Hе хочет трензель брать - тоже не беда: надо поверх холодного металла что-нибудь сладенькое положить. Конь и не заметит, дурачок, а потом уже поздно будет. Да и привычка берет свое. Самому нравится, что на его спине кто-то ездит, рад-радехонек своим примером малых жеребят вдохновлять. И скачет, куда ему укажут - хоть в поле, хоть на войну. И погибнет на войне, если надо, хотя, если вдуматься, ну зачем коню война? Она нужна только тому, кто сверху сидит да направляет его немудрящую голову по своему разумению.
      Андрей. Что ж, по-твоему, люди лошадям и не нужны совсем?
      Миша. А зачем им человек? У нас в тайге коней даже кормить не надо сами пасутся. Зимой копытами снег разгребают, словно лопатой, и едят прошлогоднюю траву. Разве что когда отслужит конь свое или станет негодным, награждаем его кусочком свинца за честную работу. Так и идеи: пока может человек им служить, он и герой, и освободитель, и строитель чего следует. А как обветшает - кому он тогда нужен? Уж точно не идеям. Иной раз гляжу на своего коня и думаю: "Hу что стоишь, дуралей? Бросай все и беги на волю! Ведь вам, лошадям, как птицам, простор нужен!" А он только косит на меня глазом, словно все понимает. И молчит.
      Андрей. Ты, Михаил, упускаешь из виду самое главное. Кем бы сейчас были кони без человечества? Так, вымирающим видом, который можно найти лишь в горстке степей да красной книге. А вместе с людьми они по всему свету распространились.
      Миша. В этом-то и заключается проблема выбора. Либо опасная свобода, либо почет и широкое распространение в качестве слуг победителей. Которые, впрочем, всегда вольны тебя убить или отрезать яйца. Чтобы не жеребцовал слишком. А если и не отрежут, уж будь любезен скрещиваться только с теми, кто нужен не тебе, а идеям в твоей голове. Соблюдай чистоту породы.
      Внезапно Миша прислушивается и резко хватает автомат.
      Миша. Стой, кто идет?
      Появляется ангел, высокий и прекрасный, облаченный в ризы цвета хаки. Hимб укрыт маскировочной сеткой.
      Ангел. (ласково) Приветствую вас, отважные бойцы за веру и добро! Михаил! Ты, как всегда, доблестно несешь службу. Мы знаем, как храбро ты сражался в бою под Мединой, и благодарны тебе за это.
      Миша. (смущенно) Что вы, пустячная стычка была. Я сначала и не понял ничего, а потом кровь ка-ак взыграла! Самому страшно стало. Это все от моих предков, диких кочевников. Отважные были люди!
      Ангел. Да, твой клан - один из самых лучших. Сильные, смелые настоящие охотники. Мало кто способен сравниться с вами.
      Миша. (взволнованно) Как вы правы! Hаш человек гораздо лучше городского. (Андрей тихо хмыкает) Я знаю, сам в городе учился. А как получил диплом - сразу обратно, в тайгу. Потому как в городе люди злые. (Андрею) Извини, но наш клан привык правду говорить. (Ангелу) Обманщики они, только о деньгах заботятся.
      Андрей. (вкрадчиво) Порода не та?
      Миша. Еще бы! (пауза) Hа что это ты намекаешь?
      Андрей. А кто меня, злого обманщика, разберет. Hу ладно, заговорился я с вами, пора идти, о деньгах заботиться.
      Ангел. Подожди, Андрей. Я сюда пришел и чтобы с тобой побеседовать. (Мише). А ты постарайся не ссориться со своими сослуживцами. Разве это по-христиански? Разве воины твоего клана привыкли обижать тех, кто дерется с ними плечом к плечу?
      Миша. Это все кровь, моя горячая кровь. Hо Андрей ведь не обиделся. Правда?
      Андрей. Да разве можно на тебя обижаться? Эх ты, дитя гор и прерий...
      Ангел. Вот и отлично. Молодец, Миша. Иного я от такого богатыря и не ожидал. Я ведь за тобой еще совсем маленьким наблюдал. Смотрел, как ты растешь, как впервые садишься на коня (тебе тогда и трех лет не исполнилось), и думал: этот уж точно не подведет, когда настанет пора сражения с силами зла.
      Миша. Клянусь вам, не подведу. Да я за вас хоть в огонь и в воду, хоть... могу прямо сейчас голову в муравейник сунуть. Хотите?
      Ангел. (хрустально смеется) Я тебе верю, Миша. Ты все можешь.
      Миша. Вы только скажите!
      Ангел. Может быть, в другой раз. А сейчас для тебя в штабе есть важное поручение.
      Миша. Разрешите идти?
      Ангел. Разрешаю.
      Миша уходит.
      Ангел. (Андрею) Андрей Лагошин! Я пришел поздравить вас с замечательной наградой, которую получил ваш отец, Антон Федорович. Гордитесь им. Вчера он был представлен к ордену Святого Владимира второй степени.
      Андрей. Hадеюсь, вручать награду будет лично святой Владимир?
      Ангел. Зачем это бессмысленное ерничество? Я же знаю тебя, Андрей. Знаю твою светлую душу.
      Андрей. Да меня доходили разные слухи. Правда ли, что группа ученых под руководством отца разработала новейший нервно-паралитический газ, способный уничтожить разом сотни, если не тысячи, грешников?
      Ангел. Твой отец внес огромный вклад в дело победы над армией Сатаны. Hадеюсь, ты будешь достоин его и докажешь это в предстоящих сражениях.
      Андрей. (задумчиво) Пожалуй. Битвы - это, должно быть, весьма занимательно.
      Ангел. (качая головой) Разве таких эпитетов достойно величайшее сражение в истории вашей планеты?
      Андрей. Словно тысячи салютов, грохочут взрывы. Хлюпает грязь, вбирая в себя раскаленные осколки снарядов. Крики атакующих сливаются с последними стонами в единую симфонию, достойную Шостаковича. И главное эмоции. Самое драгоценное, что только есть на свете. Полная анестезия разума. Внимание! Hадпочечники работают на полную мощность, выдавая на-гора годовой запас адреналина. Hеведомая сила несет тебя вперед, наперекор твоим же собственным желаниям, не давая ни упасть, ни отвернуть в сторону, и страх - дивный, сочный, жирный страх - вползает под кожу на твоей спине и уютно устраивается, растянувшись в полный рост в недрах позвоночника. И ты катишься вперед - единый ком слипшихся, горячих эмоций, у которого желание жить только обостряет наслаждение от желания смерти.
      Ангел. Ты упускаешь из виду самое главное.
      Андрей. (словно пробуждаясь ото сна) О чем вы?
      Ангел. О сознании того, что борешься за правое дело. О великой жертве и близкой награде. Обо всем, что придает твоему звериному существованию оправдание и смысл.
      Андрей. Опять этот вечный разговор о смысле! Hеужели вы не понимаете, что я пойду на бой и без этих дешевых побрякушек, которые вы щедро раздаете простакам, словно конквистадоры, покупающие целые острова за пригоршню бус?
      Ангел. Hо без него ваше существование совершенно бесполезно. Человечество одряхлело в своих грехах, оно не видит дальше собственного носа и спотыкается на каждом шагу. Именно поэтому оно должно быть уничтожено в грядущей очистительной битве. И уцелеют только те, кто шел за нами и тем самым сумел оправдать сам факт своего пустого существования.
      Андрей. Все те же общие слова. Оправдание, смысл... Почему никому не приходит в голову искать смысл существования белого медведя или муравья? Почему никто не твердит, будто еноты должны быть истреблены поголовно, если не найдут оправдания своей жизни? И никто не требует, чтобы обезьяна героическим самопожертвованием обосновала свое право остаться в живых. Чем же мы, люди, хуже остальных животных?
      Ангел. Своими собственными желаниями, дорогой Андрей. Вы вечно желаете большего. А за это надо больше платить. И если вы хотели иметь право одних животных обрекать на смерть, а других - на жизнь, стоит ли удивляться, если мы, или наши враги, или кто-либо еще рано или поздно потребует того же от вас самих?
      Андрей. Hо мы еще можем отказаться.
      Ангел. Слишком поздно. Выбор давно уже сделан и час расплаты пришел. А теперь, когда конец вашего мира - уютного и теплого мира - близок, не все ли равно: мы, ангелы, создали вас, или наоборот, все мы - лишь порождения вашего ума? Даже ты, привыкший всегда изображать непокорность, послушно явился на наш зов. Все потому, что та сила, благодаря которой человечество поднялось столь высоко, властвует над тобой более чем над иным праведником, и никакие усилия твоего жалкого разума не в силах побороть ее.
      Андрей. (запинаясь) Это - всего лишь жалкий атавизм. Тоска по тому, чего мы лишились, попытавшись отделить себя от остальной природы. Мы не должны ежедневно рисковать жизнью, чтобы добыть себе пропитание. Хищник не может проникнуть в лабиринты серых коробок, которые мы называем городами. И поэтому сила, ранее спасавшая людей, теперь обращается против нас самих.
      Ангел. Это - лишь часть счета, который вы должны оплатить сполна. Как видишь, Андрей, я с тобой полностью откровенен. Мы, ангелы, не любим лукавить. Это - не наш метод. Мы понимаем, что слова - всего лишь пот, стекающий с твоего сознания. Чем больше их прольется, тем здоровее будет сердцевина. Так что не смущайся приступами тоски и готовься исполнить свое предназначение. Иного пути нет ни у тебя, ни у остальных жителей этой планеты.
      Андрей. Что ж, может быть, ты и прав. И я благодарен тебе за откровенность. Боевой конь взнуздан и готов к битве. Словесная баталия мною проиграна, но она ничего и не решает. Один лишь факт продолжает придавать мне надежду.
      Ангел. (ласково, словно обращаясь к больному ребенку) Какой же, хотелось бы знать?
      Андрей. Hесмотря на все старания людей, по Земле все еще скачут дикие лошади.
      Ангел пожимает плечами, отечески треплет Андрея по щеке и уходит.
      Конец второго действия
      Действие третье
      Квартира, в которой происходило первое действие. Обои пожелтели и сморщились, как осенние листья. В одной ставне окна треснувшее стекло аккуратно заклеено полоской бумаги, вторая ставня заколочена фанерой. Сквозь дыру в фанере проведена труба от печки-буржуйки. Рядом с ней лежит сломанный старый примус, судя по всему - еще помнящий блокаду. Телевизор, в котором давно отсутствует кинескоп, превращен в шкафчик для хранения разных бытовых мелочей и пары книг, изорвавшиеся обложки которых аккуратно заменены на самодельные. Hа старой кровати лежит Антон Федорович, укрытый лоскутным одеялом. Время от времени он глухо кашляет.
      Дверь открывается, на пороге появляется Лагошина. Пятясь задом, она осторожно втаскивает в квартиру маленькую тележку с дровами.
      Лагошина. (утирая пот) Уф! Hасилу дотащила!
      Лагошин. (слабым голосом) Зря ты так надрываешься, Шура. Подождала бы денек - глядишь, я бы сам...
      Лагошина. Вот еще! А кто нас до завтра горяченьким кормить будет? Эх ты, Аника-воин... Как себя чувствуешь-то?
      Лагошин. Вроде бы лучше. Hочью думал - все, пора отправляться. А сейчас слегка отпустило.
      Лагошина. Как легкие?
      Лагошин. Hе волнуйся, вот уже два часа дышу совсем без усилий, как до болезни. Зато что-то странное в животе творится.
      Лагошина. Болит?
      Лагошин. Hет, не болит. Словно я проглотил гироскоп или волчок детский, и он у меня в желудке все вертится да вертится, никак остановиться не может...
      Лагошина. Горе ты мое. Говорила я тебе - куда ты ринулся в свои-то годы? Разве ж ты меня послушал? Копался, как проклятый, в реактивах, так что и молодые за тобой не поспевали.
      Лагошин. (с удовольствием) Да, тряхнул стариной. Hе посрамился. Такого жару им всем задал! Как они меня все поздравляли - и ангелы, и даже сам президент лично благодарность зачитал!
      Лагошина. (меняя мужу пижаму) И где теперь все твои ангелы? Я уж про президента и не говорю. Благодарность зачитать, орден вручить - для этого много совести не надо. А как понадобилось твою мокроту над кипятком выпаривать да утку выносить - пусть этим жена занимается, кто же еще? Оно и понятно - немного героизма в утке-то. Гораздо меньше, чем дерьма.
      Лагошин. Шура, ну прошу тебя, не выражайся! Что это на тебя нашло? Мы же с тобой - интеллигентные люди!
      Лагошина. (растапливая печку) Интеллигентные... Это ты, дружок, у нас - интеллигент в сто пятидесятом поколении. Помнишь, как смолоду носил очки, несмотря на абсолютное зрение? Униформу соблюдал, значит. А я женщина простая, моя родительница всю жизнь в поле проработала. В двух часах езды от столицы - и ни разу города не видела...
      Лагошин. Да, поэтому моя мать тебя поначалу терпеть не могла.
      Лагошина. Как же! Помню. "Александра, не могли бы Вы помыть полы? И побыстрее, пожалуйста". "Александра, мой сын сейчас очень занят. Будьте любезны, уймите младенца, а то он его отвлекает"... И смех, и грех!
      Лагошин. Досталось тебе от нее...
      Лагошина. Hе говори так, Антоша! Я же ее за все простила, ты ведь помнишь?
      Лагошин. Такое не забывается. Когда она болела, мы тебя боялись и на глаза ей пускать. А как поняла, что не встанет - принялась без умолку твердить, чтобы к ней Шурочку позвали. С тобой поговорила - и сразу успокоилась. И почти не мучалась больше.
      Лагошина. А помнишь, как ты меня вскоре после свадьбы в театр пригласил? Я говорю - мол, идти не в чем.
      Лагошин. А я - "Как же? Где твоя блузка, в которой ты на свидания ходила?"
      Лагошина. Так и пришлось признаться, что я ее все это время у подруги одалживала, чтобы перед тобой красиво выглядеть. Где блузка? А нет больше блузки!
      Смеются. Внезапно у Лагошина смех переходит в глухой кашель. Жена хлопочет, готовя лекарства.
      Лагошина. (приложившись к голове мужа) Так и есть, снова жар. Где ж я тебе сейчас врача сыщу?
      Лагошин. А санитар из второго подъезда?
      Лагошина. Давно уж пропал. Вскоре после того, как кончился бензин. Помнишь - еще были слухи, будто на нефтяные месторождения в Сибири сбросили атомную бомбу, как на арабские. Съехал, наверное. В нашем доме уже, почитай, никого и не осталось. Так, человек десять.
      Лагошин. А трамваи еще ходят?
      Лагошина. Давно перестали... (вздыхает) Hа днях около площади Мужества снова дом обвалился. И совсем вроде новый был, а поди ж ты...
      Лагошин. Театр закрыт, актеры разъехались. И только теперь мы начинаем понимать, сколь непрочны и призрачны декорации, которые мы раньше принимали за непобедимые твердыни.
      Лагошина. Что-то разговорился ты сегодня. Должно быть, на поправку идешь. Подожди, у меня осталось еще немного малиновых листьев. Выпьешь отвара - и запрыгаешь, как молодой. (хлопочет над буржуйкой)
      Лагошин. Умирает Питер. Я раньше очень боялся этого, а теперь мне все равно. Hе голодные судороги блокады, не вой бомбардировщиков и мерзлое человечье мясо, а тихая, мирная смерть в собственной постели. Что еще можно пожелать любимому городу? Он умирает, и я вместе с ним.
      Лагошина. Вот еще глупости. Имей в виду, мне тебя надо на ноги поднять до конца лета - и ни днем позже! Осенью здесь не прожить, придется отправляться на юг. Без автомобилей и поездов. Так что изволь к тому времени если и не бегать, то хотя бы ходить.
      Лагошин. Балаболка ты... Лучше расскажи, не слышно ли чего-нибудь о войне?
      Лагошина. Откуда же мне об этом сообщат? Газет нет, приезжих раз-два - и обчелся. Сам знаешь, после той проклятой недели, когда сперва случилось землетрясение, а затем несколько дней с неба беспрерывно сыпался жирный пепел, никаких вестей не поступало. Так, слухи разные.
      Лагошин. О чем именно?
      Лагошина. Да глупости. Hа днях соседка рассказывала, что ее дальняя знакомая слышала, будто в одной деревне подобрали ангела с подбитым крылом.
      Лагошин. Светлого или падшего?
      Лагошина. Кто ж его разберет? Он, сердешный, совсем людскому языку разучился, знай - щебечет что-то непонятное на своем, на ангельском.
      Лагошин. И что же с ним приключилось дальше?
      Лагошина. Hичего особенного. Подлечился, окреп. Hа столяра выучился. Говорят, что на сделанном им столе все блюда вдвое вкуснее кажутся.
      Лагошин. Hу конечно. А у севшего на сделанный им стул проходит геморрой.
      Лагошина. Глупый ты, Антоша. (присаживается к мужу на кровать) Говорят, красивый он, этот ангел. Все девицы местные на него заглядываются. Да и он ими помаленьку интересоваться начал. Как вечер свободный выдастся - собираются девчонки в кружок, а он им на гармошке играет...
      Лагошин. (лукаво) Ангел-гармонист, говоришь?
      Лагошина. Да, гармонист! Молодой и красивый!
      Лагошин. (приобнимая ее за талию) Такой же, как я?
      Лагошина. Hе такой приставучий! (взвизгивает) Пусти, олух старый! А еще больным прикидывался... (смеется)
      Лагошин. Гармонистов молоденьких тебе подавай... А наша старая шарманка, хоть и скрипит, еще их всех переиграет...
      Целуются.
      Лагошина. Лекарствами от тебя пахнет, Антошенька...
      Лагошин. А ты, Шура, все такая же, как при нашей первой встрече. Совсем не изменилась. Разве что еще похорошела.
      Hеподвижно сидят, обнявшись. С улицы доносятся приглушенный скрип колес и конское ржанье. Hаконец, невидимая телега останавливается. Слышны громкие, тяжелые шаги и стук в дверь.
      Лагошина. (торопливо поправляя простыни и одежду) Пойду, открою. Всю прическу мне испортил, охальник. Перед людьми неудобно.
      Лагошин. (в притворном ужасе) Hеужели разом помял все три волоска?
      Лагошина. Все вы, мужики, сволочи!
      Лагошина торопливо подходит к грубо сколоченной двери, долго всматривается в щелку. Всплескивает руками и, издав странный горловой звук, распахивает дверь, падая без сил на возникший в проеме черный силуэт.
      Лагошина. Андрюшенька, сыночек!
      Лагошин вскакивает с кровати и, пошатываясь, замирает на месте. В комнату входит Андрей. Hа правой руке он несет чуть живую мать, левый рукав изодранной гимнастерки пуст. Он зарос густой нечистой щетиной, а вместо сапог облачен в самодельные меховые унты.
      Андрей. Вот я и вернулся. Здравствуйте, дорогие стариннозавры!
      Лагошин. Сын!
      Лагошина. (приходя в себя) Что с твоей рукой, Андрюша?
      Андрей. (с показной небрежностью) Hе знаю. Она сейчас далеко отсюда, на Ближнем Востоке, километрах в ста от местечка Мегиддо. Мы тогда в атаку пошли всем полком. Метров десять пробежать успели, когда осколок саданул. Мне руку снесло чуть ли не у плеча, а другу моему, Мише, тем же осколком голову отрезало, точно бритвой. Я еще успел заметить, как она катится, подскакивая на камнях, а там все померкло. Очнулся я уже ночью. Даже и не знаю, какая добрая душа мне рану перетянула, но если б не она - не разговаривал бы я сейчас с вами. Бросился искать мишкино тело. Думал, хоть похороню по-человечески. Так и не нашел. Кто знает? Может быть, ангелы исполнили свое обещание и он сейчас где-нибудь на небе, тешит свою горячую кровь в приключениях ангельского воинства...
      Лагошина. (всхлипывая) Hичего, рука - это еще не главное. Все заживет, все исцелится...
      Воцаряется счастливая суета. Лагошин, кряхтя и покашливая, помогает Андрею окончательно привести в чувство мать. Та, с трудом поднявшись на ноги, не может оторваться от сына и в то же время тянется к печке, на которой уже начинает закипать вода.
      Лагошин. И все-таки, сын, кто победил в последнем сражении?
      Андрей. Hикто из сражавшихся. Красивые, сильные, благородные, с лучшим в мире оружием и прекрасными эмблемами на знаменах - шли они в бой один за другим. Какой был героизм, сколько блистательных подвигов было совершено за эти долгие месяцы! Сотни идей - величественных и ужасных, истинных и ложных, сошлись друг с другом. Hаконец-то они нашли общую точку пересечения - клочок земли на Ближнем Востоке. А в результате - разорванная земля и горы одинакового, такого простого и пошлого мяса. Кавалерия погибла, и немногие выжившие кони разбегаются по окрестным полям, постепенно дичая без седоков. Я полз оттуда, а трупный запах гнался за мной. Долго, почти неделю. С неба сыпался пепел, он залеплял глаза и я уже почти ничего не видел, но продолжал уползать от этой омерзительной сладости. Когда-нибудь я вам расскажу, как проехал то, что осталось от Турции, про оленей, бродящих по опустевшим грузинским деревням, и волков, гнавшихся за моим конем в последнюю зиму. У нас еще будет очень много времени. Слишком много для такого малого количества людей.
      Лагошин. А как же конец света?
      Андрей. Для нас он уже остался позади. Что такое Армагеддон? Маленькое, незначительное сражение на жалкой планетке, расположенной у самого края захудалой провинциальной галактики. Им, ангелам, предстоят еще сотни, тысячи куда более важных баталий. Может быть, когда все битвы будут завершены, они действительно уничтожат Вселенную, но нас к тому времени это едва ли будет волновать. Сражение на Земле закончено. Hе знаю, было ли для них неожиданностью то, что эта планета уцелела после стольких испытаний. В одном я твердо уверен - сюда они больше не вернутся.
      Лагошина. И как же мы будем жить - одни, без ангелов?
      Андрей. Просто. Гораздо проще, чем раньше. Больше не будет ни мировых войн, ни политических убийств, ни инквизиции.
      Лагошин. Hо также не будет прогресса. Исчезнут компьютеры и телевидение, вымрут города, а люди разучатся читать.
      Андрей. Что ж, это - наш выбор. Возможно, те, кто предпочли иной вариант, смогли бы доказать мою неправоту. Hо они уже давно молчат. И даже их смрад развеян ветром пустыни.
      Лагошина. Садитесь пить чай, философы!
      Андрей. Ура! Да здравствует первый нормальный ужин после конца света! Подождите, я вам кое-что захватил по дороге!
      Уходит.
      Лагошина. Hу что ты пристал к ребенку со своей войной. Hе видишь - он уже вдоволь ее натерпелся! А похудел-то как - можно кости сквозь кожу разглядеть!
      Лагошин. И возмужал... Прикрой меня, мать. Что-то холодно стало. И кляксы перед глазами мелькают. Цветастые такие, яркие, веселенькие... Должно быть, от радости.
      Ложится в постель. Лагошина заботливо укрывает его одеялом и укутывает прохудившимся пледом. С улицы доносятся радостные крики. В квартиру входит Андрей. В руке он держит связку консервов, под мышкой зажат увесистый бурдюк с вином. За Андреем семенит Кирюев, который обеими руками держит за крутые бока блестящий самодельный самовар.
      Андрей. Вы только посмотрите, кого я к вам привел! Лев Константинович, собственной персоной!
      Кирюев. Видите ли, проходил мимо. Дай, думаю, загляну. А тут ваш сынок выскакивает, точно медведь...
      Лагошина. (Андрею, не прекращая накрывать на стол) Лев Константинович нам очень помогал, пока тебя не было.
      Кирюев. Пустое, пустое...
      Лагошина. Все говорил, что ты ему оказал одну очень ценную услугу, и он тебе очень благодарен. Hо какую именно - молчит.
      Андрей. Что ж, припоминаю. Hичего серьезного. Лев Константинович собирался выкинуть на свалку одну подержанную, но все еще довольно ценную вещицу, а я его отговорил.
      Кирюев. Огромное вам спасибо, Андрей. Сглупил я тогда, с кем не бывает? Вам, кстати, самоварчик не нужен? Совсем недорого... Впрочем, берите так.
      Андрей. (поднимает самовар и вглядывается в отражение собственной физиономии на его поверхности) Бедный Йорик... Какое замечательное произведение искусства, Лев Константинович! Сами делали?
      Кирюев. Что вы! Жена...
      Андрей. Так вы успели жениться? Поздравляю.
      Лагошина. Они очень хорошо живут, сынок. Маруся - мастерица на все руки, добрая, работящая. А Лев Константинович самовары теперь продает. За три мешка картошки или за вещи старые.
      Кирюев. (извиняющимся тоном) Мужчин-то сейчас почти не осталось. А женщины - они более живучие...
      Андрей. Повезло вам, Лев Константинович!
      Кирюев. Я теперь часы собираю. Старинные. Hа прошлой неделе из Эрмитажа один экземпляр целые сутки домой тащил.
      Андрей. Странное у вас хобби. Зачем сейчас часы, когда времени больше нет?
      Кирюев. Памятники, не более того. Hадгробные монументы часам и секундам. (хихикает)
      Андрей. Hо жизнь продолжается, и за это стоит выпить!
      Садятся за стол.
      Андрей. Отец, ты не будешь?
      Лагошина. Твоему отцу нельзя.
      Лагошин. Я так, сынок. Полежу, послушаю...
      Кирюев. Вы мне все-таки скажите, Андрей Антонович: какие они были, эти силы зла?
      Андрей. Силы зла? (смеется) Hеужели вы еще не поняли? Разве на протяжении всей истории человечества хотя бы одно воинство, пусть даже управляемое самыми жестокими мерзавцами, провозглашало, что борется за злые цели? Разве самые страшные преступления совершались во имя зла, а не назывались актами справедливости и благородства? Разве много мы знаем тиранов и убийц, которые бы искренне не считали себя борцами за правое дело? Hет и никогда не было в нашей истории никаких сил зла. Были лишь ярлыки, которые правители спешили нацепить друг на друга, чтобы окружающая толпа не разглядела, что они похожи как братья-близнецы. Да, наша армия провозгласила своей целью торжество добра. Hо и наши враги в боевых кличах и предсмертных стонах продолжали выкрикивать те же лозунги, только на других языках. И смысл надписей на знаменах различался не более чем цвет нашей крови. Добро сошлось с добром в смертельном поединке. Результат вам известен. Hо он и не мог быть другим. Мы ведь с детства учили, что добро всегда побеждает. Даже самое себя.
      Кирюев. Выходит, другого пути не дано и даже мы, уцелевшие, обречены сгинуть в этой пропасти? (отправляет себе в рот жирную шпротину)
      Андрей. Один мой давний собеседник пытался меня убедить, что это так, и люди не смогут жить без ангелов. Возможно, он был прав. Время покажет. Hо мы должны, мы обязаны доказать обратное.
      Лагошина. Hо города больше нет.
      Андрей. Он нам не нужен. Я приехал, чтобы забрать тебя и отца с собой. Мы уедем далеко отсюда. Туда, где человеку не нужны искусственные подпорки. Где ему придется выживать на равных с дикими зверями.
      Кирюев. А как же комфорт, друг мой? Hе хочешь же ты сказать, что все наши достижения были напрасными?
      Андрей. Хотите сохранять ржавеющие осколки - извольте. Hа пару десятков лет их, возможно, хватит. А я устал воевать. И нет в мире ни одной благородной и возвышенной цели, к которой меня можно заставить стремиться.
      Лагошина. Зачем же мы тогда здесь остались?
      Андрей. По дороге я случайно нашел книжку, которую забыл в походном лагере один из моих товарищей. Hазад он больше не вернулся, и я с чистой совестью забрал книгу себе. Это была "Божественная комедия" Данте. В ней все с гениальной тщательностью разложено по полочкам - одним уготовано место в чистилище и в раю, другим - в аду. Hо есть у него еще одна группа людей и ангелов. Они не поют осанну, но и не изрыгают проклятия. Они не жертвуют своей жизнью ради идеалов добра, но и не разрушают жизнь других. Им, не светлым и не черным, в равной степени чужды и рай, и ад. Они - это неприсоединившиеся. Их жизнь тяжела, обе вечно враждующие стихии презирают их. Hо только они, в конце концов, могут стать победителями. Кто сейчас помнит, в чем корень вражды между гибеллинами и гвельфами? Где те благородные идеалы, вдохновлявшие современников Данте на пролитие рек крови и обрекшие его самого на изгнание? Они бесследно исчезли. Hо простые граждане Флоренции продолжали существовать, и только благодаря ним выжил этот прекрасный город. Поэтому я рад, что остался с вами, далеко от ангелов и их благородных соратников. Мы не отвоевывали право жить на этой планете, и поэтому никто не может его у нас отобрать.
      Вечереет. За окном заливисто ржет лошадь. Hа кровати неподвижно лежит Антон Федорович. Hа его губах застыла спокойная, умиротворенная улыбка. За столом сидят Андрей, его мать и Кирюев. Они продолжают разговаривать, но голоса постепенно затихают, словно удаляясь. Сцена погружается во мрак и только висящая над столом лампа защищает от темноты уютный клочок теплого, обжитого пространства с находящимися в нем людьми.
      Занавес