— Рад! — испуганно воскликнул он и вдруг догадался: — Появляется тяжесть! Шар пришел во вращение!
      Съезжая по струнам, оба они догнали ящик, уперлись ногами в его нижнюю грань и, стоя на ней, как на площадке лифта, стали спускаться, вглядываясь в приближающуюся поверхность сферы. Повсеместно она была матово-серебряная, а в том квадрате, по углам которого оканчивались струны, — серебряно-черная, звездное небо космоса врывалось в шар сквозь этот квадрат!
      — Подведем итог, Вил!
      — Подведем.
      Они стояли рядом с ящиком (блоком, как они называли его). Вращением он был плотно прижат к поверхности сферы. Здесь был «низ». Далеко вверху высился кувшин конуса: воронка, решетчатый шар, дугообразные трубы, словно две ручки.
      — Пойдем по этапам. В конусе никого нет. Нет и в решетчатом шаре. Слишком все тонкостенное. И шар, и платформа, которая его перегораживает. Она намагничена полосами. Блоки парят над ней на высоте около двадцати сантиметров. Шар с вершиной конуса не соединен. Платформа тоже не скреплена с шаром. Все фиксируется магнитными полями. Видимо, и трубы ими же вдвигаются в конус. Между конусом и решетчатым шаром — блок со спиралями: аппарат для наплавки кромок. Рядом второй — в запасе. Никаких камер, отсеков, кабин нигде нет. И тогда вывод: мы на какой-то автоматической станции, Вил. Непосредственно нам здесь знакомиться не с кем. И все это гораздо более грустно, чем кажется.
      — Но позволь! Почему — грустно? — воскликнул Тополь. — Что тебя так расстроило? Важно, что это сооруженье искусственное, что создано оно технически очень высокой цивилизацией. Важно, что представители этой цивилизации в состоянии помочь нам — у них есть ракетные корабли. Ну а как они выглядят, судить просто рано! Может оказаться, что вся эта сфера живой организм!
      — Что-о? — Радин так оторопел от слов Тополя, что застыл раскрыв рот. Хороший же будет у нас с ней контакт!
      — Или так: каждый блок — целый город. Все зависит от направления эволюции. Мыслящие существа не обязательно должны вести свою родословную от лесных обезьян, как это у нас на Земле. Ну, и могут быть очень малых размеров.
      — И что ж из этого следует?
      Радин уже оправился от изумления и говорил, иронически улыбаясь.
      — То, что каждый блок — автономная обитаемая система.
      — И в каждом — профессор величиной с кошку? Картина: он прилетает на Землю и встречается с тигром!
      — Если их в блоках по нескольку, рост еще меньше.
      — Значит, на Земле первой будет не встреча с тигром, а с микроскопом.
      В волнении Радин решительно сделал несколько шагов в направлении к блоку, но вдруг взмахнул руками и возвратился к Тополю.
      — Но как это проверить? — воскликнул он.
      — Да, как проверить? — повторил Тополь. — Ведь и мы бы не были благодарны великану, который распорол бы «Сигнал» и сказал: «Здравствуйте! Очень рад познакомиться!».
      Радин молча утвердительно кивал головой.
      Вода! Где-то в космосе ленивыми айсбергами плыли ледяные астероиды.
      На Марсе вода оседала инеем.
      На Венере бурлила, перемешиваемая паром.
      На Нептуне голубела глыбами. Лед был бы там самым надежным строительным материалом — вроде земного гранита или бетона.
      А на самой лучшей из планет, на той, где была Чайкен, текли целые реки воды. Она колыхалась в морях, хрустальными струями вырывалась из горных ключей. Просто стояла в стаканах и кружках, свободно вытекала из водопроводных кранов.
      Тополь даже закрутил головой, чтобы отогнать видение льющейся перед глазами ледяной прозрачной воды. Напиться б сейчас!..
      Ежедневно из их кислородных баллонов убывало почти по тысяче девятьсот граммов кислорода.
      Вода, которая образовывалась в их организмах, сразу же подвергалась электролизу. Водород накапливался бесполезным балластом. Около семисот граммов кислорода возвращалось в дыхательные аппараты, остальное накрепко цементировалось в углекислоте, исключаясь из круговорота. Всего двое суток прошло с того момента, когда был покинут «Десант», а масса кислородных баллонов уже уменьшилась на пятидесятую часть. Приходилось думать об экономии. Не дышать они не могли. Однако они могли меньше двигаться и меньше пить.
      Но не хранится ли кислород в аппарате для наплавки кромок? Химические элементы одинаковы во всей нашей Вселенной!
      Они долго колебались, прежде чем принять решение. Тополь был против. Стоит ли делать так? Ведь если хозяева блоков сами не нуждаются в кислороде для дыхания, в их глазах это будет обычной диверсией. Радин не соглашался. Аппаратов два. Порча одного из них не грозит никакими катастрофическими последствиями кораблю. Значит, можно пытаться. Все остальные соображения — второстепенны. Тополь был вынужден согласиться.
      Вдвоем на одном поясе они добрались к вершине конуса и еще раз исследовали аппарат. Он не имел вентилей, кнопок, фланцев. Спирали были сжаты в плотные гофрированные трубы.
      План был такой: Радин излучателем рассекает одну из спиралей. Тополь надевает на обрубок горловину приемника анализатора. Если начнет поступать газ, он будет исследован. Если нет, придется вскрывать сам блок.
      Осуществить этот план не удалось: излучатель ничего не смог сделать ни с материалом спирали, ни блока. Пришлось пустить в ход УПС — прибор для слесарных работ — и более четырех часов вручную орудовать им, двигая рычагом.
      Уже Радина сменил Тополь, потом опять за работу взялся Радин. Дышали они тяжело и до обидного неэкономно расходуя кислород, а серо-голубоватый металл не поддавался, место распила затягивалось, заплывало.
      Но все-таки наконец, словно у аппарата иссякло терпение, тонкая трещина надсекла спираль.
      Тополь успел схватить момент. Короткая струйка синего, сразу растаявшего газа, попала в приемник анализатора.
      Трещина еще более расширилась, но из отверстия ничего более не вырвалось. Видимо, трубку перекрыли где-то внутри.
      Через четыре секунды был получен ответ: в аппарате содержалась металло-газовая смесь. Кислород в ее состав не входил. Впрочем, и вообще ни один из химических элементов опознан не был. Эта смесь представляла собой принципиально другое, необычное для анализатора вещество.
      Тополя толкнуло в бок. Изуродованный аппарат сдвинулся, развернулся и повис у торца одной из дугообразных труб, уставившись в него поврежденной спиралью.
      — Будем и этот ломать? — с горькой усмешкой спросил Тополь и кивнул на второй аппарат, который медленно плыл к освободившемуся месту у вершины конуса.
      — Нет, Вил, — ответил Радин. — Будем строить шатер, ставить лотки для родфлерии. Месяца через три кислород сбалансируем. А пока — прежний режим: меньше двигаться, больше спать.
      — Но позволь! — Тополь даже не сразу нашелся, что говорить. — Ты собираешься быть здесь больше трех месяцев?
      Радин кивнул утвердительно.
      — Больше трех месяцев? Ну нет, — продолжал Тополь. — Надо во всем разобраться. Мы же ничего не знаем, — он обвел рукой вокруг, — откуда это, для чего, где тут хозяева! Неужели на это надо больше трех месяцев? Ты просто очень устал! Тебе нужен отдых.
      — Да, конечно, — Радин мелко тряс головой, соглашаясь. — Ты прав. Я вдруг как-то очень устал, ты не суди меня строго…
      Началось трудное время. Пожалуй, самое трудное с начала полета.
      Каждый раз, когда наступала вахта Радина, он обещал непременно закончить расчет шатра, и всякий раз Тополь заставал его в напряженно задумчивой позе человека, отрешенного от всего окружающего. Чего он ждал? О чем думал все эти полсуток? Скучал по дому? Но ведь с момента их отлета прошло только четыре недели! Меньше месяца! В прежних своих полетах он не раз отсутствовал и по полгода! Почему же теперь ему было так трудно держать себя в руках?
      В конце пятых суток их пребывания внутри металлической сферы, сменяясь с дежурства, Радин сообщил, что во время его вахты, когда Тополь спал, опять был крылатый корабль. Радин пытался войти в него. Какое-то силовое поле преградило путь. Вместе с одним из блоков — блоки увозила автоматическая тележка, выныривая из одной полукольцевой трубы и скрываясь в другой, — Радин попытался отправить в корабль пластину звездной карты, нацарапав на ней их имена, название «Сигнала», дату вылета и просьбу оказать помощь. Пластину вышвырнуло из трубы с такой силой, что, скользнув по одной из струн, она разрезалась пополам. Повторять эту попытку Радин не стал.
      Наплавочный аппарат увезли, но зато выгрузили другой. И вот это было, по мнению Радина, самое тревожное и самое важное.
      — Крылатый корабль едва ли может быть быстроходным, — закончил он свой рассказ. — Из того, что хозяева этого дома так быстро отреагировали на историю с аппаратом и в то же время не пожелали вступить с нами в контакт, следуют два вывода. Первый: что этот контакт им не нужен либо же физически невозможен. Второй: что они очень близко от нас. Скорее всего это Юпитер или один из его крупных спутников — Ио, Европа, Ганимед, Каллисто. Не дальше.
      — А если то, что аппарат уже заменили, совпадение? — Тополь видел во сне Чайкен (они вместе куда-то ехали) и теперь чувствовал себя сильным и бодрым. — Наступил срок. Так ведь тоже могло случиться? Тогда они могут находиться и дальше — на Венере, на Марсе. И, значит, весть о нас к ним еще не дошла. На это уйдет еще несколько дней.
      — Хорошая весть — изуродованный аппарат!
      — Но как изуродован! С помощью механического устройства! Наших ученых это бы очень заинтересовало.
      — Не знаю, — не глядя на Тополя, ответил Радин. — Теперь уже ничего нельзя понять.
      — Можно подумать, что прежде все было ясным, — рассмеялся Тополь.
      Радин не стал спорить.
      — Одно очевидно, — сказал он, — надо солидно обживаться здесь. И пока не будет известно, откуда эти ракеты, мы с места не сдвинемся. Если это Юпитер, значит, часы пути, но огромные перегрузки. Если Марс или Венера, как ты предполагаешь…
      — Ты бы сказал еще — Земля.
      Радин отрицательно покрутил головой:
      — Нет, не Земля. Теперь я так не думаю.
      — А думал? Ты думал, что все это с Земли? И скрывал от меня? Чудес не бывает, но ты все-таки думал, что эта сфера с Земли? Ты жил этой надеждой?
      — Допускал в ряду прочих равных возможностей, — ответил Радин. — Так вот, если эти корабли с Марса или Венеры, перегрузки будут приемлемы, но зато предстоят недели и недели пути. Повторяю: мне очень не нравятся крылья. Такой корабль не может иметь большой скорости.
      — Жаль, что ты не разбудил меня, — сказал Тополь.
      — Я думал, что успею, — ответил Радин. — Да и что изменилось бы?
      Он говорил с такой усталостью, что Тополь впервые, пожалуй, вдруг подумал с настоящей тревогой: «Но что же будет с Чайкен, если я не вернусь?..»
 

6. БРЦ-019

      Из отверстия в головке гранаты аварийной защиты бьет тончайшая струйка. Мгновенье — и она утолщается.
      Вот она уже как карандаш, потом — как свеча.
      Пока она еще тонкая, словно карандаш, она еще мягкая, белая, липкая. Если наложить два таких карандаша друг на друга, они тотчас спаяются. Их можно выкладывать стенкой, вить кольцами.
      Но, став толщиной со свечу, струйка делается твердой, как закаленное стекло, — твердой, серовато-зеленой и пористой, как лучший артикский туф, но только в тысячи раз легче и газонепроницаемей.
      Радин строил.
      Он выбрал место между двумя самыми сближенными блоками. Он все предварительно обдумал и рассчитал. Вместе с Тополем он подтащил к этому месту все баллоны и баки, сложил так, чтобы содержимое любого из них было доступно, и припечатал к поверхности сферы, крестообразно наложив валики пеномассы. На верхушке этой горы он укрепил прожектор, включил и лишь тогда первый раз провел головкой гранаты по металлу, укладывая нить валика.
      Постоял, любуясь. Как это ни было странным, после неудачной попытки проникнуть в крылатый корабль он вновь стал прежним Радиным уравновешенным, всегда ясно знающим, что надо делать, ни на йоту не отступающим от намеченного.
      Валик стал толще, затвердел. Радин наложил на него второй.
      — Я не нужен тебе сейчас, Рад? — спросил Тополь. — Если разрешишь, я пойду посмотрю. Может, наткнусь на что-нибудь любопытное.
      Они изменили расписание вахт. В каждых сутках восемь часов приходилось теперь на совместную работу.
      Не отрывая восхищенного взора от зеленоватого пеномассового квадрата, Радин согласился:
      — Пойди посмотри…
      Поясом они больше не пользовались, сберегая низон. Тополь включил прожектор и пошел по вогнутой поверхности сферы, оглядываясь по сторонам. В среднем каждые пять-шесть часов один из блоков начинал движение вверх, к решетчатому шару. Вместо того чтобы подтягиваться по струнам. Тополь хотел подкараулить такой блок и подняться на нем, как на лифте.
      Серебрился металл под ногами. Мерцали над головой снопы струн. Как все удивительно просто: сфера, в центре — решетчатый шар и воронка. Вместо растяжек, колонн — тончайшие нити невиданной монолитности. Но разве так можно сказать — «монолитная нить»? Не делают ли их такими какие-либо поля?
      В то, что внутри блоков обитают живые существа, Тополь больше не верил. Но гениальная простота конструкции, непостижимо высокое качество всех материалов не оставляли сомнений: чтобы создать такое, надо быть совершенным. А значит, не только всемогущим, но и гуманным. Так, во всяком случае, всегда считал Тополь.
      Блок, начавший движение, он заметил издалека, с расстояния метров трехсот. Когда подбежал, верхняя грань его оказалась уже на высоте головы.
      Прыгнул. Но здесь, у поверхности сферы, центробежная сила была очень значительна. Руки лишь скользнули по верхней грани блока. Тополь упал. Тотчас запел дозиметр: радиация!
      Тополь лежал на квадрате прозрачного «окна», и первой мыслью его было, что источником радиации служит космос. В этом, в конце концов, не было ничего удивительного, но оказалось, что главный ее источник вверху!
      Определитель очаговой радиации показал: основной источник излучения нижняя грань блока. Ну конечно же! Сквозь «окно» в шар врываются космические лучи. Чем дольше грань оказывается подставлена им, тем сильнее ее радиоактивность. Блок, побывавший у «окна», этим и отличается.
      Тополь вскочил на ноги, ухватился за струны, в несколько рывков догнал блок, ухватился за верхнее ребро, подтянулся. Но выжаться окончательно, так чтобы взобраться на блок, не хватило сил.
      Только уже высоко вверху, когда центробежная сила заметно убавилась, наконец удалось это сделать. И тогда он уселся на блок, тяжело переводя дыхание. Он знал, что пройдет еще пятнадцать-двадцать минут — и станет совсем легко.
      Как ни странно, приборы отмечали радиоактивность и верхней грани. Правда, во много раз меньшую.
      «Вызывают ее космические лучи, — думал Тополь. — Как только она достигнет определенного уровня, блок и устремляется к решетчатому шару… По такому признаку их потом пропускают в корабль».
      Пока он по радиофону пересказал все это Радину, блок приблизился к конусу. Тополь чувствовал себя превосходно: вместе со скафандром от теперь весил едва ли больше ста граммов. Подпрыгнув, он юркнул в отверстие и приник к платформе. Ему хотелось установить, касается ли ее блок, прежде чем остановиться и повиснуть над ней.
      Нижняя грань блока медленно опускалась на уровне его глаз. Тополь пристально всматривался в этот край. Вот уже до платформы полметра, сорок пять сантиметров, тридцать, двадцать пять…
      Свет от прожектора на шлеме скользнул по боковой грани блока почти параллельно ей…
      Тополю вдруг показалось, что он сошел с ума.
      — Рад! — крикнул он, отшатнувшись.
      В его голосе был ужас, смятенье.
      — Скорее сюда. Рад!
      Резко вскочив на ноги, он взлетел над платформой, ударился шлемом о переплет шара и отлетел вбок, туда, где кончалась смыкаясь с шаром, платформа.
      Радин, обхваченный ракетным поясом, оказался возле него не более чем через три минуты.
      — Нет, — повторил Тополь. — Нет. Этого не может быть.
      Он лежал в углу, образованном платформой и поверхностью шара.
      Радин поднял Тополя, прислонил к ближайшему блоку и уперся своим шлемом в его шлем. Лица их были в двух десятках сантиметров друг от друга.
      — Что ты увидел. Вил? — спросил Радин.
      Пояс оставался включенным, Радин стоял широко расставив ноги, очень устойчиво, твердо.
      — Скажи, — продолжал Радин. — Мне надо знать.
      — Смотри.
      Держась за блок обеими руками. Тополь стал на колени и наклонился так, что свет его прожектора скользнул вдоль боковой грани.
      «БРЦ-019, — прочел Радин. — Дата выпуска — 3 сентября 2209 года».
      Эти слова и числа были обведены рамкой. Так выглядит фабричная марка.
      И Радин не сразу понял, что же именно в первый момент изумило его.
      А изумило его то, что это были русские буквы.
      Он погладил грань ладонью — на ощупь она идеально ровная. Надпись не вычеканена. Она возникает в металле при боковом освещении.
      Тополь тронул его за руку:
      — Ты знал это, Рад?
      — Что, Вил?
      — Что мы уже в будущем? Что уже 2209 год? Ты давно знал это. И потому был уверен, что у Юпитера мы встретим людей. Потому согласился покинуть «Десант».
      Радин молчал.
      — Да, ты это знал, — продолжал Тополь. — И то, что станция эта с Земли, тоже знал. Потом, правда, стал сомневаться. Но лишь после того, как мы не нашли кислорода.
      — Да, — проговорил Радин.
      — Ты понял все еще в «Сигнале» по сводной ленте. Потому ты и не показал ее мне. И потому же ни разу не говорил о том, что было, когда «Сигнал» находился за пределами гравитационного поля. А об этом надо бы поговорить.
      Радин шумно выдохнул воздух:
      — На ленту ты мог взглянуть, если б хотел. Но специально обращать твое внимание?.. Я не считал тогда это разумным. Может быть, просто пожалел тебя. Во всяком случае, так было в тот первый момент, когда ты поднялся из цитаппарата.
      — И потому тебя не удивило, что щит уже создан?
      — Да.
      — Ложь во спасение…
      — Да. Можно сказать и так.
      Было что-то безжизненное в том, как говорил Тополь.
      Он бесстрастно перечислял окончательно установленные факты. Сам себе давал ответы на те недоуменные вопросы, которые вызывало в нем последнее время поведение Радина. Разъяснения не интересовали его.
      — И потому ты не хотел покидать «Сигнал». Ты очень переживал. В ту пору ты просто не хотел возвращаться на Землю. Было незачем.
      Радин вновь не отозвался. Но этого и не требовалось Тополю.
      — А мне ты боялся сказать. Или, верней, ты не верил в наше спасенье и не хотел отравлять мне последние дни. А может, считал, что если я буду все знать, то не выдержу.
      — Трудные вопросы. Вил, — произнес Радин. — Я миллион раз задавал их себе.
      — Трудные, — повторил Тополь. — Но как их решить? Ведь я не машина, Рад! И Чайкен не машина. Мы — люди.
      — Не знаю, Вил.
      — Но ты же решил для себя?
      — Да. Я решил.
      — Как?
      — Как я решил? До возвращения на Землю, Вил, я буду жить, словно ничего не случилось. Ты понял? Будто сейчас все еще 2017 год и на Земле ждут меня те, кто всегда встречал из полетов. Товарищи, дети, жена. Мы с тобой солдаты армии, сооружавшей щит. А солдатская дорога домой всегда начиналась в тот день, когда солдат уходил на войну. И кончалась тогда лишь, когда солдат возвращался домой. Наш долг — пройти до конца этой дорогой.
      — А если я не смогу жить, как будто ничего не случилось?
      — Значит, тебе будет труднее, чем мне. Мы — солдаты. Идти нам придется…
 

7. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕГОН

      — Пора, Вил… Да не сюда, не сюда… Еще немного. Вот здесь. Стой пока тут, я сейчас сориентируюсь. Так, этот блок уже радиоактивный. Еще такой же. Еще… Ага. Значит, все они ожидают погрузки. В этом ряду мы и станем. И не волнуйся… Так, хорошо. Ты меня слышишь? Иди сюда. Хорошо. Здесь мы и будем стоять. И ни на шаг. Слышишь, Вил?..
      Они стояли на платформе внутри решетчатого шара. В той стороне ее, над которой висели ряды блоков с радиоактивными верхней и нижней гранями. Сфера уже не вращалась. Едва заметная дрожь, гуденье сотрясали ее. Дуги труб медленно уплывали, вдвигаясь в конус. Торцы их зияли отверстиями. Радин держал Тополя под руку. Чтобы быть похожими на блоки, предназначенные к отправке на Землю, они сделали радиоактивными поверхности своих шлемов и подошвы ботинок. И весь вопрос заключался в одном: заметят или не заметят этот обман автоматы погрузки?
      Тележка с блоком вдруг вынырнула из одного отверстия, покатилась по платформе, резко остановилась, будто споткнувшись. Блок мягко соскользнул, направляемый по невидимым рельсам магнитных полей, отлетел в сторону и застыл под одним из квадратных отверстий шара.
      Продолжая движение, тележка въехала под другой блок. Он опустился на нее. Тележка унесла его во второе отверстие.
      Когда она показалась вновь и освободилась от блока, Радин подхватил Тополя за бока и решительно ступил на нее. Ракетный пояс едва заметными толчками помогал ему сохранять равновесие.
      «Правилен ли этот шаг? — подумал Радин. — Не слишком ли мы поторопились? Не проще ли было ждать? Но сколько пришлось бы ждать и сколько еще продержался бы Вил?»
      Тележка, не заметив обмана, въехала в отверстие трубы.
      «Правилен», — решил Радин и выключил пояс.
      Они летели стоя — рядом, плечо к плечу. Именно в таком положении, когда направление движения перпендикулярно груди, наименее губительны перегрузки. А оба они находились на таком пределе усталости, когда каждая мелочь может оказаться решающей.
      Правда, полет с первой же минуты шел в очень ровном режиме. Без всяких приборов, по своим ощущениям, Радин сразу определил: постоянное ускорение около двадцати метров в секунду — перегрузка всего лишь, примерно, в два раза! Ее они могли переносить сколько угодно времени. Он прикинул в уме: если ничто не изменится, продержаться надо каких-то девяносто часов. Не полет, а прогулка!
      Но все-таки момент приземления мог преподнести сюрпризы. К этому времени нужно было собрать все силы. Уже вскоре после начала полета Радин сказал:
      — Надо будет спать, Вил… Спать… Дыши под мой счет: раз, два, три, четыре — вдох… Раз, два, три, четыре, пять, шесть — выдох… Внимательно слушай меня. Сосредоточься на мысли: тяжелеют веки, тепло приливает к ногам… Раз, два, три, четыре…
      Это был обычный гипнотический сеанс, Широко применявшийся в космических полетах. Человек, погруженный в сон, легче переносит радиацию и перегрузки. Роль гипнотизера на корабле выполнял автомат. Он вызывал сон, он будил. Выработать привычку подчиняться такому автомату, говорившему, как правило, голосом начальника экспедиции, входило в цикл обязательной подготовки.
      Из них двоих спать мог только один. Значит, сон выпадает на долю Тополя, как более слабого. Радину придется держаться на стимуляторах. Ну и еще на суровом приказе себе — не спать!
      — Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре, пять… Если не будет особой команды, проснешься сам, как только замедление будет закончено…
      Радин услышал ровное дыхание уснувшего Тополя. «Ну вот, — сказал он себе. — Теперь, наконец, все…»
      Рев тормозных двигателей оборвался толчком. Микрофон внешней связи донес мерное лязганье. Все это были приметы того, что они уже в атмосфере, — в космосе не распространяется звук! И, кроме того, он уже всем телом чувствовал самую нормальную земную тяжесть!
      — Вил, — позвал Радин.
      Говорить было трудно. Тяжелый, раскаленный металл заполнял мозг, грозил изнутри разорвать череп. Даром перелет не прошел. Сил не было даже на то, чтобы открыть глаза.
      Но он все-таки еще заставил себя говорить:
      — Есть звук уже, Вил. Значит — воздух! Мы на Земле, Вил!
      Он слышал дыхание Тополя, шорохи. Тополь, несомненно, проснулся. Но почему он молчит?
      Тогда он спросил:
      — Волны радиофона не могут выйти за пределы этой коробки? Да скажи мне, Вил! Ты специалист в этой области.
      Он спрашивал очевидное, то, что хорошо знал сам. Ему было важно услышать голос Тополя. И тот ответил:
      — Нет. Корпус будет экраном…
      «Повернуться к нему, — подумал Радин. — Но ведь сил же нет! Я не могу даже пошевелить пальцем!»
      Лязганье стало громче. Теперь оно сопровождалось шипящими и журчащими звуками, похожими на утробные вздохи и бульканье. Сливали горючее?
      «Блоки выгрузят, ракету — на переплавку, — подумал Радин и удивился своему спокойствию. — Что ж. И такое может случиться. Но домой мы пришли».
      Лязганье стало реже. Его сопровождал треск и легкое постукивание по корпусу ракеты.
      «Похоже на ревизию корпуса, — подумал Радин. — Но почему же так срочно? Даже не разгружая ракеты! Неужели это промежуточная станция? Опять грузят блоки? Если придется продолжать полет, надо снова готовить Вила! В каком он состоянии?..»
      Вдруг всякий шум оборвался. Ракета дернулась и замерла. Но, может, она летела теперь так — без единого рывка и вибрации? Времени терять, было нельзя.
      — Вил, — сказал он. — Возможно, нам снова придется продолжать полет.
      Тополь не ответил.
      — Да скажи что-нибудь, Вил!
      Перемещение закончилось. Радин почувствовал, что ракета мягко легла на подставку. Судя по направлению силы тяжести, она лежала параллельно земной поверхности. Нет, пока еще это не было похоже на запуск. По-прежнему стояла полная тишина.
      И вдруг, словно крышка челнока противоперегрузочной ванны, верхняя половина того отсека, в котором они стояли, беззвучно отделилась сразу по всему периметру и пошла вверх!
      Оберегая глаза Радина, мгновенно сработала люминесцентная защита, окрасив прозрачную оболочку шлема в темно-фиолетовый цвет. Радин поднял руку и откинул забрала шлемов — сперва тополевского, потом своего.
      Они стояли в море солнечного света, приглушенно льющегося сквозь огромную матовую полусферу потолка. Ракета лежала в центре гигантского зала, отделенная стенами прозрачного цилиндра от всего остального пространства.
      И у этих стен, совсем рядом, на расстоянии всего лишь двух-трех шагов, стояли люди. Обычные люди в белых и голубых комбинезонах. Они смотрели восторженно и изумленно.
      Так смотрят на чудо.
      Радин вытянул руку.
      — Здравствуйте, — сказал он. — Мы — экипаж космического корабля «Сигнал». Время старта — 2017 год. Мы выполняли задание по защите атмосферы Земли.
      Он говорил и слышал свой голос, тысячекратно усиленный, громом раздающийся под сводами этого огромного солнечного зала…
      Они не знали, что известие о них принес на Землю первый же грузовой корабль-автомат. Он принес его в кассетах своей кинолетописи.
      То, что они были люди, не вызвало сомнений. По типу скафандров был установлен год отлета, а затем и название корабля, имена. По характеру снаряжения, и ритму всего поведения было оценено состояние, в котором они находились (как очень далекое от катастрофического).
      И потому, что они возвращались на Землю, хотя их давно уже считали погибшими, и потому еще, что были они посланцами эпохи героического прошлого — года столетия Октября, — весть о них всколыхнула планету.
      Не было человека, который не знал бы о них.
      Вторая грузовая ракета прибыла к сфере еще до возвращения первой ракеты на Землю. Она действовала по строгой программе — выгрузить и погрузить блоки, заменить автомат для наплавки кромок на более совершенный.
      Но уже третью ракету (она была тоже в пути!) догнал радиоприказ: разблокировать все системы контроля на входах и выходах, не покидать сферы до тех пор, пока на корабль не проследуют два блока типа АБВГ. На языке, понятном командному устройству ракеты, это значило: пока на корабль не проследуют два блока с произвольными габаритами и самопрограммирующимся поведением.
      И, конечно же, дублируя третью грузовую ракету, ближайший к Юпитеру звездолет экстра-класса «ГОЭЛРО-2» получил приказ изменить свой маршрут.
      Он опоздал. Третья грузовая ракета опередила его на шестнадцать с половиной часов.
      Задерживать ее, чтобы в пути перевести космонавтов на другой корабль, было признано нецелесообразным. Подсчет показал, что при этом здоровью их (два замедления вместо одного) может быть причинен относительно больший ущерб, чем если путешествие в грузовой ракете продлится до самой Земли.
      …И не было на Земле человека, который бы не думал о них.
      Они были эталоном для решения сотен и сотен важнейших вопросов: как изменяется человек? Не утрачивает ли он чего-либо, делаясь все могущественней технически? Все более подчиняя себе природу? Все более постигая себя самого?..
      Они были судьями, которые имели право сурово спросить: хорошо ли распорядились вы, люди двадцать третьего века, всеми теми богатствами, которые мы вам дали в наследство? Лесами и реками, городами и пашнями, наукой и песнями?
      И хотя было их двое, судили бы они от имени миллионов и миллионов тех, кто, беззаветно уповая на будущее, отдал свою жизнь в борьбе за свободу.
 

8. «ТЫ Ж КОСМОНАВТ, ВИЛ!..»

      На заседании Мирового Совета докладчиком выступал Радин.
      Трехсоттысячное людское море заполняло амфитеатр зала. В центре зала кольцом — стол президиума. В центре кольца — возвышение. На нем Радин и Тополь. Тополь сидит. Радин стоит. Все, что они говорят и делают, слышно и видно в каждом доме Земли.
      Тополь молчит, плотно сжав губы.
      Сутки прошли с момента их возвращения. Он не сказал за это время и десяти фраз. Он был угрюмо послушен. Так ведут себя автоматы. Ему предлагали идти, он шел. Подавали еду, он ел. Механически, не замечая, что ему подали.
      Его осматривали врачи. Он отвечал: «Да… Нет… Очень… Не очень…»
      К нему обращались специалисты-психологи. Он говорил с ними неохотно и так односложно, как и с другими, не скрывая желания, чтобы его оставили в покое.
      Что говорят о нем? Смотрят или не смотрят на него сейчас миллиарды людей? Что будет с ним дальше? Все это не интересовало его. Он откровенно хотел одного — пусть ему не мешают! Пусть не мешают думать о Чайкен. Другим он сейчас быть не мог.