Федя (вбегая в комнату). Старик, все в ажуре!
      Олег. Но, но... Не говори "гоп"! Я - суеверный.
      Федя. Да клюнула, говорю тебе! Я ей мозги проел. Кап-кап, кап-кап. Мол, я человек грубый, прямой, что думаю, то и говорю, а Олег - иное дело. Замкнут, горд. О своих чувствах - ни слова. Все в душе таит. И оттого страдает. Ты бы поглядел, как она заглотила наживку! Как, мол, Олег, спрашивает. Почему не появляется? А я ей: ревнует ко мне. И, мол, наша дружба с ним дала трещину. Мы теперь - соперники. А она: ребята, не надо ссориться. Прошу вас. А я: столько лет дружили, водой не разольешь. А теперь, видать, врагами будем. Нет, говорит, не надо, я вас помирю! Вот потеха, она нас помирит.
      В дверь несмело постучали.
      Олег. Не она ли?
      Федя. Войдите.
      В дверь бочком протиснулись две девчонки-рыбачки. Принаряженные и робеющие.
      Первая. Шли мимо. В окне - огонь. Давай, говорю, постучим.
      Вторая. Авось, нас еще помнят!
      Олег (вскочив с постели и театрально потрясая, рас-кинутыми руками). Голубушки! Хохотушки! Дочери морских просторов! Мы вас ждали.
      Федя (в тон ему). Очи проглядели, дожидаючись!
      Девушки смущенно хихикают.
      Первая. Ой, врете вы...
      Вторая. Насмешники.
      Первая. А чего мы принесли?
      Извлекает из-за пазухи бутылку.
      Олег и Федя пустились в пляс, попутно освобождаясь от одежды. Девчонки деликатно отворачиваются и тоже начинают разоблачаться. Сначала снимают обувь и прыскают со смеху. 16. Экстерьер. Лесное озеро. День.
      Лебеди взлетают, расправив сильные белые крылья, и садятся на воду, тормозя красными перепончатыми лапами.
      Федя в зарослях приник к аппарату и щелкает безостановочно.
      Валя охотно позирует ему.
      Валя. И эти фотографии никому не давайте. Все до единой - мне.
      Федя. А Олегу? Ему можно дать одним глазком взглянуть?
      Валя (после паузы). Пожалуй, да. Но только одним глазком.
      Федя. Не станет он глядеть. (Со вздохом.) Мы с ним не общаемся. Только если на столе оставить, будто случайно забыл.
      Валя. Не жалеете, что ваша дружба распалась?
      Федя. Места себе не нахожу. Но что поделаешь? Не стану же я растаптывать чувство, которое в душе возникло! Я, Валя, такого не испытывал... никогда.
      Валя. Мне жаль вас.
      Федя. Почему?
      Валя. Я к вам ничего не испытываю. А вы на карту поставили такую дружбу. 17. Экстерьер. Маяк. Ранний вечер.
      Олег бродит вокруг маяка, поглядывает на окна. В окне появляется Валя, с удивлением смотрит на гостя.
      Валя. Вам кого?
      Олег. Вас.
      Валя. Сейчас выйду.
      Она выбегает к ожидающему ее Олегу. Он подавляет смущение. Она явно взволнована его визитом.
      Олег молча протягивает ей фотографию, на которой она, нагая, входит в туманное море.
      Они какое-то время смотрят друг на друга.
      Вал я. Значит, он мне отдал не все? А ведь клялся.
      Олег. Я за него не в ответе. Но когда обнаружил вот этот экземпляр, посчитал своим долгом вернуть его вам.
      Валя. Спасибо. Вы поступили благородно.
      Олег. До свидания. Прощайте.
      Валя (вслед ему, уходящему). Постойте. Если не спешите, я вам покажу наш маяк. Ему почти двести лет. А вид с высоты - дух захватывает. 18. Экстерьер. Смотровая площадка маяка. Вечер.
      Уже стемнело. Вращающиеся многоцветные источники света на вершине маяка озаряют силуэты Олега и Вали, обдуваемых морским ветром у металлической ограды на макушке маяка.
      Перед ними расстилается бесконечное море, рдеют алым подбоем облака на закате. Лучи прожектора далеко пронизывают сгущающуюся темень.
      Валя украдкой разглядывает Олега.
      Он резко поворачивает к ней взволнованное лицо. Глаза его заволакивают слезы, губы дрожат.
      Валя. Что? Говорите...
      Олег сдерживает дрожь на губах и приникает лицом к стене маяка, словно борясь со слезами.
      Валя. Олег, милый...
      Она гладит его затылок, вздрагивающие плечи.
      Он рывком отталкивается от стены и, не глядя на нее, бежит в дверь, затем по лестнице - вниз. Валя. Олег! 19. Интерьер. Комната в мотеле. Ночь.
      Олег и Федя хохочут.
      Олег. . Точно по системе Станиславского! Старик сейчас делает сальто в гробу. Он бы мне поставил пять с плюсом за мимический этюд. 20. Экстерьер. Дюны у моря. Вечер.
      Рыбацкий костер. Готовят уху. Девчонки-рыбачки чистят рыбу, смеясь и поглядывая на Олега с Федей.
      Есть и новшество. Из автомобиля протянули провод с электролампой и установили на шесте над костром, и поэтому вся компания озарена ярким кругом света.
      По рукам гуляет стакан с водкой. Закусывают, пока не готова уха, вяленой рыбой.
      Где-то с топотом проносится табун диких лошадей.
      Из темноты возникает старик - смотритель маяка.
      Смотритель. Мир честной компании.
      Старый рыбак. Присоединяйся к нам.
      Смотритель. А я не с пустыми руками. Я вам песни принес. Иди сюда, Валя, здесь все свои.
      Валя с гитарой вынырнула из темноты. Ее усаживают в круг. Федя тут же пристраивается с ней рядом.
      Олег остался недвижим. Он - в полутьме. Лишь порой сполохи пламени озаряют его сосредоточенное, печальное лицо. Валя то и дело взглядывает на него, а когда начинает петь, то смотрит только в его сторону.
      Поет она только ему, забыв об остальных. И спохватывается лишь тогда, когда ей начинают шумно рукоплескать.
      В знак уважения рыбаки ей первой подают тарелку ухи. Она поудобней устроила тарелку себе на колени, зачерпнула ложкой и вдруг обнаружила отсутствие Олега. Его не было на прежнем месте. Она обшарила встревоженным взглядом весь круг у костра - Олега не было.
      Федя. Ушел! По-английски, не прощаясь.
      Валя. Почему?
      Федя (отмахнувшись). Да он не в себе. Еще не известно, что учудит.
      Валя вскочила на ноги и бросилась в темноту. Олега она нагнала на дороге среди дюн. С разбегу кинулась к нему на шею, осыпала лицо поцелуями. 21. Интерьер. Комната в мотеле. Ночь.
      Валя и Олег в постели. Она не сводит завороженного взгляда с его лица.
      А он курит. Задумчиво пуская кольца дыма в потолок.
      Где-то в дюнах с топотом проносится табун диких лошадей. 22. Экстерьер. Дюны. Ночь.
      В лунном свете лоснятся спины бегущих лошадей. Развеваются гривы. 23. Экстерьер. Мотель в соснах. День.
      Валя, робея, проходит мимо бронзовых львов к лестнице, ведущей в комнату Олега. По лестнице спускается уборщица, в синем халате и с ведром мусора.
      Валя. Они дома? Журналисты?
      Уборщица. Укатили... с утра пораньше.
      Валя. Куда?
      Уборщица. Домой. Есть же у них где-то дом.
      Валя. Никакого письма, записки не оставили?
      Уборщица. Оставили... Вот мусору... За день не управлюсь.
      Валя. А записки? Письма?
      Уборщица. Нет, милая. Собрали вещички и - поминай как звали.
      Валя ненароком глянула в мусорное ведро, полное бутылок, и увидела порванные фотографии, на которых она изображена нагая, уходящая в туман. 24. Интерьер. Кабинет Олега. День.
      Олегу уже шестьдесят лет. Но узнать его можно. На столе - фотография, где он, молодой, в обнимку с Федей. На стенах - афиши разных театров с одним и тем же на-званием: "Валя".
      Его интервьюирует корреспондент. Корреспондент. Итак, ваша пьеса идет в ста пятнадцати театрах страны. Успех феноменальный.
      Олег. Я вас, если позволите, поправлю. Эта цифра уже устарела. За границей идут репетиции (считает по пальцам) в шести театрах.
      Корреспондент. Тем более. Поздравляю. У меня для вас приятный сюрприз. Я обнаружил в архивах фоторепортера вот эту карточку. Меня уверяют, что это и есть подлинная Валя - прототип вашей героини.
      В руках у Олега, действительно, фотография Вали, снятой тайком Федей.
      Олег. Пожалуй, это - она. Да разве со спины определишь? А фотограф умер. Он-то и поведал мне историю Вали, и я ее положил в основу моего произведения.
      Корреспондент. Этот образ у вас так реально, так выпукло выписан, что создается впечатление, вы ее очень хорошо знали и, возможно, были свидетелем... и даже участником этой любовной истории.
      Олег. Нет, дорогой. Все с чужих слов. Вот фотограф, покойный Федя, все знал в подлиннике и даже привял немалое участие во всем этом. Помогал моему герою-шоло-паю соблазнить Валю.
      Входит Лариса - жена Олега, несет на подносе кофе.
      Лариса. В нашем театре тоже будут ставить твою "Валю". Режиссер намекнул, что могу попробовать главную роль. Как всегда, шутит. Куда мне играть юную девушку?
      Олег. Почему? Ты, мать, выглядишь молодо. Чем черт не шутит? 25. Интерьер. Пустой театр.
      На сцепе спускают задник с нарисованным маяком на
      фоне синего моря. Лариса, жена драматурга, в своем платье, но в гриме читает монолог у самой рампы, адресуя его темному пустому залу, где чуть различимы внимающие ей режиссер и драматург. Лариса не может сдержать волнения. Сбивается. И начинает снова. Она, уже немолодая актриса, выглядит как новичок на экзамене.
      Режиссер (склонившись к Олегу). Я был прав. Она выглядит абсолютной девчонкой.
      Олег (иронично). Вы мне льстите. Хотя при таком освещении не скажешь, что ей уже за сорок.
      Режиссер. Милый Олег Николаевич, в своем стремлении быть объективным, вы становитесь несправедливым... к своей жене. Она выглядит абсолютно юной, а при ее таланте... и трепетном отношении...
      Олег. Не уговаривайте меня... Я же не спорю. Мы не слышим текста, произносимого Ларисой, а лишь видим, как она шевелит губами, ее мимику, жесты. На колено Олегу ложится женская рука с перстнями на пальцах. Рядом с ним присела молодая актриса с лисой, накинутой на плечи, и мордочка зверька чем-то смахивает на ее красивое острое лицо.
      Молодая актриса (шепотом). Преодолеть возраст так же трудно, как земное притяжение.
      Олег испытующе смотрит на нее. Она не отводит взгляда, а ее рука скользит по его бедру, поигрывая пальцами. Молодая актриса. Вам не обобраться сплетен и обвинений в протекционизме. 26. Интерьер. Кабинет начальства. День.
      Широкий затылок со складками жира.
      Ватные, вышедшие из моды, плечи. Зычный, уверенный голос.
      Олег и режиссер театра, сидящие перед ним, почтительно слушают.
      Затылок. Да... еще... напоследок. Главный герой... лицо отрицательное. И надо, чтобы зритель к нему относился соответственно. Поэтому никаких славян на эту роль... Есть же у вас в театре актер по фамилии... (загля
      дывает в бумажку) Фельдман. Жалобы пишет, что его затирают, не дают играть. Ну вот ему и роль. Пусть порезвится.
      27. Интерьер. Театр. Железная лесенка за кулисами.
      Драматург спускается по лесенке и на повороте сталкивается с Фельдманом, слащаво-красивым актером с глупыми круглыми глазами.
      Фельдман (с дурным пафосом). Олег Николаевич! Вы не только великий драматург, но и порядочнейший человек. Таких святых сейчас мало.
      Олег. Э-э... не совсем понимаю.
      Фельдман. Как же? Дорогой мой! Весь театр, как пчелиный улей, гудит о вашем благородстве... В наше время... Вы меня понимаете... настоять на моей кандидатуре на главную роль... когда мне уже пять лет дальше "Кушать подано" ничего не светило... Это подвиг... нравственный и гражданский..
      Олег. Но, но! Слухи о моем... благородстве сильно преувеличены.
      Фельдман. Не скромничайте. Вы меня спасли, я возрождаюсь из пепла, как... эта... птица... как ее...
      Олег. Пенис! Птица пенис! Не уподобляйтесь ей, Фельдман, пенис в переводе на ваш язык...если не ошибаюсь, означает... поц. 28. Интерьер. Артистическая уборная.
      Перед туалетными столиками друг против друга наводят грим, глядясь в зеркала, в которых отражается и визави, две соперницы-претендентки на главную роль: жена автора пьесы, уже далеко не юная, но весьма моложавая Лариса, и актриса намного моложе ее - Наталья.
      Лариса, робко поглядывая на соперницу, нервно накладывает крем на лицо, мучительно подбирает краски, способные сделать ее моложе, скрыть дряблость кожи, морщинки у глаз.
      Наталья смотрит в зеркало уверенно и вызывающе. Ее кожа свежа и гладка.
      Взгляд задорный и насмешливый.
      Обмен взглядами между ними - немой диалог трепетной и легко ранимой Ларисы и уверенной в победе и потому чуть снисходительной Натальи.
      Лариса примеряет светловолосый парик с тугой косой, Наталья качает головой и великодушно предлагает другой, свой.
      Наталья. Коса только подчеркнет, что вы пытаетесь выглядеть девчонкой. А этот подойдет лучше. 29. Интерьер. Столовая в квартире драматурга.
      Супруги завтракают. Лариса пробегает глазами газету и резко отшвыривает ее.
      Лариса (в слезах). Оказывается, меня не утвердили на роль. И ты... ни слова мне... Я узнаю об этом из газет!
      Олег. Где? Что?
      Берет газету. Там - портрет молодой актрисы и ее статья. Он пробегает глазами строчки: "Автор пьесы не только талантливый драматург, но и верный друг театра. Он выдвигает молодых актеров на ведущие роли... Объективен и строг в своих оценках".
      По лицу Ларисы текут слезы.
      Олег складывает газету, виновато смотрит на Ларису.
      Олег. Прости. Но есть ситуации, когда я бессилен.
      Лариса. В который раз ты меня предал... И даже нажил капитал на этом.
      Олег закатывает глаза, морщится, потирает рукой сердце.
      Лариса (встревоженно). Давит?
      Олег. Дай таблетку. 30. Интерьер. Театральная сцена. Вечер.
      Идет спектакль. На сцене, изображающей лесную полянку, резвятся зайчики, танцуют, взявшись за лапки и потряхивая длинными мягкими ушками, беззаботно напевают примитивную песенку. У зайчат человеческие ли
      ца. С нарисованными усиками. На теле - синтетический мех.
      Один из зайчишек -Лариса, Изображает веселье и беспечность, а в глазах - смертельная тоска.
      Вприпрыжку, с песней, зайчата гуськом уходят за ку* лисы, взбегают друг за дружкой по витой железной лестнице. На одном из пролетов весьма интимно любезничают драматург и молодая актриса, соперница Ларисы, получившая главную роль. Они не видят Ларисы. А она, в нелепых заячьих усиках, с растопыренными ушами, смотрит из меха, как из иллюминатора, и слезы, размазывая грим, бегут по ее щекам.
      Режиссер, с одышкой поднимавшийся по лестнице, переводит всепонимающий взгляд с Ларисы на воркующую пару, улыбается Ларисе сочувственно и печально и обнимает ее за плечи.
      Режиссер. Но, но... вытрем глазки. Грим попортим. 31. Экстерьер. Белый маяк над обрывом. Внизу - море.
      Режиссер водит Олега вокруг маяка, осторожно придерживает у края обрыва. Олег утомленно внимает ему.
      Олег. Милый, вы - режиссер, вам и карты в руки. Я согласился на ваши уговоры приехать на съемки не для того, чтобы вас поучать или даже консультировать. Я бежал из Москвы, чтоб здесь отдохнуть, полечить нервы. Благо, вы обещали санаторий, лечение электросном. Это не блеф?
      Режиссер. Что вы, дорогой! Все улажено. И санаторий... и электросон. Завтра первый сеанс. Уедете свежим, как огурчик.
      Олег. Чем могу быть вам полезен?
      Режиссер. Этот маяк вас устраивает? Он не совсем такой, как вы описывали, но более удобен для съемок.
      Олег. Ради Бога. Меня устраивает этот маяк, так же как и вы - в качестве режиссера.
      Режиссер. Это одобрение или... порицание?
      Олег. Оставляю на ваше усмотрение. 32. Интерьер. Кабинет врача. День.
      На белой медицинской койке с подушкой в изголовье спит, мирно дыша, Олег. Голова его, как у космонавта на испытаниях, опутана сетью электродов, тянущихся к аппарату с перемигивающимися зелеными и красными световыми точками. Медсестра манипулирует рычажками и кнопками на аппарате.
      Лицо Олега разглаживается, умиротворяется.
      Затаив дыхание, Лариса следит за его лицом. Рядом с ней со скучающим видом отсиживает свое время врач - маленький человечек, похожий на невыросшего ребенка, в белом халате и белой шапочке над морщинистым, как у лилипута, лицом.
      Врач. Писатель, по природе своей профессии, ненормальный человек. Вечный пациент для психиатра.
      Лариса (не отрываясь от лица Олега). Вы это серьезно? Не пугайте меня, доктор.
      Врач. Зачем вас пугать? Как жена, вы его наблюдаете давненько. Неужели вы не замечали аномалий, отклонений в его психике?
      Лариса. Но ведь он всего достиг, чтобы чувствовать себя хорошо, удобно в этой жизни. Почет и слава в обществе, материальный достаток, внимание и забота дома.
      Врач. А путь к этому достатку? К славе?
      Лариса. Но это уже давно позади. Сейчас бы только и пожинать плоды.
      Врач. Я абсолютно убежден, что писательство - удел ненормальных людей. Они живут галлюцинациями... в выдуманном мире. А в условиях цензуры... такой, как у нас... еще вынужден насиловать себя, искусственно взвинчивать... А это уже онанизм. Вас не Шокируют мои откровения? (Украдкой взглянул на нее.) Мы - психиатры - жуткие циники.
      Лариса.-Я абсолютно согласна с вашим диагнозом.
      Олег во сне что-то пробормотал и улыбнулся детской, трогательной улыбкой. 33. Интерьер. Телевизор и видеомагнитофон.
      Рука закладывает кассету. На экране хлопает хлопушка и возникает первая претендентка на главную роль в фильме. Произносит короткий текст.
      Снова хлопушка. Новая претендентка. Тот же текст.
      И так множество раз.
      Режиссер. Ну-с, кого утвердим на главную роль?
      Олег. А вы еще ни на ком не остановили свой выбор?
      Режиссер. Конечно же, да. Но мне важно ваше мнение.
      Олег. Мне они нравятся все... Своей юностью. 34. Экстерьер. Узкая полоска пляжа под высоким обрывом. День.
      Олег и режиссер медленно бредут по песку у самой воды, что-то обсуждая. Режиссер отчаянно жестикулирует, отстаивая свою точку зрения.
      Режиссер. Я перенес в сценарий, ничего не меняя, почти всю вашу пьесу. Авторство, разумеется, сохраняется за вами. Ну, если вы мне что-нибудь отстегнете за мой труд, я не буду в претензии. Единственное расхождение финал. У вас в пьесе героиня, уже в летах, увенчанная лаврами ученого с мировым именем, на международном конгрессе в Москве сталкивается со своим соблазнителем, опустившимся, спившимся репортером, пришедшим к ней за интервью в шикарный номер отеля, и не прогоняет его с гневом и отвращением, а по-женски жалеет его и даже плачет, глядя на него, жалкого, проигравшего жизнь.
      Знаете, по большому счету, в этом нет правды жизни... не побоюсь этого сказать. Ваша, а теперь уже и наша с вами, героиня не такая, уверяю вас. Она выше розовых соплей. Герой - негодяй и мог вообще погубить ее жизнь... ради своей копеечной прихоти. Он заслуживает сурового наказания. Жизнь, в результате, таких учит. Я имею в виду нашу советскую жизнь. Добро не только побеждает, оно бескомпромиссно ко злу. Наша советская женщина не
      могла бы простить такое. Она с чувством омерзения обойдет это гадкое существо, некогда заморочившее ее наивно-доверчивую голову.
      Опознав его, она, конечно же, откажет ему в интервью. И даже выставит за дверь. А потом проедет мимо него в шикарном "Мерседесе", когда он будет, шлепая по лужам, уходить из отеля, и даже обдаст брызгами из-под колес. Поделом! И финал эффектный... кинематографически выразительный.
      35. Интерьер. Диалог продолжается в автомобиле, следующем по лесной дороге.
      Режиссер. Вы со мной не согласны? Успех, ручаюсь, обеспечен.
      Олег. Вы мне надоели... режиссер.
      Режиссер. Что, не нравится такое решение? А я думал, мы единомышленники.
      Олег. Единомышленники? Боже, неужели я выгляжу вашим единомышленником?! Убирайтесь. Шофер, стоп! 36. Экстерьер. Лесная дорога. День.
      Режиссер, пятясь задом, выползает из автомобиля, который тут же срывается с места, взметнув тучи пыли из-под колес.
      Режиссер, пожав плечами, побрел пешком по пустынной дороге. 37. Интерьер. Автомобиль. День.
      Олег один на заднем сиденье покачивается в такт движению, устало прикрыв глаза. 38. Интерьер. Номер в гостинице.
      Олег ( в пижаме, отложил газету, которую читал, говорит в трубку). Слушаю.
      39. Интерьер. Фойе гостиницы. Телефон-автомат.
      Режиссер. Почему вы такой нервный? 40. Интерьер. Номер в гостинице.
      Олег бросает трубку на рычаг и бессильно и безнадежно разводит руками. 41. Экстерьер. Пляж. День.
      Под цветными зонтами укрылась от знойного солнца пляжная публика. Под одним из зонтов, в одежде, но босые - Лариса и доктор. Дама из киногруппы, не по возрасту ярко и крикливо одетая, наконец, обнаружила их.
      Дама. Лариса Ивановна, голубушка, где ваш муж?
      Лариса. На этот сакраментальный вопрос я всю свою жизнь с ним не находила ответа.
      Дама. Я вас понимаю. Простите. Но он нам нужен... Позарез нужен. У нас репетиция. Актриса путается в тексте, не может одолеть его. Всего несколько слов,поменять... всего-то делов, а без автора как?
      Лариса. Ничем не могу помочь. Ищите и обрящете.
      Дама. Режиссер меня съест. Я сойду с ума!
      И убежала, утопая высокими каблуками туфель в песке.
      Врач. Ей не надо сходить с ума. Она уже там. Весь мир - сплошные пациенты.
      Лариса. Ая?
      Врач. На грани.
      Лариса. Спасибо за откровенность.
      Врач. Не огорчайтесь. Я тоже сумасшедший. Если вас это утешит.
      Лариса. Я уже много лет не сплю.
      Врач. Как? Совсем?
      Лариса. Иногда забудусь на час-другой, но проваливаюсь в такой кошмар, что уж лучше глаз не смыкать.
      Врач. Вы давно замужем?
      Лариса. Я у него - первая и единственная жена... если не считать... о чем это я? Да. Я была совсем молода. И с замиранием сердца дожидалась той роли... что позволит
      мне раскрыть себя полиостью, показать, на что я способна... Я долго дожидалась. Переиграла в театре всякую муру и все ждала, ждала... И дождалась. Меня пригласили на киностудию и предложили сыграть главную роль в фильме... по французской классике. Не роль, а мечта. Такое у актрисы случается раз в жизни. Это ее звездный час. Все, казалось бы, шло прекрасно. Режиссер после первых репетиций - без ума от меня. Группа ухаживает за мной, как за хрупкой вазой. Муж и то... изменил свое отношение ко мне. Я стала ловить на себе его взгляд... удивленный и почтительный. Но... и тут вмешалось это сакраментальное "но"... Я ждала ребенка. Была на пятом месяце. Когда это открылось, режиссера чуть не разбил инсульт. Что делать? Все кругом стали настаивать на аборте. Такой шанс! Как его упустить? Надо быть полной дурой. А детей можно наделать еще кучу. Вся жизнь впереди. И какая жизнь! В славе, почете. И столько еще прекрасных ролей... после первого триумфа. Я легла под нож. Я убила своего ребенка. И, как оказалось, единственного мне на роду написанного. А пока я цеплялась за жизнь в больнице, картину закрыли. С тех пор у меня нет ни детей, ни ролей. Пробавляюсь в театре на амплуа снегурочки и зайчиков на новогодних елках... И озвучиваю других, более везучих актрис в кино, которым бог не дал голосовых связок, как у меня. Да и таланта тоже.
      Врач. Милая вы моя... пациентка. Вам необходимо лечение электросном не меньше, чем вашему мужу. 42. Интерьер. Кабинет врача. День.
      Олег пробуждается после сеанса электросна. Медсестра освобождает его голову от электропроводов. Он умиротворенно улыбается жене и доктору. Энергично встает, надевает плащ. Лариса ложится на его место, медсестра закрепляет на ее голове электроды.
      Олег. Ну, я пошел. Меня ждут. Спасибо, доктор. А тебе, Лариса, приятных снов. Мой оборвался на самом интересном месте. Я вхожу в дом и встречаю у нас в спальне чужого мужчину. А что было дальше, ты доглядишь во сне.
      Медсестра включает аппарат. Замигали красные и зеленые огоньки. Доктор пододвинул стул и сел рядом с Ларисой, взял ее за руку. Она с облегчением закрыла глаза.
      Лариса. Доктор, почему в ваших глазах такая вечная печаль?
      Врач. У евреев это называется мировой скорбью. Наш национальный взгляд на жизнь. А вас не интересует, почему я такой коротышка? Недомерок?
      Лариса. Такой вопрос был бы бестактным.
      Врач. Но я вам на него отвечу. И тогда станет ясно, почему в моих глазах поселилась печаль, которую даже большой дозой алкоголя никак не изгнать. Родился я не совсем обычно. В гетто. В разгар войны. Моя мать родила меня накануне массового расстрела, в который попала и она. И я остался один. Меня не раздавил сапог палача. Мать успела передать меня в свертке за проволоку, и меня подобрали, спрятали в диване добрые люди. Я не умел говорить. Я не знал ни одного языка. И долго-долго рос в темноте, придавленный диваном, а когда на него садились и он оседал, я начинал задыхаться и плакать. И тогда меня били. Чтоб молчал, если хочу выжить. И я перестал расти. А уж потом наверстывать было поздно. Ну, спите, спите. А то я своей болтовней... 43. Экстерьер. Берег моря. День.
      На полупустынном пляже работает съемочная группа. Ассистенты оттирают праздных зевак от места съемки, чтоб ненароком не попали в объектив. Готовится сцена купания нагой героини в море. Актриса стоит под обрывом, прикрытая распахнутым халатиком, за которым заботливо прячет ее от любопытных глаз дама из киногруппы. Актриса раздевается догола, недовольно и капризно морща носик.
      Актриса. Яне полезу в воду. Она чересчур холодная.
      Дама. Что вы, милочка, отнюдь! Прямо наоборот. Как кипяченое молочко!
      Актриса. Вот увидите, вы меня застудите, и я слягу...-и сорву дальнейшие съемки.
      Дама. Типун вам на язык, дорогая. Об этом .не может быть и речи. Уходят последние съемочные дни.
      Актриса. И потом... мне стыдно. Тут мнрго посторонних.
      Дама. Ну, это не проблема. Мы их уберем, чтоб и духу постороннего не было.
      Невдалеке от берега с двух лодок пускают из шашек дым, понемногу заволакивая море сизым туманом, необходимым для съемок. "Туман" наползает на берег.
      Олег, дремавший на солнышке в шезлонге, поперхнулся и закашлялся от дыма.
      Мимо него провели к кромке воды упирающуюся актрису. Камера на рельсах катит ей вслед. Режиссер жестом фокусника сорвал с актрисы халат, и она, обнаженная, скорчилась под любопытными взглядами, даже присела, прикрыв руками груди.
      Режиссер (в отчаянии). Нет, так не пойдет, голубушка! Мы снимаем не то, как вы приседаете делать пи-пи. Вы входите в море, как Афродита. Наслаждаетесь покоем, теплом, в котором вот-вот растворится ваше прелестное юное тело. Боже, знать бы мне на пробах, что ты такая дура, не подпустил бы к картине на пушечный выстрел.
      Актриса. Что ж, если я вас не устраиваю, можете снять меня с роли. Я не подряжаласьделать порнографию.
      Режиссер. Какая порнография? Вы, мадмазель, внимательно читали сценарий, прежде чем подписали контракт? Тогда вы не заикались о порнографии, а ели меня глазами недоенной козы, только бы я утвердил вас на роль. Вас снимают со спины. И только. Что ж тут непристойного?
      Актриса плачет, гример торопливо поправляет потекший грим.
      Режиссер. Туман рассеивается. У нас нет больше дымов. Вы сорвали съемку.
      Голос (из толпы, оттиснутой за камеру). Послушайте, граждане! Я могу за нее сняться голой. Со спины все равно не узнаешь.
      Это сказала девица в синем плащике и выгоревшей на солнце до белизны густой гривой непослушных волос. Де
      вица простовата, не из красавиц, но до одурения хороша своим естеством, ладпой женской фигурой и задорным, с вызовом, лицом.
      Р е ж и с с е р. А это идея! Мы вам заплатим.
      Девица (нагловато поглядывал на режиссера). Если со спины - можно и бесплатно. А уж если передом, тут придется раскошелиться.
      Режиссер. Нет, со спины, со спины. Раздевайтесь, милая. Вас прикрыть?
      Девица. А зачем? Небось, не сглазят. Пусть полюбуются, кому охота.
      И стала тут же, у камеры, раздеваться, изредка поглядывая на мужчин с насмешливым достоинством.
      Режиссер (кивнув ка кутающуюся в халат актрису)- Дуре везет. Получит на экране спину, какой и во сне не снилось.
      Девица спокойно и деловито разделась догола, сложила свои вещи аккуратной стопкой на песке и распрямилась, уперев руки в крутые бока, словно вокруг никого не было.
      "Хороша, стерва, - простонал в уме Олег, - Боже, до чего хороша! До чего желанна! Куда нашим записным красавицам! Сколько ленивой грации! Какой хмельной взгляд! Эта женщина самим богом создана для мужской услады. Какие мы все жалкие хлюпики рядом с ней!"
      Зазвучали команды. Девица пошла в туман плавной, сводящей с ума, походкой. Камера покатила по рельсам.
      Режиссер. Стоп! Прелестно! Возвращайся, дорогая. Сделаем еще один дубль. На всякий случай.
      Голос из толпы. Чтоб продлить удовольствие.
      Режиссер. И удовольствие тоже.
      Она шла к ним из тумана. Играя тугими грудками и не прикрываясь руками. Ослепительная в своем естестве. С хмельной, чувственной улыбкой на крепких губах.
      "Вот на таких и женятся умные люди, - изнемогал Олег. - Вот такое тело, такого чувственного зверя иметь рядом всю жизнь. Потянись - и захлебывайся от услады. Что еще нужно? А каких детей тебе нарожает? И все легко, без истерик, без вечной жертвенности. А изменять, ес
      ли чуть приестся ржаной, с поджаренной корочкой, хлеб, можно с интеллигентным бисквитом, в очках, от которого со второго укуса подступает тошнота, и мчаться назад со всех ног к своей, простой и естественной, женщине, как приникают в жаркий день к прохладному и вкусному роднику. Но мы же все делаем наоборот. И ходим по жизни, как клоуны, с размазанным по роже бисквитом." Дама из киногруппы читает нотацию героине. Дама. Этот съемочный день мы вам вычтем из оплаты. Героиня. Да возьмите хоть все. Подавитесь своими жалкими деньгами.
      Дама. Деньги не мои, а государственные, деточка. Каждый получает то, что заслужил.
      Героиня. Отстаньте от меня. Вы мне надоели. Дама. Ах, так? Что-то вы запели другим голосом. Вспомните, как лебезили передо мной, когда я... я, а не кто-нибудь иной, пригласила вас на пробы на главную роль. Режиссер, умница, усомнился в вас, и я... я уговорила его. Так мне и надо! Я же не знала, что вы такая... неблагодарная, что в вас ни капли благородства.
      Героиня. Отстаньте от меня! Старая завистливая дура! Еще слово - и...
      Дама. Что и? Что, негодница?