Глава 21

ЛЮБОПЫТСТВО СГУБИЛО ВОРА

Одно последнее дельце, пообещал себе вор, и пора смываться.

Речь шла о транспортабельных ценностях. Феликс Манн был богатым человеком по любым меркам. Он обладал средствами и мудро вложил их в недвижимость столицы Империи: дом рядом с императорским дворцом и монументом Сигмара на Хельденплац, на границе богатых районов Оберейк и Паласт. Имущество, достойное императора, но его не погрузишь на подводу и не вывезешь в Тилею или Эсталию. Из окна своей спальни он видел огромную бронзовую статую божества-покровителя Империи и размышлял, что думает Богочеловек об участи, постигшей его город.

– Все хорошее когда-нибудь кончается, – пробормотал он себе под нос.

Эту дурную привычку – разговаривать с самим собой – он приобрел недавно.

В Рейкспорте его ждал корабль, который должен был тайно вывезти Феликса из обреченного города до того, как он падет. Это был лишь вопрос времени, и грех было не воспользоваться последней возможностью. Феликс не был жадным человеком. Он не нуждался в исключительном богатстве, роскошь не интересовала его. Воровство было для него игрой, в которой он противопоставлял свой ум уму своих жертв, а унесенные ценности были для него лишь выигранным очком.

Тысячи ног нежити, шаркающих по грязи пригородных низин, рождали дрожь в сердце старого города, трепет отвращения – это природа отстранялась от неестественного прикосновения мертвецов. Горящие черепа верещали, пролетая над высокими стенами, падали, раскалывались и выплескивали жадный огонь на бревенчатые дома, а горожан повергали в цепенящий ужас. Да, черепа демонстрировали жителям Альтдорфа всю кошмарную суть войны. Они ведь принадлежали людям, восставшим против графа-вампира. Завтра или послезавтра уже их черепа, возможно, будут разбиваться о стены имперского дворца, их мозгами будут питаться упыри фон Карстена. Феликс считал все это дикостью и варварством.

Он медленно брел по городу, обдумывая свои дальнейшие шаги. Одно последнее дельце. Транспортабельные ценности. Он хорошо представлял себе, на что идет. Это дерзкое преступление будет жить в легендах Альтдорфа, пока существует сам город. На стенах было полно лучников, но улицы были совершенно пустынны. Конечно, не везде так: тюремная башня Амтсбецирка и замок Мундсен окружены людьми, отчаянно желающими освободить своих любимых, чтобы те бежали, или отдать жестоких убийц, отребье общества, на поживу графским упырям, как подношение, в надежде, что это спасет остальной народ. Смешно. На Соборной площади они толпились у дверей храма, умоляя горстку Рыцарей Огненного Сердца ринуться в атаку и спасти их, несмотря на подавляющее преимущество врага и невозможность добиться успеха – или, хотя бы, остаться в живых. В Оберхаузене они валялись под угольно-черными стенами храма Морра, уговаривая бога смерти защитить их души.

Южный рыбный рынок был заброшен, торговцам нечего было продавать, в первые же дни осады мародеры разгромили рыбные ряды. Кладбище в Рейкхохе являло собой сцену полного осквернения, могилы и склепы были вскрыты, а тела сожжены, чтобы трупы не могли подняться и сокрушить город изнутри.

Блуждания привели Феликса на Кайзерплац, просторную площадь позади императорского дворца. Виселицы – вот единственное, что осталось тут. Он обогнул казармы дворцовой гвардии, и ноги сами привели его к имперскому монетному двору и казначейству. Улица была пустынна, что дало Феликсу возможность основательно изучить кайзеровскую канцелярию. По этой части Альтдорфа невозможно было судить, насколько выросло население города, даже приблизительно, – дорожная стража сгоняла тысячи беженцев, прибывающих в столицу из окрестностей в беднейшие районы города, чтобы налег цивилизации остался нетронутым хотя бы там, где были деньги, чтобы оценить его.

Одно последнее дельце, пообещал он себе, и на лице его расцвела улыбка.

Вдалеке, точно собаки, лаяли люди, выкрикивая приказы и вопя, когда пылающие черепа попадали в цель и воспламеняли все вокруг. Эхо пожаров завывало на пустых улицах. Феликса не удивило, что большинство альтдорфцев попрятались по укрытиям, как крысы. Достаточно было посмотреть на пример их духовного лидера и сделать вывод – верховный теогонист исчез в недрах собора Сигмара еще три дня назад. Правда, разница между днем и ночью давно канула в прошлое. Ночь стала вечной. Феликс слышал, как дураки болтали, что фон Карстен обладает силой, которая не дает солнцу взойти, что, естественно, было полной чушью, но идиоты верили тому, что видят, а видели они лишь черноту ночи.

Казначейство располагалось в трехъярусном доме, истинном шедевре из камня и дерева, укрепленном, как ни одно из других зданий. Оно напомнило Феликсу мастифа – припавшего к земле, целеустремленного, упрямого, несгибаемого, – короче говоря, очень сильного зверя, для укрощения которого требуется чертовская сообразительность, но от этого игра становится лишь забавнее. Иначе было бы слишком скучно.

Когда все взгляды обращены в сторону утопающих в грязи просторов, занятых вампирской ордой, патрулям уже не до обычных дозоров.

Огненный снаряд просвистел над головой, череп разбился об одну из высоких башен имперских казарм, обдав кладку брызгами пламени. Огонь попытался прицепиться к камню, но быстро сдался, однако на миг горящий череп не хуже солнца осветил Кайзерплац. Феликс застыл, пойманный этим красным сиянием, ожидая окрика, которого так и не последовало. Поразительно, как несколько дней способны расшатать укреплявшуюся годами дисциплину.

Еще несколько пылающих черепов прочертили яркие дуги в вышине, рассыпая искры и освещая ночь.

Несмотря на весь ужас происходящего, была какая-то завораживающая красота в этом огне на фоне черного неба.

Теперь было уже лишь вопросом времени, когда мертвецы взберутся на городские стены, и никакие усилия лучников и меченосцев на укреплениях не удержат их. Все в Альтдорфе знали это, но многие не хотели признавать, поэтому в отдельных районах города воцарилась анархия: народ громил магазины и лавки, унося все продовольствие, которое могло бы помочь какому-нибудь спрятавшемуся семейству протянуть еще день или два осады. Граф-вампир как будто намеренно лишал горожан всего человеческого, превращая их в крыс, в падальщиков.

Скорость, с которой так называемые цивилизованные люди приносили в жертву законы и порядок, была поразительной. Тысячи обратились за спасением к Сигмару и другим богам, но не меньше народу кинулось на путь преступлений, обеспечивая себя за счет других. Обычного добропорядочного вора вроде Феликса, для которого существовали понятия профессиональной чести и стиля, подобное падение человечества на дно деградации и отчаяния огорчало безмерно. Ему хотелось хорошенько встряхнуть людей и заставить их увидеть, что их эгоизм лишь приближает победу фон Карстена.

Куда ни кинь взгляд, повсюду он натыкался на признаки смерти. Фон Карстен играл людьми, как кот играет мышью, пока не настало время перекусить. Феликс слышал, как пал Миденхейм от нашествия духов и как войско Оттилии утонуло в океане зомби. Никакое волшебство не убережет Альтдорф. Города рушатся. Рушатся и империи.

Необходимо было выбраться из города до того, как стены падут и поток мертвецов запрудит узкие улицы. Привычки, привитые цивилизацией, не продержатся и нескольких часов в этом гнусном кошмаре – люди станут жертвой темной стороны собственной натуры. Феликс не был воином. Он всегда добивался своего умом и острым языком, а не мечом. Он был жуликом.

Внимание Феликса вновь переключилось на здание казначейства. Вора не интересовали деньги – слишком большую сумму невозможно было вывезти в спешке. Сейчас ему нужны были драгоценные камни, алмазы чистой воды, как ограненные, так и нешлифованные: столько, сколько влезет в карман. Их ценность неизменна в любой части света.

Сторожка пустовала, хотя обычно один только двор патрулировали пятеро зорких гвардейцев.

Феликс с беззаботным видом пересек улицу, борясь с позывом повертеть головой, чтобы изучить обстановку. Секрет был в том, чтобы выглядеть так, будто имеешь полное право находиться здесь. Он заглянул через окошко внутрь сторожки. Огонь в очаге не горел – вряд ли стража появлялась тут в последнее время. Должно быть, все ушли на стены, решил Феликс, радуясь тем выводам, к которым подводил ход его мыслей. Ведь логично, что ввиду столь явной угрозы по ту сторону стены мало кто станет смотреть на то, что происходит по эту.

Он медленно обошел конторское здание, определяя местонахождение входа и выхода.

– Есть много способов ободрать дохлую кошку, – пробормотал Феликс, огибая угол и возвращаясь на Кайзерплац.

Хороший вор всегда учитывает все имеющиеся в его распоряжении варианты, он не рассчитывает только на переднюю и заднюю двери или даже окна первого и второго этажей. Он задрал голову, прикидывая расстояние от крыши до различных точек. Кое-где придется прыгать. Люди, задумываясь о безопасности своих домов, частенько забывают о крышах. Конечно, с учетом скопления стражи на укреплениях проникновение в здание через крышу не самый безопасный путь. Он же не хочет, чтобы его заметил какой-нибудь стражник, пожелавший кинуть взгляд на свой заброшенный дом или решивший укрепить свой дух созерцанием шпилей альтдорфского собора.

Нет, тут слишком велика была вероятность провала, так что вор опустил глаза ниже, на менее заметные выступы и затемненные промежутки между казначейством и соседними домами.

А еще всегда имеется подпол, но один Сигмар знает, сколько граждан некогда славного города уподобились крысам и перебрались жить под землю, в канализацию, считая, что там они в безопасности. С глаз долой – из мыслей вон, хотя, как понимал Феликс, когда дойдет до наступления орд смерти, будет уже не важно, укрылся ты или нет.

Нет, о неприступности здания и говорить не приходится. Впрочем, это ведь не крепость. Здесь всегда полагались на живую силу как на преграду даже для самых прытких воров, о чем в ближайшие дни канцлер Имперского казначейства наверняка пожалеет.

Кроме охранников, здесь должна была иметься сигнализация. Вопрос в том, какая именно. В буквальном смысле сигнализация – это устройство, которое всего лишь зовет на помощь, но с учетом обычной для сверхбогатеев паранойи вполне можно было ожидать, что тут дерзнувшего ограбить имперскую казну ожидает смертельный исход.

К сожалению, время поджимало и не позволяло соблюсти все предосторожности, которые требуются для подобного взлома. У него, образно говоря, были связаны руки. Приходилось забраться внутрь, не задумываясь об изяществе производимой операции. Конечно, афере будет недоставать тонкости, присущей искусному вору, но эффект гарантирован, и никто не пострадает. А это важно. Грубая сила – оружие головорезов; хороший вор пользуется лишь своим умом, а мускулы оставляет дома. Сигнализация, сообразил Феликс, должна быть размещена вокруг канализационных колодцев и на первых этажах. Если бы он ставил ее, то сделал бы именно так. Теперь в городе работало очень мало домушников-верхолазов. Это искусство было давно забыто. В моду вошли грубые преступления вроде групповых нападений или карманных краж. Деятельность по приобретению доходов незаконным путем утратила мастерство. Люди не готовы были работать. Они хотели получать деньги легко и быстро.

Но только не Феликс Манн. Он принадлежал к старой школе. Он был джентльменом удачи. Ценителем преступлений. Специалистом. Он был пережитком, одним из последних истинных мошенников. Его искусство состояло в том, чтобы заставить общество поверить, что его не существует. В Миденхейме он был известен как Рейнард Коль. В Талабхейме его звали Флорианом Шнайдером. В Богенхафене он откликался на имя Арен Леер.

В Кемпербаде он был Стефаном Мейером, а в Мариенбурге – Ральфом Беккером.

В любом городе Старого Света у него было множество имен и множество богатых вдовушек, готовых есть у него с ладони, осыпающих его драгоценными побрякушками ради всего лишь нескольких минут его внимания. Он помогал им сознавать свою исключительность, напоминал им, что значит ощущать себя молодой и любимой. Он разбивал их сердца, но дарил взамен гордость, чувство самоуважения, заставлял их снова влюбляться в самих себя – и в итоге собрал кругленькую сумму. Зажиточные купцы кормили и поили его, полагая, что он их же породы. О его успехах судачили в каждом городе, а его ложь была столь неправдоподобна, что людям оставалось лишь верить ей.

На зубчатой крыше казарм рядком расселись стервятники. Их блестящие глазки нервировали его.

Нужно было подумать.

Вероятнее всего, слабым звеном, которым можно было воспользоваться, являлись второй и третий этажи. Там он должен найти проход внутрь. Должен.

Он прогулочным шагом направился на Соборную площадь, пытаясь прояснить мысли.

Это чем-то напоминало сложную катайскую головоломку, плетеную ловушку, надеваемую на пальцы, – чем больше он углублялся в проблему, тем больше сковывали его мелкие детали, с которыми приходилось сражаться, а задачка упорно отказывалась решаться. Секрет тут был в том, чтобы вытаскивать пальцы медленно и плавно. Или, другими словами, очистить сознание, думать о чем-нибудь другом.

Плохо только, что, перестав думать о деле, его мозг насквозь проникался осознанием того, что под Луговыми воротами толпится армия нежити, и инстинктивное желание бежать становилось непреодолимым. Тот факт, что верховный теогонист исчез в подземельях главного собора, нисколько не успокаивал вора. Жрец сказал прихожанам, что удаляется молиться о том, чтобы в это темное время на людей снизошли мудрость и просветление.

Но толпы продолжали собираться у дверей храма, терпеливо дожидаясь появления своего духовного отца.

Феликс был уверен, что старик покинул город, воспользовавшись запутанной системой катакомб и канализацией Альтдорфа. Без пышной официальной мантии не многие узнали бы жреца. Вполне возможно, что он спокойно добрался до Рейкспорта, сел на корабль и уплыл в любую из частей изведанного мира.

В конце концов, именно так собирался поступить и сам Феликс.

Он не ожидал, что у восьмиугольного храма все еще толпится столько народу. Сотни кающихся грешников и просто испуганных и отчаявшихся верующих сошлись к месту поклонения. Слева от вора стояли на коленях молящиеся женщины, выглядевшие так, словно только что выползли из сточной канавы.

Когда двери собора начали открываться, толпу охватила чуть ли не истерика, за которой последовал общий разочарованный вздох – на площадь вышел не верховный теогонист, а простой причетник. Дьякон был старше жреца и своей осанкой и манерами походил на книжного червя. Лицо его, однако, было простым и открытым; человеку с таким лицом невольно хочется верить. Он двигался неловко, точно каждый шаг давался ему с трудом. Гул недовольства нарастал.

Причетник махнул рукой, призывая народ к тишине.

Тихий шепоток пробежал по толпе. Священник собирался обратиться к ним. На многих лицах читалось возбуждение. Люди думали одно и то же: наверняка Сигмар заговорил! Собравшиеся замерли в ожидании. Феликс подошел ближе, ему было любопытно услышать, что скажет причетник.

Старик откашлялся.

– Вот уже три дня минуло с тех пор, как наш благословенный брат спустился в подвалы, чтобы молить о наставлении. Он отказался от воды и пищи, истинно полагая, что вера в господа нашего бога поддержит его. Сегодня утром он появился, неся слова, которые все мы жаждали услышать: милостивый Сигмар даровал нашему святому отцу мудрость. Обладая этим знанием, наши солдаты уничтожат чудовище! Он дал нам ключ к выживанию! – Причетник воздел руки в благословении.

Радостные возгласы взмыли над толпой, люди бросились обниматься друг с другом, веря, что они спасены.

Феликс усмехнулся. Да, не поддаться вдохновенной речи дьякона было трудно. Теперь он понял, почему к народу обратился не сам Вильгельм, а этот причетник. У Вильгельма был слишком острый нос и слишком узкие глаза, глядевшие слишком твердо, без снисходительности, но зато он видел то, что у дьякона не всплыло бы даже в самых дальних уголках сознания. Причетник, сообщающий людям новость о вмешательстве Сигмара, – это было гениально. Ухмылка Феликса стала еще шире. Он умел ценить ловкое жульничество. Нет, божественное вмешательство тут было ни при чем; напротив, вот пример поистине божественного надувательства. Но разве магия лучших афер не в том, чтобы заставить простолюдинов поверить в невозможное? Чем несусветнее ложь, чем меньше она похожа на правду, тем скорее верят ей простофили, особенно если подсыпать в смесь щепотку божественного. Об этом стоило поразмыслить.

Какое-то зыбкое движение в тени за спиной священника привлекло внимание Феликса.

Он не придал этому значения, но тут оно возникло снова, в десяти шагах от того места, где он заметил шевеление в первый раз: какая-то складка в тени, какой-то проблеск в стене, точно что-то промелькнуло перед ней. Он ничего бы не разглядел, если бы не всматривался специально, но теперь, когда он знал, что искать, было не так уж трудно следить за этим движением. Феликс догадывался, что это: на его глазах сходил первый слой божественного обмана. Кто-то крадучись ускользал из собора. Вор не знал наверняка, в чем тут хитрость, – возможно, подключилось волшебство?

Любопытство Феликса было задето не на шутку. Он зашагал следом, держась поближе к теням, порожденным тусклой луной. Странная световая аномалия передвигалась медленно. Вор сдерживал шаг, стараясь ступать по брусчатке как можно тише. Он знал, что поступает глупо. Это было совершенно не его дело. Пусть служители Сигмара доводят свое жульничество до конца – ему-то что? Через сорок восемь часов его тут не будет. Но Феликс был любопытен. Именно это и делало его хорошим вором. Он ничего не принимал на веру и не проглатывал ложную наживку. Здесь прокручивали какую-то аферу, и будь проклято его любопытство, но он желал знать, в чем тут фокус.

– Любопытство кошку сгубило, так, что ли? – пробормотал он с отвращением к самому себе, когда в темноте аллеи в двух кварталах от собора Сигмара из зыбкого мрака материализовалась фигура высокого худого мужчины.

Незнакомец откинул капюшон своего плаща и резко остановился. Он, несомненно, услышал Феликса. Человек повернулся и уставился прямо на вора. Феликс вздрогнул и поморщился. Их разделяло всего-то шагов пятнадцать. Феликс легкомысленно подошел слишком близко. Он так увлекся распутыванием клубка, что наскочил прямо на одного из основных игроков. Он попытался напустить на себя вид случайного прохожего, что было, конечно, бессмысленной уловкой. Они оба знали, почему он оказался здесь.

Взгляд незнакомца потряс Феликса до глубины души. Что это были за глаза! Древние, все понимающие и очень, очень холодные. Они срывали все напускное, всю шелуху лжи и проникали в самую сердцевину человеческой сущности. Эти глаза постигали его.

– Забудь о том, что когда-либо видел меня, – произнес незнакомец и зашагал в черноту бесконечной ночи.

Глава 22

УСЛЫШАННЫЕ МОЛИТВЫ

Проклиная себя за глупость, Феликс Манн вернулся в свой дом в Оберейке.

Сердце его неистово колотилось, руки дрожали. Столкновение с незнакомцем страшно потрясло его.

Он не мог отделаться от ощущения, что глаза того человека расчленили его душу. Да, именно так: чужак словно взял скальпель, всадил его в самую сущность Феликса и принялся с жестокой аккуратностью отрезать один кровавый ломоть за другим.

– Сорок восемь часов, – пообещал он себе. – Сорок восемь часов. Одно последнее дельце – и все.

Он посмотрел на небо, словно надеясь найти поддержку своему обету среди звезд, но взгляд вора наткнулся лишь на проклятую тьму. Зрелище это отнюдь не вдохновляло, хотя разумом он понимал, что эта ночь, этот бесконечный мрак неестественны. Солнце не исчезло, оно просто загорожено. Фон Карстен не мог похитить его. Он не настолько могуществен. Оно где-то там, наверху, сияет, как ему и положено. В нескольких милях отсюда наверняка сейчас отличный ясный денек. Удивительно, как же он скучал по солнечному свету. Он чувствовал его отсутствие своей плотью и кровью. А ведь ночь была ему другом. Он жил во мраке. Темнота в этом забытом богом городе служила ему домом, но сейчас все было по-другому. Он больше не доверял тьме. Она хранила чужие тайны.

Тот человек укрылся тьмой, точно плащом, и шел по городу почти невидимый. И это пугало вора больше, чем что-либо другое. Ему не нравились вещи, которые он не мог объяснить, он понимал, что едва не ввязался в очень опасную игру. Он даже не представлял, какие в ней ставки, но знал, что умные капиталовложения делаются сейчас не в Альтдорфе. «Вовремя кто повернет, завтра снова в бой пойдет, а случись сейчас беда – уж не встанешь никогда», вот и все.

– Сорок восемь часов, – повторил он, точно зная, что никуда не отправится, пока не закончит дельце с казначейством.

За время его прогулки вампирская бомбардировка изменилась довольно жутким образом. Теперь вместе с горящими черепами на город сыпались руки и ноги – полуразложившиеся, гниющие, гангренозные, пропитанные чумой и прочими болезнями. Феликс лавировал между кусками человеческой плоти, размышляя, сколько времени потребуется, чтобы мор распространился по всему городу.

Феликс задвинул все засовы, заперся, но, даже зная, что он в безопасности, не мог спать. Целый час пролежал он в темноте, глядя в потолок и думая.

Тот мужчина не был человеком, понял Манн с почти благоговейным ужасом. Эти глаза – они выдавали его. В них не было ничего человеческого, только безжалостное коварство убийцы. Феликс закрыл лицо руками. Жрецы Сигмара вступили в сговор с врагом; вот, значит, до чего дошло, вот куда он вляпался.

– Сорок восемь часов, – произнес он снова, зная, что этих сорока восьми часов у него нет. Время – роскошь, которую он не мог себе позволить.

Он спрыгнул с кровати и принялся мерить шагами комнату. Не нравилось ему это. Совершенно не нравилось. Обстоятельства вынуждали его действовать быстрее, чем надо бы. Делать работу в спешке – значит рисковать, а рисковать – значит делать ошибки. Вопрос был даже не в возможных ошибках, а в том, сумеет ли он потом удрать.

Великого вора отличает не только мастерство, великий вор удачлив. А величайшие воры всех времен и народов овладевают своей удачей; как портовой шлюхой.

– К черту все, – буркнул Феликс Манн.

Он быстро оделся – в темное, но не в черное. Он избегал черного, поскольку даже кромешный мрак сплетается из глубоких серых, коричневых и зеленых оттенков. Нагнувшись, он спрятал два длинных прямых кинжала в потайные ножны в сапогах. Затем нащупал под матрасом холщовый сверточек размером с ладонь и вытащил его. Здесь хранились орудия его труда. Феликс развернул тряпицу, методично проверил каждую отмычку и пилочку, снова сложил матерчатый конвертик и убрал его за пояс. Во втором кулечке хранились три мотка медной проволоки, воск, жир и трут.

Вор намазал лицо маслянистым бальзамом, от которого кожа потемнела и покрылась разводами – местами коричневыми, местами оливково-зелеными, а вокруг глаз образовались черные пятна. Волосы он зачесал назад и связал тонким черным шнурком. Свои мягкие кожаные сапоги он замарал липким дегтем, а потом зачернил все обнаженные участки тела, которые смог увидеть в большом, в полный рост, зеркале. Не забыл он и запястья с кистями рук – втер мазь в кожу, забираясь глубоко под манжеты рубахи, чтобы белые пятна не выдали его даже тогда, когда он вытянет руку и ткань задерется. Ладони Феликс не тронул – вместо этого он натянул пару кожаных перчаток. Затем он сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая дыхание.

Он был напряжен.

Слишком напряжен. Все мускулы казались неприятно тугими и твердыми.

Феликс проделал ряд расслабляющих упражнений, начиная с кончиков пальцев. Он сконцентрировался на токе своей крови, доверяя ей изгнать из тела лишнюю напряженность.

После этого он покинул дом, но не через дверь.

Он воспользовался воровским путем, пролегающим по городским крышам, пригибаясь и держась низких зданий, чтобы его не обнаружили гвардейцы на укреплениях. Он не мог рисковать, освещая себе дорогу, отчего приходилось двигаться медленнее, чем ему хотелось бы, давая глазам время привыкнуть к темноте.