Глава 26

УЛИЦЫ ПЕПЛА И НАДЕЖДЫ

Города, в отличие от людей, бессмертны. Это сказал какой-то ученый. Феликс не помнил, кто именно, возможно, Райтцайгер. Не важно, все равно вор был полностью согласен с этим утверждением. Там, где сдают плоть и кровь, камни стоят крепко, а когда распадаются кирпичи и известка, бывшее великолепие всегда можно восстановить. Так расцветают города. Они сами исцеляют себя и восстают из пепла, точно феникс, блистательными. Дни сумрака сотрутся из памяти, как только красота и изящество займут место развалин.

Солнце воскресло, и Альтдорф начал долгий и болезненный процесс возрождения. Те, кто уцелел, простились с павшими, которые защищали их право на свободу; обычных людей, которые не хотели драться, которых никто не просил драться, похоронили вместе с солдатами, добровольно отдавшими свои жизни. Такова была цена возрождения. Невинная кровь.

Тяжким грузом легла она на плечи горожан.

Люди утратили простодушие. Их грубо лишили чувства безопасности, главнейшей из свобод. Они больше не верили в неприкосновенность своих домов. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо – потому что люди стали ценить то, что имели. Плохо – потому что они узнали, что все хорошее может быть отнято у них в любой момент. Это усиливало горе города. Здания можно построить заново, укрепить. Народ выживет, но пройдет еще немало времени, прежде чем человек вновь обретет чувство уюта, защищенности, сознавая, что дверь его заперта на ночь. А некоторым так и не удастся оправиться.

Город лежал в развалинах. Не скоро еще шпили Альтдорфа взмоют к небесам в прежнем величии; под разбитыми крышами чернели угли, на месте домов зияли рваные дыры. Умелые зодчие по необходимости и по доброй воле, конечно же, залатают их, крыши и стены всего лишь камень, но эти раны выдают истинное страдание Альтдорфа. Дело было не в кирпичах и не в штукатурке, дело было в детях, которым суждено расти сиротами, в женах, на коленях рыдающих над могилами, не в силах думать о том, как жить дальше, в матерях, размышляющих, хватит ли у них любви, силы, надежды, чтобы встречать каждый наступающий день. Дело было в людях.

Феликс Манн шел по разрушенным улицам, вслушиваясь в звенящий над городом рассветный хор.

Это был его дом. Это был его народ.

И не важно, что несколько дней назад он готов был бросить этих людей на произвол судьбы. За эти дни он стал частью великого города и вскоре должен будет покинуть его, чтобы никогда не вернуться. Тяжелая потеря. Выбравшись из вампирской палатки с железным кольцом в кулаке, он впервые обрел чувство сопричастности, а теперь поворачивался ко всему этому спиной.

Он поднял взгляд на окна своего дома. Нет, туда он не мог пойти. Вот в чем была трудность. Все изменилось. Он не мог пойти домой. Вор безотчетно еще крепче стиснул кольцо фон Карстена, вдавливая его в ладонь. Неужели эта безделица действительно поддерживала жизнь вампира?

На улицах, конечно, болтали о чуде. Святость верховного теогониста и милость Сигмара, говорили горожане, наконец-то покончили с чудовищем. Они всегда были склонны гораздо охотнее верить в нелепое, чем принимать мирское.

И это нравилось Феликсу в людях.

Чем больше ложь, тем радостнее они заключают ее в объятия. Люди уже говорили о Вильгельме Третьем с благоговением, приберегаемым обычно для святых или мучеников. Феликс был уверен, что старик наверняка заслужил это; гибель явилась как бы завершающим штрихом его деятельности. И удивительно, Феликс ни капельки не завидовал священнику. Народу Альтдорфа были нужны герои, и, магия там или нет, жрец был достоин этого звания.

Он зашагал прочь от своего дома. Он знал, куда идти: к собору Сигмара. Сегодня утром ему казалось, что все дороги ведут туда. Многолюдность улиц угнетала не меньше, чем их прежняя пустота. Даже самые маленькие переулки бурлили жизнью.

Феликс, протискиваясь между людьми, оглядывался на ходу. Всеобщее облегчение было очевидно. Вокруг разговаривали. Смеялись. Несколько дней назад мысль о том, что смех вновь зазвенит над Кайзерплац, была просто невообразимой. Но люди хохотали. Они выжили. Приспособились. И находили радость даже в мелочах.

И все же пройдет еще немало времени, прежде чем восстановится жизнь, хотя бы отдаленно напоминающая нормальную.

Действительно, пусть сам Влад и погиб, как и больше половины его проклятых вампиров, потери альтдорфцев были так тяжелы, что остатки вражеского войска отступили, не опасаясь преследования. Трудно было наблюдать за бегством неприятеля, но кидаться вдогонку в их положении было бы равносильно самоубийству. Так что герои Альтдорфа лишь высыпали на стены, освистывая спасающуюся от света нечисть.

Феликс шел медленно, совершенно не торопясь оказаться там, куда он направлялся. Он еще скажет свое тихое «прощай» – потом, после помпезного официального ритуала похорон. Сейчас его интересует практическая сторона дела. Надо получить с причетника плату, а потом отправиться на север, в Рейкспорт, и сесть на корабль. Он поразмыслил, трудно ли будет исчезнуть, и решил, что наверняка нет. Вор знал, что именно нужно соврать людям, чтобы они приняли его за кого-нибудь другого; в конце концов, он врал всю свою жизнь. Он будет скучать по городу и по своему дому, но и то и другое – всего лишь камни, которые можно воздвигнуть где угодно. Пора призадуматься о совершенно другой жизни: например, ученого. Феликс представил себя, запертого в пыльных библиотеках, стареющего в окружении еще более старых книг.

Кроме того, он все-таки вор, а в поговорке «Раз укравший – навеки вор», честно говоря, есть смысл.

Не важно, кем он назовется, – сердцем он понимал, что так и останется Феликсом Манном, вором, пускай у него и не будет возможности купаться в лучах славы благодаря величайшей работе в своей карьере. Ладно, он унесет эту тайну с собой в могилу.

За два последние дня это были вторые похороны, на которые он приходил, хотя и совсем не похожие на вчерашнюю тайную «церемонию» в стенах собора, куда он, в сущности, не был приглашен, – погребение тела фон Карстена. Любопытство привело Феликса на крышу, откуда было хорошо видно кладбище. Могилу чудовищу вырыли в святой земле, предназначенной Вильгельму, – последнее средство защиты от воскресения твари. Верховного теогониста положат сверху.

Причетник обезглавил труп фон Карстена, выскреб из черепа серое вещество и мягкие ткани на сожжение, а сам череп закопал в безымянной могиле – с белой розой во рту и зубчиками чеснока в глазницах.

На похоронах вампира присутствовали лишь четверо: Манн, причетник, Людвиг претендент и, наконец, Рейнард Гримм, новый капитан альтдорфской гвардии. Тело положили ничком, руки связали за спиной проволокой, коленные чашечки раздробили, а черное сердце фон Карстена вырезали из его груди и сожгли вместе с мозгом. Он уже не вернется. Никогда.

Заровняв могилу, ее приготовили для приема тела Вильгельма. Святой отец сослужит Сигмару последнюю службу – он станет вечным стражем графа-вампира.

Феликс ожидал слез, но излияние горя на Соборной площади не могло сравниться ни с чем, что он когда-либо видел. Вдоль улиц выстроились истерически рыдающие люди. Среди всхлипываний и икоты слышались приглушенные голоса:

– Он нас спас.

– Без него мы жили бы во тьме.

– Ты должен верить… Должен… Сигмар послал его, чтобы спасти нас.

– Он всегда смотрел на тебя так, словно видел твою душу.

– Он был особенный. Такого, как он, больше нет.

– Говорю тебе, он совсем не человек – это был сам Сигмар.

– В темные времена он светил нам как маяк!

– Он был светом нашей жизни.

– Он наш спаситель.

И все это было для них в известной степени правдой. Феликса не удивили высказывания о святости верховного теогониста. Замечательное завершение величайшей аферы всех времен. Он продал чудо целому миру – и мир купил его.

Некоторые горожане завернулись в знамена Альтдорфа и стяги Сигмара, другие тихо сидели на брусчатке, плача в открытую, словно потеряли лучшего друга. Феликс протискивался между ними, прокладывая себе путь к боковым дверям собора, – не через ворота же ему идти.

На стук открыл молодой послушник, очевидно ожидавший вора, кивнул и пригласил его внутрь.

– Причетник в подземелье, беседует с… э-э… пленным. Капитан Гримм еще не вернулся с поля, он отправился обследовать палатки вампиров. Не желаете выпить, пока ждете? Погребение состоится через несколько часов. Вы, конечно, можете присутствовать в капелле.

Послушник зашагал по холодному коридору, жестом пригласив Феликса следовать за собой. Собор оказался удивительно скромным, в обстановке не чувствовалось ничего показного. Золотая отделка или бархатные занавеси, которые обычно так любят священнослужители, здесь отсутствовали. Простота, доходящая до аскетизма. Место для поклонения, без всяких ловушек материального мира. И Феликсу это понравилось. Прекрасное отражение личности верховного теогониста. Непритязательность. Близость к земле. Конечно, фасад собора, его официальный лик, был совсем иным, но здесь, в глубине, вдали от взглядов прихожан, более всего чувствовалась рука Вильгельма Третьего.

– Он был хорошим человеком, – произнес Феликс в спину послушника.

– Да. Он умел слушать. Внимательно слушать. По-настоящему внимательно.

– Я сожалею о вашей потере. И это действительно было так.

– Мы не скорбим о его уходе, мы радуемся времени, которое делили с ним.

Юноша провел Феликса в маленькое помещение, которое с большой натяжкой можно было назвать комнатой. Здесь стояли деревянный стул, столик и кувшин с водой. Феликс невольно улыбнулся: похоже, его пригласили в келью кающегося грешника.

– Ждите здесь.

И Феликс остался один. От нечего делать вор углубился в размышления.

Последние дни выдались напряженными. Он узнал о себе кое-что, что оказалось не слишком приятным.

Чуть погодя Феликс услышал шаги, и коридор осветился колеблющимся светом свечи. В дверях показался человек, длинная тень которого тянулась в глубину комнаты. Он был в официальной мантии духовенства и был, похоже, не очень доволен тем, что его оторвали от того, чем он занимался, – чем бы он ни занимался.

– Да?

Лаконичность вошедшего слегка сбила Феликса с толку. Он ожидал, что придет, ему заплатят, и он уйдет. В конце концов, бизнес есть бизнес.

– Я пришел за платой.

– О чем это ты лопочешь, парень?

– Мне обещали прощение и деньги. Я пришел за ними.

– Это какая-то шутка?

– Да нет. Меня… э-э… нанял верховный теогонист для одной работы. Свою часть сделки я выполнил и теперь хочу, чтобы вы выполнили свою.

– Не знаю ни о каких сделках. Наш благословенный брат не якшался с ворами.

– Нет, он прогуливался рука об руку с Сигмаром. Да, да, знаю, я подонок. А теперь отдай мне мои деньги, жрец, договор есть договор. Где причетник?

– Он задерживается, а тебе, полагаю, пора уходить. Что бы ни связывало тебя в твоем воображении с нашим возлюбленным святым отцом, сегодня твое присутствие здесь излишне. Прощай.

Феликс рассвирепел. Он вскочил, опрокинув стул.

– Я так не думаю, жрец! Сделка есть сделками я намерен получить плату, с твоего благословения или без него! Ты ведь знаешь, кто я, так? – Его губы скривились в мрачной пародии на улыбку.

– Я знаю, кто ты, и знаю, что ты уйдешь отсюда с пустыми руками.

Феликс схватил жреца за грудки и притиснул его к стене. Кулаки вора, скомкавшие рясу священника, ощутимо давили на его кадык. Человек задыхался, руки его вяло цеплялись за Феликса, не в силах оторвать его от себя.

– Не в моих привычках причинять вред жрецам, но в твоем случае я с удовольствием сделаю исключение. Итак, где причетник?

– В подземелье, – выдавил жрец. – С капитаном.

– Проводи меня к ним.

– Нет.

– Я сказал, проводи меня к ним. Не люблю просить дважды.

– Не могу, – взмолился жрец.

– Не вынуждай меня, приятель.

– Не могу.

И Феликс ударил его – один раз, изо всех сил, в живот. Жрец согнулся пополам от боли. Вор снова прижал его к стене.

– Я мог бы соврать, что мне не легче, чем тебе, но не стану. На самом деле мне чертовски понравилось. А теперь давай попробуем в последний раз, жрец: проводи меня к ним.

Человек упрямо вскинул голову:

– Они в подземелье с пленником, ты можешь подождать или можешь уйти. – Феликс снова поднял кулак. – Их нельзя беспокоить. Бей меня – ответ будет тот же, и не важно, сколько раз ты ударишь.

Феликс с отвращением оттолкнул жреца и направился прочь из комнаты.

– Куда ты? – крикнул ему вслед священник.

– А ты как думаешь?

Он шел по зябкому коридору, вслушиваясь, но ловя лишь эхо собственных шагов. Вход в подземелье, рассудил он, должен быть из главной часовни, если допустить, что погреба рядом со склепом или мавзолеем. Логично также было предположить, что туда можно попасть через кухню. Хотя, конечно, гарантии не было. В этих старых зданиях подземные помещения могли оказаться давно забытой темницей, куда ведет отдельная потайная лестница. На углу вор остановился – в лицо ему пахнуло ароматами муската и корицы. Послушавшись своего носа, он нашел кухню и, что гораздо важнее, лестницу, ведущую вглубь холодного каменного сердца собора.

Воздух тут был ощутимо холоднее, морозец покалывал кожу. Даже его состав как будто изменился. Это был старый воздух. Затхлый.

У подножия лестницы Феликс остановился. Где-то во тьме глухо бормотали далекие голоса. Он пошел на звук. Неожиданно коридор озарился теплым оранжевым светом.

Когда он вошел в камеру, пленника пытали. Жрец и этот капитан, Гримм, стояли над человеком, прикованным толстыми цепями к стулу в центре комнаты. Голова заключенного была опущена, так что Феликс не видел его лица, но не сомневался, что с пленным обошлись очень сурово. Его одежда потемнела от крови, волосы спутались в грязный колтун. В помещении воняло рвотой и мочой.

– Именем Сигмара, что ты тут делаешь? – выплюнул причетник, увидев Феликса.

– Я пришел за обещанными мне деньгами, а потом уйду своим путем.

– Убирайся прочь, дурак!

Пленник приподнял голову. Лицо его было лилово-багровым, окровавленным и распухшим от побоев. Феликс уставился на несчастного, в котором едва угадывался человек. Откровенная жестокость наказания потрясла Феликса. Взгляд его заметался по тесной камере, волей-неволей падая на инструменты пытки: щипцы, клещи, жаровню с тлеющими углями. Гримм поднес раскаленный докрасна прут к горлу пленника, и кожа пытаемого с шипением почернела еще до того, как жгучий поцелуй железа коснулся плоти. Человек дернулся и забился в цепях.

Феликс попятился из камеры. Как же это неправильно. Он знал, что война доводит людей до крайностей, но это крайности, вызванные необходимостью, а не подобные необоснованные проявления зла. А пытки пленного были неоспоримым злом.

Вопли заключенного выплеснулись в коридор.

Причетник вышел следом за вором, утирая со лба пот. Он явно устал.

– Это зрелище не предназначалось для твоих глаз, – сказал он, закрывая свои.

Пленный закричал снова. Когда же веки старика поднялись, Феликса поразила глубокая печаль в глазах причетника

– Я заключил сделку с верховным теогонистом, я оказал ему услугу – э-э… раздобыл некую драгоценность, которую он просил. Взамен мне были обещаны прощение и солидная сумма денег, достаточная, чтобы начать новую жизнь подальше отсюда. Дайте мне то, что мне причитается.

– Невозможно, – отрезал причетник.

– Настоятельно прошу тебя передумать. Есть у меня такое чувство, что кто-нибудь другой щедро заплатит за эту безделушку, а если она попадет не в те руки, то наверняка принесет всем массу неприятностей. Оно того стоит?

– Ты угрожаешь мне, вор?

– Вовсе нет, угрозы бесполезны. Я получу свое, жрец. Твой храм у меня в долгу. Сделка есть сделка.

– Так говоришь ты, но я не вижу никаких свидетельств подобного договора. Есть у тебя заверенный контракт? Или какие-либо наглядные доказательства твоих слов? Нет, полагаю, их у тебя нет. Так что, вор, по моему мнению, ты еще и лжец. Ты тратишь мое время.

– Если бы не я, ты был бы трупом!

Жрец рассмеялся:

– Думаю, нет, вор. Мы все живы милостью Сигмара и его священного молота, Вильгельма Третьего. А теперь уходи, пока мое терпение не иссякло.

Феликс с отвращением развернулся, оставляя парочку пытать пленника. Ему хотелось оказаться сейчас как можно дальше от этого забытого богом места. Будь он проклят, если не возьмет своей платы. Он не нуждается в их разрешении, сделка есть сделка. Их сундуки легко распахнутся для него. Перепрыгивая через несколько ступенек разом, он взбежал вверх по лестнице, огляделся, отдуваясь, по сторонам, и нырнул в узкий коридор, ведущий в главный неф храма, огромный сводчатый купол которого подавлял своим величием, роскошными фресками и золоченым декором. Мраморные статуи Богочеловека охраняли святая святых, равнодушные к приходу и уходу избранных сынов Сигмара. Возле деревянных скамеек стояли, благоговейно преклонив колени, молящиеся. Феликс шел мимо них, вертя головой влево и вправо в поисках чего-нибудь ценного.

И ничего не находил. Выставленное напоказ богатство заключалось в предметах искусства, скульптурах, убранстве храма. Разочарованный вор перевернул скамью и опрокинул один из громоздких многорожковых канделябров. Свечи раскатились по каменному полу и потухли. Феликс вылетел из храма, захлопнув за собой громадную дубовую дверь.

Небо уже подернулось темным румянцем сумерек. Бродя по дому Сигмара, вор совершенно потерял счет времени.

Три послушника суетились в церковном дворе возле костра, похожего на погребальный. Только тела не было; монахи подкармливали огонь клочками бумаги – страницами, которые они по одной выдирали из старых томов, разбросанных у их ног.

Пламя искрило и шипело, облизывая листы, которые вспыхивали голубым в миг жертвоприношения, а потом и сами превращались в жадный красный огонь.

Торопясь убраться отсюда, Феликс пинком отбросил с дороги какую-то книгу. Она отлетела в сторону и открылась на неразборчивых черных каракулях. Взгляд вора сразу остановился на ломких страницах, которые, несомненно, не являлись бумагой. Феликс был образованным человеком. Он умел читать и писать, но тут даже беглого взгляда на текст хватило, чтобы понять, что этот язык был ему абсолютно незнаком. Интуитивно он догадался, что это колдовская книга.

Он все-таки получит свою плату.

Какие бы секреты ни скрывали эти рукописи, они наверняка опасны – недаром же служители Сигмара их сжигают. А значит, за эти секреты кто-нибудь может отвалить кучу денег.

Не раздумывая, Феликс подхватил с земли книгу и побежал.

Глава 27

НЕ БУДЕМ МЫ ТИХО ИДТИ В БЕСКРАЙНЕЙ ЗИМНЕЙ НОЧИ

Они затерялись в черном сердце старого леса. Они – последние. Как трудно в это поверить.

Пару дней назад они были частью самой грозной армии, какую только видел мир.

Неодолимые! Бессмертные! Воины Крови!

А теперь? Несколько бродяг, избитых, бежавших с поля боя, вынужденных спасаться, цепляться за клочки своего уничтоженного мира. Род фон Карстена практически угас, немногие оставшиеся были лишь бледными тенями павших великих вампиров. Они принадлежали к третьему, к четвертому, даже к пятому поколению. Куда им до своих предков. Они не обладали ужасающей мощью погибших. Они были тенями, и они были слабы.

Царство мертвецов рассыпалось в пыль, не успев образоваться. Ужасы армии фон Карстена, скелеты и зомби, опустошавшие край, со смертью графа медленно осели обратно в грязь, ибо колдовские чары Нагаша уже не скрепляли их члены, и земля, перед крепостной стеной Альтдорфа превратилась в один безбрежный сад костей.

Йерек фон Карстен, спотыкаясь, брел по прелой листве, машинально отводя от себя хлесткие и колючие сухие ветки, хотя изнеможение сковывало его конечности и мутило разум. Остатки вампирского войска слепо следовали за ним, хотя он, похоже, окончательно заблудился – как в прямом, так и в переносном смысле.

Ничто не мешало проходу мертвых.

На голом суку восседал одинокий ворон и с жалостью наблюдал за процессией. Птицы из замка, предвестники беды, сопровождали их от самого Дракенхофа, питаясь отбросами и падалью, которые оставляла за собой армия. Они мародерствовали на кровавых полях под Альтдорфом, с карканьем расклевывая разлагающуюся плоть павших. Но полетел за побежденными лишь этот ворон, остальные предпочли не отрываться от обильной пищи. Он все время присутствовал где-то на периферии поля зрения Йерека, черные крылья расплывались, когда он пытался сфокусировать на них взгляд. С тех пор как они вошли в Драквальд, он замечал ворона четырежды.

Волк не знал, они ли следуют за птицей или она преследует их.

Какая разница.

Они все были мертвы.

Теперь было лишь вопросом времени, когда люди решатся покинуть безопасность своих стен и отправятся довершать то, что начали. Остались дни, в лучшем случае – неделя или две до того, как враг оправится и соберет свои силы, а потом одна могучая чистка сотрет род вампиров с лица земли.

В некотором смысле это будет облегчением – концом всему.

Йерек обнаружил, что ему все трудней и трудней вспомнить, кто он такой. Порой, вот как сейчас, его огорчало, что его личность ускользнула, что ее заменила чудовищная тварь, порождение фон Карстена, хотя эти моменты были мимолетны, немногочисленны и редки. Секундная боль – и только. Час за часом он терял себя. Встретившись с фон Карстеном на колокольне, он думал, что все закончится в один миг, что его душа смертного будет стерта, и даже не допускал возможности того, что еще сумеет вспомнить, каково это – быть Йереком Крюгером. Мучения раздирали его на части. Он нуждался в пище, которая противоречила всему, чем он был, но олицетворяла все, чем он стал. Йерек ненавидел себя и того монстра, которого сделал из него фон Карстен.

Вот он кто: Йерек фон Карстен. Крюгер мертв, от него не осталось ничего, кроме обрывков смутных воспоминаний.

Раньше Йерек все время чувствовал в себе присутствие чего-то темного, отголосок, связывающий Волка с его родителем. И это присутствие успокаивало, дарило ощущение, что они с фон Карстеном – семья, пусть и совершенно ненормальная, но семья. А теперь ничего не осталось. Вампиры проиграли и потому стали пустыми созданиями. Связующую нить жестоко разорвали, и они внезапно осиротели. Они все чувствовали боль потери. Пустота поглотила их всех. Они потеряли отца и без него вдруг стали ничем. Непостижимо. За каких-нибудь два часа Царство мертвецов развалилось. Влад пал – человеческий сброд, чернь, мелкая шушера обратили его в прах.

– Нам надо поесть, – проскулил Питер, нюхая воздух в поисках какого-нибудь следа человеческого духа. Он опустился почти до животного состояния. Горе выявило его истинную природу. Человек оказался лаской, опасным существом, которому не стоит доверять, несмотря на его невинную внешность. – Нам нужна кровь, и я чую скот.

Остальные столпились вокруг него; на их лицах явственно читалась жгучая потребность в пище.

– Тогда отправляйтесь на охоту, – ответил Йерек. – В лесах полно хижин звероловов и крохотных поселений. Вы все, идите, охотьтесь, ешьте. Делайте, что вам нужно. Оставьте меня в покое.

Ни один не сдвинулся с места.

– Вы слышали.

Йерек повернулся спиной к голодным лицам. Их умоляющее выражение внушало ему отвращение. Он вскинул свой молот, ощутив трепет в кончиках пальцев, когда они коснулись оружия. Этот трепет звенел в его крови.

Но никто из вампиров не пошел за Питером.

Им нужно его руководство, догадался Йерек, потому что он – единственный настоящий воин среди них, напыщенных жестоких извращенцев и изуверов. Он и врага понимал лучше, чем любой из них, потому что был лидером и тех и других. Вампиры – это крысы, ласки, хорьки, горностаи – животные, привыкшие подкрадываться, прятаться, нападать из темноты, стремительно бить и удирать. А он был Белым Волком, бесстрашным, могучим, величественным зверем. Они отчаянно хватались за двойную иллюзию силы и власти, пытаясь завернуться в показную шелуху, натянуть на себя предлагаемые этой иллюзией внешние атрибуты. Алчность гнала мертвую кровь по их венам. Жажда власти и жажда крови были двумя смежными гранями мира вампиров. Пусть Йерек фон Карстен и потомок Влада, до своего рождения в Царстве мертвецов он родился и вырос в мире страха и насилия. Он был воспитан как воин и стал рыцарем, но лучше всего владел искусством выживания. Волк знал: их кротость будет недолгой.

Чуть только они окажутся в безопасности, неминуемо начнутся убийства. Они все лжецы, мошенники, воры, головорезы, все до одного. В их мертвых сердцах нет чести. Они боятся силы. Они уважают безжалостность. Они жаждут всего, чего им недостает. Некоторые наверняка уже планируют его низвержение просто потому, что он потомок Влада и по праву крови имеет больше оснований быть лидером, чем они.

– Идите!

Они разбежались, на ходу освобождая своих зверей.

Йерек остался один. Он присел на старый трухлявый пень. Волк слышал, как вампиры продираются сквозь заросли, слышал их визг и вой. Они были животными.

– Надо было заставить ее вернуться с нами.

Йерек обернулся и увидел Эммануэль, жену Питера. Она приблизилась совершенно беззвучно. С ее подбородка капала кровь. Фарфоровая кожа женщины в полумраке казалась почти прозрачной, а глаза, напротив, были как кремень.

– Это было невозможно. Изабелла потеряла любимого. В своем безумии она верила, что, оставаясь там, где он погиб, она сохранит о нем живую и чистую память, а если вернется в замок без него, то воспоминания поблекнут и, в конце концов, он перестанет быть тем, кого она любила.

– И ты оставил ее там умирать.

– Я пожалел ее.

– Жалость для псов.

– А что я, по-твоему, должен был сделать? Насильно потащить ее, сопротивляющуюся и орущую, в Дракенхоф?

– Если бы потребовалось, то да. Она одна из нас, а мы не кидаем своих на расправу скоту. Мы в долгу перед ней. Мы в долгу перед Владом.

– Мы ни перед кем не в долгу! – ожесточенно бросил Йерек. Собственная ярость удивила его, но он быстро справился со злостью. – Мы не просили порождать нас, они выбрали нас, а не мы их. Теперь мы начнем бороться за свою жизнь, потому что за нами идут люди, твердо намеренные истребить нас как паразитов.