Глава 19

За две тысячи миль от Нью-Йорка переживания Бэби приняли иной оборот. Урок взаимоотношений так подействовал на Пипера, что если раньше он при всякой возможности хватался за «Возвратный труд», то теперь не менее рьяно кидался на нее. После долгих лет воздержания он спешил наверстать упущенное. Каждую ночь, целуя ее уплотненные груди и сжимая переобтянутые бедра, Пипер испытывал восторг, которого не дала бы ему никакая другая женщина. Искусственная Бэби была как нарочно создана для него. Усеченная и обчищенная наперекор природе, в глазах Пипера она очень выигрывала по сравнению с Соней Футл. Ее как бы отредактировали, и Пипер, очиститель «Девства», не уставал радоваться, что Бэби, с которой он как по нотам разыгрывал роль повествователя романа, была соответственно много старше его летами, но не внешностью. И вела она себя в постели как нельзя лучше: никакого пыла и отменная квалификация – так что чужая страсть ему не угрожала. Бэби просто утоляла его похоть и не требовала постоянного внимания, то есть не мешала писать. Наконец, она прекрасно знала текст романа и всегда была наготове с нужной репликой. Когда он стонал в преддверии экстаза: «Дорогая, наша эвристика – это акт творчества», Бэби, не ощущая ровно ничего, отзывалась: «Констатируем, дитя мое», точь-в-точь как ее прототип, престарелая Гвендолен на странице 185-й – тем самым скрепляя художественный вымысел, основу бытия Пипера.

Итак, Бэби вполне отвечала требованиям Пипера к идеальной возлюбленной; но самой ей ничуть не льстило понимание, что она лишь дублирует воображаемую героиню, вдобавок еще и придуманную не им, а настоящим автором «Девства». В упоении Пипера ей порою чудилось что-то вурдалачье, и, глядя в потолок из-за его плеча, Бэби с ужасом чувствовала, что, может быть, ее вовсе и нет, что она невзначай сошла со страниц «Девства» – призрак вымысла, тускнеющего в «Возвратном труде» и расплывающегося на пути к третьей версии. В будущем она, значит, обречена быть оболочкой наигранных чувств, порожденным словесностью половым органом, используемым в промежутках между писанием. Изменился даже дневной распорядок. Пипер желал теперь писать утром, ехать по жаре и ранним вечером останавливаться в мотеле, чтобы прочесть ей написанное поутру и потом соотноситься.

– Ты не можешь как-нибудь для разнообразия выразиться прямо? – спросила Бэби однажды вечером по прибытии в Таскалусу. – Уж если мы этим занимаемся, так зачем миндальничать?

Но Пипер прямо выражаться не хотел. В «Девстве» не было прямых слов, и в «Нравственном романе» это называлось «соотношение».

– То, что я испытываю к тебе… – начал он, но Бэби перебила.

– Читали, знаем. Кино можно не показывать.

– Итак, – сказал Пипер, – я испытываю к тебе…

– Да ничего, – отрезала Бэби, – ничего ты ко мне не испытываешь. К этой чернильнице, в которую суешь перо, и то больше, чем ко мне.

– Это мне нравится, – сказал Пипер.

– А мне нет, – заметила Бэби с новой, надрывной нотой в голосе. Она подумала было бросить Пипера прямо здесь, в мотеле, и отправиться дальше одной. Но подумала мельком. Не зря же она подожгла свой дом, не зря исчезла из мира: нет, она теперь навечно связана с литературным неандертальцем, который думает, будто писательство – это уход в прошлое и бестолковое подражание давно умершим романистам. И, что хуже всего, пиперовская одержимость прошлым казалась ей зеркальным отражением собственной. Она тоже сорок лет провоевала с временем, посредством хирургических уступок сохраняя внешний облик той безмозглой красотки, которая была в 1935 году избрана мисс Пенобскот. У них столько общего, и Пипер дан ей в память о собственном неразумии. Все это прошло – и жажда юности, и желание быть по-прежнему обольстительной. Впереди была только смерть – и уверенность, что хотя бы над мертвым ее телом бальзамировщики корпеть не будут. Об этом-то она позаботится заранее.

Она и так уж о многом позаботилась. В приступе романтического сумасбродства она сама себя сожгла и утопила, чем опять-таки породнилась с Пипером. Оба они стали призрачными и жильцами череды однообразных мотелей, он – со своими гроссбухами и ее телом, она – с ощущением дикой бессмыслицы и бредовой тщеты. Этой ночью, когда Пипер соотносился, безжизненно простертая под ним Бэби приняла решение. Мотелей больше не будет: они свернут с торной дороги и проселками доберутся до неведомых захолустий дальнего Юга. А там что нужно случится само, помимо ее воли.

С Френсиком все уже происходило помимо его воли. Он сидел за пластикатовым столиком на кухне у Синтии Богден, жевал кукурузные хлопья и силился забыть предрассветные происшествия. Ошалев от плотоядных аппетитов Синтии, он сделал ей предложение. В алкогольном тумане это казалось единственным спасением от инфаркта и способом дознаться, кто же все-таки автор «Девства». Но предложение в ночи так ошеломило миссис Богден, что ей было не до подобных пустяков. В конце концов Френсик ухитрился проспать несколько часов и был разбужен сияющей Синтией с чашкой чаю на подносе. Френсик дотащился до ванной, побрился чьей-то бритвой и явился к завтраку, решив скорее разузнать все, что можно. Однако в мыслях у миссис Богден было одно лишь предстоящее бракосочетание.

– Мы ведь устроим церковную свадьбу? – спросила она у Френсика, ковырявшего переваренное яйцо.

– Какую?.. А, да.

– Я всегда хотела, чтоб это было в церкви.

– Я тоже, – сказал Френсик с воодушевлением примерно таким же, как если бы ему предложили проследовать в крематорий. Он искрошил яйцо и повел лобовую атаку. – Ты, кстати, встречалась с автором «Девства ради помедлите о мужчины»?

Миссис Богден на миг отвлеклась мыслью от приделов, алтарей и Мендельсона.

– Нет, – сказала она. – Рукопись пришла почтой.

– Почтой? – переспросил Френсик, уронив ложечку. – И тебе это не показалось странным?

– Ешь свое яйцо, – сказала миссис Богден. Френсик затолкал ложку крошева в пересохший рот.

– Откуда она пришла?

– Из «Ллойдз банка», – сказала миссис Богден и налила себе еще чашку чаю. – Чаю налить?

Френсик кивнул. Надо было как-то ополоснуть рот от налипшего яйца.

– «Ллойдз банка»? – выговорил он наконец. – Но ведь были же в рукописи неразборчивые места? Как ты поступала?

– Ой, да просто звонила и спрашивала.

– Звонила? Куда – в «Ллойдз банк», а они…

– Ох, какой ты глупенький, Джефри, – сказала миссис Богден. – Да не звонила я в «Ллойдз банк». У меня же был другой номер.

– Какой другой номер?

– По которому я звонила, глупыш, – сказала миссис Богден и посмотрела на часы. – Ой, сколько времени: почти уже девять. Из-за тебя я опаздываю, противный мальчишка. – Она кинулась прочь из кухни и вернулась совершенно одетая.

– Когда будешь готов, вызови такси, – сказала она, – и приезжай ко мне в контору. – Она крепко поцеловала Френсика в губы, слизнув с них яичную крошку, и отбыла.

Френсик встал на ноги, выполоскал рот над раковиной и обмыл ее струей воды. Потом он набил нос табаком, подлил себе чаю и пораскинул мозгами. Звонила по другому номеру? Чем дальше он рыл, тем глубже закапывался. Подбираясь под автора «Девства», он сам угодил… Френсика передернуло. Именно что в яму, да еще в какую! Уныло сидя в уборной, он пытался обдумать свой следующий ход. Телефонный номер. Автор корректирует машинистку по телефону? По сравнению с этими вывертами собственное его поведение последних дней казалось прямо-таки разумным, хотя сделать предложение Синтии Богден было явно верхом безрассудства. Из уборной он вышел минут через десять и направился в прихожую, к телефону на столике. Френсик просмотрел телефонную книжку миссис Богден: но если нужный ему номер и был где-нибудь записан, то не там. Он вернулся на кухню, выпил чашку растворимого кофе, взял еще понюшку табаку и наконец вызвал такси.

Такси приехало в десять, а в половине одиннадцатого Френсик заставил себя переступить порог Машинописного агентства. Миссис Богден ожидала его; двенадцать чудищ за машинками – тоже.

– Девочки, – эвфемистически выразилась миссис Богден, когда Френсик опасливо сунул нос в дверь, – знакомьтесь с моим женихом, мистером Джефри Коркадилом.

Существа повставали со стульев и пророкотали поздравления, а миссис Богден лучилась счастьем.

– Теперь – кольцо, – сказала она, когда поздравления смолкли, и Френсик последовал за ней на улицу. Чертовой бабе нужно кольцо. Ладно, лишь бы не очень дорогое. Оказалось – очень.

– Пожалуй, мне нравится этот солитер, – сказала она ювелиру. Услышав цену, Френсик вздрогнул, и весь его план зашатался, но помогло внезапное озарение. В конце концов, что такое пятьсот фунтов, когда на карту поставлено все его будущее?

– Выгравируем на нем? – спросил он Синтию, которая надела кольцо на палец и любовалась сверканием камня.

– Что выгравируем? – проворковала она. Френсик заухмылялся.

– Что-нибудь тайное, – прошептал он, – что-нибудь только нам двоим понятное. Code d'amour.

– Ой, какой ты несносный, – сказала миссис Богден. – Ужас, что тебе в голову приходит.

Френсик покосился на ювелира и снова приложил губы к перманенту.

– Любовный шифр, – объяснил он.

– Любовный шифр? – повторила миссис Богден. – Как это?

– Какое-нибудь число, – сказал Френсик и помедлил. – Число, про которое мы одни знаем, что оно свело нас.

– Ты хочешь сказать?..

– Вот именно, – сказал Френсик, предупреждая возможные варианты, – ведь ты же печатала книгу, а я ее издал.

– А может быть, просто «Вместе до гробовой доски»?

– Вроде заглавия телесерии, – сказал Френсик, не терявший надежды расстаться гораздо раньше. Его выручил ювелир.

– Это внутри кольца не уместится. «Вместе до гробовой доски» – слишком много букв.

– А цифры можно? – спросил Френсик.

– Смотря сколько.

Френсик вопросительно посмотрел на миссис Богден.

– Пять, – сказала она, секунду поколебавшись.

– Пять, – повторил Френсик. – Пять миленьких маленьких цифленочек, наш сладкий любовный шифлик, самый-самый секлетный. – Он выложился с потрохами, и миссис Богден не устояла. Она было заподозрила… но нет, человек, который в присутствии чинного поставщика ее королевского величества говорит о миленьких маленьких цифленочках, их самом-самом секлетном сладком шифлике – нет, этот человек выше подозрений.

– Два-ноль-три-пять-семь, – нежно пролепетала она.

– Два-ноль-три-пять-семь, – гордо выговорил Френсик.

– Ты уверена? В таком деле ошибок не надо.

– Конечно уверена, – сказала миссис Богден. – Я вообще ошибок не делаю.

– Ну и хорошо, – сказал Френсик, снимая кольцо с ее пальца и протягивая его ювелиру, – выгравируйте эти цифры внутри кольца. Сегодня к вечеру я его заберу. – И, твердо взяв под руку миссис Богден, он направил ее к двери.

– Извините, сэр, – сказал ювелир, – но если вы позволите…

– Что позволю? – обернулся Френсик.

– Предпочтительнее, чтобы вы сейчас заплатили. Понимаете ли, гравированные кольца…

Френсик понял с полуслова. Он отпустил миссис Богден и снова подошел к конторке.

– Знаете… э-э… как бы вам сказать… – начал он, но миссис Богден надежно заслонила дверь. Полумерами не обойдешься. Френсик вынул чековую книжку.

– Буду мигом, дорогая, – крикнул он Синтии. – Перейди улицу, присмотри себе там платьице.

Синтия Богден повиновалась инстинкту и не двинулась с места.

– Чековая карточка у вас при себе, сэр? – спросил ювелир. Френсик благодарно поглядел на него.

– Вы знаете, нет. Не при мне.

– Тогда простите, сэр, желательно деньгами.

– Деньгами? – сказал Френсик. – В таком случае…

– Пойдем в банк, – твердо сказала миссис Богден и повела его в банк на Хай-стрит. Она уселась, а Френсик обратился к кассиру.

– Пятьсот фунтов? – сказал тот. – Требуется проверить вашу личность и позвонить в ваш банк.

Френсик глянул на миссис Богден и понизил голос.

– Френсик, – нервно сказал он. – Фредрик Френсик, Глас-Уок, Хампстед, но мой деловой счет в ковент-гарденском отделении.

– Проверим – пригласим, – сказал кассир. Френсик побелел.

– Только прошу вас, пожалуйста, не…

– Не – что?

– Не важно, – сказал Френсик и пошел к миссис Богден. Надо было как-нибудь выдворить ее из банка, прежде чем чертов кассир начнет выкликать мистера Френсика. – Оказывается, это не сразу, милая. Вернись, детка, к себе и…

– Но я предупредила, что сегодня не вернусь, и думала…

– Сегодня не вернешься? – сказал Френсик. Чего там сегодня – еще час с нею, и он вообще никогда никуда не вернется. – Но…

– Что «но»? – поинтересовалась миссис Богден.

– Но сегодня у меня ленч с автором, профессором Дубровитцем из Варшавы. Он проездом и… – Френсик выпроводил ее, обещая в два счета разделаться с профессором и зайти за нею на работу. Потом, облегченно вздохнув, он вернулся в банк и получил свои пятьсот фунтов.

– К ближайшему телефону, – сказал он сам себе, запихивая деньги в карман и сбегая по ступеням. Синтия Богден дожидалась его.

– Но ведь… – сказал Френсик и сдался. С миссис Богден всякие «но» пропадали впустую.

– Я решила, что мы сначала пойдем заплатим за кольцо, – сказала она, взяв его под руку, – а уж потом бог с тобой, иди к своему дурацкому профессору.

Они возвратились к ювелиру, и Френсик выложил пятьсот фунтов. Только после этого миссис Богден отпустила его.

– Позвони мне сразу, как с ним развяжешься, – сказала она, чмокнув его в щеку. Френсик обещал не тянуть и помчался на почтамт. Там он на нервной почве набрал два-три-пять-ноль-семь.

– Ресторан «Бомбейская утка», – отозвался какой-то индус, который вряд ли написал «Девство». Френсик яростно повесил трубку и опробовал другую комбинацию цифр на кольце. Рыбная торговля Маклафлина. Больше мелочи не было. Он потел, купил марку за шесть с половиной пенсов и, отдав пятифунтовую бумажку, вернулся с грудой мелочи. Телефонная будка была занята. Френсик стоял, притопывая ногой, а юный угреватый дегенерат не спеша охмурял какую-то девицу, хихиканье которой доносилось до посторонних ушей. Френсик припоминал правильный номер, и как раз припомнил, когда юнец отсосался от телефона. Френсик зашел в кабину и набрал два-ноль-три-пять-семь. Долго раздавались протяжные гудки; наконец трубку сняли. Френсик опустил монету.

– Да, – сказал тонкий брюзгливый голос, – кто говорит? Не долго думая, Френсик взял грубоватый тон.

– С Главного почтамта, отдел телефонных неполадок, – сказал он. – Мы тут ищем коллекторное пересечение линии. Будьте добры вашу фамилию и адрес.

– Неполадок? – сказал голос. – У нас неполадок не было.

– Не было, так будут. Прорвало водопроводную трубу, и нам нужны ваша фамилия и адрес.

– Вы, кажется, сказали – пересечение линии? – сварливо осведомился голос. – При чем же тут водопроводная труба?

– Мадам, – стоял на своем Френсик, – трубу прорвало, коллектор вышел из строя, и нам нужно выяснить, где авария. Будьте так добры назвать фамилию и адрес… – Последовала долгая пауза; Френсик грыз ноготь.

– Ну, пожалуйста, если вам нужно, – возобновился голос, – доктор Лаут, Садовый Выгон, 44… Алло, вы слушаете?

Но Френсик не слушал, ужасаясь осенившей его догадке. Он положил трубку и побрел на улицу.

На Ланьярд-Лейн Соня сидела за своей машинкой и смотрела на календарь. Она вернулась из Сомерсета обнадеженная, что «Бобренок Берн» будет впредь легче выражаться; вернулась и нашла два послания. Первое было от Френсика – что он пробудет день-другой неизвестно где и пусть она его заменит. Уже довольно странно. Френсик обычно изъяснялся подробнее и оставлял на всякий случай номер телефона. Но второе послание – длинная телеграмма от Хатчмейера – было куда удивительнее:

Соня перечла это невразумительное сообщение несколько раз: «Убеждена случайной гибели»? «Террористы ни при чем сбежали друг другом»? Что за бессмыслица? Она подумала, пожала плечами и заказала Нью-Йорк, «Хатчмейер Пресс». Подошел Макморди.

– Он сейчас в Бразилии, – сказал он.

– Что это за новости насчет случайной смерти Пипера? – спросила она.

– У полиции теперь новая версия, – сказал Макморди, – будто они собрались куда-то бежать, погрузили горючее на борт и нечаянно взорвались.

– Бежать? Пипер с этой тварью? Посреди ночи, катером? У кого-то не все дома.

– Я за это не отвечаю, – сказал Макморди, – так говорят ищейки и страховые агенты. Но Пипер был большой ходок по части старух, из книги видно.

– Черта с два, – сказала Соня, хотя да, Макморди же неизвестно, что Пипер этой книги не писал.

– Не верите мне, позвоните в мэнскую полицию или страховщикам – они скажут.

Соня позвонила страховщикам: те скорей доберутся до истины, у них это с деньгами связано. Ее соединили с мистером Синстромом.

– И вы действительно считаете, что он хотел бежать с миссис Хатчмейер, а взорвались они случайно? – спросила она, выслушав его версию. – Вы меня за нос не водите?

– Это отдел рекламаций, – жестко сказал мистер Синстром. – Водить людей за нос не входит в наши задачи.

– Но ведь чепуха же, – сказала Соня, – она ему в матери годилась.

– Если вам требуются дополнительные сведения о деталях происшествия, рекомендую обратиться в полицейское управление штата Мэн, – сказал мистер Синстром, заканчивая разговор.

Соня сидела ошеломленная этим новым разворотом событий. Значит, Пипер предпочел эту жуткую мегеру… Влюбленную память о нем вмиг точно ветром размело. Пипер предал ее, и горечь этого понимания вернула Соню к действительности. На самом-то деле, если толком припомнить, человечек он был тусклый, и любила она в нем просто будущего мужа. Если бы они поженились – вот тут бы она попробовала что-нибудь из него сделать: успела же она подарить ему писательскую славу еще при жизни, а главное было впереди. Недаром Брамс ее любимый композитор. Появились бы маленькие Пиперы, и каждого надежно устроила бы в жизни мать – литературный агент. Но с этими мечтами покончено. Пипер погиб заодно с перештопанной косметологами тварью в норковом манто.

Соня опять перечла телеграмму, на этот раз по-новому. Не один Пипер находил ее привлекательной. В запасе имеется Хатчмейер, вдовец Хатчмейер, жена которого украла ее бывшего возлюбленного. Забавно, что таким образом Бэби развязала руки Хатчмейеру: он теперь может жениться на Соне. И женится без всяких, иначе ничего не получит.

Соня взяла лист и заправила его в машинку. Надо написать Френзи. Бедный старина Френзи, как ей будет его не хватать; но что поделаешь, надо вздевать оковы супружества. Она объяснится на бумаге – и все, зато не будет прощальных сцен. Отчасти она ведь жертвует собой ради него. Но куда и почему он исчез?

Глава 20

А между тем Френсик был в книжном магазине «Блэкуэллз». Полускрытый за стопами литературно-критических трудов, он стоял с «Дальним умыслом» в руках; раскрытое «Девство» опиралось на книжные корешки. Сборник статей с посвящением Ф. Р. Ливису, свежеопубликованный «Дальний умысел» доктора Сидни Лаут был памятником целой жизни, отданной – беспощадным гонениям на все поверхностное, непристойное, незрелое и ничтожное в английской литературе. Поколение за поколением студентов гипнотизировал ее высокопарный слог, которым она поносила нынешний роман, современный мир и загнивающую, издыхающую цивилизацию. Френсик был в одном из этих поколений и вдоволь напитался банальностями, подпиравшими ее репутацию ученого и критика. Она превозносила несомненно великое м предавала анафеме все остальное: таким нехитрым способом она и прослыла великим ученым. Хотя язык ее писаний был вовсе не под стать блестящему стилю превозносимых писателей, однако проклятия внедрились в память Френсика – злобная, убогая хула, которую она низвергала на прочих критиков и всех, несогласных с нею. Ее обличения застопоривали мысль; они отравили мозги Френсика и многих ему подобных, бравшихся за перо. Поклоняясь ей, он усвоил чудовищный синтаксис ее лекций и статей. Учеников Сидни Лаут мгновенно распознавали по слогу. И по умственному бесплодию Три десятилетия смрадным клубом висело ее влияние над английской литературой. Настоящее она проклинала именем прошлого, которое осуществлялось только потому, что ее тогда не было. Подобно религиозному фанатику, она освящала святыни и воздвигала стену отчуждения, оставляя за нею все, что хуже самого лучшего Доктор Лаут признавала лишь святых, прочие были нечистью просто оттого, что не годились в ее святцы. Гарди, Форстер, Голсуорси, Мур и Мередит, даже Пикок низвергнуты в тьму кромешную и подлежат забвению потому, что они – это твердо – хуже Конрада или Генри Джеймса. А как с беднягой Троллопом или с Теккереем? Да так же. Хуже лучших – значит, исчадия ада. Или Филдинг?.. Список нескончаемый А уж нынешнему поколению одна надежда спастись – преклонить колена перед ее мнениями и заучить наизусть ответы из ее литературного катехизиса. И эта иссохшая гадина написала «Девства ради помедлите о мужчины»… Френсик прикинул заглавие и нашел его как нельзя более подходящим. Доктор Лаут не породила ничего. Мертворожденные суждения «Нравственного романа», а теперь еще и «Дальнего умысла» истлеют и распадутся вместе с книгами: забудутся, словно их и не было. Она знала об этом – и написала «Девство», чтобы обеспечить себе анонимное бессмертие. Ключи были налицо, и Френсик дивился, как он их раньше не заметил. На странице 269-й «Девства»: «Итак, неотвратимо переживаемое стало переживанием, ритмическим переживанием, которое отображало новое измерение чувства, и подлинно реальное становилось…» Френсик захлопнул книгу, не дойдя до «…предвкушаемой целостностью». Сколько раз в юности он слышал от нее все эти тусклые слова. И сам писал их в студенческих работах. «Отображало» – уже достаточная улика, но идущие за этим пустые абстракции, завершенные «подлинно реальным» – это признаки решающие. Он взял обе книги под мышку и пошел к стойке платить за них. Сомнений не было, все разъяснилось – и маниакальное самосокрытие, и готовность выставить вместо себя Пипера… Но теперь-то Пипер выставлял себя автором «Девства».

Шагавший парковой тропкой Френсик задумался и пошел медленнее. Соавторство? Ведь Пипер – приверженец доктора Лаут, «Нравственный роман» служил ему молитвенником. То есть он вполне мог.. Нет, миссис Богден заведомо не лгала. Френсик ускорил шаг и направился берегом реки к Садовому Выгону. Доктору Лаут предстоит понять, что она сильно просчиталась, прислав свою рукопись бывшему аспиранту. Ибо так, разумеется, и было дело. С высоты самодовольства она избрала Френсика среди сотни других агентов. Иронический жест в ее вкусе: она всегда его невысоко ставила. «Посредственный ум» – написала она как-то в виде заключения по поводу одной его работы. Френсик этого ей не простил и сейчас намеревался отплатить.

Он вышел из парка на Садовый Выгон. Дом доктора Лаут стоял в дальнем конце – викторианский особняк, нарочито заброшенный: обитатели, мол, ведут интеллектуальный образ жизни, им некогда подстригать кусты и выкашивать траву. И помнится, здесь была пропасть кошек.

Кошки никуда не делись. Две сидели на карнизе и смотрели, как Френсик подошел к парадному и позвонил. Стоя в ожидании, он оглянулся. Сад, пожалуй, стал еще больше напоминать сцену пасторали – излюбленного жанра доктора Лаут. И араукария выглядела еще неприступнее. Сколько раз смотрел он на нее из окна, когда доктор Лаут подчеркивала необходимость четкой нравственной установки во всяком произведении искусства. Френсик готов был с головой окунуться в воспоминания, но тут дверь приоткрылась, и мисс Христиан смерила его подозрительным взглядом.