Может быть, автоматы лишь на минутку примолкли, тесно обступив длинный лабораторный стол и ждут… Чего? Знают ли они сами, затихшие, как затихала перед развязкой толпа, заполнявшая древние трибуны Колизея?..
      За столом — женщина. Она не ждет ничего. Просто сидит уронив голову на руки. Лоб — в ладонь. Темные волосы выбились из-под белой лабораторной шапочки. Рассыпались, отструились… Ничего не ждет? Но почему тогда скользит по бумаге карандаш, выписывая бесконечные спирали: одна спираль… вторая… спираль… спираль… Скоро им не хватит места. Скоро лист будет заполнен до конца.
      Щелкает за спиной замок. Вздрагивают плечи под белым халатом.
      Женщина не поворачивается. Она знает, знает давно, кто должен был войти, кто вошел в лабораторию за ее спиной. Знает и то, что сейчас придется встать, и встретить, и говорить или слушать, отсеивая шелуху слов от редких зернышек правды.
      — Hullo! May I come in?
      Темноволосая голова еще ниже клонится к столу.
      — Allow me introduce myself. My name is…
      Фраза звучит церемонно, как на официальном приеме. Надо, надо встать. Она протягивает руку, взглядывает в склонившееся лицо: все так! Крупный нос, крутой подбородок, под невысоким лбом — яркие голубые глаза. Все правильно. Портрет счастливчика 19… года. Его фотографии обошли все иллюстрированные издания мира. Гаррис Хейл — стопроцентный парень! Скульпторы торопливо стучат молотками, откалывая лишнее от мраморных глыб. Гаррис Хейл — герой планеты! Кипит в горнах раскаленная бронза.
      Гаррис Хейл!
      Гаррис!
      ГАРР!!!
      А ведь их было двое. Первый — Николай Бойков. Потом Гаррис Хейл, Два равноправных члена первой экспедиции на звезды.
      Она опускается в кресло и показывает на стул напротив. Он не садится.
      — Do you understand me?
      Надеясь сократить подробности и время встречи, она отвечает, тщательно подбирая слова:
      — Yes. I understand you well, but it is difficult to speak.
      На чужом языке даже брань звучит шуткой. Но ее усилия напрасны.
      — О'кeу! Впрочем, теперь я могу с вами говорить по-русски. Now, it doesnt matter! — «Теперь это не имеет значения». Я правильно перевел?
      Его голос неровен. Неожиданно она замечает, что глаза его вовсе не такие яркие. А крупные руки чуть заметно дрожат, когда он их поднимает… «Может быть, он совсем не так уж и счастлив?.. Этот Гаррис, который вернулся…»
      Перед самым отлетом они поспорили. Николай был уверен, что его спутник будет в совершенстве владеть русским языком. Хотя может и скрывать это сначала. Она в душе была согласна. И все-таки возразила. Николай предложил пари. Приняла. Результат — по возвращению…
      Возвращение!.. Это было единственным, ради чего она спорила. Держала пари, чтобы проиграть. Казалось, чем больше останется незаконченных дел, тем реальнее встреча. Ради нее она так много спорила с Николаем в последние предотлетные дни. Обрывала разговоры на середине — договорим потом. Суеверно откладывала дела, которые можно было закончить… Только ради встречи потом. И еще, чтобы убедить себя: это не надолго… Не навсегда. Чтобы заглушить тревогу, которая кричала в ней.
      Гаррис тронул ее за руку:
      — Ник просил передать это. Если не… Если встретимся мы. Не знаю что. Амулет?.. Он всегда носил его с собой.
      В крупном мужском кулаке зажат маленький пластмассовый диск на металлической дужке. Дужка звякает, подрагивая. Это кассета мнемофона с сенсорной связью, — их последняя совместная работа с Николаем. Тоже незаконченная. В лаборатории под столом — рабочий макет. Они успели собрать только две кассеты. Одну Николай взял с собой. За это время она многое продумала заново и, конечно, могла бы закончить прибор и одна. Но это казалось предательством. И она ждала. Ждала все эти годы одна из всех.
      Тихое звяканье металла прерывается коротким стуком кассеты о поверхность стола. Гаррис виновато посмотрел на часы.
      — Простите, на минутку покину Вас… Скажу, чтобы не ждали, и отпущу машину.
      Она кивнула головой. Зачем он приехал? Оправдаться в том, что вернулся? Но все понимали — полет к звездам — эксперимент со слишком многими неизвестными. И в его решении могли быть различные варианты. Вот — один из них. Гаррис вернулся, Николай — нет. Что может вернувшийся рассказать? Подробности гибели второго? Для всего мира их было двое. Для нее — один. Наверное, это эгоизм. Ведь Гаррис тоже для кого-то мог быть «один»? Пусть так. Сегодня ее это не трогает.
      Пальцы тихо гладят диск мнемофона. Руки подняли его со стола, вставили фигурный ключ в сложный замок прибора, подключили питание. К гулу трансформаторов прибавился еще один. Чуть слышный. Исходящий из запыленного ящика под столом. Неожиданно она улыбнулась, укрепила кассету на голове. Он оказался теплым, этот маленький диск, слетавший с Николаем к звездам и теперь вернувшийся обратно без него. Легко спрятался в густых волосах и зашептал пока неразборчиво о чем-то, что было известно ему одному.
      Теплый, как ладонь Николая, когда тот прикладывал руку к ее уху и просил: «Отгадай, о чем я думаю?» Волна нежности, рожденная воспоминаниями, сменилась раздражением, когда снова хлопнула дверь.
      — How do you feel?
      Она машинально ответила:
      — Fine, thanks, — ответила, пожалуй, быстрее, чем хотела, и более резко. Но Гаррис не обратил на это внимания. Он вернулся более уверенным, чем в начале разговора. Помог допинг? Может быть… Голос его звучал ровно.
      — С Николаем до полета мы не встречались, вы знаете. Может быть, это и хорошо. Каждый день приносил маленькие открытия. И мы не надоедали друг другу однообразием. Николай был идеальным спутником. Спокойным в любой обстановке, уравновешенным. Отлично знал дело. А его хватало. С первых же минут полет протекал сложно…
      Это было дней за десять до старта. Она еще ничего не знала. Вечером, после концерта в Филармонии, они возвращались. Пошел дождь. Сильный, но теплый, июльский. От такого не хочется прятаться, а наоборот приятно бежать, шлепая по лужам босыми ногами, повторяя с бесшабашной отчаянностью, что все равно ты промок, промок до нитки, до последней клеточки, спасая туфли на высоком тоненьком каблучке, который девушки всего мира называют «шпилькой».
      На улице старого города она споткнулась. Упала, расшибла коленку. И Николай подхватил ее на руки. Ничего особенного, конечно. Но ей казалось, что с той минуты началось долгое, долгое, почти бесконечное плавание. Они были нераздельны под веселым и ласковым, теплым летним дождем. Их плавание не имело начала. Оно было вечным. Оно родилось вместе с ними. Все, что было раньше, значения не имело. И не могло иметь конца.
      У дома Николай поставил ее на ступеньку. Теперь они были почти одинакового роста, и на цыпочках ей стало совсем просто — заглянуть в его глаза.
      — …Мы финишировали в пять утра по ракетному времени. Вышли на круговую орбиту и стали готовиться к высадке.
      Зачем он ей все это рассказывает? Как отчет звучат слова. Холодно и бесстрастно. Слова, слова… Когда-то говорили, что они даны человеку, чтобы скрывать свои мысли.
      — Десантный корабль сразу вошел в плотные тучи. Атмосфера планеты была до предела насыщена электричеством. И мы летели окруженные ореолом, содрогаясь от непрерывных разрядов. Радары пришлось выключить. Все равно в этой мешанине все приборы показывали нуль глубины. Садились вслепую. Николай вел корабль, и нам повезло. Мы не пропороли брюха острыми скалами и не провалились в бездонную трещину, не скатились с уступа и не утонули. Короче говоря, когда жалюзи из жаропрочного сплава освободили иллюминаторы, мы увидели, что корабль стоит на ровной площадке, размерами с бейсбольное поле. Не хватало только газона.
      Она не сняла кассеты мнемофона сразу, когда Гаррис только вошел. А теперь сделать это было уже неудобно. Получилось бы, что она проверяет рассказ… Впрочем, может быть, она специально уговаривала себя относительно этого «неудобно». Прибор словно переносил ее в то время, когда Николай был рядом. Запись сенсограммы помогала глубже чувствовать то, о чем рассказывал Гаррис. Ее охватило впечатление, будто Николай тоже здесь, пусть незримо. Он комментирует рассказ, обращает ее внимание на мелочи, которые она наверняка бы упустила. Постепенно крепла сенсорная связь, и она училась различать малейшие оттенки чувств.
      По мере того, как разворачивались события на далекой планете, чувства менялись, подсказывая их оценку и отношение Николая к тому, что происходило. Логический автомат мнемофона словно сравнивал описание с истинными событиями, пережитыми другим участником.
      — …Четырнадцать часов мы не выходили из кабины. Вели наблюдения. Николая заинтересовали полосы фиолетового тумана. Время от времени они вылетали из пролома в скале и, круто заворачивая, пропадали в небе. Я исследовал атмосферу. Она не годилась для дыхания. Когда карантинный срок истек, мы облачились в скафандры. Выходить решили поодиночке. Я волновался, кто будет первым? И готов был, кажется, без кислородного баллона выскочить из корабля. Запечатлеть, что именно моя нога первой коснулась проклятой поверхности.
      Николай был спокоен. Я бы сказал — слишком спокоен для такого момента. Потом у меня было достаточно времени, чтобы подумать. И я понял, что выглядел, наверное, смешным…
      Ровно течет рассказ. А на нее все чаще и чаще волнами набегает тревога. За размеренными словами чудятся ей споры и размолвки, причин которых она пока не понимает. Ее тревожат упоминания о фиолетовом тумане и о подготовке к первой вылазке в сторону скального пролома.
      — Опустились мы в горном районе. Словно какая-то непонятная сила привела наш корабль на единственный ровный пятачок среди невообразимого хаоса. Мы привыкли говорить на Земле «горы стоят». Здесь это выражение не годилось. Здесь все было дыбом. Скалы не только стояли, но и лежали, даже сидели. Казалось, только что гигантские глыбы водили бешеные хороводы и перед самым нашим прилетом, утомившись, застыли на своих местах, так и не перевернувшись с головы на ноги.
      Страшный мир. Господь бог видимо забыл позаботиться об этом клочке материи. И тем более неожиданным в центре каменного водоворота — ровный пятачок нашей площадки.
      Мы шли, как по паркету, и остановились, когда из-за обломка скалы прямо в глаза нам глянуло жерло пролома. Но это был не просто пролом. До блеска отполированная воронка уходила глубоко в почву. Временами из нее с силой вылетали плотные клубы фиолетового дыма, которые тут же вытягивались в длинные полосы и устремлялись в небо. Там они сливались с тучами и пропадали.
      В глубине воронки что-то клубилось, пульсировало, мерцая фиолетовыми вспышками. Иногда смутный гул затихал, и все пронизывалось темно-багровым отсветом. После чего раздавался удар и вверх устремлялся очередной заряд фиолетовой субстанции.
      — «Гейзер»? — спросил я Николая, прислонив шлем к шлему. Из-за бесконечных разрядов мы так и не смогли наладить радиосвязи. Он отрицательно помахал рукой. И в ту же минуту это движение передалось вылетающей из жерла струе. Поколебало ее и, опустившись в глубину, исчезло. Потом из воронки появился особенно плотный фиолетовый шар. Некоторое время он покачался на месте, потом вдруг оторвался от края и полетел в нашем направлении.
      Я стоял ближе к «гейзеру», когда Ник закричал. Скорее по выражению губ я понял, что он говорит. Это было одно слово: «Защита». Я включил поле. Шар был совсем рядом. Раздался взрыв. Ослепительная голубая молния вспыхнула, сбила с ног. Не удержавшись, я покатился вниз, стараясь не разбить генератор защиты, пока не потерял сознания. Очнулся я в темноте. В испуге поднял руки к глазам. Нащупал шлем. Рядом вспыхнул фонарь. Я лежал, прислонившись к обломку камня. А вокруг по границам свободный сферы, созданной, генератором защиты, бушевало фиолетово-черное море.
      Ник помог мне подняться. Надо было идти. Но куда? Кругом за пределами поля — сплошной мрак. Я спросил, сколько времени был без сознания. Ник поднял два пальца. Значит впереди оставалось еще примерно столько же. Потом должен был кончиться воздух в баллонах.
      Мы могли двигаться только рядом под прикрытием поля генератора Николая. Свой я все-таки разбил. Я посмотрел на шкалу. Регулятор интенсивности стоял на красной черте.
      — Зачем максимум?
      И тогда Ник молча протянул мне какой-то предмет. Это фторолоновая ручка моего геологического молотка. Вернее кусок ручки, ее остаток, заканчивающийся сосулькой уплотненного вещества.
      — Фиолетовый туман?
      Ник кивнул головой. Молоток оставался вне действия поля защиты, и туман сожрал его. Он без остатка растворил металл, обгрыз, уничтожил фторолоновую рукоятку, не поддающуюся действию даже царской водки и выдерживающую чудовищные температуры. С той поры я не расстаюсь с этим никогда, — он положил на стол перед нею короткий обломок фторолоновой ручки с выбитыми инициалами «GH».
      — Это стало символом нашей дружбы.
      Женщина поморщилась. Она не смогла сразу разобраться, почему эти слова показались вдруг ей неприятными. Сказывалось ли действие мнемофона или это было ее собственное отношение. Но ей стало вдруг тяжело слушать, трудно следить за цепью событий. Очевидно, она чем-то выдала перемену в отношении. Потому что Гаррис, который внимательно наблюдал за нею, заторопился.
      — Наше возвращение было ужасным. Ник спас меня. Полтора часа он шагал почти наугад, таща меня на себе. При этом он только один раз остановился, чтобы переменить батареи в генераторе защиты. Я вешу двести фунтов без снаряжения. И к концу пути он был совершенно без сил. Неожиданно туман исчез. Фиолетовая завеса поднялась и с шорохом, напоминающим дождь, взмыла в небо. В двадцати метрах от нас стоял корабль.
      Мой скафандр был безнадежно испорчен. Металлический рукав там, где его коснулось дыхание фиолетового облака, сморщился и грозил рассыпаться. Несколько дней я не мог пошевелиться. Ник вынужден был один предпринимать вылазки. Я боялся… за него. Каждый раз я с тоской следил за стрелками часов, ожидая его возвращения. А потом уговаривал ускорить исследования и сократить срок пребывания на этой проклятой планете.
      Неожиданно она поняла, что мешало ей. В рассказе все чаще встречались фразы и целые предложения, которые не находили в ней отклика. Она не верила им. И слова, как пустая шелуха, лишенная смысла и содержания, пролетали мимо, не задерживая внимания. По-видимому, они расходились с истинной информацией, заложенной в кассете Николая, и отключали прибор. Она подняла на Гарриса внимательный взгляд.
      — Вы были так больны?
      — Да, посмотрите… — Он засучил рукав и показал мускулистую руку со следами каких-то вмятин и шрамов. — Таким я был весь…
      Это убеждало. И все-таки она не верила. Не могла. Может быть, следовало отключить мнемофон. Может быть, он мешал… Чего-то ей страшно не хватало в словах, и она мучительно искала — чего?.. Гаррис торопился. Временами он терял нить и логику повествования рассказа. Проглатывал окончания, сбивался на английский…
      — Я просил его… Честное слово. Умолял сократить программу. Ник не соглашался. Мои опасения имели под собой реальную почву. Фиолетовый туман не пропускал света. В сумраке нормальный заряд батарей невозможен. День от дня мы теряли энергию, поддерживающую защитное поле. А тогда — гибель. Смерть! Обшивка десантного корабля не устоит против ядовитого действия этих облаков. Примером — мой скафандр. Я был прав. Но Ник молчал. Однажды он сказал, что ему кажется туман держит нас сознательно в световой блокаде. «Сознательно»! Тогда я не обратил на это внимания. Чушь! Хотя, с другой стороны, понять причины, почему густое облако фиолетового тумана так упорно держится возле нашего корабля, было поистине невозможно. За пределами площадки небо было чистым.
      Я не понимал… Может быть, не хотел понять его страсти к исследованиям. День за днем, оставаясь один в ракете, я испытывал все больший ужас перед этим миром. А Николай?.. Каждый день он уходил к пролому. Что-то делал, собирал образцы, возвращался. Молча оставлял мне материалы на обработку и уходил снова. Он никогда не звал меня с собой. Поверьте. Если бы он приказал… Ведь в конце-концов он был командиром…
      Однажды вечером он сказал, что, по его мнению, фиолетовый туман — это не просто явление природы. Он почти уверен, что мы встретились с не известной нам до сих пор формой жизни. Причем не исключено, что жизни… разумной.
      Но мне было уже все равно. С каждым днем вокруг все плотнее становилась фиолетовая завеса. Тучи клубились, удерживаемые защитным полем на расстоянии. А напряжение батарей питания падало.
      Теперь во время экскурсий Николая провожал сгусток тумана, повторяя все движения защитной зоны, которой был окружен Ник.
      Я встречал его внизу у грузового люка. Втаскивал, помогал раздеться. Иногда наши споры начинались прямо в шлюзовой… Но он ни разу не отдал мне приказания надеть скафандр, чтобы идти вместе…
      Женщина продолжала внимательно смотреть на него долгим взглядом Гаррис нервничал. Может быть, конечно, это был просто результат того, что кончалось действие допинга. И когда она спросила:
      — У вас, наверное, не было второго скафандра? — голос его сорвался на крик:
      — Был, был! Но командовал кораблем Ник и он должен был отдать приказ!..
      Гаррис замолчал. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя в пол потухшими глазами пепельного цвета. Потом тяжело поднялся и прислонился к стойке спиной.
      — Почему вы мне не верите? Кто не был в этом аду — не смеет обвинять…
      — А если тот, кто был… не может?
      Постепенно все становилось на свои места. Главное — она сумела уловить тот тоненький слабый стерженек, вокруг которого располагались факты, образуя причинно-следственную цепь событий.
      В том мире не существовало законов, ставших на Земле традиционными. Не существовало и условий, чтобы они возникли. И, как всегда в условиях бесчеловечности. человек оказался сам себе законом. И сам себе судьей за все: за победу инстинкта или разума…
      — …Однажды, когда Ник вышел из корабля, я услышал резкий стук по обшивке. Я подбежал к иллюминатору. Радио по-прежнему не работало. Ник показывал рукой в сторону пролома. Там в густом облаке, как на стереоэкране повторялась одна и та же картина: от контура корабля — некоторое подобие формы десантной шлюпки, окруженной сферой поля защиты, — отделяется второй шар. Удалившись на некоторое расстояние, шар распадается. И на его месте остается нечто, что при желании можно было принять за фигуру человека. Проклятый туман явно предлагал выключить мезонное поле…
      И снова она почувствовала нарастающее волнение. Ей казалось, что за спиной Гарриса она видит яростные споры и разногласия, недовольство и откровенную ненависть. Все это тонуло в глубоком чувстве надвигающейся опасности. Фиолетовая дымка далеких событий сгущалась, поглощая детали, оставляя одно — главное: неустойчивую, беззащитную человеческую жизнь и неотвратимо приближающуюся гибель.
      Когда голос рассказчика умолкал, волна тоски накатывалась на нее. И снова она чувствовала теплую ладонь Николая у себя на виске. «Отгадай, о чем я думаю…»
      — В тот день Ник вынес из корабля пустую канистру. Защитное поле сузилось, и ему не пришлось отходить далеко. Он укрепил на ней второй генератор защиты. Отошел в сторону и дистанционно выключил поле. Туман жадно упал на оставленный предмет. На мгновение его не стало видно в фиолетовом клубке. Потом облако поднялось и улетело, унося запечатленный образ-объем. Канистра осталась невредимой. Ник уверял, что ни одна частица не коснулась неосторожно поверхности, оставив в местах контакта тонкую атмосферную прослойку. Но интересовался туман не канистрой… И я понял, какой завершающий эксперимент задумал Николай…
      Гаррис замолчал и принялся вышагивать взад и вперед по узкому проходу между стойками, глубоко засунув руки в карманы.
      — К этому времени у нас почти не оставалось энергии. Я требовал, чтобы мы ушли на орбиту к оставленному кораблю. Николай возражал. Он уверял, что поле больше не нужно вообще, что туман ни в коем случае не придет в соприкосновение с обшивкой… Но в моих глазах стояло голубое пламя, сожравшее геологический молоток и рукав скафандра…
      Снова пауза. И еще несколько фраз. Все чаще Гаррис говорит о защите. И ей кажется, что она видит десантную шлюпку, беспомощно стоящую среди каменного хаоса.
      Последнюю крепость, окруженную колеблющейся стеной мезонной защиты с гарнизоном, часть которого уже давно готова выбросить белый флаг.
      Рассказ подходил к концу.
      Гаррису становилось все труднее соблюдать логику повествования, а ей — слушать. Слушать и отбирать факты…
      — …В тот раз он опять пошел один. Утром состоялся тяжелый разговор… Я сказал, что жду его последний раз. И если он через четыре часа не вернется… Питание генератора защиты совсем село. Поле съежилось. Иногда оно опадало так, что фиолетовые клубы подступали к самому иллюминатору, заставляя отшатываться в сторону. Я надел запасной скафандр и ждал… Ждал, всматриваясь в стрелку резерва мощности. Я молил небо, чтобы поле удержалось до его возвращения… Флажок упал. Николая не было Все сроки прошли. У него должен был кончиться кислород. Он не мог больше вернуться…
      Флажок резерва упал на нуль, и языки фиолетового тумана облепили корабль. Я слышал шорох разрушаемого металла. Мне казалось, что я вижу, как поддается броня. Еще немного — и ядовитый дым проникнет вовнутрь…
      Мне нечего было ждать, и я… я включил двигатели.
      Несколько минут оба молчали. Сжав голову руками, она попыталась разобраться в последней гамме ощущений, за которой наступал провал. И не могла.
      — Вы не все рассказали.
      Гаррис поднял голову и взглянул на нее в упор.
      — Мне нечего больше добавить.
      — Вы лжете, Гаррис. — Она впервые назвала его по имени. Вы лжете. Вы знаете больше. Вы утаиваете главное…
      — Клянусь вам.
      В голубых глазах тускло мелькнула тень страха, и они затуманились, покрылись мутной пленкой. «Как у птицы, которую палками загнали в угол», — повторила она про себя.
      И крикнула:
      — Не клянитесь!
      И вдруг ей стало все ясно. Точно после кошмарного сна раскрылись ее глаза и она пробудилась. Все разрозненные противоречия сами собой связались в цепь и привели к решению.
      Она схватилась руками за горло. Испугалась, что не сможет сказать…
      — Не клянитесь, Гаррис, не клянитесь. Вы знаете. Все знаете. И если вы не скажете мне правду, я скажу ее вам сама. Сегодня правду узнала я. Но завтра пройдет угар первых восторгов. И о ней догадается человечество. Ведь она же очень простая…
      Тяжелая мужская фигура медленно бредет к выходу, придерживаясь руками за стойки, набитые внимательной аппаратурой.
      Хлопает дверь. Маленькая голова с растрепанными черными волосами падает на стол. Слезы, слезы… Далеко в сторону откатывается контакт мнемофона, который она так и забыла включить…
      «Неисповедимы твои пути — человек». Под таким заголовком вышла на следующий день большая статья в одной из ведущих газет. В статье сообщалось, что единственный, вернувшийся из Первой звездной, астронавт — Гаррис Хэйл — погиб в автомобильной катастрофе, врезавшись на большой скорости в грузовик, который стоял на обочине шоссе…
 

А.ХЛЕБНИКОВ
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ

А. ХЛЕБНИКОВ
БЕСЦЕННЫЙ ДАР