1

Они познакомились летом.

В тот вечер Ром и его брат Гель с двумя сокурсниками сидели за кружками с ячменным напитком на приморской террасе. Пятым был Сторти, их наставник. У него была своя манера воспитания, сводившаяся к формуле: «Быть с ними». Сторти ходил за своими подопечными по пятам, ссужал им деньги и оказывал иные неоценимые услуги, гонял с ними в футбол, исповедовался, провоцируя на ответные доверительные признания, и даже увязывался на молодежные танцульки. Поначалу студенты стеснялись его, принимая за шпиона. Потом привыкли или скорее смирились с его присутствием. Коллеги осуждали Сторти за панибратство с мальчишками и нарушение преподавательской этики, даже попытались убрать его с факультета. Вот уж после этого молодежь окончательно признала его своим.

– Нас, агров, – шумно разглагольствовал Сторти, обтирая пену с рыжих усов, – никто в грош не ставит. И поделом. Ковыряемся в земле, как черви. Человечество может совершать всякие подвиги, опускать батискаф на океанское дно или отрывать от земли аппарат тяжелей воздуха. А мы знай себе сеем-собираем, опять сеем и опять собираем, кормим своих коровенок да доим их, и так десять тысяч лет. Чего ж мы после этого стоим!

– Положим, так, да не так, – ввязался в спор долговязый Метью. – Дед мой еще лопатой орудовал, отец тоже держал ее на всякий случай, хотя за всю жизнь она ни разу ему не пригодилась – вы ведь знаете, он классно управлял комбайном. А мы теперь и вовсе умными стали, кнопочки нажимаем.

– Кнопочки, кнопочки, – передразнил Сторти, – а кто их придумал, уж не ты ли? Остановись в поле робот, вся наша компания только и умеет, что бежать к телефону звать теха.

– Ты же сам нас поучал, что цивилизация держится на разделении труда, – недоуменно вставил Бен, отличавшийся феноменальной памятью и столь же феноменальным простодушием.

– Я и не отказываюсь, голубчик ты мой. Только когда труд делили, нам достался не лучший кусок.

Ром помалкивал, он давно усвоил педагогические приемы наставника. А точку поставил умник Гель:

– Сторти разыгрывает, что вы, не знаете его? Аграм достался ключ к жизни, без нас все протянут ноги.

– Браво, мальчик! А вот кто из вас скажет, что самое важное в нашем деле? – Сторти многозначительно уставил в них мясистый палец.

– Нюх на погоду, – мигом нашелся Гель.

– Знание агротехники, – по-книжному откликнулся Бен.

– Я так думаю: хорошему агру надо быть немного филом.

– А почему филом?

– Не знаю, просто я так думаю. Чего ты ко мне пристал? – огрызнулся Метью.

– Не дерзи, – миролюбиво отозвался Сторти. – Ну а ты, Ром?

– Может быть, наблюдательность. А может быть, надо просто ее любить.

– Кого ее? – насмешливо спросил Гель.

– Землю, конечно.

– Дай я тебя поцелую, – расчувствовался Сторти, чмокая Рома в щеку. – Впрочем, и все остальные лицом в грязь не ударили. Даже ты, Мет. Хотя, признаться, я тоже не соображу, зачем агру быть немного филом.

Такие бесцельные перекидки словами здесь, на отдыхе, бывали у них чуть ли не ежедневно. Сторти почитал долгом будить у своих молодых друзей мысль. Для него не было большего удовольствия, чем завести перепалку, а самому, потягивая ячменку, выступать в роли арбитра.

Так случилось и на этот раз. Разгорячились и ораторствовали о чем попало, пока на террасе не погасли огни. Вышли к морю, там еще Метью продолжал путано объяснять свою идею, но его никто не слушал. Вечер был жаркий, воздух пропитан ароматами окаймлявших залив садов, верещали цикады, море, утихшее после двухдневного шторма, маняще урчало.

– Айда купаться! – неожиданно выкрикнул Гель, стаскивая рубаху.

– Только не здесь. Я знаю отличное местечко, за мной! – Ром побежал вдоль берега, остальные кинулись за ним. Бежать было трудно, ноги вязли в мокром песке, и грузный Сторти быстро выдохся.

– Постойте, – заорал он, – вы что, опаздываете на поезд?

Ром было остановился, но Гель подтолкнул его локтем.

– Ничего, – крикнул он, – тебе все равно пора на боковую!

– Ах ты, паршивец, – взревел Сторти, – как же можно бросать товарища?

– Не в пустыне, – ответил Гель, – найдешь дорогу домой, бе-ре-ги здоровье!

Они понеслись дальше и долго еще слышали чертыханья разобиженного наставника.

А вот и та самая укромная бухточка, которую Ром облюбовал, бродя в здешних местах. Они перемахнули через кусты и остановились как вкопанные.

Море было в нескольких шагах. И из него выходила обнаженная девушка. Не замечая их, она направилась к своим вещам и только в последний момент, едва не столкнувшись со стоящим впереди Ромом, подняла голову. На лице промелькнул испуг, она замерла, неловко прикрываясь руками.

Первым пришел в себя Гель.

– Ого, – сказал он в своей обычной насмешливой манере, – какая птичка. Ты, Ром, в самом деле отыскал место на славу.

– Позвольте представиться, – подхватил ему в тон Мет, – Метью, – он ткнул себя в грудь, – и мои друзья.

– Она очень красива, – поделился своими наблюдениями Бен.

Ром молча разглядывал девушку. Это было крайне бестактно, но он не мог отвести от нее глаз. Она была высока, почти с него ростом, узкогруда, с тонкой вытянутой талией, – уместится в ладони, подумал он. Капли воды, рассыпавшиеся на матовой коже, поблескивали в перекрестном свете двух лун. Длинные прямые волосы цвета ржи мягко стелились по плечам. Глаза у нее были оранжевые, яркие. И теперь она смотрела на него бесстрастно, даже с вызовом.

Ром, не оборачиваясь, кинул через плечо:

– Гель, и вы, Мет, Бен, уходите!

Гель нервно хохотнул.

– Интересно, с какой стати мы должны уступать тебе красотку? А может, она предпочтет кого-нибудь другого!

– Вот именно, – присоединился Метью. – Надо по справедливости, метнем жребий.

– Ты что, спятил?! – возмутился Бен.

– А если тебе достанется, чистюля, не откажешься ведь?

– Ну зачем, Мет, мы ведь не дикари, разыгрывать ее в кости. Пусть сама выберет, по доброй воле. – Гель шагнул к девушке и положил руку ей на плечо. – Слышала, слово за тобой.

Сам не сознавая, что делает, Ром схватил брата за грудь и с силой швырнул на землю. Щуплый Гель откатился на несколько метров, взвыв от боли и негодования.

– Подходите, – зло сказал Ром, – кто еще хочет участвовать в розыгрыше. – Он повернулся лицом к товарищам, сжимая кулаки.

Секунду стояла напряженная тишина. И тут вдруг девушка заговорила.

– Дайте мне одеться, я долго плавала и очень устала, – перевели апы ее слова.

– Да она не наша, – разочарованно воскликнул Метью.

– Скорее всего мата, – догадался Бен.

– Ну вот, а ты готов родного брата убить из-за какой-то чужой девки, – процедил Гель, поднимаясь и отряхивая песок.

– Уходите, – упрямо повторил Ром.

– Опомнись, что ты будешь с ней делать?

– Пойдем с нами, Ром, Гель прав, – Бен потянул его за рукав.

– Это мое дело.

– Черт с ним, пусть поступает как знает.

Они ушли, Ром поднял с земли одежду девушки, протянул ей и отвернулся.

– Кто ты? – спросил он.

– Я мата.

– Это я уже знаю. Как тебя звать?

– Ула.

– А меня Ром.

Она промолчала.

– Ты любишь плавать?

– Да.

– Я тоже.

И опять никакого отклика. Ром не отступался.

– Ты учишься?

– Да.

– Чему же вас учат?

– Тебе это будет непонятно.

– Ах, высокие материи, – съязвил он и, не услышав ответа, сказал с раздражением: – Что ты молчишь, снизойди наконец до простого смертного, тебя ведь не убудет!

– Ну вот, я готова. – Она обошла его и стала лицом к лицу.

– Скажи, почему ты ударил своего брата… это ведь твой брат?

– Да, его зовут Гель. Почему? Потому что он до тебя дотронулся.

– Разве ты должен вступаться за чужую?

– Ты показалась мне беззащитной.

– Ерунда! – сказала она с вызовом. – Я прекрасно могу за себя постоять.

– Поздравляю. Все равно, мне было неприятно.

Она вздернула плечами.

– Подумаешь, какая важность! Я к этому отношусь спокойно.

– Странная ты девушка.

– Вот как! А я думаю, это ты странный. Бить своих… Ты всегда так поступаешь?

– Нет, – признался он, – в первый раз.

– Не любишь свой клан? – продолжала она, словно не слыша его реплики. – Впрочем, может быть, у вас, агров, вообще так заведено?

– У нас, агров, как у всех, – возразил Ром с обидой. – Или мы не люди?

– Я этого не сказала.

– Но подумала. Послушай, откуда у тебя такое презрение к аграм? Ты хоть вспоминаешь изредка, кто вас кормит?

– Вы выполняете свою долю работы. Цивилизация держится на разделении труда, – сказала Ула назидательно.

– Это я знаю. Но вот Сторти говорит, что когда делили труд, нам достался не лучший кусок. Вы, должно быть, чувствуете себя небожителями, матам ведь повезло больше всех, у вас самая чистая и важная работа.

– Кто такой Сторти?

– Наш наставник.

– Ладно, мне пора.

– Можно тебя проводить?

– Зачем, я и сама найду дорогу.

– Так, поговорим.

– О чем? Вроде мы с тобой все выяснили, ты – агр, я – мата, что у нас общего?

– Что общего? – Ром поразмыслил секунду, потом обвел рукой окружавшую их природу: – Море, песок, яблони… Мы оба прикрываемся ладонью от солнечного луча и оба слышим пение жаворонка. Ты и я – мы живем, дышим, радуемся, страдаем. И еще нам суждено любить.

– Любить? Да, конечно, но только себе подобного.

– Ты уверена?

Тень смущения скользнула по лицу Улы.

– Боишься даже подумать об этом? Или я хуже парней из вашего клана?

Рому показалось, что она впервые посмотрела на него как на одушевленный предмет. Обежала взглядом его мускулистое юношеское тело, всмотрелась в ясные синие глаза.

– Ты красив, – сказала Ула просто и после паузы добавила: – Но ты не знаешь теории вероятностей.

Злость и обида затопили рассудок Рома. Он внезапно обхватил Улу своими сильными руками, прижал к себе и поцеловал в губы. Потом отпустил и отшатнулся, ожидая пощечины.

Она секунду пристально смотрела ему в глаза. Потом сказала с легким оттенком сожаления:

– Это ничего не меняет. Ты ведь все равно не знаешь теории вероятностей.

Несколько мгновений они стояли в неловкости и отчуждении. Не дождавшись ответа, Ула повернулась и пошла. Испытывая незнакомое ему до сих пор чувство невосполнимой потери, Ром смотрел на ее исчезающую в темноте узкую фигуру, и его разрывало желание кинуться вслед, грубо схватить Улу за руку, вернуть ей боль, которую она ему причинила, и не отпускать от себя больше.

У кромки кустов Ула остановилась и помахала ему рукой. «Прощай, Ром, странный парень», – донеслись до него ее слова.

2

Профессор агрохимии Вальдес, энергичный и подтянутый, несмотря на свои семьдесят лет, с энтузиазмом разъяснял студентам преимущества нового синтезированного корма.

– Прутин представляет собой белок, получаемый в результате непрерывной ферментации на основе выращивания микроорганизмов, питающихся метанолом. Он содержит семьдесят один и две десятых процента белка, тринадцать и две десятых жира, обладает высокой калорийностью, хорошими вкусовыми качествами и усвояемостью.

– Откуда известно, профессор, относительно вкусовых качеств?

– Не ехидничай, Метью. Поскольку коровы поедают прутин с аппетитом, мы вправе сделать вывод, что он вкусен.

– Чего не проглотишь, когда голоден! Им ведь не предлагают меню.

– Ну вот что! Если тебе так важно удостовериться во вкусовых качествах прутина, проделай эксперимент – съешь порцию.

В классе засмеялись. Довольный тем, что ему удалось взять верх над присяжным остряком Метом, Вальдес возобновил лекцию.

– Прутин хорош и для замены сухого обезжиренного молока в кормах для молочных телят. Его можно употреблять в сочетании с такими ингредиентами, как соевый концентрат, соевый изолят, гидролизат рыбного белка и картофельный белок…

Вся эта премудрость скользила мимо ушей Рома, пытавшегося восстановить в памяти и занести на бумагу формулы, вычитанные им из учебника математики. Нелегко досталась ему эта пухлая книга. Целую неделю он прилежно изучал поведение матов в университетской библиотеке, фланировал мимо их отсека, воровато окидывая взглядом расставленную на стендах учебную литературу, стремясь по внешнему виду определить нужное ему издание. Улучив момент, когда в читальном зале остались два-три углубившихся в свои занятия студента, Ром схватил присмотренную книгу и ловко сунул ее за пазуху. Увы, когда с помощью апа он разобрался в ее заглавии, это оказалось учебное пособие для дипломантов. Пришлось начинать все сызнова, совершенствуя тактику, изобретая новые уловки и ухищрения. Наконец в его руках оказался начальный курс математики, и с превеликими трудами, на ощупь, как слепой, пересекающий без поводыря бесконечную улицу, он начал постигать азы чужого и чуждого себе языка.

«?324 = 18», – написал Ром, а в сознании его отозвалось: Уле 18 лет.

«(a + b)²= а²+ 2ab + b²». Ром плюс Ула в квадрате равняется Рому в квадрате плюс дважды Рому с Улой плюс Уле в квадрате.

«Сумма квадратов катетов равнобедренного треугольника равна квадрату гипотенузы». Если нас с Улой перемножить на самих себя и сложить, должно получиться нечто целое и притом возвышенное…

– Чем ты занят, Ром, что за кабалистические знаки?

Ром вздрогнул и поднял голову. Бесшумно подошедший Вальдес испытующе разглядывал лежавший перед ним листок со столбиками чисел и латинских букв. Шестнадцать пар глаз с любопытством следили за происходящим, предвкушая развлечение.

– Я… я задумался и просто водил пером по бумаге.

– О чем же ты думал, если не секрет?

– Об агрохимии.

Класс прыснул. Вальдес тоже усмехнулся.

– Похвально. Однако, насколько я могу судить, из-под твоего пера появлялось что-то осмысленное. Уж не математика ли?

Ром виновато кивнул головой.

– Зачем она тебе?

Ром промолчал.

Вальдес отобрал у Рома листок, подошел к доске, стал мелом аккуратно переносить на нее математические символы. Затем отступил на шаг, картинно протянув руку к доске.

– Что это?

В классе задвигались, переговариваясь, кто-то хихикнул.

– Вам незнакомы эти знаки. И правильно, так и должно быть! – Профессор с силой подчеркнул последние слова. – Если вы станете забивать себе голову всякими посторонними вещами, в ней не останется места для сведений, которые вам насущно необходимы. Тот, кто хочет знать все, обречен быть недоучкой. Его ждут прозябание и презрение. Он растранжирит свой разум.

Вальдес обвел студентов глазами, вглядываясь в каждого, проверяя, насколько глубоко западают в их души его слова. Ему хотелось, чтобы им передалось ощущение оскорбленности, какое испытывал он сам при мысли, что молодой агр позволяет себе увлечься не своим занятием. Это был зачаток опасного бунта, и его надо было вырвать с корнем, очиститься от него, как очищают землю от сорняков. Классу передалось его состояние, он притих, насторожился.

– Что такое человек? – спросил Вальдес.

И сам ответил:

– Это профессия. Мы воспринимаем ее с материнским молоком, род занятий закодирован в наших генах. Отступиться от своего дела – значит предать своих родичей, свой клан, оборвать ту нескончаемую нить, которая тянется из прошлого в будущее. А ведь из сплетения единичных семейных нитей образуется мощный канат, один из тех, на которых подвешено все здание нашей передовой технической культуры. Так и в природе: отсечете одну, другую ветви – ствол дерева ослабнет, не сможет нести на себе крону.

Вальдес всмотрелся в своих слушателей. Не было в их позах и выражении лиц того ответного тока мысли, который говорит о полном и безоговорочном согласии. Почему? Ах да, конечно, они выслушали только одну сторону, а молодость с присущим ей инстинктивным стремлением к справедливости, которое с годами, увы, сотрется, потускнеет от неизбежных сделок с совестью, требует честного поединка. Надо предоставить им возможность судить беспристрастно, иначе они останутся при своем сомнении.

Вот они поглядывают на своего товарища, хотят понять, что взбрело на ум Рому, почему он вдруг отважился отойти от канона, какой за этим умысел?

Ром испытывал смятение. Он не мог раскрыть им свою сокровенную тайну, поделиться чувством, с некоторых пор завладевшим всем его существом. Поступить так значило, помимо прочего, стать предметом насмешек и недовольств, навлечь на себя грозу и здесь, на факультете, и дома. Перед его глазами промелькнули лица близких людей: отец, мать, Гель, Сторти, Мет, Бен… Разве что один Сторти сможет понять… Остается слукавить.

– Ты согласен, Ром, что человек – это профессия?

– Да, конечно.

– Тогда к чему тебе все это? – Вальдес ткнул пальцем в знаки, начертанные на доске.

– Я подумал, что знание математики поможет мне лучше разбираться в агрономии. – Ухватившись за неожиданно пришедшую в голову спасительную мысль, Ром поторопился ее развить: – Разве у нас нет нужды подсчитывать собранный урожай и устанавливать объем потерь зерна? Вы сами, профессор, говорили, что, обрабатывая количественные данные о химическом составе почвы и атмосферы, мы получаем возможность с максимальной точностью определять, какие нужны минеральные добавки, сколько внести влаги, когда выгодней начать сев и уборку.

– Все так, все так. Но для этой цели существуют электронные вычислительные машины. Наше дело – передать техам информацию, правильно сформулировать задачу и получить от них искомое решение.

– А если машина ошибется?

– Это забота техов. – Вальдес не удержался съязвить: – Она будет ошибаться, если они вместо своих механизмов станут развлекаться агрономией.

– Но разве в обиходе можно обойтись без умения считать? – не унимался Ром.

– Нам достаточно таблицы умножения, которая входит в минимум знаний. Нет, Ром, твои доводы не выдерживают критики. Нынешнее разделение труда – плод длительной эволюции. Поколение за поколением искали самые рациональные и экономически выгодные его варианты, каждая деталь здесь продумана до мелочей, выточена и отшлифована с умом и изяществом. Зачем же мудрить? Разве ты лучше вспашешь землю, если будешь знать, как устроен автоплуг?

Вальдес почувствовал, что нашел верный тон. Наконец все начинают склоняться на его сторону. Простые и ясные доводы во сто крат сильнее великих, но голых абстракций. Он особенно порадовался, когда ему на подмогу пришла Розалинда, слывшая самой способной на факультете и пользовавшаяся среди сверстников непререкаемым авторитетом. Все прочили блестящую карьеру этой красивой и напористой девушке с задатками вожака, умевшей всякий раз сказать именно то, что было у всех на уме.

– Знаешь, Ром, – сказала она, обращаясь к товарищу, – я даже рада, что состоялся такой разговор. Это урок для всех нас. Чего греха таить, кто не завидовал хоть раз матам или техам, или даже филам? Во всякой профессии есть своя привлекательная сторона. Надо побороть в себе эту проклятую любознательность и сосредоточиться на одном деле, а выбирать не приходится, выбор за нас сделали наши предки.

– Вот и я говорю, – неожиданно вылез со своей навязчивой идеей Метью, – что каждому агру надо немного быть филом.

– А почему именно филом? – спросил Бен.

– Я же тебе говорил, что сам не знаю.

Все рассмеялись. И опять, как тогда, на террасе, начали подтрунивать над Метом. Подключился к этому и сам Вальдес, полагая, что им нужна разрядка. Инцидент с математикой был исчерпан.

Ром был рад, что его оставили в покое. Его, правда, несколько удивило, как благодушно Мет, в обычное время колючий и задиристый, принимает язвительные шуточки по своему адресу, и не только принимает, а как будто сознательно подкидывает для них новые поводы нелепыми, нарочито путаными суждениями. И уже потом, переживая заново весь этот неприятный для себя эпизод, Ром понял, что приятель пришел ему на выручку, взяв огонь на себя. Мет ведь догадывался, почему Ром увлекся математикой. А еще Рому пришло в голову, что простодушный Бен вовсе не из простоты душевной подхватил реплику Мета. Нет, он был явно несправедлив к своим друзьям.

3

Кого действительно следовало опасаться, так это Геля. Воистину в старину не без оснований говорили: брат мой – враг мой.

Братец не простил Рому своего унижения там, на берегу, и отомстил самым примитивным способом – наябедничал отцу и Сторти. Впрочем, Сторти мог узнать о случившемся на занятии по агрохимии и от самого Вальдеса. Во всяком случае, Сторти пока помалкивал, а вот с отцом пришлось объясняться на другой вечер.

Нельзя сказать, чтобы отношения Рома с родителем отличались особой нежностью. Отец его был человек сухой и замкнутый. К тому же, занимая видное положение в местной общине агров, он был всецело сосредоточен на многообразных общественных обязанностях и уделял ближним минимум своего драгоценного, расписанного едва ли не по минутам времени. При отсутствии близости между отцом и сыном существовало ничем не омраченное взаимопонимание, ровная и спокойная духовная связь.

Не зная, с чего начать, отец долго рассказывал Рому о своих служебных заботах и даже стал советоваться, как ему вести себя в некой щекотливой ситуации. Проявив таким образом необходимую деликатность, он стал затем расспрашивать сына об учебе и новостях университетской жизни, пока не подобрался к интересовавшему его предмету.

– Скажи, Ром, это правда, что ты увлекся математикой?

– Да, отец. Кто тебе доложил?

– Неважно. И виновата в этом девушка, которую вы встретили летом на берегу, не так ли?

Ром кивнул, дав себе слово при первом же подходящем случае отплатить Гелю за предательство.

– Она тебе понравилась?

Ром опять кивнул.

– Ты влюбился?

– Не знаю, отец.

– Да, конечно, никому это не ведомо, пока не приходится идти на жертвы ради своего чувства.

– Ты считаешь, что любовь – это готовность чем-то пожертвовать?

– По-моему, лучше не скажешь.

Ром с вызовом встретил обеспокоенный отцовский взгляд:

– Тогда признаюсь: я готов ради Улы на все.

Они вели беседу в саду, окружавшем со всех сторон семейный коттедж. Заботливо взращенный руками нескольких поколений семейства Монтекки и поддерживаемый в образцовом порядке, сад содержал десятки видов гермеситской флоры, декоративных и плодоносящих. Ром обвел глазами этот благоухающий уголок, где каждое дерево, куст, цветок были знакомы ему до мельчайших, скрытых от постороннего взора деталей. Вместе с отцом, матерью, Гелем он поил и кормил их, выхаживал от болезней, укрывал от редкого, но грозного в здешних краях града. Сад несравненно больше, чем дом, был для него обителью детства и юности, в нем он впервые осознал себя агром, художником природы, чье искусство способно извлечь из земли и плоды, насущные для жизни, и цветы, радующие своей красотой. Внезапно Рома обожгло предчувствие, что скоро ему придется расстаться с садом, что жизнь круто развернула его, толкая на путь риска и надежды.

Отец, долго искавший нужные слова, поднялся из шезлонга, подошел к Рому, положил руку ему на плечо.

– Подумай, сынок, ты вступаешь на рискованный путь. – Истолковав улыбку сына как мальчишеское нежелание прислушаться к доводам разума, он продолжал настойчиво: – Да, да, не смейся, ты даже не представляешь, сколь трагичны могут быть последствия твоего увлечения.

– Сердцу не прикажешь, – буркнул Ром.

– Вели себе забыть ее, выкинь из головы. Я знаю: для тебя пришла пора любви, но разве трудно найти спутницу жизни среди многих миллионов девушек нашего клана, близких тебе по профессии, по духу?

– Я уже сделал выбор, – просто сказал Ром.

– Оставь, это все блажь! – возразил отец, раздражаясь. – Отдай себе отчет, наконец, что человек не волен распоряжаться собой, как ему вздумается, он обязан соблюдать традицию. Уже пятьсот лет никто из нашего клана не женился и не вышел замуж на стороне. Мы, агры, не просто социальный слой. Мы – профессия. У нас свой, отличный от других язык, свои нравы и обычаи. Что случится, если люди начнут перемешиваться? Не станет хороших знатоков своего дела, все придет в упадок и запустение. Ведь мастерство, сноровка, умение, все то, без чего труд и не в радость, и не в пользу, передаются не столько в вашем университете, сколько в семье, от отца к сыну. Только так можно сберечь их, не расплескать, копить и шлифовать дальше.

– А что было раньше? – спросил Ром.

– Когда раньше?

– Ну, пятьсот лет назад.

– Не могу сказать тебе точно, я ведь не ист. Кажется, тогда было иначе. Какое это имеет значение? Кстати, именно поэтому род людской не развивался достаточно быстро, ему угрожало вырождение. Профессиональный клан дал мощное ускорение прогресса.

– Может быть, ты и прав, – сказал Ром задумчиво.

– Конечно же! – воскликнул отец с ноткой удовлетворения. – Не сомневался, что ты разберешься во всем этом, ты у меня умница. – И потрепал сына по щеке. Рому была приятна эта непривычная ласка. Он впервые видел своего родителя по-настоящему взволнованным, и ему очень не хотелось его огорчать. Но он не смог удержаться от реплики:

– Видишь, если б ты хоть немного знал историю, то смог бы привести дополнительные доводы во славу кланов.

– Твоя ирония неуместна, – сухо сказал отец, возвращаясь в обычное для себя состояние. – Если бы я лучше знал историю, я бы хуже знал агрономию… Что ж, я пытался тебя вразумить, теперь же вынужден просто воспользоваться родительской властью. Я запрещаю тебе, слышишь, запрещаю заниматься математикой и встречаться с этой матой. – В голосе его прозвучала откровенная неприязнь к чужачке, которая грозит навлечь беду на сына.

– На этот счет можешь не беспокоиться, – так же сухо ответил Ром. – Она сама не желает со мной встречаться.

– И отлично, видно, у нее побольше разума и чувства ответственности.

Отец с сыном, крайне недовольные друг другом, насупились, избегая встречаться взглядами. Тут как нельзя более кстати в сад ввалился Сторти, заполнив собой добрую половину свободного пространства. Со своей обычной бесцеремонностью он сперва плюхнулся в кресло, а затем уже спросил: