«Наша газета обычно не публикует фотографий артистов с рекламной целью, а делает это лишь в исключительных случаях, подобных этому. Господин Шаляпин, который со столь заслуженным успехом исполнял главную роль в опере Бойто «Мефистофель», представляет собой молодого человека высокого роста, безбородого, розовощекого, несколько полноватого, с каштаново-белокурыми волосами.
Высокое искусство, с которым господин Шаляпин создал Мефистофеля, побудило нас опубликовать две его фотографии…»
Речь идет об опере «Мессалина» де Лара (либретто Сильвестри и Моранда), прошедшей в «Ла скала» всего один раз – 7 апреля 1901 г. Дирижировал Артуро Тосканини. Заглавную роль пела видаль, центральную теноровую партию исполнял Таманьо. В спектакле также принимали участие Луппи, Маджини-Колетти и другие.
Бойто принадлежит либретто двух последних шекспировских опер Верди – «Отелло» и «Фальстаф».
Опера А. Бойто «Мефистофель» была впервые поставлена на сцене Мариинского театра 5 декабря 1886 г. с Ф.И. Стравинским в заглавной роли. В Большом театре опера Бойто шла в сезоне 1887/88 г. Заглавную партию пел И.Ф. Бутенко; 24 февраля 1894 г. она была возобновлена с С.Г. Власовым и прошла только один раз.
Опера Рауля Гинсбурга (на его собственное либретто) «Иван Грозный» была показана в Монте-Карло 2 марта (17 февраля) 1911 г. (антреприза Р. Гинсбурга). «Рауль
Гинсбург представлял собой довольно своеобразную фигуру.
Приехав из Румынии в Россию в царствие Александра III, этот маленький еврей выступал как певец легкого жанра в петербургском шикарном кафешантане «Аквариум». Там часто кутили великие князья, к которым Гинсбург сумел войти в фавор. С этого началась его карьера, которая привела его в конце концов на пост директора театра в Монте-Карло. На своем посту он пробыл много десятков лет, и надо отдать Раулю справедливость, что в стенах его небольшого театра – бонбоньерки выступали все знаменитости мира» (из воспоминаний М.С. Давыдовой, бывшей солистки Петербургского театра музыкальной драмы. Архив ГЦММК им. М.И. Глинки).
Шаляпин в данном случае (как и во многих других) не придерживается хронологического принципа в изложении фактов. Опера Р. Гинсбурга «Иван Грозный» была поставлена в 1911 г., а описанная ниже «неприятная история» произошла в октябре 1910 г. Речь идет о довольно широко обсуждавшемся в свое время в прессе «инциденте», случившемся на спектакле «Русалка», которым дирижировал У. Авранек. «Русские
ведомости» от 9 октября 1910 г. в связи с этим инцидентом писали: «Ф.И. Шаляпин заявил режиссерскому управлению Большого театра, что при создавшемся положении – отсутствии капельмейстеров, способных вести спектакли, – он в Большом теат– ре петь не будет. Вопрос этот настолько обострился, что для разрешения его завтра приезжа– ет в Москву директор императорских театров г. Теляковский».
Теляковскому, как это видно из его воспоминаний, удалось внешне уладить конфликт. Но, как оповещала та же газета немного времени спустя, «шаляпинский конфликт и его благополучное разрешение далеко еще не восстановили равновесие в жизни московских императорских театров. Предстоит ряд крупных реформ. Уход управляющего московской конторой г. фон Бооля во всяком случае предрешен.
Настойчивы слухи, утверждающие, что весь административный уклад в Большом театре будет расформирован. Параллельно с конторой, которая будет ведать чисто административными функциями, предложено учредить особый художественный коллектив, нечто вроде художественного совета, для которого намечаются: в качестве председателя – С.В. Рахманинов и членов – Ф.И. Шаляпин, режиссер В.П. Шкафер и художник К.А. Коровин. По другой версии, вся художественная часть управления будет объединена в лице главного капельмейстера, на пост которого назначается С.В. Рахманинов, давший будто бы принципиальное согласие директору театра. Кроме того, после весенних дебютов для Большого театра будет утвержден новый штат дирижеров»
(1910, 20 окт.).
Газета «Утро России» 17 октября сообщает: «По поводу последних новшеств в Большом театре Рахманинов высказался, что вполне им сочувствует, и сказал, что если теперешнее направление утвердится, то он найдет возможным занять пост заведующего художественной частью оперы Большого театра, ежегодно ему предлагаемый В.А. Теляковским. Но, конечно, не в этом сезоне, так как он уже ангажирован до 25 марта».
Эти сведения, несомненно, были порождены не раз высказываемым Теляковским желанием вновь привлечь Рахманинова к дирижерскому пульту императорской сцены. Однако письмо Рахманинова в редакцию «Русских ведомостей» от 14 ноября 1910 г. (опровергающее опубликованное интервью с ним в газете «Утро России» от 2 ноября) достаточно ясно показывает, почему он так и не занял поста художественного руководителя императорского театра. Интересно оно и замечанием, связанным с Шаляпиным.
Рахманинов писал: «Я сказал (интервьюеру.– Ред.), что у нас за сценой в Большом театре бывает часто обидный беспорядок. Нет тишины и нет того, что так поражает за границей, где каждый помогает общему делу, как и чем может; хотя бы даже и тем, что во время спектакля, если говорит – то шепотом, если ходит– то на цыпочках! Это действительно имело место в Большом театре, и я много страдал от этого отношения к делу в бытность свою дирижером там. Я сказал еще, что до меня дошли слухи, что вместе с назначением Ф. Шаляпина режиссером тех опер, где он участвует, и тишины за сценой стало больше. Это все, что я сказал».
С 16 по 30 (3 по 17) мая 1907 г. в Париже состоялось пять русских концертов. В их программу были включены произведения М.И. Глинки, М.А. Балакирева, М.П. Мусоргского, А.П. Бородина, Н.А. Римского-Корсакова, С.В. Рахманинова, А.К. Глазунова, А.К. Лядова, А.Н. Скрябина и других. Наряду с симфоническими произведениями были исполнены кантаты, сцены и арии из опер «Руслан и Людмила» М.И. Глинки, «Борис Годунов» М.П. Мусоргского, «Снегурочка» Н.А. Римского-Корсакова, «Князь Игорь» А.П. Бородина, «Вильям Ратклиф» Ц.А. Кюи.Дирижерами
этих концертов были Н.А. Римский-Корсаков, Артур Никиш, С.В. Рахманинов и К. Шевильяр. Солистами выступали С.В. Рахманинов, Ф.И. Шаляпин, Е.И. Збруева, Фелия Литвин, Иосиф Гофман.
Жена Н.А. Римского-Корсакова писала в письме к сыну из Парижа: «Первый концерт прошел при полном театре с хорошим успехом. Папу принимали хорошо… Но наибольший успех имел Шаляпин. Концерт кончился некоторым скандалом… Предпоследним
номером шла сцена из «Игоря» и ария Владимира Галицкого, которую Шаляпин должен был повторить. Его вызывали без конца… Затем должна была идти «Кама– ринская». Когда аплодисменты почти затихли, Никиш вышел и встал на свое место; но тут верхи стали неистово кричать Шаляпина. Никиш подождал минуту – две, затем, так как крики не унимались, сошел с возвышения… Так «Камаринская» и не была сыграна».
Н.А. Римский-Корсаков по возвращении из Парижа говорил своим друзьям, что «наибольший успех (в русских концертах.– Ред.) выпал на долю Шаляпина…» (Римский-Корсаков Н.А., с. 297– 298).
Кроме перечисленных Шаляпиным произведений он исполнил также соло в кантате С.В. Рахманинова «Весна» под управлением автора в концерте 26 (13) мая 1907 г. Репин писал Стасову по поводу русских концертов в Париже, что это был «не успех русской музыки, а это торжество ее в Париже»
(«Рус. муз. газ.», 1907, № 22-23).
С.П. Дягилев в письме к Н.А. Римскому-Корсакову от 5 июня 1907 г. писал: «Я
все же решаюсь в будущем мае предпринять постановку «Садко» и «Бориса» в Париже, в Большой опере. «Садко» предполагаем с французами и по-французски (Садко – Альварец), «Борис» же пока по-русски, вместе с Шаляпиным. Всю обстановку (костюмы, декорации, бутафорию) – все делаем заново с тем, чтобы все это осталось в Большой опере.
«Садко» будет делать Коровин, «Бориса» – Головин»
(Римский-Корсаков Н.А., с. 209).
Очевидно, Шаляпин подразумевает полноту сценической постановки «Бориса Годунова», так как известно, что опера шла с купюрами. Были пропущены сцены: «Комната у Марины» и «В корчме». 5 октября 1907 г. Н.А. Римский-Корсаков писал С.Н. Кругликову:
«Дягилев все еще в Париже, поэтому вопрос о постановке русских опер в Париже еще не вылился в окончательную форму. Намечен «Борис» по-русски с Шаляпиным…»
Костюмы и бутафорию к парижской постановке «Бориса Годунова» делали художники И.Я. Билибин, А.Н. Бенуа, К.Ф. Юон. «С декорациями к «Годунову» было много хлопот, – вспоминал А.Я. Головин. – Они прибыли в Париж вовремя, но их долго не удавалось получить на таможне. Наступил день спектакля, а декораций в театре еще не было. Началась паника, предполагалось отменить спектакль. Наконец, уже в шесть часов вечера, за два часа до поднятия занавеса, декорации были доставлены, но – в каком виде!.. На сгибах потрескалась краска, отстали целые куски малинового тона на декорациях грановитой палаты. Стали искать в парижских магазинах малиновую пастель, скупили ее в огромном количестве. Уже почти перед самым началом спектакля К.Ф. Юон и я растирали ее руками, замазывая те места, где недоставало малинового цвета.
Помню, какой фурор произвело выступление Шаляпина в роли Бориса. Весь зал был захвачен его игрой и пением. Я стоял во время спектакля за кулисами. Когда появился Шаляпин, находившийся около меня француз пожарный воскликнул с изумлением: «Скажите, это настоящий русский царь?» в годы дягилевских гастролей весьма торжественно происходили генеральные репетиции, имеющие в Париже большее значение, чем премьеры. На них собирался цвет умственной и родовой аристократии Парижа, множество артистов, композиторов, писателей, художников, все послы, жившие в Париже, министры и светская знать.
Здесь можно было встретить Замбелли, Айседору Дункан, Анри Рошфора и Октава Мирбо, Барту и Кайо, Сен-Санса и Габриеля Форе» (Александр Яковлевич Головин. Л.-М., 1960. С. 86– 87).
«На первом же представлении «Бориса» в Париже творилось нечто невообразимое.
Публика буквально не дышала до последней ноты, – сообщал Дягилев. – Люди взбирались на кресла, в исступлении кричали, стучали, махали платками… Русский гений завоевал столицу мира». «Борис Годунов» прошел в Париже семь раз с грандиозным успехом, и Шаляпину было пожаловано звание кавалера ордена Почетного легиона.
Как свидетельствует Дягилев, сборы были блестящими: последние спектакли давали по 32 тысячи франков. Но главным было полное торжество русского искусства. «Каким образом вы, русские, имея такую великую литературу, не имеете ни своей живописи, ни музыки?» –такой вопрос приходилось слышать неизбежно еще года три тому назад от французских критиков. Теперь он невозможен. Грандиозные, С.П. Дягилевым в Париже устроенные демонстрации русского искусства – художественная выставка, русские концерты и, наконец, постановка «Бориса Годунова» на сцене Большой оперы – утвердили в Париже значение русской музыки и русской живописи. Постановка «Бориса» – триумф».
(«Русь», 1908, 8 июля, № 156).
Премьера «Бориса Годунова» в «Ла скала» состоялась 14 (1) января 1909 г. В архиве А.М. Горького имеются два письма А.В. Амфитеатрова из Милана, в которых он сообщает Горькому о репетиции и первом представлении оперы М.П. Мусоргского.«Слушали
вчера одну из репетиций «Бориса», Федор, конечно, великолепен… Работает Федор великолепно и строго. Школит итальянцев. Надо им отдать справедливость, что слушаются и стараются… Завтра генеральная репетиция. Спектакль в четверг».
«Великую победу одержало русское искусство «Борисом Годуновым». Успех был огромный, неслыханный в чинной и сдержанной Scala. Итальянцы ходили в антракте восторженные и ошалелые и – что удивительно – поняли дух и значение «Бориса». Очень было интересно и трогательно. Каюсь: благо темно было в зале, весь спектакль с мокрыми глазами просидел. Федор был превосходен. Итальянцы очарованно говорили, что на оперной сцене подобного исполнения никогда не имели, а в драме, кроме Сальвини и покойника Росси, соперников у Федора нет».
Отголоски этого впечатления Амфитеатрова от шаляпинского Бориса в Милане слышатся и в его статье «О Шаляпине», написанной в 1910 г. После постановки «Дон Кихота» в Мон– те-Карло.
«Я считаю, – пишет Амфитеатров, – что в современном русском искусстве никто ни в одной области его не сделал десятой доли того, что молодой Шаляпин в своем творчестве 1895-1905 годов. И когда затем он результаты этого творчества перенес в Париж и Милан, Европа ахнула и перед величием артиста и перед грандиозностью искусства, которое он в нее принес и ей объяснил. «Борис Годунов» в Милане – великое дело Шаляпина, которое не забудется в истории русской музыки» (Амфитеатров А.В. Маски Мельпомены. М., 1910). В связи с премьерой «Бориса Годунова» итальянская газета писала: «Театр был полон избранной публики (14 января, «Ла скала») на премьере «Бориса Годунова», оперы новой для Италии, но широко известной в России вот уже тридцать лет. Либретто было создано самим композитором Мусоргским по трагедии Пушкина и отражает эпизод русской истории XVI века. Первый очень мрачный акт… был принят довольно холодно; в конце его было только два вызова… В исполнении Шаляпина были подлинно трагические моменты. Бурные нескончаемые аплодисменты вызвала сцена угрызений совести, удивительно проведенная Шаляпиным. Очень горячо была принята и сопровождалась аплодисментами сцена смерти героя. Все артисты – Шаляпин, Гауденци, Чирино, синьор де Фраль Бракале, Лоллини, Пранди и Бруни – способствовали успеху спектакля. Оркестр был великолепен, постановка превосходна»
(«Музыка», 1909, 17 янв.).
Шаляпин сам с удовольствием вспоминал свое первое выступление в Милане в роли Бориса Годунова. Газета «Русское слово» от 2 апреля 1909 г. в очерке «У Федора Ивановича Шаляпина» рассказывала:
«Вчера Федор Иванович, только накануне возвратившийся в Москву, весь день принимал у себя своих друзей и знакомых. Шаляпин был в прекрасном настроении и весело и с увлечением делился с собеседниками впечатлениями о своей поездке за границу, о своих гастролях, об отношении к русской музыке в Италии и Франции и т. д.
Перед гостями проходили одна за другой сценки из заграничной поездки Шаляпина.
При общем внимании собравшейся аудитории – порою под дружный ее хохот – артист изображал дирижеров, импресарио, хористов, певцов, с которыми ему приходилось петь, наконец, самого себя на итальянской и французской сценах. Свои впечатления Шаляпин иллюстрировал то пением, то выразительной мимикой, и иллюзия получалась полная. Шаляпин более всего доволен своими гастролями в Милане и крупным успехом, который встретила опера «Борис Годунов» у итальянской публики. «Опера сильно понравилась итальянцам, – рассказывает Шаляпин. – Дирекция миланского La scala со своей стороны приложила все усилия, чтобы поставить оперу возможно лучше. Маэстро Витали отлично справился с музыкальной стороной дела. Отлично справился со своей задачей и великолепный хор театра La scala.
Итальянскому хору несколько не удается лишь piano, которое так хорошо выходит в нужных местах у хора Большого театра. Но сцена, например, под Кромами была проведена хором идеально. Менее удовлетворен я художественной стороной.
Русский стиль не удается итальянским декораторам и костюмерам. У них были и макеты декораций, и эскизы костюмов, но справились они со своей задачей неважно. Парчи, например, к костюмам они совсем не дали, так что, когда я вышел в своем новом костюме Бориса, итальянцы ахнули. Декораторы внесли много своеволия… Собор, например, сделали вместо белого красным, прибавили, как говорили, «для симметрии», несколько лишних глав на соборе, а корчму сделали в виде павильона, скорее походившего на машинное здание или барак. Кстати, постановка сцены в корчме встретила такие препятствия в смысле сценическом и вокальном, что мне пришлось скрепя сердце деликатно уговорить дирекцию ее пропустить. Иначе, при пылкости итальянской публики, могла бы быть погублена вся опера; одной из причин, вызвавших необходимость этой купюры, был невозможный итальянский перевод оперы. Свою партию я с помощью петербургского балетного капельмейстера Дриго сумел сделать более или менее отвечающей русскому подлиннику. Но остальные партии пришлось переводить кое-как, наспех, уже на репетициях».
После спектакля «Фауст» с участием Шаляпина, состоявшегося в Милане 8 марта 1904 г., итальянские газеты единодушно признали художественную исключительность со– зданного артистом образа, несмотря на то, что в этой роли успешно выступали известные певцы:«Старый
«Фауст», который вот уже сколько раз выходит на сцену, оставаясь вечно молодым, в среду вечером получил от публики нашего Большого театра новую большую дозу эликсира молодости. Говорить здесь о достоинствах этой оперы после почти полувекового расстояния, которое отделяет нас от ее первой постановки, это значит все равно что махать кулаками после драки… Поэтому займемся исполнением. Я очень рад, что не могу об этом сказать ничего, кроме похвал.
И прежде чем о всех остальных, по справедливости нужно сказать о Шаляпине, так как этот исключительный артист, по моему мнению, выше всех, кого мы знаем в прошлом. Я помню много знаменитых Мефистофелей: Атри, Бремон, Маини, Саккоманно, Пери (Пети), Наннети и многих других, имен которых я сейчас уже не могу припомнить. Я не скажу, что сейчас Шаляпин заставил меня забыть всех этих великих, но он заставил меня испытать совершенно новые чувства, так как сумел внести в образ фантастического персонажа личную ноту (свойственную ему). И действительно, если, с одной стороны, нелегко создать подобную роль, не прибегая к сравнениям, то еще труднее придать ей новый отпечаток, который отличал бы ее от старых толкований. Прославленные образцы, традиции, освященные привычкой, для гениального артиста-обновителя являются опасными и пугающими препятствиями. Но Шаляпина это не остановило, он не поколебался и победил. Например, и знаменитой балладе «На земле весь род людской» он придает комическую интонацию, исполняя ее в танцевальном ритме, заражая толпу слушателей, которые начинают танцевать вместе с ним.
В сцене в церкви традиционные Мефистофели не умеют отвлечься от своего персонажа и исполняют дуэт с Маргаритой. Но Шаляпин понял, что слова Мефистофеля в этой сцене являются не чем иным, как голосом совести Маргариты, и с начала и до конца этой сцены, с головы до ног окутанный плащом, он стоит неподвижный, точно статуя.
Но где Шаляпин действительно выше всякого сравнения, так это в сцене с крестами на народном гулянье. В этой сцене господа басы кичатся позами, жестами, корчами, угрожающими выпадами, испуганными отступлениями, свирепыми уколами шпаги, которую заклинание сделало бессильной. Ничего подобного не делал Шаляпин.
При заклинаниях он остается неподвижным, сухим, высокомерным и циничным в одно и то же время, заранее решив не дать своим страхом удовлетворения обидчикам.
Однако передергивающееся лицо и постепенно возрастающая дрожь, которая потрясает все его тело, показывают нам внутреннюю спазму грешника, пойманного на месте преступления. В этой сцене Шаляпин был поистине велик, и любая похвала в его адрес будет меньше, чем заслуживает его талант»
(«Gazzetta dei teatri», 1904, 10. III).
С.И. Гарденин.
В связи с подготовкой спектакля «Петербургская газета» (1911, 21 окт.) в заметке «Ф.И. Шаляпин – режиссер» сообщала: «В Мариинском театре заканчивают постановку «Хованщины» Мусоргского. Опера ставится по настоянию Ф.И. Шаляпина, горячего поклонника таланта Мусоргского…Знаменитый
артист не только исполняет в «Хованщине» роль Досифея, но принимает еще большое участие в постановке. По отзывам артистов Ф.И. Шаляпин – удивительный режиссер. Все свои замечания он подтверждает примерами – исполняя за других «по-шаляпински» отдельные места их партий. Артисты с полным вниманием прислушиваются к указаниям Ф.И. Шаляпина: никто не считает для себя обидным замечания великого мастера». В связи с первой режиссерской работой Шаляпина та же газета обратилась к участникам спектакля с вопросом: «Как Ф.И. Шаляпин ставит «Хованщину»?» приводим ряд выдержек из их отзывов, опубликованных в номере от 28 октября 1911 г.
И.В. Тартаков «Шаляпин-режиссер – это что-то невероятное, недосягаемое… То, что он преподает артистам на репетициях, надо целиком записывать в книгу.
У него все основано на технике момента. Он чувствует ситуацию сразу умом и сердцем и при этом обладает в совершенстве даром передать другому свое понимание роли. Мы все, и на сцене и в партере, внимаем Шаляпину, затаив дыхание…
Шаляпин одинаково гениален в показывании и сценической и музыкальной стороны роли».
И.В. Ершов.
«…Шаляпин великолепно ставит оперу. Правда в искусстве одна, но нужно суметь понять правду. Шаляпину дано от бога понимать эту правду и сообщать другим. С ним нельзя не соглашаться артисту, который сам умеет чувствовать правду.
…вот он показывает, как нужно спеть фразу Марфе. Лицо чисто женское, фигура сразу делается меньше, жесты, поза – женские.
Поворачивается к Досифею – и вдруг на ваших глазах худеет, глаза впали, голос другой, поет не тот человек, что за минуту напевал Марфе.
…если бы ему дали возможность поставить весь наш репертуар, на какую высоту воз– несся бы Мариинский театр…»
В.С. Шаронов.
«…замечания и показывания Шаляпина настолько интересны, что им внимаешь всем существом. Тут никому никакой обиды быть не может, каждый артист понимает, что Шаляпин бесконечно прав, и от всей души сам идет навстречу его требованиям».
А.М. Лабинский.
«…Шаляпин – враг рутины, все, что он показывает, – просто, жизненно, правдиво…
Работать с ним – наслаждение, и не только потому, что он великий художник.
Шаляпин прекрасный товарищ, ласковый, любезный, простой. При всем величии своего авторитета Шаляпин нисколько не стесняет исполнителя в проявлениях индивидуальности. Он первый искренне радуется, когда артист хочет доказать, почему так задумал то или иное место». О подготовке «Хованщины» в Петербурге есть свидетельство дирижера Мариинского театра Д.И. Похитонова:
«Режиссировал сам Ф.И. Шаляпин в сотрудничестве с Мельниковым, а дирижировать первоначально должен был Направник. Прошло несколько спевок, как внезапная болезнь заставила направника прекратить посещение репетиций, перенесенных уже на сцену.
Работу продолжал А.К. Коутс, и под его руководством были пройдены два акта.
Вернувшийся после болезни Направник прослушал репетицию второго акта – «Спор князей», изобилующий «луфт-паузами», талантливо показанными Шаляпиным, – и в перерыве покинул репетицию.
На другой день мы узнали, что направник вообще отказался от дирижирования этой оперой. Таким образом, дирижером «Хованщины» стал Коутс, предложивший мне быть его заместителем, на что я с радостью согласился… Мне думается, что причина отказа заключалась в том, что Направник не счел для себя удобным подчиняться Шаляпину, который полновластно распоряжался буквально всем – темпами, паузами и нюансами. Разумеется, Шаляпину тоже было легче и приятней работать с молодым, темпераментным Коутсом, выполнявшим все его указания и требования» (Похитонов Д.И. Из прошлого русской оперы. Л., 1949, с. 85).
Первый спектакль «Хованщины» в Петербурге состоялся 7 ноября 1911 г.
Юрий Беляев писал в рецензии на премьеру: «Конечно, постановка этой оперы на Мариинской сцене очень большое событиене только музыкальное, но и общественное…
В данном случае Шаляпин принес себя в жертву опере. Он издавна хлопотал о постановке, разработал план ее, режиссировал и не только не выдвинул на первый план роль Досифея, но пожертвовал всем ее выгодным положением в целях наилучшего ансамбля. Вот эту скромность, эту уступчивость, этот «подвиг» я ставлю в первую заслугу артисту. Как иметь в руках такой благодарный материал, да еще шаляпинский талант, и не «ахнуть», не разразиться, не сокрушить?! И вспоминается мне вчерашний старец Досифей, строгий, уставший, подвижнический, и думаю я: «Эх, отче, быть бы тебе всегда игуменом на Мариинской сцене!»
Образ большой, небывалый. На стенах Киевского собора видел я таких бородатых пещерников, написанных боговдохновенной васнецовской кистью. Вот и этот стоит в памяти, как соборный массив, как иконописная колонна.
Как-то незаметно входит он в действие и оказывается впереди других. Словно само содержание и музыка родили его и вынесли на сцену. Здесь, на глазах у публики, вырос он, заключив действие великолепной коленопреклоненной фигурой, и мерные шаги его словно отсчитали важный благовест… Так же ритмически вступил Шаляпин всем творческим существом своим и во втором действии, в сцене с Марфой и Сусанной.
Подобную музыкальную пластику можно назвать образцовой. Каждое движение его, каждый взгляд поют. Посох старца – и тот словно извлекает звуки (кстати, заметим, что в упомянутой сцене Шаляпин отлично отсчитал этим посохом за г. Коутса надлежащий такт).
Уход Досифея с Марфой задуман артистом картинно. Высокий могучий старец осенил трепетную молодую женщину – чудесная строфа Алексея Толстого пришла на память:
Ты прислонися ко мне, деревцо, к зеленому вязу!
Ты прислонися ко мне, я стою надежно прочно!
К сожалению, «деревцом» при Шаляпине оказалась г-жа Збруева. …
Третье действие, где Досифей впервые является во всеоружии догмата – в облачении духа, – значительно пострадало от слишком быстрого, слишком неуверенного хора раскольников «победихом, пререкохом». Драматического напряжения в этом явлении нет как нет, и для великолепного Досифея – Шаляпина не хватает надлежащего фона.
Зато весь последний акт необыкновенно гармоничен, Шаляпин словно дирижирует хором старцев и последним умиранием на костре.
Да, вот в чем заключается главная заслуга артиста: в согласии. И вот Вам точный ответ на обычные сомнения: может ли режиссер быть в то же время и актером? Может. Шаляпин дока– зал это вчера. Правда, роль Досифея уже такая, если так можно выразиться, режиссерская. Пастор, духовник, вождь. Но быть на сцене, играть и ни разу не переступить границу личной выгоды – это положительно чудо.
Режиссерский талант Шаляпина чужд всякой вычурности. … вероятно, много ему пришлось поработать на репетициях, ибо драматическая сторона поставлена весьма удачно. … в общем, замечательный спектакль! Впечатление громадное…» («Новое время», 1911, 9 ноября).
Это было осуществлено не в день генеральной репетиции «Хованщины», а, как сообщала петербургская пресса, 10 ноября 1911 г., накануне второго представления оперы Мусоргского.
Первоначально дирижировать «Хованщиной» в Москве должен был В.И. Сук. «По рассказам Мельникова, – вспоминает Д.И. Похитонов, – работа над «Хованщиной» подвигалась медленно. Дирижер В.И. Сук сделал чуть ли не двадцать оркестровых репетиций и не принимал шаляпинской редакции, оспаривая паузы и темпы, установленные в Петербурге. Мельников дружески советовал Суку не упрямиться: «Все равно придется подчиниться «хозяину», так лучше делать все сразу, не доводя дела до конфликта». В общем, для работы дирижера создавалась неблагоприятная атмосфера, и тогда-то стало ясно, почему направник отошел от «Хованщины». Но Направник сделал это в начале работы над оперой, в Москве же вышло все, к сожалению, иначе.10 декабря
была назначена генеральная репетиция, на которой произошел скандал при публике, наполнившей театр. В середине первого акта, вследствие ритмического «качания» в хоровом ансамбле, Шаляпин остановил репетицию. «Когда же, наконец, в этом театре будет настоящий ритм?» – громко, на весь театр, крикнул из партера Шаляпин (он не репетировал, партию Досифея пел В.Р. Петров). Произошел неприятный разговор с Суком, после чего оскорбленный дирижер положил палочку и покинул пульт. Все разошлись. Репетиция была сорвана» (Похитонов Д.И., с. 86).
Причиной этого конфликта был разный подход Шаляпина и Сука к основам музыкального спектакля (см.: Асафьев Б. Мысли и думы). По требованию главного режиссера Большого театра В.П. Шкафера В.И. Сук подал объяснительную записку, в основном совпадающую с рассказом об этом инциденте Ф.И. Шаляпина и Д.И. Похитонова, который был срочно вызван из Петербурга и с одной репетиции провел 12 декабря 1912 г. Первый спектакль «Хованщины» в Большом театре.
В архиве И.Ф. Шаляпиной имеется письмо некоего Е. Цорци (на французском языке), который от имени директора «самой большой оперной труппы в мире» предлагает Ф.И. Шаляпину приехать на гастроли в Северную Америку в сезон 1902/03 г. Ответ Ф.И. Шаляпина на это письмо неизвестен.Первые
гастроли Ф.И. Шаляпина в Нью-Йорке состоялись в ноябре – январе 1907/08 г. на сцене «Метрополитен-опера». «Русская музыкальная газета» 7 апреля 1907 г. сообщала:
«Шаляпин уехал в гор. Моица (Италия), после отдыха через Гавр 19 октября отплывает в Америку. 11 ноября его первый выход в Метрополитене: «Фауст», «Дон Карлос», «Севильский цирюльник», «Дон Жуан» (Лепорелло – впервые). В Америке пробудет до февраля, затем… Париж».
Газета «Утро России» (1910, № 138) по поводу предстоящей поездки артиста на гастроли в Бельгию сообщала, что на вечере у Шаляпина перед его отъездом за границу собрались друзья – Рахманинов, Коровин, Серов, Кашкин, Сахновский, Кенеман…«Федор
Иванович и Рахманинов оба путешествовали по Америке, но в разное время.
 
      – Гастроли эти сидят у меня вот где, – говорил Сергей Васильевич, показывая на шею. –Измучился весь, все нервы себе издергал, заболел даже, и вот теперь приходится лечиться. Певцам хорошо петь, сидя на одном месте, а мне приходится все время переезжать с места на место, с концерта на поезд, с поезда на концерт. Нечего сказать, хорошее удовольствие – почти все время проводить в вагоне.
      – Не люблю я этой Америки и больше никогда туда не поеду! – воскликнул Федор Иванович. – Странный какой-то народ эти американцы! Платят громадные деньги артистам, а сами ни в музыке, ни в драматическом искусстве ничего не понимают. Для них интереснее какие-нибудь клоуны, фокусники, чревовещатели, чем оперные певцы или музыканты.