– Я настаиваю на признании королю. – Этого короля я знала очень хорошо. Ему ненавистно противостояние. Но даже при этом он накажет меня за содеянное. Про себя я подумала, что мне понадобится кто-то посторонний, не имеющий отношения к Саудовской Аравии, чтобы сохранить память обо мне. Я сказала: – Но прежде, чем меня отведут к королю, я должна переговорить с кем-то из иностранной газеты, чтобы обнародовать мое имя. Раз уж мне суждено понести наказание, я не хочу оставаться безвестной. Пусть весь мир узнает о том, как поступают у меня в стране с теми, кто срывает покрывало с правды.

Считая, что должна поставить кого-то в известность о моем положении, я направилась к телефону на маленьком столике возле двери, ведущей в холл. Отчаянно пыталась я вспомнить номер телефона международной газеты, который специально запоминала для такого случая.

Мои сестры запричитали, взывая к отцу, чтобы он остановил меня.

Карим вскочил на ноги и бросился мне наперерез. Муж возвышался надо мной, загораживая путь к телефону. С суровым выражением лица он протянул руку и указал мне на мой стул так, словно это была плаха.

Несмотря на всю серьезность момента, в лице Карима было нечто такое, что насмешило меня. Я громко рассмеялась. Мой муж бывает безрассудным человеком, однако за все время он так и не понял, что для того, чтобы успокоить, ему пришлось бы закопать меня, чего, насколько мне известно, он никогда бы не сделал. Понимание того, что Карим не в состоянии причинить мне зла, всегда придавало мне силы. Ни я, ни Карим не двигались с места. Точно почувствовав драматизм момента, я закричала:

– Когда зверь загнан в угол, охотник подвергается опасности. – Мне пришла в голову мысль боднуть его головой в живот, я как раз обдумывала возможность такого выбора, когда центральное место на сцене заняла моя старшая сестра Нура. Ее спокойный голос отрезвил нас всех.

– Хватит! Так проблемы не решаются. – Она замолчала и взглянула на отца и Али. – Эти крики! Слуги могут все услышать. Вот тогда мы действительно встанем перед необходимостью выбора.

Нура была единственным ребенком женского пола, сумевшим завоевать любовь нашего отца. Отец знаком велел всем замолчать.

Карим взял меня под руку, и мы вернулись на наше место.

Отец и Али остались стоять, оба они молчали.

С тех пор как книга была опубликована, страх лишил меня сил. Теперь, впервые за многие недели, я почувствовала себя необычайно бодро. Я понимала, что мужчинам меньше всего хотелось передавать меня властям.

Далее собрание протекало куда более спокойно. Серьезно обсуждался вопрос о том, как сохранить мое инкогнито. Мы понимали, что в королевстве будет немало разговоров и рассуждений относительно личности принцессы, описанной в книге. Моя семья решила, что простым людям Саудовской Аравии никогда не разгадать тайны, поскольку они не вхожи в наш семейный круг. Никакой реальной опасности со стороны мужчин многочисленного рода аль-Саудов также не грозило, поскольку женщины и их занятия тщательно укрывались от их глаз.

По мнению отца, угрозу представляли близкие родственницы, поскольку они иногда принимали участие в тесных семейных собраниях.

В какой-то момент даже возникла паника, поскольку Тахани вспомнила о том, что была еще жива одна наша старая тетушка, которая имела самое непосредственное отношение к скорбному браку и разводу Сары. Нура успокоила ее страхи, признавшись в том, что недавно тетушке был поставлен диагноз старческого слабоумия, что так часто случается у пожилых. Еще она сказала, что тетушка уже разучилась логически мыслить, тем более выражать свои мысли вслух. Если же по какой-то случайности она все же прослышит о книге, все, что бы она ни сказала или ни сделала, не будет воспринято ее семьей всерьез.

Все с облегчением вздохнули. Что касается меня, то я не боялась старой женщины. Она сама всегда отличалась от других. И ее резвый характер был мне понятен лучше, чем кому бы то ни было. Моя уверенность основывалась на прошлых беседах с ней, когда на ухо она шепнула мне, что поддерживает меня в моей борьбе за малые женские права. Эта тетушка похвасталась мне, что была самой первой в мире феминисткой задолго до того, как европейские женщины до этого додумались. Она сказала, что в первую брачную ночь своему напуганному мужу твердо заявила, что деньгами в семье, полученными от продажи овец, будет распоряжаться она, поскольку умеет оперировать цифрами в уме, а ему для этого требовалась палочка, которой можно было рисовать на песке. И это было еще не все. У мужа ее никогда не возникло мысли взять себе вторую жену, он часто поговаривал, что одной тетушки ему хватало с избытком.

Смеясь беззубым ртом, тетушка поведала мне, что секрет женской власти над мужчиной состоит в ее способности поддерживать «кожаную палку» мужа в состоянии готовности. Тогда я была юной девушкой и не имела ни малейшего представления о том, что она подразумевала, говоря о «кожаной палке». Позже, повзрослев, я часто улыбалась при мысли о том, как, должно быть, сотрясался их шатер от сладострастных утех, которым они предавались.

После безвременной кончины ее мужа тетушка мне призналась в том, что ей очень недостает его нежных ласк и что память о нем не позволяет ей подпустить к себе другого мужчину.

На протяжении многих лет я ревностно оберегала ее счастливую тайну, полагая, что подобное признание заденет тетушку за живое.

В течение нескольких часов моя семья листала страницы перевода, успокаивая себя тем, что, кажется, больше нет никого в живых вне непосредственного семейного круга, кто мог бы знать о прошлых семейных драмах и склоках, обнародованных в книге.

По лицам родственников я видела, что все они испытывали чувство явного облегчения. Кроме того, я уловила признаки легкого восхищения тем, что мне так ловко удалось изменить детали излагаемых событий, отведя подозрение от порога собственного дома.

Вечер завершился тем, что отец и Али предупредили сестер не рассказывать мужьям о том, по какому поводу собирал их отец. Кто может с уверенностью сказать, что у какого-нибудь мужа не возникнет желания поделиться услышанным с сестрой или матерью? Сестрам было велено сказать мужьям, что семейный совет был посвящен сугубо личным женским проблемам, которые не стоят и доли внимания их мужей. Отец мне строго-настрого запретил «выходить» на публику и признаваться в моем «преступлении». Тот факт, что книга является повестью о моей жизни, должен был оставаться тайной за семью печатями и не выходить за пределы семьи. Отец напомнил мне о том, что в противном случае я не только испытаю на себе ужасные последствия содеянного, домашний арест или возможное тюремное заключение, но что все мужчины семьи, включая моего собственного сына, Абдуллу, будут презираемы и с позором изгнаны из патриархального общества Саудовской Аравии, в котором ничто не ценится так высоко, как способность мужчины справляться со своими женщинами.

В знак послушания я опустила глаза и обещала повиноваться. В душе я улыбалась, потому что сегодняшним вечером сделала для себя грандиозное открытие: Мужчины моей семьи были отныне связаны со мной одной цепью, и их власть будет так же верно сковывать их, как она лишала свободы меня.

Пожелав доброй ночи отцу и брату, я подумала про себя: абсолютная власть отравляет владеющего ею человека.

Не дождавшись моей крови, Али при расставании был груб, чувствовалось, что он недоволен. Ничего не желал он так страстно, как увидеть меня под домашним арестом, по он не мог рисковать своей мужской гордостью, которая неминуемо была бы уязвлена, всплыви наш секрет на поверхность, ведь он кровными узами был связан со мной.

Я особенно тепло распрощалась с ним, шепнув на ухо:

– Али, ты должен запомнить, что подчинить себе можно не всякого, кто закован в цепи.

Это был величайший триумф!

***

По дороге домой Карим был молчалив и подавлен. Он курил одну сигарету за другой и трижды громко отругал филиппинского водителя за то, что тот не смог угодить своему хозяину. Я прислонилась лицом к окну автомобиля, но не видела ничего, что проносилось мимо нас. Я готовилась ко второму поединку, потому что понимала: гнева Карима мне не избежать.

Закрывшись в спальне, Карим схватил страницы книги и начал вслух читать те отрывки, что особенно оскорбляли его: «Внешне он казался мудрым и добрым; но в душе он был хитер и эгоистичен. С отвращением обнаружила я, что это был не мужчина, а только его оболочка».

В душе моей шевельнулось сочувствие: кто из людей не испытает боли и ярости, если принародно было заявлено о слабых сторонах его характера. Подавив жалость, я заставила себя вспомнить о тех поступках моего мужа, что доставили мне столько боли и печали, так ярко запечатленных в книге.

Я растерялась, не зная, то ли засмеяться, то ли заплакать.

Но Карим своим напыщенным поведением решил эту дилемму за меня. Муж мой замахал руками и затопал ногами. Это напомнило мне египетский кукольный спектакль, что на прошлой неделе я видела во дворце моей сестры Сары, веселое представление с разодетыми в саудовские одежды марионетками. Чем внимательнее я смотрела на Карима, тем более напоминал он мне Гоху, любимого эксцентричного персонажа арабского мира. Гоха, скачущий по сцене, всегда уходящий от сложных ситуаций, был воплощением хитрости, самолюбования и каприза.

Поддавшись желанию рассмеяться, я скривила губы. Теперь с минуты на минуту я ждала, что мой муж бросится на пол и даст выход своему темпераменту совсем как ребенок. Он выругался и покраснел от стыда, и я подумала, что, возможно, он злился оттого, что не способен справиться с собственной женой.

Глаза Карима зажглись ненавистью, и он смерил меня свирепым взглядом.

– Султана! Не смей улыбаться, я на самом деле зол.

Все еще борясь с противоречивыми эмоциями, я повела плечами:

– Ты ведь не можешь отрицать того, что все, о чем ты читаешь, правда?

Не обращая внимания на мои слова, Керим безрассудно продолжал выискивать наиболее неприятные отрывки, касающиеся описания его характера, напоминая жене о тех чертах характера мужа, которые заставили ее много лет тому назад оставить его.

Почти крича, он зачитал вслух: «Как мечтала я стать женой воина, человека, обладающего жаром праведности, служащим в его жизни путеводителем ».

С каждым словом гнев его нарастал. Карим держал книгу перед самым моим носом и пальцем указывал на те слова, которые казались ему наиболее оскорбительными: «Шесть лет назад Султану поразила венерическая болезнь. После больших душевных мук Карим признался в том, что еженедельно предавался сексуальным утехам с незнакомками… После пережитого страха перед болезнью Карим пообещал Султане, что не пойдет на очередное свидание, но Султана утверждает, что ей известно о слабости мужа к таким удовольствиям и что он продолжает потакать себе в этом безо всякого стыда. Их чудесная любовь прошла, остались только воспоминания; Султана говорит, что останется с мужем и продолжит борьбу ради своих дочерей».

Это открытие особенно разозлило Карима, и я боялась, как бы он не разрыдался. Мой муж обвинил меня в том, что я «испортила рай», утверждал, что «наша жизнь идеальна».

Стоит признать, что за последний год ко мне действительно вернулось чувство прежней любви и доверия к Кариму, хотя и не в полном объеме. Однако в моменты, подобные этому, при виде такой трусости наших мужчин я прихожу в смятение. По его поведению я поняла, что Карим ни на минуту не призадумался над тем, что заставило меня поставить на карту мою безопасность и наше счастье, предав гласности события, имевшие место в моей жизни. Как не призадумался над реальными, полными трагизма событиями, что обрывали жизни молодых и невинных женщин в его стране. Единственное, что волновало Карима, так это его собственный образ в книге, где во многих ситуациях он выглядел бледно.

Я стала объяснять мужу, что мужчины семейства аль-Саудов обладают достаточной властью, чтобы осуществить преобразования в нашей стране. Медленно и спокойно, со свойственной им тонкостью они могут начать и воодушевить реформу, Когда на мои уговоры он никак не отозвался, я поняла, что мужчины из семейства аль-Саудов не станут рисковать собственной властью ради блага своих женщин. С королевской короной у них страстный роман. Карим снова обрел хладнокровие, когда я напомнила ему, что, кроме автора книги, вне семьи о нем никто не знает.

Те же, кто знает его достаточно близко, и без публикации прекрасно осведомлены как о хороших, так и о слабых чертах его характера. Карим сел рядом со мной и приподнял пальцем мой подбородок. У него был почти умоляющий взгляд, когда он спросил:

– И ты сказала Джин Сэссон о той болезни, которую я подхватил?

От стыда я заерзала, а он медленно, из стороны в сторону покачал головой, открыто выражая недовольство женой.

– Неужали, Султана, для тебя нет ничего святого?

Многие битвы заканчиваются изъявлением доброй воли. Этот вечер закончился неожиданным проявлением любви. Карим сказал мне, что никогда не любил меня больше, чем сейчас.

Я обнаружила, что мой муж снова ухаживает за мной, и сила моих чувств к нему возросла. Муж пробудил во мне желание, которое, как мне казалось, навсегда покинуло меня. Мне оставалось только удивляться своей способности одновременно любить и ненавидеть одного и того же человека.

Позже, когда Карим уже спал, я лежала рядом с ним и проигрывала в памяти минута за минутой цепь событий дня. Я поняла, что, несмотря на благополучное завершение совета – гарантированную защиту, обещанную мне моей семьей (благодаря исключительно их собственным страхам перед королевским изгнанием или наказанием), и обновление моего брака, – я не могу быть спокойной и бездеятельной до тех пор, пока на мою землю, которую я так люблю, не придут подлинные социальные улучшения жизни женщин, бремя судьбы которых я разделяю. Суровые условия женской жизни толкают меня на продолжение борьбы за достижение личной свободы всех женщин Аравии.

Я задаюсь вопросом: разве я не мать двух дочерей? Разве не ради них и их дочерей прилагаю я все усилия для проведения преобразований в обществе?

Я улыбнулась, еще раз вспомнив о кукольной пародии, что смотрела вместе с младшими детьми Сары. На память пришли слова смешного, но такого мудрого Гохи: «Перестанет ли лаять преданный салюк[ 1], защищая своего хозяина, если ему швырнуть одну-единственную кость?»

Я закричала:

– Нет!

Карим зашевелился, и я почесала ему затылок, шепча ласковые слова, навевая мужу сладкий сон.

В этот момент я поняла, что не сумею сдержать обещания, что силой было вырвано у меня. Пусть мировая общественность решает, когда мне снова замолчать. До тех пор, пока люди предпочитают оставаться безучастными к положению несчастных женщин, я буду продолжать говорить о том, что в действительности происходит под черной чадрой. Пусть это станет моей судьбой.

Я приняла решение. Несмотря на обещания, данные под угрозой ареста, я, как только окажусь за границей, свяжусь со своей приятельницей Джин Сэссон. У нас еще есть дела, которые ждут своего завершения.

Когда, засыпая, я закрыла глаза, то была уже не той Султаной, что проснулась сегодня утром. Я стала более сосредоточенной и решительной женщиной, потому что знала, что снова вступила на опасный путь. Несмотря на то, что ожидающее меня наказание – или даже возможная смерть – будет жестоким, провал окажется куда горше, к тому же долговечней.