В шесть часов утра в поместье Аарона Бэрра Ричмонд-Хилл уже шли суматошные приготовления к званому обеду, дававшемуся в честь дня рождения Теодосии.
      В огромных кухнях усердно трудились слуги под недремлющим оком Пегги; из маслобойни доносилось ритмичное «хлоп-хлоп», вперемежку с далекими звуками – топотом и ржаньем с конюшен.
      Утреннее солнце таяло в дымке, освещая белые колонны фасада. Его лучи сверкали на поверхности Гудзона, медленно катившего свои воды всего в нескольких ярдах от дома. Река пестрела белыми парусами шлюпок, шхун и пакетботов, которые, преодолевая течение, шли наверх к Олбэни.
      В полумиле, где-то в Гринвич Виллидж, мычала корова, которую забыли подоить. Этот звук донесся до Ричмонд-Хилла и разбудил дочь Аарона, Теодосию Бэрр, которая, открыв глаза, стала оглядываться в поисках источника аромата, наполнившего белую комнату. Сады были расположены слишком далеко, чтобы сюда доносился их запах, к тому же в воздухе не было даже самого легкого ветерка.
      Охваченная сонной истомой, Теодосия решила, что пахнет розами. Дамастовые занавески полога были чуть отодвинуты, словно навстречу теплому июню, и она могла видеть синее небо, не вставая с постели.
      Луч света скользнул по постели и окрасил локоны Теодосии в огненно-красный цвет. В зависимости от освещения они всегда меняли окраску: то темно-каштановые, то рыжие, но всегда с красноватым отливом.
      «У тебя волосы цвета портвейна, Тео», – заметил как-то Джон Вандерлин, работая над очередным из бесчисленного множества ее портретов, заказываемых отцом.
      Тогда ее это очень развеселило, отчасти потому, что в тринадцать лет комплименты всегда лишь забавляют, – если это можно назвать комплиментом, – и еще по той причине, что тон и манеры голландца сами по себе вызывали смех. С тех пор, однако, Вандерлин провел четыре года, обучаясь живописи во Франции, и вот теперь вернулся, полностью оправдав надежды отца Теодосии, и стал настоящим художником. «Джилберт Стюарт великолепен во всем, если только вам нравится этот разухабистый стиль в создании портретов, – заметил как-то Аарон, – но, на мой взгляд, Вандерлин создаст нечто большее». И, сделав характерный для него широкий жест, он отправил молодого мазилу за границу.
      Джон Вандерлин был определенно способен на большее, чем махать малярной кистью, с удовольствием думала Тео. На прошлой неделе они ездили встречать его на пристань Саут-стрит. Когда Вандерлин сошел с брига, который шесть недель боролся со штормами на пути из Гавра, Тео не сразу узнала его. Он превратился в настоящего щеголя – в темно-фиолетовом шелковом сюртуке, тщательно завязанном галстуке, в сверкающих башмаках и с аккуратно уложенными волосами, раньше частенько представлявшими собой просто нечесаные лохмы. Вандерлин поцеловал ей руку со всем изяществом французского придворного, вроде самого Талейрана, произнеся:
      – Ах, славная Тео! Вы поистине великолепны! Красивее любой из тех прекрасных дам, что я встречал во Франции! – его слова звучали с той ноткой изысканной галантности, которая выдавала человека, повидавшего мир. Но в его голубых голландских глазах промелькнуло искреннее восхищение.
      Аарон благодушно рассмеялся.
      – Моя маленькая принцесса превратилась в настоящую красавицу? Надеюсь, это не вскружит ей голову, иначе все мои теории воспитания девушек пойдут прахом.
      Тео уставилась на отца, который ответил ей одновременно и серьезным, и подзадоривающим взглядом. Она состроила гримасу, и беспокойная тень в сверкающих черных глазах Аарона исчезла. Они правильно поняли друг друга. Любовь и гордость отца словно обдали ее теплой большой волной, всепоглощающей, неостановимой. И она радостно плавала в этом потоке, и, если вдруг казалось, что его забота о ее благосостоянии или развитии чрезмерно усиливалась или становилась в тягость, она просто делала над собой усилие, чтобы не разочаровать отца. О подобном и мысли быть не могло.
      Она старалась радовать отца. Вытянувшись на подушках и положив руки под голову, Тео вспомнила прочитанную вслух на прошлой неделе тысячу строк Плавта, которые, равно как и ее вдохновенная интерпретация одного из менуэтов Габриэля-Мари на новом фортепиано, восхитили его.
      – Прекрасно, дорогая, – сказал он с нежной улыбкой, предназначенной для нее одной. – Теперь ты с чистой совестью можешь покататься на лошади.
      Она покаталась на лошади, но совесть ее была не совсем чиста, потому что именно тогда ей встретился тот странный юноша, у Бельведер-Таверн на берегу Ист-Ривер.
      Приятные мысли о юноше и предстоящей прогулке вместе с ним были прерваны боем часов, стоявших на каминной доске. Они пробили семь раз, и Тео в испуге подскочила. Уже так поздно! Простит ли отец пропущенные ради дня рождения полтора часа? Ведь ей предстояло разобрать пятьдесят строк Вергилия и записать в тетрадь для критического ока Аарона.
      Тео соскользнула с кровати на вощеный дубовый пол, приятно холодивший ее крошечные ступни. Бросив на постель сорочку, она повернулась и, наконец, увидела источник загадочного благоухания.
      Большая тростниковая корзина, полная французских роз, стояла рядом с кроватью. Желтые, как сливочное масло, лепестки обрамляли красную сердцевину цветов, источавших густой аромат. Тео с радостным криком зарылась в них лицом, и записка вовсе не нужна была ей, чтобы понять, кто проник в комнату, пока она спала, знакомые строки все же растрогали ее.
       «С днем рождения, моя Тео. Валяешься в постели, упуская самые прекрасные часы дня. Но уж на этот раз я не стал будить тебя, и не стану тебя укорять. Если поищешь, найдешь в корзинке мой подарок.
       Твой любящий отец А. Бэрр».
      Записка была точь-в-точь в духе Аарона, дышащая любовью, с долей нравоучения и загадочности.
      Тео нетерпеливо порылась в дебрях зеленых стеблей. Отец никогда не забывал устроить ей особенный сюрприз на день рождения. И, наконец, она нащупала пальцами это – серебряную шкатулочку, привязанную к стеблю одного из цветков. Когда Тео открыла коробочку, у нее захватило дух.
      На черном бархате сверкало изящное ожерелье из бриллиантов и топазов, выточенных в форме бутонов роз. Держа подарок в дрожащих руках, Тео поднесла его к свету.
      – Милый папа! – прошептала она. Желтый и белый, ее любимые цвета, и розы, ее любимые цветы, – все это составляло узор ослепительной красоты.
      Ожерелье было восхитительным, ничего подобного Тео не видела ни у леди Кита Дьюер, ни у миссис Гамильтон. Должно быть, Аарон заказал Вандерлину привезти его из Франции. Нью-йоркские ювелиры вряд ли способны на такое. И как же это похоже на него: устроить целую церемонию из вручения маленького подарка! Его подарок превращался для окружающих в дар, наделенный своей драматической историей. Временами он становился так изобретателен – так удивительно изобретателен.
      Тео вздохнула, прижав ожерелье к щеке. Теперь кредиторы усилят нажим, но это, казалось, нисколько не волновало отца. Будучи в Ричмонд-Хилле, он давал им неосторожные обещания и иногда платил по счетам. Но во время его поездок в Олбэни Тео пыталась сама управиться с хозяйством. На содержание поместья уходили тысячи долларов: на великолепный винный погреб, на конюшни, на уход за садом, на плату двадцати слугам, и черным, и белым. Тру, Пегги, Алексис и Том были рабами, однако остальные должны были получать свои восемь долларов в месяц.
      Она пыталась сократить расходы, но Аарон проверял ее. Сам он ел мало и скудно, но его гости – а ведь обеда без гостей не бывает – должны были быть накормлены на славу.
      Ну, впрочем, они с этим справятся. Кроме того, впереди открывалась великая… великолепная возможность!..
      Аарон редко обсуждал с Тео свои политические планы, как, впрочем, и с другими. Он полагал, что от нее требуется лишь царить за столом, очаровывая всех, кого он решит пригласить.
      – Политика не к лицу женщинам, – сказал он как-то ей. Его пухлый подвижный рот скривился в задорной улыбке, и одна бровь взвилась вверх. – Более того, милая моя, ты слишком юна и нежна для всех перипетий этой игры.
      Но теперь она, как и множество людей во всех шестнадцати штатах, знала, что с приближением майских выборов в Нью-Йорк-сити влиятельность ее отца увеличилась во сто крат, а во время осенних выборов Аарон имел шанс обойти президента Адамса.
      «Первая леди страны!» – при этой мысли у Тео учащенно забилось сердце. Не удержавшись от насмешки над собой, она все же подошла к зеркалу в раме из вишневого дерева, висевшему над ее туалетным столиком, и сбросила с себя длинный муслиновый халат. Оставшись в одной прозрачной сорочке, она надела на шею ожерелье. Нижняя часть его достигала выпуклостей ее маленьких грудей, оттеняя молочную белизну кожи, по которой рассыпались темно-рыжие волосы. Одной рукой Тео приподняла волосы, другой расстегнула сорочку. Смеясь одними глазами своей игре, она элегантно поклонилась маленькой фигурке в зеркале.
      – Здравствуйте, госпожа президентша.
      Дверь комнаты внезапно распахнулась, и Тео обернулась, услыхав вопль ужаса.
      – Боже мой, моя дорогая, ты сегодня утром совсем сошла с ума!
      Натали Делаж, сводная сестра Тео, стояла на пороге, округленными глазами взирая на скандальное зрелище полураздетой девушки в ожерелье. Натали, продукт «старого режима», бежавшая от революции во Франции, была ярой противницей «неприличий».
      Тео со смехом подхватила халат.
      – Я пока не сошла с ума, Натали, но сейчас июнь и мой день рождения, и смотри-ка, что мне подарил папа. Ну разве он не самый умный из всех мужчин?
      Француженка изучала ожерелье.
      – Чудесно, – согласилась она. – Прекрасный подарок. Ты будешь блистать на приеме.
      Тео принялась причесывать свою непокорную шевелюру.
      – Я надеюсь. На мне будет платье из индийского муслина с золотой вышивкой, то, что так нравится папе. Оно будет хорошо смотреться с его подарком. Я очень надеюсь, что папа будет доволен.
      Натали издала слабый стон, с некоторой досадой глядя на собеседницу. Ведь она была еще ребенком – эта Теодосия во всем, кроме умственного развития. Голова-то у нее работала очень даже хорошо. Своей образованностью мисс Бэрр была знаменита от Филадельфии до Олбэни.
      Но ее чувства, подумала Натали, то, что касается флирта, любви, волнующего умения выбирать и ускользать, – все это было пока недостаточно развито. Даже ее тело, несмотря на правильные формы, еще не созрело, на взгляд француженки. Тео сильно выросла за прошедший год, у нее появилась живость и очарование. Появились и несколько поклонников, но отношение девушки к ним было каким-то странным. Она, судя по всему, не подозревала о тех изменениях, которые с ней произошли.
      Натали со вздохом опустилась на софу, набитую конским волосом.
      – Послушай, милая, мне нужно серьезно поговорить с тобой. Теперь тебе уже семнадцать, ты – женщина. Ненормально всегда думать «понравится ли это папе?». Должен быть кто-то моложе твоего отца, кто заставил бы твои глаза сиять так же. Твой отец чудесный человек, несомненно, но ты больше не девочка. Ты красива и остроумна, говоришь на трех языках, играешь на арфе, фортепиано, пишешь письма и эссе, словно Монтень, и к чему все это? Для того, чтобы обрадовать папу!
      Отложив щетку, Тео уныло замотала головой. Все это она не раз слышала.
      – Если мне встретится человек, достойный того, чтобы его радовать, я сделаю, как ты говоришь, – она улыбнулась. – Ну, пожалуйста, Натали. Не занимайся сегодня проповедями, и не смотри так угрюмо. Еще есть время подумать о замужестве, если я вообще должна выходить замуж.
      – О небо! – воскликнула шокированная Натали. – Разумеется, должна. Представь, остаться навсегда девой, без положения, просто дочерью своего отца! Ты неразумна, моя дорогая, а раз у тебя нет матери, чтобы говорить тебе все это, то вместо нее скажу я.
      Тео растроганно взглянула на нее. Добрая Натали! В свои неполные двадцать лет она была заботлива, как наседка. Она не забыла щедрость, проявленную Бэррами, когда пять лет назад Аарон открыл двери своего дома перед нищей маленькой эмигранткой.
      – Натали, позвони, пожалуйста, – сказала Тео, отвернувшись к зеркалу. – Я хочу, чтобы Дина причесала меня.
      Натали подняла было руку к звонку, но снова опустила ее.
      – Я сама сделаю тебе прическу, малышка. Дина занята на кухне вместе с другими слугами. О-ла-ла! Там все так заняты подготовкой к празднику.
      – Надеюсь, отец уже позавтракал?
      Натали рассмеялась.
      – Давно. Он не мог дождаться, пока оседлают Селима, и тут же стрелой понесся в город. Думаю, как всегда, в таверну Брома Мартлинга.
      – О, да, – к этим из Таммани, – рассеянно произнесла Тео. – У него много дел с ними… Скажи, если я заколю волосы выше, вот здесь, я стану казаться выше и старше?
      Они принялись обсуждать этот вопрос, пока Тео не достала из пахнущего лавандой кофра костюм для верховой езды.
      Натали нахмурилась.
      – Ты и сегодня будешь кататься верхом? В такую жару?
      – Ну и что же, что жарко. Галоп на Минерве охладит меня. Кроме того… – она сделала паузу, подняв бровь и не подозревая, что в этот момент подражает отцу, и весело округлила глаза, – вот ты так хочешь, чтобы я была романтической девушкой, ну так слушай, – и она с видом заговорщика зашептала: – В роще на острове я встречусь с одним очень красивым молодым человеком!
      – Тео! – воскликнула Натали, но тут же рассмеялась. – Ты невозможна. Что за молодой человек? Кто вас познакомил? Ну-ка, все выкладывай!
      Тео весело взвизгнула, неожиданно и выразительно засмеявшись. Прежде чем ответить, она расправила серую шелковую юбку и поправила на себе шляпку с плюмажем.
      – Никто нас и не знакомил, – сказала она беззаботным тоном. – Просто повстречались. И хотя я в этом не уверена, но, по-моему, это младший брат доктора Питера Ирвинга.
      Отвесив пораженной Натали немного дерзкий поклон, она вышла из комнаты и стала спускаться вниз, оставив француженку стоять с прижатыми к ушам ладонями.

      Она выскользнула в боковую дверь, мельком взглянув на дубы и кедры, укрывающие дом своей тенью, на волнистые зеленые лужайки. Чуть дальше располагался пруд, изящно огражденный подстриженными кустами. На его поверхности плавали лебеди и желтогрудые утки. Аарон совсем недавно расширил пруд, прибавив блеска своему поместью, и без того считавшемуся одним из самых красивых на острове Манхэттен. Но это изменение не могло прибавить или убавить очарования виду, открывавшемуся на реку.
      Гудзон. Как всегда, Тео стало радостно на душе при виде реки. Она обожала это место, испытывая полумистическое чувство, которое вряд ли могла бы кому-либо объяснить – даже Аарону.
      Ее детство прошло на берегу реки. Много раз ее слух услаждал шум текущей воды. В ту ненастную майскую ночь, когда ее мать умерла после мучительной болезни, Тео сломя голову выбежала из дома, в котором неподвижно лежало покрытое простыней тело, ставшее чужим и путающим. Отец был в отъезде, ведь никто не предвидел кончины, и Тео осталась совсем одна.
      Она бросилась к глинистому берегу, не разбирая дороги, охваченная ужасом, и река дала ей успокоение своей неотвратимостью. Она как-то почувствовала это своим детским умом. «Что бы ни случилось со мною, жизнь продолжается своим чередом. Есть нечто большее, по сравнению с чем наши беды не имеют значения. Вот так. Оно – как Бог». Но от Бога никогда не было особенной пользы.
      Только несколько часов спустя слуги обнаружили ее спящей под деревом.
      Но сегодня был веселый день, река бережно и изящно играла лодками, плывущими по ее глади. Даже угрюмые скалы Джерси на том берегу выглядели весьма невинно.
      Тео задержалась на маслобойне, чтобы выпить кружку молока, теплого и пенящегося, только что надоенного. А у конюшен она нашла уже оседланную Минерву, нетерпеливо перебирающую копытами. Серая кобыла радостно обнюхала хозяйку, и Тео в ответ поцеловала ее в шелковистый нос.
      Дик, ирландский мальчик-конюх, протянул чумазые руки, чтобы подсадить Тео.
      – Вы и впрямь чудно выглядите сегодня, мисс Тео, ваши семнадцать лет вам в самую пору; – он разговаривал с налетом фамильярности, как все слуги в первые годы после образования республики.
      – Наверняка вы выберете себе красивого мужа из толпы щеголей, что наедет вечером, – он не сводил с нее глаз.
      – Вот уж нет, – парировала Тео и пришпорила Минерву, весело рванувшуюся по песчаной дорожке, которая вела через луга Лиспенард к Ист-Ривер.
      Женитьба, мужья! Все ведут себя так, будто ей двадцать один год и она непременно останется в старых девах. И ведь только один человек имеет право заговаривать об этом. Но ее отец не задумывался о подобных вещах. Им и так было хорошо вместе. Она пришпорила Минерву, пока не пересекла остров, приблизившись к реке, и тут она неожиданно покраснела, подняв руку, чтобы поправить каштановую прядь. Может, это глупо и недостойно леди: вот так встречаться с молодым человеком. Она приняла его приглашение отчасти из бравады, отчасти из жажды приключений, но все же больше из-за того, что была очарована привлекательным юношей, и ей казалось, что его мысли были заняты ею.
      Она случайно встретилась с ним три дня назад. Он появился как раз в тот момент, когда Минерва попала в кроличью нору и сильно споткнулась. Он в ту же секунду соскочил с седла, поспешив на помощь. Они вместе обследовали захромавшую кобылу и с большим облегчением обнаружили, что ничего страшного с ней не случилось.
      Благодаря юношу, Тео не могла не заметить его пристального взгляда. Они посмотрели друг другу в глаза.
      Он был молод, по ее мнению ему было не больше двадцати, на несколько дюймов выше ее, приблизительного одного роста с ее отцом. Это особенно подействовало на Тео. Одет он был небрежно: его коричневые панталоны висели над забрызганными грязью ботфортами, шейный платок не первой свежести сбился набок. На юноше не было головного убора, и его коротко подстриженные песочного цвета волосы растрепались от ветра.
      Однако, несмотря на все это, Тео понимала, что он джентльмен, и он ей нравился. Может, все дело было в притягательной силе его светло-карих глаз – живых, мягких и неотрывно глядевших на Тео с плохо скрытым восторгом. Возможно, он ей понравился из-за нежной, как у девушки, кожи, или же ее очаровал мягкий голос незнакомца, когда он заговорил.
      – Дон Кихот всегда к услугам Дульсинеи.
      – О! – воскликнула она.
      – Я люблю эту историю! – и после этого они оживленно заговорили о самых разных книгах. «А эту вы знаете?», или «А вот эту книгу вы читали?». Тео призналась, что прочла некоторые сочинения Мольера, Шеридана, которые не пристало читать юной леди, что еще она читала «Тристрама Шекди», – но юноша, казалось, вовсе не был шокирован. В то утро они беседовали, как два приятеля… Почти так. Вчера Тео снова пришла сюда, и он ждал ее у поворота. Вполне естественно, что они дали лошадям отдохнуть, а сами стали беседовать. Но странное дело – ей казалось, что она хорошо знает этого юношу, а ведь им ничего не было известно друг о друге. У них появилась своя игра: он называл ее Дульсинеей, а она ограничивалась лишь «сэр».
      Он уже ждал, верхом на рослом чалом коне, глядя на поросший лесом остров Блэкуэлла и на Дэдмепз Рок. Остров выглядел, как зеленая капля на Ист-Ривер.
      Услыхав топот копыт Минервы, юноша соскочил на землю и поспешил навстречу.
      – Я уже начал беспокоиться, что вы не приедете, – сказал он, привязывая ее кобылу к сосновому пню. Он поднял к ней руки, помогая спуститься с лошади. Юбка Тео зацепилась за луку и она упала бы в пыль, не подхвати он ее. Тео вздрогнула от короткого прикосновения к его сильной груди. По ее телу прошла волна возбуждения, сменившаяся страхом. Она услышала его быстрый вздох и торопливо оторвалась от него. Ничего подобного с ней раньше не происходило. Ужас Натали, узнавшей о ее предстоящей поездке, теперь казался ей оправданным. Она укоряла себя – теперь этот молодой человек посчитает ее вульгарной и невоспитанной из-за такого казуса при встрече.
      – Добрый день, сэр, – сказала она сухо. – Я приехала только потому, что обещала. Я не могу оставаться с вами ни минуты.
      – Но почему? – спросил он огорченно. – Нам есть о чем поговорить, и я… Я привез вам кое-что почитать. Думаю, вам понравится, – добавил он.
      Тео молчала, щеки ее горели.
      – Все это не разумно, – произнесла она наконец. – Мы даже не знаем, кто мы такие… Я хочу сказать, мы не знаем друг друга.
      – Боже правый! – рассмеялся он.
      – И только-то? Ну, это поправимо. Я Вашингтон Ирвинг, брат доктора Питера Ирвинга. Живу на Уильям-стрит, занимаюсь правом, но, на мой взгляд, это невероятно скучно. Я люблю читать романы и стихи и мечтать о дальних краях, – он улыбнулся Тео. – И очень люблю говорить о литературе с красивыми молодыми леди. Ну-с, теперь ваш черед, Дульсинея.
      Тео, успокоившись, улыбнулась в ответ.
      – Я Теодосия Бэрр, дочь Аарона Бэрра.
      Он кивнул.
      – Я так и подумал. Я слышал, как говорили про вас: образец привлекательности и начитанности. Ну, а теперь, когда формальности выполнены, вы останетесь ненадолго и позволите мне почитать вам?
      Она улыбнулась в знак согласия. В конце концов, почему бы и нет? Она уже избавилась от глупого страха. И юноша настоящий джентльмен: доктор Ирвинг был очень хорошо известен в городе. И, потом, он ей нравится, этот юноша. Он не похож ни на кого из тех, кого ей приходилось встречать.
      Они уселись на кучу сосновых иголок. Он расстелил свой сюртук так, чтобы можно было прислониться к валуну, обросшему лишайником. В тени сосновых и тополиных крон было прохладно, с реки дул легкий ветерок, поэтому не было обычных в этих местах москитов. Пахло дикой земляникой и хвоей.
      Поначалу Тео и Ирвинг сидели молча. Юноша не спешил читать. Их обоих охватило ощущение покоя.
      – Сегодня мой день рождения, – объявила Тео наконец.
      Ирвинг перестал созерцать неведомые дали и взглянул на нее.
      – Неужели? – он сорвал маргаритку и воткнул ей в волосы. – Тогда вот вам букет цветов в честь столь прекрасного дня. Вам шестнадцать?
      – Семнадцать, – она покачала головой, почувствовав легкую досаду.
      – Тогда мы ровесники, – пробормотал он.
      – В самом деле? – она была удивлена. – Я думала, вы старше.
      Он пожал худыми плечами.
      – Этот разговор никуда не ведет, – сорвав травинку, Ирвинг стал жевать ее.
      – Я думала, вы мне почитаете. – Тео была удивлена. Юноша, казалось, погрустнел и отчего-то расстроился.
      Он поднес было руку к карману, но уронил ее в траву.
      – Да. Глупый рассказ про голландские земли в верхнем течении Гудзона. Я сам его написал, но он плох. Вам будет неинтересно слушать.
      – Не будет, – возразила она.
      – Пожалуйста, – и невольно протянула к нему руку, которую он взял в свою ладонь. Она с ужасом заметила в его глазах удивление.
      Отпустив ее руку, он продолжал говорить, как ни в чем ни бывало.
      – Я хотел бы написать для вас стихотворение, Дульсинея, но тут я не силен. Скучная проза удается мне больше. И все же я могу попробовать.
      Откинувшись назад и упираясь в землю локтями, он смотрел на нее со смешанным выражением юмора и нежности. И Тео становилось не по себе от этого взгляда.
 
Маргаритка в твоих волосах,
Как звезда в голубых небесах,
Освещает мне путь и манит… и манит…
 
      Он усмехнулся.
      – Не могу подобрать рифму к «манит», но это не важно, – он вздохнул и вдруг вскочил, наклонившись вперед, и неожиданно громко закричал:
      – Смотрите! Видите вон тот бриг?
      Она посмотрела в ту сторону, куда указывала его рука, и кивнула, озадаченная.
      – Это «Инфанта», – он произнес это слово, как заклинание.
      – Она идет из Бостона, это испанский корабль – испанский! – Ирвинг повернулся к ней и сказал: – Больше всего в жизни я хотел бы быть на ее борту. Знаете ли вы, что такое тоска по далеким краям?
      Она покачала головой.
      – Нет. Да и с какой стати? Вы обеспечены и счастливы, вы женщина! Но я каждую ночь мечтаю о Старом свете! Прямо как лихорадка, Англия, Франция, Испания. Я их увижу когда-нибудь – до того, как умру. И напишу про них, да так, чтобы и другие почувствовали все то очарование, которое знакомо и дорого мне. По крайней мере, я надеюсь, что так будет, – он замолчал.
      Но глаза Тео сияли, губы ее шевелились.
      – Я уверена, что вы это сделаете.
      В эту удивительную минуту она увидела в этом юноше благословенность, услышала в его словах тоску и отзвуки мечты, и как бы очутилась рядом с гением на его звездной одинокой вершине.
      Он прикрыл глаза.
      – Ты милая, – прошептал он. – Мне кажется, ты и впрямь понимаешь.
      Одним стремительным движением он положил голову ей на колени и так зловеще улыбнулся, что Тео вздрогнула.
      – Не пугайся так, моя милая малышка Тео – ведь так они тебя называют? Я устал думать, а здесь так мягко. Кажется, вот-вот заснешь.
      Сердце Тео билось так сильно, что ей было больно, белая косынка у нее на груди подымалась и опускалась в такт дыханию. Она пыталась обдумать происходящее, но не могла собраться с мыслями. Хотела оттолкнуть его голову, однако руки не повиновались ей. Она дрожала.
      – Чего ты испугалась? – спокойно спросил он. – Я ничего тебе не сделаю.
      Засмеявшись, он сел, и Тео тут же залила волна облегчения, смешанная, однако, с чувством стыда и досады.
      Он обнял ее за плечи.
      – Тебя ведь никогда не целовали, Тео? Не такая уж это страшная вещь. Думается мне, что ты не откажешься от поцелуя в свой день рождения.
      Он быстро притянул ее к себе и прижался своими губами к ее губам. И сразу же отпустил ее.
      – Видишь? Это вовсе не смертельно, не правда ли?
      Она вздохнула и неуверенно рассмеялась. Не так уж страшно, нет. Мило, очень мило, но мимолетно… Она ожидала молнии, а увидела лишь пламя свечи, неспособное разбудить то темное нечто, что покоилось в глубине ее души. Что же это было, чего она ожидала? Ей этого было не понять. Но оно миновало ее, оставив только воспоминание о неловкости и неприязни.
      Она холодно улыбнулась Вашингтону.
      – Я уже должна ехать обратно. Скоро вернется отец. Спасибо вам, добрый сэр, за поцелуй в день рожденья.
      Он с хмурым удивлением посмотрел на нее. Она была так хороша с ее бело-розовой кожей, мягкими черными глазами и приветливой улыбкой. Как только он увидел ее этим утром, ему захотелось поцеловать Тео, и, несмотря на то, что она строила из себя скромницу, он почувствовал – ей хотелось того же. Он не был искушен в этой области. И вот он поцеловал ее, вот это свершилось, и теперь она отгородилась холодной и явно наигранной сдержанностью.
      – Тео, – спросил он вдруг. – Ты любишь кого-нибудь?
      – О, нет, – ответила она просто. – И я никогда не выйду замуж.
      – Вздор! Конечно, выйдешь, – чувство юмора, никогда не покидавшее его надолго, вновь вернулось к Ирвингу.
      – Меня-то ты точно не любишь, – он расхохотался.
      Тео едва слышала его. Она заметила, что солнце достигло зенита. Она спешила домой. Отец расстроится, может, даже очень обидится, вернувшись из города, если она не встретит его, чтобы поблагодарить за чудесный подарок.
      Подсадив ее в седло, Ирвинг поднял голову.
      – Прощай, – сказал он почти что робко. – Ты больше не захочешь встречаться со мной?
      – Нет, конечно, захочу, – с вежливой приветливостью отозвалась Тео.
      – Приезжай в Ричмонд-Хилл в любое время. Мы будем рады видеть тебя, – но на ее лице уже появилось отсутствующее выражение, она смотрела через голову кобылы на песчаную тропу, ведущую к дому.
      Он стоял не двигаясь, глядя ей вслед, глубоко засунув руки в карманы зеленого сюртука для верховой езды. Ветер сдувал со лба растрепанные волосы. На повороте Тео коротко махнула ему, – он махнул ей в ответ.
      С тех пор они не виделись семь лет.

      Аарон проводил утро в окружении своих сторонников в таверне Мартлинга. Он сидел на своем обычном месте в углу накуренного помещения, потягивая из бокала портвейн. В неизменном синем костюме из сатина он походил на изящную борзую среди своры дворняжек.
      Другие члены группы пили обжигающий ром из Новой Англии, окружив своего предводителя, который сидел очень прямо, выказывая свое армейское прошлое и результаты упорной самодисциплины. Его блестящие черные глаза переходили с лица на лицо, оценивая обладателя каждого из них. Эти глаза были похожи на глаза Теодосии, но с гипнотической, змеиной силой, которая притягивала или отталкивала, смотря по желанию.
      Пестрая толпа, окружавшая его, была известна как «Малая Группа» или «Мирмиденяне», а Тео шутливо называла их еще «Десятый Легион». Здесь было много разных людей – боссы и задиры из Общества Сент Таммани: Мэтью Дэвис, Ван Несс; братья Свартвоут; несколько художников и других новичков; и всякие темные личности: беглые рабы, портовые воры, проститутки. Последние, разумеется, не имели никакого официального статуса в «Малой Группе», но бывали полезны для нее, а Аарон никогда особенно не увлекался этическими нормами. Кем бы ни был любой из этой толпы – все они были объединены одним – беспрекословным подчинением полковнику Бэрру.
      Противники Бэрра отзывались о нем, как о спруте, запустившем скользкие щупальца во все сферы преступного мира и использующем чернильное озеро лжи и разглагольствований для того, чтобы сбивать с толку честных граждан.
      Его друзья совершенно искренне превозносили его до небес как своего кумира: блистательного, деятельного и в высшей степени привлекательного для них.
      Аарона это очень забавляло. Он хорошо знал самого себя. Он был человеком с головой, незлым, но совершенно беспринципным, и обладал потрясающими способностями управлять людьми и событиями, как ему было угодно.
      И сама игра волновала его не меньше, чем конечная цель. На этот раз цель была такова, что стоило потрудиться. В прошлом месяце он смог одержать победу, когда, казалось, все было безнадежно потеряно, склонив на сторону республиканцев столь значимый штат, как Нью-Йорк. И теперь республиканцы удальски задирали нос перед федералистами, а те взывали к небесам, крича о его подлой нечестной игре.