- Если это интервью так необходимо, я бы на вашем месте вместо очаровательной девушки предпочел опытного пожилого комментатора.
      Профессору Норберту не оставалось ничего иного, как улыбнуться и развести руками.
      После этого они раскланялись и разошлись.
      - Ты готова, Элина? - Вил приоткрыл дверь и заглянул в студию, из которой должна была вестись передача. - Мы привели его. Он в коридоре с Ником.
      - Минутку, Вил. - Элина отвернулась от большого матового экрана, перед которым сидела. - Входи и закрой дверь. Сейчас я объявлю, что можно начинать. - Она поправила волосы, критически оглядела себя в маленькое зеркало, пригладила какой-то волосок на брови, взглянула на Вила: - Ну как?
      - Изумительно... Вижу, что передача строится на контрастах. Ты, как живое воплощение конца двадцать первого века, и он...
      - Кстати, как он сегодня? - поинтересовалась Элина, подправляя краску на губах.
      - Нормально... Не хуже, чем вчера... За завтраком ему дали успокоительное.
      - А он не будет слишком пассивен?
      - Ты его расшевелишь...
      - Куда мне стать, чтобы не оказаться в поле зрения этого адского глаза? - спросил Вил, кивнув на экран.
      - В поле его зрения вся студия, но сейчас это неважно. Нас увидит только оператор Центра.
      Пальцы ее пробежали по клавишам, и большой матовый экран посветлел, стал прозрачным и глубоким, Тотчас на маленьком экране, вмонтированном в пульт управления, появилось лицо оператора.
      - Здесь все готово, Ив, - сказала Элина. - Я могу включиться в передачу через несколько минут.
      - Комментарий уже идет, - объявил с экрана Ив. - Сейчас рассказывают о предыдущих опытах. Потом покажут фрагменты из научных фильмов. Через шесть минут начнется твое время, и я смогу дать тебя в эфир в любой момент...
      - Имей в виду, что я, может быть, не использую всего времени целиком, или мне придется выключиться на несколько минут... Герой передачи не совсем обычный...
      - Не волнуйся. На эти случаи у меня приготовлены фрагменты из хроники прошлого столетия.
      - Тогда все в порядке, Ив, - сказала Элина, выключая экраны.
      Несколько секунд она сидела молча, потом тряхнула головой, улыбнулась и кивнула Вилу:
      - Давай его.
      - Ты не беспокойся, в случае чего мы с Ником сразу будем здесь. - Голос Вила прозвучал хрипло, и Элина удивленно взглянула на ассистента:
      - Не вздумайте влезть мне в передачу...
      - Это на всякий случай, - оправдывался Вил.
      Элина расхохоталась:
      - Неужели ты думаешь, что он станет драться со мной? Вы смогли его только оживить, - добавила она, сразу став серьезной, - понять его вы решительно не в состоянии. Предоставьте это нам, женщинам...
      Выйдя из студии, Вил осторожно потрогал пальцами свой подбородок и пожал плечами.
      Через минуту дверь в студию снова открылась. На пороге появился тот, встречи с кем ожидала сейчас вся планета. Его настороженный взгляд быстро обежал помещение: ярко освещенная комната без окон, два кресла, стол с кнопками и клавишами, экран... Всюду у них эти экраны.
      - Входи, Джим, - крикнула от стола Элина.
      Он нерешительно переступил порог, оглянулся на провожатых, но они остались в коридоре. Дверь бесшумно закрылась.
      - Садись. - Элина указала на свободное кресло рядом с собой. - Поговорим.
      - О чем? - Он глядел на нее исподлобья, не двигаясь с места.
      - О чем ты захочешь. Садись же. Знаешь, ты сегодня просто элегантен.
      По его лицу промелькнуло подобие улыбки. Он оглядел свою пижаму, засунул руки поглубже в карманы куртки, подошел к креслу, сел. Взглянул на Элину и тотчас опустил глаза.
      Она, улыбаясь, смотрела на него. Чисто выбрит, лицо свежее, моложавое, на голове уже поднялась густая поросль рыжеватых с проседью волос. Вот только уши слишком оттопырены, и нос... не то расплющен, не то такой от природы. Конечно, не красавец, но что-то в нем есть истинно мужское. Сейчас это встречается все реже... И подумать только, сто лет пролежал в ледяном саркофаге. Она невольно вздрогнула. Он быстро взглянул на нее и отвел глаза.
      - Джим, расскажи что-нибудь о себе...
      Он нахмурился.
      - Что сам захочешь. - Ее голос звучал вкрадчиво, почти нежно. - Может быть, о своем детстве?
      - Зачем?
      - Мне интересно... Знаешь, мне почему-то кажется, тебе до сих пор не особенно везло в жизни...
      - Как сказать. А в общем, пожалуй, ты права.
      - Так расскажешь?
      - Ладно...
      Она положила руку на клавиши пульта:
      - Ты не будешь возражать, если я включу это?
      - Зачем?
      - Пусть они тоже слышат - кому это интересно.
      - А сейчас они не слышат?
      - Сейчас нет.
      - И не видят нас?
      - Конечно нет.
      - Ладно, включай... А выключишь, когда я скажу?
      - Тотчас же, Джим.
      Некоторое время он молча всматривался в посветлевший экран. Потом повернул к ней встревоженное лицо:
      - Разве я их не увижу?
      - Нет. Это только приемный видеоэкран. Передающего здесь нет. Их ты увидишь позже.
      - А когда?
      - Когда сам пожелаешь.
      - Когда сам? - Он усмехнулся. - А если не пожелаю?
      - Тогда ты будешь встречаться только с профессором, его помощниками и... со мной.
      - Шутишь?
      - Нисколько, Джим.
      - Не зови меня Джимом.
      - Но почему, Джим?
      - Это... это имя мне не нравится...
      - Как же называть тебя?
      - Том.
      - Сколько же у тебя имен?
      - Много... Но Томом меня называла мать.
      - Хорошо. Я тоже буду звать тебя Томом. Расскажи о своей матери, Том.
      Губы его зашевелились беззвучно. Потом он опустил голову и тихо сказал:
      - Нет, я не могу рассказывать о ней сейчас...
      - Почему? Тебе так тяжелы эти воспоминания?
      - Нет... Просто я никогда, никому не рассказывал о ней. Это ни к чему...
      - Хорошо, Том. Тогда расскажи о себе, как обещал. Ты родился...
      - Я родился на дальнем Западе. Помню пустые, сожженные солнцем равнины и маленькие пыльные поселки около рудников. Мой отец работал в шахте. Мать рассказывала, что он там и погиб. Отца я не помню... А мать... Нас было у матери шестеро. Братья и сестры вырастали и уходили. Но они уже никогда не возвращались в наш поселок. Потом я встречал некоторых из них. Они нашли, что искали...
      - А ты, Том?
      - Я ушел из дома последним, когда умерла мать. Стал работать в городе. Потом меня взяли в армию и послали воевать за океан.
      - И ты был на настоящей войне, Том?
      - Да. Меня научили убивать, и я убивал. Я научился очень хорошо убивать. Меня сделали за это сержантом. Потом меня ранило, и я должен был возвратиться домой. Но дома у меня не было. И я ничего не умел делать. Только убивать...
      Он замолчал.
      - Что же потом, Том?
      - Это все.
      - Нет, после того как кончилась война?
      Он удивился:
      - Разве она кончилась? Война не может кончиться. Люди не могут жить без войны...
      Элина мысленно ликовала: вот когда он начал раскрываться, вОт какие они были в действительности. В то же время она испытывала острую жалость: "Бедный Том... Представляю, что сейчас творится у стереоэкранов".
      - Ты глубоко заблуждаешься, Том. - Она положила руку на его плечо и почувствовала, как он вздрогнул. - Все войны давно кончились. Человечество уже много десятилетий не знает, что такое война.
      Он резко дернулся, и рука соскользнула с его плеча.
      - Зачем? Зачем ты говоришь это? Я думал, тебе можно верить... А ты...
      - Но это правда. Том... Ты... Просто прошло очень много времени с тех пор, как ты воевал.
      - Молчи!
      - Хорошо, оставим это. Чем все-таки ты занимался после того, как ушел из армии?
      - Хочешь знать?
      - Очень.
      - Тогда выключи это. - Он указал на экран.
      Она молча щелкнула клавишами, экран потускнел, снова стал плоским и погас.
      - Ну, Том?
      Он приблизил лицо к самым ее глазам:
      - Я продолжал убивать, девочка.
      - Как это, Том? - Она отодвинулась, но он схватил ее за руки.
      - А вот так... И стал богатым. Очень... У меня появилось все: виллы, яхты, машины, девушки... Такие, как ты... Хотя нет, ты гораздо красивее.
      Она попыталась оттолкнуть его, освободиться, но он сжимал ее руки все сильнее.
      - Что ты делаешь. Том! Отпусти меня! Ну! Том... Том, не смей... Том...
      Через несколько минут все было кончено. Полураздетая Элина ошеломленно рыдала, сидя на полу в углу студии. А он стоял возле и пытался успокоить ее:
      - Ну чего ты. Перестань реветь, дура. Ну не удержался... Уж очень ты мне по душе пришлась. Так ведь я же по-хорошему... Ну хочешь, женюсь...
      Он хотел помочь ей встать, но в этот момент дверь распахнулась и в студию ворвались Вил и Ник. При виде их Элина оттолкнула Тома, вскочила и пронзительно закричала:
      - Уходите сейчас же, уходите все отсюда! Все до одного! И ты тоже!
      - А ну, - угрожающе процедил Вил, приближаясь со сжатыми кулаками к Тому и указывая ему глазами на дверь.
      - Вон, все вон! - продолжала кричать Элина. Вспыхнул экран на пульте управления, и Ив сердито заговорил что-то, однако на него никто не обратил внимания.
      Том попытался подойти к Элине и что-то сказать, но Вил и Ник преградили ему дорогу. Тогда, махнув рукой, Том пробормотал:
      - А, семь бед - один ответ...
      И выбежал из студии. Вил и Ник устремились следом за ним.
      В просторном кабинете президента Всемирной Академии сидели трое: сам президент - седой розовощекий старик в черной бархатной шапочке и парадной белой мантии и профессора Норберт и Усам. Все трое молчали. Президент постукивал пальцами по полированной поверхности большого письменного стола и выжидательно поглядывал то на одного собеседника, то на другого.
      - Ну, и что же будем теперь делать? - спросил он наконец, откидываясь в кресле.
      - Если считать, что ситуация не выходит за рамки эксперимента, - нерешительно произнес профессор Норберт, - то решать вправе Академия.
      - Ничего себе экспериментик, - заметил профессор Усам.
      - Это он что же, на глазах всей планеты? - поинтересовался президент, тщетно пытаясь скрыть улыбку.
      - Нет, экраны в студии были выключены, - сердито ответил профессор Норберт. - Поэтому ему и не успели помешать.
      - М-да... Так что же, коллега, как по-вашему, можно считать происшествие в студии экспериментом? - спросил президент, обращаясь к профессору Усаму.
      - Этот вопрос я прежде всего адресовал бы Элине...
      - Категорически возражаю, - перебил профессор Норберт. Один человек не вправе решать судьбу такого эксперимента. Нам дан случай неповторимый... Мы должны продолжать наблюдения. Если его теперь изолируют ради торжества справедливости, как здесь говорили, потери науки будут невосполнимы.
      - Наблюдения вы, вероятно, сможете продолжать и в том случае, если сочтут необходимым изолировать его, - сказал президент.
      - Это будет совсем не то. Я имею в виду его адаптацию в нормальной обстановке, адаптацию в обществе, а не на обитаемом острове или в одиночной камере.
      - А вы можете поручиться, коллега, что он не натворит еще чего-нибудь? - Профессор Усам скрестил руки на груди и не мигая уставился в лицо профессора Норберта.
      - Эксперимент всегда несет в себе элемент риска, - не сдавался тот.
      - Но ведь он может и убить. Запросто... Теперь, когда точно установлено, кто это, мы должны быть особенно осмотрительны.
      - Кстати, кем он оказался в действительности? - спросил президент. - Подтвердилось, что он рассказывал о себе во время того злополучного интервью? Мне что-то говорили, но я уже запамятовал...
      - Все, что он говорил, подтвердилось. - Профессор Норберт достал из небольшого портфеля лист бумаги и положил на стол. - Вот заключение Института новейшей истории. Его настоящее имя - Томас Джонсон. Он уроженец западного континента, молодость его прошла в очень трудной обстановке, потом служил в армии, потом... Ну, потом связался с преступным миром, стал, как это у них называлось, гангстером, одним из руководителей какой-то крупной организации. В конце концов попался и, так как не назвал соучастников и шефов, был приговорен к смерти. Смерть в газовой камере, с его согласия, заменили криоконсервированием на пятьсот лет. Его заморозили, поместили в одно из хранилищ, а все документы почему-то остались в тогдашнем министерстве юстиции и потом попали в архив. Там они каким-то чудом сохранились, и вот теперь историки их по нашей просьбе откопали.
      - Так вы, значит, оживили его раньше срока, - покачал головой президент.
      - Да, и не жалею, - запальчиво возразил профессор Норберт, - потому что он, по-видимому, единственный, кого заморозили совершенно здоровым.
      - А как это все-таки получилось?
      - Сейчас трудно сказать... По-видимому, на его саркофаге не было никаких надписей, только номер. Когда все это было свезено в хранилище Академии холода и началась реставрация саркофагов, на его саркофаге по ошибке поместили табличку с надписью с другого саркофага. И он стал числиться у нас Бокстером. А саркофаг настоящего Бокстера, вероятно, привезли в таком состоянии, что хранить его было бессмысленно, и его уничтожили. Документы же на Томаса Джонсона в Академию вообще не попали, и о его существовании у нас никто не знал.
      - Послушайте, коллега, а много у вас там может оказаться еще подобных сюрпризов?
      - Не знаю, не знаю, ведь не я их замораживал... И с подавляющим большинством я, на их месте, не стал бы возиться... Зачем они все это делали?.. Переправлять в будущее преступников и трупы богатых бездельников - трудно усмотреть в этом акт гуманности. Но они поставили нас перед этой проблемой, и мы вынуждены пытаться ее разрешить. И хотя мы сейчас не подбрасываем своих покойников медикам будущего, проблема криоконсервирования, конечно в каком-то усовершенствованном виде, представляет для нас очень большой интерес. Может быть, к ней придется возвратиться, когда мы станем посылать космонавтов в длительные путешествия к иным галактикам. Она может стать актуальной и в других областях человеческой деятельности в ближайшем или более далеком будущем. Поэтому заниматься ею мы обязаны. А что касается возможных "сюрпризов" при размораживании - в какой-то мере каждый из оживляемых может им оказаться... Но боюсь, таких, как Томас Джонсон, больше не будет.
      - Посмотрите на него, он боится, - президент покачал головой, - боится, что больше ничего такого не получится. А мы теперь ломаем головы, что нам делать с тем, что уже получилось... Итак, слушаю ваши окончательные предложения, коллеги.
      - Рассматривать случившееся как эксперимент, - буркнул профессор Норберт.
      - Передать все на решение Высшего совета народов, - твердо сказал профессор Усам. - В прошлом это преступник, он и у нас совершил преступление, едва профессор Норберт разморозил его. Надо передать его органам справедливости. Пусть они и решают, что он заслужил.
      - Это ужасно, - произнес профессор Норберт, - и это говорит ученый двадцать первого века.
      - Да, потому что не хочу, чтобы бациллы преступности снова распространялись в нашем обществе. Человек все еще слаб... А такое весьма заразно. Мы почти покончили с преступностью не затем, чтобы все начинать сначала.
      - В таком случае я настаиваю, чтобы решениз было обсуждено на Большом совете Академии, - сказал профессор Норберт. Пусть выскажут свое мнение ученые всей планеты.
      - Всемирная Академия не компетентна, когда речь идет о преступлении, - возразил Усам.
      - Повторяю, речь должна идти прежде всего об эксперименте, небывалом эксперименте огромного значения.
      - Но вы забываете об Элине. Она даже не сотрудник Академии холода. Она - жертва преступника.
      - Для науки люди шли и не на такие жертвы.
      - Нет, с вами, профессор Норберт, невозможно спорить. Вы просто фанатик!
      - А вы формалист, сухарь; вы лишены элементарных качеств настоящего ученого.
      - Коллеги, коллеги, - заволновался президент. - Успокойтесь. Сохраняйте необходимую всем нам объективность суждений.
      Наступило напряженное молчание.
      - Может быть, действительно поговорить с Элиной, - заметил наконец президент, словно рассуждая сам с собой.
      - Зачем? - взорвался профессор Норберт.
      Профессор Усам пожал плечами и отвернулся. Этот жест мог означать и одобрение и порицание.
      В кабинете снова воцарилась тишина. Такая тишина, что стал слышен еле различимый напев кондиционера, напоминающий, что за окнами лето.
      - Хорошо, - со вздохом сказал президент. - Я предлагаю поступить следующим образом...
      Он не успел объяснить, как следует поступить, потому что вспыхнул световой сигнал на настольном экране и голос невидимого секретаря произнес:
      - Прошу извинить, но к вам обращаются из службы Публичной информации. Говорят, что-то важное и срочное. За последние полчаса обращались уже несколько раз. Вы разрешите?
      - Да, - сказал президент.
      Тотчас осветился большой переговорный экран, занимавший одну из стен кабинета. Откуда-то из самой его глубины выбежала женская фигура в очень коротком ярком платье. Она стремительно приблизилась, и профессор Норберт узнал Элину. Ее лицо в пышном ореоле золотистых волос выглядело спокойным, но грудь высоко поднималась, а глаза блестели ярче, чем обычно. Казалось, она соскочит сейчас на мягкий ковер, которым устлан был пол кабинета, но она резко остановилась в раме экрана, не отрывая взгляда от сидящего за столом президента.
      - Простите меня за вторжение, - начала она. Тут голос ее прервался и она глубоко вздохнула. - Я... мне сказали, что сейчас решается судьба Тома Джонсона. Так вот я хочу вам сказать: мы только что говорили с ним и решили, - она на мгновение опустила глаза, - решили, что будем вместе... Вообще вместе... Вы поняли?.. Я беру на себя всю заботу о нем, пока он не привыкнет к новому для него миру... Вы меня поняли?..
      - Конечно, - медленно заговорил президент. - Но я не знаю, как на это посмотрит профессор Норберт. Ведь Томас Джонсон, как бы это точнее выразить, его пациент и подопечный - центральная фигура весьма важного эксперимента, столь успешно проводимого профессором Норбертом...
      - При чем тут Норберт, - возмутилась Элина. - Разве Том пленник Норберта? Или морская свинка? Ну Норберт оживил его. Очень хорошо, спасибо ему за это... Но теперь каждому пора идти своим путем... Норберт пусть возвращается к своим замороженным саркофагам, а Том...
      - Возмутительно! - произнес профессор Норберт.
      - Ах, вы здесь, профессор, - не растерялась Элина. Очень хорошо. Пожалуйста, не думайте, что я хотела вас обидеть. Вы же знаете, что Том совершенно здоров, и чем скорее он покинет клинику и окунется в нормальную жизнь, тем будет лучше для него и... всех нас.
      - Возмутительно! - повторил профессор Норберт, все еще не веря своим ушам.
      - В общем, мы хотели бы уехать еще сегодня, - закончила Элина.
      - Куда? - поинтересовался президент.
      - Сначала в какой-нибудь тихий уголок... В Полинезию или на Багамские острова, а потом посмотрим. Если профессора Норберта интересует дальнейшая судьба Тома, я буду держать его в курсе дел...
      - Нет, это просто... - Профессор Норберт попытался подыскать какое-нибудь крепкое слово, чтобы выразить возмущение, обуревавшее его, но не мог вспомнить ничего подходящего. Кто в этом случае может распоряжаться, планировать, решать, я или...
      - Мне кажется, в этом случае мое решение и желание тоже что-нибудь да значат, профессор, - отчеканила с экрана Элина.
      Профессор Норберт потер переносицу и отвел глаза, стараясь избежать спокойного и твердого взгляда молодой женщины.
      - Я все-таки полагаю, - сказал президент, - что кое-какие детали вам, моя дорогая, следовало бы согласовать с профессором Норбертом. Ведь во всем, что произошло, его роль тоже не последняя, и он, как и вы, желает Тому только добра...
      - Хорошо, - кивнула Элина, - я буду ждать профессора Норберта в его кабинете. Я говорю сейчас из Академии холода, пояснила она. - Благодарю и до свидания. С вами я не прощаюсь, профессор Норберт.
      Экран померк, и изображение Элины исчезло.
      - Ну как? - спросил президент с улыбкой, поглядывая на своих собеседников. - Какова!
      - Придется предложить ей место ассистента, - задумчиво сказал профессор Норберт. - Мой ассистент Вил решил покинуть Академию холода...
      - Попробуйте... Но не препятствуйте особенно, если они будут настаивать сейчас на отъезде. Неколько недель на Багамских островах - прекрасный вариант в этом эксперименте. Тем более что рядом с вашим подопечным будет находиться ваш ассистент.
      - Подумаю, - многозначительно произнес профессор Норберт.
      - А вы что скажете, коллега? - обратился президент к профессору Усаму, который с момента появления Элины не произнес ни слова и, сидя спиной к экрану, внимательно разглядывал что-то на потолке кабинета.
      - Моя дочь всегда отличалась странностями, - заметил профессор Усам, не отрывая взгляда от потолка. - Думаю, это у нее от матери...
      - Ваша дочь! - хором воскликнули президент и профессор Норберт.
      - Да... И скажу вам откровенно, коллега, - Усам повернулся к профессору Норберту и похлопал его по колену, - вам с ней будет нелегко. У нее довольно твердый характер.
      - Это как раз то, что мне надо, - заверил профессор Норберт и многозначительно поднял указательный палец.
      - А относительно всей этой истории, - продолжал профессор Усам, - я далеко не уверен, что нами сейчас принято наилучшее решение. И отнюдь не потому, что Элина моя дочь. Она совершенно самостоятельный человек и вправе поступать, как находит нужным. Меня беспокоит он, его прошлое... Кто победит в этом столкновении прошлого с настоящим? Не знаю... Но мне страшновато.
      - Мы постоянно сталкиваемся с прошлым, дорогой коллега, мягко сказал президент. - Оно постоянно напоминает нам о себе, но до сих пор мы выигрывали сражения с ним... А в данном случае у коллеги Норберта теперь появился такой союзник, что лучшего и не пожелаешь. Неужели вы продолжаете считать, что Тома Джонсона лучше было бы передать органам справедливости?
      - Во всяком случае, он заслужил это.
      - Может быть... Но даже в далеком средневековье существовал обычай: женщина имела право спасти приговоренного, если ему грозила смертная казнь... И история знает немало случаев, когда женщины спасали преступников, становились их женами и возвращали этих людей обществу. Неужели вы, коллега, откажете в подобном праве женщине нашей эпохи?