, она подумает, что я ограбил банк.

– Я и не собирался его делать, – сказал Уилт. – Она хотела сделать его мне.

– Наверное, это французский способ, – заявил Брейнтри, ставя чайник на плиту. – Мне так кажется.

– Ну, а мне так не кажется, – сказал Уилт, вздрогнув. – Ты бы видел выражение ее лица.

Он с унылым видом уселся за кухонный стол.

Брейнтри с интересом его разглядывал.

– Такое впечатление, что ты побывал в переделке, – заметил он.

Уилт посмотрел на свои брюки. Они были в грязи, а на коленях налипли круглые глиняные лепешки.

– Да… ну… у меня по дороге колесо спустило, – не слишком убедительно произнес он. – Пришлось менять шину, вставать на колени. Я был здорово под газом.

Питер Брейнтри взглянул на него с сомнением. Объяснение Уилта не показалось ему убедительным. Бедный старина Генри был явно не в себе.

– Ты можешь умыться, – сказал он.

Со второго этажа спустилась Бетти Брейнтри.

– Я невольно слышала" что ты тут говорил о Еве, – сказала она. – Мне очень жаль. Генри. Я бы на твоем месте не волновалась. Она обязательно вернется.

– Рад бы разделить твою уверенность, – мрачно сказал Генри, – но вообще я не знаю, хочу ли заполучить ее назад.

– Да Ева в порядке, – заметила Бетти. – У нее бывают эти неожиданные увлечения и восторги, но ведь все быстро проходит. Просто она так устроена. У Евы ведь как – легко приходит, легко уходит.

– Полагаю, именно это и беспокоит Генри. – вмешался Питер. – Особенно, что касается «легко приходит».

– Ты не прав. Ева совсем не такая.

Уилт сидел за кухонным столом и пил кофе.

– Я все допускаю, если иметь в виду ее сегодняшнюю компанию, – пробормотал он мрачно. – Помните, что было, когда она помешалась на этой макробиотической диете? Доктор Мэнникс мне тогда сказал, что таких близких к цинге случаев ему не приходилось наблюдать со времен, когда он работал на строительстве железной дороги в Бирме. А этот случай с батутом? Она записалась в физкультурный класс при Балхэмском колледже и купила себе этот дурацкий батут. Вы ведь знаете, что из-за этой идиотской штуки миссис Портвей попала в больницу.

– Я помню, что был какой-то несчастный случай, но Ева никогда не вдавалась в подробности, – сказала Бетти.

– Еще бы. Просто чудо, что нас по судам не затаскали, сказал Уилт. – С этого батута миссис Портвей вылетела прямо через крышу парника. Вся лужайка была в битом стекле, причем миссис Портвей никогда не отличалась хорошим здоровьем.

– Это у нее ревматоидный артрит?

Уилт уныло кивнул.

– И шрамы на лице, как после дуэли, – сказал он. – Все из-за нашего парника.

– Должен заметить, что есть места, более подходящие для батута, чем парник, – сказал Питер. – Парник был не слишком велик, верно?

– Слава богу, и батут был не слишком велик, – сказал Уилт. – Иначе миссис Портвей вылетела бы на орбиту.

– Это говорит только об одном, – сказала Бетти, пытаясь найти во всем светлую сторону. – Ева способна на дикие поступки, но это у нее быстро проходит.

– Чего нельзя сказать о миссис Портвей, – заметил Уилт. – Она провалялась в больнице полтора месяца, пересаженная кожа долго не приживлялась. После этого случая она близко к нашему дому не подходит.

– Ты увидишь, эти Прингшеймы надоедят Еве через неделю-другую. Это просто ее очередная причуда.

– Если хотите знать, у этой причуды масса преимуществ. Деньги, статус и сексуальная неразборчивость. Все то, что я ей дать не могу. да к тому же щедро приправленное интеллектуальной трепотней насчет женской эмансипации, насилия, неприятия терпимости, революции полов и насчет того, что, если ты не бисексуален, значит, недозрел. От всего этого блевать хочется. Именно на такой бред Ева и покупается. Я хочу сказать, что она способна купить даже протухшую селедку, если какой-нибудь клоун из верхов общества скажет ей, что сейчас это самое модное блюдо. Вот уж доверчивость так доверчивость.

– Все дело в том, что у Евы слишком много энергии, – сказала Бетти. – Тебе надо попытаться уговорить ее пойти работать.

– Работать? – переспросил Уилт. – Да у нее больше работ, чем у меня обедов. Я ведь еще не все говорю. Мне достается только холодный ужин и записка, в которой она сообщает, что ушла на занятия керамикой, трансцедентальной медитацией или какой-нибудь такой же ерундой. Помните «Поттерс», машиностроительную фирму, которая разорилась после забастовки два года назад? Так вот. если хотите знать, в этом виновата Ева. Она нашла себе работу в фирме, дающей консультации по вопросам рабочего времени и повышения по службе. Ее направили на этот завод. И не успели оглянуться, пожалуйста, забастовка…

Они проговорили около часа, супруги предложили Генри остаться ночевать, но он отказался.

– У меня завтра много дел, – сказал он.

– Например?

– Во-первых, покормить собаку.

– Можно съездить и покормить. За один день Клем не умрет.

Они не смогли уговорить Уилта, который буквально упивался жалостью к себе. К тому же ему не давала покоя мысль о кукле. Может, еще раз попытаться вытащить ее из ямы? Он поехал домой и лег в постель, представлявшую собой кучу одеял и простыней. Утром он ее так"и не прибрал.

– Бедный старина Генри, – сказала Бетти, когда они с Питером поднялись наверх. – Он в самом деле ужасно выглядит.

– Он сказал, что ему пришлось менять колесо.

– Да я не об одежде говорю. Меня беспокоит выражение его лица. Тебе не кажется, что он на грани срыва?

Питер Брейнтри покачал головой.

– Хотел бы я посмотреть, какой у тебя был бы вид, если заставить тебя в течение десяти лет каждый день заниматься с газовщиками и штукатурами, да к тому же если у тебя сбежала жена, – сказал он.

– Почему ему не поручат более интересную работу?

– Почему? Да потому, что техучилище хочет стать политехом, вот они и организовывают новые курсы лекций, читать которые приглашают людей со степенями, а студенты на эти курсы не записываются. Набрали таких специалистов, как доктор Фитцпатрик, который знает буквально все о детском труде на четырех фабриках в Манчестере в 1837 году, но вряд ли знает что-либо обо всем остальном. А посади его один на один с учениками дневного отделения, и от него останутся рожки да ножки. По крайней мере раз в неделю я вынужден заходить в его старшие классы и говорить студентам, чтюбы они заткнулись. А Генри, хоть внешне и робкий, но вполне может справиться с этими безобразниками. Он слишком хорошо выполняет свою работу. В этом причина всех его бед. Кроме того, он не подхалим, а у нас в техучилище это смерти подобно. Не умеешь лизать задницы, ничего не достигнешь.

– Знаешь, – сказала Бетти, – твоя работа ужасно повлияла на твою манеру выражаться.

– Она ужасно повлияла на мое мировоззрение, и плевал я на манеру выражаться, – сказал Брейнтри. – От всего этого запить можно.

– Что, по-видимому, и случилось с Генри. От него так и несло джином.

– У него это пройдет.

Однако у Уилта это не прошло. Утром он проснулся с чувством, что не хватает не только Евы, но и чего-то еще. Не хватало проклятой куклы. Он лежал в постели, стараясь придумать какой-нибудь способ вытащить куклу из ямы до того, как в понедельник там появятся рабочие. Но ничего путного не придумал, кроме как вылить в яму канистру бензина и поджечь. Поразмышляв об этом, Уилт пришел к выводу, что лучшего способа привлечь всеобщее внимание к тому, что он засунул в яму пластиковую куклу, одетую в шмотки своей жены, трудно изобрести. Никаких других практических идей ему в голову не пришло. Оставалось надеяться, что все как-то обойдется.

Утром Уилт вылез из постели и спустился вниз, чтобы достать воскресные газеты и почитать их за овсянкой. Затем он покормил собаку, послонялся в пижаме по дому, сходил пообедать в гостиницу «Ферри Пат», поспал немного и весь вечер провел перед ящиком. Потом разобрал постель и улегся, но спал плохо, так как все время думал о Еве. Хотя казалось, что теперь после стольких бесплодных часов, отданных размышлениям о том, как избавиться от нее уголовным способом, он должен был бы меньше всего волноваться, куда она исчезла.

«Если я не хотел ее исчезновения, то какого черта я придумывал, как ее убить, – думал он в два часа ночи. – Нормальные люди во время прогулки с Лабрадором не строят планов убийства собственной жены. Ведь с ней можно просто-напросто развестись». Наверное, все дело в этой дерьмовой психологии. Уилт и сам мог придумать несколько психологических причин, что было, пожалуй, многовато и не облегчала выбор наиболее правдоподобной из них. И вообще, психологическое объяснение требовало такой степени самопознания, которой Уилт, будучи неуверен, что у него вообще есть что познавать в себе, был лишен. Десять лет, проведенные со штукатурами, лицом к лицу с вандализмом, научили его, что на каждый вопрос есть ответ, и не важно, каков этот ответ, если он звучит убедительно. В XIV веке сказали бы, что эти мысли у него от дьявола. Теперь же, в послефрейдовскую эпоху, начнут болтать о комплексах или, что современнее, о химическом дисбалансе. Через сотню лет появится совершенно иное объяснение. С успокоительной мыслью, что то, что является правдой в одну эпоху, оказывается полным абсурдом в другую, и что не суть важно, о чем ты думаешь, коль скоро ты поступаешь как надо – а именно это, с его точки зрения, он и делал, – Уилт заснул.

Будильник разбудил его в семь часов, а в половине девятого он припарковал машину на стоянке позади училища. Он прошел мимо строительной площадки, где уже трудились рабочие. Потом зашел в учительскую и выглянул из окна. Квадрат фанеры был на месте, прикрывая яму, но бурильную машину убрали. По-видимому, в ней не было больше нужды.

Без пяти девять он взял из шкафа 25 экземпляров «Шейна» и отправился в группу механиков. Книга была идеальным снотворным. Эти тупицы будут вести себя тихо, а он посидит и посмотрит, что происходит внизу. Вид на строительную площадку из 593-й комнаты машиностроительного корпуса был как из партера. Уилт заполнил журнал, раздал книги ученикам. Все это он проделал с куда большим энтузиазмом, чем можно было ожидать от него в понедельник утром, и класс углубился в невзгоды фермеров. Сам Уилт уставился в окно, захваченный происходившими там драматическими событиями.

Грузовик с вращающимся барабаном, наполненным жидким бетоном, въехал на стройплощадку и стал медленно пятиться задом к фанерному квадрату. Затем он остановился. Прошло несколько мучительных минут, пока водитель выбирался из кабины и закуривал сигарету. Еще один человек, судя по всему мастер, вышел из деревянного домика и направился к грузовику. Вскоре около ямы собралось несколько человек. Уилт поднялся и подошел к окну поближе. Какого черта они прохлаждаются? Наконец водитель вернулся в кабину, а двое рабочих сняли фанеру. Желоб идущий от барабана, установили в нужную позицию. Еще один сигнал. Барабан начал наклоняться. Сейчас польется бетон. Уилт видел, как он начал течь по желобу, и как раз в этот момент мастер заглянул в яму. За ним еще один рабочий. В следующее мгновение площадка превратилась в сумасшедший дом. Мастер орал и дико махал руками. Через окно Уилту были ясно видны только широко разинутые рты и суматошные жесты. Но бетон продолжал литься. Уилт закрыл глаза и содрогнулся. Они нашли эту блядскую куклу.

На стройплощадке царила полная неразбериха.

– Чего орешь? Я быстрее лить не могу, – кричал водитель, неправильно поняв отчаянные сигналы мастера. Он передвинул рукоятку вперед до упора, и бетон начал литься еще быстрее. В следующее мгновение он сообразил, что сделал что-то не так. Мастер дергал ручку кабины и орал благим матом.

– Остановись, Христа ради, остановись, – орал он. – Там внизу баба.

– Кто? – переспросил водитель и выключил мотор.

– Баба, мать ее так, и посмотри, что ты, мать твою, натворил. Я говорил тебе, чтоб ты остановился. Говорил, кончай лить, а ты продолжал. Теперь на ней двадцать тонн жидкого бетона.

Водитель выбрался из кабины и подошел к желобу, с которого падали в яму последние капли бетона.

– Баба? – спросил он. – Где? В яме? А чего она там делает?

Мастер дико посмотрел на него.

– Делает? – прорычал он. – Как ты думаешь, что она там делает? Что бы ты делал, если бы на тебя вылили двадцать тонн жидкого бетона? Утонул бы, к такой-то матери, вот что.

Водитель почесал голову.

– Откуда же мне было знать, что она там внизу? Как я мог это знать? Надо было сказать.

– Сказать? – завопил мастер. – Я ь сказал. Я говорил, чтобы ты остановился. Но ты не слушал.

– Я думал, что надо лить быстрее. Я не мог расслышать, что ты там говоришь.

– Зато любой педик в округе мог, – орал мастер. Вне сомнения и Уилт в комнате 593 мог. Он с ужасом наблюдал, как стройплощадку охватывает паника. За его спиной механики из третьей группы, потеряв всякий интерес к книге, столпились у окна и наблюдали за развитием событий.

– Ты уверен? – спросил водитель.

– Уверен? Конечно, уверен, – кричал мастер. – Спроси Барни.

Другой рабочий, по-видимому Барни, кивнул.

– Была она там, внизу, точно. Могу поручиться. И вся такая скрюченная. У нее одна рука была вытянута вверх, а ноги…

– Господи, – сказал явно потрясенный водитель. – А чего теперь-то делать?

Именно этот вопрос волновал Уилта. По-видимому, позвать полицию. Как оказалось, мастер придерживался той же точки зрения.

– Позвоните в полицию. И в «Скорую помощь». И пожарным. Достаньте насос. Бога ради, достаньте насос.

– Насос не поможет, – заметил водитель. – Вы бетон оттуда не выкачаете, как ни старайтесь. Да и какая в том польза? Она наверняка уже померла. Раздавлена насмерть. Тонуть ей не понадобится под двадцатью тоннами. А чего она молчала?

– Много было бы пользы, если бы она что-то сказала, – хрипло промолвил мастер. – Ты бы все равно продолжал лить.

– А вообще, как она туда попала? – спросил водитель, желающий сменить тему.

– Хер ее знает. Упала, наверное…

– И прикрыла за собой дыру фанерой, так, что ли? – спросил Барни, который определенно отличался практическим складом ума. – Кто-то ее кокнул.

– Мы все это знаем, – взвизгнул мастер. – Крис, вот кто. Я велел ему прекратить лить. Вы слышали. Все в радиусе полмили слышали, только не Крис. Нет, Крису надо было продолжать…

– Ее кокнули до того, как она попала в яму, – сказал Барни. – Если бы она свалилась туда сама, эта деревянная покрышка не была бы на месте.

Мастер вытер лицо платком и уставился на фанеру.

– В этом что-то есть, – пробормотал он. – Никто не может сказать, что мы не приняли всех мер предосторожности. Ты прав. Ее, наверное, убили. О, Господи!

– Убийство на почве секса, точно, – сказал Барни. – Изнасиловали и потом задушили. А может, это чья-нибудь благоверная. Попомните мои слова. Вся такая скрюченная, и эта рука… Никогда не забуду эту руку, до конца дней своих.

Мертвецки бледный мастер взглянул на него. Казалось, он не мог найти слова, чтобы выразить свои чувства. Как, впрочем, и Уилт. Он вернулся за свой стол и сидел там, охватив голову руками, пока весь класс, разинув рты, глазел из окна. пытаясь разобраться, в чем дело. Вскоре завыли сирены, вой становился все громче. Прибыли полицейская машина, четыре пожарных и «Скорая помощь». Все больше людей в форме собиралось вокруг того, что когда-то было дырой в земле. Стало совершенно очевидно, что засунуть куклу в яму неизмеримо легче, чем вытащить ее оттуда.

– Бетон схватывается через двадцать минут, – объяснил водитель, когда кто-то в сотый раз заговорил о насосе. Инспектор полиции и начальник пожарной бригады тупо смотрели на яму. "

– Вы уверены, что видели тело женщины там, внизу? – спросил инспектор. – Вы уверены?

– Уверен? – завопил мастер. – Еще как уверен. Вы же не думаете… Скажи им, Барни. Ты тоже видел.

Барни рассказал все инспектору с еще более живописными подробностями.

– У нее были такие волосы, и рука вытянута вперед, как будто она просила о помощи, и эти пальцы… Говорю вам, зрелище было кошмарное. Как-то все неестественно.

– Чего уж тут естественного, – сказал инспектор сочувственно. – И вы говорите, что, когда вы пришли утром, яма была закрыта фанерой?

Мастер ответил выразительным жестом, а Барни показал фанерный щит.

– Я на нем сейчас стою, – сказал он. – Все было, как надо, да поможет мне Бог.

– Загвоздка в том, как вытащить ее оттуда, – сказал начальник пожарной бригады. С этим же вопросом обратились к управляющему строительной компании, когда он прибыл на место происшествия.

– Один Бог знает, – ответствовал он. – Вынуть теперь весь этот бетон будет чертовски трудно. Понадобятся буры, чтобы добраться до десятиметровой глубины.

Прошел уже почти час, а решение не было найдено. Механики нехотя оторвались от увлекательного зрелища и потащились на урок черчения, Уилт собрал непрочитанные экземпляры «Шейна» и в полном шоке направился в учительскую. Единственное утешение, что им понадобится два или три дня, чтобы добраться до дна и убедиться, что там не тело убитой женщины, а просто надувная кукла. Правда, Уилт сомневался, что она осталась надутой. Противостоять жидкому бетону казалось делом безнадежным.