Как-то в умывалке я сказал ему:

— Надо бы вечерком потолковать. Буду ждать в сортире. Дам знать когда.

И вот ночью мы оказались одни и могли спокойно говорить. Я сказал:

— А ты знаешь, что мы из одних краев, Бурсе?

— Нет. Как это?

— Ведь ты из Валанса?

— Да.

— Ну вот. А я из Ардеша. Так что мы земляки.

— Ну и что с того?

— А вот что. Видеть не могу, как тебя обдирают твои кредиторы. Прямо как липку. Лучше уж приноси мне свои вещи и получишь полную стоимость, вот и все.

— Спасибо, — сказал Бурсе.

И я начал помогать ему. Он совершенно запутался в долгах. Все бы ничего, но однажды он задолжал Вичиоли, корсиканскому бандиту и доброму моему приятелю. Об этом поведал мне сам Бурсе и добавил, что Вичиоли угрожает ему, требуя немедленно отдать долг — семьсот франков. Маленький письменный стол, который он для него мастерил, был почти готов Но он не знал, когда сможет закончить работу, потому что делал ее тайно. В лагере запрещалось изготовлять мебель — на островах не хватало дерева. Я обещал помочь, чем могу, и договорился разыграть с Вичиоли маленький спектакль.

Вичиоли должен был сделать вид, что давит на Бурсе со страшной силой и угрожает самым серьезным образом. В критический момент появляюсь я и спасаю ситуацию. Именно это и произошло. Теперь Бурсе был, что называется, у меня в кармане и доверял мне слепо. И я решил рискнуть.

Однажды вечером я сказал ему:

— Дам две тысячи, если изготовишь мне одну вещь. Плот на двоих из двух секций, которые можно собрать.

— Знаешь, Папийон, ни для кого бы не стал, но для тебя готов рискнуть даже двумя годами одиночки, если застукают. Тут только одна загвоздка. Со двора нельзя выносить ни единого кусочка дерева.

— Есть люди, которые это устроят.

— Кто?

— Тачечники. Нарик и Кенье. Как лучше это организовать?

— Ну, сначала надо сделать чертеж, потом подбирать куски дерева, по одному, чтобы все в точности можно было подогнать. Трудно найти плавучее дерево, на этих островах все деревяшки, как назло, тяжелые, тут же тонут,

— Бежишь со мной?

— Нет.

— Почему нет?

— Боюсь акул и утонуть тоже.

— Тогда обещаешь помогать мне до конца?

— Клянусь жизнью детей. Только много времени все это займет.

— Знаешь, чтобы тебя обезопасить, я придумал одну штуку. Чертеж плота я скопирую в своей тетрадке. А внизу напишу: «Бурсе, если не хочешь, чтоб тебя убили, делай плот, как тут нарисовано». Плот по частям будешь приносить в условленное место. Так что, если тебя застукают, схлопочешь максимум полгода, не больше.

Итак, с этим тоже все было в порядке. Оставалось лишь переговорить с Матье Карбоньери, он был именно тот человек, с которым я хотел бежать. Матье с радостью согласился.

— Матье, я нашел человека, который сделает плот Нашел и того, кто будет выносить готовые секции со двора. Теперь дело за тобой — ты должен найти место в саду, где можно его спрятать.

— Нет, в огороде опасно. По ночам в него часто лазят охранники воровать овощи. Лучше я подберу местечко у кладбищенской ограды. Выну там большой камень, подкопаю немного, и получится вроде небольшой пещерки. А придет срок — стоит только отвалить камень и прячь там все, что хочешь.

— Так что, все эти секции доставлять тебе прямо в сад?

— Нет, слишком рискованно. Что скажут Тачечники, если их застукают в саду? Нет, лучше скажи им, пусть прячут каждый кусок в разных местах, недалеко от сада

— Ладно.

Все вроде бы складывалось благополучно. Оставалось лишь решить проблему с кокосовыми орехами. Я должен был раздобыть их в количестве, достаточном для того, чтобы забить ими все внутреннее пространства между доска-пи, чтобы они поддерживали плот на плаву. Причем сделать это надо было, не привлекая ничьего внимания.

Прошло чуть больше месяца, как я начал готовиться к побегу. Были готовы уже семь секций плота, причем две из них довольно большие. Теперь предстояло ознакомиться с местом, где Матье собирался устроить тайник. Но пещерка показалась мне слишком маленькой, чтобы там можно было запрятать все. Впрочем, на данный момент достаточно.

Подготовка к побегу словно возродила меня к жизни. Я окреп морально и физически, хорошо и много ел, чему в немалой степени способствовала и рыбная ловля. Кроме того, каждое утро я посвящал два часа специальным упражнениям на скалах, уделяя особое внимание ногам — руки и так окрепли благодаря рыбалке Для ног я придумал особое упражнение. Заходил в море и стоял там а волны разбивались о мои бедра. Чтобы устоять на месте, приходилось сильно напрягать мышцы — результат превосходил все ожидания

Тайник был почти полон. Оставалось получить лишь две секции, самые длинные одну двухметровую, другую — около полутора метров. Они бы в тайник не влезли.

На кладбище я заметил свежую могилу. Там неделю назад похоронили жену одного из охранников Холмик венчала жалкая кучка полузасохших цветов. Кладбищенским сторожем служил бывший заключенный по прозвищу Папа — престарелый и полуслепой. Целый день напролет он просиживал в тени кокосовой пальмы в дальнем конце кладбища, откуда никак не мог видеть эту могилу и что происходит вокруг нее. И я решил использовать это укромное место для сборки плота и наполнения его кокосовыми орехами. Их вмещалось штук тридцать — тридцать пять, гораздо меньше, чем я рассчитывал. К тому времени я накопил их по разным местам около пятидесяти. Только во дворе у Жюльетт хранилось штук двадцать. «Домашний» мальчик полагал, что из них собираются гнать масло.

Услышав, что муж умершей женщины уехал на материк, я решил вытащить из могилы часть земли — до крышки гроба.

Матье сторожил, сидя на изгороди. На голове у него красовался белый платок, завязанный узелками по углам.

Рядом лежал еще один тоже завязанный узелками, только красный. Когда опасности не предвиделось, Матье оставался в белом платке, но если кто-то появится, он должен тут же сорвать его и натянуть красный.

Это многотрудное предприятие заняло у меня весь день и ночь. Яму следовало увеличить до ширины плота — метр девяносто плюс небольшой зазор. Время тянулось бесконечно, и красный платок появлялся несколько раз. Наконец к утру все было готово. Яму накрыли пальмовыми листьями, получился довольно надежный настил. Сверху в целях маскировки накидали земли.

Из тайника мы вытащили все части плота, заранее пронумерованные и собранные. Теперь они покоились на крышке гроба почтенной матроны, скрытые листьями и землей. В тайнике возле изгороди мы спрятали три мешка от муки, двухметровую веревку для паруса, бутылку со спичками и дюжину банок сгущенки — вот и все наши припасы.

Настал сезон дождей. Ливни шли практически каждый день. Это было как нельзя на руку: я часто посещал тайник и почти закончил сборку плота. Оставалось закрепить лишь две боковые доски в раме. Кокосы я постепенно подтаскивал все ближе и ближе к саду. Теперь они хранились под навесом старого, стойла для быков, откуда их можно было забрать в любой момент и без всякого риска. Мои друзья не задавали лишних вопросов. Лишь время от времени интересовались:

— Ну как, все нормально?

— Да, прекрасно.

— Что-то дело затянулось...

— Иначе нельзя, рискованно! — Вот и все.

Когда я в очередной раз выносил со двора Жюльетт орехи, она заметила меня и страшно напугала.

— Эй, Папийон, а я-то думала, ты собираешься гнать масло... Почему не здесь, во дворе? Я дам тебе нож открывать орехи и большую сковородку.

— Да ладно, в лагере сделаю...

— Странно, ведь там неудобно. — И после некоторой паузы она добавила: — А знаешь, я ни на грош не верю, что ты собираешься делать, масло. — Я похолодел. — Ну, во-первых, зачем оно тебе, если я и так даю тебе масло, оливковое? Нет, эти орехи предназначены для чего-то другого, ведь так? Сознайся

По спине у меня побежали струйки пота. Каждую секунду я ожидал услышать слово «побег». С замиранием сердца я пробормотал:

— Мадам, это тайна. Вы так любопытны и обязательно хотите знать, но это испортит сюрприз. Единственное, что я могу сказать, — я специально отбирал самые большие орехи, из которых можно сделать для вас одну очень славную вещицу. Честное слово!

Она, видимо, поверила.

— Ах, Папийон, мне, право, неудобно. К тому же я категорически запрещаю тебе тратиться на подарки! Я, конечно, очень тронута и благодарна, но прошу — не делай этого!

— Ладно, там видно будет... — Боже, какое облегчение! И я неожиданно даже для себя вдруг попросил у нее стаканчик анисовой, чего прежде никогда не делал. К счастью, она не заметила, как я распсиховался. Бог миловал.

Дождь шел каждый день. Как правило — днем и ночью. Я опасался, что вода смоет земляное покрытие и обнажится настил из пальмовых листьев. Матье каждый день накидывал на него свежую землю. Должно быть, там, внизу, все промокло. С помощью Матье я сдвинул настил — вода уже почти дошла до крышки гроба. Критическое положение. Невдалеке находилась маленькая часовня над склепом двоих давно умерших детей. Как-то раз мы сдвинули каменную плиту, загораживающую вход. Я вошел внутрь и начал проделывать в цементе отверстие на том уровне, где находилась могила с плотом. Пробив его, я едва успел вытащить свой инструмент, как в часовню хлынула вода. Это была вода, скопившаяся в могиле. С помощью этой операции нам удалось осушить тайник примерно наполовину. В тот вечер Карбоньери сказал:

— Ну и тягомотина с этим побегом!

— Ладно, еще чуть-чуть, и все, Матье!

— Чуть-чуть... Будем надеяться. И так все время на иголках.

Наутро я отправился в гавань. Накануне пришлось попросить Шатая купить два килограмма рыбы, пообещав, что я приду и заберу ее. Проходя мимо сада Карбоньери, я заметил там три белых шлема. Что делают охранники в саду? Что они ищут?.. Странно... Никогда прежде не видел здесь охранников. Я затаился и выжидал более часа. Наконец решился пойти и посмотреть, в чем дело. И совершенно открыто, ни от кого не прячась, зашагал по дорожке, ведущей в сад. Охранники наблюдали за моим приближением. Когда до них оставалось метров двадцать, я вдруг увидел, что Матье натягивает на голову белый платок. Я с облегчением вздохнул и взял себя в руки.

— Доброе утро, господа охранники! Доброе утро, Матье! Вот, пришел за папайей, которую ты мне обещал.

— Прости, Папийон, но какая-то сволочь сперла ее сегодня рано утром, пока я ходил за подпорками для фасоли. Но не расстраивайся, дня через» четыре — пять еще, созреют. Уже начали желтеть. Кстати, господа, вам для ваших жен не нужны помидоры, салат, редиска?

— Ты здорово ухаживаешь за своим садом и огородом, Карбоньери, поздравляю! — сказал один из охранников.

Они набрали помидоров, салата и редиски и удалились донельзя довольные. Я нарочно ушел незадолго до них с двумя пучками салата и как бы невзначай прошел мимо могилы. Дождь смыл землю, и уже метров за десять был виден настил из пальмовых листьев. Да, если уж они и этого не заметили, то Бог действительно крайне милостив к нам.

Каждую ночь дул сильный ветер, яростно завывая над долиной. Он часто приносил с собой дождь. Будем надеяться, ненастье продлится. Идеальная погода для побега, но не для могилы, где хранится плот»

Наконец благополучно была доставлена последняя планка» ее следовало прикрепить к плоту, что я и сделал.

Бурсе обрадовался, узнав, что все сошло благополучно. Я спросил его:

— А ты что, сомневался или подозревал кого? Может, кому-то проболтался?

— Упаси Бог, абсолютно никому!

— Но я же вижу — ты на взводе и дергаешься. Говори!

— Знаешь, тут на меня так подозрительно пялился один парень, Бебер Селье. Кажется, он заметил, как Нарик вытягивал эту планку из-под стола, а потом сунул ее в бочку с известью и укатил со двора. Он следил за Нариком до самых ворот. А братья собирались белить стену одного барака. Вот потому и дергаюсь.

Я обратился к Гранде:

— Слушай, этот Бебер Селье из нашего блока... Тебе не кажется, что он стукач?

— Он бывший вояка, прошел штрафной батальон. Помотался по всем военным тюрьмам от Алжира до Марокко. Драчлив, любит баловаться с ножом, неравнодушен к мальчикам, к тому же заядлый картежник. Одним словом, ничего хорошего о нем сказать не могу. Крайне опасен. Тюрьма — его жизнь. И если ты его в чем-то заподозрил — сам делай первый шаг. Прикончи его сегодня же ночью, чтоб не успел заложить.

— Однако все это еще не доказывает, что он стукач.

— Верно, — сказал Гальгани. — Но, с другой стороны, нет доказательств, что он порядочный человек. Ты ведь знаешь, заключенные этого типа терпеть не могут побегов. Побеги нарушают их покой, хорошо налаженную жизнь. Просто так они никогда никого не выдадут, но что касается побегал. Как знать.

Я посоветовался с Матье Карбоньери. Он тоже считал, что надо убить Бебера сегодня же ночью, и даже вызвался сделать это. А я, дурак, остановил его. Мне была ненавистна сама идея убийства просто по подозрению. Что, если Бурсе просто показалось? У страха глаза велики. Я спросил Нарика:

— Слушай, дорогуша, а ты случайно ничего не заметил? Насчет Бебера Селье?

— Нет, ничего. Я нес бочку на плече, чтоб охранники у ворот не могли заглянуть в нее. Как мы с братом договорились, я стоял у ворот, не опуская бочку на землю, и ждал его, а охранник, видя, что я не спешу, даже не потрудился заглянуть в бочку. Но после брат говорил, что вроде бы этот Бебер Селье глаз с него не спускал.

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Думаю, что мой брат просто распсиховался, потому что эта штуковина была очень большая, с первого взгляда ясно, что предназначена для плота. Вот он и перетрусил, а может, ему показалось.

— Я тоже так думаю. Ладно, оставим это. Что касается последней секции, то, прежде чем вытащить ее, хорошенько посмотрите, не отирается ли где-нибудь поблизости Бебер Селье.

Всю ночь напролет я играл в карты. Выиграл семь тысяч, и чем больше рисковал, тем больше выигрывал. В полпятого, сославшись на усталость, я встал из-за стола. Дождь прекратился, но поскольку было еще темно, я отправился прямиком на кладбище. Лопаты я не нашел и накидал земли на могилу просто ногами. В семь, когда я направлялся на рыбалку, солнце сияло уже вовсю. Я двинулся к южному мысу, откуда собирался опустить плот на воду. Волнение было довольно сильное, и я понял, что спустить плот и отойти от берега так, чтобы тебя при этом не подхватила волна и не разбила о камни, будет не просто. Я принялся за ужение и вскоре наловил довольно много султанки. На обратном пути заглянул к Жюльетт и отдал ей половину улова. Она сказала:

— Папийон, мне приснился очень скверный сон. Ты весь в крови и скован цепями. Смотри, не натвори глупостей. Если с тобой что случится, я буду страшно страдать. Этот сон так огорчил меня, что я взяла бинокль и пыталась рассмотреть, где ты там удишь. Но не увидела. Где ты наловил этой рыбы?

— На другой стороне острова. Отсюда не видно,

— Значит, ты ходишь удить так далеко, что тебя даже в бинокль не видно? А что если тебя смоет волной? Тогда даже помощи ждать неоткуда. Акулы сожрут.

— Да ладно, мадам, не стоит преувеличивать.

— Я нисколько не преувеличиваю. И запрещаю тебе удить на том дальнем конце острова. А если не послушаешься, то у тебя отберут пропуск...

В лагере Бурсе пожаловался мне, что у него все время ощущение, что за ним кто-то следит. Нарик и Кенье твердили, что ничего подозрительного не замечают. Бурсе все еще возился с последней деталью. Если бы не необходимость делать пазы с точностью до миллиметра, мы с Матье давно бы уж собрали все у него в саду. Нарик и Кенье приводили в порядок часовню, чтобы там можно было сложить материалы, хранившиеся пока во дворе.

Поторапливаемый нами Бурсе почти закончил работу, Но упомянул, что, когда он однажды отошел от верстака, а потом вернулся, у него возникло ощущение, что кто-то сдвигал деталь с места, а потом положил обратно. Оставалось высверлить одно крайнее отверстие. Мы посоветовали ему положить на доску волосок, чтобы потом посмотреть, трогал ее кто или нет. Он сделал отверстие и ровно в шесть вышел из мастерской последним, предварительно убедившись, что там никого не осталось, кроме охраны. Деталь была на месте, волосок не тронут.

В полдень я был в лагере. Люди начали возвращаться с работы. Нарик и Кенье пришли, а Бурсе все не было. Ко мне подошел какой-то немец и сунул в руку записку, тщательно заклеенную по уголкам. Было видно, что ее не вскрывали. Я прочитал: «Волоска нет, так что ее трогали. Попросил охранника разрешить мне остаться в мастерской на обед, чтобы закончить маленький сундучок из красного дерева. Потом заберу деталь и суну ее в инструменты Нарика, предупреди ребят. Ровно в три они должны вынести ее со двора. Может, тогда успеем опередить эту сволочь, которая за нами шпионит».

Пришлось срочно придумывать, как выкрутиться. Было решено, что Нарик и Кенье пойдут после обеда в мастерскую в первых рядах. Перед тем, как колонна рабочих войдет на территорию, двое ребят должны разыграть драку у ворот. Мы обратились с этой просьбой к землякам Карбоньери — двум корсиканцам с Монмартра, Массани и Сантини. Они не стали задавать лишних вопросов. Нарик и Кенье, воспользовавшись свалкой, должны были быстро вынести инструменты, делая вид, что очень спешат с работой и драка их не интересует. Это был наш последний шанс. Если все обойдется, затихну на месяц-другой, потому что наверняка теперь один человек, если не больше, знает, что в лагере строится плот. И обязательно будут искать его хозяина и, конечно, тайник.

В половине третьего люди стали собираться на работу. Колонна вышла из лагеря. Бебер Селье находился где-то в середине, Нарик и Кенье в первом ряду, Массани и Сангини — примерно в двенадцатом. Вроде бы все нормально. Я был уверен, что Нарик успеет забрать свое барахло вместе с деталью до того, как большая часть колонны войдет на территорию мастерских. Бебер к тому времени будет почти у ворот. И когда корсиканцы затеют драку и начнут вопить, наверняка обернется посмотреть, в чем там дело.

Четыре часа. Все сошло как нельзя лучше. Деталь лежала в куче строительного материала в церкви. Дальше ее пронести не удалось.

Я пошел повидать Жюльетт. Дома ее не оказалось. На обратном пути прошел мимо административного здания. Возле него в тени стояли Массани и Сантини и ждали, когда их отведут в карцер. Я прошел рядом и спросил-

— На сколько?

— Восемь дней, — ответил Сантини.

— Какой позор! — заметил стоявший рядом охранник. — Два человека из одной страны и передрались, как дикие собаки!

Я пришел в Лагерь. В шесть появился Бурсе, радостный и возбужденный, и сказал:

— Знаешь, такое ощущение, словно у меня рак был, а потом пришел врач и сказал, что все в порядке.

Карбоньери и другие ребята радовались и поздравляли меня с тем, как я организовал все это дело. Итак, все прекрасно. Я лег спать и пролежал в гамаке всю ночь, хотя вечером приходили ребята и приглашали на игру. Я отказался, сославшись на головную боль. В действительности я просто валился с ног от усталости. Но настроение было отличное. Еще одно маленькое усилие — и победа! Самое сложное позади.

Вчера я общался с Кастелли и рассказал ему, как обстоят дела. Он порадовался за меня и заметил:

— Луна сейчас в первой четверти.

— Знаю, и ночью она нам не помешает. В десять начинается отлив, так что самый удобный момент для спуска на воду — два часа ночи.

Карбоньери и я решили поторопить события. Наутро к плоту мы должны прикрепить последнюю деталь, и в ту же ночь — побег.

Утром я отправился из сада на кладбище с лопатой, и пока скидывал землю с пальмового настила, Матье отвалил камень, и принес мне последнюю деталь. Мы вместе подняли пальмовые листья и отложили их в сторону. Плот был целехонек. Мы немного выдвинули его из ямы, чтобы закрепить последнюю деталь. Планку прибивали камнем. И только закончили и собирались задвинуть плот обратно, как я с ужасом увидел, что на нас смотрит охранник с ружьем.

— Не двигаться или стреляю!

Мы уронили плот и подняли руки. Я узнал охранника. Это был старший надзиратель из мастерских.

— Советую не сопротивляться! Вас застукали на месте! преступления. Сдавайтесь, тогда по крайней мере шкура будет цела! Хотя так и подмывает влепить вам хороший заряд свинца. А теперь — марш вперед! Руки вверх и не опускать!

Проходя мимо кладбищенских ворот, мы увидели надзирателя-араба.

— Спасибо, Мохаммед, что помог, — сказал ему наш охранник. — Зайдешь завтра утром, получишь обещанное.

— Спасибо, — ответил араб. — Ясное дело, зайду. Но как вы считаете, начальник, Бебер Селье тоже должен мне заплатить?

— Это уж ты сам с ним разбирайся, — ответил охранник.

— Выходит, это Бебер Селье заложил нас, шеф? — спросил я.

— Я этого не говорил.

— Неважно, кто говорил. Важно, кто продал.

Все еще держа нас под прицелом, охранник скомандовал:

— Мохаммед! Обыскать их!

Араб вынул у меня из-за пояса нож. Отобрал нож и у Матье.

— А ты, смотрю, шустрый парень, Мохаммед, — заметил я — Как это тебе удалось нас выследить?

— Каждый день лазил на кокосовую пальму и видел, где вы прятали плот.

— И кто ж подвигнул тебя на это дело?

— Сначала Бебер Селье, потом господин охранник Бруйе.

— Слишком много болтаешь, — заметил надзиратель. — Пошли! Можете немного опустить руки и живо вперед!

Те четыреста метров, что отделяли нас от административного здания, показались мне самой длинной дорогой в жизни. Я был совершенно убит случившимся. Попасться, как пара полных идиотов, после всех хлопот и усилий! Господи, ты слишком жесток ко мне!

Наше появление у комендатуры произвело настоящую сенсацию. По дороге к нам присоединялись все новые и новые охранники с ружьями, и образовалась целая, процессия.

Забежавший вперед араб успел доложить обо всем коменданту, и тот встречал нас на пороге вместе с Дега и пятью надзирателями

— Что произошло, господин Бруйе? — спросил он.

— Произошло то, что я поймал этих двоих с поличным. Они строили плот. Для рыбной ловли, полагаю.

— Ну, что ты на, это скажешь, Папийон?

— Ничего. Говорить буду на следствии.

— В карцер их! Меня заперли в карцере, забитые окна которого выходили во двор точно напротив комендатуры. Тьма там царила кромешная, но было слышно, как переговариваются люди во дворе. В три нас вывели и надели наручники.

В большой комнате собрался суд: комендант, его заместитель, главный надзиратель и Дега с карандашом наготове сидели в один ряд за небольшим столом.

— Шарьер и Карбоньери, прошу выслушать доклад господина Бруйе, касающийся вас: «Я, Бруйе Огюст, старший надзиратель мастерских на островах Спасения, обвиняю двух заключенных, Шарьера и Карбоньери,. в краже государственного имущества. Обвиняю также их сообщника Бурсе в пособничестве, то же самое касается Нарика и Кенъе. Заявляю далее, что я застиг Шарьера и Карбоньери в момент совершения акта вандализма — вскрытия могилы мадам Прива, которую они использовали для хранения плота».

— Что вы можете сказать по этому поводу? — спросил комендант.

— Во-первых, Карбоньери здесь ни при чем. Плот готовился для одного человека, для меня. Я силой вынудил его помочь мне снять настил с могилы, одному мне было не справиться. Поэтому Карбонъери не виноват ни в хищении госимущества, ни в пособничестве побегу. Тем более что побег не состоялся. Бурсе же попал в сложное положение, поскольку я угрожал ему смертью в случае, если он откажется мне помогать. Что же касается Нарика и Кенье, то я их вообще едва знаю. Они здесь ни при чем.

— Но это расходится с показаниями моего информатора, — сказал надзиратель.

— Этот ваш информатор, Бебер Селье, наверняка кому-то мстил, поэтому впутал невинных людей. Разве можно верить показаниям доносчика?

— Короче, — перебил меня комендант, — вы обвиняетесь в хищении государственного имущества, надругательстве над могилой и попытке к бегству. Будьте любезны подписать этот документ!

— Я ничего не подпишу, пока в него не внесут мои показания о Карбоньери, Бурсе и Нарике с Кенье, — ответил я.

— Согласен. Подготовьте документ!

Я подписал. Не могу передать, что творилось со мной в это время. В карцере в какой-то момент мне даже показалось, что я схожу с ума. Я почти не ел и не двигался, лишь курил одну сигарету за другой. К счастью, ими бесперебойно снабжал меня Дега. Лишь по утрам я выходил на часовую прогулку по двору возле карцера.

Однажды утром ко мне подошел комендант. Странная вещь — ведь если бы побег удался, он пострадал бы больше остальных. Но злобы ко мне в нем было куда меньше, чем у других.

Улыбаясь, он сказал, что его жена считает вполне естественным стремление человека к свободе, мало того, свидетельством, что этот человек не деморализован окончательно. Затем он очень ловко и хитро пытался расколоть меня насчет Карбоньери, но мне показалось, я сумел убедить его в обратном, объясняя, что Карбоньери просто не мог отказать мне в помощи, когда я вытаскивал плот. Бурсе предъявил следствию план и записку с угрозой в его адрес. Что касается его, то тут комендант практически не сомневался, что именно так и обстояло дело. Я спросил, сколько мне светит за крашу госимущества. Он ответил:

— Не больше полутора лет.

Получил записку от Шатая — санитара. В ней говорилось, что Бебер Селье сидит в больнице в отдельной палате и ждет отправки на острова в связи с внезапно обнаруженным у него довольно редким и опасным заболеванием — абсцессом печени. Должно быть, ему удалось каким-то образом сговориться с комендантом и врачом, чтобы избежать мести.

В карцере меня не обыскивали. Воспользовавшись этим, я попросил прислать мне нож. Я также посоветовал Нарику и Кенье добиться у коменданта очной ставки между мной, начальником мастерских, Бебером Селье и Бурсе для выяснения всех обстоятельств дела и принятия окончательного решения.

На утренней прогулке Нарик сообщил мне:

— Комендант согласен. Очная ставка завтра в десять утра. Там будет и начальник охраны, специально проинструктированный.

Всю ночь я убеждал себя, что не имею права убивать Бебера Селье. Не получалось. Слишком уж будет несправедливо, что эту сволочь сошлют на материк, откуда он потом сможет преспокойно бежать. И это вместо расплаты за содеянное! Да, но за это тебя могут приговорить к смерти... Ну и плевать! Вот к какому выводу я пришел, потому что окончательно потерял надежду обрести свободу.

Единственный способ избежать смертного приговора — это заставить его выхватить нож первым. Для этого я должен ясно показать ему что мой — наготове. Тогда он точно выхватит свой. Это можно сделать или до, или сразу же после очной ставки. Во время нее убивать нельзя, иначе охранники могут начать стрелять.

Всю ночь я боролся с собой... И в конце концов пришел к выводу, что если он не выхватит нож первым, убивать я его не буду.

Я не спал всю ночь и выкурил целую пачку сигарет. Осталось только две, когда в шесть утра принесли кофе. Я был настолько взвинчен, что, хотя это строжайше запрещалось, попросил разносчика кофе, рядом с которым стоял охранник:

— Вы не раздобудете мне несколько сигарет или Табаку? С разрешения начальника, конечно. У меня все вышли, господин Антарталия.

— Ладно, дайте ему, если есть. Сам я не курю. Я действительно сочувствую вам, Папийон. Я корсиканец и уважаю тех мужчин, которые ведут себя как мужчины, а не как вонючее Дерьмо.

Вез четверти десять я был уже во дворе, ожидай вызова в суд. Нарик, Кенье, Бурсе и Карбоньерн тоже ждали. Из охраны на очной ставке должен был присутствовать тот самый Антарталия, который приходил утром. Он говорил с Карбоньери по-корсикански.

Распахнулись ворота, и во дворе появились араб, что лазил на дерево, еще один араб-охранник из мастерских и Бебер Селье. Увидев меня, последний приостановился, но сопровождавший его охранник сказал:

— Иди, но только держись от всех остальных в сторонке. Стань вон там, справа. А ты, Антарталия, проследи, чтобы между ними не было контактов.

Нас разделяло метра два. Антарталия заметил:

— Никаких разговоров между заключенными.

Карбоньери продолжал говорить по-корсикански со своим земляком, а тот не спускал с нас глаз. Внезапно охранник наклонился, чтобы завязать шнурок, и в это время я сделал знак Матье подойти поближе. Тот тут же смекнул, в чем дело, покосился на Бебера и плюнул в его сторону. Когда охранник выпрямился, Карбоньери продолжал говорить, словно ничего не произошло, и настолько отвлек его внимание, что я успел сделать шаг вперед и никто ничего не заметил. Рукоятка ножа уже лежала в ладони. Только Бебер Селье заметил это. И с невероятной быстротой — а нож у него оказался уже открытым в кармане брюк — ударил меня им в бицепс правой руки. Сам я левша, и тут же одним коротким движением вонзил нож ему в грудь по самую рукоятку. Звериный вой «а-а-а!» и он повалился на землю. Выхватив револьвер, Антарталия крикнул:

— Назад, парень! Лежачего не бьют! Иначе пристрелю тебя на месте, а мне этого не хочется.

Карбоньери подошел к Селье, пнул его ногой по голове и что-то сказал по-корсикански. Я понял, он мертв.

Охранник сказал:

— Дай-ка мне твой нож!

Я отдал ему нож. Он сунул револьвер в кобуру, подошел к обитой железом двери, постучал и сказал открывшему ее охраннику:

— Готовьте носилки забрать труп!

— А кто умер? — спросил охранник,

— Бебер Селье.

— О, а я думал, Папийон.

Нас снова отвели в карцер. Очная ставка откладывалась. В коридоре Карбоньери успел шепнуть мне:

— Бедняга Папийон! На этот раз ты влип, и серьезно.

— Да, но я жив, а он сдох!

Охранник вернулся один, тихо открыл дверь и сказал мне:

— Стучи и кричи, что ранен. Он ударил первым, я видел! — и так же тихо притворил за собой дверь.

Все же эти охранники-корсиканцы потрясающие существа — или отпетые мерзавцы, или действительно прекрасные люди, среднего не бывает. Я застучал кулаками в дверь и завопил:

— Я ранен! Хочу в больницу на перевязку! Охранник вернулся с главным надзирателем лагеря.

— Что с тобой? Чего орешь?