Люстиков собирался подключить электронаркоз, но пациент уже спал.
      - Удобный объект, - с сомнением в голосе проговорил Люстиков и, помолчав, как обычно, скомандовал: - Включаем мыслесниматель! Следи за приборами, Оленька! Опыт ответственный. Включаем трансформатор!
      Щелк: локатор отыскал и осветил извилину. Но странное дело, она излучала не фиолетовое свечение, типичное для недавней информации, и не лучи, близкие к инфракрасным, характеризующие информацию эпохи детства и юности.
      Извилина горела свинцово-сероватым с зеленым отливом светом, который точнее всего можно описать словом"неопределенный".
      - Как ртутная лампа, - шепнула Оленька и зябко передернула плечами.
      - Поищем другую извилину! - решил Люстиков, берясь за диск направлений.
      Локатор, как купальщик из проруби, выскользнул борозды извилины; поверхность коры больших полушарий погасла. Несколько секунд локатор скользил в зеленовато-серой мгле, обозначая свой путь еле заметными искровыми разрядами, потом осветил новую извилину.
      Она загорелась тем же тусклым, неопределенным светом.
      Локатор часто мерцал, словно мигал в растерянности.
      - Снять торможение! - скомандовал Люстиков.
      Локатор рванул с места, сразу взяв скорость курьерского поезда. Отработанная извилина гасла с быстротой молнии. Из репродуктора неслось невнятное бормотание; казалось, он захлебывается.
      - Перегрев! Перегрев!.. - сдавленным голосом крикнула Оленька.
      Запахло резиной. Люстиков выключил аппарат. Стирая со лба пот, он сказал:
      - Черт знает что... Непонятно... Никакого сопротивления. Как будто локатор нырял в пустоту. Абсолютная пустота!
      Оленька раздвинула шторы и распахнула окно. Стал светло. Медленно рассеивался запах резины. Было тихо, только слышалось спокойное дыхание N.
      - Опять неудача, - печально сказала Оленька.
      - На сей раз капитальная, - кивнул Люстиков.
      - Тебе надо взять отпуск и уехать. Отдохнуть, под) мать... - после долгой паузы сказала Оленька.
      - С тобой?! - спросил Люстиков.
      - Нет, Гришенька. Отец не пустит, да и отпуск мне не положен.
      - Как же прошел эксперимент? - благодушно осведомился N, открывая глаза.
      - Норма, - неопределенно ответил Люстиков и, помолчав, спросил:
      - А что было с вами? Интересно, что чувствовали вы?
      - Хм... - N пожевал губами. - Я испытывал чувство пустоты, легкости и скольжения.
      8.
      Извилина излучала свинцово-серый свет, который точнее всего можно описать словом "неопределенный".
      Г. С. Люстиков "К истории вопроса"
      Накануне отъезда Люстиков и Оля долго гуляли по городу. Им было невесело. Потом сидели над картой, уточняя маршрут. На прощанье поцеловались.
      - Не забудешь? - спросила Оленька. - И... и надо тебе вернуться к гамма-лучам.
      - Да... конечно, - ответил Люстиков. - Ты меня любишь?
      Поздно вечером Люстиков пошел в лабораторию - "провести с АДП последнюю ночь". Из корпуса "физиологии животных" доносился сонный лай собак.
      Спать Люстиков устроился в том же директорском кресле; маленький и худой, он легко уместился в этом кожаном гиганте. Кресло, казалось, еще хранило тепло внушительных объемов N.
      Во сне Люстикова мучили кошмары. Ему представлялось, что неопределенный свет извилин распространяется по земному шару, и в тусклом этом свете все становится неопределенным. Люди, слоны, дома, жирафы, кошки теряют привычную форму и превращаются в туманности.
      Он проснулся с криком "Не надо!", оттого что привидилась Оленька красивая, веселая, милая - и ползущая ей навстречу, готовая и ее превратить в туман неопределенность.
      У него колотилось сердце, он был весь в холодном поту. Поднявшись, он прежде всего вытащил кресло на лестничную площадку, затолкал его в угол и сильно пнул ногой. Потом побежал к автомату позвонить Оле. "Подойдет папаша, дьявол с ним", - отчаянно подумал он.
      Трубку взяла Оленька, и быстро, после второго гудка.
      - Тебе не спалось, милый? - тихо спросила она. Он попытался рассказать свой сон:
      - Представь себе мир, залитый серым туманом, и тает, стушевывается...
      - Не надо, - ласково перебила она. - Важно совсем другое...
      Ночью в лаборатории, вопреки всякой логике, Люстиков подумал: "Не захватить ли с собой АДП? Мало ли какой материал подвернется в дороге... Установка портативная, уместится в багажнике".
      Всю ночь он провозился, прилаживая установку на подвесных резиновых амортизаторах.
      Выехал на рассвете. Проезжая мимо Оленькиного дома длинно просигналил.
      Медленно светало. Ленинградское шоссе было еще почти пусто.
      9
      За добро все же следует платить добром, даже если это сопряжено с определенными неудобствами.
      Питер Крикс, старый рак из озера Якобсярве близ Отепя (Эстония)
      Люстиков ехал мимо лесов, озер, ландышевых и земляничных полян, но душевное его состояние было таково, что он не замечал красоты окружаюшего. Только в попутном почтовом отделении, пытаясь на заляпанной чернилами конторке сочинить открыткуОленьке, он задумался над тем, куда направляется, зачем это путешествие?
      "Бегу от АДП к гамма-лучам, а АДП следует за мной даже и физически - в багажнике".
      В Эстонии, за Отепя, Люстиков увидел справа от дороги, на берегу озера костер. Огонь всегда притягивает. Озеро Якобсярве определил он по карте и свернул с шоссе.
      Озеро было небольшое, правильной овальной формы, оно заросло камышом. На берегу виднелся освещенный пламенем костра низкий навес для косцов. На грифельном фоне неба чуть светлел луг со стогами сена, казавшимися ледниковыми валунами, часто встречающимися в этих местах.
      Якобсярве - как впоследствии, расшифровав фонограммы Питера Крукса, узнал Люстиков - населено двумя сильными самоуправляющимися общинами: Союзом Независимых Раков, который уже сто лет возглавлял Питер Крукс, и Всеобщим Объединением Свободных Лягушек, руководимым Старой Лягушкой. Кроме этих основных племен, в озере имеются колонии карасей, красноперок,плотвы, водяных блох, а также несколько щук, с которыми, несмотря ни на что, приходится считаться при решении важных вопросов.
      Старая Лягушка ссохлась от времени и ночует в чашечке лилии, не жалуясь на тесноту помещения. Авторитет ее объясняется не силой, как у щук, а житейской мудростью, тактом и тем, что она является дуайеном, если воспользоваться дипломатическим термином, то есть старейшиной среди глав самоуправляющихся общин Якобсярве. Незадолго до описываемого времени Старой Лягушке, по предложению Питера Крукса, была официально дарована экстерриториальность "на поверхности, в глубине и на берегах", как значилось в специальном постановлении.
      Противэкстерриториальностивыступилатолько щука.
      - Я не ем Старую Лягушку, потому что не хочу ее есть. Но если я захочу ее съесть, я ее съем, яеесъем, - со свойственной ей лаконичностью сказала щука.
      Питер Крукс пребольно ущипнул оратора могучей клеш-ней - "Я вынужден был это сделать", говорится в фонограмме, - и, "в порядке ведения", заметил:
      - Ты, щука, слишком глупа, чтобы понять, - но должна слушаться. Ведь все твои родичи после кончины попадают в меня, мавзолей и саркофаг всего живой том числе и твоего хищного рода. И если ты не угодишь на крючок, то тоже будешь покоиться во мне...
      Щука оскалила было хищную пасть, но промолчала.
      В ночь, о которой идет речь, Питер Крукс проснулся на закате, но раньше обычного, от странной тишины. Закатное солнце просвечивало сквозь плотные облака и вода была не красная, а черная с еле заметной примесью оранжевого.
      Обычно прощанье с солнцем знаменовалось источшным пением лягушек. Исполнив арию, певцы с громкими всплесками плюхались в воду. Крукс не любил ни пронзительного пения, оскорблявшего его слух, ни торопливых всплесков, но тишина встревожила его. Он выполз из своей резиденции между камней, хотя сознавал, еще слишком рано, и направился к резиденции Старой Лягушки..
      Быстро темнело. Старая Лягушка стояла среди плотных белых лепестков лилии и махала ссохшейся лапкой вслед отрядам своего народа, которые из камышей по лугу двигались к болоту. Изредка она квакала короткие напутствия, но слабый ее голос трудно было разобрать;
      Когда последний отряд лягушек скрылся из виду, Старая Лягушка взглянула на Крукса и квакнула:
      - Берегись!
      Крукс хотел спросить, чего именно беречься, но лягушка уже спала; От старости ей трудно было долго деря глаза открытыми.
      Крукс знал, что даром она не стала бы пугать.
      Он взглянул на берег, различил цепочку световых пятен от фонариков и кое-что понял. Когда такое световое пятно пробьет недвижную воду над головой, спрятаться некуда и наступает смерть.
      Лучи фонариков были красноватыми. Крукс полз только мог быстро. У каждого жилища сородичей громко выстукивал клешней:
      - Заройтесь поглубже! Берегитесь!
      Теперь он понимал и то, чем объясняется бегство лягушек. Ведь они служат приманкой. Смерть раньше поражает Свободных Лягушек и только затем обрушивается на Независимых Раков.
      ... Лежа на стоге сена, Люстиков, как и Питер Крукс, о существовании которого он узнал несколько позднее, наблюдал происходящее.
      От костра невнятно доносилась эстонская речь. Перед поездкой Люстиков просматривал русско-эстонский словарь и обратил внимание на то, как странно и непохоже на наше называются по-эстонски некоторые растения. "Колокольчик" в дословном переводе - "Цветок аиста" или "Цветок-аист". "Колокольчик" - красиво и "Цветок-аист" - удивительно красиво.
      Это как бы две разные сказки.
      Одна сказка о цветке, возвышающемся в лесу над всеми другими, чужеземце, который не отцветет, а улетит за тридевять земель; другая - нежная, о цветке, который всегда, и в непогоду и ночью, вызванивает свою песню и зовет: ближе, ближе, - полюбите меня или хотя бы полю-буйтесь мною. Тенерь, ночью, в каждом непонятном слове, вместе с искрами доносившемся от костра, чудилась сказка.
      Юноши и девушки возились, налаживая краболовные сетки. Двое юношей с ловушками, как с пиками на плече, прошли мимо.
      - Терё! 1- окликнул Люстиков. - Как дела? Ребята остановились. Один из них сказал, мешая русские и эстонские слова:
      - Плохо, конне 2 эёлэ 3 - нет!
      1 Привет.
      2 Лягушек.
      3 Нет.
      Близ берега вода светилась, а дальше она была совсем черной.
      По светлой полосе проплывала плоскодонка. Время от времени юноши вонзали в илистое дно свои ловушки. У костра теперь никого не оставалось. Транзистор, брошенный на траву, самому себе наигрывал твисты. Рожь мерно покачивала налитыми колосьями в такт другой, медленной и неслышной музыке.
      ... Крукс иногда задремывал. Но и во сне ему было жалко, что он не видит всего происходящего, жаль было не видеть даже страшных красноватых огней фонариков, бегущих сполохами по черной воде и угрожающих ему с сородичами смертью.
      Он, саркофаг всего живого в озере, знал, что послел смерти не будет ничего, даже опасности, даже угрозы гибели.
      Фонарики двинулись от берега к навесу. Люди потанцевали, устали и зарылись в теплые стога, "зашли" в них как заходит солнце в тучи. Крукс перевел дыхание и снова медленно пополз. В камышовой бухточке, на самой границе своих владений, он увидел странно неподвижную лягушку; но не разглядел сетки, в которой лежала лягушка.
      Он подумал:
      "Если лягушка живая, необходимо посмотреть, что с нею, и по возможности помочь ей. Ведь лягушиный народ покинул озеро и тем отвел угрозу, нависшую над Независимыми Раками. Надо спасти ее: за добро все же следует платить добром, даже если это сопряжено с некоторыми неудобствами. А если она мертвая, надо ее съесть, ведь в этом предназначение нашего Независимого племени".
      С этими мыслями Крукс нырнул в черную "воду и сразу запутался в сетке. "Попался, - подумал он. - И все-таки я правильно поступил".
      ... Люстикову стало холодно. Он забрался в машину и прикрылся пледом. Проснулся он от яркого света, который врывался сквозь стекла машины. Вскочил, рывком распахнул дверцу и увидел: вокруг костра пусто, пламя охватило навес для косцов и лижет рожь.
      Не совсем очнувшись, он подбежал к костру, с силой вывернул остов навеса, отводя огонь от поля. Пока отсвет пламени пробегал по обожженной земле, он успел заметить голубую нейлоновую сумку, шевелящуюся, как живая, и оттащил ее. Сел на траву и снова взглянул на прозрачную сумку. Там, на самом дне, лежали пойманные раки - четыре или пять маленьких и один огромный, величиной с десертную тарелку.
      Это и был Питер Крукс.
      Люстиков вытащил огромного рака из сумки. Крукс посмотрел на человека взглядом, в котором светилось столько непонятного, что Люстиков побежал к машине и, зафиксировав рака в специальных зажимах, включил АДП.
      Вспыхнули мозговые извилины, и из громкоговорителя полился глухой, несколько монотонный голос, рассказывающий о событиях последней ночи, об истории озера Якобсярве, о жизни Независимых Раков и Свободных Лягушек, делящийся соображениями о добре и зле.
      Шуршала бумажная лента, записывая фонограмму.
      Когда опыт закончился, уже светало. Девушки и юноши вылезли из стогов сена, "взошли", как сказал бы Крукс. Транзистор, дремлющий в траве, тоже очнулся и запищал твистовую мелодию. Одна пара - красивая, стройная девушка с темными прямыми волосами до плеч, похожая на индианку, и человек много старше, в очках - танцевали быстрей и быстрей, а остальные, взявшись за руки, вели вокруг медленный хоровод, скорее под шум ветра, чем под музыку транзистора.
      Люстиков положил было Крукса на сиденье машины, чтобы отвезти в институт, но вспомнил только что услышанное мудрое изречение - "за добро все же следует платить добром", - отнес рака к берегу и, преодолевая глубокое сожаление, выпустил в воду...
      Крукс медленно, с достоинством скрылся между затянутых тиной камней.
      Минуту Люстиков смотрел ему вслед, вывел машину на шоссе и, круто развернувшись, поехал домой.
      10.
      Я мечтал - слово это слишком большое, но тут не обойдешься другим-подарить людям хоть тень бессмертия, помочь им сохранить то, что с таким трудом накапливает мозг и что бесследно исчезает.
      Из письма Г. С. Люстикова О. В. Чебукиной (Публикуется с согласия адресата)
      Люстиков приехал в девять часов утра; он гнал машину всю ночь, и как был небритый, запыленный - ворвался в кабинет директора Ветеринарного института Исидора Варфоломеевича Плюшина.
      - А где же этот - подопытный? - спросил Плюшин, выслушав сбивчивое сообщение своего сотрудника. Слово "рак" директор счел неуместным; животное, если верить полученной информации, занимало не совсем рядовое положение.
      - Выпустил, - повинился Люстиков. - Мне казалоо что после всего сделанного им... было бы несправедливо.
      - Какая же осталась документация? - суховато осведомился Плюшин.
      - Фонограммы! Пойдемте, послушаем!
      Директор не без некоторого колебания поднялся и глубокого кресла и зашагал вслед за Люстиковым, который на ходу даже подпрыгивал от нетерпения.
      Когда на пустом дворе зазвучал мерный, нескольк монотонный голос Крукса, директор нахмурился и на клонил голову.
      - Есть и незрелые суждения, - вдумчиво сказал он выслушав все до конца, и покачал головой в знак сомнения или даже укоризны.
      - Но это же рак! - воскликнул Люстиков.
      - Лицо, выступающее в порядке обсуждения или мы спящее в порядке обсуждения, полностью отвечает з, свои высказывания или мысли. - Директор мягко улыбнулся и двинулся к подъезду института.
      Не отставая от Плюшина, Люстиков что-то невнятно бормотал о бессмертии "в первом пока приближении" которое может быть достигнуто, когда все знания и мысли деятеля науки удастся записать на серию фонограмм и ввести в говорящее саморегулирующееся устройство смонтированное в специальном шкафу.
      - Ближе к жизни, Григорий Соломонович, - веско перебил Плюшин, опускаясь в кресло. - Какое применение может найти данный, как вы выражаетесь, "шкаф";учитесь мыслить практически!
      - Мне казалось... то есть, я надеюсь, - начал Люстиков и уже более связно продолжал: - Я думаю... шкаф сможет читать лекции в случае болезни или кончины ученого, мысли которого в нем зафиксированы. И в некоторой мере руководить учениками... И...
      Директор задумался.
      - Набросайте докладную, - разрешил он после долгой паузы. - Коротко, деловито, с экономическими расчетами. И, по возможности, попрошу без этаких слов - "бессмертие" и прочее.
      Докладную Люстиков передал секретарю директора в тот же день, а сам с головой погрузился во всевозможные конструкторские тонкости. Надо было сделать так, чтобы шкаф мог не только повторять в раз и навсегда определенном порядке то, что было снято мыслеснимателем с извилин ученого, а свободно оперировать аккумулированной информацией. Система должна была быть саморегулирующейся, способной отбрасывать устарелые сведения и, при помощи читающих оптических устройств, заменять их данными, почерпнутыми в новейшей литературе.
      Все это было, как выражаются шахматисты, "делом техники", но техники самой головоломной.
      Решив очередную деталь и начертив узел конструкции, Люстиков поднимался из-за стола и, встав перед Оленькой в позе чеховского Гаева, с пафосом начинал: "Дорогой, многоуважаемый шкаф!.." - но не выдерживал и принимался вместе с Оленькой отплясывать известный только им двоим "кибернетический танец".
      К сентябрю был готов АДП - 2, и из мастерских прибыли первые шкафы с самозаписывающими устройствами.
      Они несколько напоминали холодильники "ЗИЛ", только были раза в два выше и поставлены на подвижное шасси с колесиками.
      Докладная между тем поднималась по ступеням ветеринарного ведомства. 3 декабря она вернулась с лаконичной резолюцией: "Разрешить в порядке строгой добровольности".
      Все же дело развивалось медленно. К февралю были перезаписаны только пятеро ученых. В конце месяца вступил в дело шестой шкаф. Профессор зоологии Мышеедов через три дня после перезаписи тяжело заболел, и шкаф No 6 был первым, на котором идея прошла проверку практикой. Шкаф доставили в институт, на колесиках подкатили к кафедре и включили его.
      Всех поразил даже не самый факт чтения лекции шкафом, а то, что говорил этот последний Мышеедовским голосом, и, начал лекцию совершенно по-мышеедовски:
      "В прошлый раз мы остановились на отряде кольчатых червей типа Vermus. В нынешней лекции надлежит" и т. д.
      Сходство было настолько полное, что казалось, будто Мышеедов был всегда шкафом, а шкаф всегда был Мышеедовым.
      После лекции шкаф по собственной инициативе выразил желание просмотреть журналы и был доставлен в профессорский зал читальни, где проштудировал свежие номера "Nature" и последний том "Handbuch fuer Zoologie".
      О дебюте Мышеедова-шкафа появилась короткая, но как характерно для этого журнала, деловитая и выдержанная в благожелательных тонах заметка в текущем номере "Науки и жизни".
      Некоторые консервативно настроенные деятели высказали сомнение, что поскольку шкафы не имеют степеней, то не приведет ли чтение ими лекций к снижению авторитета научных степеней?
      Для рассмотрения возникшего вопроса была созданакомиссия, но голоса в ней раскололись и авторитетное суждение все откладывалось.
      Междутем вслед за Мышеедовым-шкафом с чтениями лекций успешно выступили Дрыгайлов-шкаф ("Мораль и этика будущего") и Лобзин-шкаф ("Топология").
      11
      С изменением характера меняется и служебное положение. А с изменением служебного положения меняется характер.
      Камилл Ланье. Психология обыденной жизни
      Провинциализм, узость кругозора - вот что поразило меня в работах кандидата физико-математических наук Г. С. Люстикова, когда я возглавил Лабораторию перезаписи. "Размах" - это слово я сделал своим девизом, и оно же определяет самую сущность новой истории перезаписи. Размах и экономическая эффективность.
      Из речи юбиляра на праздновании двухлетия назначения А.П.Сыроварова директором Лаборатории перезаписи
      В конце рабочего дня Люстикова неожиданно вызвал Плюшин. В кабинете, кроме директора Ветеринарного института, несколько в стороне сидел широкоплечий круглолицый человек лет тридцати в отлично сшитом скромном костюме из темно-серого трико.
      При появлении Люстикова Исидор Варфоломеевич приподнялся в кресле и проговорил:
      - Переработался, Григорий Соломонович? Ничего, бывает... И у нас бывает, которых, как говорится, и "на вид" не склонит, и "строгач" не сломит. А уж у вашегобрата, привыкшего к этим самым - эмпиреям, и подавно... Садись, Григорий Соломонович, в ногах правды нет.
      Среди должностных лиц ветеринарного управления, как и некоторых других управлений, издавна четко обозначились два стиля руководящей деятельности. Один - "строго официальный", другой - "строго отеческий".
      Лица первого направления, учиняя выволочки и разносы подчиненным, пользовались местоимением "вы" и обильно цитировали соответствующие директивы. Лица второго направления при выволочках и разносах, напротив, предпочитали местоимение "ты" и вместо цитат уснащали речь пословицами.
      Что касается Плюшина, то он на всем протяжении своей деятельности придерживался строго официального стиля, но в связи с новыми веяниями в ветеринарных кругах перекантовался на стиль строго отеческий.
      - Посоветовались мы где следует, - продолжал Плюшин, - и решили разгрузить тебя. Как говорится - ум хорошо, а два лучше; знакомься - новый начальник лаборатории, Андрей Петрович Сыроваров. Тебе, Григорий Соломонович, оставляем технику и, так сказать, эмпиреи, ну а уж деловую часть придется взвалить тебе, Андрей Петрович, на свои молодые и растущие плечи.
      Достигнув зрелого тридцатилетнего возраста, Анджей Люсьен сменил гардероб, распродал рыболовную снасть и редкую по полноте коллекцию папиросных и сигаретных коробков, на собирание которой ушли предыдущие годы, разогнал друзей и подруг быстротечной юности, и в новом качестве, под староотеческим именем Андрея Петровича вступил в должность.
      Получив назначение. Сыроваров предложил выгодный пост заместителя по общим вопросам Коле Чебукину: всегда надо иметь под рукой надежного человека.
      - Нет, нет, Андрей Петрович, или Анджей Люсьен, как я буду по-прежнему именовать тебя в душе, - ответил Колька. - Никогда, пока жив предок, я не променяю изобилующие рыбой водоемы на мутное житейское море.
      - Как знаешь, - сухо ответил Сыроваров. - В твои лета не мешает подумать о будущем. Папаша может сгореть на работе, или его турнут на пенсию - тоже не жирно.
      ... Сейчас, сидя в кабинете Плюшина, Сыроваров деловито думал (деловитость сразу и во всем сменила прежнюю беспечность), какой ему следует принять тон: проверенный предыдущими поколениями строго официальный ил современный - строго отеческий?
      Приняв решение, он твердо придал лицу улыбку и, как только Плюшин замолк, шагнул навстречу Люстикову.
      - Надеюсь на тебя, Соломоныч, - сказал он, крепко пожимая руку Люстикова. - Человек ты скромный, мы и наименование подыскали для новой должности скромненькое, без пышностей - "технический исполнитель? Неплохо?! В материальном факторе некоторый урон Ничего, будешь стараться - премируем.
      Маленький Люстиков стоял перед богатырски сложенным Сыроваровым, задрав голову. Ему хотелось сказать что он не привык к бесцеремонному "ты" и кличке "Соломоныч", но пока он мысленно облекал эти соображения в приемлемую форму, время для демарша было упущено.
      Сыроваров положил могучую длань на плечо Люстиков, и увлек его из кабинета, инстинктивно сохраняя между собой и подчиненным просвет или "интервал", как выражаются военные.
      В приемной, где сидела одна только секретарша, новый начальник, глядя Люстикову в глаза, сказал:
      - Значит, так: займешься перевозкой лаборатории в новое помещение. Как говорится, "ехать так ехать" ха-ха. Фиксируй: за каждый приборчик ответишь головой государственная собственность, и труд во все вложен.. И еще, чуть было не забыл, есть наметка представить нас к Премии имени Первого ветеринарного съезда: Исидора Варфоломеевича, мою скромную персону, ну и тебя, Соломоныч, тоже...
      - А Ольгу Васильевну? - заикаясь от волнения, спросил Люстиков. - Она ведь стояла у самой колыбели.,
      - Несерьезно! - строго перебил Сыроваров. - Тогда надо и курьера и гардеробщика... А что касаемо колыбели, то Чебукиной О. В. скоро, быть может, придется дежурить у другой колыбели?! А? Да ты не красней, Соломоныч. Не порицаю, ха-ха... Однако, в порядке борьбы с семейственностью, полагаю полезным освободить Чебукину по собственному желанию. Я и приказик подмахнул. Что еще?.. Шкафы с сегодняшнего числа будем именовать "бисы". Зафиксировал? Клягин-бис, Мышеедов-бис; на-учно и современно. "Шкафы" - отдавало нафталинчиком. На сегодня все, можешь идти, Соломоныч.
      В Сыроварове ключом била молодая энергия.
      Когда Люстиков вошел в лабораторию, Оленька сидела у окна и плакала. Люстиков молча поцеловал ее в голову.
      - А может быть, щука была не так уж плоха? Та, из магазина "Рыба", сказала Оленька, стараясь улыбнуть-ся, чтобы успокоить Люстикова. - Пойдем вечером в бассейн и дадим ей колбасы.
      - Хорошо, - согласился Люстиков.
      12.
      "Бисы"- понятие, знаменующее торжество реального направления, улица переделала в мистически звучащее и даже оскорбительное слово "бесы".
      Доцент Тугоухов "О чистоте языка"
      Отдадим должное покойнику: профессор Лямбда свободно оперировал в своих трудах 75442 цитатами (богатейший цитатный запас в мире). Но, отказавшись от перезаписи и избрав недостойную позицию собаки на сене, он унес все это богатство в могилу. Прекрасный механизм из 75442 колесиков, винтиков и пружин, который мог бы и дальше двигать дело просвещения, отдан на слом. "Личное дело Лямбды" - скажут иные, страдающие прекраснодушием непрошенные адвокаты. Но мы никогда не согласимся с тем, что это личное, а не общественное дело. Перезапись должна стать и станет если и не обязательной, то добровольно обязательной.
      А. П. Сыроваров, Речь на гражданской панихиде профессора Г. М. Лямбды
      Ну и мерзавец ты, если поглядеть на тебя со стороны.
      Реплика профессора И. Ф. Дрыгайлова, заведующего кафедрой. Мораль и этика будущего', во время выступления И. Ф Дрыгайлова-биса.
      В новом помещении Лаборатории перезаписи все сверкало никелем, стеклом и пластмассой. Маленький Люстиков потерялся среди ослепительного великолепия операционных залов, приемных холлов, которые можно было сравнить разве с помещениями Дворца бракосочетаний.
      В металлических и пластмассовых берегах бушевала инициатива нового заведующего.
      Очередная партия шкафов, которые изготовлялись чуть ли не из милости артелью "Металлоштамп", была возвращена поставщику. Того же числа Сыроваров расторг договор с артелью. Чертежи новых шкафов - то есть не "шкафов" уже, а бисов, - разработали два художника, специалисты по оформлению витрин, празднеств и выставок, совместно с художественным руководителем Дома моделей Агнией Альфредовной Лисс.
      - Без излишеств! - напутствовал Сыроваров художников, подписывая проектное задание. Просто и деловито...
      Люстикову были поручены двигательные узлы конструкции, осуществить которую брался крупный магнитофонный завод.
      Через месяц появилась первая серия - двадцать пять новых бисов. Неподвижные, во всем подобные человеку, но без лица, совершенно однообразные, сверкающие обильно смазанными металлическими поверхностями, они производили несколько угнетающее впечатление.
      К чести Сыроварова надо сказать, что он сразу принял необходимые меры. Вместе, с Агнией Лиссон лично набросал эскизы двенадцати моделей костюмов для бисов. Более яркие с более короткими пиджаками и узкими брюками для молодых бисов и менее яркие с удлиненными пиджаками и уширенными брюками для пожилого контингента. Носки и галстуки из представленных образцов отобрал также лично Сыроваров, проявив при этом безукоризненный вкус.
      Появление галстуков подсказало необходимость срочно придать бисам лица.
      Из соображений разумной экономии они штамповались серийно, однако в процессе перезаписи при помощи простых, но остроумных устройств принимали выражение оригинала.
      В изящных, отлично отутюженных модных костюмах, иные даже с гвоздикой в петлице, бисы стали совсем иными. Студентка Лида Л., которая упала в обморок, когда на кафедру вкатили Мышеедова-шкафа - громоздкого, на четырех поскрипывающих колесиках, теперь, увидев Мышеедова-биса в новом оформлении, покраснела и шепнула на ухо подруге:
      - Душка!
      Покончив с техникой. Сыроваров погрузился в организационные вопросы. На заседании комиссии по ученым степеням он выступил с отлично аргументированной речью.
      - Надо отбирать кадры, не обращая внимания на то, бис ли это или так называемый "настоящий" научный работник, исключительно по деловым качествам, сказал Сыроваров.
      Консервативно настроенным членам комиссии нечего было противопоставить логике Сыроварова.
      Перед бисами теперь открылась, по выражению железнодорожников, "зеленая улица". Скоро стало ясно, что они обладают и бесспорными преимуществамипо сравнению с "настоящими" научными сотрудниками. Нуждаясь только в профилактическом ремонте, смазке раз в неделю и перезарядке раз в месяц, они, могли работать круглые сутки, ночью так же, как и днем.
      Консерваторы продолжали строить козни, но жизнь разбивала все хитросплетения одно за другим.
      Неизвестно, кем был создан миф, будто бисы не самокритичны. Вскоре, однако, в лекции Мышеедова-биса, посвященной отряду кольчатых червей, были обнаружены методологические ошибки. Ожидали, что Мышеедов-бис отмолчится, но уже через три дня он выступил с двухчасовой насыщенной фактами речью, где не только признал ошибки в оценке кольчатых червей, но показал, что подобный же порочный взгляд сквозит в подходе ко всему типу Vermus - червей, Protosoa -простейших и Insecta - насекомых.
      Стала ясна близорукость треугольника института.
      Осудив себя, Мышеедов-бис не ограничился этим, а выявил такого же рода порочность в работах двух лучших учеников Мышеедова-настоящего.
      Еще более серьезные выводы пришлось сделать из событий, связанных с именем профессора Дрыгайлова.
      После перезаписи Игнатий Филиппович Дрыгайлов как-то опустился. Прежде подтянутый и целеустремленный, он приходил на лекцию через полчаса после звонка, небритый, в мятом костюме, покрытом пятнами от пролитого кофе и супа. Обычных признаков морального разложения не наблюдалось - профессор не бросил семьи, не запил, но сведущие люди уже уверенно и с понятным огорчением вынесли именно этот диагноз: "моральное разложение".