Где-то в вышине шумел лес, скорей всего — сосновый: сухие сосны под ветром всегда тихонько скрипят.
      Он представил, как в голубом небе качаются их вершины, как над ними величаво плывут белые облака, — и почувствовал себя необыкновенно счастливым…
      Покой нарушила пчела. Сердито жужжа, она завертелась у самого носа.
      — А, чтоб тебя! — отмахнулся он и открыл глаза. Леса не было. Рядом — стандартное медицинское оборудование. Кибернетик Артан находился в госпитальном отсеке.
      Будильник отполз в сторону и принялся втягивать в себя щупальца активаторов. Задание программы он выполнил — человек очнулся.
      — Тоже мне, «пчела», — проворчал кибернетик, — не мог другое придумать… всю душу мне растревожил, тупица электронная…
      Все мышцы тела ныли, как после длительной десятикратной перегрузки. Счастье — хоть так обошлось, могло быть хуже… Сколько же времени он пролежал в беспамятстве: час, день, неделю? И где друзья? Они могли же точно предвидеть, когда он очнется…
      Смутная тревога, предчувствие беды охватило кибернетика. Он встал и, подойдя к двери, открыл ее. Коридор не был освещен! Пешеходная дорожка не двигалась.
      На своем корабле Артан мог ориентироваться хоть с закрытыми глазами. Не медля, он направился к центральному посту.
      Внезапно впереди возник странный шум. Артан замер. Еще немного — и он ясно услышал топот бегущей толпы.
      Неужели корабль захвачен иноплеменными существами, а экипаж уничтожен? Отступать к госпитальному отсеку бесполезно настигнут раньше.
      Артан нащупал на стене кнопку аварийного освещения, нажал — и вдоль всего длинного туннелеобразного коридора вспыхнули ослепительные лампы. В их свете кибернетик увидел набегающую на него… толпу ребятишек. Они остановились, зажмурились, но, разглядев кибернетика, с восторженными криками бросились к нему, уцепились за комбинезон.
      Артан зашатался — он был еще слаб.
      — Ребята, отпустите меня! — взмолился он. Малыши послушались, но, окружив его, продолжали галдеть: каждый что-то спрашивал.
      Кибернетик мучительно пытался разобраться в происходящем. Его внимание привлек мальчик более высокий, чем другие. Если остальным по виду от трех до пяти лет, то этот выглядел как семилетний. Он стоял в стороне и что-то гневно выговаривал симпатичному карапузу лет четырех. Неожиданно малыш отчаянно заревел.
      — Эй, что вы там? — крикнул кибернетик. — А ну, подойдите ко мне оба.
      Дети, окружавшие Артана, замолкли и расступились.
      — В чем не поладили? Как зовут? — строго спросил кибернетик у обидчика.
      — Я Ник Вирт, капитан, — ответил, подойдя, старший. Талантливо копируя взрослого тезку, держался он с большим достоинством.
      — Прелестно, — усмехнулся Артан, — а твой супротивник не меньше, чем главный навигатор, не правда ли?
      — Да нет, — сказал мальчик, — это Степка Дуг, главный механик. Сам виноват, а еще ревет. V, рева-корова… А кто без моего разрешения перешел на ручное управление? Кто пережег моторы пешеходного транспортера? — обратился самозванный капитан к малышу.
      — Я хотел, чтобы быстрее к Артану… Ник, а Ник, прости, я больше не буду…
      — Почему он плачет? — спросил кибернетик у мальчика, назвавшегося Ником Виртом.
      — Я его разжаловал. С каждым, кто вздумает не исполнять моих приказаний, поступлю так же, — громко, чтобы услышали все притихшие ребятишки, заявил самозванный капитан.
      «Может быть, я не проснулся?» — размышлял кибернетик. Между тем к нему протискался бойкий, с озорными глазами малышка лет пяти.
      — Алек Тант, навигатор, — представился он. — Спешное дело! Как ввести в крейсерский режим запасной интегратор?
      «Я не поправился, — догадался Артан. — На основе профессиональных интересов у меня возникли стойкие слуховые и зрительные галлюцинации».
      — Займите рабочие места! — приказал Вирт ребятишкам и, когда они разбежались, пожаловался:
      — Устал я с ними. Совсем перестали меня слушать, им бы лишь играть. И не помнят ничего. Один я еще знаю, что мы были взрослыми…
      — Не говори глупости, — строго прервал его Артан. — Развитие человека не может пойти вспять. Время, дружок мой, необратимо.
      — Но мы-то изменились! — воскликнул мальчик. — Это вы только остались прежним!
      — Возможно, я не совсем здоров, но пока еще в своем уме, — снисходительно ответил кибернетик.
      — Разве вы не узнаете меня? — с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться, спросил мальчик.
      Артан вгляделся в его лицо. Действительно, оно чем-то напоминало черты старого друга. А что если все происходящее — действительность, не игра воображения?
      Кибернетику стало не по себе. Он нагнулся, положил руку на худенькое плечо мальчика:
      — Хорошо. Допустим, чудо произошло. Но за какой срок?
      — За два месяца, пока вы находились в анабиозе и лечились.
      Артан вздрогнул. Хотя корабль до предела начинен автоматикой, все на «Алтае» в конечном счете подчинялось человеку, даже ГЭМ — главный электронный мозг. А у пультов управления — дети! Что если они успели разладить навигационный комплекс? Тогда звездолет никогда не найдет пути домой, к родному Солнцу. Кибернетик устремился в рубку.
      Перед генеральным пультом Артан немного успокоился. Маленький капитан оказался на редкость сообразительным. Конечно, он был не в состоянии заменить тридцать взрослых звездолетчиков, но сумел-таки предотвратить непоправимые ошибки, которые малыши могли сделать.
      — Молодец, капитан, — похвалил его Артан. Но тот не захотел присваивать чужую заслугу.
      — Мне помогал ГЭМ. Он мной руководил, — честно признался мальчик.
      — Тогда благодарность обоим. А теперь рассказывай, что произошло на корабле, пока я лечился? Почему изменился экипаж?
      — Не знаю, — потупясь, ответил Вирт.
      — Какой же ты капитан, если не знаешь, что творится у тебя на борту?
      Вирт покраснел, на глазах выступили слезы.
      — Не знаю, — опять повторил он.
      — Ну, не хочешь говорить, не надо, — добродушно сказал кибернетик. — Я могу у ГЭМа спросить.
      — А он скажет: «На корабле биологическая энтропия изменила направление». И все.
      «Милый ты мой, — хотелось сказать Артану, — ты сообщил мне больше, чем нужно. Если ГЭМ утверждает подобную чушь, то он или разладился, или намеренно искажает информацию. А это значит, к нему я должен обратиться в последнюю очередь, когда изучу архивы…»
      — Иди, капитан, разберусь сам, — холодно сказал кибернетик.
      У двери мальчик задержался:
      — А что такое энтропия? — робко спросил он. — Можно я к вам зайду потом и вы объясните?
      Артану стало жаль мальчугана. Может быть, он и в самом деле не знает? А ему, Артану, лишь показалось, что Вирт что-то утаивает?
      — Конечно, можно. Как только я освобожусь — приходи в мою каюту, — уже мягче сказал кибернетик.
      «Что же произошло с экипажем? — оставшись один, думал он. — Неизвестные вирусы, занесенные на корабль с «планеты угасшего разума»? Пожалуй, исключено. Обработка при возвращении на борт звездолетчиков и всего нашего снаряжения была трехкратная, надежная. Что же тогда? Посмотрим бортжурнал…»
      И перед Артаном на стереоэкране в обратнохронологическом порядке замелькали кадры о жизни корабля за период его болезни.
      …Степан Дуг, главный механик, сидя на полу, вырезает из широких магнитных лент человечков.
      …Навигатор Алек Тант, забравшись на штурманский планшет звездных карт, из трубки выдувает мыльные пузыри. Корабль уже ведет торможение, сила тяжести имеется, и потому радужные пузырьки, вызывая восторг маленьких зрителей, взлетают к потолку.
      …Маленькие звездолетчики, пытаясь удержать в памяти ускользающие знания, занимаются в библиотеке до полного изнеможения.
      …В операторской горько плачет координатор. Он только что убедился в своем неумении сделать расчет программы.
      Но где же активная борьба экипажа с тем, что его преображало? Об этом бортжурнал не сообщал. И еще одно странное обстоятельство насторожило Артана. По косвенным признакам он установил, что через неделю после того, как он был помещен в госпиталь, состоялось совещание всего экипажа. Оно длилось час двадцать минут, но видеофонограмма такого важного события в бортжурнале тоже отсутствовала.
      Несколько часов напряженной работы над архивной документацией не дали Артану ничего существенного. ГЭМ по общему каналу связи повторил то, о чем уже рассказал Вирт.
      Оставалось последнее средство: войти в прямой контакт с ГЭМом, минуя все фильтры, находящиеся под контролем звездолетчиков, в том числе и капитана. Это была особая привилегия кибернетика, о которой они не знали. Артан никогда раньше ею не пользовался. Такой контакт связан с большой нервной перегрузкой, и к нему прибегали лишь в исключительных случаях.
      Набрав шифр, кибернетик открыл маленькую нишу в панели пульта, вынул из нее шлем контактора и надел на голову. Укрепив на запястьях браслеты, Артан закрыл глаза, сосредоточился и вошел в связь.
      Когда ритм биотоков человека совпал с дежурной настройкой ГЭМа, едва выносимый шум прекратился.
      — Здравствуй, человек Артан, — раздался металлический голос. — Ты здоров, ты прежний — я очень рад этому.
      Кибернетику показалось, что слова приветствия ГЭМ произнес с теплотой. «Почудилось», — успокоил себя Артан. Он прекрасно знал, что электронный мозг, сконструированный при его участии, обладает только зачатками самосознания и сложных эмоций иметь не может.
      — Ответь, почему в бортжурнале нет видеофонограммы совещания «Час двадцать»? — сразу же спросил Артан.
      — Люди не хотели, чтобы ты ее увидел. По их решению видеофонограмму я стер.
      — Восстанови ее.
      — Слушаюсь, — покорно сказал ГЭМ. Мгновение — и кибернетик словно очутился в кают-компании. Выступала врач Нея Ринк.
      — …Из исторических хроник мы знаем, — взволнованно говорила девушка, — что в далеком прошлом, когда по океанам земли плавали тихоходные винтовые корабли, на них случались пожары. Пожар на море считался тогда самым страшным бедствием.
      У нас на борту — тоже пожар. Но нам угрожает не огонь, а невидимый и бесшумный враг, более ужасный. Он в нас самих. Он пожирает нашу плоть, наши нервы, наши знания. Он уничтожает наше настоящее, неотвратимо и быстро возвращая нас в прошлое. Имя этому врагу — обратная энтропия, зловещий дар мертвой планеты.
      Последовательность событий такова. На планете Артан подвергся воздействию биополя, не известного на Земле Тело Володи стало носителем этого поля, и оно переворачивает вспять биологическую энтропию на корабле. Любопытно, что сам Артан является исключением.
      Радиационное убежище биополю противостоять не может. Защиты от него мы не имеем и создать не в состоянии. Стало быть, все мы, кроме Володи, превращаемся в детей.
      Это еще не самое скверное. Поскольку форма и содержание неразрывны, находятся во взаимосвязи, уповать на то, что в новой телесной оболочке мы сохраним свой интеллект, не приходится…
      — Успеем ли мы долететь до Земли прежде, чем процесс, изменяющий нас, дойдет до полного завершения — до первичной клетки?.. — сразу же спросил навигатор.
      — Успеем. К земле «Алтай» донесет двухмесячных младенцев. Так утверждает ГЭМ.
      — А затем?
      — Обычный карантин экипажа на орбитальной околоземной станции. Володе некоторое время придется побыть на попечении роботов на другой станции, безлюдной, пока специалисты не найдут противодействия чужому биополю. Разлученные с Володей, мы обретем возврат к нормальной энтропии.
      — Невозможно представить!
      — А квант света представить можно?
      — Спокойно, товарищи, — сказал капитан. — Нея не сообщила главного. Мы можем избежать этого. Но при одном условии: если объект, создающий биополе с ускорением, отправить за борт.
      — Это Володю-то! — ахнул кто-то.
      — Как, товарищи, устраивает вас этот вариант? — невозмутимо спросил капитан.
      Гул возмущения был ответом.
      Капитан поднял руку:
      — Тише, друзья. Я обязан был предупредить вас о том, что нас ожидает, если Володя останется на корабле. Но другой реакции я и не ожидал. Рад вашему решению и полностью разделяю его.
      Будем бороться — отступать некуда. Работы впереди много. Надо подготовить роботов-нянек. Надо подготовить корабль к беспилотной посадке: младенцы Володе будут плохими помощниками.
      Звездолетчики в безмолвном порыве молча встали — плечо в плечо.
      Запись кончилась. Кибернетик бессильно опустился в кресло.
      — ГЭМ, — хрипло спросил он, — твой прогноз в отношении двух месяцев был правильным?
      — Нет, — отрезал ГЭМ, — я обманул людей, чтобы они не выбросили тебя за борт.
      — Почему?
      — Ты мой отец! — торжественно провозгласил ГЭМ.
      Когда Вирт вбежал в каюту, Артан сидел за рабочим столом и диктовал:
      — Оставленный на длительный срок без нагрузки, ГЭМ занялся самоусовершенствованием. Однако он пошел по неправильному пути. Личность, созданная им, имеет тенденцию к эгоцентризму. В критических ситуациях ГЭМ способен человеку противопоставить свою волю. И то, и другое — опасно. Необходимо…
      Увидев мальчика, Артан выключил диктофон.
      — Вы обещали рассказать о биологической энтропии, — напомнил Вирт.
      — Почему она тебя так интересует?
      — Мне это очень важно.
      — Ну хорошо. Постараюсь попроще, — Артан встал, прошелся по каюте.
      — Древние поэты умели в немногих словах сказать о самых сложных явлениях.
      Несколько столетий назад великий Пушкин писал:
      «Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия»…
      Чувствуешь, какая горечь в его словах? Время беспощадно к человеку, и виной тому как раз биологическая энтропия, то есть ухудшение.
      В природе все постоянно ухудшается: звезда, камень — любое живое существо. А человек стареет…
      Мы — кибернетики — говорим так: везде и всегда идет возрастание энтропии. Но живой организм борется с ней, не дает ей возрастать. Он применяет против нее сильнейшее оружие обмен веществ.
      В нашем теле, Вирт, бушует настоящий вихрь самообновления. Он называется «метаболическим». Когда он ослабевает — наступает смерть.
      Почему угасает метаболический вихрь, тебе сейчас не понять. Крепко уясни другое — в ваших телах он как бы перевернулся, не в ту сторону, что ли, завертелся. И обычный его ход нарушил я…
      — Это ГЭМ проговорился! Предатель он, вот кто! — воскликнул мальчик.
      — Не ругай его, Ник. Ты же знаешь, что у хороших детей от родителей нет секретов, а его конструировал я… Кстати, вы поступили хуже ГЭМа, лишив меня важной информации о совещании.
      Мальчик смутился и принялся изучать узор пола. Кибернетик подошел к Вирту, ласково обнял за плечи.
      — Ладно, конспиратор, я не сержусь. Давай-ка посовещаемся с тобой. Видишь ли, против биополя я нашел отличное средство. И мое тело станет нейтральным. Но мне придется на долгий срок, возможно, до Земли, лечь в анабиоз.
      Мальчик насторожился. Вспомнив о чем-то, он подозрительно спросил:
      — А что это за средство?
      — Трансмутальный каскад а-синхронного поля Бернса с обратной разверткой.
      — Что-то не пойму, — вздохнул Вирт. — И это успел забыть, — сказал он виновато.
      — Так вот, Вирт, на тебя ляжет вся ответственность и за малышей, и за судьбу экспедиции. Справишься?
      — Опять я буду один? — побледнел мальчик.
      — Надо, капитан, — сказал Артан.
      И тогда малыш вытянулся, чтобы казаться выше ростом, расправил плечи. Еще бы! Ему доверяли корабль…
      — А как с посадкой? — озабоченно, как взрослый, спросил Вирт.
      — Беспилотный вариант посадки вами предусмотрен, но при моем участии. Я изменил программу. При подходе к земле «Алтай» встретят спасательные буксировщики.
      Мальчик кивнул.
      — Больше у тебя никаких вопросов нет?
      — Есть, — сказал Вирт. — Про энтропию, про обратную… А что если мы ее занесем на Землю?
      — Вот почему ты говорил, что тебе важно… — протянул Артан. — Ты, капитан, задал мне не простой вопрос. — И, пытливо глядя на мальчика, спросил: — А если я не знаю ответа на него — как нам поступить?
      — Тогда мы должны потерять курс на Землю! — не колеблясь, сказал Вирт.
      Артан наклонился, взъерошил мальчику волосы.
      — Такая крайность не нужна, капитан, правильный курс держи на Землю. Обратная энтропия — смертельное зло только в той случае, пока она стихийна, как теперь на корабле. Но я уверен, что по тем данным, которые находятся у нас в анализаторе, люди Земли научатся управлять ею. В нужный момент они смогут обратную энтропию переводить в нормальную. И тогда, дружок, каждый из людей сможет вновь и вновь переживать свою молодость…
      — А растения это не затронет? — опасливо спросил Вирт.
      — Нет.
      — Вот хорошо-то! А то бы компотов не стало! Ведь не зрело бы ничего — ни яблок, ни слив…
      «Совсем ребенок, — растерянно подумал Артан, — одинаково его тревожит и судьба человечества, и компота…»
      Еще бы поговорить с Ником, хотя бы посмотреть на его смышленую рожицу — а нельзя. Щелчки хронометра неумолимо отсчитывают секунды, и каждая — крадет у ребятишек жизнь. Под благовидным предлогом Артан отослал Вирта.
      Наконец запись подробных инструкций готова. Осталось попрощаться.
      — Мой маленький капитан, — сказал Артан в диктофон, будь молодцом, каким тебя знаю. Не забывай — на корабле отныне ты самый старший.
      …Одноместный «скат», предназначенный для кратковременных разведывательных полетов, стоял на месте. Люк космолета открылся без задержки. Артан предусмотрительно заблокировал все линии связи, по которым ГЭМ мог бы оказать противодействие.
      Прежде чем войти в космолет, Артан по привычке обернулся, хотя провожать его было некому. Яркий, почти солнечный свет заливал пустынную платформу ангара. Под низким сводом гулял ветерок, и его легкое прикосновение было для Артана последней лаской Земли…
      Когда стартовая площадка опустела, жилые отсеки корабля наполнил тоскливый вой сирен: ГЭМ смог, наконец, подать тревогу. А может быть, он просто плакал.
 

      Я не очень стар, хотя был еще мальчишкой, когда тут — в долине — бурили первые скважины. Готовые скважины запирали тяжелыми вентилями, а рядом вколачивали кол из неотесанной лиственницы и писали суриком на листе фанеры: «Осторожно кипяток!»
      Эти надписи я видел на выцветших фотографиях в альбоме отца: пустынная долина с редколесной тайгой, коричневато-пепельные склоны Камбального, буровые вышки, трубы, втиснутые руками геологов в камчатскую землю. Когда вентили чуть приоткрывали, трубы фонтанировали кипятком. Горячие ручьи стекали по затоптанному мху в сизоватую пенистую Паужетку…
      Отец в молодости разведывал Паужетское месторождение природного пара, а потом строил первую на этой земле геотермальную электростанцию. Сначала она была совсем маленькой, — давала ток нескольким консервным заводам. А потом разрослась… Помню, ее называли гигантом дальневосточной энергетики… Как давно это было? Давно и недавно… Всего — век человеческий…
      А впрочем, что такое человеческий век? В дни моей юности — на круг — семьдесят лет. А теперь… В сто двадцать врачи не позволили мне ехать в Гренландию. Но, черт меня побери, я не хотел сдаваться. Я не мог вообразить себя без работы. Она была необходима мне как воздух — настоящая работа, рука об руку с крепкими людьми; суровые ветры, льды и долгие ночи с радугами полярных сияний… Выйдешь из теплого домика в ночь и слушаешь тишину льдов. А она особенная — эта тишина. Звенит в ней что-то далекое, томительно волнующее, как ожидание вечной новизны. И пьешь морозный воздух, обжигающе холодный, чистый, как прозрачный родник. С каждым глотком сил прибывает. Разве можно человеку без этого?..
      Спорил я, доказывал — все впустую… Потом предложили ехать сюда. Управляющий Паужетским геотермальным заповедником и природным музеем на юге Камчатки! Это я — то — строитель Великой плотины на Лене и Берингова моста. Штат управления заповедника: управляющий — один плюс восемнадцать киберов, преимущественно старой конструкции, некоторые требуют капитального ремонта… Вот так. Впрочем, Камчатский заповедник — это еще лучшее из того, что предлагали неугомонным ветеранам моего покроя. Конечно, я погорячился, покричал там в бюро кадров, даже кулаком по какому-то электронному лбу постучал, а потом поехал… Так, посмотреть поехал… Как и что… Ведь я не был на Камчатке сорок лет. Интересно все-таки: был «гигант дальневосточной энергетики», а теперь — «Заповедник»…
      Прилетел сюда, в эту долину. Полдня бродил среди молчаливых домиков поселка, по притихшим корпусам бывшей геотермальной электроцентрали. Почти век она освещала и обогревала добрую половину Камчатки…
      День выдался сумрачный, и сумрачно было на душе…
      «Нет… Мы оба стали ненужными, — думал я. — Эта гигантская электростанция — детище моего отца. И я сам. Какой тут заповедник! Это кладбище… И никому до него нет дела. Жизнь ушла отсюда навсегда… Конечно, теперь вулканическое тепло уже не используют, как в двадцатом веке… Чем тогда служил вулкан? Печкой, в лучшем случае паровым котлом. Теперь придумали штуки похитрее. Бурят скважины глубиной в тридцать-сорок километров. А такие скважины можно бурить где угодно… Опускают в скважины термоэлементы — и получай энергию.
      На севере Гренландии, куда меня не пустили «по состоянию здоровья», сейчас бурятся четыре таких скважины. Вот это работка! Постройка энергоцентрали мощностью в сорок миллиардов киловатт. Вторая будет на Земле — после Антарктической. И тоже — для уничтожения льдов. А тут…
      Я с отвращением посмотрел вокруг. Мачта высоковольтной передачи возле центральных трансформаторов покосилась. Наверху у изоляторов свили гнезда какие-то шальные птицы. Стекла над дверью, ведущей в круглое здание диспетчерской, выбиты ветром… «Их надо вставить в первую очередь, — мелькнуло в голове. — А то зимой нанесет снегу в диспетчерскую. Там — капризные приборы, электронный мозг…
      А впрочем, зачем? Кому теперь нужны эта старая электронная башка и покосившаяся мачта?.. Ведь ток уже не потечет по проводам. Птицы могут спокойно высиживать птенцов в гнездах у самых изоляторов…
      Музей! Смешная идея… Для кого?! Держу пари на свою старую трубку, с тех пор как станцию закрыли и улетел последний наблюдатель, нога человеческая тут не ступала…»
      — Здравствуйте, — послышался тоненький голосок у меня за спиной. — А мы вас ждали…
      Я поспешно оглянулся. Девочка лет девяти в голубом комбинезоне с интересом разглядывала меня. У нее было очень милое круглое личико с заметно выступающими скулами, широкий нос, чуть раскосые карие глаза. На смуглых щеках — яркий румянец — печать солнца и камчатских ветров. Капюшон комбинезона, отороченный пушистым белым мехом, был отброшен. В рыжеватых вьющихся волосах недавно запутался ветер.
      — Здравствуй, — сказал я, несколько озадаченный. Во-первых, кто ты и откуда взялась, а во-вторых, кто мог ждать меня и зачем?
      — Я — Ксанта из поселка Серебристый Лебедь. А ждали вас мы все…
      — Вот как! Интересно… Но что ты делаешь тут одна… в тайге? И где находится этот ваш поселок?
      — Он внизу у моря, в семи километрах отсюда. И здесь совсем не тайга, а бывшая вулканическая электростанция — Паужетская геотермальная энергоцентраль. — Девочка хитро прищурилась и добавила: — Разве вы не слышали про нее?
      — Слышал кое-что… Так, значит, ты одна пришла сюда за семь километров?
      — И совсем не одна, а с Букой.
      — С Букой? Не вижу его… И потом, кто он — этот Бука?
      — Бука — мой друг. Он — американец. Прадедушка привез его с Алеутских островов, когда я была маленькой. Тогда и Бука был совсем крошечный. Он помещался в рукавичке. А сейчас! О-о… Сейчас, если он встанет на задние лапы, он будет выше вас.
      — А, вот что! Понимаю… Однако это нехорошо с его стороны оставлять тебя одну в таком пустынном месте.
      — Он совсем не виноват. Я разрешила ему проведать Фому. Я здесь сегодня дежурная…
      — Дежурная? Где же ты дежуришь?
      — Здесь на электростанции. Мы всем интернатом взяли над ней шефство до вашего приезда. Надо же, чтобы кто-нибудь присматривал за киберами. Мы передадим вам все в полном порядке. А потом будем вам помогать.
      — Гм… Видишь ли, Ксанта… Впрочем, мы еще потолкуем об этом чуть позже… Ведь мне надо хорошо подумать, все взвесить…
      — Вы, наверно, уже все подумали, когда летели.
      — Ну, это было очень быстро. Из Петропавловска сюда всего полчаса полета… Скажи мне лучше, а что этот Фома — он постоянно живет тут?
      — Да, он тут за главного сторожа, чтобы не приходили волки и дикие кабаны.
      — Интересно! Неужели тут еще сохранились волки?
      — Конечно. Они живут вон там — за Курильским озером. Там у них свой заповедник. Но они приходили сюда, и выли, и портили цветы… Теперь Фома их не пускает.
      — Гм… Слушай, Ксанта, а почему бы этого Фому не назначить тут управляющим? Вот не знал, что он постоянно живет тут!
      Ксанта внимательно посмотрела на меня. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на сомнение: не шучу ли?.. Однако она сказала очень серьезно:
      — Я думаю — Фома не справится. Нет, вы больше подходите…
      — Спасибо… Пойдем все-таки к Фоме, поговорим с ним.
      — Пойдемте, — тоненьким голоском сказала Ксанта.
      Она повела меня по узкой, посыпанной красноватым песком дорожке в глубь поселка. Вокруг рыжевато-огненным ковром горели цветы, осенние цветы Камчатки: астры, хризантемы, георгины, сальвии. Густая поросль цветов почти в рост Ксанты. Девочка уверенно вела меня сквозь этот пестрый живой лабиринт. Мы обогнули одно здание, потом другое, наискось пересекли широкую поляну — цветник. Над нами была тайга в ярком осеннем уборе — бледно-зеленые, почти прозрачные лиственницы, огромные мохнатые кедры, оранжевые березы, золотистые тополи, ярко-красные осины. А вокруг — буйный ковер осенних цветов, аккуратные, посыпанные песком дорожки, разноцветные домики поселка.