— Ну а что в Гвадалахаре?

— Нормально. Девушка Инге письмо прислала. Вот. — Шейкуна осторожно вручил Стиву маленький прямоугольный пакетик.

— Кассета? — улыбнулся Стив.

— Сказала — слушать надо.

— Спасибо. Что ещё говорила?

— Говорила — все о’кей.

— Как она выглядит?

— О-о, очень хорошо. — Шейкуна поднял глаза к потолку. — Красивая. Очень-очень — как роза… Нет! Как райская гурия… Нет… Я не могу сказать. Посмотреть надо, босс.

— Гм… Значит, она тебе понравилась?

— Да… В Лондоне совсем другая была…

— Это хорошо. А что говорила Мариана?

— Ничего не говорила. Сказала только — пусть хранят его боги. Шефа пусть хранят. И все.

Оставив Шейкуну за столом в столовой, Стив поднялся на второй этаж в свою комнату. Здесь он вставил переданную Инге кассету в диктофон, положил диктофон на журнальный столик и присел рядом. В тишине отчётливо зазвучал чистый, нежный голос Инге. Она подробно рассказывала ему о своей жизни в Гвадалахаре, о городе, Пако, Мариэле, коте Базиле, которому однажды ночью наступила на хвост… Она рассказывала обо всём, кроме Марианы и кроме своей тоски, которую Стив явственно ощущал за каждой её фразой.

— Бедная девочка, — пробормотал он, переворачивая кассету, чтобы послушать вторую половину записи. На второй половине она заговорила о его посылке, о работе. Поблагодарила за чудесный талисман с черным камнем…

В самом конце её голос задрожал и прервался. Стив схватил диктофон, встряхнул, но оказалось, что кончилась плёнка.

Некоторое время он размышлял, закусив губы. «Если бы можно было воспользоваться УЛАКом. Нет, это исключено. Тибб вчера сказал… надо ещё минимум два килограмма. Два килограмма — это десять тысяч каратов прозрачных алмазов. Придётся лететь самолётом — тем, которым прилетел Шейкуна. В конце концов, не так далеко. Каких-нибудь четыре тысячи километров. Пять часов полёта. Когда, однако, Шейкуна был в Гвадалахаре?»

Стив бегом спустился в столовую. Шейкуна спал, сидя за столом. Стив принялся трясти его. Африканец с трудом раскрыл глаза, увидев Стива, вскочил:

— Что надо, шеф?

— Очень важно… Когда ты был в Гвадалахаре?

Шейкуна напрягся, вспоминая. Лоб его покрыла испарина.

— Когда был? Когда был? Подожди, шеф. Гвадалахара… Потом — Лос-Анджелес, потом Майами, Нью-Йорк… Две недели? Нет, немного больше. Семнадцать дней прошло…

Стив опустился на стул. «Семнадцать дней тому назад… За это время могло произойти что угодно. Недавний мексиканский вояж Пэнки приобретает особый, зловещий смысл…»

Кажется, ещё никогда в жизни Стив не чувствовал себя таким опустошённым и беспомощным, как в эти минуты.

Гаэтано Пенья встречал Цезаря у трапа лайнера в аэропорту Киншасы. Когда Цезарь в сопровождении Суонга и капитана «боинга» ступил на бетон, Гаэтано приблизился, вежливо снял шляпу, назвал себя.

Цезарь протянул ему руку:

— Рад видеть вас. Будем знакомы. Сейчас едем в город — в отель, там поговорим.

Из багажного отсека «боинга» выкатился белый лимузин. Подъехал к трапу. Цезарь сел, пригласил сесть рядом Гаэтано. Впереди устроились трое смуглых, черноволосых, в белых костюмах сафари.

«Индонезийцы, — подумал Гаэтано, — парни ничего, только мелковаты».

Суонг сел рядом с водителем. Капитан у трапа приложил руку к лакированному козырьку фуражки. Лимузин бесшумно и мягко тронулся с места.

— Как отель? — спросил Цезарь, когда въехали в город.

— Высший класс. — Гаэтано поспешно повернулся к боссу: — Сеньор ещё не видел его?

— Нет. Покупали без меня. — Цезарь усмехнулся.

— Один из лучших в Африке. Туристы и охотники резервируют номера на полгода вперёд. Сервис, комфорт, а кухня… — Гаэтано поцеловал кончики своих пальцев, — Сеньор убедится сам.

Снаружи отель показался Цезарю мрачноватым. Высокий параллелепипед с тёмными стёклами бесчисленных окон, не пропускающими солнечных лучей. Ни балконов, ни лоджий. На крыше плоская тёмная кастрюля — вращающийся ресторан. Над ним, на фоне мутноватого серо-голубого неба, ажурная вязь неонов. Несмотря на полуденный час, неоны бледно вспыхивали всеми оттенками радуги — вероятно, в честь приезда хозяина. Цезарь прищурился — «Звезда экватора». Именно так он и назывался.

Внутри Цезарю понравилось. Гаэтано не преувеличивал — действительно высший класс комфорта и сервиса. Цезарь вначале внимательно глядел по сторонам, не очень прислушиваясь к тому, что подобострастно бубнил директор-администратор, встретивший у входа в обширный беломраморный холл. Вскоре, однако, зарябило в глазах от никеля, бронзы, хромированного алюминия, хрусталя, полированного камня, от фонтанов, бассейнов, баров, кофейных, залов для заседаний и залов для коктейлей, от сафьяна и львиных шкур, слоновых бивней и антилопьих рогов. На третьем этаже Цезарь поблагодарил директора-администратора и, отказавшись от дальнейшего осмотра, попросил провести в отведённые ему апартаменты. К счастью, они оказались тут же, на третьем этаже. Отпуская многочисленную свиту, Цезарь сделал Гаэтано знак остаться. Втроём с Суонгом они расположились в одной из гостиных возле стола, уставленного батареей бутылок с яркими разноязычными этикетками.

— Теперь рассказывайте, — обратился Цезарь к Гаэтано. Тот бросил быстрый взгляд на Суонга, занятого приготовлением коктейлей.

— Рассказывайте, — повторил Цезарь. — Можете говорить абсолютно все. Доктор Суонг — мой друг и кровный брат.

— Я не знал, извините, — Гаэтано поклонился, — шеф велел соблюдать предельную осторожность… Люди готовы, могут сопровождать вас, сеньор, в любую минуту куда вам будет угодно.

— Где они?

— Здесь, в отеле.

— И сколько их?

— Тридцать.

— Вы, Гаэтано, тоже полетите?

— Я тридцатый, сеньор.

— Превосходно. Есть у вас что-нибудь новое… оттуда?

— Есть новое. — Гаэтано понизил голос. — Эти шахты — их пока четыре… Они для межконтинентальных ракет.

— Это надёжно, Гаэтано?

— Вполне, сеньор. Люди оттуда нанимали местных в Кисангани для самых тяжёлых работ. Двое потом сбежали и вернулись. Успели рассказать. Правда, потом исчезли бесследно. Наверно, их убили.

— Это получило огласку?

— Местная газета в Кисангани пробовала писать. Редактора нашли застреленным в кабинете. Полиция заявила, что самоубийство. Больше потом не писали.

— Трудно работать в такой обстановке, Гаэтано?

— Не труднее, чем в других местах, сеньор. В Акапулько бывало хуже… В Кисангани мы занимаемся древесиной. Поставляем ценные сорта сюда, в Киншасу — на мебельные фабрики, и на экспорт — в ФРГ, в Бельгию, в Штаты.

— Как идёт дело?

— Ходко. Сеньоры Цвикк и Смит довольны.

— Надеюсь, и я буду доволен?

— Мы постараемся, сеньор.

Фридрих Вайст вначале ничего не сказал Цезарю о новом строительстве. Цезарь решил выждать. Две недели они потратили на объезд заводов, отделений, служб, секций. Цезарь не мог не признать, что порядок повсюду царил образцовый. И инженеры в конструкторских бюро и лабораториях, и рабочие ремонтных служб и заводов казались довольными: никто ни на что не жаловался. И снова, как в прошлые приезды, Вайст охотно показывал всё, что интересовало Цезаря, обстоятельно и исчерпывающе отвечал на все вопросы. Казалось, никаких тайн не существовало… Однако прошло уже десять дней их совместных поездок, а о новом строительстве Вайст не упоминал. Собственно, новых объектов было много — новые заводы, посёлки, три рудника, новые карьеры для добычи камня, обогатительная фабрика, строилась большая электростанция, но шахты, про которые говорил Гаэтано… Их словно не существовало.

На десятый день они возвратились на базу «Z», которая теперь называлась Блюменфельд. Некогда скромный посёлок разросся и весь утопал в цветах. Они были повсюду — на стенах домов и на балконах, на подоконниках и под окнами, вокруг коттеджей и на верандах, на газонах, клумбах, вдоль транспортных магистралей и пешеходных дорожек; цветы всевозможных видов, форм, расцветок и оттенков, хорошо известные Цезарю и такие, каких он не встречал даже на Цейлоне. Густые, сомкнувшиеся кроны гигантских макарангов и фикусов надёжно прикрывали Блюменфельд и от экваториального солнца, и от всевидящих глаз спутников.

В Блюменфельде Цезарь предполагал пробыть несколько дней. Предстояли встречи с руководителями центральных служб. Предстоял и решающий разговор с самим Вайстом. Этот разговор состоялся на второй день после возвращения в Блюменфельд. Утром, во время осмотра минералогической лаборатории, которой Вайст, по-видимому, очень гордился, один из сотрудников — грузный бородатый мужчина средних лет — упомянул об урановых рудах. Цезарь, рассеянно слушавший объяснения — после поездки к Шарку и спуска в шахту минералогия его не очень привлекала, — поинтересовался:

— Уран — здесь, на полигоне?

— Да, сэр, — подтвердил бородач. — Наши геофизики нащупали несколько точек, уже начата проходка шахт.

Из минералогической лаборатории возвратились в управление, и Вайст пригласил Цезаря в свой кабинет. Когда они остались вдвоём, Вайст открыл сейф и достал оттуда деревянный ящичек.

— Вот посмотрите, — сказал он, — наши урановые руды. Это из шахты.

В деревянном ящичке лежали смоляно-чёрные камни с жёлтыми выцветами. Цезарь осторожно взял один, подбросил на ладони, взглянул на Вайста:

— Много там этого?

— Хорошее месторождение. Скоро начнём добывать уран.

— Сколько же шахт вы проходите?

— Четыре, — не моргнув глазом ответил Вайст, — но богатые руды пока вскрыла одна.

— Эти шахты… они разведочные?

— Разумеется, потом некоторые используем при добыче.

— А ещё… Есть другие шахты?

Вайст отрицательно качнул головой:

— Нет. Только эти. На рудниках у нас штольни, карьеры. Шахт пока четыре. Вы их можете посмотреть во время поездки на северо-восток.

— Газеты недавно писали о каких-то наших шахтах… для ракет.

Вайст холодно улыбнулся:

— О нас постоянно пишут всякий вздор. Я уже не могу припомнить, когда тут последний раз были журналисты. Мы старательно избегаем их визитов. Недостаток информации газетчики восполняют «утками».

— А как вы оцениваете общую ситуацию ОТРАГа сейчас?

— Как вполне удовлетворительную, сэр, — не задумываясь ответил Вайст. — Со многими трудностями мы уже справились. Если говорить о трех главных задачах, о которых я упоминал в ваш первый приезд, то вторая решена, третья — успешно решается, это видно даже по газетным сообщениям. — В холодных, льдисто-голубых глазах Вайста мелькнуло что-то похожее на усмешку. — Ну а решение первой упирается исключительно в бюрократизм здешних властей. Все готово, согласовано, но они не подписывают, тянут, откладывают с года на год. Мы даже перестали напоминать им, тем более, что изменить наш «статус» они уже не в силах.

— Рассчитывают выжать побольше, — предположил Цезарь.

— Мы им уже платим больше. Но меня это не тревожит. Доходы ОТРАГа растут быстрее. Оружие в цене, его требуется все больше. Правители некоторых африканских государств торопятся вооружить свои армии современными автоматами, скорострельными пушками, ракетами. Приобрели бы и атомные бомбы, если бы было где купить.

— Это отнюдь не означает, Фридрих, что нам следует переходить к производству атомных бомб и ракет.

Вайст поправил перстень с черным камнем на левой руке.

— Казалось бы, должна существовать мера во всем, даже в способах уничтожения себе подобных. Увы, так считают не все…

За дверью кабинета послышался шум, что-то упало, кто-то крикнул пронзительно, и тотчас дверь распахнулась. На пороге появился высокий худой человек с седыми всклокоченными волосами и длинной седой бородой. Он был бос, из-под распахнутого белого халата виднелось бельё. Сзади кто-то пытался оттащить незнакомца от двери, но тот вырвался и вбежал в кабинет.

— Фигуранкайн, да? — громко закричал он, указывая на Цезаря пальцем.

— Уведите его, — приказал Вайст преследователям, которые задержались в дверях. — Быстро!

— Нет, подождите. — Цезарь поднялся с кресла. — Кто это?

— Я профессор Хорнфункель, слыхали о таком? — крикнул старик в белом. — А вы — сам Фигуранкайн, да?

— Это безумец, — быстро сказал Вайст. — Он убежал из психиатрической больницы.

— Никакой я не безумец. Выслушайте меня, умоляю. Они держат меня взаперти после того, что случилось… — Он зарыдал.

— Ну вот видите, — сказал Вайст. — Уведите его, быстро.

Молодые парни в белом, по-видимому, санитары, схватили старика за руки, потащили. Он упирался, брызгал слюной, что-то кричал. В дверях кабинета все задержались. Старик уцепился за притолоку, и санитары не сразу протолкнули его. Повернув к Цезарю искажённое яростью и болью лицо, старик закричал:

— Будьте все прокляты, и ты тоже — мразь! Убийцы, подонки…

Один из санитаров резко и сильно ударил старика ребром ладони по шее. Старик захрипел и умолк. Голова его бессильно свесилась на грудь. Дверь кабинета захлопнулась.

— Странное обращение с душевнобольным, — заметил Цезарь, покусывая губы.

Вайст взволнованно прохаживался взад и вперёд по кабинету.

— Да-да, конечно, вы правы… Но… в этом печальном месте у них свои права и обязанности. — Он вздохнул. — Не понимаю, как ему удалось вырваться.

— Много у вас таких?

— Было… трое… От психических заболеваний не гарантировано ни одно человеческое сообщество, сэр.

— Это действительно профессор Хорнфункель? Из Биологического центра?

Вайст нахмурился:

— Это он. Врачи считают его безнадёжным.

— Почему его не отправят к родным в Европу?

— Он совершенно одинок. А отправить его в европейскую клинику я… просто не решился. Его бред… может показаться несколько странным… Вы понимаете?..

— Нет, не понимаю, — сказал Цезарь. — Я хотел бы побеседовать с ним, когда он успокоится.

— Он бывает опасен, сэр.

— При разговоре пусть присутствует врач, санитары.

— Хорошо, — кивнул Вайст. — Вас известят, когда… его успокоят.

— Чем сейчас занимаются в Биологическом центре?

— Мы как раз меняем профиль работ, — сказал Вайст, снова садясь за свой стол. — По предложению нового директора центр переименовали в Антропологический. Главная задача — изучение болезней, распространённых в Экваториальной Африке, — холеры, проказы, жёлтой лихорадки, сонной болезни, лихорадки Денге…

— Новый директор центра — кто он?

— Доктор Насимура из Японии. Он специалист по инфекционным заболеваниям. Рекомендовал его нам господин Найто — президент фармацевтической компании «Грин Кросс», они производят искусственную кровь.

— Я хочу побывать в… Антропологическом центре и побеседовать с доктором Насимурой, — объявил Цезарь.

— Можно сделать это, например, завтра, — предложил Вайст. — Центр — в полутора часах полёта от Блюменфельда.

На следующее утро, когда они шли к вертолёту, Вайст сказал:

— К величайшему сожалению, должен сообщить, что профессор Хорнфункель скончался сегодня ночью. Я понимаю, у вас могут возникнуть сомнения… Вечером вам представят результаты вскрытия и заключение врачей.

— Излишне, господин Вайст, — холодно ответил Цезарь.

Насимура оказался круглолицым, розовощёким, седым толстячком, подвижным, улыбчатым, изысканно-вежливым. На вид ему было лет пятьдесят. Чем-то он напоминал Крукса в те времена, когда адвокат был помоложе.

Насимура встретил их у трапа и приветствовал поясным поклоном; согнувшись пополам, он не отрывал улыбающегося взгляда от лица Цезаря. При этом концы его бровей опустились к ушам. Когда Насимура распрямился, оказалось, что его рост не превышает пяти футов, а странный изгиб бровей присущ ему постоянно, что придавало лицу выражение восторженного удивления.

Он приветствовал Цезаря по-французски, но тотчас перешёл на немецкий, которым владел в совершенстве, хотя слегка картавил и его немецкие «р-р» звучали очень забавно.

Насимура сразу повёл Цезаря и Вайста осматривать центр, который представлял собой большую строительную площадку. Цезаря сопровождали Суонг и двое индонезийцев. Гаэтано с четвёркой своих парней остались у вертолёта. Пока закончен был один корпус — длинное серое двухэтажное здание с лоджиями на втором этаже, но почти без окон.

— Тут будут клиники инфекционных болезней, — сказал Насимура, — биохимическая и прочие лаборатории, конференц-зал, библиотека. В подвальных этажах — холодильные камеры, склад медикаментов, патолого-анатомическое отделение, морг…

— А это зачем? — удивлённо спросил Цезарь.

Круглая розовая физиономия Насимуры озарилась ослепляющей улыбкой. Глаза совсем исчезли в добродушных складочках век.

— Прошу извинить, уважаемый господин Фигуранкайн, но мы будем работать с инфекционным материалом. Опасные заболевания, даже смертельные. Летальные исходы неизбежны. Каждый случай необходимо тщательно исследовать анатомически.

Продолжая улыбаться, он провёл двумя пальцами черту в воздухе, совершая воображаемый разрез.

— Я полагал, — заметил Цезарь, — что в основу исследований подобного рода будет положена работа с культурами микробов-возбудителей.

— О, разумеется, разумеется, — закивал Насимура, — это, конечно, тоже. Однако, прежде чем переходить к культурам штаммов, сначала все необходимо проследить на живых людях. Мы не случайно назвали центр Антропологическим.

— Где, в таком случае, вы возьмёте больных?

— О, — всплеснул руками Насимура, — за этим дело не станет…

— В Африке часты инфекционные заболевания, — вмешался Вайст. — Тут и в соседних странах. Больных будет достаточно.

— О да, конечно, — улыбаясь, подтвердил Насимура, — конечно, и это тоже. Морг будет соединён подземным тоннелем с крематорием. Крематорий построим вот там — за теми большими деревьями. — Он показал пальцем где. — Все большие деревья мы, по возможности, сохраняем…

— Чтобы была тень, — добавил Вайст.

— О да, конечно, чтобы ничего не было видно сверху.

При осмотре строящихся объектов Насимура представил Цезарю нескольких сотрудников центра. Все они показались Цезарю какими-то странными, безликими, подавленными, погруженными в собственные мысли, очень далёкими от всего окружающего.

После окончания осмотра Насимура пригласил Цезаря и Вайста в свою временную, как он сказал, «пещеру», где находился и его рабочий кабинет. «Пещера» оказалась маленьким, уютным японским домиком с раздвижными стенами. Кабинет занимал ровно четвёртую часть домика и ничем не оправдывал своего названия. Он был почти пуст, устлан плетёными татами, вдоль стен лежали круглые, расшитые шёлком японские подушки, а по углам бесшумно вращались большие вентиляторы. В центре «кабинета» стоял низкий японский столик, накрытый для ленча.

Перед тем как войти в «пещеру», Цезарь подозвал Суонга и шепнул несколько слов. Суонг кивнул и тотчас исчез. Снаружи возле домика остались лишь двое индонезийцев. Остальные сопровождавшие босса при осмотре строительства разошлись.

Насимура с низкими поклонами пригласил Цезаря и Вайста занять места на циновках возле столика. Затем он попросил разрешения покинуть их на несколько минут, чтобы отдать необходимые распоряжения, Когда он вышел, Вайст наклонился к Цезарю и сказал:

— Насимура не догадался пригласить и господина Суонга, но это легко исправить…

Цезарь отрицательно качнул головой:

— Нет. Суонг будет занят некоторое время.

Вайст вопросительно взглянул на Цезаря, но возвратился Насимура в сопровождении молодого японца, который нёс огромный поднос, уставленный множеством мисок, содержимое которых было столь же загадочно, сколь и ничтожно мало по объёму.

Ленч, состоявший из огромного количества экзотических кушаний, в соответствии с японским этикетом прошёл за светской, ни к чему не обязывающей беседой. Пили из крошечных серебряных рюмок саке — подогретую рисовую водку, японское пиво. За кофе Цезарь вдруг заявил, что выпил бы ещё коньяка… Насимура, видимо, удивился, однако позвонил в серебряный колокольчик, и через минуту на столике появились бутылка французского коньяка и три бокала. Цезарь сам налил коньяк и предложил выпить за здоровье хозяина. Насимура, крайне польщённый, провозгласил ответный тост. Вайст не спускал с Цезаря удивлённого взгляда, а тот как ни в чём не бывало предложил выпить и за здоровье Вайста. Явно раздосадованному и обеспокоенному Вайсту пришлось последовать примеру Насимуры. Потом Цезарь провозгласил ещё тост. Смысла его Вайст не уловил, пытаясь сообразить, что произошло с Цезарем. На этот раз Вайст только коснулся коньяка губами, но Цезарь и Насимура опорожнили свои бокалы. Бутылка почти опустела. Насимура заметно захмелел. С его лица не сходила блаженная улыбка, глазки стали масляными, а брови изогнулись к ушам ещё сильнее. По-видимому, захмелел и Цезарь. Он расстегнул воротник рубашки и, обмахиваясь веером, который ему дал Насимура, глядел на японца с явным одобрением.

— Мне нравится у вас, — сказал он, наклоняясь в сторону Насимуры, — и вы мне нравитесь, профессор. Я люблю Восток, вашу страну, ваше умение трудиться, традиции самурайского духа…

«Что он говорит?» — подумал Вайст, теряясь все больше. Не переставая улыбаться, Насимура развёл пухлыми ручками:

— К несчастью, самурайский дух выветривается в нашей стране. Молодёжь не хочет следовать традициям.

— Ну а вы, господин Насимура? Вы, конечно, воевали. Читаю в ваших глазах непреклонность истинного самурая.

Вайст кашлянул:

— Извините, босс, если хотите сегодня посмотреть шахту…

— К черту все шахты. — Цезарь махнул рукой. — Я сказал, мне тут нравится. Вы десять дней таскали меня по джунглям. Дайте отдохнуть хоть немного в хорошем месте с приятным человеком. Не хочу сейчас никуда ехать. Ну так что, Насимура, вы ведь самурай, правда?

— Благодарю вас. На войне я всегда старался соблюдать самурайский кодекс чести…

— А где вы воевали? Расскажите о себе, Насимура. Я хотел бы получше узнать вас. Антропологический центр — это очень важно. Не так ли, Вайст? Тут нужен человек твёрдый, очень твёрдый.

— Если вам угодно, я готов рассказать о себе… — Насимура поклонился, почти коснувшись лбом края стола.

«Глупец, — подумал Вайст. — Какой глупец! Ну, пусть свершится то, что, по-видимому, должно было свершиться…»

— Я весь внимание, — заверил Цезарь.

— Благодарю вас. Мне довелось воевать на Филиппинах, потом в Маньчжурии… Я изучал медицину в Осаке. Моя диссертация… — Насимура вдруг рассмеялся, — впрочем, это неважно.

— Нет-нет, Насимура-сан, не скромничайте. — Цезарь разлил остатки коньяка по бокалам. — Мне все интересно. Говорите.

— Благодарю вас. Я сначала занимался… ядами. Их воздействием на организм человека. Существуют яды, которые после смерти невозможно распознать. Но яд это яд… Многие очень дороги. Пользоваться ими не всегда удобно. Бактерии гораздо лучше. Их можно приготовить неограниченное количество. Можно вводить в организм с водой, пищей, даже распылять в воздухе. Человек вдохнёт их, например, и через неделю начинается заболевание, похожее на воспаление лёгких. Исход — смертельный.

— Вам удалось вывести такие бактерии, Насимура?

— Удалось.

— И вы их опробовали?

— Конечно. На филиппинцах.

— Но ведь ждать целую неделю — это долго.

Насимура рассмеялся:

— Есть разные способы, глубокоуважаемый господин Фигуранкайн. Мне, например, известно более сорока способов умерщвления человека так, чтобы сам факт смерти не вызвал подозрений, что смерть насильственная. Это целое искусство, уверяю вас.

— Не сомневаюсь. Выпьем… за умение.

Они вдвоём чокнулись и выпили. Вайст окончательно убедился, что ему отведена лишь роль наблюдателя.

— Чем же ещё вам пришлось заниматься, самурай Насимура?

— О-о… Спасибо! Очень многим. Я, например, разработал план заражения чумой филиппинского острова Лейте. Мы вырастили пятнадцать тонн зачумлённых блох. Их должны были сбросить с самолётов, но…

— Операция не удалась? Почему?

— Наши войска успели захватить Лейте раньше.

— А блохи?

Насимура вздохнул:

— Пришлось уничтожить. Часть мы, правда, испробовали на военнопленных. Лагерь потом пришлось уничтожить.

— Много их там было?

— Блох?

— Нет, пленных.

— Несколько тысяч.

— Профессор, конечно, преувеличивает, — не выдержал Вайст.

— Извините, — обиделся Насимура. — Я учёный. Оперирую только фактами. Подобные эксперименты осуществлялись неоднократно. Также в Маньчжурии. И в лагерях германского рейха. А военнопленные — они ведь всё равно подлежали уничтожению.

— Вы правы, Насимура, — кивнул Цезарь. — Кстати, Маньчжурия… Чем там пришлось заниматься?

— О-о, в Маньчжурии я имел счастье служить под началом незабвенного генерала Сиро Исии.

— В отряде семьсот тридцать один?

— Вы слышали? — В масляных глазках Насимуры мелькнуло что-то похожее на испуг.

— Я же говорил, люблю Японию, — усмехнулся Цезарь. — Поэтому знаю о ней больше, чем многие. И постоянно стремлюсь узнать ещё больше.

— Да, я слышал, — сказал Насимура. — Вы не только большой бизнесмен, вы тоже большой учёный, господин Фигуранкайн.

— Но мы с вами трудимся в противоположных научных направлениях, Насимура-сан. Однако вернёмся в Маньчжурию…

— Да, вернёмся. — Лицо Насимуры снова озарилось прежней улыбкой. — Генерал Исии поручил мне очень интересные исследования — воздействие холода на человеческий организм…

— Эксперименты с холодом? Как же это осуществлялось?

— О-о, очень просто… Человека раздевают догола и помещают в морозильную камеру со специальными окнами. Наблюдения фиксируются также на киноплёнку… Зимой в Маньчжурии сильные морозы. Опыты по обмораживанию можно проводить прямо на свежем воздухе. Можно использовать переохлаждённую воду со льдом. Способов много…

— Однако не это было вашей главной задачей в Маньчжурии?

— Не это, нет… Потом приехал Иосимура, и я передал ему секцию холода. Он сейчас один из ведущих экспертов по проблеме выносливости человека в условиях холода — учёный с мировым именем.

— А сами вы?

— Я тогда сосредоточился на эпидемиологии… Мне удалось разработать технологию высушивания бактерий чумы и способ их хранения в сухом виде. Мы вывели штамм чумной бактерии, по вирулентности в шестьдесят раз превосходящий обычную. Представляете?.. Занимались ещё бактериями тифа, холеры, сибирской язвы. Это очень хорошо для заражения колодцев, рек, пастбищ. К концу войны только чумных бактерий у меня имелось около ста килограммов. Я думаю, при идеальных условиях их хватило бы для уничтожения всего человечества…

— Простите, я оставлю вас ненадолго, — сказал Вайст, поднимаясь.

— А мы сейчас все двинемся отсюда, — кивнул Цезарь. — У меня последний вопрос к профессору: кожу с живых людей вам приходилось сдирать?

— Кожу? — опешил Насимура. — Как это? Не понимаю.

— Это очень просто. Надрезают полосками и сдирают по одной. Можно начинать с груди, можно со спины.

Голова Насимуры ушла в плечи, он молча глядел на Цезаря широко раскрытыми глазами.

— Так приходилось или нет?

— Н-нет…

— Странно… Но это существенно меняет дело… Пожалуй, вы не подойдёте мне… Нам с ним не подойдёте. — Цезарь кивнул на Вайста, который продолжал молча стоять рядом. — Определённо не подойдёте, профессор Насимура… Просто не знаю, что с вами делать. Может, передать вас русским, как военного преступника? Они наверняка разыскивают вас…

— Но позвольте, — начал Насимура, — если это шутка…

— Теперь помолчите, — прервал Цезарь. — Это не шутка. И вы не шутили… Так ведь?

— Но я…

— Помолчите. Вы здесь действительно не подходите. Даже здесь… И нигде…

— Господин директор Вайст! — Насимура перешёл на крик.

Вайст холодно пожал плечами:

— Здесь всем распоряжается господин Фигуранкайн. Я лишь один из его служащих.

— О боги… — простонал Насимура.