Однажды на собственной лекции профессор зевнул, - сказал: "Боже, какая скука" - и, махнув рукой, вышел из аудитории.
      В институте не хотели поднимать шума вокруг имени заслуженного ученого. Декан поговорил с Дрыгайловым: так, мол, батенька, негоже, надо, батенька, отмобилизоваться и т. д.
      Келейная беседа лишь усугубила положение.
      Тут подоспел инцидент с Януаровым. Молодой, стремительно растущий научный работник, защищал диссертацию на тему "Мне так кажется - как судебное доказательство".
      Когда Януаров стал неторопливо развивать основной тезис, что поскольку сознание, отражает объективный мир, постольку, если мне кажется, что ты преступник, ты преступник и объективно, Дрыгайлов вдруг поднялся, коротко хохотнул и, прерывая диссертанта на середине фразы, сказал: "А мне вот кажется, что ты проходимец". После чего встал из-за стола президиума и удалился.
      Януаров оказался на высоте. Он только развел руками, сожалительно покачал головой и продолжал чтение работы. Но, конечно, дальше замалчивать происходящее стало невозможно.
      В повестке месткома появился вопрос о моральном разложении Дрыгайлова.
      И вот тут с новой стороны проявил себя Игнатий Филиппович Дрыгайлов-бис, этим самым открыв и важные, неизвестные прежде науке стороны интеллекта всей породы "бисов".
      Заседание месткома, происходившее почему-то вяло, близилось к концу. Председательствующий декан факультета мямлил обычное "надеюсь, батенька..." и т. д., когда появился никем не приглашенный Дрыгайлов-бис и потребовал слова.
      Самый вид Дрыгайлова-биса, свежевыбритого, спокойно улыбающегося, отлично одетого, "веского" в каждом слове и каждом движении, печально оттенял неутешительность нынешнего облика Дрыгайлова-настоящего.
      - Моральное состояние Игнатия Филипповича не является неожиданностью, начал Дрыгайлов-бис. - В семь лет, учеником младшего приготовительного класса гимназии Игнатий, вопреки указаниям родителей и наставников, курил. В старших классах он специально изучил французский язык, чтобы прочитать аморальные мемуары Казановы. В юношеские годы Игнатий увлекался диссертацией пресловутого Соловьева "О добре" и идеалистическими сочинениями пресловутого Бердяева. Мне, как понятно каждому, тяжело ворошить все это, но, чтобы получить урожай, изволь выполоть сорняки..
      Тут Игнатий Филиппович Дрыгайлов-настоящий, прерывая своего биса, негромко проговорил то, что приведено в эпиграфе к главе: "Ну и мерзавец ты, если поглядеть на тебя со стороны", - поднялся и, как при инциденте с Януаровым, направился к выходу.
      ... Так бисы овладевали все новыми позициями, становились чем-то таким, что никогда и не мыслилось Люстикову.
      Вскоре первый бис защитил докторскую диссертацию. На банкет в ресторан "Прага" был приглашен и Люстиков. Бис не пил, но вел себя превосходно и произносил остроумные тосты. Сыроваров умело направлял течение банкета.
      Поздно вечером, встретившись с Оленькой, немного охмелевший Люстиков сказал:
      - Нет, как там ни суди, в нем есть широта. Я на все это не способен.
      - А ты бы хотел быть способным на все это? - спросила Оленька, повернулась и ушла, не дождавшись ответа.
      Так произошла между ними первая серьезная размолвка.
      13
      Все настоящее вдруг представилось мне ненастоящим, и представилось, что все действительно настоящее - безвозвратно потеряно.
      Из письма В. И. Чебукина дочери Ольге
      Только теперь появляется возможность вернуться к событиям жизни Василия Ивановича Чебукина. Будучи лишены предрассудков, мы закрываем глаза на то, что по обстоятельствам развития сюжета вторая встреча с героем происходит в главе под неблагоприятным номером "13". Представляется полезным сделать и другую оговорку. В этих и последующих главах мы по ходу изложения приводим мысли и переживания Чебукина, которые стали в точности известны лишь позднее; отступление от строго хронологического принципа здесь кажется нам оправданным.
      ... После ухода Вениамина Анатольевича, определившего необходимость перезаписи, все перед Чебукиным предстало в ином свете.
      Его знобило, и в теле чувствовалась болезненная слабость. В тот день должно было состояться важное межведомственное совещание с его, Чебукина, руководящим выступлением, но мысли и фразы, заботливо заготовленные для выступления, вдруг показались незначительными, а само совещание - пустейшим делом.
      Он открыл дверь в комнату жены и с порога сказал:
      - Назначен на перезапись, Тамарочка...
      Тамара сидела перед трюмо и кончиками пальцев массировала предательски обозначившиеся в уголках глаз "гусиные лапки". Не отвлекаясь от этого занятия, она сказала:
      - У тебя будет свой бис?! Чертовски современно. Лидочка, дочь Олимпиады Львовны, говорит, что бисы - прелесть. Они как члены семьи... Подумать?! Ты должен наконец настоять, чтобы Оленьке предоставили самостоятельную жилплощадь. Оленькина комната подойдет бису; немножко сыровато, но ведь он железный...
      - Бису дадут отдельную квартиру, - дрожащим от обиды голосом объяснил Чебукин и вышел из комнаты.
      Отчаявшись найти дома сочувствие, Чебукин заглянул В гостиную, резиденцию Кольки, и попросил сына:
      - Меня, знаешь, на перезапись... ты бы позвонил Сыроварову...
      - Сто новейших дублонов, - сухо заметил Колька, поднимая трубку. Житейские испытания и подледный лов заморозили мое сердце.
      Чебукин молча отсчитал требуемую сумму.
      - Анджей Люсьен? - спросил Колька, набрав номер лаборатории. - Ах, извините, Андрей Петрович... Моего предка, простите, простите, моего отца назначили на перезапись, и я... Ах, так - "в порядке живой очереди и согласно действующим инструкциям..."
      Положив трубку на рычаг, Колька печально проговорил:
      - Еле шевелит плавниками. Все предано забвению. Забыт селигерский десятикилограммовый судак и сигаретный коробок с острова Фиджи, алмаз твоей коллекции, Анджей Люсьен, добытый с ущербом для моей репутации... Все, все в глубинах небытия!..
      Глядя на отца, Колька сказал еще:
      - А тебя не отчислят как памятник старины? Сейчас памятники не в моде... Впрочем, говорят, бисы перенимают и родительские чувства. Не информирован?
      ... Чебукин впал в глубокую задумчивость.
      - Ну и будет Чебукин-бис, что с того? - утешал он сам себя. - В Ученом совете два биса. Терпсихоренко-биса, после смерти Терпсихоренко, даже и не называют бисом.
      Чебукину вдруг вспомнился тот Терпсихоренко, настоящий: балагур, весельчак, любитель сыграть пульку. Умер он год назад, а уже всеми забыт. Терпсихоренко нынешний по ночам сидит не за бутылкой вина и преферансом, а штудирует книги в профессорской читальне. На ученом совете его специальность "уточнять": резолюции, цитаты, установки. Улыбка у него металлическая; впрочем, какой ей и быть, если он из металла?
      В два часа курьер в кожаном вальто принес запечатанный сургучом пакет. Вскрыв его, Чебукин прочитал:
      НАПРАВЛЕНИЕ НА ПЕРЕЗАПИСЬ No 000319Р
      Податель сего, Чебукин Василий Иванович, настоящих направляется в вашу лабораторию на предмет перезаписи.
      Подпись и гербовая печать.
      14
      Внешность и еще раз внешность - напоминаю я вам. Можно скрыть недостаток образованности - молчанием, дефекты воспитания -сдержанностью. Но противоречие в расцветке носков и галстука - вопиет!
      Дю-Шантале, маркиз и присяжной поверенный
      Зал был круглый, со сферическим потолком и напоминал планетарий. Вдоль стен располагалось десять или двенадцать кабинок с прозрачным верхом. На крайней кабинке загорелось "319Р", и двери, отворилась. Внутри стояли друг против друга два кресла с откидной спинкой, какие бывают в самолетах. Чебуки сел и перевел дыхание. Под потолком зала как бы пари, легкий помост с алюминиевыми перильцами. Металличе ские лесенки оплетали его. По лесенкам поднимались и сбегали вниз девушки в синих спецовках и беретах.
      Было тихо, только доносился шелест, похожий на шум приводных ремней. На помосте виднелись щиты управления с разноцветными сигнальными лампочками. Посреди помоста возвышалось нечто, похожее на капитанский мостик. Там, перед селектором, стоял Люстиков.
      Кроме шелеста, до Чебукина порой доносились приглушенные голоса девушек:
      - Тогда он сказал: сегодня я тебя украду!
      - Страсти какие! Надо же. А она?..-спросил другой голос.
      - Она ответила: только навсегда!
      - А он?
      - Он сказал: навсегда я не могу...
      - Подумать, - вздохнула вторая девушка.... Из другого угла доносилось:
      - Гладко, гладко, а тут плиссировочка...
      И еще:
      - А он, дурак, к Машке липнет...
      - 319П, под перезапись! - скомандовал, наклоняясь над трубкой селектора, Люстиков.
      С потолка на тросах спустился похожий на шлем алюминиевый колпак и закрыл соседнюю кабинку.
      - А почему он не может навсегда? - спросил первый голос.
      - Во-первых - женатик, во-вторых - член месткома.
      - Надо же... - снова вздохнула первая девушка. "Тишина!! Идет перезапись!!!" - загорелось на алюминиевом колпаке. Голоса оборвались. Шуршание стало сильнее. Запахло озоном.
      - Включить извилину музыкальных интересов! -скомандовал Люстиков.
      - Не выражена, - отозвался женский голос.
      - Включить сферу юмора!
      - Не выражена.
      - Включить извилину любви!
      - Включить извилину добрых и смелых дел!
      Прозвучала новая команда:
      - 319Р - под перезапись. '
      Теперь и над Чебукиным опустился алюминиевый колпак. В наушниках шлемофона послышалось:
      - Включить административно-руководящие извилины.
      - Включить извилину теории эстетики!
      - Включить извилину добрых и смелых дел!
      - Включить извилину любви!
      - "Таню ведь я любил, очень любил, но..." - думал Чебукин.
      Вдруг показалось очень важным вот сейчас же вспомнить двадцать пять добрых дел. А в голову лезли сущие пустяки, к тому же стародавние. Чебукин снизил себе норму с двадцати пяти до десяти добрых дел, но и то последние два номера представлялись сомнительными.
      Лет шесть назад он отменил приказ об увольнении курьера с длинной фамилией, которая никак не припоминалась. Но курьер почему-то исчез.
      Он тогда все собирался спросить заместителя, как это курьер все-таки исчез, да, помнится, не собрался.
      А в детстве был случай, когда отец дал ему большой кусок пирога и с начинкой, а Глашке - младшей сестренке, нелюбимой в семье, - маленький кусок и почти без начинки. Он отдал свою порцию Глашке - "на, подавись" Чем не доброе дело? Только, помнится, в тот раз у него болел живот, даже смотреть на жирный пирог было тошно А с другой стороны, доброе дело остается добрым независимо от того, болит живот или нет.
      - Внимание, 319Р, - приступаем к операции выбор. биса, - прозвучало в шлемофоне.
      Спереди отодвинулась дверца, образовав прямоугольный просвет двух метров высоты и шестидесяти сантиметров ширины.
      Послышалось:
      - Предлагается на выбор тридцать высококачественных, утвержденных бисов, различающихся чертами лица, расцветкой глаз и волосяных покровов, фасоном костюма, Напоминаем: выражением лица бис не располагает, оно будет придано бису в процессе перезаписи посредством копировки оригинала. 319Р приготовьтесь:
      Дзинь... Впереди возникла цифра "1". Шагнув слева направо, показался бис.
      Он стоял под своим номером, вытянувшись как в строю, одетый в отличный черный костюм. Лицо у него было снабжено всем необходимым - носом правильной формы, полногубым ртом, серыми глазами под несколько нависшими бровями, черными с еле заметной сединой волосами, зачесанными назад, умеренно низким и покатым лбом, - но, не обладая выражением, оно, при этой полнокомплектности, производило жуткое впечатление.
      - Сгинь! Сгинь! - услышал; Чебукин собственный свой неприлично дрожащий голос.
      У биса совсем не было выражения лица, даже такого, каким снабжаются, например, манекены в провинциальных парикмахерских или гипсовые фигуры при въезде в санаторий.
      Дзинь. Бис в черном костюме шагнул вправо, подтянул ногу и скрылся из глаз. Загорелась цифра "2", и под ней вытянулся бис чрезвычайно моложавый, с косо подбритыми височками, в клетчатом костюме с узковатыми брюками.
      То же абсолютное, трудно предстввнмое и не поддающееся описанию отсутствие выражения объединяло черного седеющего биса с бисом клетчатым.
      Чебукин закрыл глаза, испытывая почти ужас. "Дзинь... Дзинь... Дзинь", доносилось до него время от времени, каждый раз этот звук вызывал тяжелый вздох.
      Как человек, сознающий определяющее значение дисциплины, он, наконец, заставил себя взглянуть. Под светящейся цифрой "11" замер полноватый бис с явно наметившимся брюшком, приличным двойным подбородком, серыми глазами и также сероватыми редеющими волосами. Ему, этому бису, пристало бы выражение важности, солидности, благожелательства без тени панибратства. Но ни этого необходимого по другим статьям выражения, ни какого-либо другого выражения не было.
      - Сгинь! - бессознательно шептал Чебукин, снова плотно зажмурив глаза.
      "Дзинь... Дзинь... Дзинь..." - пронзительно раздавалось в ушах.
      Звонки оборвались.
      - Назовите выбранный номер! - распорядился голос в шлемофоне и через минуту нетерпеливо повторил: - Назовите выбранный номер!
      - Семнадцать, - наугад сказал Чебукин и взглянул. Перед ним, удобно откинувшись в кресле, расположенном напротив, сидел бис крайне, даже неприлично моложавый, в светлом бежевом костюме, с полубачками и черными усиками, концы которых были загнуты вверх, и отчасти двусмысленной улыбкой, также несколько загнутой вверх.
      - И это мой бис? - с горечью сам себе сказал Че-букин. - Дожил. Такой бис соответствовал бы этому самому Анджею Люсьену, даже Кольке, в крайнем случае работнику по торговой части, но никак не профессору эстетики и директору Института эстетики... Дожил...
      Бис сидел напротив, глядя в глаза, и даже двусмысленная, загнутая вверх улыбка не сообщала ему ни малейшего выражения. "Скорее это проект улыбки; не проект, а проектное задание", - мелькнуло в голове Чебукина.
      - 319Р, приступаем к перезаписи! Приготовьтесь:приступаем к перезаписи, раздался в шлемофоне голос Люстикова.
      15
      Твердо помню, что когда я закрыл глаза, в комнате никого не было. Очнувшись, я увидел, что за столом трое. Это были Я-нынешний, Я-вчерашний и Я-позавчерашний. Мы холодно поздоровались И приступили к беседе.
      Из записок неизвестного
      Шлемофон, щелкнув, отключился. Под алюминиевым куполом воцарилась ничем не нарушаемая тишина.
      Чебукин сидел неподвижно, а электронный щуп с трудно представимой скоростью - ста пятидесяти килогерц нырял в мозговые извилины, прослеживая их одну за другой.
      Накопленная в течение жизни информация из нервных клеток попадала на усилитель и самопишущим устройством заносилась на перфорированные ленты мыслеприемника Чебукина-биса.
      По временам, отогнав дремоту, Чебукин бросал быстрый взгляд на своего визави.Лицо биса постепенно приобретало выражение: загнутые усики выпрямлялись, улыбка развивалась в спокойную, благожелательную и одновременно нелицеприятную, глаза вбирали начальственную проницательность. Но странно, знакомое это, тысячи раз выверенное у зеркала, выражение на чужом лице производило впечатление даже как бы гулкой пустоты.
      "Отрастил усики, таракан, а не профессор", - неприязненно подумал Чебукин о своем бисе.
      Щуп безболезненно принимал информацию, но иногда электронное острие его задевало стенки клеток коры, отражалось от них, и тогда вспыхивало в памяти давно минувшее.
      Перед закрытыми глазами Чебукина встало лицо Тани, такое, каким он видел его самый последний раз, в том году, когда по чрезвычайным обстоятельствам освободилась кафедра эстетики, и ему, совсем молодому научному сотруднику, нежданно-негаданно предложено было занять эту кафедру, при том, однако, условии, что он расстанется с Таней.
      Дело в том, что Таня в том же году и по тем же чрезвычайным обстоятельствам лишилась одновременно отца и матери.
      Неприятнейшее это условие высказано было деканом хотя и обиняком, но недвусмысленно. И Таня была названа не женой, а подругой, поскольку брак с ней по случайности не был зарегистрирован. И слово это, "подруга", было произнесено так страшно и оскорбительно, что и теперь прозвучало в памяти, как пощечина.
      Чебукин искоса взглянул на биса.Лицо биса передернулось, сморщилось, но сразу приняло прежнее выражение. Чебукин понимал, что и его собственное лицо так же точно передернулось и сморщилось, а затем вернулось к обычному состоянию.
      А щуп между тем перестал задевать стенки, локатор вывел его в стрежень извилины, и беспокоящие воспоминания больше не появлялись.
      Чебукин уснул.
      Когда он очнулся, алюминиевый купол был поднят, и снова глазу открывался зал перезаписи. Впереди в кресле спокойно и важно сидел бежевый бис с уже вполне утвердившимся выражением. Положив руку на плечо бису, стоял Люстиков.
      - Вот и все, - сказал Люстиков, мягко улыбаясь. - Ведь ничего страшного.
      Рабочий день оканчивался. Девушки-операторши подмазывались и, звеня каблучками, сбегали по металличе-ским лесенкам. Одна из них - хорошенькая, с кудряшками - приостановилась на мгновенье и посмотрела на биса. Тот ответил продолжительным взглядом. "Ходок", - неприязненно подумал Чебукин, использовав одно из словечек Колькиного лексикона.
      - Месяца два или три продолжится синхронизация, - привычным скучным голосом объяснял Люстиков. - В углах губ у вас вмонтированы микроскопические микрофоны, в ушах - приемные устройства. Бис, который на время синхронизации останется здесь, будет слышать то же, что и вы. У него появятся те же эмоции и мысли, и он станет высказывать те же соображения. Посторонним будет казаться, что это говорите вы, а в действительности они будут слышать биса, являющегося, впрочем, вашим точным дубликатом. Если мысли и соображения биса в деталях разойдутся с вашими мыслями - поправьте его,необходимые коррективы автоматически запишет мыслеприемник. Когда синхронизация закончится и мы достигнем полного единообразия ваших мыслей и мыслей, (Я са, этот последний начнет самостоятельное существо^ ние. Обращаясь к бису, Люстиков распорядился;
      - Продемонстрируйте мыслеприемник!
      Чебукин-бис быстрыми, но не суетливыми движениям] расстегнул пиджак и шелковую рубашку, нажал почт] невидимую кнопку на открывшейся металлической стенк груди и снова опустил руки.
      Шторная стенка раздвинулась.
      Внутри горели триоды, смутно освещая множество кол денсаторов, сопротивлений и крошечных металлически катушек, между которыми скользили поблескивающи ленты.
      Шуршание стало слышнее..
      - Спасибо! - сказал Люстиков. - Попрошу пройти в второй, зал.
      Шторки так же автоматически закрылись. Бис акк) ратно застегнул пуговицы, поправил, галстук и подняла Чебукин также встал.
      Вслед за Люстиковым Чебукин и Чебукин-бис пер< секли опустевший зал перезаписи и очутились в длинно;
      помещении, с рядом дверей на одной стороне.
      - Сюда! - пригласил Люстиков, открывая треты справа кабинку, на которой была прикреплена стеклянная дощечка с надписью:
      ЧЕБУКИН ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ-БИС
      ПРОФЕССОР ЭСТЕТИКИ
      Бис зашел в кабинку. Помещение напоминало купе вагона: мягкий диван, столик, кресло, умывальник укрепленным над ним зеркалом.
      - До свидания, - холодно сказал Чебукин-бис развернул лежащий на столике свежий номер журнала.
      - До свидания, - так же принужденно ответил Чебукин.
      Когда дверь за бисом захлопнулась, Чебукин почувствовал некоторое облегчение и заторопился к выходу.
      16.
      - Как же, однако, вы умудрились прожить жизнь, будучи самим собой и никем иным? - спросил я.
      Он ответил мне тем же вопросом.
      Из записок неизвестного
      На улице Чебукин глубоко вздохнул. Светило нежаркое солнце.
      - Пахнет хмелем и тлением, забвение временное шагает рука об руку с забвением вечным, - вполголоса проговорил он, щурясь на солнце. То есть он, собственно, только услышал эти слова, а сказал их бис через микроскопические громкоговорители на полупроводниках, искусно вмонтированные в уголках губ.
      "Профессор эстетики мог бы изобрести нечто более оригинальное и менее выспреннее", - с неудовольствием подумал Чебукин.
      В машине, ощутив привычную упругую мягкость сиденья, он несколько успокоился, и опять-таки не он, а бис беззвучно проговорил:
      - Чего-нибудь я как-никак стою. Не каждому положена персональная машина и все прочее.
      А в следующее мгновенье уже он сам поправил биса:
      - Мыслителю и философу, а ведь мы с тобой значимся именно философами, не следовало бы позволять себе столь затасканные суждения. Диоген, так сказать, "вкатился" в бессмертие при помощи всего-навсего бочки, которая при меньшей скорости и маневренности обладала, по-видимому, несомненными преимуществами.
      Мысль, направившаяся по скользкому руслу, не замедлила подсказать, что Сократ был отравлен, Аристотель умер в изгнании, Джордано Бруно сожжен, Каллисфан, осмелившийся сказать Александру Македонскому, что историографу для его славы царь не нужен, но зато царь никогда не был бы так знаменит без своего историографа, был казнен, и множество более современных мыслителей претерпели подобные же неудобства.
      - Домой? - спросил шофер.
      - В институт на совещание, - ответил Чебукин с философской печалью в голосе. - Дела, дела; личную жизнь приходится оттеснять на задворки.
      То есть опять-таки выговорил эту фразу бис, а он снова с досадой отметил про себя выспренность, банальность и почти привычную неискренность его, биса, лексики.
      - Пустозвон, - пробормоталЧебукин, - чистейшая балаболка...
      ... Междуведомственное совещание уже началось. Председатель сразу приметил появление Чебукина, кивнул ему и вскоре предоставил слово.
      Василий Иванович заговорил легко и плавно, уверенно нащупав главную жилу.
      Стоит ли повторять, что говорил не Чебукин, а бис, и. Василий Иванович, может быть, впервые в жизни получил возможность взглянуть на себя со стороны.
      "Раньше у меня никогда не было для этого времени, - со стесненным сердцем подумал он сам. - Может быть, и лучше, что его не было. Еще лучше, если бы это чертово время и не появлялось".
      Речь на совещании шла о низком уровне эстетического оформления продукции фабрики имени 8 марта. И Чебукин-бис через громкоговорители, укрепленные в уголках губ собственно Чебукина, сразу же аргументированно и веско заявил, что надо ударить по рукам коллектив фабрики за недооценку значения эстетического уровня.
      Чебукин слушал обстоятельную речь биса с чувством, с каким бессонной ночью следишь за однообразным падением капель из крана. "Ударить по рукам". При этих словах ему вспомнилось, что он никогда не видел продукции фабрики. Кажется, это рояли и фисгармонии, а может быть сенокосилки и утюги? Нет, вероятнее всего - галоши и соски...
      "Впрочем, эстетика ведь необходима везде", - попробовал он успокоить себя.
      И тут он вдруг забыл, от какого греческого корня происходит слово "эстетика".
      Когда-то знал и забыл...
      "Хорошо бы посмотреть словарь", - подумал он и пошел к выходу, совершенно не учитывая, что голос биса нерасторжимо связан с ним, Чебукиным-настоящим, и, следовательно, тоже двигается к выходу.
      Чебукин остановился, только когда его окликнули из президиума, и неловко договорил, вернее сказать - дослушал свою речь, стоя посреди зала.
      От длинных и плавных периодов биса возникало ощущение, будто бы он, Чебукин, нечист, ощущение как бы зуда во всем теле и странная мысль, что самое главное сейчас поскорее помыться.
      17.
      Человек, который бывает тягостно потрясен, узрев себя со стороны, не есть конченый человек. Но именно поэтому подобное потрясение приближает его конец.
      Камилл Ланье. Психология обыденной жизни
      Очутившись в кабинете, Чебукин закрылся на два оборота ключа. "Словарь" служил только поводом, последней каплей, а покинул он зал заседания из необходимости убежать от всех и, прежде всего, от биса.
      Последнее, впрочем, было невыполнимо.
      Он сел в кресло и снова ощутил властную потребность заменить последние два добрых дела - номер девять касающийся курьера, и номер десять, касающийся сестры и пирога - добрыми делами менее спорными. Потребность такую настойчивую, будто только осуществиэту замену, он сумеет остаться на поверхности, выплыть из нереального, однако физически ощутимого серого моря в котором он сейчас тонет.
      Память, настроенная снисходительно, подсказала историю с защитой доцентом Януаровым диссертации на тему "Мне так кажется - как судебное доказательство"
      Тогда он, единственный из пятнадцати членов ученого совета, подал голос против присуждения Януарову ученой степени.
      "Для подобного поступка, особенно в то время, нужны были смелость, правдолюбие. И этих основополагающих качеств у меня все же оказалось побольше, чем у уважаемых коллег", подумал Чебукин и совсем было собрался заменить курьера с незапоминающейся фамилией на черный шар против Януарова, когда память, продолжавшая распутывать ниточку, внесла уточнения.
      Чебукин вспомнил, как после оглашения результатов голосования коллеги один за другим подходили к Януарову, дабы поскорее засвидетельствовать непричастность к злополучному черному шару.
      Он остановил профессора Рысина и спросил, не кажется ли ему унизительным "хождение на поклон".'
      Рысин отмахнулся:
      - Януаров известный сикофант, зачем с ним связываться?
      - Но и ты пошел вслед за Рысиным на поклон, - не преминула подсказать память, снова настроенная обличительно.
      - Я был последним! Значит, опять-таки проявил известное моральное превосходство перед коллегами, - оправдывался Чебукин.
      - Да, ты подошел последним, но...-продолжала обличать память, - но, встретив холодный взгляд Януарова, испугался и стал приглашать его в гости, бормотать нечто совсем непристойное относительно огромного вклада в науку и необходимости обмыть этот вклад. Тогда Януаров действительно догадался о твоей причастности к черному шару и железным голосом отчеканил: "Вы забываете, с кем имеете дело". (Это звучало угрожающе и двусмысленно).
      - Нет, нет, - проговорил Чебукин, перебивая память, к черту Януарова, ничего не поделаешь, пусть девятым номером пока останется курьер... Но неужто и в самом деле не было в моей жизни ничего более достойного наименования "доброе и смелое дело"?
      Зазвонил телефон, и, узнав голос Ирины, своей аспирантки, Чебукин обрадовался возможности отвлечься от неприятных размышлений.
      - Да, - сказал он с готовностью.-Я очень рад. У третьей колонны?.. Буду через тридцать минут...
      18
      - Вы мне надоели. Уйдите! - сказало Отражение.
      - Хорошо, но помните, если я удалюсь, исчезнете и вы.
      - Пожалуй, я примирюсь и с этим...
      Из записок неизвестного
      Он не всегда говорил то, что думал. Но сказав что-либо, впредь думал именно так.
      С. Дюгонь-Дюгоне. "Портреты"
      Главный недостаток извилин в том, что они извилисты.
      А. П. Сыроваров, начальник Лаборатории перезаписи,. "Приказы"
      Шагая рядом с Ириной, Чебукин совсем было собрался пуститься в откровенности, неуместные и не ведущие к цели, но внутренне необходимые сейчас, однако бис опередил его и повел дело изученной тропой.
      - Так тянет на природу, в просторы... Человеку, посвятившему себя эстетике, истинная красота важнее всего, - начал бис рокочущим и переливающимся голосом.
      "Затоковал... Колоратурный бас... Траченный молью первый любовник провинциальной оперетты", - зло и безнадежно думал Чебукин, с непривычной жалостью ощущая робкое тепло Ирининой руки.
      - Неумолчный шелест деревьев, щебет птиц, - разливался бис. - Давайте отправимся за тайнами природы, как древние аргонавты за золотом!..
      Чебукин взглянул на Ирину, но не как обычно, чтобы проверить действие слов, "скорректировать огонь", а бесцельно, с той же щемящей душу жалостью.
      - Да, да... так тянет к птицам, к деревьям, - беззвучно шептала девушка, удивительно хорошея при этом.
      "Ну, конечно, - виновато думал Чебукин, любуясь ее новой красотой. - Ей и вправду представляется это самое - листва, мурава, бабочки, соловьи, а в мыслях биса - я - то ведь знаю - протертые влажной тряпкой листья пальмы над столиком в уединенном углу ресторана "Нерпа", где всегда кончается первый этап "плавания аргонавтов".
      -К природе... как аргонавты, - шептала Ирина, и самые пошлые слова в ее устах приобретали новый, вернее - старейший, первозданный смысл.
      - Я тоскую по красоте, как плененная ласточка по воздушному океану, разливался бис. - Безграничность стихий и такая же необъятность музыки. Грандиозность Баха. Бранденбургский концерт та-ра-та-та-лю-лю-та-ра... '
      "Это, коллега-шестипудовая ласточка, никакой не Бах, а "Подмосковные вечера", да еще префальшиво исполненные", - подумал Чебукин.
      - Лю-лю-лю-ра-ра-лю-ра-ра-ра, - не заметив подлога, чистым, серебристым голоском подхватила Ирина. - Лю-лю-ра-ра-та-та-та-та...
      "Вот это не "Подмосковные вечера", это, верно, и есть Бах, которого я, к сожалению, совершенно не знаю", - думал Чебукин.
      Он посмотрел на Ирину и впервые за время короткого романа, а также предыдущих коротких романов, бескорыстно залюбовался девушкой, чувствуя, что сердце бьется чаще, горло пересохло и нечто одновременно горькое и сладостное теснит грудь.
      А бис развивал обычную программу:
      - Музыка и ваша щедрая ласка единственное, что может согреть сердце, измученное борьбой с оппортунистами и догматиками, годами неустройств и теоретических размышлений. Женское тепло... трепет...
      - К черту! -не своим голосом закричал Чебукин. - Трепач! Брехун! Девушка испуганно оглянулась.