ОТРАВИТЕЛИ

По мере того как атмосфера в купе сгущалась от табачного дыма, мистер Маммери все отчетливее видел, что сегодняшний завтрак не пошел ему на пользу.

Сам завтрак, вне всяких сомнений, был безупречен. Хлеб из муки крупного помола, богатый витаминами, который на страницах «Утренней звезды» рекомендует специалист по гигиене, бекон, поджаренный до чудесной хрупкости, яйцо чуть всмятку; отменный кофе, который может сварить только мисс Саттон. В лице мисс Саттон ему попался настоящий клад, за который можно только благодарить бога. Потому что Этель, после нервного срыва, который она перенесла летом, действительно уже не в состоянии была воевать с неприученными ни к чему девушками, которые появлялись и исчезали одна за другой. Этель, беднягу, теперь нетрудно было вывести из равновесия. Надеясь, что дело не идет к болезни, мистер Маммери упорно игнорировал свое плохое самочувствие. Не говоря уж о неприятностях на работе, это страшно огорчило бы Этель, а мистер Маммери с радостью отдал бы свою не слишком интересную жизнь, чтобы избавить ее даже от малейшего беспокойства.

Он сунул в рот таблетку, способствующую пищеварению, — с недавних пор он стал носить их с собой, — и развернул газету. Новости сегодня были так себе. В парламенте депутатский запрос по делу о пишущих машинках. Улыбающийся принц Уэльский открывает общегосударственную выставку обуви. Очередной раскол партии либералов. Полиция по-прежнему разыскивает женщину, подозреваемую в отравлении семьи в Линкольне. Две девушки не смогли выбраться из пылающей фабрики. Кинозвезда получила четвертый развод, пока еще не вступивший в законную силу.

На станции Парагон мистер Маммери пересел на трамвай. Его недомогание перешло в явную тошноту. К счастью, ему удалось добраться до работы прежде, чем стало совсем плохо. Он сидел за своим столом бледный, но владеющий собой, когда вошел его компаньон.

— Как самочувствие, Маммери, — сказал мистер Брукс, а затем добавил. — Для тебя холодновато, а?

— Конечно, — подтвердил мистер Маммери. — Ощутимый холод.

— Да, да, мерзость, — сказал мистер Брукс. — Все луковички спрятаны?

— Не совсем, — признался мистер Маммери. — Честно говоря, я чувствовал себя не слишком…

— О, это нехорошо, — прервал его компаньон. — Очень нехорошо. Ты должен вовремя их укрыть. Мои были спрятаны еще неделю назад. Весной мой садик будет выглядеть, как мечта. Конечно, применительно к центру города. Тебе хорошо, ты живешь за городом. Наверняка приятнее, чем в Халл, а? Хотя в парках у нас тоже свежий воздух. А как твоя жена?

— Спасибо, уже лучше.

— Тогда я рад, очень рад. Надеюсь, что в эту зиму она снова появится среди нас, как бывало. А то, знаешь ли, в драматическом кружке без нее никакой жизни. Во имя Зевса! как она играла в «Романсе» в прошлом году, это незабываемо. Она и молодой Уолбек произвели фурор, да? Как раз вчера Уолбеки спрашивали о ней.

— Да, спасибо. Надеюсь, она вскоре снова сможет принимать участие в ваших представлениях. Но, по мнению доктора, она должна беречься. «Прежде всего — никаких расстройств!» — указал он. Ей не надо переутомляться, желательно вести спокойный образ жизни и не слишком увлекаться игрой в театре.

— Ну да, ну да. Заботы и все такое. Я перестал огорчаться из-за чего-либо уже много лет назад, ну и взгляни на меня! Здоров, как бык, хотя мне и стукнуло пятьдесят. А ты, кстати, не очень хорошо выглядишь.

— Обычное несварение желудка, — сказал мистер Маммери. — Ничего серьезного. Очевидно, желудок расстроился — только и всего.

— То-то и оно, — заметил мистер Брукс, воспользовавшись случаем. — Стоит ли вообще жить на свете, если все зависит от желудка. Ха-ха! Ну да, ну да… надо браться за работу. Где Ферраби с этой своей арендой?

Мистера Маммери, не расположенного в это утро к разговорам, вполне устроил такой поворот дела, и полтора часа он мог спокойно исполнять обязанности агента по недвижимости. Потом мистера Брукса снова одолело красноречие.

— А кстати — вдруг произнес он. — Твоя жена не слыхала, случайно, о какой-нибудь хорошей кухарке?

— Не думаю, — ответил мистер Маммери. — Сейчас такое нелегко найти. Мы сами только недавно нашли что-то подходящее. А почему ты спрашиваешь? Надеюсь, ваша старая кухарка не уходит?

— Да что ты, упаси боже! — искренне рассмеялся мистер Брукс. — Нашу повариху не оторвало бы от нас даже землетрясение. Нет, это для Филипсонов. Их служанка выходит замуж. Сплошные неприятности с этими девицами. Я сказал Филипсону: Будь осторожен, говорю, возьми лучше такую, с порядочными рекомендациями, чтобы не получилось, что ты попадешь на отравительницу, — как ее там, — Эндрюс. Мне, говорю, пока что не хотелось бы посылать венок на твои похороны. Так он рассмеялся, а это совсем не смешно, знаешь ли. Не знаю, за что мы платим полиции. Уже почти месяц прошел, а они все еще не могут поймать эту бабу. Все, что они могут сказать, это что она, «вероятно, обретается где-то в окрестных районах» и «может искать должность кухарки». Кухарки! Это уж слегка преувеличено.

— Значит, по-твоему она не покончила самоубийством? — подхватил мистер Маммери.

— Самоубийство, как бы не так! Все это ерунда, парень, — фамильярно воскликнул мистер Брукс. — Этот плащ в руке, — простое очковтирательство. Они не совершают самоубийств, это не те люди.

— Какие люди?

— Эти маньяки — отравители мышьяком. Они заботятся о собственной шкуре. Проворные, как мухи. Лишь бы только они успели ее поймать, прежде чем она доберется до кого-нибудь другого. Я говорю Филипсону…

— Значит, по-твоему, мисс Эндрюс виновна?

— Виновна ли? Да конечно же! Это ясно, как дважды два — четыре. Сначала она заботилась о своем отце, и старичок внезапно умирает, оставляя ей изрядный куш. Потом служит экономкой у какого-то пожилого мистера, и тот тоже внезапно умирает. А теперь эти супруги: муж умер, жена борется со смертью, оба отравлены мышьяком, кухарка сбежала, — и ты еще спрашиваешь, виновата ли она? Держу пари, что когда откопают ее отца и того второго, ее нанимателя, то и они окажутся по горло нашпигованы мышьяком. Если такая однажды начнет, то уже не может остановиться. В них вырабатывается нечто вроде дурной привычки.

— Возможно и так, — сказал мистер Маммери. Он снова взял свою газету и присмотрелся к снимку разыскиваемой.

— Выглядит она довольно безвредно, — заметил он. — Очень даже по-матерински, довольно симпатичная женщина.

— У нее злые губы, — вынес приговор мистер Брукс. У него была теория, что характер выражается в губах. — Я не доверился бы этой женщине ни в коем случае.

К концу дня мистер Маммери почувствовал себя лучше. С некоторым опасением он съел ленч, из осторожности заказав немного вареной рыбы и яичный пудинг, постарался не слишком много двигаться. К его большому облегчению ни рыба, ни пудинг не вызвали тошноты, и он не ощутил той терзающей боли, которая последние две недели не покидала его. Под вечер он даже повеселел. Призрак болезни и расходы на лечение перестали пугать его. Он купил букет желтых хризантем, чтобы привезти его Этель и, сойдя с поезда, в настроении приятного ожидания пошел по тропинке через сад к своей вилле, ласково названной Mon Abri*.

* Mon Abri (франц.) — мое пристанище, убежище (Прим. пер.).

Он был слегка разочарован тем, что его супруги нет в гостиной. По прежнему держа в руке букет хризантем, он засеменил по коридору и заглянул в кухню.

Там была только кухарка. Она сидела за столом спиной к нему и вздрогнула, как от испуга, когда он вошел.

— Ой! — сказала она. — Ну и испугали же вы меня! Я не слышала, как вы открыли дверь.

— Где мои жена? Надеюсь, ей не стало хуже?

— Ну да, конечно, у нее, бедняги, немного болит голова. Я уговорила ее лечь и в полпятого отнесла ей чай. Думаю, она немного вздремнула.

— Как жаль, — сказал мистер Маммери.

— Я думаю, это все из-за той большой уборки в столовой, — сказала мисс Саттон. — А я ведь говорила ей: «Остерегайтесь!» Но вы же знаете ее. Как заведется, так не может усидеть на месте.

— Знаю, — ответил мистер Маммери. — Это не ваша вина, мисс Саттон. Вы так о нас заботитесь. Пойду наверх и загляну к ней. Если спит, то не буду ее будить. А что у нас на обед?

— Я испекла отличный пирог из жаркого и почек, — сказала мисс Саттон. Тон ее наводил на мысль, что в случае возражений она готова заменить пирог дыней или каретой с четверкой в упряжке.

— Ах, — сказал мистер Маммери, — в тесте? Когда я…

— Легонькое и замечательное, вот увидите, — заверила его кухарка, приоткрывая печную заслонку, чтобы мистер Маммери мог увидеть сам. — И только на маслице, потому что смалец вам вреден.

— Спасибо, большое спасибо, — произнес мистер Маммери. — Наверняка все это будет отменно. В последнее время я чувствовал себя не очень хорошо и мне кажется, что животные жиры, скорее всего, не для меня.

— Да, некоторым они не подходят, это факт, — согласилась мисс Саттон. — Я не удивилась бы, если бы вы немного расстроили себе желудок. Эта погода может доконать кого угодно.

Она поспешила к столу и убрала иллюстрированный журнал, который читала перед этим.

— Может, миссис пожелает получить обед наверх? — подсказала она.

Мистер Маммери ответил, что пойдет взглянуть, и на цыпочках поднялся наверх. Этель лежала, уткнувшись в пуховое одеяло, и на большой двухспальной кровати казалась слишком маленькой. Она пошевелилась, когда он вошел, и с улыбкой посмотрела на него.

— Добрый день, дорогая, — приветствовал ее мистер Маммери.

— Добрый день! Ты уже вернулся? Я, наверное, уснула. Устала, голова разболелась, и мисс Саттон уложила меня в кровать.

— Ты переутомилась, золотце, — сказал муж, беря ее за руку и садясь на край кровати.

— Да… я была так неучтива. Какие красивые цветы. Гарольд! Это все для меня?

— Все это для тебя, пчелка, — нежно ответил мистер Маммери. — Мне ничего за это не причитается?

Миссис Маммери улыбнулась и мистер Маммери несколько раз проинкассировал свою награду.

— Хватит уже, ты, сентиментальный старикашка, — сказала миссис Маммери. — А теперь убегай, а то я встаю.

— Лучше ляг в кроватку, сокровище мое, и пусть мисс Саттон принесет тебе обед, — сказал супруг.

Этель противилась, но он был непоколебим. Если она не будет беречься, то он не позволит ей ходить в драмкружок. А все так хотят, чтобы она вернулась! Уолбеки спрашивали про нее и говорили, что без нее не справятся.

— Они так сказали? — спросила Этель с некоторым оживлением. Это очень мило, что я им нужна. Ну, тогда я, может, все же лягу. А мой старый муженек как чувствовал себя сегодня?

— Совсем неплохо.

— Животик уже не болит?

— Ну, может, немножечко и болел. Но все уже прошло. Не волнуйся, пчелка моя.

Ни завтра, ни в следующий день у мистера Маммери не было никаких недомоганий. Согласно вычитанным в своей газете рекомендациям специалиста, он начал пить апельсиновый сок и был восхищен результатами этого лечения. Однако в четверг он почувствовал себя ночью так плохо, что Этель перепугалась и решила вызвать врача. Доктор выслушал пульс, велел показать язык и не нашел ничего серьезного. После выяснения того, что он ел, оказалось, что на обед были свиные ножки, потом молочный пудинг, и что перед отходом ко сну мистер Маммери, следуя своему новому режиму, осушил большой стакан апельсинового сока.

— Вот и причина, — радостно заметил доктор Гриффитс. — Апельсиновый сок хорош и свиные ножки тоже, но не вместе. Свинина и апельсины при совместном приеме очень плохо влияют на желудок. Неизвестно, почему это происходит, но это так. Я выпишу вам рецепт, и пару дней вы полежите в постели и воздержитесь от свинины. А вы, миссис, можете не беспокоиться о нем, ваш муж здоров, как бык. Это вы нуждаетесь в уходе. Не нравятся мне эти черные круги под глазами. Недоспали ночь, разумеется. А принимаете ли вы свои тонизирующие средства? Это хорошо. А о муженьке прошу не беспокоиться. Сейчас мы поставим его на ноги.

Обещание это исполнилось, хотя и не сразу. Несмотря на диету, ограниченную хлебом с молоком, а также бульоном, умело приготавливаемым мисс Саттон и приносимым ему в кровать Этель, мистер Маммери чувствовал себя ужасно всю пятницу, и лишь в субботу после обеда смог довольно неуверенно спуститься по лестнице. Без сомнения, он перенес тяжелое расстройство желудка. Но все же управился с некоторым количеством документов, которые мистер Брукс прислал ему из бюро на подпись, а также с домашними суммами. Этель была в них не сильна, поэтому мистер Маммери всегда помогал ей. Уладив дела с мясником, пекарем, молочником и угольщиком, мистер Маммери вопросительно посмотрел на жену.

— Что-нибудь еще, дорогая?

— Да, еще мисс Саттон. Ведь сейчас конец месяца.

— Ах, да! Ну и что, ты довольна ею, правда, дорогая?

— Конечно, пожалуй, да. А ты? Она хорошая кухарка и такая милая, заботливая старушка, как мать. Правда, я поступила гениально, приняв ее вот так сразу?

— Разумеется, — сказал мистер Маммери.

— Это прямо рука провидения, что она появилась вот так вдруг, сразу после того, как эта подлая Джейн ушла, не сказав ни слова. Я прямо в отчаяние пришла. Конечно, это определенный риск — принять ее без всяких рекомендаций, но поскольку она присматривала за своей овдовевшей матерью, то откуда же она могла взять рекомендации?

— Ну да, — сказал мистер Маммери. Тогда его это немного беспокоило, хотя он предпочитал не вспоминать об этом. Потому что, в конце концов, должны же они принять кого-нибудь. А эксперимент оправдал себя настолько великолепно, что теперь просто не о чем было и говорить. Один раз он несмело высказал мысль, что можно было бы написать священнику из прихода мисс Саттон, но. — как заметила Этель, — священник ничего не скажет им о ее кулинарных способностях, а речь идет, в конце концов, именно об этом.

Мистер Маммери подсчитал зарплату за месяц.

— Кстати, дорогая, — добавил он, — ты могла бы сказать мисс Саттон, что если уж она должна читать утреннюю газету прежде, чем я сойду к завтраку, то я предпочел бы, чтобы она ее аккуратно складывала.

— Какой же ты ворчун, дорогой, — сказала его супруга. Мистер Маммери вздохнул. Он не мог объяснить ей, почему столь важно, чтобы утренняя газета попадала ему в руки свежей и нетронутой, как девственница. Женщины этого как-то не понимают.

В воскресенье мистер Маммери почувствовал себя гораздо лучше, а если точнее — безупречно. Завтракая в кровати, он с наслаждением читал «Новости со всех концов мира», особенно вчитываясь в сообщения об убийствах. Мистер Маммери испытывал особое удовольствие, ощущая приятную дрожь переживаемых приключений, заменяющих ему реальные, ибо все, о чем писали газеты, было очень далеким от повседневной жизни предместий Халла.

Он заметил, что мистер Брукс совершенно прав. Откопали, — как он это назвал, — отца и предыдущего нанимателя мисс Эндрюс и нашли в них «по горло» мышьяка.

Обедать он сошел вниз. Обед состоял из печени и филейной вырезки с кусочками картофеля, запеченного в мясе, из чудесного легкого йоркширского суфле, а на десерт была шарлотка. После строгой трехдневной диеты истинное наслаждение ему доставляли хрустящие шкварки и недожаренное мясо. Он ел умеренно, но с чувственным удовольствием. У Этель, наоборот, как будто не было аппетита, но она никогда и не была слишком большой любительницей мяса. Такая уж она была разборчивая и, кроме того, совершенно без всяких оснований, боялась располнеть.

Вторая половина дня выдалась прекрасной, и около трех, уже будучи полностью уверен, что печень как следует усвоилась, мистер Маммери подумал, — не утеплить ли на зиму остаток луковиц. Он накинул свой старый плащ для садовых работ и отправился в сарай. Взял сумку с луковицами тюльпанов и заступ, а потом вспомнил вдруг, что он в хороших брюках, поэтому лучше было бы работать, стоя коленями на циновке. Да, но куда он ее задевал? Он не мог вспомнить, но ему казалось, что циновка в углу под полкой. Наклонясь, он стал шарить в темноте на ощупь среди цветочных горшков. Конечно, вот она! Только ему мешала какая-то банка. Он осторожно достал ее. Да, конечно, остатки яда для сорняков.

Мистер Маммери посмотрел на розовую этикетку с крикливо напечатанными буквами: «МЫШЬЯК для выведения сорняков. ЯД!» и с легкой дрожью возбуждения осознал, что именно этим ядом была отравлена последняя жертва мисс Эндрюс. Это вызвало у него особое чувство удовольствия. Возникло ощущение как бы дальней, но недвусмысленной причастности к важным событиям. А потом с удивлением и легким раздражением он заметил, что банка заткнута пробкой чрезвычайно слабо.

— И как это я мог так оставить? — буркнул он себе под нос. — Могло совсем испортиться. — Вынул пробку и заглянул внутрь банки, в которой вроде бы еще осталась половина содержимого. Потом вставил пробку назад и для надежности вогнал ее поглубже, сильно ударив по ней рукояткой лопатки. После чего тщательно вымыл руки под краном, так как предпочитал не рисковать. Его немного смутило, когда, закопав луковицы тюльпанов и вернувшись домой, он застал в салоне гостей. Маммери всегда был рад видеть миссис Уолбек и ее сына, но жаль, что его не предупредили, у него была бы возможность удалить из-под ногтей землю. Хотя миссис Уолбек, пожалуй, все равно ничего не заметила Это была болтливая особа, по большей части не обращавшая внимания ни на что, кроме своей болтовни. К неудовольствию мистера Маммери ей как раз вздумалось порассуждать об отравительнице из Линкольна. Довольно неподходящая для вечернего чая тема, подумал мистер Маммери. Слишком живо было в памяти его собственное расстройство, и он тотчас почувствовал тошноту при обсуждении признаков отравления, а для Этель этот разговор тоже был нежелателен. Как бы там ни было, отравительница, как говорят, все еще кружит где-то поблизости. Этого хватило бы, чтобы вывести из равновесия женщину и с более крепкими нервами. Взглянув на Этель, мистер Маммери увидел, что она потрясена и вся побелела. Надо как-то сдержать миссис Уолбек, не то вновь повторится ужасная сцена истерики. Он резко вмешался в разговор:

— А эти форсиции, миссис Уолбек, — сказал он, — лучше всего было бы срезать сейчас. Если вы пойдете со мной в сад, я дам их вам тут же.

Он увидел, как Этель и молодой Уолбек с облегчением взглянули друг на друга. Парень явно понимал ситуацию и злился на нетактичное поведение своей матери. Миссис Уолбек, одернутая в разгаре своей речи, слегка задохнулась и вежливо сменила тему. Затем вышла с хозяином в сад, весело болтая о выращивании цветов, в то время как он выбирал и срезал для нее форсиции. Она похваливала его за порядок, в каком он содержит посыпанные гравием дорожки.

— Я просто не в силах вывести эти сорняки, — заявила она. Мистер Маммери вспомнил про яд для сорняков и разрекламировал ей результаты.

— Но ведь это ужасно! — вытаращилась на него миссис Уолбек. И содрогнулась. — Я и за тысячу фунтов не держала бы это у себя, — сказала она твердо.

— Ах, — сказал он. — Ведь мы же храним это вдали от дома. Если бы даже кто-то неосторожный…

Внезапно он замолчал. Воспоминание о плохо закрытой банке возникло вдруг, как будто где-то очень глубоко в мозгу произошло невидимое столкновение понятий. Он больше ничего не сказал и пошел на кухню за газетой; чтобы завернуть цветы.

Из окна салона, очевидно, увидели их, так как, когда они вошли, молодой Уолбек уже стоял и держал Этель за руку, прощаясь с ней. С тактичней торопливостью он увел свою мать, и мистер Маммери вернулся в кухню, чтобы убрать газеты, которые достал из выдвижного ящика. Убрать и немного внимательнее просмотреть их. Что-то в них поразило его, и ему хотелось удостовериться. Он внимательно просмотрел газеты страницу за страницей. Да… он не ошибся. Все снимки мисс Эндрюс, каждый абзац, каждая строчка, касающиеся отравления в Линкольне, были старательно вырезаны.

Мистер Маммери сел возле кухонной печи, словно ему необходимо было согреться. В желудке у него как будто залегла глыба чего-то холодного… он не торопился дознаться, чего именно.

Он пытался вспомнить лицо мисс Эндрюс на снимках в газете, но — увы! — у него была плохая зрительная память. Он помнил, что говорил Бруксу что-то о ее «материнской внешности». Потом попытался подсчитать, сколько времени прошло с момента ее исчезновения. Почти месяц, — сказал Брукс, — а это было неделю назад. То есть сейчас минуло уже больше месяца. А он только что выплатил мисс Саттон зарплату за месяц работы.

В его мозгу билась мысль: Этель! Любой ценой он должен справиться с этим чудовищным подозрением. Уберечь ее от шока и тревоги. Ну, и еще он должен быть уверен во всем. Увольнение с работы, в порыве необоснованной паники, единственной приличной кухарки, которая им когда-либо попадалась, было бы незаслуженной жестокостью по отношению к обоим женщинам. Если он сделает это, то только под свою ответственность и без всяких объяснений; нельзя, чтобы Этель ощутила чувство страха. Как бы он это ни сделал, не обойдется без неприятностей. Этель его не поймет, а он ей не скажет.

Но если, предположим, что-то было бы в его кошмарном подозрении, то как он мог подвергать Этель такой страшной опасности, допуская присутствие этой женщины в доме хотя бы на минуту дольше? Он подумал о семье в Линкольне: муж умер, жена чудом уцелела. Уж лучше любой шок или риск.

Мистер Маммери вдруг почувствовал себя страшно одиноким и измученным. Перенесенная болезнь ослабила его.

— А это недомогание… когда оно началась? Первый приступ случился три недели назад. Да, конечно, но у него всегда была склонность к гастриту. Приступы холецистита. Может, не такие сильные, как в последнее время, но несомненно холецистита.

Он взял себя в руки и довольно грузной походкой прошел в гостиную. Этель сидела, съежившись, в уголке тахты.

— Ты устала, дорогая?

— Да, немного.

— Эта женщина замучила тебя своей болтовней.

— Да, — она устало пошевелила головой, покоящейся на подушках. — Все время об этом ужасном деле. Не люблю слушать, когда говорят о таких вещах.

— Ну конечно. Но когда что-то подобное происходит по соседству, люди так или иначе болтают и сплетничают. Хоть бы ее, наконец, поймали, нам бы стало легче. Даже страшно подумать…

— Я не хочу думать о таких гадостях. Это, должно быть, ужасное существо.

— Ужасное. Брукс недавно сказал…

— Мне нет дела до того, что он сказал. Я вообще не хочу об этом думать. Оставь меня в покое. Все оставьте меня в покое!

Ее голос свидетельствовал о приближающемся приступе истерии.

— Хорошо. Сейчас, сейчас пчелку оставят в покое. Не огорчайся, дорогая. Не будем говорить об этом.

Нет. Разговор об этих ужасах ничего не даст.

Этель раньше времени пошла спать. Так повелось, что каждое воскресенье мистер Маммери не ложился до тех пор, пока не возвращалась мисс Саттон. Так было и сегодня Этель немного огорчилась, но он заверил ее, что чувствует себя довольно хорошо. Так оно и было — физически, но в душе он ощущал себя слабым и потерянным. Он решил между делом упомянуть об изрезанных газетах, чтобы увидеть, что скажет мисс Саттон.

Как обычно, сидя в ожидании, он налил себе виски с содовой. Без четверти десять он услышал знакомый стук калитки. Шаги по гравию приблизились, — скрип, скрип, — к черному ходу. Потом звук задвижки, закрываемой двери, звук задвигаемого засова — уже изнутри. Минутная тишина. Наверное, мисс Саттон снимает шляпку. Сейчас будет как раз подходящий момент.

Шаги в коридоре. Дверь открылась. На пороге стояла мисс Саттон в черном опрятном платье. У него совсем не было желания заглянуть ей в глаза. Наконец он поднял взгляд. Женщина с полным лицом, в очках с толстыми стеклами в роговой оправе. Кажется, что-то твердое в линии рта? Или это просто обманчивое впечатление из-за того, что у нее нет большинства передних зубов?

— Может вам нужно еще что-нибудь, пока я не пошла наверх?

— Нет, большое спасибо, мисс Саттон.

— Надеюсь, вы чувствуете себя уже лучше. — Ее горячая забота о его здоровье показалась почти зловещей, но глаза за толстыми стеклами были непроницаемы.

— О, да, намного лучше, благодарю вас, мисс Саттон.

— Миссис, я надеюсь, не больна? Может, отнести ей стакан горячего молока или что-нибудь другое?

— Нет, спасибо, не надо, — поспешно ответил он и вообразил, что заметил ее разочарование.

— Хорошо, сударь. Спокойной вам ночи.

— Спокойной ночи. — Кстати, мисс Саттон…

— Да?

— Ничего, ничего, — сказал мистер Маммери. — Ничего такого. На следующее утро мистер Маммери торопливо развернул утреннюю газету. Ею порадовало бы сообщение об аресте во время уикенда. Но ничего такого не было. Директор одного треста пустил себе пулю в лоб, и все заголовки кричали исключительно о миллионах, которые пропали, и о разоренных компаньонах. То же самое было и в его собственной газете, купленной по дороге на работу. Трагическое отравление в Линкольне превратилось в туманную заметку в последнем столбце, из которой стало ясно, что полиция по-прежнему ничего не может сделать.

Несколько последующих дней были самыми неприятными из всех, какие только пришлось пережить мистеру Маммери. У него выработалась привычка ранним утром спускаться вниз и слоняться по кухне. Это действовало Этель на нервы, мисс Саттон, наоборот, совсем не реагировала на это. Она поглядывала на него снисходительно и даже, — как ему казалось, — не без определенной доли юмора. В конце концов это было смешно. Что толку проверять завтраки, если все равно ему приходится изо дня в день отсутствовать дома с полдесятого до шести?

В конторе Брукс посмеивался над его частыми телефонными звонками Этель, но мистер Маммери не обращал на это внимания. Ему было спокойнее, когда он слышал ее голос и знал, что она здорова и в безопасности.

Ничего не случилось и в ближайший четверг, он уже начал думать, что был глупцом — и только. В этот вечер он поздно вернулся. Брукс уговорил его пойти на холостяцкую вечеринку, устроенную в честь приятеля, который скоро должен был жениться. Но он ушел оттуда в половине одиннадцатого, не дав склонить себя на ночные забавы. В доме уже все спали, но на столе лежала записка от мисс Саттон. В ней говорилось, что в кухне его ждет какао, которое надо только подогреть. Он подогрел его в кастрюле, в которой оно стояло, и получилась как раз одна чашка.

Он задумчиво отхлебнул глоток, стоя возле стола. Затем отставил чашку. То ли просто его воображение разыгралось, то ли действительно вкус у какао был какой-то странный? Он отхлебнул еще глоток и, не проглатывая, подержал во рту, ощутив на языке легкий металлический привкус, очень неприятный. Им овладел внезапный страх и он выплюнул жидкость в раковину.

Некоторое время он стоял без движения. Затем с особой точностью, словно кто-то подсказывал ему эти движения, взял из кладовки пустую бутылку из-под лекарства, прополоскал под краном и аккуратно вылил в нее содержимое чашки. Сунул бутылку в карман пальто и на цыпочках прошел к черному ходу. Все так же на цыпочках прокрался через сад к сараю, наклонился и зажег спичку. Он точно знал, где оставил банку с ядом против сорняков: под полкой, позади горшочков для цветов. Осторожно достал ее оттуда. Спичка догорела и обожгла ему пальцы, но прежде чем зажечь другую, он на ощупь уже определил то, что хотел знать: пробка снова была ослаблена.

Охваченный внезапной паникой, мистер Маммери стоял в сарае, пахнущем землей, в выходной одежде и в пальто, в одной руке держа банку, а в другой коробок спичек. Ему ужасно хотелось выбежать и рассказать кому-нибудь о своем открытии.

Вместо этого он поставил банку на то же место, где она стояла, и вернулся в дом. Снова идя через сад, он заметил свет в окне мисс Саттон. Это испугало его больше, чем что либо до сих пор. Неужели она наблюдала за ним? Окно Этель было темным. Если бы она выпила какой-то яд, везде горел бы свет и царила беготня, как тогда, когда у него был приступ.

Сохраняя все ту же странную ясность мысли и точность действий, он зашел на кухню, вымыл посуду и приготовил другую порцию какао, которую оставил в кастрюльке. Затем тихонько прошел в спальню. На пороге его приветствовал голос Этель.

— Как поздно ты возвращаешься, Гарольд. Старый ты ворчун! Хорошо развлекался?

— Весьма неплохо. Как самочувствие, дорогая?

— Как нельзя лучше. Мисс Саттон оставила тебе чего-нибудь горяченького? Она говорила, что приготовит.

— Конечно, но мне не хотелось пить. Этель рассмеялась.

— Ага! Значит, это был такой прием, да?

Мистер Маммери даже не пытался возражать. Он разделся, лег в постель и прижал жену к себе, как будто бросал вызов самой смерти и аду, если только они попробуют отобрать ее у него. Завтра утром он начнет действовать. Благодарение богу, еще не поздно.

Аптекарь Даймторп и мистер Маммери были хорошими друзьями. Они частенько сиживали в маленькой загроможденной аптеке на Спринт Бэнк, обмениваясь мнениями о кровяной тле и капустной тле. Мистер Маммери откровенно рассказал аптекарю всю историю и вручил ему бутылку с какао. Мистер Даймторп похвалил своего друга за расторопность и ум.

— К вечеру я справлюсь с этим, — сказал он. Если окажется, что ты прав, ситуация станет ясной и у нас будут основания для дальнейших действий.

Мистер Маммери поблагодарил его и весь день на работе был исключительно рассеян и невнимателен. Но это не имело значения, так как мистер Брукс, пробывший на холостяцкой вечеринке до самого утра, в этот день был не очень наблюдателен. В половине пятого мистер Маммери решительно запер свой столик и заявил, что сегодня уходит раньше, так как у него свидание.

У мистера Даймторпа было все готово.

— Нет сомнений, — сказал он. — Я использовал пробу Марча. Это была большая доза! Ничего странного, что ты почувствовал вкус. В этой бутылке было около тридцати грамм чистого мышьяка. Вот зеркальце, взгляни сам.

Мистер Маммери вгляделся в зловещее черно-фиолетовое пятно пробы.

— Ты позвонишь в полицию отсюда? — спросил аптекарь.

— Нет, — ответил мистер Маммери. — Нет… я хочу как можно быстрее быть дома. Бог знает, что там делается. Я и так уже едва успеваю на поезд.

— Хорошо, — произнес мистер Даймторп. — Предоставь это мне. Я позвоню за тебя.