Очнулся он в медпункте, на койке. Узнал помещение, скорее, по запаху, потому что перед глазами все плыло. Кажется, цел. На запястье — браслет капельницы, в горле — злючка-колючка ёж со своей приятельницей черепахой (уже после того, как ей распустили шнурки на панцире). Различались визитеры по форме и длительности боли — вот здесь иголки, а тут — вставшая дыбом чешуя. В голове же наблюдалась неприличная каша. Вчера… Вчера? Да, определенно как минимум вчера, у него должен был быть зачет по медикаментозному допросу. Но зачета он не помнил. И допроса не помнил. А аллергии на сыворотку правды у него пока не было.
      Он оторвал голову от подушки, заставил глаза смотреть в одну сторону — и немедленно увидел, что дверь в его отсек открыта, а на пороге стоит Виталий Семенович Гефтер, который и должен был у него вчера — или позавчера? — принимать зачет.
      Поздороваться вышло со второго раза. Еж размножился. Встать не получилось бы вообще, поэтому Габриэлян и не пробовал.
      — Лежите, курсант, — сказал Гефтер и присел на стул рядом с кроватью.
      «Все страньше и страньше, — подумал курсант Габриэлян. — "Вы". Это что же я такое учудил?»
      Гефтер достал планшетку, открыл — судя по паузе — какой-то довольно большой файл, нашел нужное место, ткнул пером.
 
«А за ней летят скакуны,
гривы по ветру взметены,
и на каждом — дева-джигит,
повторенный образ луны,»
 
— сказал из планшетки очень хриплый голос Габриэляна.
      — Что это? — спросил Гефтер.
      — «Кырек Кыз», «Сорок девушек». Каракалпакский эпос.
      — А это?
 
«Попыхивал морозец хватский,
морскую трубочку куря,
попахивало на Сенатской…»
 
      — «Струфиан», поэма, 20 век. С-самойлов.
      — А это?
 
«Czemu, Cieniu, odje\.zd\.zasz, r\,ece zl/amawszy na pancerz,
Przy pochodniach, co skrami graj\,a okol/o twych kolan? —
Miecz wawrzynem zielony i gromnic pl/akaniem dzis' polan,
Rwie si\,e sokol i kon' two'j podrywa stop\,e jak tancerz.»
 
      — Норвид. «Памяти Бёма».
      — А это?
      — Лонгфелло. Фрост. Хенли. Е-если не секрет, когда я перешел на английский?
      Гефтер улыбнулся.
      — Когда к медикаментам добавили физическое воздействие.
      Габриэлян дернул головой. Никаких последствий оного воздействия он не ощущал. Вернее, болело везде, но форсированный допрос — это не та вещь, которую можно пропустить.
      — Обычно, — сказал Гефтер, — в комбинации с сывороткой много и не нужно. Дело в том, что вам сразу ввели двойную для вашего веса дозу. Чтобы посмотреть, как вы себя поведете.
      — И сколько я читал стихи? — значит, фауна в горле — это голосовые связки.
      — 36 часов, потом мы вас усыпили. Мы сначала решили, что это обычная оборона — строчки по ключевым словам. Но, как правило, это все-таки один текст. И потом, вы очень быстро перестали обращать внимание на вопросы… в какой бы форме их не задавали. А как это видели вы?
      Гефтер смотрел на монитор над кроватью.
      — Просто не помню, Виталий Семенович, — прохрипел Габриэлян. — Помню только ощущение, что меня нет. Совершенно.
      — Ну и ладно, — сказал преподаватель, — Реакция парадоксальная, но она у вас и на алкоголь парадоксальная. Главное, в нужную сторону.
      Зачёт по медикаментозному допросу не предусматривал молчания. Требовалось всего лишь продержаться сутки. 36 часов — это очень неплохо. Это, при случае, даст хорошую фору.
      — Надо будет потом проверить, стабильна ли она у вас. Отдыхайте.
      Скрип обуви, стук двери…
      Конечно, он солгал Гефтеру. Кое-что он помнил. Его самого не было нигде, это да. Но мир тоже рассыпался. Его срочно нужно было оформить, структурировать, соединить. Не дать превратиться в бессмыслицу. «Неприятный бред, — подумал Габриэлян. — Слишком характерный. Слишком много выдает — а им совсем, совсем незачем знать, человеком какой эпохи я себя подсознательно ощущаю. Надо что-то придумывать».
 

Иллюстрация. Положение о паспорте гражданина ССН

 
      Паспорт гражданина ССН является основным документом, удостоверяющим личность человека в пределах юрисдикции Союза, а по специальным соглашениям и в пределах юрисдикции других государств. Выполняет функции и общегражданского, и заграничного паспорта. Выдается по достижении тринадцати (13) лет с момента регистрации свидетельства о рождении, либо по истечении пяти (5) лет с момента регистрации вида на жительство с последующим получением гражданства.
      Информация, которую содержит чип паспорта гражданина ССН, включает динамическую 3D-фотографию — голограмму высокого разрешения, корректируемую раз в год до 16 лет, раз в два года до 22 лет, раз в пять лет до 32 лет и далее раз в 10 лет; кроме того, генетическую карту с ID-файлом, содержащим код города, медицинского учреждения и дату рождения, код учреждения, выдавшего паспорт, дату выдачи паспорта и код медицинского учреждения, снимавшего генетическую карту для паспорта, а также код клиники, если гражданин проходил стационарный курс лечения, длившийся свыше десяти суток. Эти коды позволяют при необходимости быстро сверить данные паспорта с записями в базах данных служб регистрации соответствующих учреждений. Чип также содержит сведения об учреждениях, регистрировавших и выдававших новый паспорт в связи с утерей, со сменой имени или фамилии, проведенными пластическими операциями или в связи с операцией по смене пола.
      Регистрация при переезде проводится не позже чем через полгода после фактической смены места жительства в соответствующем муниципальном отделе. В противном случае выплачивается штраф, поступающий на счет отдела здравоохранения местной администрации или аналогичной муниципальной службы.
      Глубокая проверка паспорта включает сверку вышеуказанных файлов, а также запрос на поиск в соответствующих базах данных СБ, правоохранительных служб, служб здравоохранения и ОВС (в том числе СОТС) специальных сведений, но такая проверка проводится в исключительных обстоятельствах.
      Специальными сведениями, которые содержатся в указанных базах данных, но не фиксируются в самом паспорте, являются сведения о военной или иной государственной службе с указанием кода медицинского диспансера, осуществлявшего регулярные медосмотры по месту службы (за исключением сотрудников СБ, спецслужб ОВС или правоохранительных органов, работающих под прикрытием; специальные сведения о них могут быть получены только при включении в запрос кода допуска, притом соответствующего уровня), а также информация о пребывании в карантинной зоне или зоне повышенной биологической опасности и о перенесенных заболеваниях «красной группы». К ней относятся орор (все штаммы), чума (все разновидности), различные виды геморрагических лихорадок, мадурайская сыпь и прочие болезни, занесённые в реестр R-219.
      К дополнительным сведениям, которые могут быть занесены в паспорт, относится специальная строка идентификатора банковского счета и код медицинского диспансера, в котором регулярно наблюдался владелец паспорта. Гражданин может занести или отказаться заносить в паспорт эти сведения. Гражданин не обязан также вставать на учет в таком диспансере по новому месту жительства, за исключением обстоятельств, особо оговоренных в законе. Правоохранительные органы не вправе отказать гражданину в регистрации по новому месту жительства или любым образом ущемлять его права по факту отсутствия в паспорте таких дополнительных сведений. При этом работодатель или госучреждение, принимающие гражданина на работу, имеют право потребовать предоставления такой информации. Точно так же эти сведения вправе потребовать муниципальная или государственная комиссия, выдающая лицензии на некоторые виды деятельности, особо оговоренные в законе.
      В случае, если гражданин находится или находился на работах в зоне рецивилизации, но не состоял на госслужбе, ему выдается медкарта — вкладыш, чип которого содержит все специальные сведения.
      (…)
      Человек, находящийся в текущий момент на госслужбе того или иного рода, получает удостоверение установленной формы, где указываются все вышеперечисленные специальные сведения. Кроме того, там указываются необходимые дополнительные сведения, связанные с исполнением служебных обязанностей, например, звание, должность, особые полномочия, тип и номер табельного оружия или специальных средств наблюдения и связи.
      (…)
      Частные предприятия и учреждения, в том числе СМИ, по согласованию с правоохранительными и медицинскими службами могут вводить для своего персонала специальные удостоверения со специфической атрибутикой, содержащие сведения, касающиеся работы на данном предприятии или в учреждении…

      В пустом доме пахло пылью — но что-то чистое было в самом этом запахе. Светлая, легкая на подъем деревенская пыль тоненьким слоем покрывала пол, столы, подоконники, немногочисленные старые шкафы и три табуретки (более новую мебель разобрали родственники). Антон провел пальцами по кромке зеркала — пыль была желтоватой, не серой, как в городе, и куда менее жирной.
      Андрей сбросил со здорового плеча тощий рюкзак. Его правая рука все ещё висела на перевязи, но в остальном физических нагрузок он не чурался.
      Он горячо поддержал идею переезда в Хоробров, где жил и служил Костя. Дом, который нашел им епископ, принадлежал старику, умершему восемь лет назад. Монастырь ссудил их веником, совком, ведром, ветошью, спальниками и некоторым количеством посуды.
      В виду спартанской обстановки уборка прошла быстро и легко: обмели паутину по углам, протерли пол и запылённые поверхности, включили по новой газовые вентили и насос — аминь, готово.
      Деревня обогревалась и освещалась биогазом, получаемым из… э-э-э… отходов метаболизма. Длинные черные баки на задах в Красном — как раз и служили генераторами этого биогаза, а в Августовке его выработка шла чуть ли не в промышленных масштабах, все при том же монастыре. То есть, свиноферме. Там же была и электростанция, на том же газе работали домовые теплогенераторы.
      Горел этот газ не таким чистым и жарким пламенем, как городской, много коптил — но Андрей, неприхотливый то ли по природе, то ли в силу воспитания, не жаловался, и Антон тоже молчал. Да и не так уж плохо здесь было: главное, имелся выход в Сеть.
      Закончив уборку, они постелили себе на полу и распаковали еду, полученную также в монастыре. Холодильник в доме отсутствовал, и доминиканцы, видимо, приняли это в расчет: продуктов хватило бы на три плотных приема пищи. Пачка чая, пачка сахара, шмат соленого подчеревка, два кило картошки, полбуханки черного хлеба, десяток сырых яиц.
      Андрей велел Антону чистить картошку, а сам принялся топить сало на сковороде и греть воду для чая, напевая при этом какую-то украинскую песенку, в которой, насколько мог понять Антон, речь шла о разнице темпераментов блондинок и брюнеток. На словах «Чорнява чи бiлява — щоб лиш поцiлувала» выяснилось, что картошку чистить Антон не умеет.
      — А как же ты дома жил? — изумился Андрей.
      — А у нас прислуга была, — Антон пожал плечами и снова сунул в рот порезанный палец. — А в общежитии — столовая.
      — Ладно, за салом последи, — Андрей отдал ему вилку, а сам пошел за перевязочным материалом для порезанного пальца.
      Дочищать картошку он не стал — только домыл и нарезал довольно неуклюжими, толстыми ломтями. А впрочем, когда она прожарилась, запах пошел такой, что Антон решил: неважно, как это выглядит — щоб лиш поцiлувала.
      — А почему здесь так не любят «москалей»? — спросил он, запивая пищу богов чаем.
      — Не любят? — удивился Андрей. — Да нет, здесь ещё нормально. А не любят — ну кто требовал сюда войска ввести для борьбы с орором? Коваленко, Рождественский и Штерн.
      — Но ведь… не дураки же эти местные. Чтобы эпидемию хотя бы застопорить, нужно было действовать вместе. И быстро. А здесь же был князёк на князьке… Да и не российские это были войска…
      — Нужно было, — рот Андрея исказился на секунду. Он почти не выражал эмоций лицом, и внезапно Антон понял, что дело тут не только в самоконтроле. — Ты ж вспомни, как это делалось. И поляки с датчанами потом вымелись, а московская цитадель осталась. Так что ты местным не говори, что нужно было, хорошо? А то в этих краях до сих пор кое-где томаты машинным маслом удобряют.
      — Зачем? — изумился Антон.
      — А чтобы пулеметы не заржавели. Стрелять только из-за этого никто не станет, но место больное.
      В дверь стукнули. У мгновенно вскочившего Андрея, как по волшебству, в левой руке оказался пистолет.
      — Кто?
      — Свои, — прогудел из-за двери Костя.
      — Так, вси свои, — подтвердил более высокий голос семинариста брата Мартина.
      Замка на двери не было, эти двое могли войти и так. Андрей оценил деликатность и оружие спрятал:
      — Входите.
      В одной руке отец Константин нес связку сушеной рыбёшки. В другой — канистру пива.
      — Я хотел самогонки принести, — сказал он, опережая вопрос. — Но этот католик уломал меня взять пиво.
      — Спасибо католику, — Андрей подвинулся на спальнике, чтобы пришедшим было куда сесть. — Я водки в поезде нализался на сто лет вперёд.
      — А я надышался, — вставил Антон.
      — Хлипкий нынче террорист пошел… — вздохнул Костя.
      Из безразмерной ветровки брата Мартина появилась стопка высоких пластиковых стаканов — не то чтобы одноразовых, но все-таки говорящих о бренности бытия всем своим видом. Получив стакан в руки, Антон увидел, что это упаковка от шоколадной пасты «Алиса», на которую он сам подсел ещё в Харькове.
      — Это же село, — объяснил Костя, наливая пива, — тут же ничего не выкидывают. У хазяйствi все згниє . Мартин, кончай Японию разводить.
      Последнее относилось к тараньке, которую монах пытался очистить и аккуратно нащипать.
      На рыбу Антон смотрел с куда большим подозрением, чем на стаканы. Последний раз такое он видел в музее — и это был муляж. Сухая и жёлтая на просвет, как свечка из настоящего воска, рыба хрустнула в мощных пальцах отца Константина. Антон получил свою долю мякоти — и обнаружил, что на ощупь она жирновата.
      — С новосельем, — стаканчики глухо стукнули друг о друга. Антону пиво показалось мутным, горьким, с каким-то кисловатым оттенком. Но, судя по тому, как зажмурились, сделав по глотку, Андрей и брат Мартин, оно было хорошим.
      — Значит, так, — сказал Костя, слизнув пену с усов. — Ты, Антоныч, заходишь завтра ко мне прямо с утра, в девять. Вас, пане террористе, я тоже приглашаю. А вообще, — он сменил тон, — ты как дальше? Подлечишься, восстановишься — и опять пойдешь варкоту рубать?
      — Не совсем. Но в конечном счете — да. Они ведь не уйдут сами.
      Костя кивнул понимающе.
      — А Антон?
      — Я решил… — Антону почему-то нелегко дались эти слова, — идти с ним.
      Костя сморщился — будто пиво внезапно прокисло.
      — В боевую группу?
      Антон кивнул.
      — Ты что, сдурел? — без лишней дипломатии спросил священник у террориста.
      — Я был младше, когда начинал. И бойца из него все равно не выйдет, не волнуйся. Он по натуре — «кузнец». Ну, мастер по документам.
      Почему-то Костю эти слова не обрадовали.
      — Я не знаю, что это был за человек, который тебя в пятнадцать лет боевиком сделал. Но ты-то сам чем думаешь?
      — Это был хороший человек, — тихо сказал Андрей. — Тебе такой и не снился. А я думаю, что Антон способен сам решать.
      — Да понятно, — сказал Костя, — что он решит. Попал в сказку, стал героем…
      Антон глотнул ещё кисловато-горького пива. Смешно, он почти теми же словами и думал.
      — Я раньше в сказку попал. Когда меня на лопату посадили.
      Костя ничего на это не сказал. То ли не смог, то ли не захотел. Андрей перехватил инициативу:
      — Трудно стать священником?
      Костя снова промолчал. Андрей вздохнул — похоже, ему казалось, что его водят за нос. А Мартин, держа кусок воблы, как сигарету, в углу рта, пояснил:
      — Стать легко. Быть трудно.
 

* * *

 
      На следующее утро, когда Антон проснулся, Андрей лежал с планшеткой на животе и что-то читал.
      — Привет, — сказал он, видя, что компаньон проснулся. — Был в монастыре. Видел Игоря.
      — И как?
      — Вполне живой. Даже не серый. — Андрей помотал головой.
      — Что читаешь?
      — Катехизис.
      Антон чуть не спросил — «И как?» Андрей явно вопрос поймал, оторвал глаза от планшетки…
      — Игорь, говорю, даже не серый. Почти. Если ему помогли, и этот помощник может войти только в открытую дверь, значит, надо открывать дверь.
      Сам он, как раз, был не столько серым, сколько зеленым. Дальний переход не дался даром. «Эти, — подумал Антон, — тоже входят только по приглашению».
      — И как? — все-таки сорвалось у него с языка.
      Андрей глянул на него с таким выражением… э-э-э… рта, что Антон тут же сам себе ответил цитатой:
      — Сова посмотрела на кролика, борясь с искушением спихнуть его с дерева.
      Андрей улыбнулся на секунду — а потом с каким-то отчаянием сказал:
      — Но у меня не выходит ни черта, Тоха. Я и хочу — да не могу, — он захлопнул планшетку. — А ведь я видел. Своими глазами видел. И сейчас вижу, и не могу. Почему?
      — Это тебе с ними надо разговаривать. У них, наверное, — Антон фыркнул, — вагон патчей накопился. На любую дыру — за две с лишним тысячи лет-то…
      Он встал, поддернул трусы.
      — А вообще — они какие? И служба?
      — Хорошая, — Андрей снова раскрыл планшетку и добавил: — Короткая. В тридцать минут уложились. Отец Януш там… правильный мужик. Расписной.
      Критерий эффективности. 30 минут… — но тут уж Антон фыркнул про себя. Что-то не так было с Андреем. Что-то не то он там увидел. Или наоборот, именно то… Он покосился на Андрея, и увидел, что террорист закрыл глаза.
      — Как ты думаешь, тут можно будет найти работу? Временную. И физическую.
      — Тебе? — изумился Антон. — Тебе лежать надо, а не работу!
      — Сначала лежать, потом работу. И тебе, кстати, тоже. Тебе в первую очередь.
      …Антон почистил зубы, оделся. Перед посещением Кости была запланирована ознакомительная прогулка по деревне.
      Едва они шагнули за дверь, как по ушам ударил птичий звон. Воробьи купались в пыли, какие-то черные птицы — если верить определителю, дрозды — при появлении людей спорхнули с ближайшего… кажется, абрикоса и рванули в соседний сад. Через рассохшуюся калитку юноши вышли на улицу. В Москве, подумал Антон, некоторые деревья ещё даже почек не выбросили…
      …Андрей убил бы маму, если бы встретил. От большой любви к остальным, ни в чем не виноватым людям.
      А Костя бы — вылечил. Или хотя бы попробовал…
      Хоробров состоял из четырех улиц и нескольких переулков. Улица, идущая параллельно трассе, носила имя поэта Ивана Франка — Антон только в Харькове узнал, что ударение нужно ставить на последний слог. А переулок, давший им приют, назывался и вовсе безыскусно — Надречный, потому что лежал как раз над речкой. В речке плавали большие серьезные очень буржуазного вида гуси. Если пройти главной улицей километр в одну сторону, то можно было совершенно нечувствительно прийти в деревню Конюхи, а если в другую — то в деревню Августовка. Объяснение, что дальше Чёрного моря заблудиться не получится, как-то не утешало.
      Фундаменты здесь белили — больше по традиции, чем от необходимости. А ещё, наверное, потому, что известку можно было и дома развести, а краску надо было покупать в городе. И деревья белили тоже — от вредителей — хотя генмод паразиты сами обходили десятой дорогой. А вот высокие каменные ограды были, как в Вильшанке, украшены изразцовым кирпичом. Разве что автобусная остановка оказалась привычной: широкий полукруглый пластиковый колпак со скамейкой. Его белить не стали. То ли руки не дошли, то ли побрезговали.
      И было ещё что-то… Антон не мог поймать. Разлито в воздухе.
      В будний день улица пустовала — люди в поле, дети учатся. Дом Кости находился в переулке за автобусной остановкой, а остановка — напротив школы. Школой же был, по словам священника, большой дом под зеленой крышей, между магазином и мостом.
      Если бы не ориентиры «магазин» и «мост», Антон заблудился бы как миленький — потому что зелёной металлочерепицей был крыт каждый второй дом, а назвать школу «большой»… Антону доводилось бывать и в частных домах поболее.
      Антон свернул в переулок и, лавируя между «минами» коровьих лепешек (видно, сборщик ещё не проезжал), отыскал голубую калитку. Андрей постучал, не получил ответа и открыл.
      В тени крыльца дремал и всхрапывал во сне довольно большой неопрятный кусок меха. Надписи «осторожно, злая собака» нет. Будем считать, что по умолчанию собака добрая.
      В Москве крупную собаку завести сложно — не все готовы правильно обращаться со зверьем. В Швейцарии в городах их почти не держали — почему-то это считалось дурным тоном. А здесь разве что коз было больше. Коров — точно меньше. Хотя, если по следам жизнедеятельности судить, их тоже много, только почему-то не видно.
      Гости поднялись на крыльцо, Антон постучал, повернул ручку… Точно добрая.
      В доме тоже кто-то всхрапывал. Андрей осторожно пошел по коридору — только что пистолет не держал перед собой, как в кино.
      В одной из дальних комнат — с той же печатью общей заброшенности, что и в их доме — ребята обнаружили Костю.
      Костя лежал вниз лицом на узкой тахте, свесив до пола мускулистую руку. Трицепс украшала флотская татуировка: в рамке из перевитых лентой дубовых листьев — скопа, в полете выхватывающая рыбу из воды и надпись: No redemption! Андрей втянул воздух сквозь зубы. Что-то это значит, — подумал Антон. — Надо бы посмотреть, откуда эмблема. Интересно, если его сейчас разбудить, он меня сразу пришибет или сначала зубы почистит? И как его будить?
      Задача решалась просто — под ногой Антона скрипнула половица. Священник мгновенно оказался в положении «сидя», и только потом продрал глаза и сказал:
      — А, это вы… Который час?
      — Э-э. Утро. Как договаривались.
      — Значит, если бы не договаривались, была бы ночь? — с тоской спросил Костя.
      Он встал с постели, прошлепал в ванну и, судя по звукам, врубил на полную мощность холодную воду.
      — Это пиво? Вчерашнее? Не может быть, — прошептал Антон.
      Андрей сделал шаг в другую комнату и поманил Антона пальцем.
      Войдя, юноша увидел следы застолья — все ту же рыбную шелуху и скелеты, все те же стаканчики из-под «Алисы». Взял один стаканчик, понюхал… Нет, не пиво. Хорошо, что Костя не этот, как его, не имам. Или им только вино нельзя, а самогон можно? А вообще-то это, кажется, плохо. Потому что без причины так не пьют.
      В комнате, кроме рыбьей братской могилы, был другой стол — сплошь заваленный печатными книгами и лепестками флеш-памяти. Планшетка, занимавшая почетное место посередине книжной свалки, видала виды и выглядела купленной на барахолке. Скорее всего, так оно и было.
      Антон взял в руки одну из книг — как и Библия отца Романа, она была старой. «Владимир Соловьев, Сочинения». Москва, издательство «Мысль», 1998 год. Антон напряг память, пытаясь связать дату с каким-нибудь историческим событием. Это, кажется, ещё при империи… или уже сразу после. При империи ведь религию не запрещали?
      Шум воды смолк, сменившись шорохом ткани, а потом из ванной вышел Костя, теперь уже в джинсах.
      — Так, — сказал он совершенно трезвым голосом. — Я сейчас приберу все это говнище. А вам пока что одно кино поставлю. Будем считать это первым уроком. Кино старое, плоскостное ещё, довоенное, не моби. Вы по-английски рубите? Там субы английские.
      — Может, я и без субов посмотрю? — предложил Антон. — На каком языке фильм?
      — На арамейском. В основном, — сказал Костя, и Антон понял, что он не шутит. Это кто ж снимал на арамейском-то? Реконструкторы какие-нибудь? Сейчас даже если по университетам всех знатоков собрать, едва на зал наберешь… Что ж это они такие дотошные? Через пять минут просмотра Антон забыл, что фильм на арамейском и с субтитрами. Через десять минут — что фильм старый и плоскостной. Через полчаса — что фильм. Он забыл обо всем на свете.
      Он дышал воздухом весеннего Иерусалима. Он, дрожа всем телом и сжимая кулаки, отсчитывал удары. Он, влекомый толпой зевак, двигался по iia Dolorosa.
      Его отпустило, только когда фильм закончился.
      — Это ты специально для нас подобрал? — уверенно сказал он, вспомнив, как уверенно Костя взял со стола нужную флешку: она лежала отдельно от всего остального барахла. — Чтобы не объяснить про священников и все прочее?
      Священник с морпеховской скопой на плече молча кивнул. Да уж, сие есть тело Мое…
      — Специально. Хотя объяснять всё равно придётся, от объяснений никуда не денешься.
      — Тогда начинаем, — сказал Андрей. — Я утром на службе в монастыре был. Я правильно понял, что вот это вот, — он изобразил жест священника, поднимающего Агнца, — буквально?
      — Правильно, — кивнул Костя. — Вот с того самого инцидента.
      — Странно тогда, что этого, который в Игоре сидел, так плющило, — нахмурился Андрей. — Если самопожертвование… если дело в этом… то почему для варков доброволец — самый сладкий пряник? Ведь они, по идее, даже коснуться его не должны, не могут, не должны мочь… — справился он с предложением. Или… наше самопожертвование ничего не стоит?
      — Неприятно, да? — в бороде прорезался оскал. — Наше самопожертвование, брат-храбрец — это смотря кто, чем и за кого… как пинч-граната. Человеку — ничего, примитивной технике — ничего, электронике — кранты. А тут имела место быть… ядрёна бонба. Почему Враг в конце фильма орал как резаный? Потому что цапнул больше, чем смог проглотить. И случилось с ним оттого сильное несварение. К сожалению, мы с вами, хлопцы — это ему на один зуб. Самых лучших из нас он разве что не может взломать изнутри. Мы ведь грешники, ребята. Мы грешники, с этого всегда приходится начинать, а людям это слышать — как серпом по яйцам. Мы изначально на его стороне. Нет-нет да и стукнем по гвоздику…
      — Я понимаю, что это твое поле, — спокойно сказал Андрей, — но ты ерунду городишь. И в книжке у вас ерунда. Народы вырезать можно, а на чужую жену смотреть нельзя. Ближнего возлюбить надо, а бросить этого ближнего на съедение, потому что он изначально грешник и не на той стороне — пожалуйста. Подожди, — он наклонил голову, — Я вижу что действуете вы иначе — я не слепой. Но ты же взялся объяснять, как оно работает.
      — Где вы раньше были, ребята, — с тоской сказал священник. — Год назад — где вы были? Меня только рукоположили, я был такой правильный попик, и голова у меня была полна правильных слов… И считал я, что если даже мне помочь можно, то… В общем, долго объяснять.
      — Костя, а можно бестактный вопрос?
      — Про это? — Костя щелкнул себя по горлу.
      — Ну… в общем… да, — Антон сглотнул. — Ты же не всегда так пьешь? Это мы тебя как-то?
      — Это вы, грешники, пьёте, — сказал Костя важно. — А мы, святые люди, умерщвляем плоть алкоголем.
      А потом сменил тон на человеческий.
      — Нервы у меня шалят. Как сюда приехал, так и начали. Я, понимаешь, когда рукополагался, думал — буду жить среди своих, буду… ну сам понимаешь.
      — Не понимаю, — сказал Антон.
      То есть, кое-что он понимал — но хотел убедиться. И был уверен, что Костя ответит. Потому и ответит, что мало Антона знает и не рассчитывает затягивать знакомство. «Эффект попутчика».
      — Я среди своих, да, — признался Костя. — Только все «свои» — это гарнизон осажденной крепости, дошло? Ты присмотрись тут к людям. Они не просто живут — они ждут. Смерти ждут, очередной свободной охоты, конца света, чего-нибудь… А ожидание — это такая нервотрепка… И никогда не знаешь, что раньше рванет, эти, — он мотнул головой куда-то вверх, — или эти, — на этот раз кивок пошел в сторону окна.
      — А… как они могут рвануть? — не понял Антон. — Восстание?
      — Это вряд ли. Хотя совсем дальше на Запад был случай лет двадцать назад… — Костя принялся мять руками затылок, его тень на стене напоминала перекошенную — и очень большую — бабочку. — А вот в двадцать первом, представь, год назад всего, километрах в сорока отсюда людям в голову стукнуло, что первого марта Судный День наступит. Саваны шили всем поселком.
      — И-и… что?
      — Это у католиков было. Епископ гавкнул, отлучением пригрозил — большинство в сознание пришло.