Пётр Фёдорович Северов

Тайна реки Медной

Агент Гудзоновской меховой компании Боб Хайли — длинноногий, горбоносый, с маленькими, прищуренными глазками человек — неспроста считался очень удачливым коммерсантом. Три раза предпринимал он путешествия в российские владения на Аляске, побывал на озёрах Кинохобино и Кнытубян, доходил до устья реки Сушитны, странствовал вблизи Кенайского залива и не только не был задержан русскими, но возвращался с богатой добычей. Он рассказывал, что даже встречался с русскими где-то у озера Хтубен, ночевал на их фактории[1], и эти люди поверили его басням, будто он странствующий священник и сбился с дороги.

Было над чем посмеяться Бобу Хайли: он «сбился с дороги», прошёл по русской территории сотни километров, выменивая за спирт и оружие драгоценные меха, а добродушные русские переселенцы и не подумали о том, чтобы заглянуть в объёмистый багаж путешественника. Они приютили его, снабдили провизией и ещё пожелали доброй дороги!..

В туго стянутых тюках, которые Боб Хайли небрежно бросил у порога фактории, было несколько дюжин бобровых шкур, чернобурой лисицы и голубого песца. Американец объяснил, что это его скромные пожитки: старая палатка, запасной костюм, меховая куртка, библия и другие духовные книги, без которых он не может обходиться ни единого дня.

Русские, впрочем, этим имуществом не заинтересовались. Сочувственно слушали они пересыпанный молитвенными причитаниями его рассказ о долгих блужданиях, о нападении индейцев-атабасков, о тяжких лишениях, которые довелось ему пережить. И может быть потому, что врал он увлечённо, мобилизовав все свои артистические задатки — врал и молился, поминутно возводя очи к небу, — эта ложь становилась похожей на правду. По крайней мере, в те минуты он и сам начинал верить собственной выдумке.

— Вы можете представить эту картину? — хохотал Боб Хайли, багровый от выпитого джина. — Я — и поповское благочестие!..

Компаньоны слушали с завистью. Он был очень находчив и удачлив, этот пройдоха Боб Хайли. За сравнительно короткое время он успел сколотить приличный капитал.

После той памятной встречи с русскими промышленниками Хайли возвратился особенно возбуждённым.

— Мне повезло… — сказал он. — По-настоящему повезло, и я этого не скрываю.

— Как? Объяснись же, наконец!

Хайли медленно обвёл взглядом присутствующих и проговорил негромко:

— Речь идёт о миллионах долларов чистой прибыли…

В зале наступила полная тишина.

— На берегах неизвестной реки я видел доподлинное чудо… В одном из притоков этой реки самородной меди так много, что ею отравлена вода — даже рыба в ней не живёт. Индейцы выламывают глыбы руды, плавят её в кострах и получают восемьдесят процентов чистой меди! Но они… они сами не знают, какие богатства лежат на берегах той реки…

Куорлс, директор компании, весь подался вперёд.

— Золото?..

Боб Хайли наклонил голову:

— Да! Золото и платина. И очень много. Нужно прийти и взять эти миллионы, пока их не взяли русские.

— А разве русским известно о существовании этих россыпей?

Боб Хайли глубоко вздохнул:

— Они пришли на ту реку более полувека назад, ещё в 1788 году. Основали там целый ряд факторий и занялись торговлей с индейцами. И атабаски встретили русских очень гостеприимно…

— Вы не ответили на мой вопрос, — заметил директор компании уже нетерпеливо. — Я спрашиваю: известно ли русским, что на реке имеется золото, платина, медь?..

— Об этом я случайно узнал именно от русских, — сказал Хайли. — Я увидел в их фактории на столе огромную миску, полную золотого песку. В изумлении, которое они приняли за испуг, я перекрестился. Они смеялись… А я сказал им, что следует выбросить этот презренный металл, ибо от него происходят неисчислимые бедствия. Меня назвали «смешным попиком»…

После непродолжительного молчания директор спросил:

— У вас есть карта этого района?

Боб Хайли посмотрел на него удивлённо:

— С моей стороны было бы слишком опрометчиво, если бы я занялся составлением такой карты! Не забывайте, что это — российские владения, и если бы русские промышленники увидели у меня карту, то вряд ли удалось бы мне счастливо унести ноги… Впрочем, карта у нас имеется. Карта — это я, моя память и умение ориентироваться на местности.

— Но разве русские позволят нам хозяйничать на их земле? Они первые пришли на Аляску, и это известно всему миру, — сказал Куорлс.

Маленькие глазки Хайли теперь смотрели на директора с нескрываемой насмешкой.

— А разве негры, малайцы позволяли нам хозяйничать в Африке, на островах?

— Да ведь Россия — это не какое-нибудь африканское или островное княжество.

— Но российские владения все ещё не имеют военной охраны.

— Что ж, — сказал, подумав, Куорлс, — вам остаётся сообщить название этой реки.

— К чему же торопиться? — ответил Хайли небрежно. — Сначала мы должны нотариально оформить мой заявочный документ и договор с компанией, по которому пятьдесят один процент всех прибылей, какие компания получит от эксплуатации золотых, платиновых и медных месторождений того района, будут принадлежать мне… Без карты тут не обойтись. А карта — это я.

Столь наглое заявление Хайли сначала вызвало в среде компаньонов бурное негодование. Но Боб оставался непреклонным, повторяя только три слова:

— Карта — это я…

В конце концов деловые бумаги были оформлены по всем правилам законности, и лишь в присутствии нотариуса Хайли сам вписал в эти документы название таинственной реки: Мёдная, или, по-индейски — Атна.

Боб Хайли, пожалуй, напрасно с такой настойчивостью скрывал это название. Несмотря на то, что Медная протекала неподалеку от Британских колоний, англичане и американцы не располагали сколько-нибудь достоверными сведениями о ней. По крайней мере летом 1845 года, когда Боб Хайли принёс известие о сказочных богатствах Медной, эта могучая, полноводная, бурная река, текущая на юг, рассекающая величественные горные хребты северо-запада Америки и впадающая в Тихий океан восточнее острова Нучек, на английских и американских картах не была отмечена. Но и Хайли только похвалялся, будто знает те малодоступные районы. Ни один из европейцев ещё не прошёл к тому времени от устья Медной к её истоку. Очень отрывочные сведения, добытые американцем, были получены им от доверчивых русских промышленников.

Для заправил Гудзоновской меховой компании оказалось достаточным и этого сигнала. Они решили действовать и сразу же принялись составлять планы разработки месторождений золота, платины и меди на неведомой русской реке…

Лето и осень 1845 года были для Боба Хайли заполнены кипучей деятельностью. Первым делом он позаботился о засылке наблюдателей в Русскую Америку. Эти наблюдатели или информаторы, а проще сказать — шпионы, должны были сообщать компании о каждом мероприятии русских на Медной.

Зимой того же года несколько наиболее опытных агентов компании перешли границу российских владений и направились в сторону Кенайского залива, по пути заводя знакомства с вожаками индейских племён, даря им оружие, бисер, табак и спирт, поражая индейцев невиданной щедростью. Иногда в разгар пирушки они под большим секретом сообщали вожакам племён, будто бы русские готовят военный поход против индейцев. Нередко случалось, что тогда над становищами атабасков гремел боевой клич, и воины клялись друг другу в ненависти к русским…

Боб Хайли уже снаряжал большой отряд, которому надлежало следовать на реку Медную и начать там добычу драгоценных металлов, когда его информаторы донесли, что и главный правитель Российско-американской компании Тебеньков тоже объявил набор добровольцев для исследования Медной.

— Мы должны остановить русских, — решительно заявил Боб Хайли. — Их главный правитель, конечно, уже знает, какие сокровища таятся на этой реке… Тем более мы не должны допустить их к этим сокровищам. Победителей не судят, а цель оправдывает средства…

Директор компании заметил хмуро:

— Кажется, вы, Хайли, затеваете настоящую войну…

— И пусть! Воевать против русских будут индейцы.

— А если всему миру станет известно, кто их снабжал оружием и кто ими руководил?

— Ерунда! Мёртвые умеют молчать…

— Вы сами должны остановить русских, — решил директор. — Это сложная операция, требующая большой изворотливости, ловкости и ума.

— Хорошо, мистер Куорлс, — ответил Хайли. — Я отправлюсь навстречу русским и пересеку им путь.

Уже долгое время главный правитель Российско-американской компании Тебеньков, проживавший в Ново-Архангельске, в заливе Ситха, был занят составлением атласа северо-западных берегов Северной Америки. Многочисленные плавания русских мореходов у этих берегов, походы промышленных и торговых русских людей вглубь материка, специальные исследовательские экспедиции, посылаемые для изучения северо-западной Америки предшественниками Тебенькова — Шелиховым и Барановым, — давали почти полные сведения и об очертаниях этого побережья и о прилегающих к нему бесчисленных островах, о реках, горах и озёрах обширного сурового края.

Тебеньков решил собрать эти сведения воедино и составить, наконец, подробный атлас российских владений в Америке.

Работа протекала успешно и быстро, но, просматривая многочисленные донесения об истоках, течении, устье реки Медной, Тебеньков встретил неодолимое затруднение: он не смог проследить весь путь этой огромной реки. Как правило, промышленники ходили к среднему течению Медной из Кенайского залива, переваливали через горы и спускались к озеру Плавежному, откуда по реке Тлышитне, притоку Медной, добирались до одинокой русской фактории, ещё в 1788 году основанной на берегу Медной.

Как же нанести на карту эту реку, если никто ещё не прошёл её от устья до истока?

Тебеньков продолжал терпеливо просматривать архивы. Он узнал, что первые сведения о Медной сообщил Ногаев, соратник известною морехода Потапа Зайкова. Командуя судном «Александр Невский», Зайков прибыл с Камчатки к берегам Северной Америки в 1783 году и послал байдарщика Ногаева для осмотра побережья Чугацкого залива. Настойчивый и пытливый человек, Ногаев посетил острова Хтагалюк и Нучек и описал два рукава устья Медной. Он узнал от индейцев об огромных залежах самородной меди в бассейне этой реки, о золоте, которое индейцы добывали где-то на среднем течении Атны.

Попытки Ногаева с точностью установить, где именно находятся эти месторождения, были безуспешны. Вождь племени атабасков сказал русскому моряку, что древний закон их народа повелевает убить человека, если он выдаст чужестранцу тайну.

В Северной Америке в те годы жил славный сподвижник Григория Шелихова, неутомимый исследователь и открыватель новых земель Александр Баранов. Этого бесстрашного человека не могли остановить ни заклинания шаманов, ни угрозы индейских воинов, ни опасности трудного пути в неизведанных просторах Аляски.

В суровую зимнюю пору 1796 года Баранов направил на Медную два отряда промышленников. Во главе одного из этих отрядов стоял шелиховский разведчик, испытанный во многих походах, отважный человек Самойлов. Он отправился из Кенайского залива, преодолел заснеженные горные перевалы, ущелья и тайгу и, к изумлению индейцев, благополучно вышел к Атне в самом недоступном районе.

Второй отряд вёл из залива Якутах промышленник Тарханов. И ему удалось выйти на лыжах к заветной реке и увидеть в береговых откосах обнажения богатейшей руды — пласт, сверкающий изломами самородной меди.

Двум отрядам исследователей встретиться на реке не довелось. Тёмной ночью, когда Самойлов и его спутники спали в палатке, над лесистым берегом разнёсся боевой клич, и толпы индейских воинов окружили промышленников. Нападение было настолько неожиданным, что русские не успели оказать сопротивления. В далёких аляскинских дебрях в ту ночь погиб весь самойловский отряд.

Весть о кровавой драме, разыгравшейся на берегу Медной, казалось бы, должна была остановить Баранова в его настойчивых исследованиях севера Америки. Но Александр Баранов не знал ни уныния, ни страха. Тяжёлые утраты и неудачи лишь закаляли волю этого замечательного человека.

В 1798 году он направляет на Атну с острова Нучек промышленника Паточкина. Вслед за Паточкиным сведения о таинственной реке приносят безвестные добровольцы — отважные русские охотники и моряки. В Константиновский редут, возведённый на острове Нучек, неподалёку от устья Медной, все чаще приходят для обмена мехов на промышленные товары посланцы ближних и далёких индейских племён. Баранову удаётся заключить с ними договор, по которому, возвращаясь в свои селения, каждый отряд индейцев берет с собой одного русского промышленника для изучения бассейна реки.

Кто были эти безвестные русские храбрецы, уходившие с очень малой надеждой на благополучное возвращение? Опасаясь гнева своих вождей, индейцы убивали промышленников в пути, оставляли на произвол судьбы в безлюдной тайге… Нам неизвестны имена многих из этих смельчаков. Но известно, что шли они на подвиг не ради наживы. Их вела пытливость, неугасимая страсть к открытиям. Некоторым из них удавалось возвратиться на Нучек. Они приносили все новые сведения о Медной, и постепенно перед Барановым все отчётливее вырисовывалась картина сказочных богатств далёкой реки, великого будущего дикой, порожистой Атны…

Отряды промышленника Баженова и штурмана Климовского, побывавшие на Медной в первой четверти XIX столетия, доставили новые сведения об этой реке, о грозных ущельях, по которым проносит она свои бурные воды, о ледниках, что сползают в её каменистое русло с окрестных гор, о бесчисленных порогах и водоворотах, где снесённое течением дерево разбивается в щепы, и о безжизненных берегах, отравленных медью.

Все походы русских промышленников и моряков были проведены на Медную по сухопутью. Даже старожилы края — индейцы-атабаски — не отваживались подняться на лодках от устья реки в её верховья. Тебеньков, сменивший Баранова, долго и настойчиво искал среди индейцев проводника. Но индейцы, словно по уговору, отвечали:

— Подняться по Медной? Это — смерть…

На атласе Тебенькова огромный участок течения Медной оставался белым пятном. Разгадка этой тайны стала для Тебенькова неотложной задачей, тем более, что уже пришло время начать разработки открытых месторождений золота и меди, — компания накопила для этого достаточно средств и сил.

Однажды в беседе с промышленниками, строителями и мореходами Тебеньков с огорчением сказал:

— Неужели нельзя обойтись без проводника? Разве Чириков и Беринг, открывшие Аляску, имели на своих кораблях проводников? Где же тот смелый человек, который принесёт мне карту всего течения Медной?

Кто-то из промышленников ответил, что смелости им не занимать, однако для этого дела нужен человек подготовленный. А молодой штурман торгового флота Руф Серебренников, прибывший недавно в Русскую Америку с Камчатки, удивлённо спросил Тебенькова:

— Значит, вы считаете, что такого человека здесь нет?

— Наверное, есть, — сказал Тебеньков. — Но я хотел бы с ним познакомиться…

Молодой моряк улыбнулся:

— В таком случае разрешите представиться: вольный штурман Серебренников. Я окончил училище торгового мореплавания и давно уже стремился в эти края.

Тебеньков окинул Серебренникова быстрым внимательным взглядом.

— Вы согласны идти на Медную?

Серые глаза штурмана смотрели спокойно и уверенно.

— Да, и я постараюсь принести вам карту всей реки.

Тебеньков подумал, что этот молодой человек ещё не представляет себе всех трудностей и опасностей похода.

— Очевидно, вы считаете, штурман, что это лишь приятная прогулка? Вам следует знать, что на Медной погибли десятки смельчаков.

— Я очень сожалею, господин главный правитель, что эти люди не завершили порученное им дело, — сказал Серебренников. — Нельзя же допустить, чтобы все наши жертвы были напрасны. Медная — наша река, и мы должны иметь её подробную карту.

Этот статный сероглазый моряк неспроста, оказывается, предложил Тебенькову свои услуги. В долгой беседе с ним главный правитель узнал, что Серебренникову были известны результаты всех предшествующих экспедиций. Без особых усилий, по памяти, штурман начертил на странице бумаги те участки реки, где побывали Ногаев, Тарханов, Баженов, Климовский, Григорьев и другие русские промышленники, и здесь же отметил разноречивость их показаний.

— Я не могу, однако, упрекнуть этих отважных людей в недостатке решительности и настойчивости, — сказал Серебренников. — Не имея специальной подготовки и астрономических инструментов, они все же сделали очень многое. Их донесения значительно облегчат мою работу.

Тебенькову, человеку образованному и пытливому, понравился молодой штурман, увлечённый открытиями. Он словно распознал в Серебренникове ту сдержанную, скрытую за скромностью силу, которая отличает волевых людей в их решимости на подвиг. Просматривая новую, подробную карту побережья, причудливые изгибы берега между редутом Константина и островом Каяк, Тебеньков отметил карандашом исходный пункт экспедиции. Этот путь начинался у западного рукава устья Медной и вёл на север через лабиринты горных кряжей.

— Я имею сведения, — заметил он как бы между прочим, — что за озером Плавежным, где-то в верховьях реки, уже несколько лет бродят какие-то подозрительные американцы. Не они ли повинны в гибели трех наших людей на факториях-одиночках? Эти люди погибли после того, как в гостях у них побывали американцы. Вам следует проявлять большую осторожность и в случае встречи с непрошенными гостями действовать сообразно с обстоятельствами. Главное, не позвольте себя обмануть: агенты Гудзоновской меховой компании — отъявленные авантюристы. Хитрость и вероломство давно уже являются их оружием. Я думаю, что для большей уверенности вам придётся идти с многочисленным отрядом.

— О проделках американцев и англичан, пробирающихся на российскую территорию, я уже слышал, — сказал Серебренников. — Но я считаю, господин главный правитель, что завершить работу с большим отрядом будет значительно труднее, чем с малым. Я хочу подняться в верховья Медной налегке, не тратя времени на перевалку запасов провизии и снаряжения. В спутники я намереваюсь взять только пять-шесть человек.

Правитель смотрел на штурмана испытующе.

— Вы хорошо обдумали этот вопрос? Вспомните о судьбе Самойлова и его отряда…

— Это очень давняя история, — спокойно возразил штурман. — Самойлов погиб полвека назад… У нас имеются более свежие примеры. Только три года назад флота лейтенант Лаврентий Загоскин закончил свои замечательные путешествия по Северной Америке. С малой группой людей он прошёл по Юкону и другим рекам Аляски несколько тысяч вёрст…

— Но у Загоскина был проводник и переводчик, — подчеркнул Тебеньков. — Вести наших людей на Медную никто из индейцев до сих пор не согласился.

— Вы сами изволили сказать, — напомнил Серебренников, — что славные русские мореходы Чириков и Беринг пришли к этим берегам без проводников… Я уже подобрал себе спутников, людей вполне надёжных. Если это окажется необходимым, в пути ко мне присоединятся индейцы.

Тебеньков поднялся из-за стола и медленно, словно в раздумье, протянул штурману руку.

— Желаю успеха… Я верю в ваш успех. Все необходимое для дороги вы можете получить даже сегодня.

В середине августа 1847 года из Константиновского редута к устью Медной вышли три большие индейские байдары и, несмотря на штормовую погоду, благополучно достигли мыса у западного рукава реки. Тут Серебренников достал из кожаной сумки инструменты, определил местонахождение отряда и сделал первую запись в дневнике. Шестерым своим спутникам он сказал:

— Поздравляю с началом большого пути… Буду счастлив поздравить вас и с его успешным окончанием.

Семеро русских не знали, что в те минуты, когда они сидели у жаркого костра на берегу, из-за ближайших сосен, из-за корчей бурелома за каждым их движением напряжённо следили черноглазые люди с разрисованными лицами и что в тот же день, на север, в далёкие селения атабасков, отбыли их посыльные с донесением о появлении русского отряда.

Вождь племени «воронов», старый Инхаглик-Чёрная Стрела, был очень удивлён прибытием «странствующего доктора». Эти белые люди могли поставить в тупик своими странными поступками любого мудреца. Виданное ли дело — человек отправляется в далёкую опасную дорогу, рискует жизнью и имуществом только ради того, чтобы лечить бедных индейцев! А главное — он не требует вознаграждения и не пытается выменивать дорогие меха, он как будто вполне доволен простыми благодарностями.

Приезд «доктора» в селение атабасков, расположенное там, где река Щечитна впадает в Медную, не вызвал недовольства и у шаманов. Американец сказал, что верит в чудесные действия шаманских плясок и причитаний, и даже дал главному шаману для освящения свои лекарства. После освящения эти лекарства приобрели такую силу, что уже через несколько дней ими был исцелён старший сын Инхаглика, болевший крапивной лихорадкой.

Два переводчика, прибывшие с «доктором» на отличной упряжке собак, долго объясняли Инхаглику причины этих дальних разъездов американца. Оказывается, какой-то индеец спас «доктору» Бобу Хайли жизнь, и поэтому, будучи достаточно богатым, Хайли решил посвятить остаток лет своих лечению индейцев.

Поистине с редкостным человеком свела судьба Инхаглика, и вождь племени «воронов» назвал счастливым тот день, когда упряжка «доктора» остановилась возле этого жилища.

Вечерами они подолгу беседовали у очага, а утром «доктор» уходил обычно на прогулку. Он любил прогуливаться вдоль берегов реки, где собирал веточки деревьев, мхи и какие-то камни, необходимые ему для изготовления лекарств. Из этих прогулок он возвращался иногда радостным и возбуждённым и, в приливе дружественных чувств к Инхаглику, дарил ему табак, или бисер, или цветной платок, или ещё что-нибудь на память. Щедрость «доктора», казалось, не знала границ: называя Инхаглика братом, он вручил ему собственное новенькое ружьё и полный патронташ патронов. Вождь «воронов» ликовал: никто из его соплеменников никогда не имел огнестрельного оружия, а тем более такого отличного ружья… Инхаглик снова заговорил о том, что находится в огромном долгу у «доктора», но тот только отмахнулся:

— Для человека, которого я назвал своим великом другом и братом, не жаль ничего.

— Все же я очень хотел бы, чтобы и от меня ты имел какую-нибудь память, — сказал Инхаглик. — Прошу тебя, друг мой, возьми мои меха. Я долго копил их для обмена на русские товары, но ты дал мне так много, что мне просто неудобно оставаться перед тобой в долгу.

«Доктор» задумался и, помолчав, ответил с доброй улыбкой:

— Если ты так хочешь что-то подарить мне, мой брат, я мог бы пожалуй, взять у тебя немногое… Я взял бы у тебя то, что не имеет никакой цены. Однако тогда я смог бы долгие годы жить с тобой по соседству, лечить тебя и твоих сыновей и сидеть у этого очага, слушая твои воспоминания о давних боевых походах.

Индеец в нетерпении поднялся со скамьи:

— Что же ты хотел бы получить, мой брат?

«Доктор» промолвил небрежно:

— Землю…

Инхаглик не понял:

— Какую землю? И зачем тебе земля?

— Я хотел бы получить побережье реки Щечитны от самых верховий её до впадения в Медную. Я знаю, что это мёртвые берега, но я оживил бы их, привёл бы рабочих, построил жилые дома и магазины, и твои люди получили бы у меня работу и много товаров, табаку и вина. Ты получил бы прекрасный дом, и целую дюжину ружей, и лучше твоих ездовых собак не было бы на всей Аляске… Ты стал бы очень богат и знаменит, Инхаглик, и, главное, мы остались бы соседями.

— Но что значит «получить землю»? — недоумевал индеец. — Земля это не лук, и не копьё, и не одежда. Как можно землю дарить? Разве ты унесёшь её к своим предкам?

«Доктор» тихо смеялся и гладил Инхаглика по плечу:

— Человек приходит в этот мир, брат мой, чтобы сделать добрые дела. Разве это плохо, если на берегу той реки мы построим селение, и ты и твои люди будете жить в достатке? Я не говорю о вечном владении: только на время моей жизни эта земля будет принадлежать мне.

— А другие племена? — озадаченно спросил индеец, поражённый необычной просьбой «доктора». — Они тоже добывают на той реке металл.

— Ты станешь самым сильным из вождей, Инхаглик, а сильный может не считаться со слабыми. Они придут к порогу твоего дома и как великой милости будут ждать и мудрого слова твоего и улыбки.

— На нас уже три раза нападало племя «волков», — сумрачно вымолвил вождь. — О, если бы все было так, как ты обещаешь, я заставил бы их стоять у порога моего дома целые дни!..

С прежней доброй улыбкой Боб Хайли сказал переводчику по-английски:

— Теперь он наш… Я не думал, чтобы этот старый болван был способен на отговорки. Мои подарки стоят не менее двухсот долларов…

Вождь «воронов» ещё не успел прийти в себя. Сосредоточенно глядя в огонь, он говорил вслух:

— Странные люди!.. Но мне нравятся твои обещания, доктор. Будет очень хорошо, если все «вороны» заживут в достатке. А «волки» пусть завидуют: не к ним, — ко мне пришёл этот добрый гость…

Вдруг он резко повернулся к Хайли.

— Ты можешь получить, брат мой, всю землю до самого океана! Правда, там давно уже поселились русские, но ведь они не будут с тобою спорить? Они приходили и сюда недавно и ничего не требовали, не просили, — только переночевали и ушли. Ни слова я не слышал от них о земле…

Хайли показалось, что бревенчатая хижина покачнулась.

— Русские были здесь недавно? — чуть слышно переспросил он.

— Да, они шли на байдарах вверх по реке. И не разбились на порогах!

Впервые за время своего пребывания в гостях у Инхаглика Боб Хайли не сумел скрыть охватившей его тревоги.

— Сколько их было? Когда они здесь прошли и куда направились? С каким грузом!? — нетерпеливо допытывался он, досадуя на медлительные ответы Инхаглика. Ему показалось очень подозрительным, что до сих пор никто из индейцев не обмолвился даже словом о недавнем появлении русских, и не менее подозрительным показался ответ вождя.

— Русские приходят сюда не впервые, — сказал вождь. — Случается, они подолгу живут в наших краях. Эти люди очень спешили к фактории и пробыли у нас только одну ночь. Они собираются зимовать на фактории и спешили потому, что опасались, как бы река не стала.

— А может быть они опасались твоих воинов? — насторожённо спросил Хайли.

Индеец покачал косматой головой.

— Моих людей им нечего было опасаться. Русские отлично знают, что племя «воронов» охотно вело с ними торговлю. Кроме того, я не могу припомнить случая, чтобы русские вступали в споры с моими людьми.

Боб Хайли чуть приметно усмехнулся.

— Отважный Инхаглик, возможно, считает русских своими друзьями?

Вождь быстро и пристально взглянул на американца.

— Я не просил их о дружбе. Просто они не причинили нам зла. Когда они уходили, их молодой и весёлый начальник подарил мне пачку табаку, пачку чаю и ещё пачку сахару, большую трубку и новый нож. Он ничего не взял взамен, кроме двух или трех соленых рыб. И табак, и чай, и сахар очень хороши, но я берег все это для больного сына.

— Однако сын твой не выздоровел ни от табака, ни от чая?

— Нет, — произнёс Инхаглик печально, — ему становилось все хуже. Могло бы случиться плохое, если бы ты не пришёл.

В минуты затруднений на своём извилистом пути авантюриста Боб Хайли умел мгновенно принимать решения, не считаясь со степенью риска. Стараясь казаться очень заинтересованным, он спросил:

— Значит, после того, как ушли русские, твоему сыну стало ещё хуже?

— Да, так было, — подтвердил Инхаглик.

— И ему стало хуже после того, как он пил русский чай и курил их табак?

— Но я уже сказал, что этот табак и чай очень хороши…

— А у тебя осталось, друг мой, хотя бы немного русского сахару, чаю или табаку?

— Немного найдётся, — сказал индеец. — Только очень немного…

Хайли медленно встал и произнёс торжественно:

— Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я — доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта.

Инхаглик растерянно развёл руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали.

— Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился?

Хайли вздохнул и усмехнулся:

— Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закалённое сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребёнка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.

— Ты очень мудр, добр и проницателен, — негромко вымолвил индеец, поражённый страшной догадкой доктора. — Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.

Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.

Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький тёмный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: «Смертельно. Кураре».

Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.

Ещё в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазнённые щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед.

Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костёр, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.

Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты — все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на вёслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утёсу, притоку реки или повороту её русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?

Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на вёслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари…

Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.

Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение «воронов» и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнёт, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:

— «Вороны» часто не ладят со своими соседями…

— И что же? — возразил штурман. — Мы не соседи. Мы — гости.

— «Воронам» очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья…

Серебренников насторожился:

— Ты думаешь, они решатся напасть?

— Я не знаю, — отозвался проводник. — Я пойду в разведку…

— А если они тебя задержат?

Индеец задумался, глубоко вздохнул:

— Тогда вы пойдёте дальше… Без меня. Ещё не вся река лежит на твоей бумаге…

Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у «воронов»? Так или иначе, задерживать его не имело смысла. Если он решил уйти — пусть уходит, это лучше, чем иметь в отряде ненадёжного человека.

Анатолий вернулся через несколько часов и сказал, что старый Инхаглик ждёт русского начальника и готов раскурить с ним трубку. Потом он добавил, что до фактории остался один переход и что «вороны» утверждают, будто река вот-вот остановится. Словно в подтверждение этого в тот же день выпал снег.

В селении «воронов» отряд пробыл менее суток. Вождь был очень доволен подарками. Он спрашивал, помогут ли чай, сахар и табак его больному сыну. Чтобы ободрить старика, кто-то из промышленников ответил уверенно:

— Помогут!..

Если бы знал в ту минуту штурман, какие последствия может повлечь одно это слово, он не оставил бы его незамеченным. Но откуда ему было знать, что где-то неподалёку скитался Боб Хайли?..

Воины Инхаглика провожали гостей к байдарам. Уже отчаливая от берега, Серебренников приметил, как загорелись завистью их глаза, когда он поднял со дна байдары своё новое ружьё.

Через сутки в разлогой заснеженной долине на берегу реки путники увидели домик фактории.

Это была одна из тех факторий-одиночек, которые учреждали русские люди на Аляске. Отряд промышленников приходил в отдаленный район, населённый первобытными воинственными племенами, строил бревенчатый домик и двигался дальше, а в домике оставался один человек — управляющий, который должен был выменивать у индейцев меха и вести исследование края. Какая выдержка требовалась от этих людей, ежедневно рисковавших жизнью! Но отважные отшельники жили в факториях-одиночках месяцы и годы.

Неказистое жилище было окружено частоколом, над крышей приветливо вился дымок.

Сойдя с байдары, Серебренников поднялся на пригорок, чтобы пройти к домику. Навстречу ему из-за частокола выбежал на лыжах человек. Он бежал быстро, что-то крича и размахивая руками. В десятке шагов от штурмана он остановился и сиял ушанку.

— Братья!.. Наконец-то!.. Как я считал минуты, родные мои…

Слезы текли по его щекам, по седеющей бороде, но ясные глаза сияли.

— Ты ждал нас? — удивился Серебренников. — Разве ты знал, что мы идём?

— Да ведь у индейцев почта летит, что ветер… Они следили за вами. Вы, может, первые в мире поднялись по заколдованной этой реке.

Серебренников громко засмеялся:

— Теперь-то она, значит, расколдована! Мы расколдуем её до конца…

В тот день в тёплой горнице, пахнущей смолистой сосной, он сказал своим спутникам:

— Останавливаемся на зимовку!..

Бородатый отшельник, управляющий факторией Потапыч ликовал:

— Есть счастье на свете, начальник… Есть счастье! Что мне теперь морозы, метели и вся глухомань, если в моем доме русские люди!

Отряд Руфа Серебренникова прибыл на факторию-одиночку, расположенную на Медной неподалёку от впадения в неё Щечитны, 4 сентября 1847 года.

Странствующий делец Боб Хайли добрался в эти края месяца на три позже. Две недели, которые он прожил в гостях у племени «воронов», выдавая себя за доктора и леча больных противоцинготными настойками, хинином и снотворными каплями, были для него достаточным сроком, чтобы очертить район залегания золота и меди и завязать дружбу с вождём племени. Начало было очень удачным: после нескольких доз хинина сын Инхаглика избавился от лихорадки. Подарки вождю и старшим воинам окончательно расположили «воронов» к Хайли. Оставалось приобрести у них землю, привести сюда специалистов и горнорабочих и широко начать добычу ценных металлов, поставив на самые трудные работы индейцев.

Из последних донесений своих «наблюдателей» Хайли знал, что Тебеньков все ещё подбирал добровольцев для экспедиции. В случае, если бы эта экспедиция русских на Медную состоялась, путь ей должны были преградить индейцы. Боб Хайли не сомневался, что они согласятся на это условие, если получат в награду спирт, оружие и табак.

И вдруг, как снег на голову, это сообщение о том, что русские уже прошли вверх по реке! Почему же индейцы молчали об этом? Просто не придали походу русских значения? Или настолько уже привыкли к русским? Или имелись ещё какие-нибудь причины?

Всю ночь Боб Хайли не смыкал глаз, и ему чудилось, будто не ветер шумит над ветхой крышей, а кто-то шепчется и смеётся за дверью. Утром все эти страхи показались ему глупыми, и он сказал себе ещё раз, что принял единственно правильное решение.

Когда, помывшись и побрившись, Боб Хайли вместе с переводчиками пришёл к Инхаглику, в тёмной, но просторной комнате вождя оказались в сборе все старшие воины племени и шаманы. Никто не посмел бы упрекнуть Инхаглика в болтливости, однако подозрения, высказанные «доктором», показались старому вождю настолько тревожными и важными, что он решил не медля созвать военный совет. С первого взгляда Боб Хайли понял, что здесь ждут именно его. Он поклонился и положил к ногам Инхаглика три небольших свёртка.

— Что можешь ты сказать нам, брат мой? — негромко спросил Инхаглик. — Воины хотят послушать тебя, — от них у меня нет секретов. Скажи, неужели твои подозрения оправдались?

Боб Хайли сделал скорбное лицо и опустил голову.

— Мне очень жаль, что это случилось. Я до сих пор верил в добрые намерения русских…

В комнате стало очень тихо, только в костре, разведённом на камнях, шипели и потрескивали дрова. Двенадцать человек пристально смотрели на «доктора».

— Эти подарки русских нужно немедленно сжечь, — твёрдо произнёс Боб Хайли, и переводчик так же твёрдо повторил его слова.

Старый Инхаглик весь подался вперёд.

— Они… отравлены?

Хайли поморщился и вытер платочком руки.

— Да. И просто удивительно, что твой сын остался жив. Это потому, что я прибыл вовремя. Я дал ему очень дорогое лекарство, которого, к сожалению, у меня больше нет.

Индейцы переглянулись, и один из них, — крепкий, плечистый, с длинным шрамом, протянувшимся от виска до подбородка, спросил недоверчиво:

— Зачем же это русским? Пять дней назад я получил на фактории за горсточку золота много чаю и табаку. Вот, видишь, я курю этот табак?

— Ты получил его на фактории, — спокойно ответил Хайли. — Но здесь были люди, которые пришли с побережья.

— Зачем же русским людям с побережья убивать наших людей?

— Ты можешь спросить у них. Но мне говорили, будто русские хотят здесь поселиться. Они помнят, что на Медной погибло много их промышленников, и они этого не простят. Однако, может быть, мне говорили неправду? Тех русских, которые прошли вверх по реке на байдарах, я никогда не видел, и они не сделали мне зла. Но когда я лечил сына вождя, я понял, что мальчик отравлен. Теперь вам остаётся сжечь эти продукты и забыть о том, что здесь произошло.

Воины заговорили наперебой, и по выражению их лиц Боб Хайли понял, что ему не все ещё доверяют. С чувством удивления и зависти он подумал о русских промышленниках: как могли эти простые, зачастую неграмотные люди подбирать ключи к сердцам дикарей? Казалось, даже здесь, вдали от океана, многие воины были готовы сражаться за русских.

Переждав, когда стихли выкрики и шум, Хайли проговорил озабоченно и предостерегающе:

— Я опасаюсь, как бы не случилось плохое. Пусть никто не трогает этих продуктов. Сожгите их…

Коренастый крепыш со шрамом на щеке торопливо поднялся с места.

— Но разве огонь нам скажет, что ты был прав?

— Тогда отдайте этот сахар собаке. Вы сами увидите, она издохнет…

Индеец засмеялся:

— Сахар… собаке? Вы слышите, что говорит доктор: сахар отдать собаке!

Он наклонился, поднял все три свёртка и развернул их, придерживая у груди. Затем набил табаком трубку и закурил.

— Не смейте!.. Что вы делаете?! Вы умрёте!.. — закричал Боб Хайли, стараясь изобразить отчаяние и ужас, и с удивлением подумал о том, что все в этой комедии разыгрывается, будто в знакомой пьесе.

Индеец отступил на шаг и с удовольствием раскуривал трубку.

— Хороший табак.

Потом он взял кусок сахару и сунул его за щеку. Этот горбоносый американец теперь показался ему очень смешным.

— Ты видишь, доктор, я не умираю. Просто я не верю сказкам и ничего не боюсь…

Несколько рук одновременно протянулось к свёртку с сахаром. Почувствовав себя одураченным, Инхаглик впервые хмуро взглянул на Хайли.

Яд кураре, добытый где-то в Гвиане или на Амазонке, неспроста высоко ценился в британских владениях в Северной Америке. На него был не малый, хотя и тайный спрос. Кураре действует безотказно, парализуя дыхание, убивая жертву при полном её сознании. Хайли не мог сомневаться в результатах, он знал, что через две-три минуты хижину вождя наполнят вопли и стоны. Но проходила третья, четвёртая минута, а индеец безмятежно жевал сахар и покуривал трубку. Хайли испытал беспокойство: неужели фармацевты могли подсунуть ему вместо кураре какую-нибудь дрянь?

Нет, фармацевты не обманули «доктора»… Индеец вдруг покачнулся и рухнул прямо в костёр, разметав дымящиеся поленья. Инхаглик сам бросился к нему, приподнял, обжигая руки, и вынес на воздух. Индеец смотрел на вождя остановившимися глазами.

— Доктор… — прошептал он задыхаясь, — доктор сказал… правду…

Когда Боб Хайли выходил из хижины вождя, ему почтительно уступили дорогу.

Потапыч — управляющий факторией — по давней привычке вставал до зари. Пока промышленники спали, он успевал растопить печку, приготовить еду. Штурман Серебренников пытался было протестовать против этих забот управляющего и предлагал назначить поочерёдное дежурство, но хозяйственный и гостеприимный Потапыч считал утреннюю вахту своей обязанностью.

Как-то — это было на исходе метельного декабря — Потапыч увидел утром в лесу вблизи фактории многочисленные свежие лыжные следы. Он прошёл по следам не менее километра, насчитал десять пар лыж, с точностью определил, что это были лыжи индейской работы, и даже поднял сбитое о ветку оперение стрелы.

Было несложно установить, что отряд индейцев в десять человек зачем-то приходил к фактории незадолго до рассвета, что индейцы были вооружены и ушли не в сторону селения «воронов», а куда-то на север, в таёжную глушь.

Потапыч возвратился на факторию, разбудил Серебренникова, показал ему оперение стрелы и высказал опасение, что индейцы приходили с какой-то недоброй целью.

— А не могло ли случиться, Потапыч, — спросил Серебренников, — что эти люди случайно пришли к фактории и не захотели в ночное время тревожить управляющего?

— В ночное время, — молвил Потапыч в раздумье, — к фактории никто ещё не приходил.

В тот же день весь отряд занялся укреплением и ремонтом обветшалого частокола. На фактории, кроме того, было установлено дежурство часовых. Проводник Анатолий снова отправился в разведку в селение «воронов». Возвратился он озадаченный и встревоженный.

— Наверное, они прогнали тебя или встретили очень плохо? — спросил Серебренников.

— Нет, — сказал проводник, — они встретили меня очень хорошо… Слишком хорошо, чтобы я поверил их радости. Они угощали меня олениной, сладкими корнями и свежей рыбой, которая в эту пору — большая редкость. Но я видел женщин с лицами, измазанными сажей. Это значит, что у них кто-то умер. Не одна — несколько женщин. Я спрашивал, кто у них погиб. Но мне не ответили. И ещё я видел там человека, не похожего на индейца. Он очень высокий, тощий, длинноногий и горбоносый. Заметив меня, он сразу же повернулся и ушёл. Мне сказали, что это шаман из племени «длинные копья». Но в том племени нет таких высоких и горбоносых людей…

Серебренников приказал держать оружие наготове.

Постоянная суровая обстановка на фактории не мешала, однако, штурману изучать край, вести дневники, любоваться суровыми красотами севера. Он мог долго бродить в горах, в тайге. Возвращался очень довольный и усаживался за дневник.

В новогоднюю ночь, очарованный северным сиянием, он записал:

«Трудно описать красоту этого великолепного явления: почти все небо было объято пламенным переливом цветов: красного, багрового, малинового, жёлтого, голубого и других, образуя беспрерывно струящиеся во все стороны столбы, движение которых производило шум вроде какого-то лёгкого треска, а над головою образовался блестящий купол».

Ни Серебренников, ни его товарищи, конечно, не знали, сколько уже раз из-за куста или из-за скалы готова была сорваться с тетивы направленная в него смертоносная стрела. То обстоятельство, что русский начальник обычно странствовал один, удерживало «воронов»: они поклялись Инхаглику уничтожить весь отряд.

В майский день 1848 года, когда Медная с гулом и грохотом пронесла мимо фактории свои тяжёлые льды, отряд Руфа Серебренникова тронулся в дальнейший путь. Шесть промышленников, штурман и два проводника шли теперь на одной байдаре.

В тот же день от селения «воронов» отчалило пять больших байдар. Старый Инхаглик напутствовал воинов:

— Помните: все русские должны умереть. Если хотя бы один из них уцелеет и вернётся на берег океана — они пришлют сюда своих воинов для мести. Так говорит доктор. Он знает. Доктор тоже ненавидит русских, потому что он наш друг.

Боб Хайли смотрел вслед удалявшимся байдарам, и маленькие прищуренные глазки его смеялись…

Ещё через несколько дней в селении «воронов» произошли новые важные события: «доктор» и старый Инхаглик-Чёрная Стрела скрепили договор, по которому все побережье реки Щечитны отныне принадлежало Бобу Хайли, и воины Инхаглика давали торжественное обязательство оберегать эти земли от чьих бы то ни было посягательств. Не умея расписываться, старый вождь приложил к гербовой бумаге вымазанную в чернила свою пятерню.

«Доктор» отметил подписание договора торжественно: у него нашлась порядочная бутыль «весёлых капель», тех самых «горящих капель», которыми лечил он старого Инхаглика от печали, когда четверо его воинов отравились ядом кураре.

Завидев эту бутыль, индеец вскричал восторженно:

— Я готов отдать тебе все земли и по реке Дикой!

За время знакомства с «доктором» Инхаглик успел настолько пристраститься к спирту, что часто спрашивал с испугом:

— Как же я буду жить, когда ты уйдёшь? Где я возьму эту весёлую горящую жидкость?

— У тебя будет её очень много, — посмеиваясь, утешал старика Хайли. — Ты дашь моему переводчику трех вооружённых проводников, и они приведут сюда моих людей, которые доставят в подарок тебе целую бочку «весёлых капель»…

— Пусть твой переводчик собирается в дорогу! — нетерпеливо кричал Инхаглик. — С ним пойдут мои лучшие воины.

После заключения договора Боб Хайли послал одного переводчика в сопровождении трех индейцев с письмом в Гудзоновскую меховую компанию. Он требовал, чтобы компания немедленно направила на Медную горнопромышленный отряд.

Все шло у американца как нельзя лучше: землю он приобрёл за бесценок и русскую экспедицию мог считать обезвреженной. Правда, русские могли бы назвать этот «договор» о земле шарлатанством, так как побережье реки Щечитна принадлежало им. Но Боб Хайли теперь имел документ, который, в крайнем случае, позволит ему благополучно уйти. Он мог бы сказать, что не знал, где проходит границы русских владений, свернуть всю вину на индейцев, продавших ему эту землю. Юридическая сторона отныне была у него обеспечена, следовательно, пришла пора наступать. Оставалось только убедить Инхаглика в необходимости перенести селение с Медной на Щечитну, чтобы вернее заставить потом индейцев работать на приисках. Но тут неожиданно для Хайли вождь запротестовал:

— Как мы будем жить на той земле? Река там совершенно мертва. В ней не водится рыба.

— Мы поселимся у её впадения в Медную, и твои люди будут ловить рыбу в Медной. Кроме того, ты не забывай о русских. Они могут прийти. На новом месте ты — новый человек и ничего не знаешь о судьбе их отряда.

Действительно, все шло у американца отлично. Но нередко случается, что какая-то неучтённая мелочь создаёт вдруг угрозу самому искусному стратегу. Так случилось и с Бобом Хайли.

— Я не боюсь русских воинов, — хмелея, выкрикивал старый вождь. — Пусть их будет много, как этих сосен на берегу… Я уйду от них в горы.

В конце концов Инхаглик согласился переселиться.

Переселяясь на новые места, вождь племени решил снести поселок. Хайли подумал, что старый индеец прав: хижины были сложены из сухого, обработанного леса, и проще было перенести их на расстояние в каких-нибудь пятнадцать километров, чем строить новые жилища из сырой сосны. Эта подробность, вообще говоря, не занимала Хайли. Ему понадобился только один час, чтобы разбить удобную и просторную брезентовую палатку. Но он совершенно забыл о маленьком тёмном флакончике из-под кураре. Разбирая хижину, в которой жил американец, какой-то индеец поднял этот флакончик и передал его своему вождю…

Инхаглик долго рассматривал тёмную бутылочку, следя, как на дне её переливается несколько прозрачных капель. Вождя поразило изображение черепа и двух скрещённых костей на этикетке. И ещё его озадачило то обстоятельство, что флакончик, аккуратно завёрнутый в листья, лежал в узкой щели бревенчатой стены.

Все это показалось Инхаглику подозрительным.

После долгого раздумья, сомнений и колебаний Инхаглик принял, наконец, решение. Он наполнил флакончик водой, хорошо сполоснул его и перелил потемневшую жидкость в пустую гильзу патрона. Гильзу тщательно закупорил и спрятал на груди. Потом вышел из хижины и приказал позвать молодого воина по имени «Ветер»… Стройный, черноглазый юноша через несколько минут почтительно стоял перед вождём.

— Тебе дали красивое имя «Ветер», потому что ты самый быстроногий из моих воинов, — сказал Инхаглик. — Сейчас ты должен будешь это имя оправдать. Скажешь своим, что я послал тебя на факторию, где ты пробудешь несколько дней. Но ты на факторию не пойдёшь. Ты должен бежать в русское селение на берегу океана и показать русским вот эту маленькую бутылочку. Пусть русские объяснят, какие написаны здесь слова. Я думаю, что человек с фактории не сможет этого сделать.

Юноша бережно принял флакон.

— Ты должен мчаться, как ветер, и принести обратно эту маленькую посуду, — строго добавил Инхаглик.

— Я буду мчаться быстрее ветра, — сказал молодой индеец.

Около ста километров от фактории до устья реки Тлышитны, что вытекает из озера Плавежного, отряд Серебренникова прошёл за восемь дней. В малых селениях индейцев русских встречали гостеприимно: звали путешественников в свои хижины, делились с ними пищей, наперебой рассказывали о дальнейшем пути в верховья реки.

Не рискуя пробираться к озеру по мелкой, порожистой Тлышитне, Серебренников оставил в устье этой реки трех промышленников, а с остальными ушёл к Плавежному пешком. Шесть суток почти непрерывного пути через удушливые болота, через трясины, бурелом и лесную глухомань Аляски были самым трудным участком пути. Только 30 мая измученные путешественники увидели широкий простор Плавежного и далёкие заснеженные горы на западе.

Русские промышленники побывали здесь уже не раз, и потому индейцы встречали отряд Серебренникова особенно сердечно: дарили сушёную рыбу, съедобные коренья, охотно рассказывали все, что знали, о своём крае. Серебренников тоже разделял с ними табак и сухари, дарил ножи и рыболовные крючья. Эти скромные подарки вызывали всеобщий восторг.

— Мы знаем, — говорили вожди племён, — русские очень добры!

Индейцы помогли промышленникам построить байдары, и отряд отправился в обход всего озера, чтобы потом спуститься к Медной по Тлышитне.

Три промышленника, оставшиеся на Медной, через несколько дней рассказывали начальнику отряда с тревогой:

— Какой-то индеец все время идёт за нами. Мы его видели несколько раз. Неужели это они следят все время?

Серебренников знал, что отряд уже у цели: остались, быть может, какие-то двести километров, и все течение Медной точно определится на карте. Радость близкой победы увлекала и пьянила его, и потому все эти страхи казались ему преувеличенными. Проводники тоже смеялись:

— Что может он один сделать против нас?

Все же по ночам по-прежнему выставляли часовых, и начальник всегда следил, чтобы они строго несли свою вахту.

Ещё в течение двадцати дней отряд продвигался вверх, против течения Медной. Заснеженные горы придвинулись вплотную. В глубоких ущельях стояла вековечная ночь. Ледники преграждали течение, и река металась и кипела, упрямо вгрызаясь в гранитные массивы скал.

Однажды тёмной туманной ночью, когда даже часовые, стоявшие у носа и у кормы байдары, не могли различить друг друга, а маленький шорох на берегу терялся в шуме и плеске реки, по боевому сигналу — крику ворона — с отмели одновременно поднялись воины Инхаглика. Поднялись и ринулись к байдаре…

Более двух месяцев старый Инхаглик не имел известий о своём отряде, посланном вслед за русской экспедицией. Только во второй половине июля на реке показались знакомые пять байдар, и все население посёлка, перенесённого в устье Щечитны, с криками бросилось на берег. Воины сложили перед вождём оружие и одежду русских. Старший среди них рассказал:

— Нам было очень трудно, потому что с ними дружны племена севера и потому что русские постоянно выставляли часовых. Их часовые были очень зорки. Однако мы выждали тёмную ночь…

«Доктор», присутствовавший при торжественной встрече воинов, спросил:

— Они погибли все до одного?..

— Да, русские погибли все, — ответил старший воин. — Они не ожидали нападения.

— Ты говоришь только о русских, — заметил «доктор». — А их проводники?

Воин взглянул на вождя и проговорил смущённо:

— Я не знал, как быть с проводниками. Разве мы должны были им тоже мстить? В темноте не разберёшь, где русский, где индеец… Один проводник был убит…

— А второй? — настойчиво допытывался Хайли.

— Второй ушёл… Он бросился в воду и поплыл. Было очень темно, и мы напрасно его искали. Очевидно, он успел взять кожаную сумку русского начальника. В байдаре этой сумки не оказалось. Можно было бы утром пойти на розыски беглеца, но я не знал, нужно ли мстить и проводникам.

— Это очень печально, — негромко заметил «доктор».

— Да, это очень плохо, — согласился Инхаглик.

Окончательно смущённый суровостью старого вождя, воин сказал убеждённо:

— Один человек без оружия, без продуктов ни за что не уцелеет в том краю. Он умрёт. Он утонет в болоте или его растёрзают гризли[2]. Скорее всего он умрёт от голода.

Инхаглик ничего не ответил. Он по-прежнему был задумчив и хмур и нисколько не заинтересовался ни оружием, ни вещами русских. Но «доктор» оживился, даже привстал со скамьи, и снова маленькие прищуренные глазки его засмеялись.

— У тебя отважные воины, брат мой, и они достойны награды! После победы должно наступить всеобщее торжество… У меня найдутся для этого случая «весёлые капли»… Хватит для всех!

Боб Хайли знал, чем можно расшевелить вождя. И он не ошибся: Инхаглик сразу же повеселел и приказал готовить общий праздничный ужин.

Проводник Анатолий бежал по берегу Медной весь остаток ночи. Утром, опасаясь преследования, он свернул в горы. В дебрях тайги пробираться было ещё труднее. Но он упорно продвигался на юг, прижав к груди кожаную сумку Серебренникова…

Ужас и отчаяние заполнили сердце индейца, и если бы не эта сумка с заветными бумагами начальника, которые во что бы то ни стало нужно было спасти, Анатолий давно уже остановился бы и, может быть, пошёл бы навстречу убийцам.

В тех местах, через которые бежал индеец, наверное, не бывал ещё ни один человек. В непроходимой тайге, в болотистых долинах, на скалистых горных перевалах Анатолий не видел ни тропинки, ни срубленного дерева, ни следов костра. Только птицы да звери населяли этот суровый край.

Силы изменяли Анатолию. Ему хотелось упасть на гнилую листву и лежать, ни о чем не думая. Но кожаная сумка, которую он все время прижимал к груди, напоминала о долге перед русским начальником. Проводник вспомнил дальнюю дорогу по руслу Медной, борьбу с водоворотами и плавучими льдами, бесконечные ночи под дождливым небом, знакомую улыбку штурмана и его уверенный весёлый голос: «Мы расколдуем эту реку!..»

Нет, Анатолий не остановится ни на минуту, он будет идти всю ночь напролёт и доберётся к Плавежному озеру, к стойбищу знакомых индейцев. Он передаст им кожаную сумку и потребует клятвы, добрым именем русского друга потребует слова, что эта сумка будет доставлена на Константиновский редут…

Он шёл до рассвета, уже не различая направления, стараясь внушить в себе, что Плавежное озеро близко, стараясь верить в эту ложь. А утром он увидел на крутом откосе три высоких сосны и белую скалу перед ними и понял, что возвратился на то самое место, где был вечером… Значит, за ночь он обошёл огромную гору вокруг и не заметил, когда сбился с дороги. В отчаянии он упал на траву и долго молча плакал.

Послышался шорох. Подняв голову, Анатолий увидел неподалеку медведя. Косматый плосколобый гризли железно-серой масти, насторожив короткие уши, пристально следил за индейцем с ближней скалы. Анатолий медленно поднялся с земли.

— Ты не тронешь меня, гризли, — сказал он негромко, — правда, не тронешь? Ты не знаешь, какое несчастье случилось на реке!..

Медведь покачивал тяжёлой головой, а индейцу в полубреду казалось, будто зверь выражал ему сочувствие, будто он все понял и потому вскоре скрылся в сосняке.

Сколько дней и ночей шёл проводник на юг, сколько раз падал и терял сознание, — он и сам не мог припомнить. Анатолий питался корой берёзы и корнями трав, пил воду из чёрных удушливых болот, спал на голых камнях, не чувствуя холода.

Глубокой беззвёздной ночью он выполз на берег реки Тлышитны. Последние сутки он не мог идти, но, собрав последние силы, упрямо полз. Утром его заметили на берегу индейцы-рыбаки, те самые, что недавно помогали штурману строить байдару. Их испугал Анатолий — полуголый скелет, обтянутый кожей, залитый кровью, сочившейся из израненных рук и лица. И рыбаки изо всех сил стали грести к противоположному берегу.

Тогда он приподнялся на локте и крикнул:

— Я — проводник русского начальника…

Медленно, осторожно, поминутно отгоняя криками «злых духов», индейцы приблизились к Анатолию. Он лежал на галечнике, широко открыв мутные глаза, крепко прижимая кожаную сумку к груди.

Они узнали проводника и хотели поднять, чтобы перенести в байдару, но он сказал:

— Не трогайте… Не нужно. Русский начальник и весь отряд погибли, а я доживаю последние минуты. Дайте мне клятву… Поклянитесь, что отнесёте эту сумку на берег океана и передадите русским…

— Клянёмся… — негромко сказали рыбаки.

Он помолчал, собираясь с силами.

— Хорошо. Теперь возьмите сумку…

— Кто их убил? Расскажи нам… Кто? — допытывались индейцы.

Но Анатолий уже не слышал их голосов. Мутные глаза его остановились, в них больше не отражалось солнце…

Шумное веселье в лагере «воронов» началось на закате. В свете огромных костров, зажжённых на берегу, воины плясали и пели, и чёрные тени их метались по стволам деревьев, стоявших у берега сплошной стеной. Празднество было тем более громким, что уже перед самым вечером старому Инхаглику удалось застрелить неподалёку от селения большого оленя, и шаманы сочли это признаком счастливой охоты на целый год.

Гордый своей удачей, Инхаглик с радостным удивлением осматривал ружьё и подробно рассказывал любопытным, как это произошло.

— Я стреляю из этого ружья в десятый раз… Я не верил, что из такого красивого, как игрушка, ружья можно убить большого оленя. Но когда я прицелился и выстрелил — олень сразу же упал.

Индейцы слушали изумлённо, и каждому хотелось прикоснуться к чудесному ружью. Инхаглик не возражал, — в этот вечер старый вождь был очень добр.

В самый разгар веселья старший из воинов, тот, что руководил походом мстителей, спросил у вождя:

— Почему ты, храбрейший из храбрых, не был обрадован нашей победой? Мы сделали то, что ты приказал, однако ты встретил нас молчанием…

«Доктор», сидевший напротив вождя, ответил за него через переводчика:

— Это потому, что брат мой, Инхаглик, все время думал о вашей судьбе и пережил, быть может, больше, чем вы пережили.

Но к удивлению многих старый Инхаглик-Чёрная Стрела покачал косматой головой и впервые твёрдо, угрюмо, почти зло возразил «доктору»:

— Нет, это произошло по другой причине, — сказал он.

Боб Хайли сделал вид, будто не расслышал этих интонаций, и заметил поспешно:

— Мало ли забот у вождя? Он думал не о том, что уже сделано, — о завтрашнем дне и заботы его и мудрые мысли…

Хайли взял бутыль и до краёв наполнил большую деревянную чашку, стоявшую перед вождём:

— «Весёлые капли» помогут тебе, брат мой, быстро и смело принимать решения…

Инхаглик улыбнулся:

— Ты добр… Ты подарил мне красивое ружьё и сказал, что даришь на счастье… Твои слова, я думаю, оправдаются.

Боб Хайли повеселел:

— Конечно, оправдаются, брат мой! Это ружьё даст тебе ещё десятки оленей, а если тебе случится встретиться с врагом, он станет перед тобой на колени.

— Хорошо, — сказал Инхаглик, — если мне случится встретиться с врагом, я заставлю его стать на колени. Но скажи мне, доктор, если смерть так послушна этому ружью, нет ли у тебя лекарства, дающего бессмертие?

«Доктор» ответил смеясь:

— Такого лекарства не существует…

— Но есть ли другое лекарство, призывающее смерть?

Боб Хайли насторожился:

— Не знаю… Не слышал.

— А если на маленькой посуде изображены мёртвая голова и кости, что это означает?

— Где видел ты такую посуду? — спросил американец, бледнея.

Инхаглик подал ему тёмный флакончик и заметил, как дрогнула рука «доктора», когда тот принял его. Впрочем, Хайли сразу же овладел собой и засмеялся:

— Этим лекарством я лечил твоего сына, и оно, как ты знаешь, помогло. Оно даёт человеку силу и бесстрашие, но у меня больше нет такого редкого и дорогого лекарства.

— Я хочу, чтобы ты был сильным и бесстрашным, — сказал Инхаглик. — Здесь оставалось несколько капель твоего редкого лекарства, но ты уже проглотил их с олениной.

Трясясь и ещё больше бледнея, Боб Хайли медленно встал из-за стола:

— Это неправда… Ты не мог этого сделать!

Большими глотками индеец выпил всю чашку до дна, и глаза его потускнели:

— Я хотел, чтобы ты был бесстрашным и сильным. Я знаю, что все твои лекарства поддерживают здоровье и не приносят вреда.

Возможно, что и теперь «доктор» смог бы сохранить спокойствие — у него оставалась все-таки малая надежда на ослабленность яда и на то, что доза была слишком незначительной, не смертельной. Но его выдал переводчик. С криком он бросился к вождю.

— Ты отравил доктора… Теперь ты не вождь!.. Ты убийца друга!..

Коротким движением руки Инхаглик отбросил его в сторону и встал, опираясь на ружьё.

— Как ты себя чувствуешь, доктор?

С огромным усилием Боб Хайли сдержался, чтобы не вскрикнуть; как будто ледяное лезвие бритвы полоснуло его по лёгким. С горечью он успел подумать о том, что какая-то жалкая стекляшка обрывала и жизнь его и планы. И ещё он подумал о Куорлсе: вот ради чьей наживы он сейчас умрёт! Конечно же, и Куорлс, и компаньоны только посмеются над Бобом Хайли, над этим неудавшимся миллионером, который отдал им своё богатство… Отдал ли уже? Нет! Пусть сами испытают, чего оно стоит.

— Я чувствую себя хорошо, — задыхаясь ответил «доктор». — Да… очень… очень хорошо. Но ты должен чувствовать себя плохо, старая глупая ворона… Это ты убил ни в чем неповинных русских… И ты похоронил четверых своих лучших воинов, а потом ещё благодарил меня… благодарил! За что же эта благодарность? За «весёлые капли» на похоронах? Или за то, что я отобрал вашу землю и собирался прогнать всех вас отсюда? Ты не можешь быть вождём, потому что ты глуп и доверчив, как телёнок… Сюда уже идут мои люди… Они прогонят тебя…

Багровое лицо Инхаглика словно окаменело. Он выслушал «доктора» до последнего слова и, опустив голову, сказал:

— Ты прав… Я не могу быть вождём. Пусть меня судят мои воины. Но знай, они не пустят, ни за что не пустят сюда твоих людей.

Медленно, будто огромную тяжесть, он взял ружьё.

— Ты прав и в том, что я доверчив и глуп… Но я никогда не отравлял. Я не настолько подлый… Ты говорил мне, «доктор», что это ружьё подарено на счастье? Я думаю — это счастье, убить врага…

Он вскинул ружьё, целясь прямо в лицо Боба Хайли…

Главному правителю Российско-американской компании Тебенькову, проживавшему последнее время в Константиновском редуте, доложили, что у крыльца его ждёт какой-то индеец. Тебеньков разрешил впустить гостя и приказал кликнуть переводчика. В доме правителя в утренний час всегда были в сборе штурманы прибрежных судов, старшины строительных бригад и зверобойных команд.

Индеец несмело ступил через порог, держа перед собой кожаную сумку.

Переводчик спросил.

— Откуда ты, добрый человек, и зачем явился к начальнику?

— Я пришёл с озера Плавежного, — сказал индеец. — Там, за Плавежным, далеко в горах, погибли семеро русских и один индеец, их проводник. Второй проводник, у которого было русское имя Анатолий, просил передать вам сумку. Этот индеец тоже умер, когда пришёл к реке Тлышитна.

Тебеньков схватился за край стола; длинные седые волосы его разметались…

— Серебренников!.. Штурман Серебренников… Какое несчастье!..

— Но это не выдумка? Это — правда? — строго спросил переводчик. — Что произошло там, в горах? Они потерпели крушение на реке?

Индеец долго молчал, рассматривая комнату. Тебеньков и его помощники, затаив дыхание, ждали ответа.

— Проводник не успел рассказать нам, как это случилось, — наконец вымолвил индеец в раздумье, будто стараясь припомнить какие-то подробности. — Когда мы увидели его на берегу, он умирал. Он потребовал от нас клятву, что эта сумка будет передана русским. Мы дали эту клятву потому, что проводник был верным человеком, а русский начальник был смелым и добрым.

— Они могли погибнуть на порогах, — заметил кто-то из промышленников.

— Нет, — сказал индеец, — я и мои братья думаем, что их убили «вороны». Когда русские поднялись вверх по реке, вслед за ними прошли «вороны» на пяти байдарах. Но я не знаю, правильно мы думаем или нет. Почему бы «воронам» враждовать с русскими?

Дрожащими руками Тебеньков развязал сумку и достал из неё несколько истрёпанных тетрадей.

— Вот и разгадана тайна Медной, — негромко проговорил он, — разворачивая широкий лист бумаги. — Первая в истории карта загадочной реки…

Бережно, как величайшую ценность, он раскрыл дневник штурмана и жадно припал к странице.

— Серебренников дошёл почти до истоков реки… Нужно было иметь великую волю, чтобы пройти все эти бесчисленные пороги и ущелья и умереть ради науки, гордо умереть, победив…

Он встал. Старшины тоже встали со скамьи и медленно сняли фуражки.

— Мы не остановимся, — твёрдо сказал Тебеньков, и голос его прозвучал сурово. — Нет, не остановимся! Ты это знал, штурман… Скоро мы поселимся там, где ты открыл месторождение золота и меди. И всегда будем помнить, кто дал нашей родине эти богатства. Мы будем помнить тебя, штурман!

1

Фактория — торговое поселение.

2

Гризли — серый медведь. Распространён в Северной Америке.