Тео убедилась, что Аарон не преувеличил число своих друзей и сторонников в Ричмонде. Многие действительно считали его жертвой мелкой мести Джефферсона. Они изливали потоки, своего гостеприимства на очаровательную миссис Элстон. А она, подчиняясь воле отца, бывала в гостях и принимала гостей сама. В городе устраивали балы и танцевальные вечера. Полно было приезжих. Люди спали четверо на одной кровати в гостиницах и на частных квартирах.
      Помимо явившихся на процесс из любопытства, были и люди, присутствовавшие в городе по долгу службы: свидетели, журналисты, юристы, представлявшие обе стороны. Обвинение было представлено известными именами – Джордж Хей, окружной прокурор, Вильям Уирт, светоч ораторского искусства, Александр Макри, помощник губернатора Вирджинии. Сторона Аарона также блистала, дарованиями. Эдмунд Рэндольф, Бенжамин Боте и Джон Вшисэм, подобно маленьким светилам, вращались вокруг внушительных размеров пьяницы Лютера Мартина. Защита последнего, правда, не доставляла радости Аарону, так как была часто поверхностной и даже неумной; кроме того, защитник оживлял скучную судебную процедуру, помногу раз отпивая из большой бутылки, скрывавшейся под фалдами его костюма.
      – Попробуй как-нибудь, дорогая, внушить ему более серьезное отношение к моей особе, – сказал Аарон Теодосии в тюрьме. И ей это прекрасно удалось. Желтое парчовое платье и бриллианты смотрелись превосходно. Она чувствовала себя уверенно. Восхищенные взгляды, гул одобрения, сопровождавший ее появление в гостиной Ричарда Кинза, привели ее в прекрасное расположение духа. Лютер Мартин с заблестевшими глазами сразу оказался около нее. Улыбкой и лестью она очаровала старика, заставив его думать, что тот еще молод.
      – Черт возьми, я влюбился в милую миссис Элстон, – говорил он всем, хлопал себя то ляжкам, отпивал из бутыли. – Если бы я даже ничего хорошего не знал о Бэрре, а я все-таки – знаю, с меня было бы достаточно, что у него такая дочь.
      Теодосия, слыша его рев из другого конца зала, была довольна. Кажется, она добилась своего, и рвение Мартина в их деле усилилось.
      Но каждое утро все это праздничное настроение омрачалось обстановкой в зале суда. Когда она занимала свое место в галерее и Джон Маршалл трижды стучал своим молотком, а Аарона приводили в отделение для подсудимых под усиленно охраной, она чувствовала, что ее мужество слабеет.
      Непроницаемое лицо Маршалла, носившего белый парик, пугало ее. Аарон говорил, он правильный человек, не поддающийся давлению Джефферсона. Может, и так. Но он не симпатизировал и защите. Это было видно по его колющему судейскому взгляду. И разве нельзя ввести суд в заблуждение? Разве трудно запутаться в той зловредной лжи. Если судья и был беспристрастен, этого нельзя было сказать о присяжных. Обвинительным речам они внимали напряженно, старясь не пропустить ни звука, начинали вдруг переговариваться, и мелькали слова вроде «заговор» и «предатель». Когда же выступали защитники, присяжные слушали невнимательно, со скучающим видом, либо не слушали вообще. Снова и снова вставал с места Лютер Мартин, чтобы уточнить путаные показания свидетелей по делу Бэрра, которые можно было понимать и так, и этак.
      Однажды генерал Уилкинсон вознамерился подкрепить свою басню об измене рассказом, как он будто бы слышал, что, помимо захвата Мексики и раскола Союза, полковник. Бэрр носился с мыслью «внедрить своих фанатичных сторонников в Вашингтон, чтобы по сигналу свергнуть правительство, назначить самого себя президентом и присвоить фонды, находящиеся в федеральных банках».
      Тут Аарон позволил себе слегка улыбнуться и тихо заметил одному из адвокатов:
      – Весьма оригинальная идея. И как я об этом не подумал?
      Молодой адвокат нервно попросил его не продолжать. Но тут Лютер Мартин взревел:
      – Я возражаю, ваша честь! Хочу еще раз обратить ваше внимание, что мы здесь не для того, чтобы заниматься фантазиями генерала Уилкинсона. Обвинение должно доказать, что в данном случае имел место прямой акт войны. Без этого невозможно установить состав преступления по обвинению в измене. Все эти химеры, приходили они в голову моему подзащитному или нет, не могут приниматься во внимание.
      Судья Маршалл мрачно кивнул.
      – Совершенно верно. Обвинение должно ограничиться констатацией, имел ли место прямой акт войны.
      В зале раздался ропот, потом все затихло. Было душно и жарко, маленький зал был переполнен. Тео почувствовала головокружение и слабость. Когда суд объявил перерыв, она пробилась на воздух. На крыльце она бессильно прислонилась к стене, изнемогая от жажды. Но она не решалась уходить, боясь пропустить начало нового заседания. Она закрыла глаза.
      – Вам плохо, миссис Элстон, – спросил где-то рядом жизнерадостный мужской голос. – Могу я вам помочь?
      Она удивленно открыла глаза. Голос был знаком, лицо и эти карие глазки, смотревшие сочувственно, но и весело, показались тоже знакомыми.
      – Что вы, спасибо… – начала она неопределенно. Откуда она знает его? Он не из Калифорнии, это видно по нему.
      – Вы не узнаете меня? – спросил он со смешком. – О, ветреная Дульсинея! Помните ли вы берега Ист-Ривер? Разве вы забыли ваш первый поцелуй. Простите за напоминание. Вашингтон Ирвинг, мэм, к вашим услугам.
      – О, да, конечно, – воскликнула она и тоже засмеялась.
      – Простите меня. – Она вспомнила девочку и мальчика, которых связывала игра, смешанная с юношеской влюбленностью. Ричмонд-Хилл, ее семнадцатилетие. Как она была счастлива!
      – Это было так давно! – сказала она вслух. – Хотя она хотела казаться веселой, голос выдавал ее.
      – Все так изменилось, – добавила она поспешно.
      – Но не вы, Теодосия, разве стали еще красивее.
      Да, она достаточно красива, но исчезла какая-то живая искорка. И черты лица обострились. И, если только она не улыбалась, ее старило мрачноватое выражение лица. Нет уже в ней прежней радости и устремленности. Впрочем, он тут же выругал себя мысленно. Какая уж тут радость, когда в суде дело идет о жизни отца.
      – Вон там, – сказал он, показывая на площадь, – лавочка в тени. Может быть, посидите там, а я найду вам чего-нибудь прохладительного.
      – Я боюсь уйти, чтобы не пропустить начало заседания, – ответила она.
      – Не беспокойтесь, они начнут не раньше, чем через полчаса, мне говорил судебный исполнитель.
      Она позволила ему усадить себя, отказалась от предложения выпить вина из таверны, но с благодарностью приняла чашку холодной воды.
      – И вы, значит, приехали сюда посмотреть, как обесчестят невиновного? – грустно спросила она.
      Бедная Тео, подумал он сочувственно, она действительно считает его невиновным. В его писательском мозгу уже зарождался новый замысел, связанный с этой встречей. Ему очень хотелось заглянуть ей в душу. Но ему не хотелось ранить ее. Пусть его мальчишеская любовь давно прошла, но остались сентиментальные воспоминания и ностальгическая грусть.
      – Я приехал сюда не глазеть. Я делаю репортаж для «НЬю-Йорк-Хроникл».
      – О, – заметила она, занятая своими мыслями. – Значит, вы стали писателем, как и хотели?
      – Не совсем, как хотел, – рассмеялся он. – Но стану еще.
      – Скажите мне честно, – обратилась она к нему с внезапной горячностью, – как вы думаете, все будет хорошо для отца? Я слышала слишком много противоречивых мнений. Не знаю, чему и верить. Иногда я просто не понимаю, что здесь происходит. Все это так тянется, и столько юридической канители. И все они противоречат друг другу. Что за скотина этот Уилкинсон! Как они могут слушать такую чудовищную ложь?
      Если это ложь, подумал он цинично. Но Уилкинсон ему не нравился, и хотя он вовсе не был уверен в невиновности Аарона и в исходе процесса, он мог сказать ей кое в чем правду.
      – Ваш отец – гордый человек. Я восхищался им при первой встрече с генералом в суде. – Полковник Бэрр посмотрел ему в глаза своим пронизывающим взглядом, потом смерил его взглядом с ног до головы и принял прежнюю позу. Он не выразил ни напряжения, ни неприязни, ни презрения. – Я еще не видел человека, который так по-умному осадил бы такого коварного врага. Генерал, такой надутый, лопнул, как шар.
      – О, вы правы, – воскликнула она.
      – Отец, как всегда, великолепен. Но вы не ответили на вопрос. Есть ли какие-нибудь сомнения в исходе дела? Иногда… – она умолкла. Сказать «я боюсь» – значило бы нарушить верность отцу. И как можно было забыть, что Ирвинг – журналист? Один из той стаи, которая уже причинила Аарону столько боли.
      – Как глупо с моей стороны задавать такие вопросы! – в голосе ее появилась искусственная живость, которую Ирвинг счел пафосом. – Не может быть сомнения в исходе дела. Невиновный не может быть осужден. Я хотела просто спросить: как вам самому кажется, как обозревателю? Я верю, вы пошлете в свою газету объективный отчет.
      – О, несомненно, – заверил он вежливо, довольный, что это его ни к чему не обязывает. Он ломал голову, как расспросить ее обо всем, что не давало ему покоя. Где ее муж? Были ли они на острове Бленнерхассетов? Каковы прежде всего реальные намерения полковника Бэрра? У нее – ключ ко всем этим загадкам. К вопросам, которые постоянно обсуждали его коллеги после каждого заседания суда. Его снедало любопытство. С ума сойти от мысли, что, сидя здесь, при умной тактике, привлекая в союзники тень их давней влюбленности, а то и просто напором, он мог бы добыть столько ценной информации! Но все же он не сделает этого. Ее достоинство, её отчужденность, и, как ни странно, ранимость, служили ей щитом. Она и внимания на него почти не обращает, а постоянно поглядывает на здание суда. Это его немного задевало: женщины обычно с ним так себя не вели. Но, кажется, именно эта недоступность так привлекала его несколько лет назад. Он не смог решить ее загадку тогда, а теперь у него не было необходимости в этом.
      Пробили городские часы, и она вскочила:
      – Мне пора идти.
      Ирвинг предложил ей свою руку и проводил в зал суда. Подсудимый был уже на месте, и Ирвинг с интересом заметил, как обменялись взглядами отец и дочь. Да ведь она обожает его, подумал он удивленно, да и он, на свой эгоцентричный манер, обожает ее.
      Это, скорее, похоже на знак разлученных возлюбленный, чем на чувства родителя и дочери.
      Эта мысль заинтересовала его. Он взял перо, придвинул чернильницу и стал быстро делать заметки. Процесс и прежде был достаточно интересным благодаря тяжести обвинения, большому числу участников и прежнему высокому положению обвиняемого. Теперь, после новой встречи с Теодосией, он стал весьма интригующим, лучше, чем театр, полагал он. Он быстро переводил взгляд с одного лица на другое, обдумывая и взвешивая.
      Следующий день тоже обещал быть интересным. Дела пошли хуже для Бэрра. Обвинение представило свидетелей с острова Бленнерхассетов, конюха и садовника, дававших разоблачительные показания. На острове шли, оказывается, большие приготовления: закупка запасов продовольствия, оснащение кораблей.
      – Можно ли их назвать военными судами? – спросил обвинитель.
      – Да, нет, разве, что пассажирские корабли сойдут за военные.
      – Но были ли там ружья?
      – Да, конечно, – отвечали ему, – мушкеты и боеприпасы.
      – А собирал ли полковник Бэрр значительное войско, чтобы применять мушкеты и боеприпасы?
      – Да, конечно, у полковника было много людей.
      В зале суда послушался ропот. Обвинитель с победоносным видом посмотрел на присяжных. Вот оно, начало нужного доказательства. Теперь осталось доказать, что из ружей стреляли, и песенка Бэрра спета.
      Все в зале оценили это свидетельство. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, как это воспримет Бэрр. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, правда, немного побледнел, но это можно было отнести за счет духоты.
      Только один Ирвинг смотрел не на Бэрра, а на Теодосию. И впервые он увидел на ее лице открыто выраженные чувства. Но они удивили его: он ожидал страха, печали, но только не радостного изумления. Что же, она сошла с ума, думал он, ничего не понимая. Но тут он заметил, что она на этот раз смотрит не на отца, а куда-то поверх его головы. Он проследил за ее взглядом и увидел нового человека. Высокий, худой, светловолосый мужчина стоял, прислонившись к стене. Он также смотрел на Тео. Вот откуда у нее эта странная радость.
      Что бы это значило, думал Ирвинг. Может быть, это ее муж? Но может ли муж вызвать такую бурю эмоции? Он еще послушал свидетельские показания, как всегда увязшие в технических деталях, а потому неинтересные, и тронул за руку журналиста-соседа.
      – Скажите, прошу вас, кто этот длинный блондин, вон там, у стены?
      Тот посмотрел и подпрыгнул.
      – Господи! Да это же Мерни Везер Льюис! – Он прошипел это так громко, что судья стукнул молоточком и сердито посмотрел на него.
      – Сам герой-завоеватель! – изумился Ирвинг. Он слышал о его триумфальном возвращении месяц назад с экспедицией Кларка. Он, кажется, фаворит Джефферсона.
      – Его назначили губернатором Северной Луизианы, – сообщил сосед, более осторожным шепотом. – Можете судить, доволен ли им Джефферсон. Наверняка он послал его сюда как личного представителя, наблюдать за процессом.
      Однако неужели миссис Теодосия Бэрр Элстон могла просиять при виде врага ее отца? Ирвингу пришлось размышлять над новой загадкой. Трудно представить двух людей, более несхожих. Один, молчаливый, равнодушный к почестям, которыми давно он был осыпан, рисковал жизнью ради объединения и расширения страны, а другой…
      Ирвинг посмотрел на обвиняемого. Правдивы или нет все эти обвинения, ясно, что Бэрру дела нет до будущего Соединенных Штатов. Его двигатель – честолюбие. Да, он прекрасно сражался некогда за свободу, но, как многие другие молодые люди, только ради приключений и личного успеха. Конечно, думал Ирвинг, патриотизма у него ни на грош, как и вообще глубоких чувств, кроме, может быть, одного. Он инстинктивно повернулся в сторону Теодосии и вскрикнул от беспокойства. Лицо ее вдруг стало страшно бледным, голова как бы потянула ее вниз, и она упала.
      Ирвинг вскочил, но ее обморок заметили уже несколько человек. Он слышал сочувственные возгласы.
      – Бедняжка, – сказал кто-то, – лишилась чувств, И не удивительно. Такое напряжение и такая духота.
      Двое мужчин вынесли ее, а Аарона, который тоже бросился вперед, забыв, что он под стражей, водворили на место два охранника. Он закусил губу и, откинувшись назад, вдруг увидел высокую фигуру Льюиса, направлявшегося к выходу.
      Лицо Аарона исказилось, пальцы судорожно вцепилась в белый шейный платок. Послышался звук разрываемой ткани. Охранники в изумления посмотрели на узника.
      __ Он, конечно, чувствует все это сильнее, чем показывает, – прошептал один, а другой кивнул.
      Оказавшись на свежем воздухе, Теодосия открыла глаза.
      – Благодарю вас, – пробормотала она, – со мной уже все хорошо, но, боюсь, мне придется немного полежать. Не вызовите ли вы мою карету?
      – Ваша карета здесь, миссис Элстон, и я буду иметь честь лично вас проводить, – сказал Льюис. Они сели в экипаж.
      – Мерни, – прошептала она, не веря своим глазам. – Мерни, я и не думала, что мы с тобой когда-нибудь еще увидимся.
      Она упала в обморок от радости. Увидев его в зале суда, она на время забыла даже об Аароне. Любовь, которую она долго подавляла в себе, напомнила вдруг о себе с новой силой. Первая ее мысль была: «Слава Богу, он жив. Он здесь, рядом. Он поможет нам, и все теперь будет хорошо».
      Он грустно улыбнулся.
      – Меня трудно убить, Теодосия. Извини, я так напугал тебя. Я не подумал, как неожиданно будет для тебя мое появление.
      Она пожирала его глазами. Он, всегда худой, отощал еще больше. Кожа его была покрыта темным загаром. Руки загрубели, стали мозолистыми. Она дотронулась до одной из них.
      – Мерни, ты такой холодный, такой невозмутимый. Разве ты не рад, что вернулся? Добился ли ты своего? Нашел ли другой океан?
      – Да, и океан, и горы, и большие реки.
      – А дикари там есть? Я боялась думать о них, мне было страшно за тебя.
      Он засмеялся.
      – Да, были дикари, и среди них самый надежный друг, Сакаджавея. Без нее мы ничего бы не смогли сделать.
      – Женщина, – быстро сказала она. – А были там еще женщины, Мерни?
      Он пожал плечами.
      – Были. Француженки-проститутки в Сент-Луисе.
      Она жалобно посмотрела на него. Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как они сели в карету.
      – Что с тобой, дорогой? Почему ты так холодно разговариваешь со мной? Мне больно это слышать.
      – Я сожалею, – ответил он сухо. – А как ты думаешь, весело ли мне разговаривать с дочерью человека, который хотел оторвать от Союза те самые земли, за приобретение которых я боролся четыре года?
      – Это неправда! – закричала она. – Его интересовала только Мексика!
      – И все, что он мог бы захватить, – зло сказал Мерни. Он, хотя она не понимала этого, злился не только на Аарона, но и на нее тоже. Почему она до сих пор так волнует его? Он уже думал, что исцелился от любви к ней, которая стала сном. Но, когда он увидел ее в суде, это потрясло его.
      – Ты не понимаешь, – стала она внушать ему. – Если некоторые из западных земель могут отделиться, это их дело. Они не чувствуют связи с Вашингтоном, и они слишком далеко. Они стремятся создать новую нацию.
      Он был тронут ее искренней горячностью. Как выдрессировал ее отец, подумал он с грустью. Она переняла его умение доказывать, что белое – это черное.
      – Надеюсь, тут ты ошибаешься, – сказал он с усмешкой. – Меня ведь назначили губернатором тех земель, которые, как ты говоришь, готовы к мятежу.
      – О! – Она была озадачена. До сих пор она не представляла себе его в виде важного лица, хотя и любила его. Он мог быть секретарем, капитаном или начальником безнадежной экспедиции нa край света. А теперь губернатор земель размером с Европу? Почему это, подумала она, вдруг почувствовав злость. Чем он мог заслужить это, когда такой человек, как ее отец – в тюрьме? Да ведь он – друг Джефферсона заклятого врата отца. А она забыла это, Обрадовалась встрече.
      – Почему ты приехал на процесс, Мерни? – спросила она.
      Он помедлил с ответом, и ее надежда на ответ «Увидеть тебя и помочь тебе» – пропала. Вместо ответа он сказал:
      – Это твой дом? – Карета остановилась. Она холодно кивнула. Мерки обратился к Тео.
      – Можно мне войти? Я хочу кое-что сказать тебе.
      Внутри было прохладно. Мерни смотрел, как она уселась напротив, у холодного очага. Вдруг они оба вспомнили о своем расставании. Воспоминание о поцелуях и объятиях растревожило их, они не могли смотреть друг на друга, может быть, думал он, если бы они на самом деле были любовниками, то они были бы сейчас довольны и спокойны. Он напрягся. Нельзя допустить повторения тех сумасшедших дней в Вашингтоне. Он был уверен, что это позади, пока не увидел ее. Он ведь прибыл по поручению президента, полностью разделяя его вражду к Аарону и, готовясь выступать с новым свидетельством против него. Он поймал за хвост «заговор», проезжая Сент-Луис, где поговорил с людьми, болтливыми за стаканом. И они сообщили ему много деталей.
      – Поезжай туда, Мерни, и выступи под присягой, – сказал ему Джефферсон, – а то мне не по нраву эта канитель, которую там развел Маршалл.
      Этого человека давно следовало повесить, а ты популярен. И твое новое положение губернатора придаст вес твоим словам.
      Он с радостью согласился, не подумав о Теодосии. Тогда все выглядело просто: ее отец-негодяй, угроза для страны! А вдруг это все ранит ее? Вдруг она его теперь возненавидит? Теперь сентиментальность и страсть мешали ему ясно видеть свою цель.
      – Я приехал свидетельствовать против Бэрра, – сказал он подчеркнуто резко.
      Она насторожилась как зверек, почуявший опасность.
      – Свидетельствовать о чем?
      – О том, что я узнал в Сент-Луисе.
      – Но ты не выступишь, это невозможно…
      – Почему? Потому, что мы с тобой любили друг друга? Это основание для дураков… или для женщин.
      «Любили друг друга» подумала она с болью. Что же, все в прошлом? Он здесь просто для того, чтобы нам навредить? Она должна как-то предотвратить новую опасность.
      – Конечно, ты теперь губернатор, большой человек. Не удивительно, что ты больше не чувствуешь… привязанности в дочери попавшего в беду узника. Конечно, я была куда привлекательнее в качестве дочери вице-президента.
      – Вздор! – взорвался он. – Нечего лицемерить со мной, Теодосия.
      Она молчала, лихорадочно пытаясь что-то придумать. Неизвестно, что у него за доказательства, но он был на Западе, прислан Джефферсоном, и к его словам будут прислушиваться. До сих пор у обвинения были лишь показания садовников и грумов, а тут будет по-другому. А если он больше не любит ее, она безоружна перед ним. Она поглядела ему в глаза, и сердце ее радостно забилось. Она воскликнула:
      – Ты все еще любишь меня, Мерни! Я вижу это! Меня не обманешь. Слушай…
      Она побежала к фортепьяно, села за него и стала играть. Она отчаянно старалась, чтобы магия музыки подействовала на него, пробудив в нем прежние забытые чувства.
      «Как волны моря, убегая…»
      Он слушал сначала неохотно. Она хочет смягчить его такими фокусами. Детская наивность. Женщины всегда цепляются за прошлое. Постепенно, однако, он заслушался, забыв о своем недовольстве. Он почувствовал трепет, словно на пороге открытия. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это чувство ожидания. «Вот, сейчас, – думалось ему, – это произойдет: Я пойму все…» Однажды, года два назад, на земле Манданнов, когда он в одиночестве стоял на восходе солнца на вершине огромной горы, у него возникло такое же чувство. Тогда все опасности и лишения экспедиции показались ему ничем. Горный воздух принес ему умиротворение, и на мгновение чувство причастности к вечной истине, как сейчас ее голосок, хоть сама она этого не знала.
      «…Пусть сердце успокоится тобой…»
      Правда, она сейчас пела о человеческой любви, но он знал, что это песня была о смерти. Любовь и смерть – как два края одного меча. Его наполнило чувство нежности и глубокой жалости.
      Тео отняла руки от клавиш и посмотрела на него лучистым взглядом. Он подошел и поцеловал ее бережно, как ребенка.
      Она схватила его за руку:
      – Мерни, обещай мне, что ты ничего не сделаешь против моего отца!
      Он вздохнул и отвернулся. Момент озарения прошел. Жизнь снова пошла своим чередом. Любовь, смерть, восторг – какая ерунда, подумал он с неприязнью, как он мог усмотреть все это в сентиментальной музыке?
      – Я не могу этого обещать, Теодосия, – ответил он. – Я приехал в Ричмонд специально, чтобы, прости меня, выполнить свой долг. Наша любовь не может ничего изменить.
      – Как жестоко! – воскликнула она, отдергивая руку. Потом она прибавила потише, почувствовав, что еще не все потеряно. – Ну, хотя бы поедем со мной к отцу. Ты его едва знаешь, ты предубежден. Если ты поговоришь с ним, то поймешь, как ты заблуждаешься.
      Бедный ребенок, подумал он. Она верит, что ее отец-чародей, который способен заворожить его. Он грустно улыбнулся ей.
      – Если хочешь, я поеду. Но это ничего не даст.
      Она быстро одела плащ, завязывая коричневые ленты под подбородком.
      – Он сейчас там… в заключении. Вызови, пожалуйста, экипаж. Это недолго. Меня знают и пропустят.
      Он молча подчинился, уже жалея о согласии.
      Вдвоем они прошли мимо любопытных охранников. Тюремщик, рассевшийся на стуле у двери камеры Аарона, любезно ее приветствовал:
      – Добрый день, миссис Элстон. Что-то вы рано. Он не ожидал вас в это время. А кто этот джентльмен?
      – Мой друг, – кратко ответила она. – Я ручаюсь за него. Мы ненадолго.
      Он отдал честь и отпер дверь. Аарон, как всегда, сидел за письменным столом. Но поза была совсем необычной. Он положил голову на руки, чего она никогда не видела. Он казался побежденным и старым.
      Тео инстинктивно вскрикнула от боли за него, и он вскинул голову. Но когда он увидел ее спутника, в глазах его вспыхнул злой огонек. Он вскочил, и лицо его выражало теперь вызов и легкое презрение.
      – Что за честь! Так вы пришли в себя, мадам, после вашего недомогания в суде? Хотя, вы, кажется, все еще слабы и нуждаетесь в спутнике?
      Ее испугал яд в его словах. Человек, который всегда контролировал свои чувства, не должен был сейчас проявлять враждебность. Он всегда недолюбливал Льюиса, но она не представляла себе всей силы его ревности. Да и откуда ей знать, он ведь этого никогда не показывал.
      Но Мерни все понял. Оказывается, на деле ничего не изменилось со времени их первого столкновения в Воксхолл-Гарденс. Тео стояла между ними, не зная, что делать, физически ощущая их ненависть друг к другу. Она слишком поздно поняла, что глупо было приводить Льюиса сюда, не предупредив отца. Как могла она сказать ему теперь: «Отец, покажи ему свое великодушие и благородство. Пусть он поймет, что ты не способен на злое дело. Склони его на свою сторону своим золотым красноречием, как склонил многих?»
      Аарон снова уселся.
      – Так за что я удостоен такой чести? Вы, сударь, явились сюда поглазеть на достопримечательного узника или просто не можете ни на минуту оставить миссис Элстон?
      – Нет! – воскликнула Тео. – Не надо так говорить! Капитан Льюис считает, что он должен дать какие-то показания. Но я знаю, если бы он поговорил с тобой, ты мог бы убедить его, что его дезинформировали.
      – Меня не интересуют какие бы то ни было показания этого джентльмена.
      – Но это может повредить тебе! Он губернатор и друг Джефферсона, присяжные будут прислушиваться к его словам.
      Аарон вдруг яростно обрушился на нее.
      – И ты тоже прислушиваешься к его словам, моя милая? Конечно, слушать этого губернатора и друга Джефферсона куда приятнее, чем жалкого изменника, императора без империи, убийцу Александра Гамильтона и так далее. Тебе следует, в самом деле, как-то пристроиться к хвосту этой новой кометы. Какая неприятность, право, что ты замужем! Хотя, имея терпение и соображение, можно преодолеть и это препятствие.
      Она съежилась, схватившись за спинку стула. Мерни, бледный от негодования, повернулся к ней:
      – Как ты можешь до сих пор боготворить такого человека…
      Но она, не замечая его, смотрела на отца. Как ему, должно быть, сейчас больно и как он несчастен! Он ведь никогда прежде не был к ней несправедлив. Неужели он подумал, что она могла его оставить? Она со страхом и болью вспомнила, каким беззащитным предстал он перед ними, когда они вошли. Нет, он не должен быть таким! Всегда он должен быть сильным, несгибаемым. Все остальное неважно.
      До нее, наконец, дошли слова Мерни. Она посмотрела на него так, словно он был наглым чужаком.
      – Я предпочла бы не жить, чем не быть дочерью такого человека, – ответила она спокойно.
      Аарон порывисто вздохнул. Теперь на его лице было написано торжество, легкое смущение и благодарность. Она подошла и стала на колени рядом с ним.
      Мерни в изумлении наблюдал за ними. Такая любовь была ему непонятна. Но в эту унылую камеру она принесла красоту. И ведь любовь бывает разной, его ли дело судить?
      – Ты победила, моя Теодосия, – пробормотал он. – Пусть судьба твоего отца решается без меня, – он тихо постучал в дверь.