Дикий урман

– Федор, а почему росомаха по лисьему следу шла? Неужели лисицу поймать собиралась?

– Не, лису по мелкому снегу ей не пымать. А ходит за ней не зря. Самой охотиться лень, вот и подбирает объедки. А успеет – и все заберет, глухаря там али зайца. Она чаще за медведем ходит. А теперь медведь спит.

Росин подошел к чувалу погреть озябшие руки.

– Вот и еще один день прошел.

– День теперь короче птичьего носа.

– Скоро Октябрьские, Федор. Надо будет тоже, вместе со всеми, отметить. Пусть хоть это будет как у всех.

…Никогда еще стол в избушке не был накрыт так богато. Жареная медвежатина, вареная рыба, грибы в особом кулинарном исполнении Федора (не то жареные, не то вареные), клубеньки стрелолиста вместо картошки и даже лепешки из муки, добытой из корневищ кувшинок. Был тут и богатейший набор сушеных ягод: земляника, черная смородина, малина, черника, черемуха. А клюква, брусника, шиповник, рябина были поданы в замороженном виде.

По случаю праздника Федор решил принести даже меду.

– Садись, Федор. У тебя как, богатое воображение?

– Чего, чего?

– Ты можешь вообразить, что в наших изящных бокалах, – Росин поднял увесистую глиняную кружку, – в наших изящных бокалах не вода, а неведомое бургундское?

– Брага, что ли?

– Ну ладно. Пусть будет брага. Выпьем вместе со всеми.

– Почто не выпить? Давай выпьем.

Они чокнулись кружками. Получился глухой короткий стук.

– Все-таки мы не совсем оторваны от мира. Там праздник, и у нас праздник, вместе со всеми.

– Дома-то без нас не больно веселый праздник.

– Это верно, Федор… Твои-то давно узнали, а вот матери, наверное, только сообщили… Совсем еще не остывшее горе.

– Ничего, ты же не помер. И ей, поди, написали – пропал. А пропал – может найтись. Она же понимает… Я вот за своих не опасаюсь: выдюжат. Оно, конечно, тяжело без мужика в доме одной управляться. Ну так что же поделаешь? Всяко вот бывает…

– Уже полгода ни копейки матери не посылаю.

– Письмо бы ей от тебя нужно, а не деньги.

– Письмо-то письмо, что и говорить… Слушай-ка! А ведь ей, наверное, мою зарплату выслали! Мне же там что-то причиталось.

– Конечно выслали… Может, и пенсию положили.

– А вот это уже плохо.

– Чего же плохо? Пущай получает, потом расплатишься.

– А что? Верно!

– А я вот знаешь об чем беспокоюсь? Ведь не получу я винтовку-малопульку. Их нам по записи привезти должны были. Отдадут ее кому другому. А еще-то, кто их знает, привезут ли. А уж больно удобная штука. С ружья как: найдешь белку и гоняешь по дереву, покуда не загонишь, чтобы только голову из-за чувьев видать. Вот и стреляешь, чтобы дробь чего другого не захватила, не попортила шкурку. Чтобы, значит, первым сортом. А с малопулькой что: цель в голову – и лады. И патрончики дешевые, и унесешь хоть на всю зиму.

– Нашел о чем беспокоиться. Достану я тебе малопульку, как только вернемся. Ведь наше управление их распределяет.

Росин перестал есть.

– А что, Федор, в управлении уже, наверное, охотоведа вместо меня взяли?

– Должно быть…

– Какого-нибудь только кончившего институт… Ему, наверное, за мой стол садиться не хочется, думает, мол, после покойника.

– Полно болтать-то. Нашел о чем говорить. Ты в управлении вот чего расскажи. Народу у нас тут в тайге мало. Лежит, можно сказать, добро, а брать некому. Разве рыбы столько бы ловить надо… Или орех кедровый возьми. Много ли его берем? Если на каждую душу в колхозе считать – много. А прикинуть, сколько всего тут ореха, то каплю в море берем… С пушниной худо. Раньше-то охотники как жили? По тайге – вразброс. Сейчас всех вместе собрали. В колхоз. Ребятишки учиться могут. Магазин есть, больница, кино. Раньше – как? Один тут живет, другой там. Каждый вокруг себя промышляет. А теперь все в одном месте. Бьем зверя в ближних урманах, дальше-то на оленях не уедешь. А уедешь, так и промышлять некогда: все время в дорогах. Так год из года и остается зверь в дальних урманах. Вернешься отсюда – пошевели там кого надо, пусть на нашу тайгу внимания поболе обращают.

Федор выпил еще воды и продолжал:

– Глядишь другой раз в кино – людей на разных машинах возят, на вертолетах тоже. Вот бы нам сюда вертолет. Одного бы на сколько колхозов хватило. Долго ли ему нас по тайге развезти? Развез, а месяца через два собрал. Тогда бы все угодья опромыслили… Говорят, с вертолетом расходы большие. Так мы их покроем. Ведь не гулять – работать будем.

– Обязательно расскажу, Федор. В некоторых промхозах это уже есть – на вертолетах охотников развозят. Со временем везде так будет.

– Добро бы…

Федор задумался, видимо, представлял, насколько лучше пойдут дела промысловиков.

О многом говорили в тот вечер. Заснули только под утро.

Глава 22

Росин проснулся и не верил своим ушам. Через заставленное льдиной окошко видно: уже рассвело. На нарах, зарывшись в осоку, посапывал Федор. И вдруг в дверь опять, на этот раз громко и уверенно, постучали! Росин соскочил с нар.

«Кто же это?! – пронеслось в голове. – Здесь, в этих дебрях, только два человека, я и Федор!»

В дверь снова постучали!

– Да! Войдите! – Росин бросился открывать дверь.

Разбуженный Федор изумленно смотрел на Росина.

«Да, войдите!» – это он услышал даже во сне. Ничего не понимая, поспешно слез с нар, подхватил костыли и тоже вышел из избушки… Росин босиком стоял на снегу и растерянно озирался по сторонам. У домика никого не было.

– Ты чего-нибудь понимаешь? – спросил Росин. – Неужели не слышал: стучали же!

– Полно тебе. Следов-то, смотри, нету. Послышалось, поди.

– Да что ты, я хорошо слышал! – возмутился Росин.

Тук-тук-тук – застучали опять.

Росин и Федор подняли головы и увидели на крыше дятла с желтой шапочкой. Склонив набок голову, дятел с любопытством рассматривал стоящих внизу людей.

Тут только Росин почувствовал, что босыми ногами стоит на снегу. Захлопнул дверь, а дятел опять: тук-тук своим прочным клювом, проверяя, нет ли чего съестного под корой на крыше.

– Ну что же, хорошо, что разбудил, – сказал Росин, натягивая сшитые из медвежьей шкуры бродни. – Пора за дела приниматься.

Накинув медвежью шкуру, он вышел из избушки и тут же вернулся с большим берестяным ведром. В ведре замерзла вода, и лед в одном месте даже разорвал шов. Росин сел возле чувала и то одним, то другим боком поворачивал ведро к огню. Прогрев его со всех сторон, осторожно перевернул, поставил на пол и приподнял. На полу, сверкая в пламени чувала, осталась стоять ледянка, в точности повторяющая форму ведра. Вверху Росин осторожно прорезал небольшое отверстие и вылил воду.

– Федор, готова ледянка.

– Вижу. На-ка вот. – Он подал Росину маленький, сделанный из толстой бересты туесок с мелкими дырочками в крышке. Росин поднес туесок к уху.

– Шуршит.

– А как же… Ну, ступай.

Озеро теперь было громадным белым полем. Деревья на берегу окутаны снегом. Травы, кочек не было и в помине: все занесло. Синими, зелеными, красными искрами блестели на солнце снежинки. Росин с ледянкой под мышкой брел по тропинке, припорошенной снегом… От озера тропинка повернула к мелколесью… Выбрав, где снег чаще исстрочен следами горностая, Росин зарыл ледянку в сугроб. К этому отверстию Росин приложил полученный от Федора туесок и осторожно, с уголков, приоткрыл. В ледянку шмыгнула мышь и зашуршала на дне сухим сеном. Росин подышал в замерзшие руки, потер одну о другую, спрятал в рукава и побрел по тропинке дальше. Где-то вдали на лету каркал ворон… И снова молчит тайга. В этой мертвой тишине необычно громким казался даже хруст снега под ногами.

«Сейчас все тут дикое, веками устоялось. Порой даже как-то не по себе становится, – думал Росин. – А появятся следы соболя – по-другому на всю эту дикость смотреть будешь. Уж вроде и не глухомань, а освоенный человеком лес… Этой зимой уже можно было бы выпустить тут первую партию. Теперь придется отправлять их куда-то в другое место. А сюда бы надо в первую очередь – лучшие места… Сколько штук, интересно, получат? Хотя бы поменьше дали».

На поваленном кедре стоял, насторожен, черкан. Вблизи никаких следов. Росин пошел дальше – еще пустая ловушка… еще и еще. Запахнул поплотнее шкуру, побежал, чтобы перебороть мороз. Но, увидев издали еще пустую ловушку, постоял в нерешительности и повернул назад.

– Вот видишь, Федор, как получается, – говорил Росин, подсаживаясь к чувалу, – все ловушки не удается проверить, потому что одежда плохая, а одежда плохая потому, что все ловушки не проверены.

– Верно, одежина нескладная. Поболе ледянок наморозить надо и ставить недалече. Горностай, он и тут вертится.

– Надо прямо сейчас на мороз воду вытащить. Росин вынес берестяное ведро и вернулся к чувалу.

– Что, снегу еще прибавило? – спросил Федор.

– Прибавило.

– Скоро нашим промысел кончать – собаки в снегу начнут вязнуть.

– Дни-то, Федор, настали, не успеешь оглянуться – темнеет. И сиди вот здесь… Сейчас бы почитать что-нибудь. Любую бы книжку читать стал. Вот бы каким-нибудь чудом английский сохранился. Уж тут бы я его вызубрил. А теперь, что и знал, забуду… Надо, пожалуй, словарик составить из слов, которые еще помню.

– Нам и в избушке делов хватит, – отозвался Федор, вырезавший из осколка кости новую иглу – Зима-то, она хоть и длинная, а пройдет. Лодку делать пора.

– Страшно начинать… А может, все-таки на плоту попробуем?

– Пустое. Сам видел, что делается. У первого завала его бросишь. Долбленку и ту едва протолкали, а ты – плот.

– Ну что же, бросили у завала один плот, за завалом другой сделаем. Так и будем пробираться.

– Сколько же плотов ладить придется? Да без топора. До полпути не доберешься – паводок кончится. В первом зыбуне отдашь душу.

– Значит, все-таки ножом вырезать лодку?

– Терпение да труд все перетрут. Вырежем помаленьку… Лоси вон языками пещеры вылизывают… Только осину подходящую подыскать надо.

…Среди сугроба, вокруг ствола самой толстой в округе осины, горел костер. Возле костра, укрыв спину медвежьей шкурой, сидел Росин. Время от времени он вставал и палкой обивал нагар со ствола. Уже немного работы огню. Вот-вот подгоревший ствол рухнет… Запрокинув голову, Росин посмотрел на осину. «В какую же ты сторону повалишься? В ту, наверное. Вроде сюда чуть наклонилась. Или наоборот?… Нет, все-таки сюда. Надо перебраться на другую сторону». Только хотел шагнуть, подгоревший ствол хрустнул и медленно повалился на него. Росин кинулся в сторону, но запутался и упал в сугроб! Отбросил шкуру. Вскочил!.. Но поздно, да и незачем бежать: осина рухнула рядом, на шкуру.

Отдышавшись, Росин взялся за угол шкуры и потянул. Не подалась. Дернул сильнее – ни с места. Ствол угодил как раз поперек шкуры и зажал между валежиной и собой.

Ежась от холода, Росин подергал с другой стороны. Никакого толку… А сам уже дрожал от холода. «Что же делать? Прежде всего надо поближе к костру, пока не совсем замерз. Надо отжечь часть ствола для лодки, а потом колом сдвинуть бревно со шкуры. Хорошо еще, дров запас много. А то бы и шкуру не вытащить, и до избушки не добежишь – замерзнешь».

…По ровной белой пелене протянулась широкая полоса, как будто снежную целину пробороздил танк. «Да, порядочно намесил, – думал Росин, стирая рукавом пот. – И еще дня три придется так же вот, по чуть-чуть, двигать колом это бревно…»

На четвертый день бревно наконец около двери. В избушке, чтобы освободить для него место, переставлена вся мебель: стоявшие в центре стол и коряги перенесены вплотную к стене.

По толстым кольям-каткам бревно водворили в избушку. Оно едва уместилось в ней с угла на угол.

– Ладную осину выбрал. Давай нож, потихоньку начну. А ты залазь на нары, умаяло бревно.

– Нет, Федор, пока не стемнело, хотя бы ближние ловушки проверю.

Белой канавкой вилась по глубокому снегу промысловая тропка.

Вот и ледянка. Ее не видно. Заметно только маленькое отверстие в снегу. Возле него свежие следы горностая. Росин нагнулся и заглянул в отверстие. В ледянке метался снежно-белый, с черным кончиком хвоста, горностай. Маленький хищник не мог добраться по ледяным стенкам до узкого отверстия вверху…

Вернувшись, Росин не узнал бревна. Вместо черных, обугленных концов белела чистая, ровно обструганная древесина.

– Когда же ты успел все это, Федор?

– Велико ли дело горелое-то срезать? Нож вот малость притупился. Подай-ка камень… А у тебя как? Добыл чего?

– Вот, три горностая. – Росин поднял руку со связкой белоснежных зверьков. – Два в плашки, один в ледянку попал.

– Добре. Везучий нонче день.

Утром Росин что есть силы нажимал на рукоятку, срезая крупные стружки. Нож глубоко врезался в оттаявшую древесину. Стружка за стружкой падали под ноги, и скоро они засыпали весь пол…

Ворох стружек рос, а бревно казалось все таким же, нисколько не убыло сверху.

«Буду резать не по всей длине, – решил Росин, – а на одном месте. Но зато не кончу, пока не срежу все до отметки». И он с еще большей силой стал нажимать на нож. Волосы спадали на глаза, на лице проступали капельки пота, начали побаливать ладони и пальцы. А до отметки еще далеко. Росин зашел с другой стороны бревна и с ожесточением продолжал срезать уже не так податливую древесину… На ладонях и пальцах покраснела кожа. Стружки стали куда мельче. Но Росин все резал и резал, видя перед собой только отметку. От непривычного напряжения деревенели руки. Чтобы они могли еще работать, Росин то и дело менял движения: резал то в одну, то в другую сторону… Наконец отложил нож и едва разогнул спину.

– Много ты сделал. До самой отметки? – удивился Федор, возившийся все это время с горшками возле чувала. – Эдак мы быстро с лодкой управимся.

Росин взглянул на свои руки и тут же, чтобы не заметил Федор, опустил их. На ладонях вздулись водянистые мозоли.

После завтрака Федор встал из-за стола и, придерживаясь за стену, без костылей добрался до осины. Наточил нож и принялся строгать. Неторопливо, кажется, совсем без усилий, срезал небольшие, ровные стружки, гораздо меньше тех, которые валялись на полу.

«Нет, Федор, – подумал Росин, – если такими стружечками срезать будем, вряд ли вырежем к весне».

Росин взял кусок чистой бересты и принялся писать на ней, заглядывая в старые записи.

– Чего же ты опять строчишь? – не переставая строгать, спросил Федор. – Сказывал, закончил работу, а сам все пишешь.

– Отчет по обследованию. Мы это обычно в управлении делаем. Тут только материал собираем… А в этот раз на все времени хватит: и на обследование, и на составление отчета.

«Как закончу отчет, – подумал Росин, – займусь статьей об акклиматизации соболя в Поватском районе».

Кончик костяной палочки опять задвигался по бересте.

Росин исписал один кусок бересты, взялся за второй. Исписал и его. Взялся за третий. Наконец отодвинул бересту и повернулся к Федору.

– Вот это да! Как же ты ухитрился? Как топором стесал!

– Да и ты немало срезал, – ответил Федор, не переставая работать ножом. Движения его рук были предельно экономичны. Резал понемногу, не спеша, без всякого усилия.

Росин подошел к Федору.

– Покажи-ка руки… А у меня посмотри что делается.

– Как же это?… Теперь вот жди, пока заживут. Почто так на нож нажимал?

– Срезать больше хотел.

– Разве так больше получится… У росомахи учись. Неторопливо вроде бежит – ханты на лыжах догоняют. А как возьмет след оленя, считай – ее олень. Тут на ура не возьмешь, – кивнул Федор на осину. – Больше терпения надо, чем силы. Особливо, когда внутри выбирать начнем.

Немало прошло дней, прежде чем Росин опять смог заняться лодкой. Нож теперь только глубокой ночью лежал без дела. А весь день Росин и Федор резали, сменяя друг друга.

Руки так привыкли к работе, что теперь сами, почти механически, срезали стружку за стружкой. Время от времени Росин точил нож и опять продолжал однообразную, наскучившую работу.

– Ты чего? – спросил Федор, увидев, что Росин перестал строгать, а нож не кладет.

– Москву вспомнил… Прямо перед глазами стоит… Огни, улицы, суета, метро…

– Добро бы там побывать. Красивый, наверное, город?

– Красивый, – улыбнулся Росин. – Как-то там сейчас?…

Глава 23

Пламя в чувале длинными языками поднималось до потолка.

– Еще злее мороз будет. Сильная тяга завсегда на мороз, – сказал Федор, подбрасывая дрова.

Росин облачился в медвежью шкуру, вышел из избушки, хватил морозного воздуха и замер, боясь еще раз вдохнуть. «Видно, за пятьдесять. Даже кедры и те покрякивают».

Молчалива, пустынна тайга. На деревьях тяжелая кухта. Снег набился между хвоинок и смерзся, образовав пудовые навалы, согнувшие ветки. Сухой, белесый от мороза воздух, как песком, драл горло. Пропали следы горностаев. Зверьки теперь промышляли мышей под снегом, не выходя на мороз.

Росин подставил к лабазу сукастый обломок дерева, влез по нему и набрал в небольшую корзинку рыбы, сушеного мяса, ягод. «С тех пор как стали ходить сюда, чтобы брать, а не класть, уже не ели досыта», – подумал Росин.

В нескольких шагах от двери избушки, на воткнутом в сугроб колу, столиком был укреплен кусок толстой еловой коры. Посиневшими пальцами Росин отщипнул кусочек сушеного мяса и положил на кору.

Продукты Росин отнес в дальний от чувала угол, всегда белый от инея, повесил на протянутую под потолком жердину медвежью шкуру, поставил на угли глиняный горшок с водой и сам сел к чувалу, ожидая, когда закипит вода.

– Ты чего такой хмурый, Федор?

– Невод у меня колхозный лежит… После промысла бригада наша рыбу ловить начнет, на озере, подо льдом.

– Сетью, может быть, а не неводом? – усомнился Росин.

– Неводом. По прорубям жерди с веревками пропускаем подо льдом, а потом и невод весь тянем. Так вот, в этом неводе дыра с прошлого года осталась. Как раз в самой мотне. Неужто ребята не посмотрят?… Мука такой лед зазря долбить!

– Как же не посмотрят? Посмотрят, наверное.

Федор подсел к окошку и принялся осторожно соскабливать ножом иней с льдины.

«Как скучно, однотонно тянется время, – подумал Росин, глядя на Федора. – Вот он скоблит льдину, потом перейдет к лодке и так же неторопливо будет строгать ее… Потом я буду строгать. Потом обед, потом опять строгать, потом спать. И так изо дня в день».

Росин взял глиняную сковородку, насыпал на нее рябины и поставил на угли. «Где-то ведь живут люди, что-то творят, строят… А мы здесь, как дикие звери, существуем почти без всякой пользы. Только и забот: как бы не помереть с голода, не замерзнуть… Что эта работа? – Росин посмотрел на стопы исписанной бересты. – Будь все нормально, ее можно бы сделать в десять раз быстрее».

Росин обжарил рябину, ссыпал в маленькую деревянную ступку и принялся толочь, готовя суррогат кофе.

– Скука у нас тут, Федор, как в тюрьме. Даже, наверное, хуже.

– Не знаю, не был там. Из нашей деревни никто там не бывал.

Помолчали.

– Последние деньки мне из Тюмени газеты идут. Скоро все – и почтальон начнет ходить мимо. Ни газет мне не будет, ни писем… Там я умер…

Опять помолчали.

– Федор, а почему ты пса Юганом назвал? – зевая, спросил Росин.

– С Югана он у меня, с реки. Слышал, поди?

– Как же, знаю, в Обь течет.

– Так я его у юганских хантов взял, щенком. Дельный пес. Хоть лося, хоть медведя держит. И по белке хорош. Засиделся, поди. Все собаки на промысле, а он на привязи. Неужели никто не догадается с собой взять? Ему ведь на привязи – что нам тут без дела.

– Федор, а сколько лет ты промышляешь?

– Много… Отец-то не своей смертью помер, вот сызмальства и пришлось вместо него.

– Как не своей смертью?

– Ездил тут раньше купец один. Товар на пушнину менял. Жадный, говорят, был донельзя. Увидит беличью шапку брошенную – собаки играют, так и ее возьмет, у собак отнимет… Раз приехал еще до промысла. Товар в лабаз спрятал, сторожа нанял. Говорит мужикам (а по-русски, сказывают, плохо говорил), толкует, чтобы на промысел взяли, сам, мол, пострелять хочу. С отцом просится – тот тогда больше всех промышлял. Пошел с ним отец. Так он ни одной белки не добыл, в избушке сидел. Отцу что? Сиди, твое дело, и так возами возишь. Потом отец берлогу нашел. Обрадовался он. «Убей, – говорит, – домой приедешь, много пороху дам». А сам что придумал, с ума, что ли, от жадности сошел? Ночью разрядил у отца патроны, пороху отсыпал. Только чуть под пулями оставил. Утром отец пришел на берлогу. Шпок! – хлопок легкий. Медведь на него. Сграбастал. Остался отец возле берлоги. А тот по следу пришел. Поглядел, лежит отец, снег в крови. Забрал отцову пушнину, на нарточки и в деревню, по старому следу. Говорит – схоронил. Медведь заломал. Поменял скорехонько товары и уехал… А мужики вскорости отца нашли. Не убил его медведь до смерти. Года два еще дома лежал… А тот больше не приехал. Жалел отец: хотелось ему с ним свидеться… Я тоже не дождался. Конец купцам пришел…

– Прозевали! – спохватился Росин и торопливо пробрался через дрова к двери. Приоткрыл ее и поманил Федора: – Давай быстрее!

На кормушке из толстой еловой коры столпотворение. Серые синицы-гаички, отгоняя одна другую, подскакивали к твердому кусочку мяса, воткнутому в дырку, и, отщипнув, тут же отлетали.

Одна синица схватила весь кусочек, спешно порхнула с ним в кусты и пропала. Другие синицы, увидев, что мяса больше нет, тут же успокоились и разлетелись.

Две бородатые физиономии убрались за дверь.

Однажды Росин вошел в избушку, держа в руке маленькую елочку.

– Сегодня во всех домах елки, пусть и у нас будет…

А вечером, к удивлению Федора, к двум стоящим у «праздничного» стола корягам он притащил третью.

– А это еще почто?

– Пускай стоит… Что тебе, жалко?

Недолго просидел Федор за новогодним столом. Поужинал, встал и ушел на нары. Лежал он тихо, но Росин слышал, что не спит… Уснул только после полуночи.

А Росин еще долго сидел и ждал, когда отсюда Новый год дойдет в Москву, к Оле. Даже Новому году на это надо три часа…

На другой день Росин, как обычно, взял нож и подсел к лодке. Но Федор остановил его:

– Погляди, ножа-то скоро половина останется. Вон как сточили. Эдак мы нож наперед сточим, чем лодку сделаем. Где можно, выжигать надо.

Посреди избушки, в лодке, задымил маленький костер. Федор поддерживал ровное пламя, а Росин протирал борта мокрым мхом и счищал нагар, когда Федор передвигал костер на другое место.

За новым занятием быстро прошел день…

Верхние языки пламени в чувале почти вылетали в трубу. Даже сквозь толстые стены было слышно, как трещали на морозе деревья.

Ночью, зябко поеживаясь, Федор слез с нар, подбросил дров в чувал и накрыл спящего в сене Росина медвежьей шкурой.

– Ты чего? – сквозь сон спросил Росин. – Сегодня же твоя очередь под шкурой спать.

– Лежи, лежи, я у чувала посижу, чего-то не спится. – Федор, придерживаясь за стену, без костылей подошел к чувалу и присел на корточки, вытянув к огню руки с растопыренными пальцами.

«Что это окошко больно посветлело? Сполохи, должно быть, вовсю играют».

Он встал, открыл дверь и выглянул наружу.

– Вадя, посмотри-ка, сполохи! Нонче за зиму первый раз такие.

Росин зашуршал сеном и, кутаясь в шкуру, тоже выглянул и замер: вся северная сторона неба пылала разноцветными огнями. Небосвод лизали громадные красные языки. То слева, то справа вспыхивали яркие полосы. Одни пропадали тут же, другие держались долго, переливаясь малиновыми, желтыми, зелеными оттенками. Этих красок хватило бы, наверное, на миллион радуг. Вдруг все пропало… Черное небо… И вот на нем одна за другой повисли громадные сине-зеленые сосульки.

– Должно быть, к полуночи время. Ишь разыгрались.

– Смотри, сколько света, а небо совершенно черное, и все звезды видно.

– Тут светло, а там от сполохов завсегда темень.

– Какая же красота, Федор! Не знаю, с чем можно и сравнить!

– Прикрой дверь, холода напустим.

– Да ладно, не замерзнем. Держи край шкуры. Ты смотри, что делается!

В небе необычное движение. Появились цветные лучи. Вот они смешались, и вместо них вспыхнуло зеленоватое облако мелкой фосфорной пыли.

«Я уже видел что-то подобное, – мелькнуло в голове Росина. – Да, вспомнил, во время грозового разряда, весной».

Фосфоресцирующее облако погасло. На мгновение небо стало опять сплошь черное. Затем небосвод засветился, будто где-то за горизонтом раскинулся большой, залитый огнями город. Замерцало над головой, и через все небо протянулись громадные тяжелые занавеси, сотканные из сверкающих лучей. Они колыхались, и по ним перекатывались крупные мягкие складки, то красные, то лиловые, а вот уж и не скажешь какие – всех оттенков. Вдруг полыхнуло зеленоватое пламя, холодное, как свежий скол льдины. Стало так светло – читать можно!

Пламя сменилось мелким голубым дождем. А из-за горизонта метнулись к Северной звезде ярчайшие лучи беззвучного, но грандиозного салюта. Все замерло. Темно и на земле, и в небе. Откуда-то снизу стремительно пронесся луч. Пропал. И вновь на черном небе целая симфония цветов, как будто где-то закружился волшебный шар, собранный из всех бриллиантов мира, и эти мчащиеся по небосводу лучи – огонь его бессчетных граней… Шар замер, лучи остановились, потускнели, и в небе вспыхнул кроваво-красный пожар. Все шире, шире, охватил все небо! Все горит!

Глава 24

Целую неделю стояла солнечная, с жестокими морозами погода. А потом небо заволокли хмурые низкие облака. Леденящий ветер, казалось, пронизывал тайгу насквозь, стучал оголенными ветками, переметал сугробы.

Ночью Росин открыл глаза. Вокруг непроглядный мрак. Не видно даже окошка. Свистел, выл ветер, шурша по стенам сыпучим снегом. Ни одного уголька не светилось в чувале.

Поеживаясь, Росин слез с нар. По полу гулял ветер.

– Опять дверь открылась, – заворчал он. Закрыл, нашел палку, копнул золу. Копнул еще – ни уголька. Бросил палку, разгреб золу руками. Она чуть теплая.

Зашевелился и Федор.

– Почто огонь не разводишь?

– Погасло все! Опять от фитиля раздувать придется. – Росин зашарил по столу, разыскивая фитиль и кремень. – Ну и холодина! Даже вода в кружке замерзла.

Росин подул на руки и ударил тупой стороной ножа по кремню. Ударил еще, еще. Искры вылетали мелкие, бледные, фитиль не затлевал. Росин бил и бил по камню.

– Попробуй ты – руки совсем окоченели.

Федор долго прилаживался, и вот снопами полетели звездчатые искры, освещая на мгновение кремень и руки.

– Отсырел, что ли? – удивился Федор, ощупывая в темноте фитиль. – Сухой вроде. Леший его знает, почто не загорается. – И он опять принялся выбивать сноп за снопом. – Нет, однако, до света придется мерзнуть, а там поглядим, чего с фитилем.

Федор зашуршал сеном, Росин тоже зарылся поглубже…

С соседних нар уже доносилось ровное дыхание спокойно спящего человека, а Росин все еще ворочался с боку на бок. Наконец, не вытерпев холода, вылез из сена, закутался в медвежью шкуру и, чтобы согреться, принялся прыгать на одной ноге. «Давно бы надо. Так-то лучше… Кажется, отогрелся. Надо еще попытаться».

Опять в темноте вспыхнули снопы ярких искр.

– Что, не прикуривается?

– Никак что-то, – с досадой ответил Росин и, положив кремень, опять принялся прыгать.

…Когда наконец рассвело, оба увидели – на фитиле не было нагара, на котором могла бы прижиться искра.

– В темноте все сбили.

– Худо. Надо еще попытать. Может, какая искра и прилипнет.

Федор осторожно ударял по кремню, стараясь не сбить с фитиля остатки нагара… Сочные, яркие искры попадали на фитиль… Но он был по-прежнему холоден.

– Нет, Федор, надо идти за тем фитилем, который летом в осине спрятали.

– Куда же пойдешь? Погляди, на воле-то что!

Он продолжал бить по кремню, осыпая фитиль искрами. Иная даже держалась на нем доли секунды, но фитиль не затлевал.

– Я же говорю, за другим идти надо.

– Ждать надо, покуда метель кончится. А то до смерти ознобишься.

– Вряд ли она скоро кончится. Пока дождемся, в избушке как на улице будет. Совсем замерзнем. – Росин стал натягивать шкуру.

– Нет, Вадя. В такой одеже сейчас нельзя.

– Да далеко ли здесь? Полчаса туда и обратно.

– Полчаса! – горько усмехнулся Федор. – Этого сейчас нешто мало?

– Да что я, первый раз в мороз выхожу?

– Полно. Забирайся в сено. К вечеру поутихнет, тогда поглядим.

За дверью неистовствовал ветер.

«Ладно, – подумал Росин. – Действительно, лучше обождать».

– Да не одевай ты меня шкурой! – кричал он Федору из-под сена. – Мне пока и так не холодно!

– Береги тепло. Оно тебе пригодится…

Долго лежали молча, слушая, как выл ветер.

– Федор, а вдруг и с тем фитилем что-нибудь случилось? Что тогда?

– Тогда замерзнем, – отозвался Федор.

– Не верится что-то… Столько всяких трудов. И для чего? Чтобы замерзнуть вот так, на нарах, в тысячный раз пробуя поджечь фитиль… Представляешь, картина. Заметенная снегом избушка, а в ней день и ночь сидят друг против друга два заледенелых человека. И кремень с фитилем в руках – огонь добыть хотят.

– Полно. Нашел, что говорить.

Опять замолчали.

Весь день одинаково серый. То ли все еще утро, то ли полдень, а может, уже и вечер. В избушке становилось все холоднее. Росин соскочил с нар, взял пару кусков сушеного мяса, сунул один в сено Федору, другой забрал с собой и, зарывшись в сено, тщетно старался разгрызть его…

– Вадя, – позвал Федор. – Пожалуй, вечер скоро. Что делать будем? До завтра, может, подождем? Может, поутихнет.