Президент Адмиралтейств-коллегий Головин первый нарушает эту напряженную тишину.
      - Итак, вы уверены, что Азия отделена от Америки проливом?
      - Да, я в этом уверен, - отвечает капитан. - Я располагаю свидетельством чукчей...
      - Эти показания, конечно, очень важны, - соглашается президент, однако было бы значительно лучше, если бы вы располагали картой пролива.
      - Нам удалось составить карту восточного побережья этого пролива, берега, на котором живут чукчи...
      - Сведения о чукчах очень интересны, капитан, но на поставленный вопрос и они не дают ответа. Можете ли вы утверждать с уверенностью, что севернее названного вами пролива нет никакой земли? А что, если именно севернее, где-нибудь против устья Колымы, и лежит Американский материк?
      Перед этим прямо поставленным вопросом Беринг почувствовал себя бессильным. Он должен был признать, что задание в самой важной части своей осталось невыполненным.
      Кто-то из сановников заметил угрюмо:
      - Мы знаем не больше, чем знали. А сколько потрачено денег!.. Это не принесет вам славы, капитан.
      Головин порывисто встал; пристальные, быстрые глаза его блеснули.
      - О нет! Мы знаем значительно больше, чем знали. Что знали мы о чукчах, например? Теперь этот далекий народ изучен и описан досконально... Мы имеем также карту Чукотского побережья. Наконец, открыты новые острова... Повидимому, вы были у порога других великих открытий, господин капитан. Вам следовало стремиться к устью Колымы.
      Человек большого творческого размаха, Головин не хотел допустить, чтобы результаты экспедиции были подвергнуты сомнениям или насмешкам невежд. Эти насмешки могли привести к прекращению огромного и важного для России дела. А Головин рассчитывал, что вслед за этой экспедицией, будут организованы и другие: уже давно пришла пора определить границы государства на севере и на востоке. Заветная мечта Петра о пути в Индию вокруг северного побережья Азии стала и его мечтой. Теперь он сожалел только о том, что Беринг оказался недостаточно решительным начальником. Если бы экспедицию возглавил Чириков... Этот не дрогнул бы перед опасностями зимовки.
      Довольно сложная задача встала теперь перед Головиным: с одной стороны, он должен был защищать Беринга, чтобы начатое государственной важности дело чиновники не сдали в архив. С другой стороны, он не мог быть доволен постоянными колебаниями капитана, его нерешительностью, его ослабленной волей. Что скажет сам Беринг в эту ответственную минуту, когда вместе с оценкой его трудов уже как бы решался вопрос о возможных следующих экспедициях? Если он скажет, что трудности плавания в тех далеких морях непреодолимы, - возможно, на долгие годы будут забыты смелые начертания Петра. Это будет жестокий удар и по расчетам Головина, и по авторитету Адмиралтейств-коллегий. При дворе немедленно найдутся слишком "осведомленные" чужестранцы, которые непременно оклевещут великое начинание русских ученых и мореходов.
      Головин знает, что в приемной ждет лейтенант Чириков. Вот кто должен присутствовать на этом совете. Он поможет Берингу ответить на главный вопрос.
      И вот перед столом коллегии стоят рядом уже два моряка,- оба обветренные, бронзовые от загара и одновременно такие непохожие друг на друга. Невысокий, худощавый, даже хрупкий Чириков весь собран в волевом напряжении, в нем тотчас угадывается сдержанная сила. Беринг дороден, несколько вял в движениях, на старчески дряблом лице отражена бессонница многих ночей и то ли робость, то ли смущение.
      Улыбаясь Чирикову, Головин спрашивает:
      - Скажите, Алексей Ильич, считаете ли вы возможным плавание от Чукотского носа к устью Колымы?
      Все слышат краткий ответ:
      - Безусловно. По крайней мере, мы могли бы пройти значительно дальше, чем прошли.
      - А считаете ли вы, что пролив между Азией и Америкой существует?
      - Здесь мало одних предположений, которые, к тому же, не новы. И мало показаний чукчей. Лишь тогда, когда берег от Чукотского носа до этого устья будет положен на карту и когда мы побываем на американском материке, - я буду считать вопрос окончательно решенным.
      - И вы готовы снова отправиться в этот далекий путь?
      - Это моя мечта! - воскликнул Чириков. - Можем ли мы останавливаться на половине дороги?
      - Что скажет господин Беринг? - спросил Головин.
      - Я возвратился на Камчатку, - ответил Беринг, - только потому, что корабль был крайне ненадежен, а я не смел подвергать опасности вверенных мне людей. Я предлагаю организовать еще одну экспедицию: мы откроем пути в Америку, исследуем все Охотское побережье, все северное побережье Сибири, от устья Оби до Чукотки; это должна быть огромная экспедиция из двух или трех десятков отрядов. Она потребует больших денег, однако польза, которую она принесет, со временем оправдает все расходы...
      Головин облегченно вздохнул: ему хотелось услышать именно такой ответ. Прощаясь с моряками, он сказал:
      - Я думаю, близок час, когда я буду иметь честь и счастье пожелать вам доброго пути...
      Что немного смутило Беринга, отозвалось в нем чувством, похожим на ревность, - это особенное расположение Головина к лейтенанту Чирикову. Президент коллегии дважды назвал его "искусным морским офицером, в исполнении службы тщательным и исправным". Но Чириков, казалось, и не расслышал похвалы, - он весь уже был поглощен планами новой экспедиции.
      Чириков действительно был отличным мореходом. Беринг неспроста поинтересовался как-то, не происходил ли его помощник из потомственных моряков? Но оказалось, что Чириков пришел во флот откуда-то из Киевской губернии, где отец его служил комендантом. Принятый в Математическо-навигацкую школу в Москве, а затем переведенный в Морскую академию в Петербурге, Чириков не раз удивлял своих наставников пытливостью и страстностью в учебе. География стала его любимейшим предметом. На карте мира в те времена было еще много неразрешенных загадок. Чириков мечтал о дальнем плавании, о новых открытиях в просторах океанов. Он знал, что такие открытия лишь иногда происходят по воле случая, что настоящий мореход должен в совершенстве освоить математику, географию, навигацию, астрономию, иностранные языки, кораблестроение, - должен быть человеком всесторонне образованным. Отлично понимал Чириков и значение практики, без которой легко было превратиться в кабинетного ученого. В штормовые погоды на Балтике вместе с матросами работал на реях, стоял у штурвала, крепил палубный груз... Любая, даже самая тяжелая работа на корабле спорилась в руках этого хрупкого человека. Не случайно Беринг завидовал иногда его собранной, сосредоточенной воле, его умению вести корабль и обучать матросов управлению парусами. Оставив капитанский мостик, Чириков сам, подавая пример, взбирался на мачту и на головокружительной высоте, там, где другой матрос не мог управиться со снастями, мгновенно наводил порядок, всегда оставаясь сдержанным и спокойным. Пожалуй, именно эта его черта, - готовность в любую минуту прийти на помощь матросу, - и удивляла, и раздражала иностранцев в отряде Беринга. Шпанберг иногда открыто смеялся над лейтенантом:
      - Мужик... Он сам работает на реях. Не удивлюсь, если он и палубу окажется способен мыть...
      А матросы любили Чирикова, как любят солдаты своего старшего товарища, испытанного командира. В том, как они выполняли его приказания, было не только повиновение, - была огромная преданность и верность.
      В обращении с подчиненными Беринг был мягок, даже ласков. Никто не мог сказать, что его не любили моряки. Но к Чирикову они относились, как к отважному и умелому командиру, а в Беринге видели просто доброго старичка, мало доверяя его мореходному искусству.
      И в этом был виноват сам капитан. В северной части Тихого океана, вблизи Чукотской земли, он чуть ли не ежечасно без всякой на то причины менял курс корабля, что приводило к открытым стычкам с офицерами. Чириков указывал, что эти ненужные повороты только изматывают людей и удлиняют путь. Но Берингом прочно владели различные опасения: то чудились мели, то рифы, то острова. Поняв свою ошибку, он не имел мужества признать ее в кругу офицеров, считая, что это принизит его авторитет. Однако не только офицеры, - каждый матрос отлично понимал, откуда происходят эти постоянные колебания начальника: он не был уверен в себе.
      Может быть, Чирикову просто, как утверждал Шпанберг, везло. Любая его вахта проходила без происшествий. Но, присматриваясь к своему помощнику, Беринг не мог не отметить предусмотрительности и деловитости Чирикова, а главное - его постоянной уверенности и отваги. Эта отвага опиралась на знания, которые получил он в Морской академии. Недаром же сам Петр отметил усердие в науках гардемарина Чирикова, и недаром Алексей Ильич дважды был повышен в звании через чин.
      Составляя проект второй экспедиции, Беринг мало надеялся на ее осуществление: она требовала слишком больших расходов. Но Адмиралтейств-коллегия, Академия наук и многие прославленные моряки горячо поддержали его проект, и правительство вскоре одобрило эти небывалые по размаху планы исследований.
      Перед русскими учеными и моряками, участниками второго похода, была поставлена огромная задача: разведать берега Северной Америки, северо-восточной Азии и, по возможности, Японии, собрать материалы по географии и истории этих земель, коллекции растений и минералов, словом, "чинить разные, подлежащие до науки обсервации".
      Состав экспедиции насчитывал почти 570 человек. Сюда входили и бывалые моряки, и ученые, и художники... Такой большой научной экспедиции еще не посылала для новых исследований в дальние страны ни одна держава.
      Чириков ликовал. Теперь-то уж они обязательно достигнут цели. Беринг был озабочен и молчалив: он думал о страшных сибирских дорогах. Шпанберг не уставал рассказывать в гостиных о своих бесчисленных подвигах, достоверность которых, впрочем, никто из его спутников не подтверждал.
      В Адмиралтейств-коллегий уже были известны неприглядные делишки этого иностранца. Неспроста же и президент Адмиралтейств-коллегий Головин, и обер-секретарь Сената Кириллов, и гидрограф Соймонов настаивали, чтобы весь состав экспедиции был укомплектован из русских людей, кому дороги процветание и слава отечества. Но чужестранцы, хозяйничавшие при царском дворе, заглушили эти голоса.
      По пути к Охотску, когда экспедиции снова пришлось преодолевать огромные трудности, Беринг не раз говорил открыто, что эта экспедиция свыше его сил и что возглавить ее должен был бы русский человек, так как именно иностранцы вносили распри и разлад в большое, требующее дружных усилий дело.
      Как же случилось, что после целого ряда неудач в первой экспедиции Беринг был назначен начальником еще более грандиозного похода?
      Дело в том, что Беринг предложил организовать вторую экспедицию. И хотя любой матрос и офицер в его отряде рассматривал первый поход лишь как начало огромной исследовательской работы, хотя этот новый план был общей мечтой и надеждой, под проектом стояло все же имя Беринга. К тому же Беринг уже знал далекую Камчатку и Чукотку.
      Перечитывая инструкцию Адмиралтейств-коллегий, Беринг не мог не обратить внимания на фразу, в которой капитану-командору прямо предписывалось проводить всю работу "с общего согласия с капитаном Чириковым..."
      С общего согласия... Чириков мог контролировать решения начальника экспедиции и соглашаться или не соглашаться с ним. Значит, Адмиралтейств-коллегия признает Чирикова лучшим мореходом, чем Беринг? Да, это так. Ему уже присвоен чин капитана. Головин отмечал особые заслуги Чирикова. Его поправки к проекту Беринга были приняты с благодарностью...
      Беринг испытывал к своему помощнику острое чувство ревности, которое не обещало ничего доброго впереди. Когда-то и где-то это чувство должно было прорваться.
      Чириков словно угадывал настроение командира. Он старался держаться в тени, безупречно выполнял все предписания своего начальника, руководя доставкой грузов в Охотск, переправами через сибирские реки. Однако на дальней этой дороге выпадало немало случаев для несогласия между двумя моряками. Чириков все время поторапливал Беринга: скорее бы построить корабли и выйти в море. Капитан-командир воспринимал эти замечания и советы с раздражением. Когда штурман Михаил Плаутин тоже осмелился сказать ему о непорядках в экспедиции, Беринг окончательно озлился и приказал арестовать Плаутина. Расследовать это дело Адмиралтейств-коллегия поручила Чирикову. И Алексей Ильич настоял на освобождении Плаутина. В этих действиях своего помощника Беринг увидел открытый вызов. И второй вызов он увидел в просьбе Чирикова на бригантине "Михаил" отправить его "для осмотра земли, лежащей против Чукотского носа"...
      "Не вздумал ли Чириков, - подумал Беринг, - обогнать меня в открытии американского материка?" И он категорически отклонил просьбу своего помощника. А ведь могло же быть, что еще тогда, в 1740 году, русские моряки под командованием Чирикова достигли бы берегов Аляски!
      В этом отношении Беринга к своему помощнику, в постоянной подозрительности и неприязни немалую роль играли иностранцы, окружавшие командира лестью и ложью. Кроме Шпанберга, доносчика и спекулянта, был здесь в звании лейтенанта некий Ваксель, прозванный вором и плутом за то, что продавал казенный хлеб. С экспедицией находился также известный в придворных кругах астроном француз Людвиг Делиль де ля Кройер, брат академика Жозефа Николя Делиля. Безграмотный, но самоуверенный выскочка, он приносил немало хлопот, постоянно вмешиваясь в распоряжения капитана-командора. "Профессор" Делиль был не столько астроном, сколько шпион. В экспедиции он выполнял задания своего брата Николя, платного агента французской разведки, позже разоблаченного и высланного из России.
      Об истинной профессии этих "ученых" Беринг, конечно, не знал. Он мог только удивляться советам "профессора", который всячески стремился затормозить сборы в дорогу.
      Вечно недовольные друг другом, вечно затевавшие ссоры и споры, иностранцы были едины только в одном: в ненависти к Чирикову, который не признавал ни их авторитета в мореходном деле, ни знатного происхождения, ни высоких связей в Петербурге. Постоянно снуя вокруг Беринга, они нашептывали ему на Чирикова самый нелепый и злобный вздор. И Беринг нередко поддавался влияниям. Только скромность и сдержанность Чирикова, его неутомимое усердие в выполнении полученных заданий, умение организовать работы в самых сложных и трудных условиях удерживали начальника от шага к окончательному разрыву с помощником.
      Утром 4 июня 1741 года два пакетбота - "Св. Петр" и "Св. Павел", построенные в Охотске и перезимовавшие в Авачинской бухте, где тогда был заложен порт, названный Петропавловском, наконец-то подняли якоря и вышли в океан.
      Как долго матросы и офицеры ждали этого желанного дня! Ждали его и в Петербурге, - оттуда летели все новые и новые депеши, торопившие Беринга. Сейчас, казалось бы, командир должен был испытывать наибольшую радость. Но Беринг стоял на мостике "Св. Петра" сумрачный и молчаливый.
      Капитану-командору вспомнилась последняя депеша из Адмиралтейств-коллегий, в которой особенно резко выражалось недовольство медлительностью сборов. В Петербурге уже говорили об отмене экспедиции. Там не хотели понять, какого труда стоила постройка этих кораблей, заготовка продовольствия и доставка грузов.
      Но теперь, когда пакетботы вышли в море, даже Сенат не мог отменить экспедицию. Другое беспокоило Беринга: в подчиненной ему группе офицеров не было единодушия. Собрав перед выходом в океан офицерский совет, начальник экспедиции со всей ясностью увидел безрадостную картину: снова, как и в первой экспедиции, здесь было два лагеря, несогласные, почти враждебные между собой - русские и иностранцы.
      Спор разгорелся в первые минуты, едва Людвиг Делиль предложил маршрут, который должен был привести к открытию Земли Жуана да Гама...
      Капитан пакетбота "Св. Павел" Алексей Чириков спросил удивленно:
      - А разве существует такая земля?
      Делиль передернул плечами и смерил его презрительным взглядом.
      - Да, такая земля существует, и вот доказательство, прошу посмотреть...
      Он развернул карту и указал на смутные контуры острова, неуверенно обозначенного в просторе океана.
      Некоторое время Чириков внимательно рассматривал карту.
      - Здесь подпись: профессор Жозеф Николя Делиль. Значит, эта карта составлена вашим братом?
      - Я этим горжусь, - воскликнул Делиль и вызывающим взглядом обвел офицеров.
      - Я тоже гордился бы, - заметил Чириков, - если бы эта земля, о которой ваш брат знает только понаслышке, действительно существовала. Но кто видел эту землю? Никто! Это легенда, которая вот уже сколько десятилетий вводит в заблуждение мореходцев. Напомню, что много подобных легенд было развеяно исследованиями. Я утверждаю, что этой земли нет, и мы напрасно потеряем время, если пойдем, как вы предлагаете, на юго-восток, когда нам следует идти на северо-восток и искать американский материк напротив Чукотского носа.
      - Вы утверждаете! - смеясь, воскликнул Делиль. - Я готов был бы выслушать вас, если бы вы тоже были ученым. Однако до академика вам еще слишком далеко. Мой брат - академик, он знает, пожалуй, больше любого капитана.
      Капитан-командор колебался, не зная, чью сторону следует принять. Он был согласен с Чириковым: самый верный путь к открытию американского берега - это путь к Чукотскому носу. Где-то там, напротив Чукотки, лежит американская земля. Но указание Сената требовало подчинения советам профессора Делиля. Мог ли Беринг нарушить этот указ? Что, если, согласившись с Чириковым, он не достигнет Америки, или потерпит аварию, или вынужден будет зимовать во льдах? И что, если кто-либо другой отыщет эту легендарную Землю Жуана да Гама? Тогда Людвиг Делиль окажется во всем прав, а он, капитан-командор, во всем виноват, и его несогласие с профессором будет названо самоуправством. Нет, осмотрительность и слово инструкции - прежде всего.
      Все же Беринг спросил мнения и других офицеров. Помощники Чирикова лейтенанты Плаутин и Чихачов, штурманы Елагин и Дементьев дружно встали за маршрут своего капитана. Им возражали сторонники Делиля.
      Спор становился резким, и капитан-командор потребован тишины.
      - Объявляю решение, - сказал он. - Мы пойдем маршрутом, который рекомендует профессор господин Делиль...
      Насмешливо взглянув на Чирикова, юркий французик осторожно свернул свою карту.
      - Мой долг подчиниться начальнику, - негромко произнес Чириков. - Но когда мы достигнем широт, на которых обозначена Земля Гамы, и убедимся, что этой земли не существует, необходимо будет сразу же изменить курс. Мы увидим Америку на северо-востоке.
      В течение восьми суток пакетботы шли к воображаемой Земле Гамы. Но сколько ни всматривались дозорные в горизонты, таинственный берег не открывался. А ведь это были широты, на которых карта Делиля указывала неведомые острова.
      "Профессор" Делиль прикинулся невинным простачком:
      - Разве я руководитель экспедиции? И разве я отдавал какие-либо приказания? Я только показал карту...
      Зачисленный в экипаж "Св. Павла", Делиль еще пытался давать "советы". Но Чириков давно уже разгадал этого "ученого". Однажды он сказал Делилю при матросах:
      - Вы, господин хороший, убирайтесь-ка лучше к себе в каюту, Предупреждаю: не вмешиваться в корабельные дела. Иначе это кончится плохо.
      С этого дня "профессор" устранился от дел. Он занялся кухней, усиленно питался, пил из казенных запасов вино и спал по десять-двенадцать часов кряду, вполне довольный такими условиями жизни. Среди забредавших в те времена из Европы в Россию разных "специалистов" было немало подобных шарлатанов и пройдох.
      Как и предсказывал Чириков, Земля Гамы не существовала. 12 июня Беринг, наконец, изменил курс на северо-восток. А через четыре дня он озадачил Чирикова неожиданным вопросом:
      - Не повернуть ли нам снова к югу?
      - Но ведь это бесцельное блуждание по океану, - ответил Чириков. - Мы должны продвигаться на северо-восток. Только этим курсом мы достигнем Америки.
      Тревожась за судьбу экспедиции, Чириков ждал решения командира. Беринг не отвечал. Но "Св. Петр" продолжал идти прежним курсом, и Алексей Ильич вскоре с облегчением понял: капитан-командор молча принял его совет.
      В этих суровых северных широтах Беринг имел не одну возможность убедиться в высоком мореходном искусстве своего спутника. Чириков вел пакетбот с такой уверенностью, словно не впервые уже бороздил эти океанские просторы.
      Нелегко было Берингу отдать приказание, чтобы "Св. Павел" шел впереди. Капитан-командор как бы признавал преимущество Чирикова. Но эти преимущества с каждым днем становились все более заметны: Чирикову приходилось убавлять паруса, чтобы дождаться, пока его догонит "Св. Петр".
      Строго выполняя инструкцию, Чириков старался держаться как можно ближе к пакетботу начальника, чтобы в случае какого-нибудь происшествия одна команда могла прийти на помощь другой. И все же 20 июня 1741 года во время шторма корабли разошлись...
      Не думал в этот день Беринг, что никогда уже не увидит он ни Чирикова и его быстрокрылого пакетбота, ни Камчатской земли...
      Потеряв из виду судно Чирикова, капитан-командор снова сменил курс. В течение пяти суток корабль шел на юг, затем повернул на восток, через три дня стал уклоняться к северо-востоку. Вскоре мореходы увидели верные признаки близкой земли: на волнах качались водоросли, появились тюлени и морские бобры, чайки, словно указывая дорогу к берегам, летели на север...
      Офицеры все чаще обращались к Берингу:
      - Следует повернуть на север, господин капитан-командор.
      - Нет, мы будем держаться северо-востока.
      Приказав на ночь ложиться в дрейф, начальник закрывался в своей каюте и никого не принимал, все время думая о дальнейшей судьбе экспедиции.
      А большая земля была совсем близко. Если бы не туман, с пакетбота могли бы увидеть на севере вершины Алеутских островов.
      Минуло полтора месяца с того дня, когда корабли вышли в море. Все так же шумел гривастыми гребнями океан, все такой же унылой и сумрачной была его зыбкая равнина, все так же завывал в такелаже ветер, и казалось, что нет и не будет конца этому пути... Но 16 июля над палубой вдруг раздался радостный крик дозорного матроса:
      - Земля!.. Вижу землю!..
      Словно белое облако над линией горизонта, из океана вставала снеговая вершина горы.
      Несколько минут команда оставалась безмолвной: а вдруг это облако сейчас растает, как уже не однажды по мере приближения корабля уплывали и таяли такие облака... Но четко очерченный белый конус оставался неподвижным.
      Офицеры и матросы радостной толпой окружили Беринга, но капитан-командор, казалось, не слышал ни поздравлений, ни приветствий.
      - Да, мы достигли Америки, - сказал он хмурясь. - Однако самые серьезные испытания еще впереди...
      И он возвратился к себе в каюту. Когда его спутники Стеллер и Пленсинер, стремясь развеять подавленное настроение начальника, робко вошли вслед за ним, Беринг сказал:
      - Не нужно поздравлений... Мы не знаем, где мы, как далеко от дому и что нас вообще ожидает впереди. Может быть, назад нас не пустит пассатный ветер. Земля нам незнакомая, а для зимовки не хватит провианта.
      20 июля судно приблизилось к берегу на расстояние двух миль. Это был гористый остров, густо покрытый пихтовым лесом. Моряки пакетбота дали ему имя Св. Ильи. Первым из европейцев на эту землю ступил русский человек, мастер из команды Беринга - Софрон Хитров.
      Посланный на поиски пресной воды, Хитров доложил, что видел на острове следы костров и рыбачьи постройки, однако встретить жителей этого острова ему не удалось. Натуралист Стеллер сделал на берегу ценные наблюдения; он описал 160 видов растений и несколько видов животных.
      Пополнив запасы пресной воды, Беринг повернул в обратный путь.
      Кроме позднего времени и угрозы зимовки в этом диком краю, были и другие причины, заставлявшие команду торопиться с возвращением: потрепанный штормами корабль становился все менее надежным, запасы провизии таяли с каждым днем, многие матросы болели цингой, болел и сам Беринг.
      Но выйти в обратный путь оказалось не так-то просто. Непроглядный туман, а потом невиданной силы шторм преградили дорогу. Уходя от шторма, пакетбот двинулся на юг. В тумане он пронесся над самыми мелями неизвестного острова, который был замечен лишь позже и назван Туманным.
      Беринг слег в постель и больше не появлялся на палубе. Казалось, он покорно ждал уже решенной своей судьбы.
      У группы открывавшихся в тумане островов команду постигла первая горькая утрата: умер матрос Шумагин - отличный товарищ, труженик, непоколебимого характера человек. В память о своем товарище моряки назвали эти острова Шумагинскими. Через некоторое время путешественники снова открыли несколько островов, на которых увидели неизвестный народ - алеутов.
      На какой широте и долготе находился корабль в эти дни - никто из офицеров не знал. В тумане невозможно было определиться. А самый опытный моряк в команде - капитан-командор все больше терял силы и волю.
      Скитаясь в просторах океана, моряки открыли еще неизвестную землю, гигантской горой поднявшуюся над водой (этой горе дали имя Св. Иоанна), а затем - острова Св. Маркиана, Св. Стефана, Св. Авраама. Здесь удалось определить местонахождение корабля. Но ненадолго. Вскоре снова туманы, штормы, дожди, снег и град сплошной завесой окружили корабль, и мчался он с оборванными снастями по воле ветра неведомо куда.
      Почти каждый день на судне умирали измученные голодом и цингой матросы. Те, что еще держались на ногах, кое-как пробирались к штурвалу и последним усилием воли продолжали управлять кораблем. Только они, простые моряки, еще находили в самих себе ту необоримую душевную силу, которая, казалось, была вызовом не только штормовому океану, но и самой смерти...
      Этой спайке русских матросов неспроста удивлялся и Беринг, и офицеры из иностранцев.
      - Во что они верят? - спрашивал капитан-командор. - Неужели надеются возвратиться на родину? Удивительные люди! Они не хотят покориться своей судьбе.
      4 ноября Берингу доложили, что на юге открылись высокие заснеженные горы.
      - Это Камчатка? - спрашивал вахтенный офицер. - Правда же, это Камчатка, господин капитан-командор?..
      - Не думаю, - сказал Беринг. - Впрочем, говорите всем, что это Камчатка. Иначе...
      К 22 ноября оставшиеся в живых матросы и офицеры кое-как перебрались на неизвестный берег. Пакетбот был оставлен без надзора на якоре, - в команде все поголовно были больны.
      А через некоторое время произошла удивительная авария: сорванный с якоря корабль стремительно понесся на рифы, но, подхваченный огромной волной, перелетел через эту подводную зубчатую стену и осел на прибрежных камнях. Даже лучший лоцман не смог бы провести его здесь к берегу так удачно, как это сделала случайная волна.
      Так закончил свой дальний путь пакетбот "Св. Петр". Те из матросов, которые могли еще передвигаться, сняли с него паруса, чтобы покрыть свои земляные жилища.
      Перенесенный в темную, наспех вырытую землянку, Беринг подсчитывал потери. Двенадцать матросов скончались во время плавания. Еще девять умерли при высадке на берег. Остальные... Неужели и все остальные умрут?
      А что же сталось с Чириковым и его командой? Много раз Беринг задавал себе этот вопрос. Но ответить на него не мог.
      А Чириков, не найдя после шторма "Св. Петра", направил свой корабль на восток, а затем на северо-восток и в ночь на 15 июля 1741 года, на полтора суток раньше своего командира, достиг американского берега в южной части Аляски.
      В поисках удобного места для стоянки судно отправилось вдоль берега на северо-запад.
      Несколько дней сердито громыхал океан, у скалистых берегов кипели и пенились водовороты. И все же штурман Абрам Дементьев, смелый, бывалый человек, не раз уже доказывал Чирикову, что сможет высадиться на берег.
      - Дайте мне матросов из тех, кто покрепче, - говорил он, - и мы переберемся через прибой.
      Чириков согласился.
      Корабль вскоре приблизился к заливу. Это место Чириков счел для высадки разведчиков наиболее подходящим.
      Длинная лодка - лангбот, в которой разместилось десять вооруженных матросов со штурманом Дементьевым во главе, направилась к берегу. Разведчики должны были найти якорное место, осмотреть берег, растительность, узнать, что это за земля, какие люди на ней обитают. Для местных жителей путешественники везли подарки: котлы, бусы, иглы, материю...
      Неподалеку от берега лангбот скрылся за утесом, и больше моряки его не видели.
      Прошло несколько дней. Дементьев не возвращался.
      "Св. Павел" продолжал курсировать недалеко от берега, не отдаляясь от залива. Спустя неделю Чириков вызвал еще четверых охотников-смельчаков и на последней лодке послал их к берегу. И случилось то страшное, чего больше всего опасался капитан: четыре матроса тоже не вернулись.
      Что случилось с этими людьми - неизвестно. Быть может, они утонули где-нибудь в грозном водовороте меж утесов, рифов и скал или погибли в бою, внезапно атакованные индейцами из засады.
      Корабль остался без единой лодки и потерял лучшую часть команды. Теперь о высадке на берег нечего было и думать.
      Путешественники решили возвращаться на Камчатку. Четыре с половиной тысячи верст отделяли их от Авачинской губы на Камчатке. Нелегко было команде "Св. Павла" преодолеть это расстояние. Продовольствия оставалось мало, пресной воды и того меньше. На корабле свирепствовала цинга. Из строя выходили самые стойкие матросы. Случались вахты, когда некому было занять место у штурвала, и Чириков, тоже разбитый болезнью, ползком пробирался на мостик и сам вел корабль. Капитан разделял с командой все трудности и невзгоды. Но Чирикову было намного труднее, чем другим - ведь он отвечал за людей, за корабль, за донесение о совершенном великом открытии. Приходя в матросский кубрик, капитан утешал больных:
      - Еще немного терпения, друзья! Мы сделали главное - открыли северо-западные берега Америки! До нас никто из европейцев здесь не бывал. Мы - первые... Возвратимся на Камчатку и не только укажем, где простирается американский материк, но и представим карту большой береговой полосы Америки! Кто сможет тогда усомниться в нашем открытии?