[108]
      обвинять, кричать и швырять все, что попадалось под руку. Взрыв вскоре превращался в обиду и полностью прекращался лишь тогда, когда она, все еще обиженная, покидала жениха.
      Во время этих взрывов, вне зависимости от повода, содержание ее обвинений было приблизительно одинаково. Они просто должны были ранить его больнее всего. Так, она обвиняла его в эгоизме, нечувствительности, язвительности и т.п. Однако я снова хотел бы обсудить не специфическое содержание эмоциональных взрывов, разное у разных пациентов и в разных ситуациях, а общую форму.
      Я уже высказывал предположение, что безразличие истерической личности к симптомам в какой-то степени проявляется и в ее отношении к этим эмоциональным взрывам. Я хотел бы вернуться к этому факту и рассмотреть его повнимательнее, поскольку реакция, следующая после симптома, и ретроспективное отношение к нему кажутся мне его частью, необходимой для понимания. Если истерическое безразличие и отвержение конверсионных симптомов заслуживают внимания, то реакция на эмоциональные взрывы заслуживает его еще больше. В конце концов, конверсионные симптомы остаются загадочным и эфемерным явлением. В случае же собственных чувств и реакций, к тому же таких живых, понять эту отстраненность гораздо труднее. Однако, я считаю, наблюдения подтверждают тот факт, что истерики относятся к своим эмоциональным взрывам, как к конверсионным симптомам, то есть не считают содержание взрывов своими настоящими чувствами, а воспринимают их как нечто их посетившее или, скорее, прошедшее сквозь них.
      Пациентка из приведенного мной последнего примера говорила о своих взрывах так, что, если бы не подробности, можно было подумать, будто она в той ситуации не присутствовала. Один или два дня были наполнены сожалением и раскаянием, но этот период быстро проходил, и даже в раскаянии проскальзывали намеки на отстраненность, которая со временем становилась все сильнее. Даже в первые несколько дней, со слезами вспоминая об этом эпизоде и будучи искренне обеспокоенной чувствами своего жениха, она говорила о своем взрыве так - а это очень
      [109]
      важная черта, - словно он с ее чувствами не имел ничего общего. Тут важно не только то, что эта весьма умная женщина не догадывалась, что так интенсивно проявившиеся несколько дней назад чувства не могут сейчас отсутствовать совсем. Более того, она явно не считала, что вообще чувствует по отношению к жениху то, что вырвалось у нее в момент взрыва, и в действительности не чувствовала этого даже в тот момент. Наоборот: и в период раскаяния, и позже она говорила об этом как о таинственном припадке, подчинившем ее себе; короче говоря, она этого не чувствовала. "Но я так не считаю", - говорила она с удивлением, и ее удивление не выглядело наигранным. И добавляла, что и тогда так не считала. Совсем наоборот, говорила пациентка, она любит своего жениха и уважает его. И говорила это очень искренне и убедительно.
      Иногда пациентки соотносят свои взрывы, или, как они их называют, припадки, с менструальными периодами, и эта женщина отказалась от этой теории с неохотой и неполностью, несмотря на то, что даты не совпадали. Другая пациентка со схожими симптомами читала книги по психоанализу и таким образом была посвящена в таинство психоанализа; после того, как все теории в отношении ее взрывов отпали, она стала искать разгадку своей истории и в "бессознательном". "Почему? Почему? Я говорю то, что вовсе не имею в виду. Я не знаю, почему... Возможно, из-за брата - я всегда чувствовала, что он меня отвергает. Но я не помню, чтобы я на него злилась. Возможно, мне было больно, но..."
      Здесь очень легко пойти по ложному следу; поиск "причины" эмоциональных взрывов в детстве или бессознательном - не просто поиск инсайта. Это подтверждение мнения пациентки, что такие взрывы не выражают ее чувств, а являются чуждой силой ("бессознательным"), которая ей овладевает. Это безусловно защитное заявление. В действительности пациентка хочет увериться в своем временном помешательстве и ищет случайный или провоцирующий аспект, который его подтвердит. Но, несмотря на то, что ее утверждение имело целью защититься, оно совершенно обоснованно, ибо отражает ее реальные переживания. Фактически, едва осознав содержание этого пережи
      [110]
      вания ("это были не мои чувства"), невозможно не вспомнить другой, весьма распространенный вид истерического симптома, а именно диссоциативную личность, у которой полностью теряется даже память о мыслях и поведении мистера Хайда, как только он перестает действовать.
      Изучая эмоциональные взрывы, важно отметить еще одну, более общую черту поведения и эмоциональной жизни истерических пациентов. Обычно они ведут себя очень мирно. Пациентка из первого примера считала себя "порядочной", и так оно и было, и ее удивленное раскаяние после взрыва всегда содержало такие чувства: "Как же возможно, чтобы я, такая хорошая и порядочная женщина, делала такие вещи?" Кроме яростных взрывов, она была очень тихой и старательно избегала агрессивных высказываний (причем считала агрессивными даже такие высказывания, которые другим показались бы вполне мирными). Любое мало-мальски агрессивное заявление или требование она расценивала как "грубое" или "отвратительное" поведение. Хотя она считала, что старается не причинять боли другим, несомненно, что в первую очередь именно она сама не могла перенести "грубости". Однако именно те люди, с которыми она обычно так осторожно общалась, время от времени становились объектами чудовищного взрыва ярости.
      Для этих людей характерна комбинация аффективных взрывов и тихого поведения, и некие параллели можно найти в других эмоциональных областях. Например, хорошо известно, что некоторые импульсивные истерические женщины, отдаваясь время от времени взрывным эмоциональным увлечениям, остаются сдержанными в более постоянной и ровной любви.
      Как нам это все понять? Достаточно ли сказать, что аффект истерика неглубокий, эфемерный и мимолетный, а не глубокий и постоянный? Описание звучит убедительно, если признать, что взрывы ярости умещаются в рамках "неглубокого" аффекта. Возможно, объективно описывая ее чувства как "неглубокие", мы говорим о том же, что субъективно воспринимает пациентка, когда говорит: "На самом деле я этого совсем не чувствовала". Но подобное заявление, по-моему, не слишком углубляет наше понима
      [111]
      ние истерических эмоций, и в особенности не проясняет связь подобных аффектов с другими аспектами истерической деятельности.
      Давайте вспомним, что говорилось о когнитивной деятельности истериков и об их субъективном восприятии. Я описал их познание как впечатлительное, немедленное и глобальное. Когнитивное восприятие истерика - это не восприятие фактов и разработка суждений, а восприятие интуиции и впечатлений. Кроме того, это люди, чье внимание легко захватить, они легко внушаемы и увлекаются любым впечатлением, которое в данный момент задевает их за живое. Из-за этого их суждения легко изменяются; они не уходят корнями в твердые убеждения, продуманные и основанные на знаниях или фактах личного опыта (по субъективному восприятию это тоже так). Из-за того, что их суждения и идеи являются не глубоко интегрированными продуктами, а быстрыми и изменчивыми, легко поддающимися влиянию мимолетных впечатлений, можно сказать, что эти идеи и суждения не вполне представляют самого человека. Теперь я хотел бы предположить, что истерические эмоциональные взрывы, то есть резкий выход аффекта, который быстро стихает, а позже воспринимается так, будто прошел сквозь истерическую личность, а сама она не принимала в нем участия, - эти взрывы происходят лишь при этом стиле деятельности и могут существовать лишь в контексте такого стиля.
      Каким образом полубессознательный, полусформировавшийся импульс или ощущение трансформируются в конкретную эмоцию? Должен существовать некий интеграционный процесс, благодаря которому полусформировавшееся ощущение ассоциативно привязывается к существующим склонностям, чувствам, интересам и т.п. и таким образом получает ассоциативное содержание (так сказать, набирает в весе) и одновременно становится более конкретным и сложным. Теперь давайте себе представим, что истерик характеризуется не только немедленным когнитивным, но и немедленным аффективным восприятием. Отсутствие комплексной когнитивной интеграции (то есть быстрое, впечатлительное познание) будет сопровождаться немедленным проявлением аффектов. Эти аффекты, едва
      [112]
      пробудившись, врываются в сознание в качестве окончательного аффективного продукта, подобно сиюминутным глобальным впечатлениям, которые появляются в качестве окончательного когнитивного продукта. А это значит, что такие люди, как правило, характеризуются слишком быстрой и непроработанной организацией и интеграцией ментального содержания. В нормальном интеграционном процессе полуинтуитивная мысль становится сознательным суждением, полусформированное, смутное впечатление становится ясной идеей, а полуосознанное, сиюминутное ощущение становится конкретной и глубокой эмоцией; у истерической личности этот процесс является неполным и свернутым.
      Эмоцию, которая появляется в сознании в качестве результата нормального процесса интеграции и ассоциативной связи полусформировавшегося импульса с существующими целями, интересами и вкусами, - такую эмоцию человек воспринимает как свою; она соответствует личности человека и глубоко его затрагивает. Но у истерической личности и в когнитивной, и в аффективной сферах такой интеграционный процесс отсутствует. И в этом смысле ощущение истерика, что он не участвовал в эмоциональном взрыве, соответствует действительности; в этом смысле эмоции действительно не были его эмоциями. Недостаточность интеграционного процесса и развития является причиной того, что, с одной стороны, аффект был внезапный, резкий и изменчивый, а с другой он не был дифференцирован. Можно сказать, что истерический аффект, как и познание, не проявляется в ясном, хорошо дифференцированном осознании в качестве развитого, конкретного ментального содержания, а доминирует мгновенно и захватывает рассеянное и пассивное осознание.
      Есть множество истериков, в основном женщин, для которых характерны не аффективные взрывы, а взрывы более или менее постоянные и менее интенсивные, по сравнению с теми, которые мы разбирали. У этих людей функционирует та же самая система. В романе Генри Джеймса один герой описывал героиню следующим образом: "Она это сказала, и сразу стало видно, что это женщина, говорящая с сильным французским акцентом все, что ей взбредет в голову"(44). Я хотел бы добавить, что эта истерическая
      [113]
      женщина "говорит все, что ей взбредет в голову" именно потому, что любая едва сформировавшаяся прихоть, фантазия, мимолетное впечатление или сиюминутная эмоция в этот момент в ее уме доминируют. В присутствии такой личности создается впечатление, что сама она не вполне участвует в этих проявлениях и аффектах. Мы знаем и ждем, что завтра она скорее всего забудет половину своих чувств, а про вторую половину скажет, что она "на самом деле вовсе не имела это в виду". Мне думается, именно это мы называем "неглубокими" истерическими эмоциями.
      Метод деятельности, вызывающий такие аффекты, как правило, вызывает их в большом количестве. Такие изменчивые эмоции по своей природе не требуют большой психологической интеграционной активности. Я вовсе не имею в виду, что такие аффекты совершенно не зависят от развития психологических интеграционных способностей, а лишь хочу сказать, что они могут существовать и существуют, когда интеграционные способности развиты слабо. Детские эмоции, как правило, не такие утонченные, как у взрослых, но их нельзя поэтому назвать менее живыми. Одним из последствий оказывается то, что в определенных рамках (которые мы обсудим в следующей главе) психологическая организация, где сразу проявляются ментальные содержания, характеризуется, с одной стороны, "отсутствием глубины" и доминированием аффекта, а с другой стороны, обилием самих аффектов.
      Мы уже упоминали о том, что, несмотря на крайнюю эмоциональность истериков, в определенных ситуациях они бывают очень сдержанны, и сейчас мы можем это понять. Очевидно, такое эмоциональное восприятие - взрывающееся и живое, но эфемерное и "неглубоко" переживаемое - соответствует романтическому восприятию мира и самих себя. Этот субъективный мир является продуктом истерического стиля, и в нем они могут жить более-менее комфортабельно. "Серьезная" же эмоция, которая действительно "имеется в виду", серьезное убеждение совершенно не соответствуют такому субъективному миру и очень неприятны для истериков. Ведь истерики чувствуют себя невесомыми, а когда появляется такая эмоция или суждение (а поскольку человек не функционирует как совершенная машина, они периодически появляются), они чувствуют
      [114]
      нечто более материальное и стремятся его избежать. Это относится к очень многим специфическим эмоциям или содержанию мышления. Таким образом, многие сентиментальные истерики часто сдержанны в любви и не имеют никаких политических убеждений.
      Истерики вовсе не единственные, чье познание и субъективное восприятие характеризуется впечатлительными, быстрыми и слабо организованными ментальными содержаниями; есть люди, у которых это выражено гораздо ярче. В следующей главе я попытаюсь показать, что люди с пассивными или импульсивными характерами этими чертами наделены еще больше, хотя для них вовсе не характерна сильная эмоциональность в обычном смысле этого слова. Скорее, они склонны к импульсивным действиям, которые ни они сами, ни другие не воспринимают как действия, совершенные свободно, по собственной воле.
      [115]
      Импульсивные стили
      Ряд стилей, которые мы собираемся рассматривать, не вполне подпадают под определенный психиатрический диагноз. В одном случае импульсивное поведение может быть основной чертой диагноза, а в другом случае, возможно очень похожем, в диагнозе будет преобладать другой симптом. Поэтому в обсуждаемую группу входят характеры импульсивные, психопатические и отчасти пассивно-невротические, или нарциссические характеры, а также некоторые мужчины-гомосексуалисты, алкоголики и, возможно, наркоманы.
      Несмотря на видимые различия, эту группу объединяют общие черты поведения. Объединяют ее и аспекты, связанные с этим поведением: стиль познания и, в особенности, мотивации и характерный тип восприятия действий.
      Отличительной чертой субъективного восприятия оказывается искажение нормального чувства намерения и воли. Эта особенность проявляется как "импульс, которому невозможно сопротивляться", и как "прихоть", играющая в жизни импульсивных людей важнейшую роль. Субъективное восприятие импульса не такой уж простой вопрос. Иногда, из-за примитивной природы некоторых импульсивных действий, создается впечатление, что импульсивные действия - это настоящие взрывы, в которых обычные системы деятельности или не задействованы, или уничтожены. Я вижу другой вывод: субъективное восприятие импульса само по себе является признаком стиля функционирования.
      Добавлю несколько слов, чтобы объяснить, почему я включил черты, обычно называемые "пассивными", в число разновидностей импульсивного стиля. Причина в том, что изучение двух формальных противоположностей - импульсивности и крайней пассивности - показывает их близкое родство. Я полагаю, что, в связи с их сходством, правильно будет сказать об общем пассивно-импульсивном стиле. В определенных условиях симптоматическое поведение может быть отнесено как к одной, так и к другой
      [116]
      категории. Не все импульсивные действия - живые и драматичные. Иногда тихое и внешне очень пассивное действие (например, когда алкоголик пьет) формально может быть неотличимо от гораздо более живого и внешне куда более импульсивного. Я также постараюсь показать, что субъективное восприятие своих собственных действий крайне пассивными или "слабыми" людьми, в особенности когда они "поддаются" внешнему давлению или искушению, чрезвычайно схоже с субъективным восприятием более типичного импульсивного характера.
      Субъективное переживание "импульса"
      Импульсивный пациент, художник, так рассказывал о своем пристрастии к азартным играм: "Я сделал это просто так - не знаю почему." Что он имел в виду?
      Возможно, пациент хотел сказать "На самом деле я этого делать не хотел ", - или: "Я этого делать не собирался ". Импульсивные люди часто говорят: "Я просто взял и сделал, почему - не знаю"; - иногда они говорят это с раскаянием и сожалением, иногда - нет. Такие утверждения, как и отстраненность истерика от эмоциональных взрывов, не всегда вполне искренни. Часто это не только выражение субъективного восприятия, но и оправдание: "Виновен, но намерений не имел".
      Но, как бы ни был преувеличен этот момент ради оправдания, он все равно отражает субъективное восприятие, отчасти похожее на восприятие истериком эмоциональных взрывов. Важное, необычное действие совершается без ясной мотивации, без решения или намерения. То есть это действие, за которым не стоит ни конкретного умысла, ни намерения. Но это не принуждение и не подчинение моральным принципам. Это желание, стремление или даже решение; но такие внезапные, преходящие и неуловимые, что их едва ли можно сравнивать с обычными желаниями или решениями. Они настолько неуловимы, что оправдание "виновен, но неумышленно" очень близко к правде. Это очень похоже на обычную прихоть.
      Неуловимая мотивация варьируется у импульсивных и пассивно-импульсивных людей. Иногда она почти неотли
      [117]
      чима от обычной прихоти, разумеется за исключением того, что эта "прихоть" может повлечь за собой куда более серьезные последствия. Так, психопат, объясняя ограбление, может сказать: "Мне просто так захотелось", - имея в виду свою внезапную прихоть. Другая разновидность субъективного восприятия - это ощущение "стремления" или "импульса". Но такое стремление или импульс являются не припадком, подчиняющим себе человека, а, скорее, искажением нормального желания, сильным ослаблением намерения, которое потом вообще отрицается ради оправдания. Из этого следует, что типичное определение непреодолимого стремления: "Я не хочу этого делать, но не могу контролировать свой импульс", - можно перевести так: "Я чувствую, что не должен этого делать, и решительно от этого уклоняюсь. Но, если я на них не обращаю внимания, а мои руки, ноги и импульсы вдруг делают это сами, едва ли можно винить меня".
      В других случаях описывается, в сущности, та же неуловимая мотивация. Мы можем предположить (не забывая и о защитной функции), что это ответ на внешнюю провокацию или возможность: "Я этого не хотел, но, когда я увидел, что деньги лежат на столе, я их просто взял". У пассивно-импульсивных, "слабых" характеров, которые мы разберем позже, можно выделить еще один тип рефлекторного ответа: "На самом деле я этого делать не хотел, но он настаивал, и я просто сдался". Эти варианты: прихоть, стремление или импульс, податливость - с точки зрения формальных качеств они все очень похожи. Все они описывают сходное искажение нормальной мотивации. Все внезапные, преходящие, неуловимые желания или решения - это действия, в которых активное намерение заметно ослаблено.
      Я уже намекал на то, что подобная модель восприятия дает импульсивным характерам возможность с легкостью проводить определенные защитные операции. Если говорить конкретнее, действительное ослабление намерения дает возможность защититься от личной ответственности перед другими или перед собой. Наверное, самая известная защитная операция - это "перекладывание ответственности".
      Например, взломщик объясняет свои повторяющиеся преступления следующим образом: "Получается так, что
      [118]
      каждый раз, когда я выхожу (из тюрьмы), мне никто не помогает, вместо этого появляется какой-нибудь парень и сует мне в руки лом"(45).
      В сущности, этот человек говорит, что в действительности он не собирался этого делать; просто он слаб и поддался искушению. Другой вид перекладывания ответственности можно видеть в соблазнительном искушении, например: "... тут лежали деньги..." Здесь такое же оправдание: "У меня в мыслях не было этого делать". Таким образом, перекладывание ответственности является эквивалентом неконтролируемого импульса, поскольку в обоих случаях говорится: "Я это сделал, но, по сути дела, не собирался делать". Иначе говоря, от импульсивных и пассивно-импульсивных людей можно ожидать отказа от ответственности, как только они почувствуют потребность в защите, поскольку их субъективное восприятие содержит основания для такого отказа.
      Естественно, субъективное восприятие прихоти или импульса есть не только у импульсивных характеров, - это часть мышления всех людей.(46) Но в импульсивном стиле такая мотивация доминирует и охватывает психологические области, обычно занимаемые более ровным желанием, выбором или решением. Так что можно назвать это искажением обычного субъективного восприятия. Я попытаюсь показать, что природа такого восприятия у импульсивных людей связана с дефицитом активной организации и ментальных функций, а также с другими особенностями. Таким образом, импульс для этих людей не случайное, а регулярное явление; это не результат неисправности какой-либо функции, а составная часть их формы существования. При неуловимой мотивации человек регулярно ощущает свою непричастность к мотивам желания или действия, так же как обычный человек не вполне идентифицируется с каждой своей прихотью.
      Такое восприятие мотивации, ощущение непричастности являются жизненно важным элементом во многих общеизвестных проявлениях импульсивных личностей. Например, с таким восприятием связаны поспешные действия людей, чье сознание не позволило бы им совершить подобные поступки намеренно. Возможно, чувство непричастности является также основным элементом в одном из самых инте
      [119]
      ресных проявлений импульсивного характера - в явной самоуверенности и отсутствии беспокойства и тревожности (что при неврозе почти уникально).(47) Приведу общеизвестный пример: в состоянии опьянения многие обычные люди чувствуют усиление самоуверенности и освобождение от тревог, когда они, как говорится, "не ведают, что творят".
      Качества импульсивного действия
      При размышлении о формальных характеристиках импульсивного действия они легко приходят в голову. Например, я упоминал, что импульсивное действие поспешно; оно быстро исполняется, и, что более важно, промежуток между замыслом и исполнением обычно очень короткий. Кроме того, импульсивное действие возникает внезапно и прерывается резко, притом что обычное действие, как правило, стремится к реальной цели и ему предшествуют соответствующие приготовления. К этим двум характеристикам можно добавить третью, вероятно, более важную. Импульсивное действие - это незапланированное действие. Нельзя сказать, что оно обязательно неожиданное; пьяница вполне может ожидать очередного запоя. Но ожидание (например, ожидание снегопада) - это вовсе не планирование.(48) Каждая из этих характеристик: поспешность, внезапность и незапланированность - отражает дефицит процессов мышления, обычно превращающих возникающие мотивы в действия. Похоже, что превращение мотива или склонности в действие "сокращает" ("short-circuit")(49) активные ментальные процессы. Что это за процессы? Можем ли мы приписать субъективное чувство непричастности и ослабления намерения, которое также характеризует таких людей, их дефициту или "сокращению"?
      У обычного человека прихоть или полусформировашееся намерение что-нибудь сделать - это начало комплексного процесса, так что, если все в порядке, происходит ровный и автоматический процесс. Прежде всего, прихоть появляется в контексте продолжительных интересов и целей. В этом контексте она либо набирает важность, либо ее теряет, командует и либо привлекает внимание, либо нет. Если она внимание привлекает - то есть если она интерес
      [120]
      ная, привлекательная или возбуждающая - она до какой-то степени влияет на направление интереса, существовавшее и раньше, и, в свою очередь, направление интереса модифицирует желание. Таким образом, желание интегрируется в ткань текущих целей и интересов. В сущности, даже нельзя считать полусформировавшееся желание или намерение началом интеграционного процесса, поскольку форма намерения - это часть существовавшего до того пласта и направления интересов. Человек, интересующийся искусством, по дороге на работу заметит картинную галерею и почувствует желание войти; человек, не интересующийся искусством, может ее даже не заметить. В любом случае, в обычном интеграционном процессе желание либо будет отвергнуто, либо разовьются интерес и эмоциональная и ассоциативная поддержка от существующей ткани целей и интересов. Мне представляется, что такой процесс свидетельствует о трансформации пассивной прихоти (или импульса) в активное и намеренное желание, решение или выбор. То, что могло быть кратковременной прихотью, стало постоянным желанием. Так закладывается основа для планирования, а планирование усиливает намерение.
      Процесс интеграции прихоти и постоянных интересов дает одновременно несколько результатов. Во-первых, это трансформация полусформированной прихоти в активное желание или намерение. Во-вторых, модификация и развитие содержания прихоти; интеграция с существующими интересами и ассоциативное содержание изменяют прихоть, а активное планирование действия еще больше развивает и изменяет начальное желание. Третье последствие процесса интеграции - изменение отношения к объекту. Так же, как полусформировавшаяся прихоть получает содержание и эмоциональную поддержку существующих интересов, и объект получает дополнительное значение, существующее и потенциальное; когда прихоть трасформируется в ясное и активное намерение, его сопровождает возросший интерес к внешнему объекту. Так что разница между прихотью и намерением, решением или планом не только в уровне желания, разница - и в степени интереса к объекту.
      Это результаты обычного интеграционного процесса, и следует сказать, что ни один из них не достигается в "со
      [121]
      кращенном" интеграционном процессе импульсивной личности. Если прихоть не может получить эмоциональную и ассоциативную поддержку от постоянных целей и интересов, она не может развиться в постоянное активное желание, намерение или выбор. Она остается импульсом, мимолетным и неуловимым. Если постоянные цели не изменяют содержание прихоти или импульса или если его в процессе интеграции не обогащают ассоциативные и эмоциональные связи, то это содержание остается простым и примитивным, ему не удается укорениться среди постоянных интересов и импульс остается неуловимым. И, наконец, импульсивная личность испытывает стремление (в то время как другие чувствуют более богатое и устойчивое намерение) и крайне мало интересуется независимым содержанием объекта своего стремления. Его интересует не объект, а собственное удовлетворение.
      Я описывал узость сходного интеграционного процесса у истериков, но ясно, что, по сравнению с импульсивным стилем, способность к изменению развита у истериков сравнительно хорошо. Сравним, например, романтический интерес истерика к объекту своего увлечения (интерес, конечно, мимолетный и, то что называется, "неглубокий") - с еще более мимолетным и, в сущности, эксплуататорским интересом к сексуальному объекту у многих импульсивных личностей.
      Даже если очевиден дефицит или "сокращение" интеграционного процесса, остается следующий вопрос: в чем состоит этот дефицит? К этому можно добавить заключительный вопрос: какой же интеграционный процесс происходит в импульсивных людях? Ведь несомненно, что даже самые безрассудные импульсивные действия являются следствием интеграционного процесса. Альтернативную версию о том, что это просто взрывы инстинктивной энергии, в которых не задействованы исполнительные функции, очень сложно теоретически обосновать, и даже если такое случается, то явно только у психопатов. А импульсивные люди вовсе не становятся беспомощными жертвами инстинктивной энергии, и бесцельно не взрываются. Они действуют; и, хотя с обычной точки зрения импульсивные действия кажутся непостоянными и безрассудными, все же они адек
      [122]
      ватны и иногда дают превосходные результаты. Позже мы вернемся к этому важному моменту, а пока обратимся к бесспорному факту: импульсивное действие является результатом интеграционного процесса, хотя он отличается от интеграционного процесса обычного человека и безусловно более узок.
      Если допустить, что этот дефицит является дефицитом интеграции прихоти или импульса с постоянными целями и интересами, то придем к очень важному обстоятельству. При знакомстве с импульсивными людьми часто замечаешь, что им не хватает активных интересов, целей и ценностей, выходящих за пределы повседневных забот. Длительные эмоциональные контакты - крепкая дружба или любовь - у них очень редки. Семейные дела и даже личная карьера обычно не очень их занимают. У таких людей обычно нет долговременных планов и амбиций, не говоря уже о более абстрактных целях и ценностях. Обычно их не интересуют не только культурные и интеллектуальные проблемы, но и проблемы идеологии и политики. То, что обычно вызывает массовый интерес: угроза войны, выборы и тому подобное - проходит для них почти незамеченным. Есть одно очень важное исключение, которое я приведу сейчас, а разберу позже.
      Однажды подобный пациент, который до того не интересовался международными делами, удивил терапевта тем, что стал проявлять острый интерес к последним новостям. Свежие газеты писали о новой серии атомных испытаний, что было весьма угрожающим и зловещим событием. Пациент возбужденно спросил, читал ли их терапевт. У него возникла идея во время катастрофы торговать медикаментами, и кое-какие шаги он уже предпринял. По этому поводу он был полон энтузиазма.
      Поскольку импульсивным людям недостает устремлений, интересов и ценностей, выходящих за пределы повседневных забот, то им не хватает и основных средств для успешной модуляции и развития импульса (или прихоти) или для "сопротивления" импульсу (или прихоти). Ровные и устойчивые интересы и цели являются основой для регулярной жизни именно потому, что они выходят за пределы непреднамеренных потребностей и желаний. С другой стороны, интересы, связанные с непреднамеренными потреб