Предисловие

Книга «Дочери принцессы» представляет собой правдивое повествование. Изложенная моими словами, она исходит из сердца принцессы Султаны, поведавшей миру историю своей жизни, поэтому написана от первого лица. Ранее вышедшая книга «Принцесса. Правдивая история жизни под чадрой в Саудовской Аравии», опубликованная в 1992 году, послужила основанием для написания этой работы, поскольку в ней рассказывается с жизни принцессы Султаны с раннего детства до войны в Персидском заливе 1991 года. Во второй книге продолжается жизнеописание самой принцессы и начинается рассказ о двух ее дочерях. Я надеюсь, что читатели сумеют прочесть обе книги, но в любом случае «Дочери принцессы» являются независимым произведением, которое представляет интерес само по себе.

Несмотря на то, что многие из представленных здесь фактов являются открытием для западного мира, которому почти ничего не известно об этой стране, тем не менее ни одна из книг не претендует на то, чтобы быть историей Саудовской Аравии или зеркальным отражением жизни всех проживающих там женщин. Обе эти истории всего лишь описывают жизнь саудовской принцессы и ее семьи.

Обе книги, связанные одной героиней, приходят к общему выводу: подчинение и унижение женщины в Саудовской Аравии изживает себя. Несмотря на то, что двойной стандарт все еще жив и процветает в большинстве стран, настало время покончить с доминированием мужчин над женщинами.

Рискованные предприятия, в которые пускалась одна из саудовских принцесс, описаны здесь для того, чтобы показать, что только знания, отвага и решительные действия являются единственным способом, посредством которого женщины смогут положить конец дурному обращению с ними мужчин.

Краткая справка

Саудовская Аравия

Официальное название: Королевство Саудовская Аравия.

Площадь: 864,866 квадратных миль.

Население: ок. 14 млн. Человек.

Форма правления: абсолютная монархия.

Правящая династия: семья Сауд, Совет Министров назначается королем.

Религия: ислам. 95% населения – мусульмане сунниты, 5%– мусульмане шииты, сконцентрированные в основном в восточных провинциях

Язык: арабский. Английский широко используется в деловых кругах.

Климат: сухой и жаркий. Температура может достигать + 50°С. Зимой от +10°С до +25

Денежная единица: саудовский риал.

Экономика: благосостояние основано на экспорте нефти. Саудовская Аравия – крупнейший экспортер в рамках ОПЕК. Страна добывает одну шестую мировой добычи нефти.

абсолютная монархия

Краткая справка

Саудовская Аравия и близлежащие страны

ЕГИПЕТ Население 54 млн. ч. Религия – мусульмане сунниты (90%), христиане копты (10%).

ИЗРАИЛЬ Население 4,7 млн. ч. Религия – иудеи (82%), мусульмане сунниты (14%), христиане (2,5%), другие (1,5%).

ИОРДАНИЯ Население 3,2 млн. ч. (только на Восточном берегу реки Иордан). Религия – мусульмане сунниты (93%), христиане (5%), другие (2%)

ИРАК Население 17,9 млн. ч. Религия – мусульмане шииты (54%), мусульмане сунниты (43%), христиане (3%).

КУВЕЙТ Население 2 млн. ч. Религия – мусульмане сунниты (63%), мусульмане шииты (28%), христиане (7%), индуисты (2%).

БАХРЕЙН Население 510 тыс. ч. Религия – мусульмане шииты (48%), мусульмане сунниты (38%), христиане (7%), другие (7%).

КАТАР Население 510 тыс. ч. Религия – мусульмане шииты (48%), мусульмане сунниты (38%), христиане (7%), другие (7%).

ОАЭ Население 450 тыс. ч. Религия – мусульмане сунниты (93%), христиане (5%)

ИРАН Население 56,7 млн. ч. Религия – мусульмане шииты (92%), мусульмане сунниты (7%), другие (1%).

ОМАН Население 1,5 млн. ч. Религия – мусульмане ибадиты (69%), мусульмане сунниты (18%), индуисты (13%).

ЙЕМЕН Население 11,8 млн. ч. Религия – мусульмане сунниты (53%), мусульмане шииты (47%)

ЭФИОПИЯ Население 54 млн. ч. Религия – Эфиопская Православная церковь (53%), мусульманство (32%), традиционные верования (15%).

СУДАН Население 28,6 млн. ч. Религия – мусульмане сунниты (74%),традиционные верования (16%), христианство (8%), другие (2%).

Правители королевства Саудовская Аравия

Первые пять королей

Абдул Азиз ибн Сауд 1876-1953 – первый король

Сауд, сын Абдула Азиза, 1902-1969 – второй король

Фейсал, сын Абдула Азиза, 1904-1975 — третий король

Халид, сын Абдула Азиза, 1912-1982 — четвертый король

Фахд, сын Абдула Азиза, родился в 1922 году, пятый король

Список действующих лиц

(в алфавитном порядке)

Абдул – египетский слуга принцессы Султаны (женат на Фатьме).

Король Абдул Азиз аль-Сауд – дедушка принцессы Султаны. Был первым королем и основателем Саудовской Аравии. Умер в 1953 году.

Абдулла аль-Сауд – сын принцессы Султаны.

Айша – подруга принцессы Махи.

Алиаль-Сауд – брат принцессы Султаны.

Алхаан – египетская девочка, подвергнутая варварской операции против воли ее бабки, Фатьмы.

Амани аль-Сауд – младшая дочь принцессы Султаны.

Арафат Ясир – председатель ООП (Организации Освобождения Палестины).

Асад аль-Сауд – зять принцессы Султаны (муж Сары).

Вафа – подруга юности принцессы Султаны, выданная в раннем возрасте замуж за старика.

Джафар – палестинский служащий в доме принца Карима, близкий друг его сына Абдуллы, сбежавший с Фаизой.

Карим аль-Сауд – принц правящей семьи, муж принцессы Султаны.

Копни – горничная-филиппинка, нанятая для работы в доме саудовских друзей принцессы Султаны.

Кора – горничная принцессы Султаны.

Лаван аль-Сауд – первая двоюродная сестра Карима, заточенная в женской комнате.

Маджед аль-Сауд – сын Али (племянник принцессы Султаны).

Маха аль-'Сауд – старшая дочь принцессы Султаны.

Мисхаиль – двоюродная сестра принцессы Султаны, приговоренная к смертной казни по обвинению в адюльтере.

Мохаммед – муж сестры Карима, Ханан.

Муса – шофер семьи принцессы Султаны.

Нада — любимая жена Али.

Надя – подруга юности принцессы Султаны, которая была убита своим отцом по обвинению в преступлении против «чести».

Нассер – зять Фатьмы.

Нашва – племянница принцессы Султаны, дочь-подросток принцессы Сары.

Нора – свекровь принцессы Султаны.

Нура аль-Сауд, – старшая сестра принцессы Султаны.

Рима – невеста-ребенок из Йемена.

Рима аль-Сауд – сестра принцессы Султаны.

Салим – зять принцессы Султаны, женат на Риме.

Самира – подруга детства Тахани, сестры принцессы Султаны. До конца своих дней была заточена в женской комнате.

Самия – член королевской семьи, жена Фуада, мать Фаизы.

Сара аль-Сауд – сестра принцессы Султаны.

Сара – жена Асада, брата Карима.

Тахани аль-Сауд – сестра принцессы Султаны.

Фаиза – дочь саудовских друзей принцессы Султаны, сбежавшая с Джафаром, палестинцем.

Фатьма – египетская экономка принцессы Султаны (жена Абдулы).

Король Фахд – нынешний правитель Саудовской Аравии, глубоко почитаемый принцессой Султаной, являющейся его племянницей.

Фуад – отец Фаизы.

Король Халид – четвертый король Саудовской Аравии, очень любимый своим народом. Умер в 1982 году.

Ханан – младшая сестра принца Карима (золовка принцессы Султаны).

Хомейни – иранский религиозный лидер, возглавивший революцию против шаха Ирана, одержавший победу в установлении Исламской Республики.

Худа – африканская рабыня, работавшая в доме принцессы Султаны в период ее детства, ныне покойная.

Элхам – египтянка, дочь Абдула и Фатьмы (слуг принцессы Султаны).

Юсиф – египтянин, друг принца Карима по колледжу, позже ставший членом радикальной исламской группы в Египте.

Пролог

Однажды я прочла, что острое перо может наповал сразить любого короля. Глядя на фотографию моего дяди, Фахда ибн Абдула Азиза, короля Саудовской Аравии, я могу поклясться, что не имела ни малейшего желания оскорбить короля или причинить хоть какое-либо зло человеку, которого всегда любила и уважала.

Я провела пальцами по его лицу, оживляя в памяти образ Фахда, знакомый мне с детства. На фотографии король был запечатлен в зрелые годы, и ничто в нем не могло мне напомнить того юношу, которого я знала. Сурово насупленные брови и сильный подбородок совершенно искажали этот обаятельный образ, который я с тоской пыталась воскресить в своей памяти. Мысли мои вернулись в прошлое, когда король еще готовился к коронации. Высокий и широкоплечий, он стоял, протянув свою большую ладонь, в которой лежал сладкий финик, предназначенный для трепещущего в благоговейном страхе ребенка. Этим ребенком была я. Фахд, как и его отец, был мужчиной крепкого телосложения и представлялся мне скорее сыном бедуинского воина, которым он и был на самом деле, чем государственным деятелем, которым ему предстояло стать. Я повела себя с несвойственной моему характеру робостью и, нехотя приняв из его рук плод пустыни, бросилась в объятия моей матери. Потом, вкушая сладость финика, я услышала довольный смех Фахда.

Согласно традиции дома Саудов, вступив в пору полового созревания, я больше никогда не снимала чадру в присутствии короля. С тех пор он уже состарился. Признавая тот факт, что король стал теперь человеком мрачным, я решила, что годы управления государством закалили его, а ответственность, лежащая на плечах, правителя, научила его дисциплине. Несмотря на массивность и королевскую стать, красивым нашего короля не назовешь. Глаза у него навыкате, с тяжелыми, нависшими над ними веками, нос почти касается верхней губы, тонкий рот плотно сжат. На официальном портрете, так хорошо знакомом всем жителям и гостям Саудовской Аравии, который в каждом офисе висит на. самом видном месте, король, как мне кажется, представляется совсем не таким, какой он есть на самом деле.

Несмотря на его бесспорную власть и огромное богатство, положению его едва ли можно позавидовать. Будучи абсолютным господином одной из богатейших стран мира, король Фахд правил жаркой, мрачной землей Саудовской Аравии, где велась нескончаемая борьба нового со старым.

В то время как правительства большинства стран пересмотрели свои традиции и отказались от старых путей развития, медленно перерастая в новые, более совершенные системы, ведущие к прогрессу цивилизации, у нашего короля такой возможности не было. Ему, простому смертному, приходилось удерживать в единстве и мире четыре разделенных и совершенно разных группы граждан: религиозных фундаменталистов – непреклонных, несговорчивых людей, имеющих власть и желающих вернуть прошлое; все громче заявляющего о себе хорошо образованного среднего класса, требующего освобождения от старых традиций, мешающих ему жить и работать; племен бедуинов, борющихся с соблазном покончить с кочевыми дорогами и начать заманчивую жизнь в городе; и, наконец, членов неисчислимого королевского семейства, жаждущих богатства, богатства и ничего иного, кроме богатства.

Связующим звеном между этими четырьмя фракциями выступала еще одна, едва не забытая группа, – это женщины Саудовской Аравии, чьи желания и требования резко отличаются от желаний мужчин, руководящих нашей повседневной жизнью.

Все же, как это ни покажется странным, я, женщина, пережившая в жизни великие разочарования, не держу на короля зла за нашу горькую долю, потому что знаю, что для того, чтобы выступить против сурового духовенства, нужно сначала заручиться надежной поддержкой простых мужей, отцов и братьев. Это представители религии требуют от них неукоснительного соблюдения исторически сложившегося свода законов, согласно которому мужчины должны держать жен своих в строгости и повиновении. Слишком многие мужчины в Саудовской Аравии довольны сложившимся положением, считая, что куда легче не обращать внимания на жалобы своих женщин, чем сподвигнуть своего короля на проведение реформ.

Несмотря на все трудности, большинство граждан Саудовской Аравии поддерживают короля Фахда. Только религиозные фундаменталисты призывают к его смещению, остальные же группы населения считают его человеком щедрого сердца и доброй души.

И еще позволю себе напомнить о том, что известно всем женщинам нашей семьи: короля очень любят его жены, и этот факт говорит сам за себя.

Король Фахд управляет страной в гораздо более мягкой форме, чем это делали его отец и три брата, однако не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что «Принцесса» – книга, повествующая о моей жизни, может быть воспринята как пощечина человеку, правящему страной.

Это единственное, о чем я очень сожалею.

Я твердо заявляю, что решилась нарушить вековую традицию и выдать секреты семьи без какого-либо принуждения извне. Теперь же впервые я призадумалась о том, не действовала ли я сгоряча, забыв о благоразумии. Возможно, я слишком большое значение придавала своей честности и пылкости, забыв о чувствах других.

Чтобы успокоить укоры совести и страхи, я пытаюсь воскресить в своей памяти тот гнев, что испытывала по отношению к мужчинам моего семейства, правителям Саудовской Аравии, оказавшимся такими невосприимчивыми к страданиям женщин той земли, в которой они властвуют.

Глава 1. Без чадры.

Сейчас октябрь 1992 года, и я, Султана аль-Сауд, принцесса, чей образ запечатлен в правдивой, обнажающей всю подноготную книге, слежу за сменой дней в календаре со смешанным чувством лихорадочного возбуждения и мрачной подавленности. Книга, выставившая напоказ жизнь женщины, скрытую под чадрой, вышла в Соединенных Штатах в сентябре. Со дня ее публикации я ощущаю на себе мрачное бремя своей судьбы и чувствую себя так, словно оказалась в ненадежном, подвешенном состоянии, поскольку ничуть не сомневаюсь в том, что ни один шаг, большой или малый, хороший или плохой, не может оставаться без последствий.

С трудом переводя дыхание, я обнадеживаю себя мыслью о том, что в многочисленной семье аль-Саудов скорее всего останусь неузнанной. Все же интуиция предупреждает меня о том, что моя анонимность будет раскрыта.

Лишь только я смогла одержать победу над чувством вины и страха, как в комнату поспешно вошел муж, громко извещая меня о том, что мой брат Али преждевременно вернулся из поездки по Европе и что наш отец срочно созывает у себя во дворце семейный совет. С горящими черными глазами на бледном лице, покрытом огненно-красными пятнами, муж мой выглядел свирепее взбесившейся собаки.

Ужасная мысль поразила меня. Кариму рассказали о книге!

Представив себя заключенной в подземной темнице, лишенной любимых детей, я на минуту поддалась волнению и высоким тонким голосом, в котором не было ни малейшего сходства с моим собственным, умоляюще спросила:

– Что случилось?

Карим ответил, пожав плечами:

– Кто может знать? – Его ноздри раздулись от раздражения. – Я говорил твоему отцу, что завтра у меня в Цюрихе важное совещание и что мы могли бы навестить его по моему возвращению, но он был непоколебим и велел мне пересмотреть планы и препроводить тебя в его дом сегодня вечером.

Карим вихрем ворвался в свой кабинет и воскликнул:

– Три совещания следует отменить!

У меня от слабости подкосились ноги, и я с облегчением рухнула на софу, полагая, что все выводы преждевременны. Гнев Карима не имеет ко мнe никакого отношения! Передо мной забрезжила надежда.

Однако угроза опознания все еще существовала, и неурочному домашнему совету предшествовало еще много долгих часов.

***

Напустив на себя веселость, которой не чувствовала, я, улыбаясь и беззаботно болтая с Каримом, прошла по широкому вестибюлю, устланному толстыми персидскими коврами, и ступила в огромную главную гостиную нового, только что построенного дворца моего отца. Его самого еще не было, но я поняла, что мы с Каримом оказались последними из прибывших членов семьи. В дом отца были приглашены и остальные десять детей моей матери, все они были без супругов. Я знала, что трем сестрам пришлось прилететь в Эр-Рияд из Джидды, а еще двум – из Эт-Таифа. Оглядевшись по сторонам, я убедилась в том, что Карим был единственным представителем не нашего семейства. Даже старшей жены отца и ее детей нигде не было видно. Я поняла, что их временно выдворили из покоев.

Срочный созыв собрания снова заставил меня вспомнить о книге, и сердце мое сжалось от страха. Мы с сестрой Сарой обменялись встревоженными взглядами. Поскольку она была единственным членом семьи, кто знал о публикации книги, ее мысли, похоже, совпадали с моими. Все сестры тепло поздоровались со мной, кроме моего единственного брата Али, но я заметила, что его хитрые глаза следят за мной.

Тотчас после нашего прибытия в комнату вошел отец. Его десять дочерей уважительно поднялись на ноги, и каждая из нас поприветствовала человека, без любви давшего нам жизнь.

Я уже несколько месяцев не видела отца и подумала про себя, что он выглядел слишком уставшим и преждевременно постаревшим. Когда я наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, он нетерпеливо отвернулся и не ответил на приветствие. В этот момент я поняла, что была слишком наивна, полагая, что аль-Сауды заняты исключительно накоплением богатства и не интересуются книгами. Мое волнение возросло.

Суровым голосом отец велел нам сесть и заявил, что имеет намерение сообщить нам неприятные известия.

Почувствовав на себе взгляд Али, я увидела, что он с присущим ему болезненным интересом к страданиям других безжалостно уставился па меня. В душе у меня не было ни малейшего сомнения в том, что к сегодняшнему собранию он имел самое непосредственное отношение.

Отец запустил руку в свою большую черную папку и извлек оттуда книгу, которую не мог прочесть никто из нас, поскольку она была написана на иностранном языке. У меня в голове все смешалось, я подумала, что, должно быть, ошиблась и все мои страхи были напрасными. Я недоумевала, какое отношение эта книга могла иметь к моей семье.

С нескрываемой яростью в голосе отец сообщил, что Али купил эту книгу в Германии и что в ней говорится о жизни принцессы, глупой, бездумной женщины, которая не понимает, какие высокие обязательства возлагает на нее привилегированное королевское положение. Он обошел комнату, держа книгу в руках. На обложке была изображена, по всей видимости, женщина-мусульманка, поскольку лицо ее было закрыто покрывалом. Она стояла на фоне турецких минаретов. У меня промелькнула дикая мысль, что, может быть, книгу написала какая-то стареющая, изгнанная принцесса из Египта или Турции, однако я быстро сообразила, что ее история вряд ли вызвала бы в нашей стране такой интерес.

Когда отец подошел поближе, я прочла название на немецком языке: «Я, принцесса из дома аль-Саудов».

Это была моя повесть!

С тех пор, как книга была продана «Уильям Морроу», крупному, респектабельному американскому издательству, с автором книги я больше не общалась и, конечно, не имела представления о ее невероятном успехе и о том, что «Принцесса» была куплена издательствами многих стран. Та, которую я видела сейчас, очевидно, вышла в Германии.

Сначала я ощутила мгновенный прилив восторга, который тотчас сменился неподдельным ужасом. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Оглушенная, я едва слышала голос отца. Он рассказывал о том, что Али, увидев книгу в аэропорту Франкфурта, страшно заинтересовался и приложил немало усилий и материальных затрат, чтобы перевести книгу, поскольку на обложке стояло имя нашей семьи.

Сначала Али решил, что это некая недовольная таинственная принцесса из семейства аль-Саудов обнародовала перед светом скандальные секреты своей жизни. Но стоило Али прочесть книгу, как в описаниях наших детских драм он тотчас узнал себя, и правда была раскрыта. Он отменил планы на оставшуюся часть отпуска и, обуреваемый гневом, поспешно вернулся в Эр-Рияд.

Специально для этого собрания отец сделал копии перевода.

Слегка шевельнув рукой, он подал знак Али. Тот, схватив лежащую рядом с ним кипу бумаг, начал раздавать каждому перетянутые резиновыми кольцами стопки листов.

Смутившись, Карим толкнул меня в бок, поднял брови и закатил глаза.

Сколько было возможно, я делала вид, что ничего не знаю, изображая на лице полное недоумение. Пожав плечами, я, не мигая, уставилась на очутившиеся в моей руке листы, но не видела ничего.

Звенящим голосом отец выкрикнул мое имя:

– Султана!

Я почувствовала, как мое тело содрогнулось.

Отец быстро заговорил, извергая слова с такой скоростью, с какой, на мой взгляд, мог строчить пулемет, выплевывая пули.

– Султана, ты не помнишь свадьбу и развод твоей сестры Сары? Другие поступки подруг твоего детства? Смерть своей матери? Поездку в Египет? Твой брак с Каримом? Рождение вашего сына? Султана?

У меня перехватило дыхание. Безжалостно отец продолжил обвинения:

– Султана, если у тебя трудности с памятью, и ты не в состоянии припомнить эти события, то я рекомендую тебе прочитать эту книгу!

Отец швырнул ее к моим ногам. Не в силах пошевелиться, я молча уставилась на валявшийся на полу том. Отец приказал:

– Султана, подними ее!

Карим схватил книгу и вгляделся в обложку. Он судорожно втянул в себя воздух – дыхание его было прерывистым – и повернулся ко мне:

– Что это, Султана?

Страх сковал мое тело, и сердце остановилось. Я сидела, прислушиваясь к себе, и с трепетом ждала, когда оно забьется вновь.

Потеряв над собой контроль, Карим уронил книгу на пол, схватил меня за плечи и начал трясти, как какую-нибудь тряпку.

Снова в груди я ощутила знакомый толчок, хотя тут у меня промелькнула детская мысль: жаль, что нельзя умереть па месте и тем самым обременить сознание моего мужа чувством вины, что оставалось бы с ним на протяжении всей последующей жизни.

Я слышала, как от напряжения у меня захрустели позвонки шеи.

Отец вскричал:

– Султана! Ответь мужу!

Внезапно прожитых лет не стало, и я снова была ребенком, находившимся в распоряжении отца. Как страстно я желала, чтобы была жива моя мать, потому что от этой злобной стычки ничто не могло защитить меня лучше жара материнской любви.

Я почувствовала комок в горле и поняла, что сейчас заплачу.

Много раз в прошлом я уже говорила себе, что не может быть свободы без отваги, и все же отвага подводила меня каждый раз, когда я в ней больше всего нуждалась. Я и раньше знала, что если книгу прочтут члены моей семьи, то секрет выплывет наружу. Как дура, я полагала, что мне ничто не угрожает, поскольку в нашей семье книги читает одна только Сара. Даже, думала я, если слух о книге разнесется по городу, мои родственники вряд ли обратят на это внимание, конечно, если только не будет упомянут какой-нибудь эпизод из нашей юности, который они смогут припомнить.

Но вышло так, что, по иронии судьбы, книгу, в которой речь идет о бесправии женщин в моей стране, прочел мой брат, которого коробит от одного только упоминания о правах женщин. Мой брат, этот демон, опорочил мою бесценную анонимность.

Я робко обвела всех собравшихся взглядом. В глазах каждого из них нашли отражение и удивление, и гнев. Все это, слившись воедино, производило тягостное впечатление.

Прошел всего какой-то месяц, а меня уже раскрыли!

Обретя голос, я слабо запротестовала, стараясь переложить свою вину на высшие силы, говоря то, что говорит каждый добрый мусульманин, случись ему быть уличенным в проступке, влекущем за собой наказание. Я глухо стукнула ладонью по стопке листов.

– Так было угодно Аллаху. Эта книга была угодна ему!

Али, усмехнувшись, поспешно ответил:

– Аллаху! Как бы не так! Дьяволу она была угодна! Вот кому, а не Аллаху! – потом он повернулся к отцу и совершенно серьезно сказал: – В Султане с самого дня ее рождения живет маленький дьявол. И книга эта была угодна дьяволу!

Сестры быстро начали листать страницы перевода, чтобы воочию увидеть, какие семейные секреты были преданы огласке.

Только Сара оказала мне свою поддержку. Она тихо поднялась на ноги и беззвучно встала за моей спиной. Она положила руки мне на плечи, и это мягкое прикосновение успокоило меня.

После первых вспышек гнева Карим наконец обрел самообладание. Я видела, что он тоже углубился в чтение перевода. Наклонившись к нему, я обнаружила, что он читает главу, в которой повествуется о нашей первой встрече и последовавшем за ней бракосочетании. Сидя совершенно спокойно, мой муж вслух зачитывал слова, которые видел впервые в жизни.

Сердитые выкрики отца возбудили недремлющую ненависть Али, и они оба старались перещеголять друг друга, обвиняя меня в глупости. Среди страстной перепалки я услышала, что Али обвинил меня в предательстве.

Предательство? Но я люблю Аллаха, мою страну и моего короля, поэтому я выкрикнула в ответ:

– Нет! Я не предательница! Только случайное собрание заурядных умов могло прийти к такому скоропалительному выводу об измене!

По мере того, как во мне рождался гнев, страх мой начал уменьшаться.

Я про себя подумала, что мужчины в моей семье абсолютно уверены в том, что мужчины и женщины могут мирно сосуществовать друг с другом только тогда, когда один из полов является доминирующим над другим. Теперь, когда мы, женщины Саудовской Аравии, начали получать образование и думать сами за себя, в наших жизнях станет больше места для разлада и боли. Все же я приветствую борьбу, если она даст женщинам больше прав, поскольку ложный мир означает дальнейшее порабощение женщин.

Жаркая полемика продолжала нарастать, я утонула в частностях. Страх, испытанный мной вначале, затмил память о том, что вообще заставило меня обратиться к Джин Сэссон с просьбой описать историю моей жизни. Теперь я перестала слушать обвинения и заставила себя вспомнить об утоплении моей подруги Нади. Я была подростком, когда религиозные власти обнаружили моих добрых подруг Надю и Вафу в компании мужчин, с которыми они не состояли ни в браке, ни в родстве. Поскольку обе девушки оставались девственницами, то не понесли официального наказания по обвинению в преступлении против морали. Зато они были осуждены семейным судом. Вафу выдали замуж за человека, который был на много лет старше ее. Надя была утоплена. Такого жестокого наказания потребовал ее собственный отец, заявив, что честь семьи была опорочена бесстыдным поведением его младшей дочери. С казнью Нади утраченная честь семьи якобы будет восстановлена.

Потом мои мысли обратились к несчастному заточению лучшей подруги моей сестры Тахани. Самира была молодой женщиной, родители которой погибли в автомобильной катастрофе. Почувствовав грозившую ей опасность со стороны дяди, ставшего после смерти родителей ее официальным опекуном, она со своим возлюбленным сбежала в Соединенные Штаты. Трагедия произошла после того, как ему удалось хитростью заставить Самиру вернуться в Саудовскую Аравию. Рассвирепев из-за ее любовного романа, дядя выдал свою племянницу за нелюбимого человека. Когда же обнаружилось, что Самира уже не девушка, ее заключили в «женскую комнату», где она пребывала и в тот момент, когда разразился мой собственный кризис.

Еще до того, как книга была опубликована, я поняла, что ни одна из историй не покажется правдоподобной, если только читатели книги не сочтут отношение мужчин к женщинам варварским. Однако что-то подсказывало мне, что те, кто обладает подлинным знанием моей страны, ее обычаев и традиций, признают правду. Теперь же меня заботило, затронули ли трагические судьбы Нади и Самиры читательские сердца.

Память о злосчастных моих подругах и их печальной судьбе придала мне силы.

Все более приходя в негодование, я подумала, что те, кто желает свободы, не пожалели бы отдать ради нее свои жизни. Самое худшее уже случилось. Меня раскрыли. А что теперь?

Это был решающий момент. Почувствовав, что силы ко мне вернулись, я поднялась и повернулась к своим противникам лицом. Кровь воина, моего деда Абдула Азиза, закипела во мне. С детских лет я внушала людям наибольший страх тогда, когда мне грозила реальная опасность.

Моя отвага помогла мне принять твердое решение. Снова мысленно вернувшись в прошлое, я вспомнила лицо доброго человека, что предложил маленькой девочке сочные финики. У меня возникла шальная мысль. Ни минуты не колеблясь, посреди невероятного гама и шума я выкрикнула смелые слова:

– Отвезите меня к королю!

Крики прекратились. Не веря своим ушам, отец повторил мои слова:

– К королю?

Али нетерпеливо зацокал языком.

– Король не станет с тобой встречаться!

– Нет, станет! Отвезите меня к нему. Я хочу рассказать королю о причинах, побудивших меня написать эту книгу. Поведать ему о трагических судьбах женщин страны, которой он правит. Я признаюсь, но только королю.

Отец вопросительно посмотрел на меня, Али. Взгляды их встретились. Мне показалось, что я могу читать их мысли: «Всякой праведности должен быть предел».

– Я настаиваю на признании королю. – Этого короля я знала очень хорошо. Ему ненавистно противостояние. Но даже при этом он накажет меня за содеянное. Про себя я подумала, что мне понадобится кто-то посторонний, не имеющий отношения к Саудовской Аравии, чтобы сохранить память обо мне. Я сказала: – Но прежде, чем меня отведут к королю, я должна переговорить с кем-то из иностранной газеты, чтобы обнародовать мое имя. Раз уж мне суждено понести наказание, я не хочу оставаться безвестной. Пусть весь мир узнает о том, как поступают у меня в стране с теми, кто срывает покрывало с правды.

Считая, что должна поставить кого-то в известность о моем положении, я направилась к телефону на маленьком столике возле двери, ведущей в холл. Отчаянно пыталась я вспомнить номер телефона международной газеты, который специально запоминала для такого случая.

Мои сестры запричитали, взывая к отцу, чтобы он остановил меня.

Карим вскочил на ноги и бросился мне наперерез. Муж возвышался надо мной, загораживая путь к телефону. С суровым выражением лица он протянул руку и указал мне на мой стул так, словно это была плаха.

Несмотря на всю серьезность момента, в лице Карима было нечто такое, что насмешило меня. Я громко рассмеялась. Мой муж бывает безрассудным человеком, однако за все время он так и не понял, что для того, чтобы успокоить, ему пришлось бы закопать меня, чего, насколько мне известно, он никогда бы не сделал. Понимание того, что Карим не в состоянии причинить мне зла, всегда придавало мне силы. Ни я, ни Карим не двигались с места. Точно почувствовав драматизм момента, я закричала:

– Когда зверь загнан в угол, охотник подвергается опасности. – Мне пришла в голову мысль боднуть его головой в живот, я как раз обдумывала возможность такого выбора, когда центральное место на сцене заняла моя старшая сестра Нура. Ее спокойный голос отрезвил нас всех.

– Хватит! Так проблемы не решаются. – Она замолчала и взглянула на отца и Али. – Эти крики! Слуги могут все услышать. Вот тогда мы действительно встанем перед необходимостью выбора.

Нура была единственным ребенком женского пола, сумевшим завоевать любовь нашего отца. Отец знаком велел всем замолчать.

Карим взял меня под руку, и мы вернулись на наше место.

Отец и Али остались стоять, оба они молчали.

С тех пор как книга была опубликована, страх лишил меня сил. Теперь, впервые за многие недели, я почувствовала себя необычайно бодро. Я понимала, что мужчинам меньше всего хотелось передавать меня властям.

Далее собрание протекало куда более спокойно. Серьезно обсуждался вопрос о том, как сохранить мое инкогнито. Мы понимали, что в королевстве будет немало разговоров и рассуждений относительно личности принцессы, описанной в книге. Моя семья решила, что простым людям Саудовской Аравии никогда не разгадать тайны, поскольку они не вхожи в наш семейный круг. Никакой реальной опасности со стороны мужчин многочисленного рода аль-Саудов также не грозило, поскольку женщины и их занятия тщательно укрывались от их глаз.

По мнению отца, угрозу представляли близкие родственницы, поскольку они иногда принимали участие в тесных семейных собраниях.

В какой-то момент даже возникла паника, поскольку Тахани вспомнила о том, что была еще жива одна наша старая тетушка, которая имела самое непосредственное отношение к скорбному браку и разводу Сары. Нура успокоила ее страхи, признавшись в том, что недавно тетушке был поставлен диагноз старческого слабоумия, что так часто случается у пожилых. Еще она сказала, что тетушка уже разучилась логически мыслить, тем более выражать свои мысли вслух. Если же по какой-то случайности она все же прослышит о книге, все, что бы она ни сказала или ни сделала, не будет воспринято ее семьей всерьез.

Все с облегчением вздохнули. Что касается меня, то я не боялась старой женщины. Она сама всегда отличалась от других. И ее резвый характер был мне понятен лучше, чем кому бы то ни было. Моя уверенность основывалась на прошлых беседах с ней, когда на ухо она шепнула мне, что поддерживает меня в моей борьбе за малые женские права. Эта тетушка похвасталась мне, что была самой первой в мире феминисткой задолго до того, как европейские женщины до этого додумались. Она сказала, что в первую брачную ночь своему напуганному мужу твердо заявила, что деньгами в семье, полученными от продажи овец, будет распоряжаться она, поскольку умеет оперировать цифрами в уме, а ему для этого требовалась палочка, которой можно было рисовать на песке. И это было еще не все. У мужа ее никогда не возникло мысли взять себе вторую жену, он часто поговаривал, что одной тетушки ему хватало с избытком.

Смеясь беззубым ртом, тетушка поведала мне, что секрет женской власти над мужчиной состоит в ее способности поддерживать «кожаную палку» мужа в состоянии готовности. Тогда я была юной девушкой и не имела ни малейшего представления о том, что она подразумевала, говоря о «кожаной палке». Позже, повзрослев, я часто улыбалась при мысли о том, как, должно быть, сотрясался их шатер от сладострастных утех, которым они предавались.

После безвременной кончины ее мужа тетушка мне призналась в том, что ей очень недостает его нежных ласк и что память о нем не позволяет ей подпустить к себе другого мужчину.

На протяжении многих лет я ревностно оберегала ее счастливую тайну, полагая, что подобное признание заденет тетушку за живое.

В течение нескольких часов моя семья листала страницы перевода, успокаивая себя тем, что, кажется, больше нет никого в живых вне непосредственного семейного круга, кто мог бы знать о прошлых семейных драмах и склоках, обнародованных в книге.

По лицам родственников я видела, что все они испытывали чувство явного облегчения. Кроме того, я уловила признаки легкого восхищения тем, что мне так ловко удалось изменить детали излагаемых событий, отведя подозрение от порога собственного дома.

Вечер завершился тем, что отец и Али предупредили сестер не рассказывать мужьям о том, по какому поводу собирал их отец. Кто может с уверенностью сказать, что у какого-нибудь мужа не возникнет желания поделиться услышанным с сестрой или матерью? Сестрам было велено сказать мужьям, что семейный совет был посвящен сугубо личным женским проблемам, которые не стоят и доли внимания их мужей. Отец мне строго-настрого запретил «выходить» на публику и признаваться в моем «преступлении». Тот факт, что книга является повестью о моей жизни, должен был оставаться тайной за семью печатями и не выходить за пределы семьи. Отец напомнил мне о том, что в противном случае я не только испытаю на себе ужасные последствия содеянного, домашний арест или возможное тюремное заключение, но что все мужчины семьи, включая моего собственного сына, Абдуллу, будут презираемы и с позором изгнаны из патриархального общества Саудовской Аравии, в котором ничто не ценится так высоко, как способность мужчины справляться со своими женщинами.

В знак послушания я опустила глаза и обещала повиноваться. В душе я улыбалась, потому что сегодняшним вечером сделала для себя грандиозное открытие: Мужчины моей семьи были отныне связаны со мной одной цепью, и их власть будет так же верно сковывать их, как она лишала свободы меня.

Пожелав доброй ночи отцу и брату, я подумала про себя: абсолютная власть отравляет владеющего ею человека.

Не дождавшись моей крови, Али при расставании был груб, чувствовалось, что он недоволен. Ничего не желал он так страстно, как увидеть меня под домашним арестом, по он не мог рисковать своей мужской гордостью, которая неминуемо была бы уязвлена, всплыви наш секрет на поверхность, ведь он кровными узами был связан со мной.

Я особенно тепло распрощалась с ним, шепнув на ухо:

– Али, ты должен запомнить, что подчинить себе можно не всякого, кто закован в цепи.

Это был величайший триумф!

***

По дороге домой Карим был молчалив и подавлен. Он курил одну сигарету за другой и трижды громко отругал филиппинского водителя за то, что тот не смог угодить своему хозяину. Я прислонилась лицом к окну автомобиля, но не видела ничего, что проносилось мимо нас. Я готовилась ко второму поединку, потому что понимала: гнева Карима мне не избежать.

Закрывшись в спальне, Карим схватил страницы книги и начал вслух читать те отрывки, что особенно оскорбляли его: «Внешне он казался мудрым и добрым; но в душе он был хитер и эгоистичен. С отвращением обнаружила я, что это был не мужчина, а только его оболочка».

В душе моей шевельнулось сочувствие: кто из людей не испытает боли и ярости, если принародно было заявлено о слабых сторонах его характера. Подавив жалость, я заставила себя вспомнить о тех поступках моего мужа, что доставили мне столько боли и печали, так ярко запечатленных в книге.

Я растерялась, не зная, то ли засмеяться, то ли заплакать.

Но Карим своим напыщенным поведением решил эту дилемму за меня. Муж мой замахал руками и затопал ногами. Это напомнило мне египетский кукольный спектакль, что на прошлой неделе я видела во дворце моей сестры Сары, веселое представление с разодетыми в саудовские одежды марионетками. Чем внимательнее я смотрела на Карима, тем более напоминал он мне Гоху, любимого эксцентричного персонажа арабского мира. Гоха, скачущий по сцене, всегда уходящий от сложных ситуаций, был воплощением хитрости, самолюбования и каприза.

Поддавшись желанию рассмеяться, я скривила губы. Теперь с минуты на минуту я ждала, что мой муж бросится на пол и даст выход своему темпераменту совсем как ребенок. Он выругался и покраснел от стыда, и я подумала, что, возможно, он злился оттого, что не способен справиться с собственной женой.

Глаза Карима зажглись ненавистью, и он смерил меня свирепым взглядом.

– Султана! Не смей улыбаться, я на самом деле зол.

Все еще борясь с противоречивыми эмоциями, я повела плечами:

– Ты ведь не можешь отрицать того, что все, о чем ты читаешь, правда?

Не обращая внимания на мои слова, Керим безрассудно продолжал выискивать наиболее неприятные отрывки, касающиеся описания его характера, напоминая жене о тех чертах характера мужа, которые заставили ее много лет тому назад оставить его.

Почти крича, он зачитал вслух: «Как мечтала я стать женой воина, человека, обладающего жаром праведности, служащим в его жизни путеводителем ».

С каждым словом гнев его нарастал. Карим держал книгу перед самым моим носом и пальцем указывал на те слова, которые казались ему наиболее оскорбительными: «Шесть лет назад Султану поразила венерическая болезнь. После больших душевных мук Карим признался в том, что еженедельно предавался сексуальным утехам с незнакомками… После пережитого страха перед болезнью Карим пообещал Султане, что не пойдет на очередное свидание, но Султана утверждает, что ей известно о слабости мужа к таким удовольствиям и что он продолжает потакать себе в этом безо всякого стыда. Их чудесная любовь прошла, остались только воспоминания; Султана говорит, что останется с мужем и продолжит борьбу ради своих дочерей».

Это открытие особенно разозлило Карима, и я боялась, как бы он не разрыдался. Мой муж обвинил меня в том, что я «испортила рай», утверждал, что «наша жизнь идеальна».

Стоит признать, что за последний год ко мне действительно вернулось чувство прежней любви и доверия к Кариму, хотя и не в полном объеме. Однако в моменты, подобные этому, при виде такой трусости наших мужчин я прихожу в смятение. По его поведению я поняла, что Карим ни на минуту не призадумался над тем, что заставило меня поставить на карту мою безопасность и наше счастье, предав гласности события, имевшие место в моей жизни. Как не призадумался над реальными, полными трагизма событиями, что обрывали жизни молодых и невинных женщин в его стране. Единственное, что волновало Карима, так это его собственный образ в книге, где во многих ситуациях он выглядел бледно.

Я стала объяснять мужу, что мужчины семейства аль-Саудов обладают достаточной властью, чтобы осуществить преобразования в нашей стране. Медленно и спокойно, со свойственной им тонкостью они могут начать и воодушевить реформу, Когда на мои уговоры он никак не отозвался, я поняла, что мужчины из семейства аль-Саудов не станут рисковать собственной властью ради блага своих женщин. С королевской короной у них страстный роман. Карим снова обрел хладнокровие, когда я напомнила ему, что, кроме автора книги, вне семьи о нем никто не знает.

Те же, кто знает его достаточно близко, и без публикации прекрасно осведомлены как о хороших, так и о слабых чертах его характера. Карим сел рядом со мной и приподнял пальцем мой подбородок. У него был почти умоляющий взгляд, когда он спросил:

– И ты сказала Джин Сэссон о той болезни, которую я подхватил?

От стыда я заерзала, а он медленно, из стороны в сторону покачал головой, открыто выражая недовольство женой.

– Неужали, Султана, для тебя нет ничего святого?

Многие битвы заканчиваются изъявлением доброй воли. Этот вечер закончился неожиданным проявлением любви. Карим сказал мне, что никогда не любил меня больше, чем сейчас.

Я обнаружила, что мой муж снова ухаживает за мной, и сила моих чувств к нему возросла. Муж пробудил во мне желание, которое, как мне казалось, навсегда покинуло меня. Мне оставалось только удивляться своей способности одновременно любить и ненавидеть одного и того же человека.

Позже, когда Карим уже спал, я лежала рядом с ним и проигрывала в памяти минута за минутой цепь событий дня. Я поняла, что, несмотря на благополучное завершение совета – гарантированную защиту, обещанную мне моей семьей (благодаря исключительно их собственным страхам перед королевским изгнанием или наказанием), и обновление моего брака, – я не могу быть спокойной и бездеятельной до тех пор, пока на мою землю, которую я так люблю, не придут подлинные социальные улучшения жизни женщин, бремя судьбы которых я разделяю. Суровые условия женской жизни толкают меня на продолжение борьбы за достижение личной свободы всех женщин Аравии.

Я задаюсь вопросом: разве я не мать двух дочерей? Разве не ради них и их дочерей прилагаю я все усилия для проведения преобразований в обществе?

Я улыбнулась, еще раз вспомнив о кукольной пародии, что смотрела вместе с младшими детьми Сары. На память пришли слова смешного, но такого мудрого Гохи: «Перестанет ли лаять преданный салюк[ 1], защищая своего хозяина, если ему швырнуть одну-единственную кость?»

Я закричала:

– Нет!

Карим зашевелился, и я почесала ему затылок, шепча ласковые слова, навевая мужу сладкий сон.

В этот момент я поняла, что не сумею сдержать обещания, что силой было вырвано у меня. Пусть мировая общественность решает, когда мне снова замолчать. До тех пор, пока люди предпочитают оставаться безучастными к положению несчастных женщин, я буду продолжать говорить о том, что в действительности происходит под черной чадрой. Пусть это станет моей судьбой.

Я приняла решение. Несмотря на обещания, данные под угрозой ареста, я, как только окажусь за границей, свяжусь со своей приятельницей Джин Сэссон. У нас еще есть дела, которые ждут своего завершения.

Когда, засыпая, я закрыла глаза, то была уже не той Султаной, что проснулась сегодня утром. Я стала более сосредоточенной и решительной женщиной, потому что знала, что снова вступила на опасный путь. Несмотря на то, что ожидающее меня наказание – или даже возможная смерть – будет жестоким, провал окажется куда горше, к тому же долговечней.

Глава 2. Маха

Те, кого мы с Каримом любили больше всего на свете, не оправдали наших надежд. Абдулла, наш сын, первенец, очень беспокоил нас; Маха, наша старшая дочь, пугала нас; Амани, наша младшая дочь, озадачивала нас.

Когда наш единственный сын Абдулла, улыбаясь и источая мальчишеское счастье, рассказывал нам, смакуя подробности, о своем удивительном успехе на футбольном поле, у меня не было никаких дурных предчувствий. Карим и я с обожанием, свойственным большинству родителей, внимали байкам о подвигах любимого дитяти. С малых лет в спортивных играх Абдулле практически не было равных, что было источником особой радости его спортивного отца. С гордостью слушая его, мы почти не замечали его младших сестёр, Маху и Амани, развлекавшихся видеоигрой.

Вдруг Амани, наша младшая дочь, пронзительно закричала, и тут же мы в ужасе увидели, что одежда Абдуллы охвачена пламенем.

Наш сын горел!

Действуя инстинктивно, Карим повалил сына на пол и, завернув его в персидский ковер, потушил огонь.

После того, как мы убедились, что все позади, Карим попытался найти источник необъяснимого огня.

Я стала причитать, полагая, что пожар был вызван сглазом, потому что мы слишком хвастались нашим красивым сыном!

Смахнув слезы, я повернулась к дочерям, чтобы успокоить и их. Бедняжка Амани! Ее маленькое тельце сотрясали рыдания. Прижав к себе крошку, свободной рукой я подала знак старшей дочери, Махе, чтобы и та подошла ко мне. Но взглянув на нее, я в ужасе отпрянула, потому что лицо Махи было искажено злобой и ненавистью.

Расследуя странный инцидент, мы узнали ужасную правду: тобу брата подожгла Маха.

Имя Маха означает «газель», но наша дочь совершенно не оправдывала это нежное имя. С тех пор, как ей исполнилось десять лет, стало ясно, что она обладает демонической энергией своей матери. Часто я думала о том, что в ней, должно быть, постоянно шла борьба между добром и злом, и победу чаще одерживал злой дух. Ни жизнь среди царственного великолепия, ни безусловная любовь преданной семьи, ничто не могло усмирить бешеный нрав Махи! На протяжении всей жизни она безосновательно мучала брата Абдуллу и младшую сестренку Амани. Немного найдется еще детей, которые бы доставляли своей семье столько хлопот, сколько доставляла нам Маха.

Внешне Маха была поразительно привлекательной девочкой, обладающей удивительным личным обаянием. Она была похожа на испанскую танцовщицу – огромные глаза и роскошные волосы. Ее замечательной красоте сопутствовал также недюжинный ум. Со дня ее появления на свет я думала, что моей старшей дочери досталось от природы слишком много счастливых даров. Но, обладая многочисленными способностями, Маха совершенно не в состоянии сосредоточиться на какой-то одной цели. Не имея конкретного стремления, она не сумела придать своим талантам хоть какую-нибудь направленность. На протяжении многих лет я наблюдала за тем, как рождались и умирали бесчисленные планы, так и не получив логического завершения.

Карим однажды высказал опасение относительно того, что наша дочь при всех своих талантах не станет цельной натурой и вряд ли за свою жизнь сумеет достичь хотя бы одной-единственной цели. Я же боюсь, что Маха – это революционер, которому нужен только повод.

Поскольку я и сама такая, то хорошо знаю о той неразберихе, что вызывает такой мятежный характер.

Когда она была еще мала, проблема казалась достаточно простой. Маха до безумия любила своего отца. С возрастом сила этого чувства возросла еще больше.

Поскольку Карим обожал обеих дочерей ничуть не меньше, чем единственного сына, он стремился к тому, чтобы они не испытали тех страданий, что пришлось вынести мне когда я была ребенком. Однако вне дома в соответствии с требованиями нашего общества Абдулла был ближе к Кариму. Основное положение наших мусульманских принципов нанесло Махе тяжелый удар уже в раннем возрасте.

Ревнивое отношение Махи к отцу напомнило мне мое собственное несчастливое детство – маленькая девочка, отказывающаяся воспринимать суровую действительность общества, в котором родилась. Но, в отличие от меня, Маха знала отцовскую любовь, и по этой причине я не сумела серьезно отнестись к неудовлетворенности моего ребенка.

После того, как она подожгла тобу Абдуллы, мы поняли, что ее чувство собственничества по отношению к Кариму выходило за рамки нормальной дочерней любви. Махе было десять лет, а Абдулле двенадцать. Амани было всего семь, по она видела, как сестра оставила игру и, схватив золотую зажигалку отца, подожгла край тобы Абдуллы. Если бы Амани не закричала в тревоге, Абдулла мог бы получить серьезные ожоги.

Второй страшный удар был нанесен, когда Махе было одиннадцать. Стоял жаркий месяц август. Наша семья покинула изнемогавший от зноя, опустевший Эр-Рияд и собралась в летнем дворце моей сестры Нуры в горном городе Эт-Таифе. Впервые за много лет наш отец решил навестить собравшихся вместе детей первой жены. Все свое внимание он посвятил внукам. Восхищаясь ростом и фигурой Абдуллы, мой отец совершенно игнорировал Маху, которая буквально цеплялась за его рукава, чтобы показать ему муравьиную ферму, которую дети соорудили сами и теперь с гордостью демонстрировали взрослым. Я видела, как отец оттолкнул ее в сторону, продолжая щупать бицепсы Абдуллы.

Предпочтение, оказываемое дедом ее брату, и полное безразличие к ней больно уязвили Маху. Мое сердце сжалось от боли, которую, как я знала, испытывала и она.

Зная способность Махи устраивать сцены, я подошла к дочери, чтобы успокоить ее, но в этот момент она по-мужски приосанилась и начала поносить моего отца оскорбительными словами, полными ярости и самого непристойного значения, приправляя их гнусными обвинениями. С этого момента семейный сбор быстро пошел на спад. У меня, несмотря на чувство стыда, промелькнула мысль, что Маха высказала моему отцу то, что он действительно заслужил.

Отец, никогда не имевший высокого мнения о женщинах, не стал притворяться и сейчас. Презрительно он приказал:

– Сейчас же убери это ужасное создание долой с моих глаз!

Я ясно видела, что моя дочь пробудила у моего отца былое отвращение ко мне. Брезгливо скривив губы, он смерил пронизывающим взглядом сначала свою дочь, а потом внучку. Я уловила слова, которые он пробормотал, не адресуя их никому конкретно:

– Яблочко от яблони недалеко падает. Карим схватил дочь и в мгновение ока унес ее прочь от деда. Маха продолжала ругаться, извиваясь в руках отца, в то время как он нес ее на виллу, где вымыл ей с мылом рот. Ее приглушенные крики еще долго были слышны в саду.

Вскоре отец уехал, но перед этим он объявил всей семье, что моя дурная кровь испортила моих дочерей.

Маленькая Амани, слишком чувствительная к подобным обвинениям, забилась в истерике.

С этого дня отец больше не признавал существования ни одной из моих дочек.

***

Воинственность Махи и ее враждебность тем не менее не мешали ей иногда проявлять доброту и чувствительность. После случая в Эт-Таифе ее норов немного поостыл. Злость дочери пошла на убыль. Вдобавок мы с Каримом удвоили наши усилия по заверению обеих дочерей в том, что они были для нас так же дороги и любимы, как и сын. Дома наши труды не пропадали даром, но что касается внешнего мира, то тут Маха не могла не видеть, что за стенами дома она считалась менее достойной, чем ее брат. Таков печальный обычай всех арабов Саудовской Аравии, включая мою семью и семью Керима, – все внимание и любовь расточать мальчикам, совершенно игнорируя девочек.

Маха была достаточно умной девочкой, обмануть которую было не так-то просто. Неумолимые факты арабской жизни глубоко въелись в ее сознание. И меня не оставляло предчувствие, что Маха была вулканом, которому в один прекрасный день суждено будет взорваться.

Но, как и у большинства современных родителей, у меня не было четкого представления о том, как помочь моему самому трудному ребенку.

***

Во время войны в Персидском заливе, которую едва ли забудет хоть один саудовец, Махе было пятнадцать лет. Предчувствие перемен витало в воздухе. И никого в такой степени не прельщали посулы дать женщинам свободу, как мою старшую дочь. Когда любопытство бесчисленных иностранных журналистов к положению восточной женщины достигло апогея, многие образованные женщины моей страны стали подумывать о том дне, когда они смогут сжечь свои паранджи, сбросить тяжелые черные абайи и сесть за руль собственных автомобилей.

Я сама до такой степени заразилась восторгом ожидания, что вовремя не заметила, как моя старшая дочь увлеклась девочкой-подростком, которая идеи освобождения воспринимала в крайних проявлениях.

Когда я впервые увидела Айшу, то почувствовала себя несколько неловко, и не потому, что она не имела отношения к королевской семье – и у меня были любимые подруги вне королевского круга. Айша происходила из хорошо известного в Саудовской Аравии семейства, нажившего состояние на импорте мебели, которую оно продавало многочисленным иностранным компаниям, занимавшимся интерьером домов для целой орды иноплеменных рабочих, наводнивших королевство Саудовская Аравия.

Тогда мне подумалось, что девушка выглядела гораздо старше своих лет. В свои семнадцать она казалась более зрелой, и вызывающая манера ее поведения грозила неприятностями.

Айща и Маха стали неразлучны, и Айша по многу часов проводила у нас в доме. Для саудовской девушки Айше было предоставлено слишком много свободы. Позже я узнала, что ее родители фактически забросили ее и ничуть не интересовались тем, где проводит время их дочь.

Айша была старшей из одиннадцати детей. Ее мать, единственная законная жеиа ее отца, вела с мужем никогда не прекращающийся спор относительно того, как он пользовался преимуществом мало популярного арабского обычая под названием мута, что означает «брак из удовольствия», или «временный брак». Такие браки могут длиться один час или девяносто девять лет. Когда мужчина объявляет женщине о том, что их временное соглашение подошло к концу, чета разбегается в разные стороны без церемонии развода. Исламская секта суннитов, преобладающая в Саудовской Аравии, считает этот обычай безнравственным, полагая его не чем иным, как легализованной проституцией. Однако нет такой законной власти, которая бы посмела отказать мужчине в праве подобного устройства дел.

Будучи арабкой из секты мусульманских суннитов, мать Айши протестовала против вторжения временных, на одну ночь или одну неделю, невест, которых ее развратный муж приводил домой. Пренебрегая протестами жены, он требовал признания положения, ссылаясь на стихи Корана, в которых говорится:

«Тебе дозволено искать себе жен согласно твоему богатству и непристойным потребностям, не вступая во внебрачную связь, но давая им в награду за то, что получил, все, что было обещано».

В то время как в шиитской секте мусульманской веры этот стих получил одобрение на практике, у мусульман-суннитов такие временные союзы не нашли распространения. Отец Айши, пользовавшийся свободой для того, чтобы заключать браки с молодыми женщинами только ради сексуальных удовольствий, в нашей стране был скорее исключением из правил.

Озабоченная положением беспомощных девушек и женщин у себя на родине, я подробно расспрашивала Айшу о непристойной практике, о которой также слышала от одной шиитки из Бахрейна, с которой Сара познакомилась и подружилась в Лондоне несколько лет назад.

Оказалось, что отец Айши не испытывал ни малейшего желания нести ответственность за содержание четырех жен и их детей на долговременной основе, поэтому он разослал доверенных людей по всем шиитским районам как внутри Саудовской Аравии, так и за ее пределами, чтобы провести переговоры с многочисленными обездоленными семьями относительно права на заключение временного брака с их девственными дочерьми. Заключить такую сделку с главой семейства, у которого имелось четыре жены, множество дочерей и мало денег, не представляло никакого труда.

С девушками, которых доставляли в Эр-Рияд на несколько ужасных ночей, Айша иногда сближалась. После того, как страсть отца Айши оказывалась утоленной, молодых невест, увешанных золотом, с небольшими чемоданчиками наличных денег отправляли обратно в их семьи. Айша говорила, что большинству девочек было не более одиннадцати-двенадцати лет от роду. Все они были из бедных семей и не имели образования. Она говорила, что они, похоже, даже не понимали, что именно происходило с ними. Единственное, что они знали, это то, что им было жутко страшно, и мужчина, которого Айша называла отцом, проделывал с ними очень болезненные вещи. Айша говорила, что все девочки плакали и просили вернуть их в родительский дом.

Рассказывая историю Римы, юной тринадцатилетней девчушки, что была привезена в Саудовскую Аравию из Йемена, страны, пораженной бедностью, где проживает немало семей шиитских мусульман, закаленная Айша плакала. Айша сказала, что Рима была прекрасна, как олень, именем которого названа, и так мила, как ни одна другая известная ей девушка.

Рима происходила из одного племени кочевников, что бродят по суровой земле Йемена. У ее отца была всего одна жена и двадцать три ребенка, семнадцать из которых были женского пола. Несмотря на то, что теперь от многочисленных родов и тяжелой работы мать Римы превратилась в сморщенную согбенную старуху, когда-то она была прелестной девушкой, и все ее семнадцать дочерей также были красавицами. Рима с гордостью заявила, что о ее семье благодаря красоте ее женщин знали даже в Сане, столице Йемена.

Семья их была очень бедна. Она владела всего тремя верблюдами и двадцатью двумя овцами. Кроме того, трое сыновей в результате трудных родов имели физические недостатки. У одного из них были скрюченные ноги, и он не мог ходить, второй странным образом дергался и не мог выполнять никакой работы. По этой причине отец Римы стремился продать своих пользующихся спросом дочерей по максимальной цене. В период летних месяцев по высокогорным перевалам вдоль узких извилистых дорог семье предстояло спуститься в город, чтобы совершить сделку по продаже очередной дочери, достигшей в соответствии с требованиями Ислама брачного возраста.

Годом раньше, в двенадцать лет, Рима вступила в период полового созревания. Она была любимицей матери и ухаживала за своими увечными братьями. Семья умоляла разрешить Риме пожить с ними еще несколько лет, но он с грустью в голосе признался, что не может себе этого позволить. После Римы шли два мальчика, а родившейся после них сестре было всего девять лет. Младшая сестра Римы была маленьким недокормышем, и отец боялся, что в течение еще трех-четырех лет она не вступит в пору полового созревания. Семья Римы без поступления денег от браков дочерей существовать не могла.

Чтобы выдать Риму замуж, ее отвезли в Сану. Пока отец рыскал по городу в поисках достойного жениха, Рима вместе с сестрами и братьями оставалась в маленьком грязном домишке. На третий день отец вернулся в хижину и привел с собой агента одного богача из Саудовской Аравии. Рима сказала, что отец был очень возбужден, поскольку человек был представителем богатого саудовца, согласного заплатить за красивую девушку много золота.

Саудовский агент настоял на том, чтобы увидеть девушку до того, как будут уплачены деньги. В обычной ситуации в ответ на такую просьбу наглец познакомился бы с острым йеменским мечом, но в данном случае ответом было униженное повиновение мусульманского отца – золото в руках агента перевесило религиозные убеждения семьи. Рима рассказывала, что ее осматривали точно так же, как ее отец осматривал па рынке овец и верблюдов. Рима призналась, что не испытывала стыда, потому что всегда знала, что будет принадлежать другой семье, куда войдет на правах собственности чужого мужчины. Но когда агент пожелал взглянуть на ее зубы, она взвилась и оттолкнула его.

Агент заявил, что Рима подходит, и выплатил часть заранее оговоренной суммы. Событие это семья отпраздновала закланием жирного барашка, тем временем агент готовил документы Римы к отбытию в Саудовскую Аравию. Отец с гордостью провозгласил, что теперь семья спокойно может существовать еще четыре года, дожидаясь, пока не подрастет младшая сестра Римы, поскольку за Риму была выплачена достаточно большая сумма.

Рима, позабыв о волнениях, почувствовала далее некоторое возбуждение, потому что отец сказал ей, что она оказалась самой удачливой из всех его дочерей. Ее ожидала праздная жизнь, и она сможет есть мясо каждый день, у нее будут слуги, спешащие к ней по первому зову, а дети ее всегда будут накормлены и смогут получить образование. Рима спросила отца, не купит ли тот мужчина для нее куклу, такую, какую она видела в одном из европейских журналов, найденном детьми в мусорном баке в Сане.

Отец пообещал, что ее просьбы будут исполняться в первую очередь.

Когда неделю спустя человек вернулся, Рима узнала ужасную правду, ее ждал не благочестивый брак, а мута, временный союз. Ее отец пришел в ярость, потому что на карту была поставлена его честь, с его дочерью нельзя было обойтись таким недостойным образом. Он умолял человека из Аравии, говоря, что не сможет найти для дочери, которая больше не будет считаться чистой и непорочной, другого мужа. Ему придется еще много лет кормить Риму прежде чем он сумеет подыскать для нее мужчину, который возьмет ее в качестве второй, менее почетной жены.

Однако агент сдобрил сделку хорошей пачкой чеков. Он заявил, что если отец Римы откажется, то ему придется вернуть те деньги, что были уже выплачены.

Нехотя отец Римы сдался, признавшись, что часть средств уже потратил. Пристыженный, он опустил голову и сказал Риме, что она должна идти с тем человеком и что на все воля Аллаха. Отец Римы попросил саудовца найти для нее в Саудовской Аравии мужа, поскольку в этой богатой стране трудилось много йеменцев.

Агент согласился предпринять такую попытку. В противном случае, сказал он, Рима может стать служанкой в его доме.

Рима попрощалась с семьей и покинула страну, в которой появилась на свет. Ей в след неслись жалобные рыдания ее изувеченных братьев.

Во время путешествия саудовец пообещал купить куклу скучающей по дому Риме, хотя религия однозначно запрещала ему совершать такой поступок.

Как и любая арабская девушка, Рима отлично знала об обязанностях жены. Со дня своего рождения она спала с родителями в одной комнате. Она понимала, что жена должна удовлетворять малейшие желания мужа. Айша сказала, что больше всего ее расстраивало спокойное принятие Римой ее рабского существования. Слезы девушки явно противоречили ее заявлению о том, что своей судьбой она вполне довольна. Рима проплакала все шесть дней, что она была в доме Айши, защищая право ее отца делать с ней все, что ему вздумается.

Айша поведала также о том, что служащий ее отца без всякого труда нашел одного йеменца, согласившегося взять Риму в качестве второй жены. Этот человек работал разносчиком чая в одном из их офисов. Его первая жена была в Йемене, и он признался, что ему была нужна женщина, чтобы готовить еду и ухаживать за ним.

Последний раз, когда Айша видела девочку, та сжимала в руке маленькую куклу и послушно следовала за человеком, уводившим ее из их дома в дом к другому мужчине, которого она не знала и которому предстояло стать ее мужем.

Судьба Римы настолько расстроила мать Айши, которая была благочестивой мусульманкой, что она отправилась в семью своего мужа, чтобы пожаловаться. Этот отчаянный поступок и его причины повергли семью в шоковое состояние, однако родители мужа ничего не могли сказать или как-то убедить сына, чтобы положить конец его богопротивным действиям. Они посоветовали матери Айши молиться за его душу.

Я довольно часто думаю о том, что стало с теми детьми, что были куплены для временного брака. В мусульманском мире очень трудно устроить хороший брак для девушки, которая потеряла свою девственность. Будучи в несчастных семьях расхожим материалом, они, как правило, становились третьими или четвертыми женами мужчин без влияния и богатства, как в случае с Римой или подругой моего детства Вафой, которую против ее воли выдал замуж третьей женой родной отец в наказание за то, что она общалась с чужими мужчинами.

Для думающей девушки, такой как Айша, домашняя жизнь была сплошным адом, разнузданное поведение ее отца неминуемо толкало ее на путь падения.

Моя дочь Маха, неблагоразумная от природы, была очарована ужимками Айши. Вспоминая свою мятежную юность, я понимала, что напрасны были бы попыки запретить Махе встречаться с Айшой.

Запретный плод слишком соблазнителен для всех детей, невзирая на их пол и национальность.

***

В самый разгар войны в Персидском заливе наш король обуздал наиболее агрессивные передвижные группы полиции нравов, запретив им досаждать западным гостям нашей страны. Мужчинам нашего семейства с первого взгляда было ясно, что западные журналисты не обойдутся одним лишь созерцанием жизни в нашей стране. К счастью, женщины Саудовской Аравии только выиграли от этого королевского указа. Отсутствие вездесущей религиозной полиции нравов, которая патрулирует улицы городов Саудовской Аравии, выискивая женщин без чадры, чтобы избить их дубинками или обрызгать красной краской, – этот факт казался просто невероятным. Такая мера была введена только на время войны, но на протяжении нескольких месяцев мы, саудовские женщины, насладились долгожданной свободой от вездесущих глаз. В этот важный период прозвучал призыв ко всем женщинам Саудовской Аравии занять полагающееся им место в обществе, и мы бездумно поверили в то, что такая благоприятная ситуация будет длиться вечность.

Для некоторых женщин обилие свободы имело катастрофические последствия. Наши мужчины были разочарованы тем, что не все женщины вели себя как святые. Они не поняли того смятения, что внесли в наши души противоречия жизни.

Теперь я знаю, что Айша и Маха были из тех саудовских девушек, которые психологически еще не созрели для незнакомой им полной свободы.

Ввиду необычности ситуации, возникшей в связи с войной, Айша сумела устроиться добровольцем в один из местных госпиталей, и ничто не могло воспрепятствовать моей дочери найти себе работу там же. В госпитале она работала дважды в неделю после завершения занятий в школе. Для Махи это был восхитительный момент неповиновения и значительный жизненный опыт. Несмотря на то, что она была вынуждена носить абайю и покрывать голову шарфом, внутри больничных стен ей не нужно было надевать ненавистную чадру.

Когда война закончилась, Маха отказалась жить по-старому. Она твердо вцепилась в только что обретенную свободу и умоляла отца позволить ей продолжить работу в больнице.

Нехотя мы дали ей свое согласие.

Однажды Махе нужно было срочно в больницу, и наш шофер ждал у переднего подъезда. Я решила выйти и поторопить ее. По капризу судьбы случилось так, что в тот момент, когда я вошла в комнату, моя дочь вкладывала в коричневую кожаную кобуру, пристегнутую к ее бедру, пистолет мелкого калибра.

Я онемела! Оружие!

К счастью, был час полуденной сиесты, и Карим находился дома. Услышав наши возбужденные голоса, он пришел узнать, в чем дело. После бурной сцены Маха призналась нам, что во время войны они с Айшей начали вооружаться на тот случай, если иракская армия ворвется в Эр-Рияд! Сейчас, когда военные действия закончились, она полагала, что ей понадобится защита от полиции нравов, которая уже начала угрожать женщинам па улицах.

Полицию нравов, или религиозную полицию, иногда называют мутава, представители ее являются членами «Комитета насаждения блага и запрета неправедности». Теперь, когда иностранные журналисты с окончанием войны выехали из королевства, эти фанатики стали более агрессивными, чем когда-либо. В моей стране они стали инициаторами арестов и преследований женщин.

Маха и Айша решили, что не станут терпеть повышенного внимания этих фанатиков по отношению к невинным женщинам.

Я смотрела на дочь в тревоге, не веря своим ушам! Неужели она собиралась палить из пистолета по религиозному человеку?

Карим узнал, что пистолет принадлежал отцу Айши. Он, как и многие арабы, имел настоящую коллекцию огнестрельного оружия, поэтому не заметил пропажи двух пистолетов, украденных его дочерью и Махой.

Вы можете вообразить наш ужас, когда мы узнали о том, что пистолет был заряжен и не имел предохранителя. Маха со слезами призналась нам в том, что они с Айшей упражнялись

в стрельбе на пустынном участке земли на заднем дворе дома Айши!

К ужасу Махи, ее разгневанный отец конфисковал у нее незаконное оружие, а ее саму затолкал в свой «Мерседес». Отпустив шофера, Карим как сумасшедший гнал машину по улицам Эр-Рияда. Он ехал в направлении к дому Айши, чтобы вернуть оружие и предупредить ее родителей об опасном занятии наших детей.

В результате нашего случайного открытия поспешно было проведено совещание, в котором принимали участие мы и родители Айши. Обе девчонки были отправлены в комнату Айши.

Мать Айши и я, скрытые черными покрывалами, сидели, отделившись от мира, и говорили о детях, которым дали жизнь. Довольно странно, но впервые в жизни я была рада, что мое лицо скрыто чадрой, потому что я могла, не скрывая отвращения, смотреть на отца Айши, человека, который, насколько мне было известно, был любителем молоденьких девушек. К моему удивлению, он оказался еще молодым человеком, благопристойной наружности

Тогда я подумала про себя, что нужно опасаться тех, кто подобен розе, поскольку даже розы имеют шипы. Но поскольку темой обсуждения в этот вечер были наши дочери, то у меня не было времени, чтобы поразмыслить о тех секретах, что таились в стенах дома, раскрывшего перед нами двери.

То, что мы узнали в тот вечер об убийственных убеждениях нашей старшей дочери, будет преследовать нас до тех пор, пока мы будем ходить по этой земле.

Когда я размышляю о неправедном обращении и жестоких обычаях по отношению к женскому населению Саудовской Аравии со стороны тех, кто так однозначно, и порой превратно, истолковывает законы, проповедуемые нам пророком, в моем сердце нет сомнения в существовании единого Бога, как поучает нас его предвестник Магомет. Своих троих детей мы учили почитать учение пророка и Коран, что был ниспослан нам Аллахом. И то, что ребенок мой мог поносить Аллаха и порицать его слово, вызывало у меня озноб и приводило в оцепенение.

Когда же Айше и Махе было объявлено, что их родители благоразумно решили отныне запретить двум девочкам встречаться и посоветовали псискать себе других друзей и новые интересы, моя дочь отбросила чадру с лица и в ярости закинула голову назад, одарив нас таким злобным взглядом, что у матери, которая выносила ее в своем лоне и вскормила своей грудью, кровь застыла в жилах. Если бы я собственными ушами не слышала те слова, что сказала Маха, то никто на свете не сумел бы меня убедить в их подлинности.

Решительно сжав пухлые губы, наша дочь взвизгнула:

– Я не стану делать то, что вы говорите! Аиша и я покинем страну, которую ненавидим, и устроим дом в другом месте. Здесь нам все ненавистно! Мы ненавидим ее! Чтобы быть женщиной в этой стране, нужно мириться с невероятными несправедливостями.

С губ Махи капала слюна, а тело сотрясалось от безудержной ярости. Ее глаза искали моего взгляда.

– Когда девушка живет скромно, она просто дура. Когда она живет нормально, она лицемерка. Но если она считает, что Аллах существует, то она кретинка!

Не в состоянии пошевелиться, Карим прошептал:

– Маха! Ты богохульствуешь!

– Богохульствую? По отношению к кому? Бога нет!

Карим вскочил на ноги и пальцами зажал рот Махи.

Мать Айши вскрикнула и лишилась чувств, потому что такое заявление в стране, где я родилась, могло стоить жизни.

Отец Айши закричал нам, чтобы мы убрали из его дома свою неверующую дочь.

Карим и я стали бороться с Махой, которая вдруг стала сильной, как великанша. Моя дочь лишилась рассудка! Только безумцы обладают такой сверхъестественной силой! После бесчисленных толчков и пинков нам с Каримом удалось запихнуть наше неразумное дитя на заднее сиденье автомобиля, и мы помчались домой. Карим вел машину, а я пыталась успокоить мое дитя, которое больше не желало признавать свою мать. Наконец она затихла, как будто была в обморочном состоянии.

Мы пригласили египетского терапевта, которого нам порекомендовал наш семейный врач. В безуспешной попытке успокоить нас он сказал, что подобные расстройства с девочками-подростками случаются довольно часто, и не только в нашей стране. Далее он привел статистику странного заболевания, что, похоже, поражает исключительно женщин.

У врача на этот счет была собственная теория. Он заявил, что в период полового созревания девочка часто получает избыток гормонов, вследствие чего на короткий промежуток времени она может даже потерять рассудок. Он сказал, что ему доводилось лечить немало подобных случаев в королевской семье. Болезнь не давала осложнений и побочных эффектов. Он усмехнулся и заявил, что до сих пор не потерял ни одного пациента.

По мнению доктора, Маху несколько дней следовало подержать на транквилизаторах, а от истерии она излечится сама.

Оставив нам запас успокоительного лекарства, он сказал, что заедет утром, чтобы проверить состояние пациентки.

Карим поблагодарил доктора и проводил его до дверей. Когда он вернулся, мы обменялись понимающими взглядами. Нам не нужны были слова. Пока Карим отдавал распоряжения относительно подготовки к полету нашего частного самолета, я позвонила Саре, чтобы получить ее согласие привезти к ней Абдуллу и Амани, пока мы с Каримом и Махой не вернемся из Лондона. Маха отчаянно нуждалась в срочной психиатрической помощи лучших врачей. Я попросила Сару никому не рассказывать о состоянии здоровья Махи. Если родственники будут все же интересоваться, им надлежало сказать, что Махе требовалась помощь стоматолога, для чего мы и направились в Лондон.

Многие члены королевской семьи аль-Саудов для получения медицинского или стоматологического лечения отправлялись за границу. Такая поездка не должна была вызвать никакого любопытства.

Упаковывая вещи Махи, я обнаружила среди ее белья книги и документы тревожного содержания. Там были многочисленные работы по астрологии, черной магии и колдовству. Некоторые отрывки, касающиеся откровений и пророчеств, были подчеркнуты Махой. Особенно обеспокоили меня те предметы и книжки, которые, предположительно, служили для того, чтобы насылать злых духов на обидевших ее людей, вызывать любовь с первого взгляда или с помощью колдовства нести смерть.

У меня перехватило дыхание, когда я увидела клочок одежды Абдуллы, обернутый вокруг черного камня с некоторым количеством какого-то серого рассыпчатого вещества, которое я не смогла распознать. Я стояла, приложив ладонь ко лбу, не веря собственным глазам. Неужели Маха замышляла причинить вред своему единственному брату? Если это было действительно так, то я как мать ничегс не стоила.

В смятенном состоянии духа я передвигалась по комнате, собирая проклятые предметы, свидетельствующие о варварских интересах моей дочери. В растерянности я стала вспоминать о ее занятиях и играх с самых ранних дней. Откуда и когда могла она узнать о таких вещах, что сумела собрать целую сокровищницу такого темного содержания?

Я вспомнила Худу, давно почившую в бозе рабыню моего отца, с ее явными способностями предсказывать будущее. Но Худа умерла задолго до рождения Махи. Насколько я знала, в наших домах не было других освобожденных рабов или слуг из Африки, кто обладал бы колдовской силой Худы.

Но тут я подскочила, словно меня ударили. Я вспомнила о моей свекрови Норе. Это могла быть только Нора! Нора невзлюбила меня с первого дня нашей встречи. Когда я выходила замуж за ее сына, то была молодой глупой девчонкой, чьи смелость и мятежный характер произвели плохое впечатление на свекровь. Разочарованная тем, что сын не только не развелся со мной, но даже не взял в дом вторую жену, Нора так и не смогла побороть в себе ненависть ко мне, хотя тщательно скрывала ее под тонким налетом фальшивой любви.

Из откровенных разговоров Карима с матерью Нора могла своим орлиным оком разглядеть, что Маха была нашим слабым местом. С самого раннего возраста психологическое развитие Махи всегда было сопряжено для нас с болью и скандалами. Нора ухватилась за эту боль и нашла в ней наиболее уязвимое место.

Теперь было ясно, что из своих внуков она особенно благоволила Махе, и трудный ребенок с благодарностью принимал ее внимание. Маха подолгу оставалась с бабкой наедине. Нора, будучи горячим приверженцем всего оккультного, времени даром не теряла и своим зловещим верованиям обучила мою дочь. Как я могла оказаться настолько глупой, что решила, что Нора блюдет мои интересы?

Я была дурой, ибо сердце мое растаяло при виде очевидной привязанности Норы к Махе.

Часто я выражала ей свою глубокую признательность за ее великодушное отношение к моему самому трудному ребенку. Нора из-за своей неприязни ко мне решила увести мое эмоционально неустойчивое дитя еще дальше в бездну.

Я понимала, что должна рассказать о своих подозрениях Кариму. Но сделать это нужно будет деликатно, потому что Кариму трудно будет поверить в то, что его мать была способна совершить такой постыдный поступок. Правда может оказаться искаженной, и мне, Султане, возможно, придется почувствовать весь пыл его гнева, а Нора, удовлетворенная, будет восседать в своем дворце, радуясь падению ненавистной невестки, которая не состоялась ни как мать, ни как жена.

Глава 3. Лондон

Под воздействием сильных медикаментов Маха лежала как мертвая, в то время как мы с ее отцом пытались осмыслить то рискованное положение, в котором оказались. Зо время воздушного перелета в Лондон Карим сидел, подобный каменному истукану, с побледневшим лицом перебирал он отвратительные предметы, которые я вынесла в маленькой сумочке из комнаты Махи. Он не меньше меня был напуган увлечением дочери сверхъестественным.

После нескольких минут молчания Карим задал вопрос, которого я так боялась:

– Султана, как Маха дошла до такого безумия? – брови его нахмурились. – Ты считаешь, что все дело в этой глупой девчонке Айше?

Я заерзала в кресле, не зная, что ответить мужу. На память пришли слова известной арабской поговорки, часто произносимые моей доброй матушкой: «Муха никогда не влетит в рот, который знает, когда быть на запоре». Я понимала, что сейчас было не время говорить о Норе, матери мужа. Карим и без того перенес слишком много ударов для одного дня.

Закусив губу, я покачала головой и ответила:

– Я не знаю. Мы расскажем доктору обо всем, что обнаружили. Может быть, Маха признается ему, тогда, возможно, мы узнаем, кто или что стоит за всем этим.

Карим согласно кивнул головой.

Остаток полета мы провели, поочередно отдыхая и карауля нашу дочь, которая, пребывая в наркотическом сне, казалась прелестной, как ангел. По какой-то необъяснимой причине я вспомнила о другой принцессе из семейства аль-Саудов, Мисхаиль. Эта молодая женщина таила от всех свою запретную любовь. Когда ее секрет оказался раскрытым, жизнь моей царственной кузины закончилась перед командой стрелков.

Пока Карим спал, я смотрела на Маху и вспоминала Мисхаиль.

Мисхаиль была внучкой принца Мохаммеда ибн Абдула Азиза, того самого принца Мохаммеда, которого обделили королевской властью по постановлению его отца, согласно которому свирепому воину на троне делать было нечего.

Близких отношений с Мисхаиль у меня не было, но я часто встречала ее на всевозможных королевских приемах. В семье ее знали как довольно своенравную девушку. Я подумала, что, возможно, ее тяжелый характер был как-то связан с тем, что мужем ее был старик, который не удовлетворял ее. Как бы то ни было, она была несчастна и поэтому вступила в романтическую связь с Халидом Мухальхалем, который был племянником специального посла Саудовской Аравии в Ливане.

Любовь их была пылкой и трудной из-за неблагоприятного социального климата в Саудовской Аравии. Многие члены королевского семейства слышали об их преступной связи, и когда молодая пара почувствовала, что их отношения вот-вот должны обнаружить, они приняли фатальное решение – скрыться вдвоем.

В это время моя старшая сестра Нура находилась в Джидде и услышала эту историю из первых рук, от одного из членов семьи Мисхаиль. Мисхаиль, опасаясь гнева своего семейства, решила инсценировать собственную смерть. Дома она сказала, что отправилась на их частный пляж на берегу Красного моря, чтобы немного поплавать. Свою одежду Мисхаиль аккуратной стопкой сложила на берегу, а сама оделась как саудовский мужчина и попыталась покинуть страну.

К несчастью для Мисхаиль, ее дед, принц Мохаммед, был одним из самых проницательных и влиятельных людей королевства. Он не поверил в то, что она утонула. Все пограничные посты получили предупреждение о том, что разыскивается внучка принца Мохаммеда. Мисхаиль поймали при попытке сесть в самолет, вылетавший из аэропорта Джидды.

По всей стране раздавались телефонные звонки, каждый из членов королевской фамилии стремился узнать как можно больше об этом деле. Ходили разные слухи. Я слышала о том, что Мисхаиль была освобождена и получила разрешение покинуть королевство вместе со своим возлюбленным. Потом мне сказали, что она удостоится развода. Затем мне позвонила одна кузина и в приступе истерики сообщила, что Мисхаиль была обезглавлена и что понадобилось три удара, чтобы отделить голову от туловища. И не только это, а также еще то, что губы Мисхаиль шевельнулись и прошептали имя ее любимого, послужив причиной бегства палача с места казни! «Можешь ли ты себе представить, – восклицала моя экзальтированная кузина, – говорящая голова!»

Наконец была обнародована настоящая и безобразная правда. Принц Мохаммед в приступе бешенства заявил, что его внучка изменила мужу и как изменница должна быть наказана в соответствии с исламским законом. Мисхаиль и ее возлюбленного ждала смертная казнь.

Король Халид, бывший правителем страны в момент происходившей трагедии, был известен своей терпимостью. Он посоветовал принцу проявить милосердие, но этому свирепому бедуину милосердие не было присуще.

В день казни я вместе с детьми моей матери ждала новостей. Сестры ожидали, что в последнее мгновение будет объявлено об отсрочке исполнения приговора. Али, что было не удивительно, выразил мнение, что женщины, уличенные в адюльтере, должны подчиняться закону шариата и готовиться к смерти.

В жаркий июльский день 1977 года моей кузине завязали глаза и поставили на колени перед кучей грязи. Ее расстреляли, и возлюбленный ее был вынужден смотреть, как она умирает. Затем и его самого обезглавили мечом.

Еще раз запретная любовь стоила жизни двум молодым людям.

Дело замяли, и клан аль-Саудов надеялся, что разговоры по поводу убийства женщины за то, что она полюбила, вскоре стихнут. Но этого не случилось. Несмотря на то, что Мисхаиль похоронили в песках пустыни, она не была забыта.

Многие жители западных стран помнят документальный фильм о ее смерти, названный просто: «Смерть принцессы». Споры, ведшиеся в нашей семье относительно примененного к ней наказания, были ничто в сравнении с тем раздором и враждебностью, которые были вызваны фильмом.

Удобно устроившись в роли диктаторов у себя в стране, мужчины нашего семейства пришли в ярость от того, что не могли контролировать выпуски новостей и выход фильма на Западе. Оскорбленный до бешенства, король Халид велел послу Великобритании покинуть наше государство.

Впоследствии от Карима и Асада, мужа Сары, я слышала о том, что наши правители всерьез подумывали о высылке из страны британских подданных!

Нарушение супружеской верности саудовской принцессой и последовавшая за этим ее казнь вызвали усиление международной напряженности.

Доведенная воспоминаниями до отчаяния, я закрыла лицо руками. Теперь я сама была матерью ребенка, который сошел с ума. В безумии Маха могла совершить что-то такое, что положит конец благополучию нашей семьи и омрачит ее болью потери юного создания. Мой не знающий прощения и благородства отец непременно будет настаивать на самом суровом наказании ребенка, что вышел из моего лона и который с таким презрением и жаром указал ему на его несостоятельность как деда.

Маха зашевелилась.

Карим проснулся, и мы снова разделили наш мучительный страх за судьбу дочери.

***

Пока мы были на пути в Лондон, Сара, как мы и условились, по телефону сделала необходимые для пас приготовления. Когда мы позвонили из аэропорта в Гатуике, Сара сообщила нам, что Маху ожидали в ведущем психиатрическом заведении Лондона, где для нее было зарезервировано место. Сара также предупредительно позаботилась о том, чтобы в аэропорт прибыла машина скорой помощи, которая доставила бы нас в институт.

Как только были закончены утомительные процедуры оформления, персонал больницы известил нас с Каримом о том, что, лечащий доктор Махи свяжется с нами завтра утром после предварительной консультации и осмотра ребенка. Одна из молодых медсестер оказалась особенно любезной. Она взяла меня за руку и прошептала, что моя дочь оказалась на попечении одного из самых уважаемых в городе докторов и что он обладает многолетним опытом работы с арабскими женщинами и их уникальными социальными и психическими проблемами.

В этот момент я позавидовала британцам. В моей стране безумие ребенка было бы позором, который не позволил бы моим соотечественникам проявить чувства сострадания, сделав их немыми и глухими к моей боли.

Обеспокоенные тем, что оставляем наше дитя на милость незнакомых людей, хотя бы и опытных, мы нехотя шли к ожидавшей нас машине, которая должна была доставить нас в наши апартаменты в городе.

Поднятая с постелей временная обслуга нашего лондонского дома явно не ждала нас. Карим был раздосадован, но я успокоила его, сказав, что наш личный комфорт в глазах Сары был делом второстепенной важности. Мы не могли ставить ей в вину то, что она заранее не позвонила нашим слугам и не предупредила о нашем приезде.

Из-за иракского вторжения в Кувейт и недавней войны в Персидском заливе мы почти год не были в Лондоне, одном из наших любимейших мест в западном мире. За время нашего отсутствия трое наших слуг стали беспечными и ленивыми. Независимо от того, находились мы в Лондоне или нет, они имели строгое предписание вести дом так, словно мы в нем жили.

Но, находясь в подавленном состояния из-за Махи, мы не жаловались. Карим и я, велев приготовить для нас крепкий кофе, сели в гостиной на покрытой простынями мебели. Слуги двигались взад и вперед по дому так быстро, как только могли двигаться люди, поднятые с постелей в три часа ночи.

Я вдруг начала приносить им извинения за то, что мы потревожили их сои, но Карим оборвал меня:

– Султана! Никогда не извиняйся перед теми, кому мы платим. Ты погубишь их старательность и способность к труду!

Я почувствовала раздражение и уже намеревалась возразить ему, сказав, что мы, саудовцы, могли бы только выиграть, проявляя больше заботы о наших слугах. Но вместо этого я сменила тему и снова заговорила о нашей дочери.

Про себя я подумала, что, должно быть, и сама схожу с ума. Дважды за этот день я предпочла избежать спора со своим мужем.

После того, как была приготовлена наша постель, мы легли, но заснуть нам так и не удалось.

Никогда еще ночь не казалась мне такой длинной.

***

Британский психиатр оказался маленьким человечком со странной внешностью, голова которого казалась слишком крупной для его, небольшого тела. У него были густые брови, а нос слегка повернут в сторону. С удивлением рассматривала я торчащие из его ушей и носа пучки белых волос. В то время как его внешность несколько озадачивала, манера себя вести располагала. По его небольшим голубым пронизывающим глазам я поняла, что он с большой серьезностью относится к проблемам своих пациентов. Моя дочь попала в хорошие руки. Мы с Каримом вскоре увидели, что имеем дело с человеком, который говорит то, что думает. Не придавая значения нашему богатству или тому факту, что мой муж является принцем из королевской семьи Саудовской Аравии, он с бесстрашной честностью говорил о системе нашего государства, которая совершенно стреноживает волю наших женщин.

Хорошо информированный о традициях и обычаях стран арабского востока, он сказал нам: – Ребенком я восхищался исследователями Востока, такими как Филби, Тессиджер, Бертон, Доути, Томас и, конечно же, Лоуренс. Я зачитывался их приключениями и, преисполненный решимости увидеть то, о чем читал, убедил родителей отправить меня в Египет. Это была не Аравия, но какое-никакое начало. К моему несчастью, я прибыл как раз в тот момент, когда начался Суэцкий кризис. Но я был заворожен. Его взор устремился вдаль. – Назад я вернулся много лет спустя… основал в Каире небольшую практику, выучился немного говорить по-арабски, – он замолчал и посмотрел на Карима, – и узнал много больше, чем мне хотелось бы, о том, как вы, господа, обращаетесь с вашими женщинами.

Любовь Карима к дочери оказалась сильнее его честолюбия. К моему облегчению, он не произнес ни слова, а лицо хранило бесстрастное выражение.

Доктор, казалось, остался доволен. Он словно решил, что перед ним сидел араб, который не станет нести всякий вздор относительно того, что женщин следует запирать на их половине дома.

– Наша дочь поправится? Полностью поправится? – спросил Карим. Беспокойство, прозвучавшее в его голосе, сказало доктору о любви отца к Махе.

Я подвинулась на самый край сиденья. Сердце глухо стучало в груди.

Доктор сжал ладони вместе и потер их одна о другую, словно лаская. Переводя взгляд с Карима на меня, он усилил драматизм и без того тяжелой ситуации. Когда он ответил, его лицо оставалось безучастным.

– Поправится ли ваша дочь? Полностью ли поправится? Я говорил с ней всего один час. Так что пока не могу еще полностью оценить ее случай.

Остановив взор на моем застывшем лице, он добавил:

– Но он, похоже, типичен. Я уже вылечил значительное число арабских дам, страдавших от истерии. В общем я бы сказал, что при достаточном уходе и отсутствии спешки у вашей дочери можно ожидать благоприятного исхода.

Я упала в объятия мужа и зарыдала. Доктор Махи оставил нас в своем кабинете одних.

***

В течение трех месяцев я жила в Лондоне, пока Маха подвергалась психиатрическим тестам и лечению. Когда мы поняли, что нашей дочери потребуется длительный уход и что в течение нескольких дней дела не решить, Карим отправился в Эр-Рияд, но два раза в неделю, по вторникам и четвергам, когда нам разрешали навещать нашего ребенка, он прилетал в Лондон.

Во время наших визитов мы предлагали Махе мир, но она предпочитала войну. Казалось, что тысячи страхов лишили ее возможности говорить спокойно и благоразумно. Ничто из того, что мы говорили или делали, не радовало ее. Исполняя указания лечащего врача, Карим и я не спорили с ней. Тогда Маха спорила сама с собой, она даже говорила двумя разными голосами! Но доктор заверил нас, что постепенно состояние ее психики улучшится и превзойдет наши ожидания.

Как мы молили, чтобы этот момент наступил как можно быстрее!

Частые поездки не могли не сказаться отрицательно на здоровье Карима. Я видела, что мой муж старел прямо на глазах. Однажды вечером я сказала ему:

– Если я что и узнала, так это то, что старение не имеет ничего общего с возрастом. Старение – это неотвратимое поражение родителей, нанесенное им собственными детьми. В глазах Карима появились искорки – признаки радости, впервые увиденные мной за много дней. Со всей серьезностью в голосе он заявил, что такого не может быть.

– Если бы это было так, Султана, то твой давно побежденный отец оказался бы самым старым человеком на планете.

Довольная тем, что мой муж проявил признаки жизни, я пропустила замечание мимо ушей и с любовью прижалась к его плечу, с облегчением подумав, что семейная трагедия не разлучила нас, а только сделала ближе друг к другу.

В этот момент я напомнила себе о том, что никто не может вести безукоризненную жизнь, и простила мужу ту травму, которую он нанес мне своей бесплодной попыткой найти себе вторую жену. Событие это произошло год назад, и мы уже подлатали испорченные отношения, но до сего момента я не могла простить мужу его намерения привести в дом другую женщину. Преисполненная чувствами, которые, как мне казалось, утратила навсегда, я поздравила себя с тем, что вышла замуж все же за вполне достойного человека.

***

Со временем мы с Каримом стали свидетелями чуда.

Доктор Махи, как я и ожидала, оказался человеком гениальным и упорным, настоящим врачом, природные способности которого смирили ужасных демонов моей дочери. В счастливом неведении, прозябающий в мрачнейшей из больничных палат, он, пустив в ход медицинские познания и свой опыт общения с миром арабских женщин, добился доверия моей дочери. Имея его в качестве необходимого условия, доктор вскрыл ее душевные раны, и трепещущей рукой Маха стала изливать потоки ревности, ненависти и злобы на страницы простой записной книжки, ставшей журналом особой важности.

Недели спустя, читая в переданном нам Махой блокноте одну из ее коротких, но волнующих историй, мы с Каримом были потрясены, обнаружив, насколько глубоко этот ребенок был погружен в мир более мрачный, чем мы могли себе представить.

Жизнь в мираже Саудовской Аравии, или Гарем снов

Написано принцессой Махой аль-Сауд

Во времена темного периода истории Саудовской Аравии честолюбивые женщины пустыни могли только мечтать о гаремах, заполненных мускулистыми мужчинами, хорошо оснащенными инструментами для получения удовольствия. В просвещенный год 2010, когда в стране установился матриархат, королевой была избрана умнейшая из женщин, и женщины получили политическую, экономическую и законодательную власть в обществе.

Огромное богатство было накоплено в стране во время нефтяного бума 2000 года, бума, который поколебал власть Соединенных Штатов, Европы и Японии, передав ее державам третьего мира, создав на земле Аравии изобилие, обеспечивающее будущее многочисленных грядущих поколений. Почти ни чем не располагая, кроме времени, женщины обратились к тем социальным проблемам, что издавна мучали страну.

Небольшая группа женщин проголосовала за отмену полигамии, традиции иметь четырех мужей, в то время как большинство, храня в памяти ужасы этого обычая тех дней, когда королевство являлось патриархальным обществом, признало, что, хотя система и не была лучшей из тех, что они могли придумать, однако она была единственно приемлемой для обиженных женщин. Любовные удовольствия, запрещенные доселе, теперь нашли дорогу к сердцу каждой женщины, а также и к сердцу никому не нужной дочери королевы Саудовской Аравии, Малаак.

Малаак танцевала жаркий танец любви, заманивая своего любимого наложника Шади золотым совереном, зажатым в губах, давая мужчине знак взять монету зубами.

Малаак была небольшого роста, с бронзовой кожей и нежными чертами. Ее возлюбленный был рослым мужчиной со стальными мускулами. Отчаянно желая достичь своей цели – получить статус самого влиятельного мужчины гарема, Шади водил языком по телу Малаак, стараясь не оставить без внимания ни единого уголка, возбуждая ее чувства до агонии страсти.

Стремительным рывком Шади вырвал монетку из губ и поднял Малаак на руки, унося ее за прозрачные занавески отведенной ему части гарема. Там любовники прижались друг к другу, их жаркое дыхание смешалось, и они с наслаждением пили аромат его… Позабыв об окружающем мире, они начали целоваться.

Малаак открыла глаза и наблюдала за ритмичными движениями своего возлюбленного. Мышцы ео напряглись, когда она увидела, как мужские черты Шади стали расплываться, превращаясь в женские!

Жизнь показала свою циничную изнанку, и Малаак предалась на милость власти, в руках которой оказалась, она была очарована прелестью женщины, лежавшей с ней в одной постели.

С проницательностью Макиавелли, Малаак стала тем, чем ей и надлежало быть в подобной ситуации и атмосфере ее времени.

***

С бледным лицом и болезненностью во взоре Карим положил страницы дневника Махи на стол доктора. Ошеломленный, он спросил:

– Что это значит? – Жестом он указал на блокнот, в голосе его послышались обвинительные нотки. – Вы сказали, что Махе гораздо лучше. Но эта писанина – бред сумасшедшего.

Не понимаю, откуда у меня могло взяться такое предчувствие, но прежде чем доктор успел ответить, я уже знала, что он скажет. Я не могла ни дышать, ни говорить, все передо мной плыло в голубом тумане. Голос доктора звучал словно издалека.

С Каримом он был очень обходителен.

– Все очень просто на самом деле. Ваша дочь сделала для себя открытие, что мужчины являются ее врагами, а женщины – друзьями.

Карим все еще не понимал того, что говорил врач. В своей невежественности он был нетерпелив.

– Да? Правда?

Доктору ничего не оставалось, как выложить все начистоту:

– Принц Карим, Ваша дочь и Айша – любовницы.

Несколько минут Карим молчал. Когда чувства вернулись к нему, его пришлось удерживать силой и на протяжении трех дней не подпускать к Махе.

***

Мусульманское учение гласит, что любовь и сексуальная связь между лицами одного пола есть зло. Коран запрещает эксперименты: «Не идите путем, вам неизвестным». В Саудовской Аравии любовь и секс считаются отвратительными даже между лицами противоположного пола, и наше общество делает вид, что отношений, строящихся на физической любви, не существует. Испытывая стыд, саудовские граждане реагируют на требования морали, говоря исключительно то, что от них ожидают. Но то, что мы делаем, это вопрос уже другого порядка.

Арабы по природе своей чувственны, а мы живем в пуританском обществе. Тема секса интересна всем, включая и наше саудовское правительство, которое тратит огромные суммы денег на содержание бесчисленной орды цензоров. Эти люди сидят в правительственных учреждениях, выискивая во всех публикациях, выходящих в королевстве, то, что, по их мнению, является предосудительным и как-то касается секса или женщин. Редко случается так, чтобы газета или журнал сумели прошмыгнуть мимо цензоров, не потеряв при этом энное количество страниц или обойдясь без вымаранных фотографий или предложений.

Эта экстремистская форма цензуры, проникающая во все сферы жизни общества, отражается и на деловой жизни страны.

Асад, младший брат моего мужа и муж моей сестры Сары, однажды подписал контракт с иностранной кииофирмой на создание для саудовского телевидения простого коммерческого ролика, посвященного еде. Менеджеру иностранной компании пришлось ознакомиться с целым списком ограничений, которые могли бы показаться смешными, не будь они реалиями нашей действительности. Список ограничений гласил:

1. В рекламе не должно быть привлекательных женщин.

2. Если женщина все же задействована, она не может появиться в откровенной одежде, т.е. короткой юбке, брюках или купальнике. Обнаженными могут оставаться только лицо и кисти рук.

3. Два разных человека не могут есть из одной тарелки или лить из одной чашки.

4. Не должно быть никаких быстрых телодвижений. (В контракте было сказано, если речь идет о лице женского пола, то ей полагалось либо стоять, либо сидеть, не шевелясь вовсе.)

5. Не должно быть никаких подмигиваний.

6. Поцелуи под запретом.

7. Не должно быть рыгания.

8. Если в том нет особой необходимости для продажи продукта, (рекомендуется) избегать смеха.

Когда норма запрещена, люди впадают в патологию.

Именно это, по моему мнению, и произошло с нашей дочерью.

В моей стране религиозным законом запрещено встречаться неженатым людям противоположных полов. Поэтому в ее пределах мужчины общаются только с мужчинами, а женщины исключительно с женщинами. Поскольку естественное поведение для нас недопустимо, то среди лиц одного пола явно ощутима сексуальная напряженность. Любой иностранец, живший в Саудовской Аравии продолжительное время, мог заметить, что гомосексуальные отношения в королевстве цветут пышным цветом.

Я бывала на многочисленных чисто женских концертах и приемах, на которых трепещущая красота и непристойное поведение одерживали триумфальную победу над тяжелыми накидками и черными абайями. Благонравное собрание сильно надушенных, жаждущих любви саудовских женщин спонтанно переходит в безудержное веселье, выливающееся далее в дикую оргию с пением запретных любовных песен и исполнением похотливых танцев. Я не раз наблюдала за тем, как скромные на вид женщины танцевали друг с другом, бесстыдно прижавшись лицами и всем телом. Я слышала, как женщины шептали друг другу слова любви и договаривались о тайных свиданиях, в то время как их шоферы терпеливо ждали своих хозяек па автомобильных стоянках. Затем они отвезут этих женщин к их мужьям, которые в этот же вечер испытывали на себе чары других мужчин.

В то время как мужчинам все сходит с рук, за поведением женщин следят, не спуская глаз. Это видно из всевозможных правил и предписаний, которыми регламентирована жизнь женщин.

Несколько лет назад из одной саудовской газеты я вырезала небольшую статью, чтобы показать сестрам. Меня раздосадовал еще один дурацкий запрет, возложенный на женщин. В школах для девочек было запрещено пользоваться косметикой. Заметку на этот счет я обнаружила случайно в одной из старых газет, что собиралась выбросить.

В статье говорилось:

***

Запрет на пользование косметикой в школе

Глава школьного образования девочек в Эль Расе Абдулла Мухаммад Аль Рашид настоятельно приказал всем ученицам, а также персоналу школы, находящейся под его руководством, на территории учебного заведения воздержаться от пользования косметикой, тенями и любым гримом вообще, а также украшениями.

Директор добавил, что кое-кто из персонала и учениц был уличен в ношении прозрачных одежд, обуви на высоких каблуках и пользовании косметикой, в то время как подобные вещи запрещены. Поскольку от учениц требуется единообразие в одежде, то учителя должны подавать им хороший пример. К нарушителям школьных правил властями незамедлительно будут применены карательные меры, добавил в конце Аль Рашид.

***

Я очень хорошо помню, что сказала тогда своим сестрам, закипая и сердито потрясая у них перед носом вырезкой.

– Посмотрите! Вы только посмотрите! Мужчины в этой стране желают указывать нам, какую обувь носить, какими лентами повязывать волосы и в какие цвета красить губы!

Мои сестры, гнев которых не шел ни в какое сравнение с моим, хмуро пожаловались на то, что наши мужчины одержимы желанием контролировать все аспекты нашей жизни, даже те, что считаются сугубо личными.

По моему мнению, именно эти фанатичные контролеры, что управляют нашей рутинной жизнью, и бросили мою дочь в объятия другой женщины!

Испытывая величайшие мучения и ничуть не оправдывая отношений моей дочери с другой женщиной, я понимала, что в условиях тех строгих ограничений, в которые она попала, родившись существом женского пола, ей не оставалось ничего иного, как искать утешения с себе подобной.

Зная проблему, я теперь не чувствовала себя такой беспомощной в поисках выхода из создавшегося положения.

Карим боялся, что полученный Махой опыт испортилее характер. Но как мать я не могла согласиться с этим. Я сказала Кариму, что тот факт, что Маха захотела поделиться своим самым потаенным секретом с теми, кто ее любит больше всего на свете, свидетельствует о ее выздоровлении.

В оценке ситуации я оказалась права. После долгих месяцев квалифицированного лечения Маха была готова к восприятию материнского руководства. Впервые за всю свою короткую жизнь Маха почувствовала необходимость стать ближе к матери и общаться с ней. Со слезами на глазах она призналась в том, что с тех пор, как себя помнит, всегда ненавидела всех мужчин, кроме отца. Но пока она не знала, как объяснить это.

Я почувствовала себя виноватой в этом, подумав, не могли ли мои собственные предубеждения против мужского пола передаться плоду, который я вынашивала в своем чреве. Создавалось такое впечатление, что моя дочь, лежа в лонной колыбели, заранее получила предупреждение о злобной натуре мужчин. Маха призналась мне в том, что первую травму перенесла в то время, когда мы с Кари-мом были вынуждены жить отдельно, что еще более подорвало ее доверие к мужчинам.

– Что плохого сделал отец, что нам пришлось спасаться от него бегством? – спросила она.

Я поняла, что Маха говорила о том времени, когда Карим хотел взять вторую жену. Не желая делиться своим положением жены с другой женщиной, я, забрав детей из летнего лагеря в Эмиратах, вместе с ними бежала из королевства во французскую деревню. Франция с ее гуманными людьми, дающими приют страждущим, казалась идеальным местом для защиты моих детей в то время, как я вела длинные, многомесячные переговоры с моим мужем относительно его женитьбы на другой женщине. Как я старалась избавить детей от страданий по поводу моего неудавшегося брака и нашего ухода от Карима!

Какая глупость! Теперь я знаю, что было большой самоуверенностью думать, что любой, даже самый малый конфликт между родителями не отражается на эмоциональном здоровье ребенка. Услышав от Махи о том, что мой поступок усилил ее душевную боль, позволив порочным мыслям дать всходы в ее сознании, я испытала такие страдания, по сравнению с которыми предшествующая мука была ничто. На какое-то мгновение во мне поднялась буря гнева на моего мужа, который принес нашим трем детям столько горя.

Маха призналась еще, что даже после того, как мы с Каримом пришли к соглашению и воссоединились в одну семью, наша продолжавшаяся борьба нарушила безопасность кокона, в котором жили дети.

Когда я коснулась вопроса относительно отношений моей дочери с Айшей, Маха доверительно сказала, что мысль о том, что женщины могут любить женщин, а мужчины мужчин, никогда не приходила ей в голову до того дня, пока Айша не показала ей журналы, принесенные из кабинета ее отца. В них были представлены фотографии красивых женщин, занимающихся любовью друг с другом. Сначала она восприняла фотографии как нечто необычное, но затем увидела в них красоту, почувствовав, что любовь между женщинами была более нежной и ласковой, чем агрессивная, собственническая любовь мужчины к женщине.

Были и другие тревожные откровения. Айша, девушка, перешагнувшая через многие запреты еще до знакомства с моей дочерью, не считала для себя зазорным наблюдать за распутными половыми действиями своего отца. В стенке кабинета, смежного со спальней отца, она проделала смотровое отверстие. Здесь они вместе с Махой наблюдали за тем, как ее отец лишал девственности одну юную девушку за другой. Маха заявила, что крики этих бедняжек послужили причиной ее отказа от желания иметь связь с мужчиной.

Она мне поведала одну невероятную историю, которую я посчитала бы выдумкой, не будь моя собственная дочь свидетельницей этого события.

Маха сказала, что в один из четвергов вечером ей позвонила Айша и настоятельно попросила срочно прийти к ней. Маха сказала, что нас с Каримом не было дома и она велела одному из наших шоферов отвезти ее в дом Айши.

Отец Айши собрал вместе семь юных девушек. Маха не знала, были ли они его женами или наложницами.

Моя дочь видела, как он заставил этих юных девочек ходить по комнате нагишом, из анального отверстия каждой из них торчало павлинье перо. Этими перьями девушки должны были обмахивать и щекотать лицо отца Айши. На протяжении длинной ночи отец совершил половой акт с пятью из семи девушек.

Потом Маха и Айша стащили перо и играли в постели Айши, хихикая и щекоча друг друга. Именно тогда Айша показала Махе, какое удовольствие может одна женщина доставить другой.

Испытывая стыд за свою любовь к Айше, Маха рыдала в моих объятиях, причитая, что хотела бы быть счастливой, нормальной девушкой, чтобы с пользой прожить свою жизнь. Сквозь всхлипы я услышала:

– Почему я не такая, как Амани? Мы вышли из одного семени, но дали разные всходы! Амани – прекрасная роза! А я – колючий кактус!

Пути Аллаха неисповедимы, и я не знала, что ответить моей бедной дочке. Я держала ее в объятиях и успокаивала, говоря, что вся остальная ее жизнь будет похожа на жизнь прекрасного цветка.

Тогда дочь задала мне самый трудный в моей жизни вопрос.

– Мама, но как же я смогу полюбить мужчину, зная о его природе то, что знаю?

Готового ответа у меня не было. Однако я испытала величайшее счастье, поскольку знала, что нам с Каримом представился шанс снова обрести наше дитя.

Настало время возвращаться в Эр-Рияд.

Но перед возвращением Карим посчитал своим долгом предложить британскому доктору место в Эр-Рияде в качестве личного врача нашей семьи.

К величайшему нашему недоумению, доктор отказался.

– Благодарю, – сказал он. – Это большая честь для меня. Однако, к счастью или к несчастью, не знаю, но для Саудовской Аравии я обладаю чересчур обостренным эстетическим чувством.

Обескураженный Карим решил во что бы то ни стало вознаградить врача большой суммой наличных денег. Он даже попытался вложить эти деньги ему в руку.

Но лечащий врач Махи твердо отстранил его руку и произнес слова, которые, не будь они произнесены таким мягким голосом, могли быть восприняты как явное оскорбление:

– Мой дорогой человек, прошу вас не делать этого. Богатство и власть слишком ничтожны, чтобы волновать меня.

В страхе уставившись на одну из самых невзрачных фигур, которую видела в своей жизни, я внезапно получила ответ на вопрос Махи, заданный несколько дней назад. Позже я сказала ей, что в один прекрасный день она встретит мужчину, достойного ее преданной любви, потому что такие мужчины еще не перевелись на свете. Одного из них мы встретили в Лондоне.

***

Как только мы вернулись в Эр-Рияд, был обнаружен источник, откуда Маха черпала свои познания в области черной магии. Я не ошиблась в своих подозрениях. Виновницей оказалась Нора.

Маха в моем присутствии сказала отцу, что в темный мир оккультных наук ее ввела бабушка. Увидев клочок одежды Абдуллы, обернутый вокруг магического предмета, Маха отрицала свои намерения нагнать на брата порчу. Надеясь на то, что она уже получила хороший урок, мы не стали разоблачать ее.

Ничего так страстно не желала я в тот момент, как увидеться со своей свекровью, чтобы плюнуть ей в лицо и оттаскать ее за волосы. Карим, мудро распознав опасность еле сдерживаемого гнева, отказался взять меня с собой, когда отправился к матери, чтобы обвинить ее в неблаговидных действиях. Однако я уговорила свою не проявившую особого энтузиазма сестру Сару нанести визит нашей общей свекрови, пока Карим был там.

Сара прибыла во дворец Норы почти сразу вслед за Каримом. Пока Карим не уехал, она оставалась в саду. Сара сказала, что слышала крики Карима и голос Норы, взывающий к милосердию. Карим запретил матери посещать наших детей без надзора.

В саду еще долго после того, как Карим покинул дворец, были слышны причитания и стенания Норы.

– Карим, самый любимый, плоть от плоти моей! Вернись к своей матери, которая не может жить без твоей дражайшей любви.

Сара, увидев, какую радость и счастье я излучаю, услышав ее рассказ о заслуженных страданиях моей вероломной свекрови, обвинила меня в том, что я подчас такая же злобная, как и сама Нора.

Глава 4. Мекка

Нет никакой возможности подсчитать то количество благочестивых мусульман, что погибли во время совершения утомительного перехода через пески Саудовской Аравии, начиная с времен пророка Магомета и первого паломничества, но число их измеряется тысячами. К моей немалой радости могу сообщить, что сегодня верным мусульманам нет больше нужды сражаться с отрядами бедуинов, нападавших на паломников, и даже совершать переход по Саудовской Аравии пешком или управляя тощими верблюдами для того, чтобы согласно горячему желанию исполнить один из основополагающих догматов ислама – ежегодное паломничество в священный город Мекку. Однако это и сегодня довольно хлопотное мероприятие. Каждый год сотни тысяч паломников стекаются в города, аэропорты и магистрали Саудовской Аравии для совершения обряда паломничества во время хаджжа (хаджж начинается в Дху Аль Кида, одиннадцатый месяц хеджирского календаря, и заканчивается в Дху Аль Хиджах, двенадцатый месяц хеджирского календаря.)

В юности традиционный путь я проделывала многократно, сначала как беспечное дитя на руках матери, потом как мятежная девчонка, ищущая общения с Аллахом, которого я молила ниспослать мне, несчастному ребенку, душевный покой.

К моему великому смятению, со дня моего бракосочетания с Каримом я в официальное время хаджжа не молилась в Мекке.

В то время, как Карим, я и дети совершали умра, или малое паломничество, которое дозволено выполнять в любое время года, мы никогда не присоединялись к многочисленным людским толпам для участия в массовом праздновании ежегодного хаджжа, когда мусульмане напоминают себе об уроках жертвенности, послушания, милосердия и веры – том образе жизни, что требует ислам.

Много раз за все прошедшие годы я подчеркивала мужу важность того, чтобы наши дети пережили волнующие события паломничества в положенное время хаджжа, К моему большому огорчению, Карим всегда был тверд и не допускал возможности участия нашей семьи в великом столпотворении, случающемся в Саудовской Аравии в период ежегодного паломничества, когда в нашу страну стекаются огромные людские массы со всего мира, достигая невиданной концентрации.

Озадаченная его отношением, я преисполнилась решимости разобраться, в чем дело. Однажды я умышленно запутала Карима и уличила его в непоследовательности объяснений. Карим пытался найти выход из создавшегося положения, когда я прямо сказала ему, человеку, который верил в Бога пророка Магомета, что ритуал, приносящий всем мусульманам такую радость, был, по-моему, отвратителен для пего. Другого объяснения его странному поведению не существует.

Я скрестила на груди руки и стала ждать его реакции на этот оскорбительный выпад, который требовал немедленного опровержения. Когда Карим услышал такое жестокое для мусульманина оскорбление, лицо его раздулось. Шокированный такими позорными подозрениями, он поклялся, что не испытывает отвращения к паломничеству!

Затем в манере, свойственной всем мужчинам, проявляемой в тех случаях, когда они неправы, Карим выкрикнул:

– Султана! Глаза б мои тебя не видели, – и повернулся спиной, словно намеревался выйти из комнаты, но я забежала сбоку от него и, расставив руки в стороны, загородила собой дверь, требуя других доказательств.

Я кричала, что не удовлетворена тем, что услышала, и намерена стоять здесь до тех пор, пока не дождусь более убедительных объяснений, почему он увиливает от совершения ежегодного участия в хаджже. Почувствовав, что положение Карима шаткое, я стала дерзка и даже позволила себе маленькую ложь, заметив: – Люди уже обратили внимание на твою странную неприязнь к хаджжу и начинают сплетничать на этот счет.

Когда Карим понял, что добровольно я с его дороги не уйду, он посмотрел на меня сверху вниз, и на его лице промелькнула нерешительность. Я видела, что он раздумывает над точностью ответа, который собирался мне дать. Наконец, приняв решение, он потянул меня за руку и, взяв за плечи, вынудил опуститься на край кровати. Некоторое время он еще мерил комнату шагами до балконных дверей и обратно, и тут его защита рухнула.

Карим поспешно признался, что, когда был совсем юным, пережил очень реалистичный ночной кошмар, в котором был раздавлен насмерть толпой хаджжи.[ 2]

У меня из горла вырвался сдавленный звук. Теперь мне стали ясны многие непонятные прежде черты в поведении моего мужа. С первого дня нашей встречи каждая, даже самая малая, группка людей казалась Кариму скоплением людских масс. Узнав о таких интимных подробностях внутренней жизни мужа, я пожалела, что ничего не знала об этом раньше. Вот оно что! Карим боялся столпотворения паломников !

Страстно веря в правдивость снов, я не могла не обратить внимания на слова Карима; с мрачным настроением слушала я яркое описание воображаемых, но не ставших от этого менее жуткими ощущений, пережитых им во сне.

Лицо мужа побледнело, когда он с графической точностью воспроизводил чувства, испытанные им, когда он задыхался, растаптываемый ногами обезумевших фанатиков. Он сказал мне, что начиная с двадцати трех лет намеренно избегал скоплений правоверных, совершавших ежегодное паломничество в Мекку.

Карим настолько был уверен в том, что его ночному кошмару суждено сбыться, если только он примет участие в хаджже, что я не посмела оспаривать его дурные предчувствия.

Снова все было, как раньше, в период хаджжа наша семья продолжала выезжать из королевства.

Когда во время хаджжа 1990 года случилась настоящая ужасная трагедия и пятнадцать тысяч правоверных мусульман были заживо погребены в обвалившемся горном тоннеле в Мекке, Карим, находившийся в Париже, слег в постель, и весь день его колотил озноб. Он заявил, что страшное бедствие было еще одним знамением Аллаха, предупреждавшим его никогда больше не молиться в Заповедной Мечети![ 3]

После рокового происшествия 1990 года, когда погибли тысячи богомольцев, крайняя реакция Карима на его сон стала раздражать меня. Я сказала ему, что его страхи имеют под собой явно болезненную основу. В конце концjв его страшный сон сбылся, вылившись в гибель других людей, и теперь подобная катастрофа в ближайшее время произойти не могла. Однако никакие разумные доводы пе могли успокоить моего мужа, и он оставался в твердой уверенности в самом худшем. Он даже сказал мне, что непременно с ним одним, случится несчастье, если только он перестанет прислушиваться к предчувствиям, навеянным сном или последним несчастьем, которое, по его мнению, было предостережением, ниспосланным Аллахом.

Поскольку в период хаджжа действительно случалось так, что отдельные его участники бывали затоптаны или раздавлены насмерть, спорить с Каримом дальше было бессмысленно. Мне хотелось избавить его от этого наваждения, освободить от страхов, но я была бессильна.

Опечалившись, я глубоко в сердце захоронила мысль о счастливом путешествии в Мекку в период хаджжа, не желая прощаться с ней навсегда.

После нашего триумфального возвращения из Лондона с любящей Махой на руках, я почувствовала непреодолимое желание выполнить ритуал прославления Аллаха в единении с другими мусульманами. Время хаджжа приближалось, и я снова осторожно завела с мужем разговор на эту тему, предложив взять с собой в Мекку детей. Поскольку в нашей стране женщины редко путешествуют без сопровождения мужчин, я вслух подумала о том, не присоединиться ли мне к семейству моей сестры Сары, когда они отправятся в Мекку.

К моему большому удивлению, Карим благодушно отнесся к моему горячему желанию предпринять путешествие в город Магомета. У меня даже от изумления открылся рот, когда он добавил, что подумает относительно своего участия в этом мероприятии. Карим признался, что продолжает испытывать страх за свою личную жизнь, но разделяет мою потребность принести Аллаху особое благодарение за то, что он вернул нам нашу драгоценную дочь.

Мы как раз обсуждали предстоящую поездку с членами семьи Карима, когда его зять Мохаммед, женатый на младшей сестре Карима Ханан, сделал предупреждение. Мохаммед сказал, что в нашем святейшем из городов, Мекке должно было встретиться свыше двух миллионов паломников. В их числе ожидалось прибытие ста пятидесяти тысяч внушающих беспокойство богомольцев из Ирана, шиитской страны, из года в год призывающих к отмене исключительного попечительства короля Фахда над святейшим в исламском мире местом.

В 1987 году возбужденные шииты зашли настолько далеко, что устроили неистовый протест во время проведения традиционных празднеств и, поправ саудовские законы, осквернили Заповедную Мечеть, погубив жизни 402 паломников. Двумя годами позже, в 1989 году, Тегеран провел две смертоносные бомбежки, в результате которых был убит один человек и шестнадцать получили ранения.

По мнению Мохаммеда, хаджж для миролюбивых мусульман становился опасной религиозной церемонией. По всему миру пришли в движение радикальные мусульмане, и для обнародования своих политических притязаний они облюбовали для себя одну из величайших исламских святынь.

Мохаммед, принц, наделенный большой властью в органах государственной безопасности, государственной службы Саудовской Аравии, стремящейся к обеспечению безопасности саудовцев и мусульман, прибывающих в нашу страну, обладал информацией, которая была недоступна большинству саудовцев. Оставаясь глухим к моим чувствам и озабоченный исключительно нашей личной безопасностью, Мохаммед предложил мне и Кариму подождать, пока схлынет основная волна паломников. Тогда мы сможем взять детей и совершить святой ритуал.

Карим сидел с побледневшим лицом и почти ничего не говорил, но я знала, что моего мужа ничуть не путала иранская угроза – он думал о жутких последствиях, что могли оставить четыре миллиона топающих ног.

Упрямая, преисполненная решимости осуществить личные желания, что мне свойственно, я бросила вызов предупреждению Мохаммеда, заявив, что, по моему мнению, в результате прошлых иранских бесчинств паломники из Ирана будут находиться под неусыпным контролем со стороны саудовской службы безопасности, так что вряд ли окажутся опасными для богомольцев хаджжа.

Мохаммед с суровым и беспокойным выражением лица сказал:

– Нет. Иранцам доверять никогда нельзя. Не забывай, Султана, о том, что мы имеем дело с шиитскими фанатиками, которые мечтают о свержении сунитского правительства, возглавляемого аль-Саудами!

Видя, что мои доводы не могут помочь мне добиться благоприятного исхода, к которому я стремилась, я пустила в ход женскую уловку и озорно спросила, не помнят ли Мохаммед с Каримом о том, что, согласно исламскому учению, смерть в момент нахождения в Мекке означает мгновенное вознесение на небеса?

Но мой муж и зять не увидели в сложившейся ситуации ничего смешного, и мои религиозные доводы почти не произвели никакого впечатления на Карима, но, с другой стороны, он также чувствовал, даже в большей степени, чем я ожидала, потребность благодарить Аллаха за необыкновенное облегчение, что пришло вслед за чудесным выздоровлением Махи.

Карим сделал глубокий вздох, слабо улыбнулся и сказал:

– Султана, ради того, чтобы ты обрела душевный покой, я готов подвергнуться тысяче опасностей. Так что мы возьмем детей и вместе совершим паломничество.

Мохаммед улыбнулся, стараясь скрыть разочарование, а я неожиданно для самой себя чмокнула мужа в щеку и потеребила его за ухо, пообещав, что ему никогда не придется жалеть о принятом решении!

Мохаммеду стало неловко при таком горячем выражении моих чувств, и под каким-то благовидным предлогом он вышел из комнаты. Младшая сестра Карима, бывшая замужем за Мохаммедом всего несколько лет, одарила нас понимающей улыбкой и попросила не обращать внимания на внешнее пуританство ее мужа, который за закрытыми дверями был самым любящим, нежным и внимательным супругом. Я представила тайную сторону их интимной жизни и громко рассмеялась, потому что Мохаммед казался строгим и сдержанным, и в прошлом я всегда жалела мою золовку.

Я взглянула на мужа и увидела, что он при мысли о брачном ложе его сестры покраснел. Тогда я подумала, что наши саудовские мужчины становятся невыносимыми ханжами и скромниками в вопросах, касающихся супружеских чувств, хотя бы и их собственных.

Вспомнив о том, что мы вскоре отправимся в Мекку, я снова поцеловала мужа. Восторгу моему не было границ!

Карим и я пригласили поехать в долгожданное религиозное путешествие с нашей семьей Сару, Асада и их отпрысков. Сара никогда не пропускала хаджж и была очень довольна тем, что в этом году наша семья не собиралась, как обычно во время традиционного религиозного отправления, покидать страну.

Мы возбужденно обсудили, как через два дня выедем из Эр-Рияда и двинемся в Мекку.

***

Наконец наступил день нашего отъезда. Нам еще так много предстояло сделать! По плану в аэропорту Эр-Рияда нам предстояло встретиться с семьей Сары в семь часов вечера. До этого каждому члену семьи нужно было войти в состояние ихрама, для которого характерно сосредоточение всех помыслов сердца на одной-единственной цели – выполнении всех обрядов паломничества.

Во время ихрама нормы обычной жизни становятся неприемлемыми. В этот период до самого его конца нельзя стричь волосы или подрезать ногти, нельзя бриться или пользоваться парфюмерией, не дозволяется носить шитую одежду, запрещается убивать животных, от сексуальных отношений следует воздерживаться и избегать прямых контактов между мужчинами и женщинами.

Выполнение ритуалов ихрама в пашей семье началось еще до того, как мы покинули Эр-Рияд. Важно было, чтобы каждый из нас вошел в состояние внутреннего очищения задолго до начала путешествия.

Испугав свою филиппинскую горничную Кору, протиравшую пыль в моей спальне, я вошла в свои покои, распевая знаменитую молитву, произносимую каждым паломником в момент выполнения ритуалов в священном городе Мекке:

– Вот я и здесь, о Аллах! Вот я и здесь! Я здесь, чтобы следовать указаниям.

После того, как Кора пришла в себя, я объяснила ей значение нашего будущего религиозного путешествия. Кора, преданная католичка, мало что смыслит в мусульманских традициях. Но будучи девушкой с глубокими религиозными убеждениями, она оценила по достоинству мою радость от предстоящего паломничества.

Я продолжала распевать адресованные Аллаху молитвы, а Кора с улыбкой наполняла для меня ванну. На пальцах я посчитала дела, которые мне еще предстояло завершить. Мне следовало совершенно очистить от макияжа лицо, снять все украшения, даже серьги с безупречными десятикаратными бриллиантами, подаренные мужем годом раньше, с которыми я редко расставалась.

Сняв серьги и убрав их в просторный сейф, находящийся в моей спальне, где хранится большая коллекция драгоценных украшений, я на долгие часы погрузилась в горячую ванну, чтобы символически очиститься от скверны. Нежась в тепле, я готовилась к путешествию, громко повторяя повеление Аллаха мусульманам, направляющимся в Мекку: «И напутствую людей на паломничество, и из самых отдаленных ущелий будут приходить они к тебе пешком и на тощих верблюдах».

Я отгоняла от себя всякие мирские мысли, связанные с моей семьей, сосредоточенно думая о предстоящем паломничестве.

После ванны я обернулась в черные одежды без единого шва и покрыла волосы легким черным шарфом. Встав лицом к священному городу Мекке, я распростерлась на полу в своей спальне и совершила намаз, умоляя Аллаха принять исполняемый мной ритуал хаджжа. Теперь я была готова к путешествию. В гостиной внизу я встретилась с мужем и детьми. Карим и Абдулла в несшитых белых нарядах и простых сандалиях были безукоризненны. На Махе и Амани были надеты скромные темные одежды, закрывающие все тело, открытыми остались только лица, ступни ног и кисти рук. Покрывал на них, как и на мне, не было. «Истинная чадра пребывает в глазах мужчин», – говорит пророк. Так, женщинам в период хаджжа, совершающим паломничество, запрещено закрывать лица.

Будучи ребенком, я часто спрашивала матушку о странной необходимости закрывать лицо перед мужчиной, а перед Аллахом оставлять его открытым. Моя мать, никогда не поднимавшаяся до того, чтобы усомниться во власти мужчин, была смущена и сбита с толку здравой логикой своей любознательной дочери. Привыкшая всю жизнь безропотно повиноваться мужскому всесилию, она велела мне замолчать и не дала ответа на вопрос, который я и сегодня считаю не потерявшим своей актуальности.

Невинные лица моих дочерей навеяли на меня поток воспоминаний.

Я обняла каждую из них и раздраженным тоном сказала:

– Когда на мужчину нисходит мудрость Аллаха, вам дозволено сбросить столь ненавистную чадру! – И я не смогла удержаться, чтобы не бросить на мужа и сына презрительный взгляд.

Карим воскликнул:

– Султана! – пытаясь предупредить мою резкость.

О Аллах! Я нарушила данный обет хаджжа ! На минуту, вернувшись к мирским заботам, я почувствовала внутренний разлад, и это тогда, когда должна была предаваться радостям мира и любви.

Смущенная собственной опрометчивостью, я поспешно покинула комнату, пробормотав, что должна повторить ритуал еще раз.

Карим улыбался, а мои дети разразились смехом. Усевшись в кресла и на диван, они терпеливо принялись ждать моего возвращения. Я распростерлась на полу спальни и попросила Аллаха укротить мой язык и помочь мне снова войти в состояние ихрама.

Пока я молилась, меня снова посетили мысли о моей покойной матушке, и перед глазами проплыл образ разгневанного отца, положив конец спокойствию, так необходимому для вхождения в ихрам. Нахмурившись, я опять принялась молиться с самого начала.

Когда я вновь встретилась с членами своей семьи, то готова была расплакаться, и муж одарил меня нежным любящим взглядом, который я в расстройстве приняла за выражение плотского желания. Я закричала на Карима и разрыдалась, заявив, что не могу участвовать в хаджже и что моей семье придется уехать без меня, поскольку я не могу успокоить свой чересчур активный, презренный ум, чтобы вступить в состояние ихрама.

Карим подал знак дочерям, поскольку нам было запрещено соприкасаться плотью, и Маха с Амани смеясь вытолкали меня из комнаты и усадили в ожидавший автомобиль. Теперь мы неслись в аэропорт.

Карим положил конец моим протестам, сказав, что на борту самолета я смогу повторить ритуал еще раз или дома в Джидде, прежде чем следующим утром мы совершим короткую поездку до Мекки.

***

Асад и Сара с детьми ждали нас в королевском зале ожидания в международном аэропорту имени короля Халида, что находится в сорока пяти минутах езды от Эр-Рияда.

С натянутым спокойствием я поздоровалась с сестрой и членами ее семьи. После того, как Маха что-то прошептала ей на ухо, Сара понимающе улыбнулась мне, соглашаясь с причинами нашей задержки.

До Джидды мы летели на одном из частных реактивных самолетов Карима. Путешествие это было тихим, поскольку взрослые были заняты мыслями об Аллахе и о предстоящем общении с ним. Старшие дети играли в спокойные игры, а младшие либо спали, либо смотрели книжки.

Учитывая свою неспособность следить за собственным языком, до самого момента приземления я не произнесла ни единого слова, зато потом разболталась не на шутку.

Когда мы прибыли в Международный аэропорт имени короля Абдул Азиза в Джидде, была уже глубокая ночь. Карим очень угодил мне, когда приказал американскому летчику приземлиться в терминале паломников, который представляет собой сюрреалистический палаточный городок, занимающий 370 акров земли. Терминал паломников предназначен для прибывающих из других стран, но наш статус членов королевской фамилии позволял нам садиться в любом месте, где пожелаем.

За несколько лет до этого Карим брал Аб,дуллу на зрелищное открытие здания терминала, но ни одна из дочерей еще не видела величественного сооружения изнутри.

Забыв свою торжественную клятву не открывать рта до того момента, пока мои ноги не ступят на улицы Мекки, я почувствовала необъяснимую потребность в том, чтобы открыть для дочерей предмет нашей национальной гордости – символ богатства Саудовской Аравии. Сначала я говорила тихим голосом, который, как я знала, не будет оскорбителен для ушей Аллаха. Я объяснила дочерям, что терминал благодаря своему уникальному дизайну и прогрессивным инженерным новшествам был удостоен международной премии. Я почувствовала гордость за своих соотечественников, за короткий срок жизни одного поколения достигших такого уровня развития. Не испытывая больше стыда за нищенскую бедность моих предков, что преследовал меня с самого детства, я позабыла о своих прежних страстях; на смену им пришло обострившееся ощущение прошлого. То, что когда-то казалось бледным и позорным, теперь стало прекрасным и полным значения. Про себя я подумала, что из ужасной страны, в которой всего каких-нибудь пятьдесят лет назад воюющие племена дрались между собой за верблюдов и коз, мы, саудовцы, стали настоящей экономической силой. Мое собственное семейство много лет назад привело из бесплодной пустыни необузданные племена, которые стали богатейшими людьми мира, богатейшей страной.

В то время, как западные умы твердят, что дорогу к процветанию нам проложила нефть, я не придаю их словам большого значения, поскольку нефть была обнаружена и в других землях, но средним гражданам тех стран незнаком тот уровень жизни, что характерен для всех саудовцев. Секрет кроется в мудрости тех людей, что контролируют доходы, получаемые за наши природные ресурсы. Сурово осуждая мужчин из моего клана за их высокомерное отношение к женщинам и женским проблемам, в экономических вопросах я не могу не признать их умного и проницательного руководства и не воздать им должного.

Подумав о том, что наступил подходящий момент для того, чтобы внушить детям, которым дала жизнь, гордость за их предков, я вошла в раж и начала говорить в полный голос, рассказывая детям о событиях прошлого и о добродетелях тех, кто предшествовал нам: о храбрости, стойкости, уверенности в себе и уме их предков-бедуипов. Вспоминая о бедной жизни наших родителей и затем полной экстравагантной роскоши жизни их детей и внуков, радикальной перемене, происшедшей в удивительно краткий срок, я становилась все более оживленной и рассказывала о семейных преданиях с чувством драматизма и убедительной реалистичностью.

Полагая, что являюсь непревзойденной рассказчицей, и вспоминая счастливые минуты, проведенные в ногах моей матери и старых тетушек, я была настолько захвачена драмой становления нашей страны, что не сразу обнаружила полное невнимание аудитории.

Лица Сары, Асада и Карима хранили одинаково болезненные выражения, но поскольку я совершенно забыла о цели нашего путешествия, то их сочувственные взгляды по поводу моего непонятного поведения не произвели на меня никакого впечатления.

Я перевела взгляд на наших юных отпрысков и с разочарованием для себя обнаружила полное отсутствие интереса к моему рассказу. В этот момент я поняла, что незнакомая бедность не вызывает понимания у привилегированного сословия и что юное поколение аль-Саудов стало жертвой расслабляющего влияния великого богатства.

По всему было видно, что мысль о бедуинах, от которых они брали свое начало, была скучна нашим детям.

Абдулла со старшим сыном Сары играл в трик-трак, в то время как младшие дети развлекались с маленькими автомобильчиками и грузовичками, привезенными Асадом из последней поездки в Лондон.

Вспомнив лицо любящей матушки и ее душещипательные истории о чудесных пращурах, которых мне не посчастливилось знать, я испытала зуд в ладонях, так мне захотелось отшлепать бесчувственных потомков тех людей, чьи нежные души так давно ушли в небытие. Я огляделась, чтобы найти козла отпущения, и уже была готова ущипнуть Абдуллу за руку, когда встретилась взглядом с Сарой, губы которой прошептали слово «ихрам».

В который раз я забыла, куда следую! Слишком поздно вспомнив об этом, я решила, что дома в Джидде мне придется повторить ритуал снова. Мои непослушные мысли опять обратились к прошлому, и слезы без предупреждения покатились из глаз, стоило мне подумать о закаленных и смелых предках, которых нам никогда больше не увидеть. Сара одарила меня мягкой улыбкой прощения, и мне показалось, что моя дражайшая сестра знала, о чем я думаю, и простила мне мой проступок.

Поразившись правдивости изречения: «Только наши собственные глаза будут оплакивать нас», я опечалилась тому, что моя семья способна так легко отбросить память о тех, кто шел перед нами. И я в полный голос выкрикнула:

– Те, кто, по-вашему, давно умерли, живы для меня!

Моя семья изумленно воззрилась па меня, все, кроме Карима, который не смог удержаться от смеха. Я бросила на него разъяренный взгляд в то время, как он протирал мокрые глаза тканью и бормотал что-то Асаду, очевидно, относительно женщины, на которой был женат, но что именно, я, как ни силилась, разобрать не смогла.

Чтобы успокоить нервы, я все внимание обратила на двух своих дочерей и поняла, что они, по крайней мере, слышали то, о чем я говорила.

Маха, предпочитавшая всему саудовскому Европу и Америку, не могла служить мне утешением. Она проигнорировала мои восторженные оценки семейной истории и теперь начала резко критиковать терминал. Ее смешило, что кто-то придумал спланировать аэротерминал в форме шатра!

– Зачем ворошить прошлое? – с недоумением спросила она. – Ведь сейчас на исходе двадцатый век.

Амани была зачарована прожекторами, установленными на опорных пилонах. Они производили впечатление поразительного инженерного чуда, и она издала восторженный возглас.

Чтобы продемонстрировать факт своего знакомства с терминалом, Абдулла бросил на младшую сестру мимолетный взгляд и как бы между прочим заметил, что в настоящее время матерчатая крыша шатра покрывает самое большое в мире пространство, хотя и существовал план сделать полог над пространством большей площади в Медине.

Амани, наиболее чувствительный мой ребенок, с силой сжала мне руку и, сладко улыбнувшись, произнесла:

– Мамочка, спасибо, что ты привезла нас сюда.

Я радостно посмотрела на дочь. Не все еще было потеряно!

Кто мог подумать, что путешествие, предпринятое с такими добрыми намерениями, изз желания поблагодарить Аллаха за то, что вернул разум нашей старшей дочери, окажет такое сильное влияние на мое младшее дитя, Амани, и будет иметь катастрофические последствия для ее родителей?

Глава 5. Амани

В радостный день рождения Амани боль родов вместе со мной испытала моя сестра Сара, давшая жизнь своему второму ребенку, дочери, которую они с мужем нарекли именем Нашва, что значит «экстаз». Если Амани внесла в наше семейство покой и блаженство, то Нашва была шумной, несносной девчонкой. В счастливом доме Сары и Асада она часто была причиной хаоса и неразберихи.

Много раз я задавала Кариму сакраментальный вопрос относительно жутковатой возможности того, что Амани на самом деле является ребенком Сары и Асада, в то время как Нашва была нашей кровью и плотью, поскольку ее характер слишком уж походил на мой. В свою очередь Амани имела разительное сходство со своей тетушкой Сарой, которую напоминала прекрасным лицом и спокойным нравом.

Не мог ли персонал больницы случайно перепутать наших дочерей? Наши дети родились с разницей в одиннадцать часов, но Сара и я занимали соседние палаты для особ из королевской семьи. Мне кажется, что перепутать младенцев не так уж трудно. Много раз на протяжении всех последующих лет Карим пытался развеять мои сомнения, приводя в доказательство бессмысленную статистику, подтверждающую, что такая путани изредка случается. Но каждый раз, когда я взираю на свое совершенное дитя, я содрогаюсь от мысли, что она не моя.

Амани, задумчивая и меланхоличная, всегда ценила книги больше, чем игрушки. С самого раннего возраста ей хорошо давалось изучение искусств и языков. В отличие от старшей сестры Махи, Амани почти не причиняла никаких неудобств, а, напротив, вносила в наш дом спокойствие и любовь.

Чуткая душа Амани была мне гораздо ближе, чем души ее старших брата и сестры, тем не менее я была встревожена скрытым упорством ее сложного характера. Странная привязанность моей дочери к животным часто бывала причиной конфликтов с другими членами семьи. Ее искренняя любовь ко всем живым существам часто вступала в конфликт со страстным увлечением саудовских мужчин охотой буквально на всех животных, населяющих нашу землю. Пока Абдулла с отцом и двоюродными братьями из королевского рода охотились в пустыне, расстреливая из автомата газелей и кроликов при свете огромных прожекторов, установленных на специально оборудованных джипах и открытых грузовиках, Амани тайком пробралась в охотничью комнату отца и попрятала его амуницию, успешно разобрав орудия убийства и выбросив дорогое огнестрельное оружие в мусор. Из-за своей непомерной любви к животным Амани была готова пожертвовать семейной гармонией.

Эта гуманная, но тревожная черточка проявилась в ней уже в самом раннем возрасте. Благодаря опеке Амани наш дом был наводнен потерявшимися животными всех видов, размеров и мастей.

Большинство арабов в отличие от европейцев не испытывают особой привязанности к животным. Без зазрения совести они мучают и морят голодом бездомных кошек и собак, встречающихся на улицах городов. Начиная с начала восьмидесятых годов в Саудовской Аравии активно воплощалась в жизнь правительственная политика по отлову бездомных животных, которых вывозили в пустыню и бросали умирать долгой, мучительной смертью. Все же многим из этих беззащитных созданий удается перехитрить своих палачей и найти безопасный приют в домах добрых душ.

И если я по достоинству оценила и с симпатией отнеслась к насущной потребности Амани защищать обиженных животных, то Карим и другие обитатели нашего дома испытывали недовольство от того, что наша собственность стала прибежищем для бездомных созданий. Неудовлетворенная простым фактом спасения их жизней, Амани носилась с этими никому не нужными созданиями так, словно они были редкостными экземплярами дорогих пород. Когда животные погибали, она с соблюдением торжественного траурного обряда хоронила их в нашем саду. Тех, что выживали, она своими усилиями превращала в домашних питомцев и не разлучалась с ними ни в доме, ни на улице. Много раз мне казалось, что Амани в большей степени печется о животных, чем о членах своей семьи, по я из тех матерей, которые не в состоянии наказывать или одергивать своих крошек, поэтому Амани была позволена эта блажь.

Карим нанял на работу двух молодых людей из Таиланда, чтобы они убирали за животными, проводили чистку и дезинфекцию, а также приучали собак к послушанию. Мы далее пошли на крайность и создали на территории своей виллы собственный маленький зоопарк, оборудовав его специальными просторными клетками и заполнив их всевозможными видами экзотических животных в надежде, что личный зоопарк Амани с лихвой возместит ее потребность собирать и приводить в дом беспризорных животных. Рядом с территорией зоопарка Карим отвел внушительный участок земли, обнесенный забором, для содержания животных, подобранных Амани. Он велел дочери не выпускать своих животных из этой части двора. Но после того, как Амани пролила немало слез, Карим нехотя согласился на то, чтобы она отобрала с десяток любимых кошек и собак, которым было позволено обитать в доме и иметь доступ в сад.

Несмотря на все усилия, наша дочь продолжала выискивать бездомных тварей, и все эти создания неминуемо оказывались у порога нашего дома.

Однажды Карим вернулся домой и увидел странную сцену. Трое филиппинцев, работавших у наших соседей, передавали сумки с пятью кошками одному из наших тайских рабочих зоопарка. Застигнутые врасплох и испуганные до смерти филиппинцы протянули Кариму небольшую афишу, которая гласила, что за каждую бездомную кошку или собаку будет выплачена сумма в 100 саудовских риалов. Карим пришел в дикую ярость. Только после того, как он пригрозил рабочим физической расправой, они признались Кариму, что наклеить афишу на стены соседних особняков и вилл им велела Амани. Кроме того, им —было сказано прочесывать соседние улицы и похищать для Амани кошек и собак. Наша дочь поклялась им, что ничего никому не скажет, и, поскольку Карим нанял их специально для обслуживания дочери, они не могли не оправдать ее доверия.

Карим приказал подсчитать поголовье прибившихся животных. Когда обнаружилось, что он кормит свыше сорока кошек и двенадцати собак, он в изумлении сполз на землю. Некоторое время он молчал, потом, ни разу не взглянув в сторону семьи, муж мой встал и, не говоря ни слова, ушел из дому. Мы слышали, как; взвизгнули колеса его автомобиля, когда он выезжал со двора виллы. Дома его не было два дня и три ночи. Позже я узнала, что все это время Карим находился у своих родителей. Из разговоров слуг я узнала, что своим испуганным родителям Карим сказал, что нуждается в трехдневном отдыхе от своих чересчур сложных дам, или он будет вынужден передать нас всех троих куда следует.

Пока Карим отсутствовал, я решила, что мне следует найти какой-то способ обуздать чрезмерную чувствительность младшей дочери к животным. Я сделала много странных открытий, которые раньше оставались незамеченными. Сорок кошек питались свежей рыбой, пойманной в Красном море, в то время как двенадцать собак кормили изысканной едой из дорогой мясной лавки, получающей продукты из Австралии. Деньги Амани заимствовала из недельного бюджета нашей семьи, хранящегося в небольшой шкатулке для наличности на кухне и предназначенного для оплаты покупок, которые слуги делали для нас. Наши затраты на ведение домашнего хозяйства настолько велики, что бухгалтер даже не заметил тех сумм, что дочь расходовала на своих животных. Когда я узнала, что вдобавок к этому Амани тратила огромные суммы для покупки птиц в клетках только для того, чтобы освобождать их, я всерьез пригрозила дочери, что отведу ее к психиатру. На какое-то время ее озабоченность животным царством несколько утихла.

Я вспоминаю один драматический эпизод, связанный с моим братом Али. Он не любил животных и все время жаловался на питомцев Амани. Он постоянно ворчал, что ни один уважающий себя мусульманин не пожелает перешагнуть порог моего дома, потому что свободно передвигающиеся по дому животные могут вызвать необходимость пройти ритуал очищения. Очевидно, ярко выраженная неприязнь Али к почитаемым Амани животным производила на эти создания неизгладимое впечатление, потому что собаки, когда Али гулял по саду, становились незаметными и исчезали в кустах.

Однажды Али прибыл в наш дворец с коротким визитом и только вошел в садовую калитку, как тут же остановился, чтобы отдать распоряжения одному из наших слуг вымыть его автомобиль, пока он будет гостить у нас. Не успел он еще закончить фразу, как один из любимых песиков Амани, Наполеон, выбрал свежевыстиранную тобу Али, чтобы поднять лапку. Али, этот тщеславный человек, всегда гордившийся своей приятной, безукоризненной наружностью, от ярости словно проглотил язык. Прежде чем Амани успела броситься на спасение своего любимца, он жестоко ударил бедное животное ногой. Моя дочь так рассвирепела, что сама налетела на дядю и принялась колотить его кулаками в грудь и по рукам.

Описанный собакой и оскорбленный собственной племянницей, Али незамедлительно покинул наш дом, пронзительно крича ухмыляющимся слугам, что его сестра не только совершенно сошла с ума, но и родила умалишенных детей, которые общению с людьми предпочитают компании животных!

С этого момента Амани так же яростно возненавидела своего дядюшку, как ненавидела своего бесчувственного братца я, когда была маленькой девочкой.

Согласно мусульманской вере собаки являются нечистыми животными, именно это послужило причиной особого гнева и отвращения Али. Ислам требует вымыть посуду, из которой пила собака, не менее семи раз, причем первый раз мыть посуду полагалось водой, смешанной с землей.

Али – мой единственный брат, и несмотря на постоянные то и дело вспыхивающие противоречия, он все же считал необходимым поддерживать отношения с моей семьей. Карим заставил Амани позвонить дяде по телефону и принести извинения, но из-за эпизода с Наполеоном Али не показывался у нас на протяжении еще двух месяцев. Когда наконец, сменив гнев на милость, Али успокоился и решил возобновить свои визиты к нам, он предварительно позвонил и убедительно попросил проследить, чтобы слуги заперли Наполеона подальше. Я очень переживала из-за плохо скрываемой злости Амани, поэтому она очень растрогала, когда в день визита Али вошла в гостиную и, взяв на себя роль хозяйки, предложила дяде стакан свежеотжатого сока грейпфрута. Приятно удивленный, Али сказал, что действительно очень хочет пить.

Я буквально сияла от гордости, глядя, как мое красивое дитя преподносит Али стакан сока и тарелку с миндальным печеньем. Ее поведение было выше всяческих похвал. Я одарила ее счастливой улыбкой и решила, что в следующий раз, когда пойду в магазин, непременно куплю ей какой-нибудь подарок.

Али тоже одобрительно улыбнулся и заметил, что в один прекрасный день Амани осчастливит какого-нибудь удачливого человека.

После того как Али уехал, я обнаружила Амани в ее спальне. Она так громко хохотала, что со всех сторон сбежались слуги, чтобы узнать о причине такого безудержного веселья.

Изумленной аудитории Амани сказала, что дядюшка отведал сок из стакана, предварительно вылизанного дочиста сворой питомцев! Но это было еще не все, прежде чем подать Али печенье, она позволила освобожденному из неволи Наполеону облизать их!

Слуги с удовлетворением ухмылялись, потому что не слишком жаловали Али.

Я старалась сохранить строгое выражение лица, но это мне плохо удавалось, и лицо мое подергивалось, пока я пыталась удержаться от смеха. Наконец, отказавшись от родительских принципов, я, сжимая дочь в объятиях, принялась без удержу хохотать.

Впервые в жизни Амани проявила качества, которые позволили мне надеяться, что все же она была порождением моей плоти.

Я понимала, что мне следует отчитать Амани за поступок, который вызвал бы у Али сердечный приступ, узнай он правду, но я едва была в состоянии скрыть свою радость. Когда я со смехом поведала, о случившемся Кариму, на мое веселье он посмотрел с таким нескрываемым ужасом, что мне показалось, что он сомневается в здравом уме людей, которых любит.

После моего признания долготерпению Карима пришел конец. Охваченный мусульманским гневом, вызванным выходкой нашей дочери, обеспокоенный ее чрезмерным увлечением животными, Карим заявил, что такое огромное число животных в доме пагубно сказывается на всей нашей жизни, поэтому он настаивает на том, чтобы мы сели с нашей дочерью и спокойно обсудили ее явно маниакальное поведение. Прежде, чем я успела как-то отреагировать, муж мой по внутреннему телефону приказал Амани немедленно пройти в нашу половину дома.

Карим и я поджидали ее в гостиной возле, нашей общей спальни.

Амани с живой грациозностью ворвалась в нащу комнату, черные глаза ее светились любопытством.

Не успела я объяснить ей создавшееся положение, как Карим без обиняков спросил:

– Амани, скажи мне, какова цель твоей жизни?

Амани с детской прямотой, ни минуты не колеблясь, ответила:

– Спасти от человека как можно больше животных.

– Спасение животных – это не более чем честолюбивое увлечение богатых европейцев и американцев, – сердито возразил Карим. Он посмотрел на меня так, словно во всем была виновата я одна, и сказал: – Султана, я думал, что твой ребенок будет более благоразумным.

Глаза Амани стали наполняться слезами, и она попросила разрешения покинуть комнату.

Почувствовав неловкость при виде женских слез, муж мой решил изменить свою ядовитую тактику. Карим смягчился и заговорил совершенно серьезно.

– Амани, что же ты будешь делать после того, как спасешь всех животных?

Амани сжала губы и устремила взгляд в пространство. Ничего не ответив, она постепенно вернулась в реальный мир. Не будучи в состоянии сформулировать свои мысли, она только взглянула на отца и пожала плечами.

Мудро обходя стороной ее большую любовь к живым существам, Карим объяснил ей, что у каждого человека в жизни должна быть какая-то цель, которая побуждала бы к действию и вдохновляла других людей. Он напомнил Амани о том, что для четвероногих друзей она могла бы сделать много другого полезного, оказывая благотворное влияние на цивилизацию. Он добавил:

– Совершенствование общества ложится на плечи именно тех, кто не доволен существующим порядком. Только неудовлетворенность несовершенством цивилизации толкает человечество на поиски путей ее улучшения.

Это заявление заставило Амани усмехнуться. Она повысила голос и задала отцу очевидный вопрос;

– В Саудовской Аравии? Что в этой стране может сделать женщина такого, что возымело бы действие?

Моя дочь посмотрела на меня, явно намереваясь услышать одобрение.

Только я собиралась возразить Кариму, как он оборвал меня и, к моему великому изумлению, указал на меня нашей дочери, сказав, что я, как незаурядная женщина в Саудовской Аравии, не ограничила себя жизнью королевской бездельницы, но получила хорошее образование и теперь использую свои знания в борьбе за права других женщин. Далее он добавил, что наступит день, когда роль женщины станет более заметной, и наше влияние будет ощущаться не только в стенах наших домов.

Ошеломленная словами Карима, я ничего не смогла добавить к уже сказанному. Никогда раньше муж мой не признавал за мной правоты моих взглядов относительно свободы женщины.

После беседы, длившейся более часа, Амани пообещала отцу, что постарается заботиться не только о животных и непременно найдет более важную цель в жизни.

Оставаясь любящим, нежным ребенком, Амани поцеловала нас перед сном и пожелала спокойной ночи, сказав на прощанье, что ей есть о чем подумать. Закрывая дверь нашей спальни, она повернулась к нам еще раз и с чудесной улыбкой добавила:

– Я люблю тебя, папочка, и тебя, мамочка, тоже. – Этим она напомнила нам невинное дитя, которым она все еще была.

Карему показалось, что он добился невероятного успеха, у него даже по телу пробежала нервная дрожь. Он сжал меня в объятиях и рассказал мне, о чем мечтает для своих дочерей и сына. О себе он сказал, что если бы это от него зависело, то все нелепые запреты, распространяющиеся на женщин, исчезли бы, как по мановению волшебной палочки. Щелкнув пальцами, Карим с нежностью посмотрел на меня.

Я же цинично подумала, что только любимая дочь способна заставить мужчину требовать переделки несправедливого мира.

Мы с Каримом страстно желали такого непривычного для нашего дома спокойствия, которое он предрекал нам, надеясь, что Амани наверняка переживет свою чрезмерную любовь к животным.

Вскоре после этого началась война в Персидском заливе, которая завершилась для Махи утратой психического равновесия. В течение этого болезненного для. нас периода рядом с одинокой, поставленной в безвыходное положение Амани не оказалось никого, кто мог бы помочь ей в выборе более подходящей и стоящей цели в жизни.

Сейчас, анализируя тип одержимости Амани ее интересами, я, воспитанная на критическом отношении ко всему фундаменталистскому, должна признать, что моя младшая дочь обладает чертами, присущими тому опасному типу людей, которых мы называем фанатиками и которые с готовностью принимают крайние убеждения.

Зная решительность и честность моей дочери, я теперь упрекаю себя в том, что вовлекла это впечатлительное и психически неустойчивое дитя в такой истинно религиозный обряд, как хаджж. Амани в это время было всего четырнадцать лет, и трудности подросткового возраста были в самом разгаре.

Во время нашего паломничества в Мекку мы с Каримом заметили, как практически за одну ночь путем странной, необычной для нашей семьи метаморфозы Амани вышла из дремотного отношения к религии и с пугающей страстностью обратилась к исламской вере. Я, мать, нянчившая свое дитя, передававшая ему основы знаний о ее прошлом, не понимала причин этого явления. Казалось, умом Амани завладело какое-то высшее видение, тайна, спрятанная в ней самой, слишком сокровенная, чтобы ею можно было поделиться с отцом или матерью.

В утро нашего прибытия в Джидду мы предприняли короткий переезд в лимузине с кондиционером из города на берегу Красного моря в святейший из городов ислама, город пророка Магомета Мекку. Я была очень взволнована, потому что принимала участи в хаджже и вместе со мной были самые близкие мне люди, члены моей семьи. Я пыталась сосредоточиться на молитве, но все время ловила себя на том, что выглядываю из окна автомобиля и думаю о древних временах, когда огромные толпы правоверных стекались сюда с верблюжьими караванами или приходили пешком, босиком преодолевая пересеченную каменистую местность в страстном стремлении осуществить один из пяти столпов исламской веры.

Я отчаянно хотела поделиться своими мыслями с Каримом и детьми, но увидела, что каждый из них был занят, предаваясь собственным размышлениям и мысленному общению с Аллахом. Глаза Махи были закрыты, а пальцы Абдуллы перебирали четки. Взгляд Карима как будто остекленел, и я очень надеялась, что ему не явился ночной кошмар его юности, когда в день вступления в Мекку он погиб, раздавленный ногами толпы. Я придвинулась ближе и пристально смотрела на него, но муж старательно избегал моего взгляда. Амани пребывала в состоянии медитации, и мне даже почудилось, будто лицо моей дочери было озарено пламенем.

Удовлетворенная, я улыбнулась и погладила ее по руке, подумав, что совершила добрый поступок тем, что собрала свою семью вместе ради этого священного события.

Вскоре мы прибыли в город, окаймленный с одной стороны Долиной Ибрахима[ 4], а с востока, запада и юга окруженный горными грядами. Мекка располагается среди сурового ландшафта, состоящего преимущественно из гранитных монолитов, но древний город являет собой самое прекрасное зрелище для глаз всех мусульман.

Я запела:

– Вот я и здесь, о Аллах! Вот я и здесь!

У стен Заповедной Мечети наша семья встретилась со специально назначенным проводником, который проведет нас через ритуалы хаджжа и будет выступать в качестве нашего имама, или священника, во время молитв. Сара и я остались с нашими девочками, а Карим и Асад ушли с сыновьями. Пока мы поднимались по просторным мраморным ступеням Заповедной Мечети, другие паломники вокруг нас возносили Аллаху свои молитвы. У входа в мечеть мы сняли обувь и продолжили путь, произнося молитву:

– Аллах, ты мир, и мир исходит от тебя. О , наш Аллах, даруй нам мир и покой.

Поскольку пророк всегда начинал движение правой стороной тела, я тщательно следила за тем, чтобы в мраморный двор Заповедной Мечети, куда вели Ворота Мира, вступить сначала правой ногой.

Чтобы попасть в невероятно громадный внутренний двор, нужно пройти через семь ворот. В каждые ворота вливались толпы народа. По сторонам мечети в небо устремлялись высокие колонны из белого мрамора. Над колоннами возвышались покрытые затейливой резьбой минареты. Ковры из красного шелка покрывали всю площадь внутреннего двора, на них восседали паломники, молча читающие молитвы или размышляющие об Аллахе.

Прозвучал крик муэдзина, и нас пригласили на молитву. Часть двора мечети отведена исключительно для женщин, но Сара, я и дочери встали в линию позади мужчин, присоединившись в молитве к остальным мусульманам, в прострации поднимавшимся и падающим, как это принято во всем мусульманском мире.

Я почувствовала себя униженной – все же я представительница королевского рода, но ведь в глазах Аллаха я была одной из многих, пришедших к Нему. Нас окружали люди из беднейших слоев населения, но в глазах Аллаха они были так же богаты, как и я.

Когда молитва закончилась, мы направились к Каабе, которая представляет собой простое каменное сооружение с единственной дверью, расположенной в шести футах от поверхности мраморного пола. Пятидесяти футов в высоту и тридцати пяти футов в длину, Кааба располагается в центре священной Мечети. Это то место, где три тысячелетия назад Ибрахим, известный в иудейском и христианском мире как Авраам, впервые соорудил дом для поклонения единому Богу. В Коране Аллах говорит:

«Первый храм Божий, воздвигнутый для людей, это тот, что находится в Мекке».

Именно в направлении этого сооружения миллиард людей пять раз в день обращает свои лица для совершения поклонов и молитвы. Через Каабу был переброшен огромный кусок черного бархата с вышитыми на нем золотом стихами из Корана. Я знала, что по завершении хаджжа. эту ткань снимут, чтобы заменить другим куском, сотканным на специальном станке в Мекке. Многие паломники готовы заплатить большие деньги, только бы увезти домой кусочек прекрасной материи как память о совершении священного путешествия в Мекку.

В углу Каабы находится Черный Камень, являющийся символом любви мусульман к Аллаху. Оправленный в серебро Черный Камень почитался пророком Магометом. В хадите, или изречениях и традициях нашего пророка, сказано, что он поцеловал Черный Камень, помогая устанавливать его в Каабе. По этой причине камень представляет для всех мусульман особую святыню.

Следующим священным ритуалом нашего паломничества был таваф, или хождение вокруг Каабы по специальной мощеной дорожке.

Став к Каабе левой стороной, мы окружили его и начали произносить:

– Аллах велик. Аллах, даруй нам благо в этом деянии и благо в другом и спаси нас от мук пламени преисподней.

После того, как мы завершили этот ритуал, я увидела Карима. Он знаком подозвал нас к себе. Нам повезло, потому что Карим устроил так, что мы могли попасть внутрь Каабы для дальнейшего вознесения молитв.

Моя семья и я поднялись по передвижной лесенке, которую специально прикатили, чтобы мы могли войти в дверь, расположенную так высоко над землей. Дверь снаружи была расписана серебром стихами из Корана. Внутри Каабы расположено самое святое место в мусульманском мире. Там было очень темно, и я в каждом углу помолилась о том, чтобы Аллах отвел сатану от моей дочери Махи и благословил всех остальных членов моего семейства. Памятуя о недавней войне в Персидском заливе, я также попросила Аллаха помочь всем мусульманам сохранить мир. Не забыв о собственных жизненных устремлениях, я помолилась о том, чтобы Аллах направил мужчин Аравии на правильное толкование учений пророка и освобождение их жен, сестер и дочерей от пут, что так тесно обвились вокруг нас в нашей повседневной жизни.

Я услышала всхлипывания ребенка и, всмотревшись в темноту, обнаружила, что плачет моя собственная дочь, Амани. В ее причитаниях я уловила, что она просит Аллаха помочь ей расстаться с миром королевской роскоши, помочь ей укрепиться в борьбе с человеческими слабостями и злом. Она молила Аллаха о том, чтобы он отпустил человечеству все его грехи и излечил всех больных.

Амани проходила через религиозные переживания.

Глаза ее покраснели, но мое прикосновение как выражение любви при выходе из Каабы осталось ею незамеченным.

Покинув Каабу, мы прошли к камню, на котором стоял Ибрахим, когда строил Каабу, где вознесли еще две молитвы. Отбивая поклоны, мы понимали, что хождение вокруг Каабы не является поклонением самому каменному сооружению, а означает почитание Аллаха, Единого и Единственного, Вечного и Абсолютного, признание того, что никто, кроме Него, не заслуживает поклонения.

Потом мы покинули двор Заповедной Мечети и перешли к следующим ритуалам, которые должны были совершиться у Источника Замзам и Масы[ 5] или Места Пробега. Этим местом являются равнины, что окружают Мекку.

Снова Сара и я расстались с нашими мужчинами. Несмотря на то, что нам предстояло выполнить одинаковые обряды, совершать их следовало в кругу себе подобных. Именно на равнинах, что окружают Мекку, Ибрахим, устав от преследований Сарой Хаджар[ 6], позволил Хаджал уйти вместе с его сыном, Исмаилом[ 7], а сам вместе с Сарой отправился в Палестину. Христиане и евреи знают, что потомки Ибрахима в Палестине положили начало иудейской вере, в то время как его потомки в Мекке установили исламскую веру.

Таким образом один великий человек, Ибрахим, объединяет собой две из трех великих монотеистских религий – иудаизм и ислам.

Хаджар и Исмаил пересекли пустыню, не имея ничего с собой, кроме сумы с финиками. Отчаянно разыскивая воду для своего сына, Хаджар пробежала между двух холмов, Сафы и Марвы, пытаясь найти источник воды, из которого она могла бы напоить свое дитя. И случилось чудо. Ангел Джабраил[ 8] наполнил водой пересохший колодец у ног Исмаила. Так Аллах спас Хаджар и ее сына. Этот источник получил название Замзам, ои и сегодня еще не иссяк, и вода в нем чиста и свежа.

Если Хаджар бегала по каменистой местности под раскаленным солнцем, то нам, паломникам, предстоит пробежать между холмами Сафы и Марвы по галерее, обдуваемой кондиционерами. Это удобство было построено мужчинами из моего рода, чтобы уменьшить количество пострадавших во время хаджжа. Старые, больные и немощные паломники, которых несли на своих плечах другие правоверные, невзирая на жару должны были пробегать между холмами семь раз. Поэтому с ними нередко приключались солнечные удары и сердечные приступы.

В галерее вывешиваются знаки с указанием для мужчин, когда бежать, а когда идти, в то время как женщины должны только идти. Двигаясь между холмами, паломники декламируют стихи из Корана и поют: «Аллах велик». После семи кругов мои дочери и я испили из Замзама воды и оросили свою одежду. Горный источник больше не виден, поскольку вода подается паломникам с помощью сотен кранов, над которыми раскинулся красивый мраморный свод.

Мы уже собрались прощаться с водами Замзама, когда услышали, что в толпе паломников начался громкий переполох. Разбираемая любопытством, я подошла к группе мусульманок из Индонезии и спросила их по-английски, не знают ли они, что вызвало такое возбуждение.

Одна из них ответила:

– Да! Трое мужчин упали и были затоптаны, причем двое из них уже скончались!

Я едва не задохнулась! Ни о ком другом, кроме своего мужа, я не могла думать! Карим! Неужели его ночной кошмар в конце концов сбылся ?

Я бегом вернулась к сестре и дочерям. Мои глаза от ужаса щироко раскрылись, из бессвязных слов понять что-либо было невозможно.

Сара схватила меня за плечи и потребовала ответить ей вразумительно, что стряслось.

– Карим! Я слышала, что растоптали нескольких мужчин. Я боюсь за жизнь Карима!

Подумав, что я видела его тело, мои дочери запричитали, и Сара громким голосом велела объяснить, почему я думаю, что одним из погибших может оказаться Карим.

Я простонала:

– Сон! Кариму приснился сон, что во время хаджжа он будет раздавлен! Теперь в том месте, где его видели последний раз, было растоптано несколько мужчин.

Сара так же, как и я, считала, что в нашей жизни есть много такого, что выше нашего понимания, и что нашими судьбами управляют необъяснимые силы. Она опечалилась, хотя не впала, подобно мне, в истерику.

Мы уже были готовы разделиться на три группы, чтобы отправиться на поиски наших мужчин, когда увидели, что из толпы выносят двое носилок с телами погибших, накрытыми белыми простынями. Я с пронзительным криком бросилась им навстречу и рванула простыни с мертвых тел, сначала с одного, а затем с другого.

Четверо больничных работников из Мекки остолбенели от неожиданности, не зная, чего еще ожидать от женщины с явными признаками помешательства.

Ни один из мертвых мужчин не был Каримом! Оба были стариками, достаточно немощными, так что ничего не было удивительного в том, что их растоптали.

Я стояла с простыней в руке, склонившись над телом одного из мужчин, и с чувством великого облегчения кричала, что не знаю его. В таком положении меня и застали Карим, Асад и наши сыновья, когда, услышав вопли женщин, вышли посмотреть, что за беда приключилась.

Карим не мог поверить своим глазам! Его жена смеялась от радости при виде мертвого тела! Он пробрался сквозь толпу и схватил меня за запястья, оттаскивая в сторону.

– Султана! Ты что, совсем свихнулась?

Сара поспешно объяснила, что со мной, и сердитый взгляд Карима подобрел. Смутившись, он был вынужден рассказать о страшном ночном кошмаре, который когда-то описал мне.

Атмосфера быстро накалялась. В толпе прокатился ропот, и в мою сторону уже бросали угрожающие взгляды, поскольку тут же стояли жены погибших мужчин, до сознания которых постепенно доходило, что я, как гиена, хохотала над смертью их мужей.

Мы поспешили скрыться с места происшествия, и Асаду пришлось сказать охране о том, кто мы такие. Под их пристальным вниманием Асад, сказав, что он из королевской семьи, выплатил каждой из пострадавших семей компенсацию в сумме 3000 саудовских риалов. Он также быстро объяснил людям о моем страхе из-за сна Карима и успокоил разгневанную толпу.

После того, как нам удалось избежать скандала, моя семья разразилась нервным смехом. Позже, когда со временем стыд за мое поведение притупился, воспоминание об этом эпизоде не единожды смешило нас.

***

Ритуалы первого дня хаджжа закончились.

Мы вернулись в свой дворец в Джидде, расположенный на побережье Красного моря. Во время поездки, желая освободиться от воспоминаний о раздавленных людях, каждый из нас подробно поделился своими впечатлениями. Только Амани была необычно молчаливой и отрешенной.

Про себя я подумала, что в поведении моей младшей дочери было что-то удручающее.

Меня не оставляло чувство надвигающегося рока. Вернувшись домой, я не давала Кариму прохода и, поскольку не могла сосредоточиться и сформулировать то, что угнетало меня и не давало покоя, неотступно следовала за ним. Из холла вместе с ним я прошла в нашу спальню, а оттуда на балкон, затем снова в спальню и в библиотеку. Наши настроения разделяла пропасть. Раздраженно посмотрев на меня, Карим наконец не выдержал:

– Султана, что я могу сделать для тебя? Не будучи уверенной в том, что меня мучило, я с трудом могла выразить свои мысли.

– Ты сегодня не обратил внимания на Амани? – спросила я. – Она беспокоит меня. Я чувствую, что нашу дочь что-то гнетет. Мне не нравится ее настроение.

Усталым тоном мой муж настоятельно попросил меня:

– Султана, перестань видеть опасность там, где ее нет. Она участвует в хаджже. Ты что, не веришь, что паломники могут быть погружены в какие-то раздумья? – он помешкал, а потом зловредным тоном добавил: – Отличные от твоих, Султана.

Карим замолчал, потом посмотрел на меня таким уничтожающим взглядом, который яснее слов сказал мне о его желании побыть одному.

Раздосадованная, я оставила Карима в библиотеке и пошла искать Маху. Но она уже ушла к себе и теперь спала. Абдуллы тоже поблизости не было. Он ушел к тете Саре на ее виллу. Я почувствовала себя ужасно одинокой в этом мире.

С момента нашего участия в первом ритуале дня настроение Амани что-то мне напоминало. Теперь же мне стало ясно, что это безумие Лаван с холодным ожесточением взглянуло на меня глазами Амани.

Я про себя подумала, что Амани собирается идти путем своей кузины Лаван!

Будучи подростком, Лаван, первая кузина Карима со стороны отца, посещала школу в Женеве в Швейцарии. Это решение ее родителей оказалось печальной ошибкой. Находясь в Женеве, Лаван опозорила своих родных тем, что имела отношения с несколькими молодыми людьми. Кроме половой связи, Лаван была также уличена в применении кокаина. Однажды вечером, когда она тайком выходила из своей комнаты, ее поймала директриса, которая немедленно позвонила отцу в Саудовскую Аравию и потребовала, чтобы тот приехал и забрал свое непутевое дитя. Когда в семье стало известно о поведении дочери, отец Лаван вылетел в Женеву, прихватив с собой двух братьев. Девочку поместили в один из наркологических реабилитационных центров. Через шесть месяцев, когда лечение подошло к концу, ее доставили в Саудовскую Аравию. Семейство, вне себя от пережитого позора и гнева, решило в качестве наказания запереть Лаван в небольшом помещении их дома и оставить там до тех пор, пока она до конца не прочувствует свою вину и не поймет, какое оскорбление нанесла мусульманскому образу жизни.

Когда я услышала о приговоре, то сразу же вспомнила Самиру, лучшую подругу моей сестры Тахани. Самира была умной и красивой молодой женщиной, когда много лет назад потеряла свободу и была приговорена к заключению в «женскую комнату». И если Лаван в один прекрасный день было суждено снова обрести свободу, то Самиру освободить из заточения могла только смерть.

Вопреки ожиданию, я считала, что Лаван крупно повезло, потому что отец ее не был бесчувственным деспотом, способным приговорить свою дочь к пожизненному заключению или к побитию камнями. И я вместо страстного гнева ощутила грустное облегчение.

Как счастлив человек, лишенный воспоминаний, потому что зачастую память жертвы придает ей черты ее угнетателя! Потрясенная, я прислушивалась к тому, как мужчины моей семьи требовали исполнения закона послушания, говоря, что мир и спокойствие в нашем консервативном обществе зиждятся на абсолютном подчинении детей родителям и жен мужьям. Без такого послушания балом правила бы анархия. Мужчины в нашей семье были твердо уверены в том, что Лаван понесла справедливое наказание.

Я неоднократно посещала семью Лаван и с неподдельным сочувствием выслушивала печальные излияния ее матери и сестер. Часто женщины через запертую дверь общались с Лаван, которая молила о прощении и просила мать освободить ее.

Сара и я тайком переправляли ей подбадривающие записки, советуя кузине прибегнуть к мудрой политике молчания, заняться чтением книг, играть в игры, что подсовывали ей через небольшое отверстие в двери, служившее для передачи еды, а также для удаления экскрементов. Но Лаван не прельщали тихие занятия.

После нескольких педель заточения Лаван обратилась к Богу и начала молиться. Она говорила родителям, что поняла всю неправедность своих действий, и клялась, что никогда больше не совершит ни единого проступка.

Проникшись к своему ребенку состраданием, мать Лаван стала осаждать мужа, умоляя освободить дочь. Она говорила, что уверена в том, что Лаван вернется к благочестивой жизни.

Отец Лаван заподозрил дочь в обмане, поскольку он сказал ей, что заключение ее закончится тогда, когда мысли ее снова обратятся к праведной жизни истинной мусульманки.

На протяжении долгого времени Лаван молилась не переставая, прерываясь лишь на короткий сон. Она даже не отзывалась на наши обеспокоенные голоса. Я без труда смогла попять, что у нее начались видения, поскольку в своих молитвах Лаван обращалась к Аллаху на равных, кричала, что будет представлять его на земле, учить его последователей новому кодексу морали, который известен только ей, Лаван. После очередного визита, когда мать Лаван и я услышали, как она радуется, как безумная, в заточении своей комнаты, я сказала Кариму, что, по моему твердому убеждению, Лаван сошла с ума.

Карим поговорил с отцом, который, в свою очередь, посетил дом своего брата. Будучи старшим братом отца Лаван, отец Карима обладал в семье верховной властью. По совету моего свекра отец Лаван отпер комнату и освободил дочь из заточения. Лаван позволено было присоединиться к нормальной жизни семьи.

Одиннадцатинедельное заключение Лаван закончилось, но вскоре в семье разыгралась новая трагедия. Во время своего заточения Лаван во всем приучила себя к аскетизму. Она вышла на свободу, кипя исламским фанатизмом, заявляя, что для ислама отныне начался новый день.

В день освобождения Лаван сообщила семье, что все мусульмане должны отказаться от роскоши и порока, она в открытую налетела на двух своих сестер за то, что они пользовались сурьмой, румянами и лаком для ногтей. Заставив сестер вжаться от ужаса в диван, Лаван сорвала с шеи матери дорогое ожерелье и бросилась в кухню, чтобы спустить драгоценности в канализацию. Женщины едва сумели удержать ее, и семейная потасовка закончилась многочисленными мелкими травмами. От одного из дворцовых докторов Лаван получила увесистый удар и рецепт с прописью лекарств для успокоения ее психики.

Жестокость на некоторое время отступила, по не исчезла совсем. Лаван время от времени взбрыкивала, с тупой яростью обрушиваясь на любого, кто в данный момент оказывался поблизости.

После того, как она вырвала из ушей Сары золотые серьги с криком, что видеть такое сияющее великолепие оскорбительно для глаз Аллаха, я подумала, что должна как-то защитить себя. И, когда была в отпуске в Соединенных Штатах, купила для себя небольшой баллончик с газом, который спрятала в своем багаже, ничего не сказав Кариму. С тех пор я всегда носила его в маленькой сумочке и брала с собой, когда шла в дом Лаван.

Словно для подтверждения моего катастрофического невезения, Лаван для демонстрации своего вновь разгоревшегося религиозного пыла выбрала тот день, когда я пришла в их дом с визитом.

Лаван, ее мать, две сестры и я за приятной беседой попивали чай, заедая его пирожными.

Предметом нашего обсуждения была моя последняя поездка в Америку. Вдруг Лаваи стала проявлять беспокойство, глаза ее засверкали и принялись выискивать что-нибудь, что было, на ее взгляд, оскорбительным для Аллаха.

Впав в состояние временного помешательства, она стала критиковать манеру своей матери одеваться, которая была, по мнению Лаван, нескромной для правоверной мусульманки. Как зачарованная, наблюдала я за тем, как Лаван аккуратно сложила свою салфетку и очень галантно накрыла шею матери тканью. Потом без всякого предупреждения она начала ругаться. Неожиданно она сделала в воздухе невероятный прыжок и, развернувшись всем телом, оказалась перед моим носом.

Я увидела, что Лаван не спускает глаз с моего нового жемчужного ожерелья, и только тут вспомнила о предупреждении Карима не носить украшения в ее доме, по было уже поздно.

Бледное, изможденное лицо Лаван, исказившееся от фанатичной убежденности в своей правоте, испугало меня, и я ощутила острое чувство опасности, исходившей от нее. Я проворно сунула руку в сумочку и извлекла баллончик, предостерегающе сказав кузине, чтобы она немедленно успокоилась и покинула комнату, иначе мне придется для собственной защиты применить оружие.

Мать Лаваи зашлась в истошном крике и вцепилась в рукав своей обезумевшей дочери. Я приготовилась к атаке, когда Лаван отшвырнула повисшую на ней мать и кинулась ко мне, загнав меня в тесный угол между лампой и креслом.

Но худшее еще было впереди.

Именно в этот момент в особняк вошла Сара, обещавшая мне навестить Лаван. Я увидела, что на руках у нее был ее маленький ребенок.

Сара онемела от неожиданности, когда увидела, что ее младшая сестра стоит, зажатая в углу между креслом и лампой, и сжимает в руке оружие.

Зная о недуге Лаван, Сара быстро пришла в себя и предприняла попытку уговорить Лаван прекратить глупить. На короткое мгновение Лаван с лисьим коварством притворилась, что подчиняется уговорам Сары. От ее внешней агрессивности не осталось и следа, и она принялась нервно потирать ладони. Однако не веря в искренность ее намерений, я крикнула Саре, чтобы та немедленно взяла ребенка па руки и покинула комнату! От звука моего возбужденного голоса Лаван встрепенулась и, протянув руки к моему жемчужному ожерелью, обрушилась на меня со всей яростью умалишенной.

Обеими руками я сдавила баллончик, и Лаван упала на колени. Вспомнив о том, что для обездвижения сумасшедшего требуется двойная порция, я в пылу возбуждения опустошила баллончик, обдав газом не только Лаван, но также ее мать и одну из сестер, что пришли ей на выручку.

Лаван вскоре пришла в себя, но утратила всякую способность драться.

Наконец ее отец осознал, что дочь его нуждается в длительном внимании специалистов. Для чего она и была отправлена во Францию, где в течение года ее здоровье было полностью восстановлено.

Матери Лаван и ее сестре потребовалась срочная медицинская помощь. Пакистанскому доктору, вызванному с этой целью, понадобилось немало усилий, чтобы сохранить профессиональную серьезность, когда он узнал, что одна принцесса обрызгала газом из баллончика трех других принцесс из своей же семьи.

Вся семья Карима считала, что я действовала чересчур поспешно, но я не пожелала, чтобы меня распинали за то, что я защитила себя от женщины, потерявшей рассудок, о чем их и уведомила. С негодованием я сказала им, что вместо того, чтобы критиковать меня, им следовало бы оценить мой геройский поступок, поскольку именно это событие привело в конечном итоге к выздоровлению Лаван.

Хотя некоторые полагают, что я порой действую под влиянием одних эмоций, тем не менее я умею быть исключительно серьезной в вопросах, касающихся женских проблем. Однажды одного мудрого человека спросили, что, на его взгляд, самое трудное в жизни. Он ответил: «Познать себя». В то время как другие могут в чем-то сомневаться относительно меня самой, то уж я-то сама свой характер знаю. Конечно, нельзя отрицать того, что я слишком часто действую необдуманно, но именно благодаря такой необдуманности и стихийности я могу вести борьбу с теми, кто командует женщинами в моей стране. И я могу сказать, что добилась некоторого успеха в отказе от условностей.

Теперь, вспомнив о временном беспорядочном помешательстве Лаван на нездоровом фундаменталистском фанатизме, я придавала огромное значение безрассудному увлечению дочери нашей религией.

Я свято верю в Бога пророка Магомета и почитаю его, но тем не менее считаю, что все любящие, сражающиеся, страдающие люди живут той жизнью, что угодна Ему. И у меня нет ни малейшего желания, чтобы мой ребенок поворачивался спиной к жизни со всеми ее проблемами и устраивал свое будущее в соответствии с суровым аскетизмом воинственного понимания нашей религии.

Я бросилась к мужу и на одном дыхании выпалила:

– Амани молится!

Карим, спокойно читавший Коран, посмотрел на меня так, словно я окончательно свихнулась.

– Молится? – переспросил он с недоумением. Ему явно было непонятно мое крайнее возбуждение всего лишь из-за того, что дочь еще раз решила обратиться к Аллаху.

– Да! – закричала я. – Она изводит себя молитвами. Пойдем! Посмотришь сам!

Карим с сожалением положил Коран на стол и с выражением недоверия на лице, разозлившим меня, последовал за мной.

Когда мы вошли в коридор, ведущий к дверям комнаты Амани, до нас стали доноситься звуки ее голоса, то усиливающиеся, то затихающие, в зависимости от страстности произносимых слов.

Карим бросил меня и ворвался в комнату Амани. Дочь обернулась, и мы увидели искаженное болью и печалью, изможденное лицо.

Карим мягко заговорил:

– Амани, сейчас самое время для тебя лечь и отдохнуть. Иди в постель. Сейчас же. Через час мама разбудит тебя, чтобы ты смогла поесть.

Она ничего не ответила, только лицо ее приняло испуганное выражение. Поддавшись уговорам Карима, она легла поперек кровати, не снимая одежды, и закрыла глаза.

Я видела, что губы нашего ребенка продолжали шевелиться, произнося безмолвную молитву, выговаривая слова, не предназначенные для моих ушей.

Карим и я тихо вышли из комнаты, оставив дочь одну. Когда в гостиной мы пили кофе, Карим признался мне, что это его мало беспокоило и что он скептически воспринимал мой преувеличенный страх относительно того, что Амани впала в средневековый фанатизм, омраченный мыслями о грехе, страданиях и аде. Некоторое время он сидел молча, а затем объявил, что мое понимание происходящего напрямую связано с неприкрытым осуждением Лаван порочности человеческой натуры. Он сказал, что всплеск религиозных чувств Амани не имеет ничего общего с помутнением рассудка, а был, очевидно, связан с избытком эмоций во время хаджжа.

– Увидишь, – пообещал он, – как только мы вернемся к обычной жизни, Амани снова вспомнит о своем пристрастии собирать блудных животных, а от ее религиозного фанатизма не останется и следа. – Карим улыбнулся и попросил меня о маленьком одолжении: – Султана, пожалуйста, позволь Амани спокойно уйти от проблем повседневной жизни и побыть наедине с Аллахом. Это долг всех мусульман.

С недовольным выражением лица я согласно кивнула. Почувствовав слабое облегчение, я надеялась, что Карим был прав.

Все же не пуская такое важное дело на самотек, в своих вечерних молитвах я многие часы умоляла Аллаха, чтобы Амани снова стала тем ребенком, которым была до участия в хаджже.

Всю ночь меня мучали кошмары; мне снилось, что наша дочь сбежала из дома и вступила в экстремистскую религиозную организацию в Омане в Иордании, члены которой обливали бензином одежду работающих мусульманок, поджигали и уничтожали тех, кого считали атеистами.

Глава 6. Хаджж

Я решила, что Аллах, должно быть, услышал мои настоятельные молитвы, потому что следующим утром Амани вела себя как обычно. Казалось, что сон стер с ее лица апофеоз страданий, который так напугал меня вчера вечером. Она хихикала и шутила с сестрой во время завтрака, к которому подали свежий йогурт, дыню и оставшийся с вечера кебаб.

Водитель отвез нас в Долину Мины, находящуюся примерно в шести милях к северу от Мекки. Нам предстояло провести ночь в Мине, в палатке с кондиционером и прочим современным оборудованием, о котором позаботился Карим. Проведя ночь в Долине Мины, наша семья будет готова к предстоящему утру, которое начнется для нас очень рано. Детей такая перспектива очень радовала, поскольку никогда раньше мы не ночевали в долине.

По дороге туда мы обогнали сотни автобусов, перевозящих паломников. По обочинам шоссе медленно двигались тысячи правоверных, совершавших шестимильный переход из Мекки в Долину Мины. Мусульмане всех цветов кожи и национальностей исполняли свой долг, совершая хаджж.

Я снова радовалась тому, что стала частью этого изумительного собрания правоверных, и с нетерпением стала ждать завершающего этапа хаджжа.

***

В то время, когда мы находились в Долине Мины, Карим встретился с одним из друзей своей юности, проведенной в Англии. Человека звали Юсиф, он был уроженцем Египта. Карим только что стоял возле меня, но уже через минуту сердечно обнимался с человеком, которого никто из нас никогда не видел.

Издалека разглядывая его, я заметила, что у него был длинный, слегка изогнутый нос, выдающиеся скулы и вьющаяся борода. Но что особо привлекло мое внимание, так это бесспорное презрение, вспыхнувшее в его глазах, когда он обвел взглядом женскую половину семьи Карима.

Карим громко назвал мужчину по имени, и я вспомнила, что уже слышала о нем от мужа. Напрягая память, я вспомнила кое-что из того, что он рассказывал мне об этом знакомстве. На протяжении всех лет нашей супружеской жизни каждый раз, когда мы посещали наш особняк в Каире, в памяти Карима вспыхивали воспоминания о его египетском товарище по учебе. Каждый раз он планировал разыскать своего старого приятеля. И каждый раз семейные дела мешали ему осуществить задуманное.

Теперь, мельком оглядев этого человека, я была рада, что планам Карима не удалось осуществиться раньше, потому что я тотчас ощутила неприязнь к этому человеку, который даже не считал нужным скрывать свое презрение к женщинам.

Что могло, подумалось мне, оказать такое влияние на жизнь мужчины, который, насколько мне помнилось, был столь привлекателен для женщин, что не знал от них отказа и что, по словам Карима, никогда не спал один.

Карим и Юсиф знали друг друга во времена своего студенчества, когда они оба жили в чужой для каждого из них стране. Живя в Лондоне, Юсиф был беззаботным, счастливым человеком, которого интересовало не только веселое времяпрепровождение с европейскими женщинами и азартные игры в казино. Карим рассказывал, что друг его был настолько умен и талантлив, что учился без всякого напряжения сил, что спасало его, потому что каждую неделю он знакомил Карима с новой подружкой. Несмотря на его неутолимую страсть к противоположному полу, Карим предсказывал другу большое будущее в законодательной и политической сфере Египта, поскольку тот обладал быстрым умом и приятными манерами.

Юсиф окончил юридическую школу па год раньше Карима, с того времени они не встречались.

Пока Юсиф и Карим обменивались новостями, мои дочери и я держались в сторонке, как и подобает вести себя женщинам в ситуации, когда мужчина не входит в круг нашей семьи, однако мы слышали все, о чем говорили Карим и Юсиф.

Было видно, со времен студенчества Юсиф изменился самым радикальным образом. Уже после короткой беседы было ясно, что у них с мужем почти не осталось ничего общего.

Юсиф странным образом молчал о своей карьере, и когда Карим напрямую спросил его о роде занятий, он сказал ему, что от того юнца, которого знал Карим в пору их юности, почти ничего не осталось, и что теперь он стал приверженцем традиционного ислама.

Юсиф с гордостью сказал Кариму, что от первого брака у него двое сыновей, а женившись вторично, он стал отцом еще пятерых. Мужчина не без хвастовства заметил, что быть отцом семерых сыновей для него огромная радость. Юсиф также упомянул о том, что был опекуном сыновей от первого брака, которых он силком забрал от первой жены, потому что она была слишком современной женщиной и хотела работать вне дома. Она, сказал Юсиф с плохо скрываемым отвращением, была учительницей с новыми взглядами относительно судьбы женщин и их положения в обществе.

Юсиф, когда ему пришлось упомянуть имя первой жены, даже сплюнул на землю. При этом он сказал:

– Но, слава Аллаху, Египет возвращается к учению Корана. В скором времени закон Магомета займет ведущее место в жизни египтян, придя на смену существующему сегодня тревожному положению, когда всем управляет мирской закон.

Услышанного оказалось достаточно для того, чтобы я стала возвращаться к жизни. Я уже готова была вмешаться в разговор мужчин, чтобы высказать собственные соображения по этому поводу, когда новые откровения приятеля Карима заставили меня онеметь.

Юсиф с гордостью заявил Кариму, что величайшим благословением Аллаха считает то, что ни один из его браков не был осквернен рождением дочерей, и что женщины – источник порока и греха. Если бы мужчине приходилось тратить свою энергию на то, чтобы оберегать женщин, сказал Юсиф, то у него не осталось бы времени на то, чтобы заняться другими, более важными делами.

Не ожидая ответа Карима на такое шокирующее заявление, Юсиф принялся рассказывать историю о неком человеке, которого повстречал, находясь в Мекке. Он сказал, что этот человек был индийским мусульманином, который намеревался остаться в Саудовской Аравии, поскольку в Индии ему грозил арест. Через два дня после того, как он уехал в Саудовскую Аравию, индийские власти обнаружили, что он вместе со своей женой убил свою крошечную дочь, влив в рот младенца крутой кипяток.

Юсиф спросил мнение Карима по этому поводу. Но прежде, чем муж мой успел что-либо ответить, он вновь возобновил свои громкие грубые речи, заявив, что он сам считает, что человека не стоит наказывать, поскольку он был уже отцом четырех дочерей и страстно, до умопомрачения желал сына. Признавая тот факт, что пророк не мог одобрить подобную практику, Юсиф полагал, что властям не нужно было вмешиваться в это частное дело, поскольку вред был причинен всего лишь младенцу, который к тому же был его дочерью.

Юсиф поинтересовался, не мог бы Карим помочь человеку получить визу, дающую право на работу в Саудовской Аравии, чтобы тому можно было не возвращаться в свою страну, где его ждала скамья подсудимых. Юсиф даже не удосужился поинтересоваться, какого пола были дети у Карима. Зная, что мой муж думает на этот счет, я подумала, что он может ударить своего старого приятеля и сбить его с ног.

Шея Карима побагровела, что было свидетельством того, что муж мой в гневе. Я решила, что у него на затылке были глаза, потому что, не оборачиваясь, он сделал мне знак рукой, чтобы я не вмешивалась. Карим обходительно уведомил старого друга о том, что у него самого с благословения Аллаха имеются две красивые дочери и один сын и что своих дочерей он любит ничуть не меньше, чем сына. Но этот толстокожий Юсиф выразил Кариму свои соболезнования, сказав, что быть отцом дочерей такое несчастье. Не переводя дыхания, он тут же начал распространяться на тему преимущества сыновей, поинтересовавшись между прочим, почему мой муж не взял вторую жену. Карим в конце концов мог позволить мне оставить себе дочерей, а самому заняться сыном.

Карим, со спокойствием человека, доведенного до белого каления, ответил Юсифу напоминанием об учении Мохаммеда.

– Юсиф, – спросил он, – ты говоришь, что являешься набожным, добрым мусульманином. Если так, то неужели ты не помнишь слова благословенного пророка, которые он сказал человеку, что вошел в мечеть и обратился к нему?

Эту историю я знала очень хорошо. Я любила приводить ее в разговоре с экстремистами нашей земли в качестве доказательства справедливости пророка по отношению к женщинам. Юсиф слушал с бесстрастным лицом. Мне стало ясно, что он относился к числу тех людей, которым интересны только те слова пророка, что не идут вразрез с их собственным пониманием жизни.

Карим бросился в атаку, собираясь доказать свою правоту ие посредством грубой силы, а с помощью ума и учений человека, избранного Богом. Что касается меня, то, честно говоря, я с большим бы удовольствием увидела этого Юсифа поверженным и обливающимся кровью. Я пережила истинные минуты гордости за Карима, когда он заговорил со страстностью муэдзина, призывающего правоверных к молитве, рассказывая правдивую историю пророка Магомета, напоминающую отцам о равной ценности всех детей, независимо от их пола.

***

В мечеть вошел мужчина и направился к пророку. Он сел и начал говорить. Через некоторое, время вслед за отцом в мечеть вошли два ребенка мужчины, мальчик и девочка. П мальчик вошел первым. Отец с любовью приласкал его и поцеловал. Мальчик уселся на колени к отцу, а человек продолжал разговор с пророком.

Некоторое время спустя в мечеть вошла дочь мужчины. Когда она подошла к отцу, тот не поцеловал ее и не посадил к себе на колени, как сына. Вместо этого он знаком велел маленькой девочке сесть перед ним и возобновил беседу с пророком.

Пророк, увидя такое, страшно опечалился. «Почему, – спросил он, – ты по-разному относишься к детям? Почему ты не поцеловал свою дочь так, как поцеловал сына, почему не усадил ее на колени?»

Услышав такие слова пророка, мужчина почувствовал себя пристыженным. Он понял, что вел себя неподобающим образом по отношению к детям.

Сыновья и дочери являются дарами Божьими, напомнил ему пророк. И являются в равной степени дорогими дарами, так что и обращаться с ними следует одинаково.

***

Карим свирепо посмотрел на Юсифа, всем своим видом спрашивая, что тот скажет на это!

Но этот Юсиф был бесчувственным малым. Не обращая внимания на страстную речь Карима, он снова разразился тирадой в адрес женщин, приводя выдержки из «Зеленой Книги», написанной президентом Ливии Каддафи, человеком, известным своим консервативным взглядом на роль женщин в исламе. Видя, что ему не удалось склонить Карима на свою сторону, он напомнил моему мужу о развале семейного союза в западных странах, заявив:

– Аллах дал определенные обязанности мужчинам и определенные обязанности женщинам. Женщины созданы исключительно для воспроизведения потомства и только! Карим, послушай, кто же может отрицать, что все женщины по своей натуре эксгибиционистки? Наклонности этой не переделать, поэтому обязанностью мужа является держать жену подальше от других мужчин, иначе она начнет расточать свою красоту и чары перед любым, кто попросит…

Придя в бешенство, Карим повернулся к своему приятелю спиной и пошел прочь. Его лицо, когда он уводил своих женщин подальше от того места, походило па безобразную маску.

Громким голосом он сказал мне:

– Этот Юсиф стал опасным человеком!

Я бросила на Юсифа взгляд. Никогда еще я не видела такого перекошенного злобой человеческого лица.

Карим по портативному телефону позвонил своему зятю Мохаммеду и сделал деликатный запрос относительно рода занятий Юсифа, сказав ему, что, на его взгляд, этот человек был крайним радикалом и потенциальным источником угрозы.

Спустя несколько часов Мохаммед перезвонил ему и сказал, что Карим оказался на высоте, так как Юсиф был видным египетским юристом, клиентами которого были члены Гамаа Аль Исламия, египетской экстремистской исламской группировки, сформировавшейся в восьмидесятых годах, которая была ответственна за возникновение беспорядков в Египте.

Карим был поражен. Юсиф представлял интересы людей, которые пытались сбросить светское правительство! Представители службы внутренней безопасности Египта сказали Мохаммеду, что против этого человека еще ни разу не выдвигались какие-либо обвинения, но когда он находится в Египте, за ним ведут неусыпное наблюдение. Мохаммед добавил, что позаботился о том, чтобы окружить Юсифа работниками саудовской службы безопасности для предупреждения возможности возникновения в Саудовской Аравии любых связанных с ним проблем.

Немногим более года спустя Карим узнал и даже не удивился тому, что Юсиф был арестован в Асиуте, расположенном в южной части Египта, как ведущий лидер мусульманской экстремистской организации. В программе новостей Карим мельком увидел его – старый друг теперь взирал на мир сквозь переплетения решетки. Карим неустанно следил за развитием его дела и был как будто немного обрадован, когда узнал, что того не приговорили к смертной казни. А я подумала, что люди, подобные ему, живущие среди нас, делают мир довольно опасным местом, так что его казнь я бы только приветствовала.

Мы понимали, что в данный момент участвуем в хаджже и нам не следует сосредоточиваться на делах мирского характера. Но Юсиф оказал на настроение дочерей неизгладимое впечатление, поэтому Карим счел необходимым обсудить дело вслух, чтобы успокоить Маху и Амани и дать им понять, что люди, подобные Юсифу, являются всего лишь переходной фазой в длинной исламской истории. После обеда мы сидели и рассуждали, что же такое представлял собой в мусульманском мире человек по имени Юсиф.

Мы попросили каждого из детей высказать свои мысли относительно того, что они услышали днем.

Первым заговорил Абдулла. Наш сын был не на шутку встревожен. Он сказал, что ислам пришел в движение и что это скажется на жизни каждого из нас, потому что экстремистские группировки призывают к свержению саудовской монархии. Он уже мог предсказать, что Саудовская Аравия пойдет путем Ирана и во главе нашего государства станет человек типа Хомейни. Абдулла предчувствовал, что его поколение аль-Саудов будет вынуждено жить во Французской Ривьере, и эта мысль чрезвычайно печалила его.

После того, как Маха услышала то, что Юсиф говорил относительно женщин и их ценности, она никак не могла успокоиться и требовала, чтобы отец арестовал его по обвинению в шпионаже. Еще она подумала, что была бы счастлива увидеть, как его обезглавливают, даже если бы это считалось величайшим правонарушением!

Амани была задумчива. Она сказала, что любовь арабов ко всему западному позволяет людям, подобным Юсифу, прибирать власть к рукам в мусульманских странах.

Мы с Каримом переглянулись. Нам не понравилось то направление, которое приняла мысль нашей младшей дочери.

Маха ущипнула сестру, обвинив ее в том, что та поддерживает слова Юсифа.

Амани отвергла обвинение, но добавила, что в самом деле считает, что жизнь была куда проще, когда роль женщин была весьма ограниченной и закрытой для открытого обсуждения и перемен. Еще она упомянула о том, что во времена бедуинов, что предшествовали строительству городов, мужчины и женщины не пребывали в таком смятении, как сегодня.

Все было так, как я и предполагала и чего боялась! Мысли моей дочери уводили ее в прошлое. Она как будто больше не гордилась тем, что была женщиной, и я не знала, как могу вернуть ей чувство собственного достоинства, как вернуть веру в роль современной женщины в прогрессивном обществе,

Абдулла не понял ирассмеялся, спросив Амани, не желает ли она возврата тех времен, когда новорожденных девочек закапывали в песок! Пока еще не поздно возобновить практику, сказал он, Юсиф мог бы познакомить нас с человеком, недавно убившим собственную дочь!

Зная о неустойчивом психическом состоянии Амани, Карим строго посмотрел на сына и сказал, что вопрос был слишком серьезным, чтобы отпускать шутки по этому поводу, поскольку такая ужасная практика действительно была проблемой для Индии, Пакистана и Китая. Карим сказал нам, что недавно в иностранной газете прочел статью, в которой приводилась жуткая статистика. В названных странах пропадают десятки миллионов лиц женского пола, и никто особенно не интересуется, что же стало с ними.

Этот вопрос настолько глубоко взволновал моего мужа, что он настоял на том, чтобы продолжить обсуждение порочной практики детоубийства. Для этого он решил поведать нашим детям одну историю, которую, к величайшему моему удивлению, знал с ужасающими подробностями.

Дети зароптали, сказав, что уже выросли из отцовских баек, но муж настоял на своем, заметив, что поскольку голая статистика не производит никакого впечатления на наши чувства, то реальные истории вызывают на глазах слезы ипризывают мировую общественность к действиям, направленным па решение социальных вопросов.

Впервые увидев мужа в новом свете, я, как и все, с интересом слушала знаменитую мусульманскую сказку, передаваемую из уст в уста профессиональными рассказчиками, начиная с времен пророка Магомета.

– Еще до основания исламской веры пророком Магометом, – сказал Карим, – в Аравии существовало племя, в котором применялся бесчеловечный обычай живьем хоронить новорожденных дочерей почти так же, как это делается и сегодня в некоторых странах.

Вождем этого племени был Кис бин Асим. Когда вождь Асим принял ислам, эту страшную историю он поведал пророку Магомету.

***

«О посланник Аллаха! Когда я был вдали от дома, совершая путешествие, моя жена родила дочь. Она боялась, что я закопаю младенца живьем и, пронянчив его несколько дней, отправила ребенка к своей сестре, чтобы девочку воспитывали другие люди. Моя жена молилась о том, чтобы я проявил милосердие к ребенку, когда тот подрастет.

Когда я вернулся домой из путешествия, мне сказали, что жена родила мертвого младенца. Так о происшедшем забыли. Тем временем ребенок в любви и заботе рос у своей тетушки. Однажды, когда я ушел из дола на целый день, моя жена, полагая, что я буду отсутствовать дольше, подумала, что может без опаски пригласить девочку домой и насладиться ее обществом в мое отсутствие.

Но неожиданно я изменил решение и прибыл домой раньше, чел собирался. Когда я вошел в дол, то увидел замечательно красивую и опрятную маленькую девочку. Стоило мне взглянуть на нее, как я почувствовал поднимающуюся волну необъяснимой любви к ней. Моя жена распознала мои чувства и решила, что это был зов крови, нашедший отклик в моей душе, и что во мне проснулась естественная отцовская любовь и нежность к девочке. Я спросил ее: «О, жена моя, чей это ребенок? Как она прелестна!»

Тогда жена рассказала мне о девочке всю правду. Я не мог скрыть своей радости и с удовольствием взял девочку на руки. Мать ее сказала малышке, что я был ее отцом, и она тут же полюбила меня и стала выкрикивать:

«О, мой отец! Отец мой!»

В такие минуты, когда девочка обвивала руками мою шею и проявляла свою нежность, я испытывал неописуемую радость.

Так проходил день за днем. Мы кормили и поили ребенка, и она не знала ни нужды, ни печали. Но бывали времена, когда я ловил себя на странных мыслях. Я думал, что настанет время, и мне придется отдать ее в руки другого мужчины и терпеть унижение от того, что он познает мою дочь как свою жену. Как смогу я смотреть в глаза другим мужчинам, зная, что моя честь будет поругана в тот момент, когда мой ребенок ляжет в постель с другим мужчиной. Эти мысли все чаще не давали мне покоя, и я испытывал невыносимые муки. В конце концов я потерял всяческое терпение с девочкой. В размышлениях прошло еще некоторое время, и я решил, что пришла пора пресечь росток позора и унижения для меня и моих потомков.

Я решил, что должен живьем закопать ее в землю.

Посвятить в свой план жену я не мог, поэтому сказал ей, что намерен взять ее с собой на праздник. Моя жена вымыла дочь, одела ее в прелестные одежды, словом, девочка к празднику была готова. Девчушка была взбудоражена, от восторга у нее не закрывался рот, она верила, что едет с отцом на какое-то торжество.

Вместе с девочкой мы вышли из дома. От радости она все время скакала, то и дело хватала меня за руку, забегала вперед, без умолку болтала, счастливо и радостно хохотала.

К этому времени я уже стал по отношению к ней совершенно бесчувственные и сгорал от желания поскорее избавиться от нее. Бедное дитя не подозревало о моих темных намерениях и беззаботно следовало за мной.

Наконец я нашел укромное место и начал копать землю. Невинный ребенок удивился таким моим действиям, она беспрестанно спрашивала меня:

«Отец, зачем ты копаешь землю?»

Но ее вопросы я оставлял без внимания. Она не могла знать, что я рыл могилу для того, чтобы собственными руками бросить в нее свою красавицу дочь.

Пока я копался в земле, я весь выпачкался. Мой чудный ребенок стряхивал пыль с моих ног и одежды и приговаривал:

«Напа, ты портишь свою одежду!»

Я был глух и нем и не смотрел на нее. Я делал вид, что не слышу того, что она говорила. Я продолжал работу и наконец вырыл яму достаточно глубокую, чтобы осуществить задуманное.

Схватив дочь, я швырнул ее в яму и с большой поспешностью принялся забрасывать яму землей. Бедная девочка смотрела на меня испуганными глазами. Потом она начала отчаянно плакать и пронзительно кричать:

«Папочка, дорогой, что это? Я ничего плохого не сделала? Папочка, пожалуйста, не зарывай меня в землю!»

Я продолжал делать свою работу так, словно был глух, нем и слеп, не обращая внимания на ее мольбы и просьбы.

О, великий пророк! Я оказался слишком бессердечным, чтобы проявить жалость к собственному ребенку! Напротив, заживо похоронив ее, я испустил вздох облегчения и вернулся удовлетворенный тем, что спас от поругания свою честь и гордость.»

Когда пророк Магомет услышал эту разрывающую сердце историю о невинной девочке, то не смог сдержать слез, и они градом катились по его щекам. Он сказал Ясиму:

«Это слишком жестоко! Как человек, в котором нет жалости к другим, ожидает получить ее от Всемогущего Аллаха?»

***

Карим взглянул в лица своих детей и продолжал:

– Пророк Магомет, слушая этот рассказ, делался все более мрачным. Затем он поведал другую историю, которая была такой же ужасной, как и предыдущая.

***

К Магомету пришел один человек и сказал, что когда-то он был очень темен. Он сказал, что у него не было ни Знаний, ни цели в жизни, пока не явился пророк и не донес до людей желания Аллаха.

Зтот человек сказал: «О, посланник Аллаха! Мы поклонялись идолам и собственными руками убивали своих детей. Когда-то у меня была маленькая и просто очаровательная дочка. Каждый раз, когда я звал ее, она с радостью и удовольствием бросалась мне на руки. Однажды я позвал девочку, и она с готовностью подбежала ко мне. Я попросил ее следовать за мной, и она пошла. Я шел слишком быстро, так, что девочке с ее крохотными шажками пришлось бежать. Недалеко от дома стоял глубокий колодец. Я приблизился к нему и остановился, шагавшая за мной девочка тоже подошла. Я обхватил ребенка рукой и бросил в колодец. Бедное дитя кричало и призывало меня спасти ее. „Отец“ было последним словом, сорвавшимся с ее губ».

Когда человек закончил свою повесть, пророк некоторое время не мог сдержать рыданий, и обильные слезы намочили его бороду.»

***

– Наше невежество по отношению к женщинам было смыто его слезами, сегодня поступок мужчины, похоронившего заживо, сбросившего в колодец или причинившего иное зло своему ребенку женского пола, считается большой жестокостью и дикостью, – закончил Карим свой рассказ.

Я обняла и прижала к себе каждую из дочерей. Нам казалось, что рядом с нами был сам пророк и что трагические истории с двумя маленькими девочками произошли сейчас, а не за много веков до нашего появления на свет. Кто может сомневаться в том, что пророк наш немало сделал для того, чтобы отменить неправедные деяния и жестокие обычаи? Он родился в злое время, когда люди поклонялись языческим богам, когда у мужчин были сотни жен и широкое распространение имела практика детоубийства. У пророка Магомета было много трудностей на пути запрета таких злодеяний, но когда он не мог что-то отменить, он ограничивал это.

Я сказала семье, что, по моему мнению, имеющиеся у нас традиции унижения женщин берут свое начало именно в ту эпоху, а не вытекают из Корана. Немногие люди знают, что в Коране ни слова не сказано о необходимости закрывать лицо, а также о тех ограничениях, что накладывает на женщин мусульманский мир. Продвигаться вперед нам мешают традиции прошлого.

Затем последовала оживленная дискуссия на тему, почему женщина находилась в положении, подчиненном мужчине. Маха уязвила брата, сказав, что ее отметки в школе по всем предметам были выше, чем его.

Только Абдулла открыл рот, чтобы ответить, как я предупредила детей, чтобы они не переходили на личности.

Тогда я обратила их внимание на очевидное – причину физической уязвимости женщины можно связать с самым важным из человеческих достоинств, ведь все свои силы она отдает вынашиванию, вскармливанию и воспитанию потомства. Я всегда знала, что одного этого факта было уже достаточно для того, чтобы обеспечить женщине зависимое состояние в любом обществе. Вместо того, чтобы снискать почести и уважение за то, что мы являемся источником жизни, мы несем наказание!

На мой взгляд, этот факт – позор цивилизации!

Абдулла, у которого любимым учителем в школе был ливанский профессор философии, продемонстрировал нам свои познания в этом предмете, преподав урок истории и показав медленное восхождение женщины, начиная от зарождения жизни и до настоящего момента. На раннем этапе истории женщины были не более чем рабочей скотиной, в обязанности которой входило растить детей, собирать для огня хворост, готовить пищу, шить одежду и обувку и исполнять роль вьючных животных тогда, когда племя меняло стоянку. А мужчины, говорил. Абдулла, шли на риск, пытаясь поймать удачу. И наградой им за то, что они обеспечивали племя мясом, был отдых во все остальное время.

Поддразнивая сестер, Абдулла напряг мышцы и сказал, что грубая физическая сила удерживала мужчин па высоте, и если его сестрицам действительно угодно стать равными ему, то пусть в свое свободное время вместо того, чтобы читать книжки, они поработают в гимнастическом зале с его гантелями.

Кариму пришлось удерживать дочерей, чтобы они не бросились на Абдуллу и не повалили брата на пол. Но Маха увернулась от рук отца и слегка пнула Абдуллу ногой в пах. Карим и я были удивлены, что она знает об этом слабом месте на теле мужчины.

Я с улыбкой смотрела на шалости своих детей, но сердце мое сжималось от тоски при мысли о том, сколько же нам, женщинам, доводилось страдать со дня основания мира. С незапамятных времен мы работали, как рабы, и сегодня эта практика еще жива во многих странах мира. В моей собственной стране женщин считают предметами красоты, игрушками для удовлетворения сексуальных желаний мужчин и не более того.

Лично я склонна думать, что по выносливости, находчивости и отваге женщины равны мужчинам. Но в своей отсталой стране Аравии я несколько опередила время.

Карим замолчал. Потом внезапно он нарушил тишину, сказав, что подумал о своем старинном друге Юсифе и о том ошибочном пути, который был избран им.

Мне радостно было услышать, что Карим считает, что Юсиф как цивилизованный человек откатился назад. А радовалась я потому, что он, признавая зло, что прорастает в обществе, когда такие люди приходят к власти, наконец стал таким, каким я хотела его видеть.

Карим продолжал рассуждать на эту волнующую тему.

– Знаешь, Султана, именно такие неудачники, как Юсиф, и распространяют миф о том, что источником всех бед являются женщины.

Теперь я знаю, что, несмотря на всю привлекательность для мужчин этого далекого от истины мнения, оно вызывает разочарование и воздвигает между представителями противоположных полов барьер.

Карим посмотрел на сына и сказал: – Я надеюсь, Абдулла, что ты никогда не станешь с тупым упрямством отрицать значение женщины. От твоего поколения будет зависеть, покончим ли мы с их угнетенным положением. О своем же я с сожалением вынужден сказать, что угнетению женщины мы придали новые формы.

Я могла только гадать, о чем думали мои дочери. И если Маха как будто пребывала в смятении и злости из-за того, что родилась в обществе, которое с такой неохотой шло на социальные преобразования, то Амани, только что нашедшая утешение в вере, казалось, склонялась к традиционному положению вещей и с удовлетворением воспринимала зависимость женщины.

Опасаясь людей типа Юсифа и того образа жизни, что уготовили они для женщин, зловредных и, следовательно, нуждающихся в неусыпном контроле, я не могла свыкнуться с мыслью, что впереди нас ждали годы, когда женщинам придется искать защиту от набирающего силу движения экстремистов, кто вслух призывает к запрету для них нормальной жизни. Ложась спать, я ощутила, что радость от участия в хаджже ушла. И это несмотря на новую для меня философию Карима, которая сулила освобождение в пределах нашей семьи. Следующим утром лица наши носили следы усталости от затянувшегося вечера. Завтракали мы молча, готовясь к наиболее ответственному дню хаджжа.

Проехав пять миль в северном направлении, мы были доставлены к холму Арафат. Это было-место, где, согласно преданию, после долгих странствий воссоединились Адам и Хавва[ 9]. В этом же месте Ибрахим получил указания от Бога принести в жертву своего сына Исмаила. И, наконец, именно в этом месте пророк Магомет прочитал свою последнюю проповедь. Через четыре месяца он скончался.

Ощущая холод в сердце, я еле шевелила губами, произнося слова пророка:

– Вам предстоит предстать пред Господом вашим, который спросит с вас за все поступки ваши. Знайте, что все мусульмане — братья. И все вы как братья едины, никто не может что-либо взять у своего брата, не получив на то его согласия. Избегайте несправедливости. И пусть каждый из присутствующих скажет об этом тем, кого нет здесь. Может статься, что тот, кто услышит об этом позже, запомнит это даже лучше того, кто сам слышал это.

Поднимаясь по крутому склону горы Арафат, я выкрикивала:

– Вот я и здесь, о Аллах! Вот я и здесь! В этот день Аллах отпускает наши грехи и дарует свое прощение.

В течение шести часов я вместе со своей семьей и другими паломниками стояла в пекле пустыни. Мы молились и читали стихи Корана. Мои дочери, как и многие другие паломники, держали в руках раскрытые зонтики, чтобы хоть чуть-чуть спрятаться от палящего солнца. Я же испытывала потребность подвергнуться страданиям, чтобы проверить крепость своей веры. Слева и справа от меня мужчины и женщины падали от жары в обморок. Их укладывали на носилки и доставляли в специально оборудованные фургоны, где им оказывалась медицинская помощь.

В сумерках мы двинулись на открытую равнину, расположенную между горой Арафат и Миной. Мы немного отдохнули, а потом снова возобновили молитвы.

Абдулла и Карим собрали для ритуалов, что должны были происходить следующим утром, маленькие камешки и без обычного семейного общения, ибо все мы физически были изнурены, легли в постель. Последнюю ночь нужно было хорошо отдохнуть, чтобы подготовиться к завершающему дню хаджжа.

В это последнее утро мы распевали: – Во имя Всемогущего Аллаха и из ненависти к дьяволу и его коварству свершаю я это! Аллах велик!

Каждый из нас бросил по семь маленьких камешков, что были собраны Каримом и Абдуллой, в каменные столбы, символизирующие дьявола, которые стоят вдоль дороги, ведущей к Мине. Это то место, где Ибрагим отгонял Сатану, когда дьявол попытался отговорить его от приношения Исмаила в жертву, как велел Аллах. Каждый из камешков представлял дурную мысль, или греховный искус, или тяготы, перенесенные паломниками.

От своих грехов мы были очищены! И теперь во исполнение последнего ритуала хаджжа двигались в сторону долины Мины. Здесь ждали нас овцы, козы и верблюды, которых предстояло зарезать в память о готовности Ибрахима принести в жертву Богу своего любимого сына. Повсюду бродили мясники, за определенную цену предлагая заколоть животное. Получив деньги, они, осторожно придерживая животное, обращали его головой в сторону Каабы в Заповедной Мечети и не переставали молиться: «Во имя Аллаха! Аллах велик!» После молитвы быстрым ударом перерезалось горло животного, потом они давали стечь крови, а затем свежевали тушу.

Услышав крики бедных животных и увидев льющуюся рекой кровь, бедняжка Амани заголосила, как безумная, и повалилась без чувств на землю. Карим и Абдулла отнесли ее в один из небольших трейлеров, поставленных специально для оказания помощи упавшим в обморок и при сердечной слабости.

Вскоре они вернулись и сказали, что Амани была удобно устроена, но никак не могла успокоиться и продолжала плакать, охваченная тоской от того, что, по ее мнению, должна была стать бесчувственным убийцей многих животных.

Карим посмотрел на меня красноречивым взглядом: «Я же говорил тебе». А я почувствовала прилив радости от того, что сохранилось хоть что-то от знакомой нам Амапи. Я надеялась, что Карим был прав, полагая, что по возвращении из Мекки наша дочь снова станет сама собой.

Наблюдая за жестоким действом, я напомнила себе о том, что это был один из важнейших ритуалов и что животные приносились в жертву для того, чтобы напомнить паломникам о тех уроках, что они получили во время хаджжа: жертвенность, послушание Аллаху, милосердие по отношению ко всем людям и вера. С самого детства меня завораживал процесс свежевания туш – мясник делал тонкий надрез на ноге животного, а затем, чтобы отделить шкуру от мяса, через него накачивал внутрь воздух. Животное у меня на глазах становилось все больше и больше, а мясник при этом сильными ударами дубинки колотил тушу, чтобы воздух распределялся равномерно.

Теперь началось настоящее четырехдневное празднование. Я знала, что все мусульмане мира были с нами, всем сердцем мечтая быть в городе Мекке. Магазины закрывались, в семьях дарили новую одежду, все уходили в отпуска. Мы отрезали по пряди волос в знак того, что наше паломничество подошло к концу, после чего мы, женщины, сменили свои скромные облачения на цветастые платья, а мужчины надели чистые хлопковые тобы. Белизна одежды сияла не хуже только что смотанной шелковой нити.

Во второй половине дня начался настоящий праздник. Амани все еще была бледна, но чувствовала себя достаточно удовлетворительно, чтобы участвовать в торжествах, хотя принимать мясо отказалась.

Наша семья собралась у своей палатки, и мы, обменявшись небольшими подарками, поздравили друг друга. Помолившись, мы сели за длинный стол и ели чудное мясо ягненка с рисом.

То, что осталось несъеденным, было отдано бедным. Многие из паломников собирались остаться еще и повторить ритуалы, но наша семья решила возвратиться в Джидду, чтобы продолжить празднования там.

Мы стали готовиться к отъезду.

Теперь мои дети получили право употреблять перед своим именем почетный титул хаджжа. Несмотря на то, что я точно знала, что они никогда не станут этого делать, тем не менее этот знак уважения служит напоминанием всем мусульманам о том, что человек выполнил пять столпов веры. Я знала, что, совершив хаджж, мы порадовали Аллаха.

Теперь я молила Аллаха о том, чтобы он помог мне и освободил Амани из фундаменталистского плена, в котором, похоже, находилась ее душа. Я понимала, что неуравновешенная психика в исполнении священного долга может дойти до самых крайних проявлений. Я не хотела, чтобы моя дочь пала жертвой воинствующих идеалов, нередко встречающихся во многих религиях, с которыми я усердно билась с того дня, когда осознала их опасность.

Но это не должно было свершиться. Независимо от того, угодила я Аллаху или нет, его решение относительно моей дочери меня не могло порадовать.

Поездка в Мекку имела для моей семьи как благоприятные, так и печальные последствия. Если Карим и я стали ближе друг к другу, чем были в первые годы супружества, то Маха и Амани вступили на путь жизни граждан, несущих ответственность за свою судьбу, Амани при этом стала мрачной затворницей.

Мои величайшие страхи сбылись.

Глава 7. Экстремистка

Хаджж завершился, и наступило лето. Во время нашего паломничества в Мекку жаркий воздух пустыни практически не беспокоил нас, поскольку наши мысли были заняты другими, более важными делами, связанными с духовным единением с Аллахом.

Из Мекки мы отправились в наш дворец, расположенный в Джидде, решив вернуться в Эр-Рияд на следующий день. Но планы наши были нарушены. Пока я отдавала дворцовой обслуге распоряжения относительно нашего отъезда, в комнату вошел Карим и сказал, что отменил полет, поскольку получил сообщение от диспетчеров, следящих за передвижениями воздушного транспорта, о том, что со стороны пустыни Руб-Эль-Хали в направлении города Эр-Рияд шла песчаная буря особой интенсивности.

Каждый месяц в Эр-Рияде без всяких признаков песчаной бури выпадает до четырх тонн песка. Желая избежать жуткой песчаной бури, несущей с собой вездесущий песок, забивающий глаза и поры, покрывающий все вокруг, мы остались в Джидде, хотя влажность этого города переносилась куда тяжелее угнетающего пустынного жара Эр-Рияда.

Абдулла и Маха с восторгом восприняли тот факт, что наше возвращение в Эр-Рияд, а следовательно, и к обычной жизни, откладывалось. Наши старшие дети принялись уговаривать нас воспользоваться случаем и провести в Джидде короткий отпуск. Но улыбка сошла с моего лица, когда я увидела Амани, в одиночестве сидящую в углу, уткнувши нос в фолиант Корана. Амани быстро превращалась в мрачную затворницу, и, похоже, ее совсем не интересовало, где она находилась. Мне казалось, что наша младшая дочь возвела между собой и нормальной жизнью непреодолимый барьер. В прошлом ничто не приводило ее в такой трепет, как плавание в набегающих волнах Красного моря.

Преисполненная решимости не поддаваться чувствам и не обращать внимания па угнетающее поведение Амани, я на вопрошающий взгляд Карима согласно кивнула головой. Итак, несмотря на повышенную влажность и поднимающиеся волны жара, мы с Каримом решили остаться в Джидде еще на две недели, поскольку мы видели, что двое наших старших детей не могли устоять перед соблазном синего зеркала вод Красного моря, что были видны из окон нашего дворца.

Эта идея ничуть не огорчала меня, поскольку я сама, как и большинство членов королевской фамилии, отдавала предпочтение жизни оживленного морского порта города Джидды перед душной атмосферой столицы. Мечты об отпуске призрачно замаячили в моем воображении, и я уже представляла, как буду вместе с дочерьми ходить по магазинам современных торговых рядов Джидды, как будем посещать друзей семьи, живущих в городе. Если бы не Амани, выбравшая такое неудачное время для увеличения пропасти между собой и остальной семьей, то этот период можно было бы назвать почти идеальным в нашей, в остальном такой небезупречной жизни.

***

Я стояла на коленях в одном из длинных коридоров нашего дворца, что соединяет его бесчисленные крылья, когда Маха обнаружила, что ее мать через щель в дверном проеме, ведущем в турецкие бани и внутренний садик, пытается разобрать слова, произносимые Амани.

– Мама! Ты что делаешь? – громко, со смехом спросила Маха, не обращая внимания на мой красноречивый жест рукой.

Находившаяся в комнате Амани замолчала, и я услышала уверенные шаги дочери, направляющиеся в мою сторону. Я предприняла отчаянную попытку, чтобы вскочить и отпрянуть от двери, но шпилька одной туфельки запуталась в подоле длинного платья, и в тот момент, когда Амани распахнула дверь, я безуспешно пыталась освободиться. Она вопросительно уставилась на пойманную с поличным мать.

Укоризненное выражение лица моей дочери, пронзительный взгляд и крепко сжатые губы говорили о том, что она все поняла, и это заставило меня поежиться.

Не будучи в состоянии признаться в своем неблаговидном поступке, я принялась водить пальцем по красным нитям, что были вплетены в рисунок напольного ковра, и веселым, по моему разумению, голосом начала лгать с такой наглостью, па которую способны только те, кто заранее знает, что ему ни за что не поверят.

– Амани! Я полагала, что ты у себя в комнате! – воскликнула я.

Я вновь уткнула взор в ковер и стала с самым серьезным видом рассматривать красный узор.

– Дорогие, кто-нибудь из вас заметил па этом ковре красные пятна?

Ни одна из дочерей не ответила.

Нахмурившись, я еще раз провела пальцем по красной нитии поднялась на ноги. И со все еще запутанным в подоле каблуком я, согнувшись в три погибели, побрела, хромая, по коридору. Не углубляясь в пространные объяснения, я заметила:

– Слуги совсем обленились. Боюсь, что пятно теперь не вывести.

Амани, не желавшая потворствовать мне, развенчала мою маленькую ложь и бросила мне в спину:

– Мама, этот ковер не запачкан. Эти красные розы вплетены в узор!

Маха не смогла сдержаться, и я услышала, как она захихикала.

Амани же, повысив голос, сказала:

– Мамочка, если ты желаешь послушать меня, пожалуйста, будь гостьей, заходи в комнату, когда я говорю.

Дверь, ведущая в сад, с оглушающим грохотом захлопнулась.

На глаза мне навернулись слезы, и я бросилась в свою спальню. Я не могла выносить вида своей красивой дочери – с тех пор, как мы вернулись из Мекки, она с головы до ног облачалась во все черное, дойдя даже до того, что натягивала черные плотные чулки и длинные черные перчатки. В стенах нашего дома видимым оставалось только ее лицо, поскольку даже свои прекрасные волосы дочь моя покрывала непроницаемым черным покрывалом, что напоминало мне какую-нибудь жительницу Йемена, пасущую стадо коз. Выходя за пределы дворца, Амани добавляла к своему наряду чадру из плотной черной ткани, что скрывала ее лицо, хотя власти Джидды были куда более лояльны по сравнению с властями Эр-Риярда по отношению к женщинам с неприкрытым лицом. Наша пустынная столица во всем мусульманском мире известна своими усердными комитетами нравственности, состоящими исключительно из разгневанных мужчин, контролирующих невинных женщин.

И что бы я ни говорила или ни делала, ничто не могло убедить мою дочь выбрать для себя более удобную одежду, чем тяжелый черный плащ, паранджа и головная накидка, которые большинством мусульман в других исламских странах воспринимаются как явно нелепые.

Я не могла сдержать рыданий. С большим риском для своего личного счастья я всю свою жизнь сражалась за то, чтобы мои дочери мог ли носить тончайшие вуали, и сейчас мой дражайший ребенок отмахнулся от моей победы, так, словно она не имела никакой ценности.

Но это было еще пе самое худшее! Не двольствуясь одной лишь вновь обретенной верой, моя дочь поставила перед собой миссионерские цели и стала привлекать к своему образу жизни других. Сегодня Амани пригласила к нам в дом своих ближайших подруг, а также четырех совсем еще юных кузин, чтобы почитать им из Корана, а потом поговорить о своем толковании слов пророка, которое, к великому моему огорчению, ужасно напоминало мне то, что я так часто слышала от правительственного Комитета похвальной добродетели и предотвращения порока.

Интонации детского голоса Амани все еще звучали в моих ушах, когда я закрыла двери своих покоев и легла поперек кровати, гадая, каким образом я как мать смогу справиться с новым кризисом, разразившимся в нашей семье.

Подслушивая, я узнала строки из святого Корана:

«Не воздвигаете ли вы на каждом возвышении вехи для собственной услады?

И не стяжаете ли для себя прекрасные строения в надежде, что будете пребывать в них вечно?

И вашу сильную длань пе сжимаете ли вы, как люди, облеченные абсолютной властью?

А сейчас бойтесь Аллаха и повинуйтесь мне и не поддавайтесь па уговоры тех, кто расточителен и творит в стране сумасбродства и пе желает исправляться».

Мои колени задрожали, когда я с ужасом услышала, что Амани подчеркнула сходство королевского семейства аль-Саудов с хвастливыми грешниками из Корана.

– Оглядитесь вокруг! Убедитесь в богатстве дома, из которого я вещаю вам! Дворец, пригодный для самого Аллаха, не мог бы быть краше! Разве, предаваясь нестерпимой для человеческих глаз роскоши и попустительству, мы не проявляем неуважение к словам самого Аллаха?

Голос Амани стал звучать тише, словно она перешла на шепот, но я закрыла глаза и теснее прижалась к двери, чтобы расслышать сказанное. Я едва могла разобрать слова Амани.

– Каждый из нас должен отказаться в своей жизни от расточительства. И я буду в этом первым примером. Украшения, что я получила благодаря богатству моей семьи, я отдам беднякам. Если вы верите в Бога пророка Магомета, то последуете моему примеру.

Я не услышала, как отреагировали слушатели на такое диковинное заявление их лидера, потому что в этот момент моя старшая дочь. Маха, объявила о моем нежеланном присутствии.

Теперь, вспомнив об обещании Амани избавиться от ее драгоценностей, я бросилась в спальню дочери. Там я открыла сейф, который был у нее с Махой один на двоих, и извлекла из него большое количество дорогих ожерелий, браслетов, сережек и колец и заперла все это изобилие в сейфе в кабинете Карима. На всякий случай вместе с украшениями Амани я взяла и драгоценности Махи, потому что кто может знать, на что способна Амани в ее нынешием состоянии религиозного подъема.

Я знала, что стоимость одних только украшений Амаии превышала миллион долларов. Их дарили ей любящие ее люди, те, кто хотел обеспечить ей в будущем экономическую независимость. Себе же я дала слово, что если Амани действительно пожелает помогать беднякам, то ей специально для этого будут выделены деньги. Я вспомнила о тех миллионах риалов, что мы с Каримом спокойно раздали бедным за последние годы, и огорчилась, потому что наша щедрость осталась незамеченной. Вдобавок к обязательному закяту, составлявшему определенный процент нашего ежегодного дохода, без которого мы могли спокойно обойтись, Карим и я жертвовали еще дополнительные пятнадцать процентов нашего дохода на нужды образования и здравоохранения различных мусульманских стран, менее удачливых в экономическом плане, чем Саудовская Аравия. Мы всегда помнили слова пророка: «Если вы даете милостыню открыто, это хорошо, но если вы даете ее втайне от других, это еще лучше, и воздастся вам за ваши грехи, ибо Аллаху известны все ваши деяния».

При мысли о тех денежных вкладах, что мы делали для строительства медицинских центров, школ и жилищ в беднейших мусульманских странах, у меня возникло острое желание напомнить Амани о той громадной финансовой помощи, что оказывали ее родители. Или же всю нашу благотворительную деятельность наш ребенок рассматривал как бессмысленную? Или же ее истинным желанием, как и желанием тех, кто на нашем богатстве только благоденствовал, было пустить нашу семью по миру?

Вернувшись в постель, я тихо пролежала не менее двух часов, погруженная в тяжелую думу, отбрасывая несостоятельные мысли, не зная, как сразиться с силой, что превышала человеческие возможности.

Уже сгустились сумерки, когда Карим вернулся домой, закончив работу в своем офисе в Джидде.

– Султана! Ты что, заболела? – Карим по дороге к кровати зажег несколько ламп. Его глаза озабоченно вглядывались в мое лицо. – У тебя лицо горит. У тебя нет температуры?

На вопросы мужа я не ответила. Вместо этого я глубоко и прерывисто вздохнула.

– Карим, один из наших детей, плоть от плоти и кровь от крови твоей, замышляет свергнуть монархию.

Лицо Карима из бледно-коричневого в долю секунды стало ярко-красным.

– Что?!

Я слабо взмахнула в воздухе рукой.

– Амани. Сегодня наша дочь собрала в доме юных принцесс и ближайших подруг. Я случайно услышала то, о чем она говорила. Она с помощью Корана пытается настроить своих молодых кузин и знакомых против законной власти нашего семейства.

Карим в свойственной арабам манере прицокнул языком, что означало недоверие. Он рассмеялся.

– Ты сошла с ума, Султана. Уж кто-кто, но из всех наших детей Амани в меньшей степени способна насаждать насилие.

Я покачала головой.

– Уже все изменилось. Религия закалила нашего ребенка. Она теперь скорее похожа на голодного льва, чем на безобидного ягненка, – и я повторила Кариму все, что услышала.

Карим состроил гримасу.

– Султана, поверь мне, эта последняя ее страсть – всего лишь очередная ступенька. Не обращай внимания. Скоро ей это надоест.

Мне стало ясно, что Кариму порядком надоело обсуждать религиозную метаморфозу Амани. В последнюю неделю я практически ни о чем другом и не говорила. И если пылкость, с которой Амани воспринимала крайности нашей религии, волновала ее мать, то отец ее отшучивался, не обращая внимания на эту страсть и предсказывая ей короткое будущее.

Тогда я поняла, что у нас с Каримом нет общего мнения по поводу этой новой возникшей в нашей семье критической ситуации, следовательно, и решить ее вместе, как в случае с Махой, мы не сможем. Я почувствовала, как силы и решимость оставляют меня. Впервые со дня рождения Абдуллы, случившегося уже много лет назад, я почувствовала бремя материнства и свою усталость от него и подумала, сколько же еще поколений женщин будут попадаться на эту удочку и взваливать на себя исключительное и неблагодарное бремя рождения, вскармливания и воспитания человеческого рода.

Горло мне перехватило, и я хриплым голосом крикнула мужу:

– Как же одинока женщина в своей жизни!

Опасаясь, как бы я не впала в истерику, Карим нежио похлопал меня по спине и ласково спросил, не желаю ли я, чтобы обед подали в мои апартаменты. Тогда они с детьми пообедали бы без меня.

С мученическим вздохом я решила не оставаться одна. В одиночестве я и без того провела уже много часов. Кроме того, у меня не было ни малейшего желания показывать Амани, что ее мать хандрит. Я рывком поднялась с кровати и сообщила мужу, что хочу перед обедом освежиться и что увижусь с ним внизу.

Карим и я встретились в небольшой семейной гостинной. Поскольку до обеда был еще час, я предложила ему пройтись со мной до той части дома, где находились турецкие бани и садик.

Вспомнив о вечере, который мы провели накануне, Карим решил, что мной овладели романтические чувства, и он нежным взглядом посмотрел на меня.

Я тоже ответила ему улыбкой. На самом же деле мне просто хотелось внимательно осмотреть садик и проверить, не оставила ли дочь каких-либо явных следов своего религиозного собрания с представительницами королевского рода и подругами.

Мы вошли в обширный внутренний дворик, что был спроектирован знаменитым итальянским дизайнером. Многие наши двоюродные сестры безуспешно пытались скопировать красоту нашей «Турецкой комнаты». Бегущий водопад, расположенный в конце комнаты, сбрасывал свои чистые воды в большой круглый бассейн, населенный множеством экзотических рыбок. Водоем огибала каменистая тропинка. Дорожки окаймляли прекрасные цветы, за которыми тщательно ухаживал штат садовников. Справа и слева располагались возвышения, оборудованные местами для отдыха. Над ротанговой мебелью, покрытой подушками пастельных тонов, свисал привезенный из Таиланда лиственный полог насыщенного зеленого цвета. Тут же были расставлены столики со стеклянным верхом. Это место было самым любимым в доме для приема утреннего или вечернего кофе.

Стены были выполнены из тонированного стекла, но зелень была настолько густой и пышной, что защищала нас от палящих лучей солнца. Каменная тропинка, украшенная вырезанными на камне мордами всевозможных диких животных, огибала водопад. Я ступила на изображение жирафа, и волна печали вновь захлестнула меня, потому что я вспомнила, как Карим специально заказал эту резьбу, чтобы сделать сюрприз нашему обожавшему зверей ребенку.

Тропинка привела нас в зону турецких бань. Такая же комната была в нашем доме в Каире, и я попросила итальянского дизайнера изучить проект и точно воспроизвести его во дворце в Джидде.

В турецких банях имелось четыре ванны, каждая отличалась от другой по размеру и стилю. К каждой из них вели ступеньки, через одну из больших ванн был перекинут арочный мостик из камня. От воды поднимался пар и тут же таял в прохладном воздухе.

Много прекрасных воспоминаний хранила наша память о времени, проведенном в турецких банях. Еще прошлым вечером, накануне нашей романтической ночи, Карим и я плавали здесь, наслаждаясь длительной паровой ванной.

Ничего такого, что свидетельствовало бы о прошедшем в нашем доме религиозном собрании, я не увидела. Однако же услышанные мною слова все ещё болью отзывались в сердце. Я отчаянно пыталась довести до сознания Карима всю серьезность новой страсти Амани, поскольку наша дочь выражала теперь желание стать женским имамом, призванным удовлетворять религиозные потребности других женщин. И это в то время, когда я хотела, чтобы моя дочь вела жизнь доброй мусульманки, а не тонула в рабстве строжайших предписаний, которыми наши традиции опутывают и без того стреноженных женщин.

Правильно рассудив, что Карима так же не угнетает новая страсть Амани, как не волновали и ее прежние увлечения, с которыми я боролась, начиная с самого раннего возраста, я подумала, что мне следовало бы сказать ему о том, как далеко подобный религиозный пыл может завести нашу дочь, потому что я знала, что муж мой был особенно чувствителен к теме законного притязания семейства аль-Саудов на трон, богатство и привилегии, которыми мы обладали.

Зная, что мир моего мужа замыкается на фешенебельной жизни в роскоши и довольстве, которая едва ли была возможна без неимоверного богатства саудовских нефтяных скважин, я обвела рукой вокруг чудного интерьера турецких бань.

– Это, – сказала я Кариму, – то, что наша дочь считает великим грехом. По ее мнению, нельзя пользоваться тем богатством, что Аллах счел нужным даровать нашей семье.

Муж не ответил,

Я немного усилила давление.

– Карим, мы должны предпринять какие-то действия. Или ты хочешь, чтобы твой отпрыск, плоть от плоти и кровь от крови твоей, возглавил переворот, что положит конец дому аль-Саудов?

Карим, все еще сомневаясь в способности дочери на серьезный проступок, от дальнейшего анализа взглядов Амани на наше королевское положение отказался, сказав, что дочь должна быть оставлена наедине со своей верой, если та дает ей успокоение, даже вопреки упрямому сопротивлению со стороны ее матери.

С силой сжав мои плечи, Карим запретил мне возобновлять разговор на эту тему, сделав при этом нелепое замечание.

– Султана, – сказал он, – я давным-давно решил, что каждый из нас должен уважать заблуждения другого, иначе покоя в нашем доме никогда не будет. Все! И немедленно оставь эту неприятную тему!

***

После нескольких дней душевного смятения я наконец пришла к заключению, что не была виновата в том новом направлении, что приняла жизнь моей дочери. Я решила, что стремление Амани к какому-то делу непосредственно проистекало из ужасающей бедности Саудовской Аравии, с которой внезапно было покончено невероятным богатством, свалившимся на голову. Чтобы прояснить дело, мне придется сделать небольшой экскурс в историю.

Многие люди, как мусульмане, так и. христиане, презирают саудовцев за их незаслуженное богатство. Однако мало кто из них удосужился попять, какое жалкое существование влачили все саудовские арабы до середины семидесятых годов. Поэтому я страшно негодую каждый раз, когда слышу поспешные выводы относительно нашего теперешнего положения.

После открытия нефти под песками пустыни прошло много лет, прежде чем наш народ смог воспользоваться чем-то из тех богатств, что сулило производство нефтепродуктов, организованное американскими компаниями. Король Абдул Азиз, мой дед и основатель Саудовской Аравии, доверял людям, которые умели хорошо говорить и давали ложные обещания, не понимая того, что заключаемые им сделки приносили миллионные барыши американцам и мизерные суммы саудовцам. И лишь тогда, когда американские нефтяные компании были вынуждены вести честную игру, справедливость восторжествовала.

Таким образом, только из-за неправедного распределения получаемой прибыли от нефтяного богатства, нашему народу понадобилось так много лет, чтобы из шатров бедуинов переселиться в роскошные особняки и дворцы. Все это время население Саудовской Аравии переносило жестокие страдания. Детская смертность у нас была одной из самых высоких в мире. Не было денег, врачей и больниц, чтобы лечить больных. Основную пищу саудовцев составляли финики, верблюжье молоко, верблюжье и козлиное мясо.

Хорошо запомнился мне полный отчаяния взгляд одного из богатейших людей королевства, когда он делился с нами устрашающей повестью о годах своей молодости. Умный и высокоуважаемый в бизнесе человек первые пятнадцать лет своей жизни ходил от двери к двери в глинобитной деревушке Рияд, пытаясь продать меха с козьим молоком. В семь лет он стал главным мужчиной в семье, потому что его отец скончался от легкой инфекции, которую подхватил, порезавшись саблей, когда в праздник хаджжа забивал верблюда. Инфекция развилась в гангрену, и отец его уходил из жизни, сотрясая воздух страшными криками боли.

Как водилось в те времена, мать юного мальчика стала женой брата его отца, у которого без того было множество своих детей. Мальчик почувствовал себя ответственным за жизнь своих пятерых младших братьев и сестер. Четверых из пятерых он похоронил собственными руками. Смерть их настигала в результате недоедания и отсутствия элементарного медицинского обслуживания. Его рассказ о том, как он пробился наверх, был похож на ужасную сказку в духе Диккенса.

После юности, проведенной в условиях дикой бедности, становится понятным, почему первое поколение саудовцев, узнавшее власть богатства, баловало своих отпрысков, купая их в изобилии всего того, что можно купить за деньги. Если Карим и я росли, не ведая ни в чем недостатка, мы все же понимали живучесть родительской бедности, которая еще долго ощущалась на протяжении всей нашей юности. А вот дети, родившиеся от нашего поколения, никогда не знали лишений, даже со слов других, поэтому они не представляли себе, что значит быть бедным.

Цивилизация развивалась своим естественным путем, так как сконцентрированное богатство, обретенное ценой утраты связи с прошлым, может в любой момент обесцениться. Оставалось только ждать, когда нестойкие основания начнут дрожать и разваливаться.

Мое поколение не раз подвергало сомнениям условности и традиции, принятые прошлыми поколениями. Поколение, идущее за моим, часто не зная ограничений, следует звериным инстинктам. Этот примитивный отказ от общественного порядка вызвал естественный откат назад к религиозному фанатизму и отвращение к свалившемуся с неба богатству.

Сегодня наиболее фанатичными людьми становятся отпрыски моего поколения. Никогда не ведавшие жизни вне большого богатства, лишенные знаний о последствиях удручающей бедности, наши дети и дети наших знакомых с презрением относятся к экономической свободе. Они ищут других, более высоких целей, нежели стяжательство дополнительного богатства и пополнение, рядов богатеев.

Мой ребенок, Амани, стала лидером группы женщин, стремящихся быть ещё более воинственными, чем мужчины, возглавляющие правоверных в борьбе за свержение трона, на котором восседает клан аль-Саудов.

Пока Амани искала пути спасения душ людей, которых называла своими родственницами или подругами, ее двоюродная сестра Фатен, дочь Али, сделала ей признание, показавшееся нам просто невероятным.

Нельзя представить себе человека более надменного по отношению к женщинам, чем мой брат Али. Еще ребенком он с презрением относился к своим десяти сестрам. Будучи молодым человеком, он жил в Америке, где переспал с сотней западных женщин, меняя их, как перчатки. Как муж он обращался со своими женами как с рабынями, ничуть не заботясь об их счастье. Женился он всегда на девочках, едва вступивших в пору полового созревания, которые еще мало что знали о мужской природе и его извращенное поведение воспринимали как норму. Вдобавок к четырем женам Али приводил в дом одну наложницу за другой. Как отец он практически не замечал своих дочерей, всю свою любовь отдавая сыновьям.

Поэтому не было ничего противоестественного в том, что его сын, Маджед, брат Фатен, стал садистом, который считал женщин всего лишь объектом сексуальных утех.

Сейчас, оглядываясь назад, я знаю, что Маджед был бы обезглавлен или приговорен к расстрелу, если бы его преступление стало достоянием гласности. Ничто не могло бы спасти его от такой судьбы, даже тот факт, что он был сыном высокопоставленного принца, поскольку его грех в семье аль-Саудов не имел прецедента.

***

Мы вернулись в свой дом в Эр-Рияде. Там, не пропуская ни дня, после школы Амани продолжала изучение Корана со своими родственницами, кого заинтересовал возврат к темному прошлому, когда женщинам приходилось хранить молчание относительно всех сфер жизни, что выходили за рамки их домов.

Был четверг, день клонился к закату, и с балкона своей спальни я видела, как с проезжей аллеи нашего особняка одна за одной под надежной защитой лимузинов с личными шоферами разъезжаются подрути и родственницы моей дочери. Последней отъезжала Фатен, дочь моего брата Али, и мне показалось странным, что она и Амани так долго о чем-то переговариваются и часто обмениваются страстными объятиями. С грустью я догадалась о том, что Фатен, отчаянно несчастная дочь моего бесчувственного брата, в своем одиночестве с пылкостью ухватилась за то дело, что предложил ей мой ребенок.

Не надеясь больше па восстановление нормальных отношений со своей дочерью, я строго-настрого запретила себе когда-либо снова говорить с Амани на религиозную тему. Это дело Аллаха руководить ею, и пусть ои ведет ее туда, куда посчитает нужным. Но сейчас мне хотелось побыть с нею, поговорить, попытаться отвлечь от постоянных размышлений.

Когда я, испытывая неловкость, постучала в дверь комнаты дочери, ответа не последовало, но я услышала звуки рыданий и вошла в ее комнату. Я почувствовала, как по всему моему телу прокатилась волна раздражения от того, что Амани сидела и держала в одной руке Коран, а другой смахивала слезы. Я уже собиралась закричать, что назначение религии состоит не в том, чтобы наводить на человека тоску, но сдержалась и присела у ног дочери. Я легонько пошлепала ее по колену и спокойно принялась расспрашивать о причине ее слез.

Ожидая услышать что-нибудь вроде того, что она получила какое-то божественное послание, не предназначенное для моих ушей, я насторожилась, когда услышала:

– Мамочка, меня и в самом деле печалит то, что я должна сделать!

Бросившись ко мне, мой ребенок расплакался так, как человек, узнавший самые страшные новости!

– Амани! Доченька! Что случилось?

– Мамочка! – она рыдала, и тельце ее содрогалось. – Был совершен ужасный грех. Я узнала отвратительную тайну. Но Аллах велел мне разгласить эту тайну.

– Какой грех? —вскричала я, обеспокоенная тем, что Амани могла каким-то образом узнать о любовной связи Махи с ее подругой Айшей. Обнародование этой связи могло бы принести дочери и всей нашей семье неизъяснимые страдания.

Амани большими глазами посмотрела на меня.

– Фатен доверилась мне и рассказала о том, что тревожило ее. Этот грех слишком ужасен, чтобы рассказывать о нем, и все же я должна.

С облегчением узнав о том, что Амани собирается говорить не о своей сестре, я подумала, о каком же позоре семейства аль-Саудов собирался поведать мне мой ребенок. В семье, равной по размеру клану аль-Саудов, ходит немало сплетен относительно не поддающегося контролю поведения молодых принцев или, в более редких случаях, юных принцесс. Зачастую имена представителей мужского пола семейства появляются на страницах иностранных газет в случае крупных проигрышей в азартные игры или при обнародовании какого-нибудь скандала, связанного с иностранкой. После отпусков, проведенных на Западе, порой и принцессы возвращаются в королевство, ожидая появления на свет незаконного ребенка. Но вся правда редко получает огласку, так как многочисленные родственники спешат прикрыть проступки своих детей, чтобы избежать участи стать притчей во языцех в семействе аль-Саудов.

Амани выпалила:

– Мама. Это Маджед. Маджед совершил сексуальный грех.

Я с трудом смогла придать лицу серьезное выражение.

– Маджед? Амани, Маджед – сын своего отца.

Я подняла лицо дочери за подбородок, предупредила ее:

– Если ты заговоришь па эту тему, мужчины нашей семьи только посмеются над тобой. Али гордится популярностью своего сына среди иностранок.

Все в нашей семье знали о том, что Маджед, второй сын Али, вращался среди иностранцев, находящихся в пределах нашей страны. Он посещал их вечеринки, назначал свидания женщинам, не исповедующим мусульманскую веру, которые работали в больницах или на иностранных авиалиниях. Большинству мусульманских семей не нравилась такая активность Маджеда, но Али считал, что это была идеальная возможность для его второго сына насладиться сексуальной свободой в стране, где поведение такого рода строго запрещено в среде лиц мусульманского вероисповедания.

Но, когда я увидела серьезное выражение лица Амани и услышала ее дальнейшие объяснения, сердце мое зашлось от боли.

– Нет, мамочка, ты не поняла. Маджед совершил половой акт с женщиной без ее согласия.

Я не поняла, что имела в виду Амани.

– Что ты этим хочешь сказать, Амани?

Дочь снова начала всхлипывать. Между судорожными всхлипываниями она попросила меня позвать отца, поскольку нуждалась в его совете относительно того, к кому ей следовало обратиться по поводу ужасного поведения Маджеда.

Задетая за живое желанием Амани спросить совета отца, а не моего собственного, я тем не менее, отправилась искать Карима по всему дому. Когда наконец я обнаружила его в компании Абдуллы и Махи в игровой комнате, где они оживленно играли в биллиард, я почувствовала уколы ревности, когда подумала про себя, что все три моих ребенка предпочитали общество отца обществу матери. Мне даже пришлось прикусить язык, чтобы не выпалить детям о неприятных чертах характера Карима с целью завоевать их доверие и преданность. Все трое от неожиданности подпрыгнули, когда я пронзительно закричала:

– Карим! Амани хочет поговорить с тобой.

– Минуточку, сейчас моя очередь.

– Карим, твоя дочь плачет. Пойдем же. Муж мой с раздражением посмотрел на меня.

– Что ты ей такого сказала, Султана? Возмутившись несправедливым упреком, я загнала разноцветные шары в лузы по краям стола и вышла, не обращая внимания на раздосадованные возгласы Карима и Абдуллы.

– Все, – крикнула я через плечо. – Игра закончена. Ты выиграл, теперь, может быть, ты наконец соизволишь увидеть свою дочь.

В комнату Амани Карим вошел вслед за мной. Слезы на глазах дочери уже высохли, и теперь у нее был вид человека, принявшего твердое решение.

Карим заговорил первый.

– Амани, мать говорит, что ты хотела мне что-то сказать.

– Отец, Маджед должен быть наказан за то, что он сделал. Я тщательно изучила все, что написано по этому вопросу, другого пути быть не может. Кузен должен получить наказание.

Карим сел на стул и скрестил ноги. Лицо его сморщилось, отчего приобрело забавное выражение. Было видно, что впервые за все это время он всерьез подумал о религиозном рвении своей дочери.

Тихим голосом он спросил:

– Что же такое ужасное совершил Маджед?

Лицо все еще невинной девочки Амани стало пунцовым.

– Мне стыдно произносить то, что я должна сказать.

– Просто скажи и все, – настоятельно потребовал Карим.

Смущенная тем, что ей придется сказать это в присутствии мужчины, не важно, что это был ее собственный отец, которого она сама попросила прийти, Амани уткнулась взглядом в свои колени и, судорожно сглотнув, начала историю черного злодеяния.

– Однажды вечером Маджед вернулся с приема, устроенного европейцами и американцами на территории их компаунда[ 10]. Полагаю, что это была территория работников «Локхида». Там он познакомился с одной американкой, которую заинтересовал своим королевским происхождением. Пока шла вечеринка, Маджед напился, и женщина отказалась отправиться с ним в дом к его приятелю. Когда Маджед понял, что понапрасну потерял время и сексуального развлечения в этот вечер не ожидалось, он в ярости покинул компаунд. По дороге домой он завернул к своему приятелю, который находился в больнице по поводу полученных легких травм в результате автомобильной аварии. В больнице злость Маджеда еще больше разгорелась. Пребывая в состоянии опьянения, он сновал из комнаты в комнату в поисках блондинки или любой иностранки, с которой он мог бы переспать за деньги или так.

Было уже далеко за полночь, и большинство сотрудников больницы спали…

Нижняя губа Амани начала дрожать, и Кариму пришлось уговаривать ее продолжить.

– И… что же произошло дальше, Амани? С губ нашей дочери сорвалось обвинение.

– Маджед переспал с женщиной, которая была в этой больнице пациенткой. Она имела тяжелые ранения и была без сознания.

Я не могла пошевелиться. Мне казалось, что тело мое одеревенело. Я слышала, что дочь и муж продолжают разговаривать.

Карим недоверчиво покачал головой.

– Амани, это Фатен сказала тебе такое?

– Да, отец, и не только это.

– Амани, не может быть. Она все это придумала. Это не может быть правдой. Слишком это омерзительно, чтобы быть правдой.

– Я знала, что ты не поверишь, – с обвинительными нотками в голосе произнесла Амани, – но у меня есть доказательство.

– Доказательство? Какое доказательство? Мне бы хотелось узнать.

Там был один пакистанец, в это самое время он работал в той части больницы. Он видел, как Маджед выходил из палаты и, заглянув туда, увидел, что простыни на ее кровати были сбиты. Он последовал за Маджедом и пригрозил ему, что обо всем расскажет администрации, Когда он узнал, что Маджед был принцем, то потребовал денег. Чтобы тот успокоился, Маджед отдал ему все свои карманные деньги.

– Амани! – с сомнение в голосе предупредил дочь Карим. – Следи за словами, что произносит твой язык. Насилие! Шантаж! Это уж слишком, чтобы я поверил!

– Но это правда! Это правда! Ты сам убедишься в этом. Теперь нас всех ждут неприятности, – слова, срывавшиеся с губ Амани, теснили друг друга, превращаясь в кашу, пока она пыталась убедить отца в правдивости сказанного. – Теперь обнаружилось, что та женщина, находившаяся в коме, христианка из другой страны, теперь ожидает ребенка! Она пребывала в больнице без сознания па протяжении шести месяцев! И теперь установлено, что у нее трехмесячная беременность! В больнице идет серьезное расследование, и Маджед опасается, как бы в этом скандале его имя не было предано огласке!

Только сейчас я подумала, что во всей этой истории могла быть доля истины, слишком уж много было приведено деталей. Дыхание мое участилось, и я судорожно стала соображать, что можно было сделать, чтобы мы могли избежать скандала.

Амани со слезами закончила свое жуткое повествование.

– Фатен застала его в тот момент, когда он пытался взломать сейф в отцовском кабинете, чтобы украсть наличные деньги. Маджед признался сестре, что пакистанец потребовал от него изрядный куш. Этот человек хочет получить миллион риалов, только тогда он ничего не скажет о королевском происхождении насильника. Маджед не может попросить отца дать ему такую сумму, не дав никакого объяснения, а свидетель собирается назвать его имя. Маджеду была дана только одна неделя, чтобы он мог явиться с деньгами.

Карим и я уставились друг на друга, раздумывая о том, было ли все услышанное нами правдой.

Я вспомнила омерзительные слова Маджеда, брошенные им однажды в адрес Абдуллы. Он высмеивал моего сына за то, что тот отказался от половых сношений с безобразной, по словам Абдуллы, американкой вдвое старше моего сына, которая за деньги желала переспать с одним из молодых принцев. Маджед даже съязвил, что Абдулле не нравятся женщины. Он сказал:

– Настоящего мужчину может возбудить даже верблюдица!

Еще мне смутно припоминалось, что Маджед сказал насчет той женщины, что она выглядела даже лучше той, которую он «объезжал», когда она была без чувств и не знала, какое удовольствие пропустила.

Когда мы обсуждали этот инцидент, мы решили, что, должно быть, женщина была пьяна. Теперь в свете того, что сказала Амани, возможно ли, что та женщина была без сознания вследствие полученных травм? Мог ли сын Али изнасиловать женщину, которая не была даже способна говорить? Признания Абдуллы по времени совпадали с описанными Амани событиями.

Я хотела расспросить Карима о той истории более подробно, потому что ои сам услышал ее из уст Абдуллы, а затем поделился со мной. С того времени Карим запретил Абдулле сопровождать Маджеда на его вечеринки с иностранцами.

Карим пришел в себя после того, как Амани сказала:

– Маджед должен понести наказание. Мне придется сказать Видждан о том, что я собираюсь сообщить ее отцу о злодеянии Маджеда.

Я услышала, как Карим заскрежетал зубами. Человек, имя которого упомянула Амани, был отцом ее близкой подруги и, насколько я знала, работал в королевской мечети. Пока он не испытывал никакой враждебности по отношению к членам королевской фамилии, но, будучи исключительно религиозно настроенным, он следовал зову своей совести. Подкупить его будет очень сложно. И, если ничто не поможет, то он будет настаивать на обсуждении дела в религиозном совете или с королем. Так что меньше всего на свете нашей семье хотелось бы ставить в известность о случившемся именно этого человека.

Кроме того, в глубине сердца я все еще надеялась, что произошла чудовищная ошибка и Маджед не был виновен в таком немыслимом, недостойном поведении.

Карим нравоучительным тоном предупредил дочь:

– Амани, эта тема не должна обсуждаться между молодыми девушками, Я сам изучу предъявляемые обвинения и, если они окажутся справедливыми, даю тебе слово, что Маджед будет наказан. А теперь я должен получить от тебя обещание, что ты больше никому об этом не расскажешь.

Ожидая, что Амани откажется повиноваться, я была приятно удивлена, когда мое дитя испытало явное облегчение, переложив бремя на плечи своего отца. Она пообещала ему все, о чем он просил.

В течение трех дней Карим узнал всю немыслимую правду. Действительно в местной больнице лежала женщина христианской веры, получившая в автомобильной катастрофе, происшедшей семь месяцев назад на территории королевства, тяжелейшую травму черепа. На протяжении всего этого периода она оставалась без сознания. Теперь персонал больницы и члены ее семьи пребывали в шоке, поскольку выяснилось, что женщина имела четырехмесячную беременность! В больнице велось тщательное расследование, направленное на установление виновной стороны.

Жуткая история Амани оказалась правдой!

Карим сказал, что следовало поставить в известность Али, поэтому он попросил меня поехать с ним в дом брата. Впервые в жизни я не испытывала никакой радости по поводу драматической ситуации, в которую попал брат.

У меня заныло под ложечкой, когда через боковые ворота попали мы на громадную территорию, на которой проживали четыре жены Али и семь его наложниц. Когда наш автомобиль въехал в ворота, я увидела нескольких женщин и многочисленных детей, собравшихся на частично огороженной зеленой порослью лужайке. Дети играли, а женщины болтали, развлекались картами или вязали.

Как странно, подумала я, что женщины, которых брат взял в жены, а также находившиеся на его содержании наложницы смогли за все эти годы сдружиться и теперь проявляли друг к другу теплые отношения. Образование такого дружеского конгломерата было большой редкостью и удачей для такого количества женщин, принадлежащих одному мужчине.

Я не могла себе даже представить возможности делить Карима хотя бы с еще одной женщиной, не говоря уже о десяти. Тогда я подумала, что скорее всего отсутствие любви со стороны моего брата заставляло женщин искать дружбы и понимания друг у друга. Или, может быть, Али не внушал любви своим женщинам, и каждая из них с радостью встречала новую его подругу, надеясь, что это удержит его подальше от ее супружеского ложа. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Но когда я вспомнила о трагичности причины, вынудившей нас нанести этому дому визит, моя улыбка исчезла.

Али был в веселом расположении духа, к нашему необъяснимому, неожиданному визиту он отнесся с дружеским гостеприимством.

После обмена любезностями и третьей чашки чая Карим выложил ему дурные новости.

Беседа была не из легких. По мере того, как Карим излагал ему все, что было нам известно, Али все более и более мрачнел.

Впервые в жизни я испытала к брату чувство сострадания. На память мне пришли слова, которые я часто слышала из уст людей, более мудрых, нежели я сама: «Тем, чьи руки в воде, нечего ожидать счастья от тех, чьи руки в огне».

Али был человеком, руки которого были в огне.

Немедленно был вызван Маджед. Заносчивый вид юноши сразу пропал, когда он увидел разъяренное лицо отца. Мне хотелось возненавидеть мальчишку, но мне вспомнился случай, происшедший еще в пору моего детства. Однажды, получив взбучку по поводу какого-то незначительного проступка, Али обозвал нашу мать невежественной бедуинкой и сделал движение, чтобы пнуть ее ногой. Когда мы с сестрами принялись уговаривать ее наказать Али большой палкой, она с грустью ответила:

– Как можно винить маленького мальчика в том, что похож на своего отца?

Так же, как Али характером и поведением походил на нашего отца, так и Маджед был копией Али.

Карим и я сочли нужным удалиться и оставить отца с сыном наедине, когда Али принялся бить сына голыми руками.

Неделю спустя Али признался Кариму, что дело было «улажено». Он сообщил, что выследил пакистанца и сделал его очень богатым человеком. Пакистанец вложил деньги в один из канадских банков и с помощью Али в скором времени получит паспорт этой страны. И наша семья в будущем никогда больше не услышит об этом шантажисте, заверил нас Али. Озадаченно покачав головой, он сказал Кариму: – И весь этот переполох из-за женщины. Ни больничный персонал, ни семья изнасилованной женщины так никогда и не узнали правды о том, что виновной стороной дела был принц из королевской семьи.

Маджеда отправили на Запад учиться. Амани, убежденная в том, что не может быть наказания больше, чем отлучение от страны пророка, успокоилась.

Вот так еще раз богатство сняло с семьи ответственность за совершенное преступление.

Я полагаю, что мне не стоило злиться или удивляться, ведь, по выражению моего брата, причиной была всего-навсего женщина.

Казалось, ничто не может поколебать господства мужчин в моей стране, даже виновность одного из них в совершении самого гнусного преступления.

Глава 8.Любовнвя связь

Я очнулась от приятного дневного сна, разбуженная Амани и Махой. Из-за тяжелых дверей, ведущих в мои апартаменты, я слышала, как дочери кричат друг на друга.

Что Амани сделала на этот раз, подумала я, быстро одеваясь. С тех пор, как в сознании Амани произошел религиозный переворот, она говорила людям то, что думала. Ни минуты не колеблясь, перечисляла она аморальные поступки брата и сестры, выискивая бесконечные предлоги, чтобы осудить их.

Мой сын Абдулла терпеть не мог драться. Опасаясь непредсказуемого и, следовательно, неконтролируемого гнева сестры, Абдулла предпочитал просто не обращать на нее внимания. В тех редких случаях, когда требования Амани были простыми для исполнения, он капитулировал.

Но с Махой подобное соглашение не проходило. В своей старшей сестре Амани видела женщину, чей характер был не менее сильным, чем ее собственный, поскольку неукротимый нрав Махи был заметен с первых минут ее появления на свет.

Я вышла на крики дочерей. В коридоре, ведущем в кухню, стояли несколько слуг, но они не испытывали ни малейшего желания вмешиваться в то, что было для них истинным развлечением.

Чтобы попасть в комнату, мне пришлось протискиваться сквозь толпу. Я подоспела как раз вовремя. Маха, которая была более несдержанной, чем ее младшая сестра, слишком остро отреагировала на последнее предписание Амани. Когда я подбежала к дочерям, то увидела, что Маха прижала сестру к полу и тыкала ей в лицо утренней газетой!

Все было так, как я и предполагала!

За неделю до этого Амани со своей религиозной группой пришла к выводу о том, что ежедневные газеты, выходящие в королевстве, считаются святыми, так как содержат на своих страницах имя Аллаха, изречения Святого пророка и стихи из Корана. Комитет постановил, что отныне на газеты нельзя наступать, есть с них или бросать в мусор. Тогда же о принятом религиозном решении Амани поставила в известность и свою семью. Теперь, по всей видимости, она уличила Маху в том, что та совершила противоправный акт, противоречащий ее благородным инструкциям.

Этого скандала можно было ожидать. Я закричала:

– Маха! Отпусти сестру!

Охваченная гневом, Маха как будто не слышала моего требования. Я предприняла тщетную попытку оттащить Маху от сестры, по дочь была полна решимости проучить Амани. Поскольку Маха была сильнее, чем мы с Амани вдвоем, то в нашей борьбе она оказалась победительницей.

Раскрасневшаяся и с трудом переводившая дыхание, я оглянулась на слуг, прося поддержки. Мне на помощь поспешно пришел один из египтян, работавший у нас шофером. У него были сильные руки, и ему удалось растащить дочерей в стороны.

Но вслед за одним сражением всегда приходит другое. Место физических действий заняли словесные оскорбления. Маха стала ругать свою малышку-сестру, которая плакала горькими слезами, обвиняя старшую в отсутствии веры.

Я предложила им немного поразмыслить, но в этом бедламе мой голос не был услышан. Тогда, чтобы заставить дочерей замолчать, я принялась щипать их за руки. Маха стояла, дыша гневом, а Амани, ползая на четвереньках, расправляла страницы истрепанной газеты. Моя дочь оставалась преданной своим убеждениям до конца!

Причин для религиозного пыла множество, и результаты непредсказуемы. Меня внезапно осенило, что некоторые люди в религиозном пылу проявляют свои худшие качества. Вероятно, то же можно было сказать и об Амани. В прошлом я, сомневаясь и надеясь, все же полагала, что религия со временем сумеет скорее успокоить Амани, чем будет возбуждать ее. Но теперь с угрюмой уверенностью я могла сказать, что мои надежды не оправдались.

Мое терпение, однако, не могло сравняться с гневом, и я, ухватив дочерей за уши, повела их в гостиную. Твердым голосом я велела слугам оставить нас наедине. Свирепо глядя на своих детей, я, к своему позору, подумала, что допустила непростительную ошибку, явив па свет таких беспокойных созданий.

– Крик новорожденного младенца является для его матери не чем иным, как сиреной, оповещающей ее об опасности, – объявила я своим дочерям.

Должно быть, мой взгляд и выражение лица придавали мне облик сумасшедшей, потому что дочери мои присмирели и выглядели испуганными. Они с забавным уважением относились к тем моментам, когда их мать теряла рассудок. Желая избежать второй, более крупной ссоры, в которой уже будет три, а не две участницы, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Успокоившись, я сказала каждой из дочерей, что предоставлю возможность высказаться обеим, но никакого насилия больше быть не должно.

Маха взорвалась:

– С меня хватит! Хватит! Амани доводит меня до бешенства! Или она оставит меня в покое, или… – я видела, что Маха перебирает в уме наиболее обидные оскорбления. – Я проберусь в ее комнату и изорву ее Коран!

От такой ужасной мысли Амани судорожно сглотнула.

Зная, насколько горячей и отважной могла быть Маха, если она что-то вбила себе в голову, я строго-настрого запретила дочери совершать такое неблаговидное действие.

В ней снова заклокотала ярость, и Маха продолжила.

– Но это же глупейшая идея – собирать старые газеты! Нам придется сделать большую пристройку, чтобы хранить их, – она взглянула па сестру. – Тебе изменило чувство здравого смысла, Амани! – Маха перевела взгляд на меня и обвинила сестру в диктаторстве. – Мама, с тех пор, как мы вернулись после хаджжа, Амани больше не считает меня равной себе, ей кажется, что она является моей повелительницей!

Я полностью была согласна с Махой. Я видела, как религиозная страсть моей дочери с впечатляющей скоростью расцвела пышным цветом. Осознание ею своей божественной правоты приводило к нелепым домашним установкам, от выполнения которых никто не освобождался.

Всего за несколько дней до этого она обнаружила, что один из филиппинцев, работавший у нас садовником, гордо демонстрировал пару резиновых сандалий, на подошвах которых было начертано имя Аллаха.

Вместо того, чтобы похвалить его за сделанную покупку, как он того ожидал, Амани в ярости раскричалась и, схватив башмаки бедолаги, обвинила его в богохульстве и пригрозила жестокой карой.

В слезах парень признался, что купил сандалии в Батхе, популярном торговом центре, расположенном на окраине Эр-Рияда. Он подумал, что его мусульманским хозяевам будет приятно узнать, что на его башмаках отпечатано имя Аллаха.

Объявив сандалии результатом происков дьявола, Амани созвала собрание своей религиозной группы и всех их ошеломила демонстрацией кощунственной обувки.

Весть достигла и других религиозных группировок, и вскоре по городу ходили проспекты, призывающие людей отказаться от покупки и ношения подобной обуви.

Эффект, произведенный туфлями, и в самом деле был шокирующим, поскольку мусульман учат никогда не наступать на объект, на котором начертано имя Аллаха, запрещено даже оставлять башмаки лежащими вверх подметками, дабы это не могло оскорбить нашего создателя. Реакция Амани оказалась преувеличенной, поскольку молодой филиппинец не принадлежал к нашей вере и не был знаком с прописными истинами. В своем злобном обличении моя дочь была слишком грубой.

С раннего возраста я привыкла к образу доброго Аллаха, представляя его как существо, которое не станет осуждать человеческие слабости. Я была совершенно уверена в том, что мой ребенок не был знаком с тем образом Бога пророка Магомета, с которым знакомила меня моя добрая матушка. Я посылала нашему создателю молитву за молитвой, прося его дать Амани послабление в ее мрачной набожности.

Мысли мои снова вернулись к событию сегодняшнего дня, и я посмотрела на дочерей.

Памятуя об угрозе Махи расправиться с Кораном, которая представлялась весьма вероятной, Амани дала обещание впредь воздерживаться от надзора за образом жизни своих брата и сестры.

Маха, в свою очередь, объявила,, что если только Амаии перестанет вмешиваться в ее жизнь, какой бы неправильной она ни казалась, то она больше никогда не будет прибегать к насилию.

Я понадеялась, что договор будет соблюден, хотя места для сомнений было предостаточно, поскольку Амани всегда была готова осудить все, что видела. Она никогда не чувствовала себя по-настоящему счастливой, за исключением тех случаев, когда вела религиозную войну. Но Маха не собиралась со смирением принимать замечания своей сестры.

Обе мои дочери, сведенные судьбой в один семейный союз, были слишком взрывоопасной смесью для длительного мирного сосуществования.

Отказавшись от репрессий, я прибегла к материнской нежности. С глубочайшей любовью я обняла обеих дочерей.

Вспыльчивая Маха, быстро отходившая, искренне и вполне миролюбиво улыбнулась мне. Амани, не спешившая прощать тех, кого считала неправыми, осталась несгибаемой и не поддалась на мою ласку.

Устав от материнской ответственности, я печально наблюдала за тем, как расходятся пути, выбранные моими дочерьми.

Наступившая тишина не принесла мне успокоения. Почувствовав себя раздраженной, я решила, что мне требуется принять что-то стимулирующее.

Я позвонила в колокольчик и попросила Кору принести мне чашку кофе по-турецки, но потом передумала и решила выпить более крепкий напиток, смешав бурбон с колой.

Кора стояла, от удивления разинув рот. Я впервые заказала алкогольный напиток в дневное время.

– Иди, – приказала я.

Я сидела и листала газеты, не углубляясь в прочитанное. Про себя я заметила, что с нетерпением жду вожделенного напитка. В это самое время вернулся домой Абдулла.

Абдулла стремительно ворвался в холл. Я обратила внимание на выражение его лица, и оно мне не понравилось. Привыкшая к мягкому нраву сына, по его потемневшему взгляду я сразу же поняла, что Абдуллу что-то мучило. Я позвала:

– Абдулла!

Абдулла появился в комнате. Не дожидаясь расспросов, он тут же выплеснул на меня свою боль.

– Мама! Джафар сбежал из королевства!

– Что?

– Он убежал! С дочерью Фуада Фаизой. Онемев от неожиданности, я сидела и во все глаза смотрела на сына.

***

Джафару Далалу было немногим больше двадцати. Его обожали все, кто был с ним знаком. Он был красивым и сильным, с серьезным и одновременно добрым лицом, источавшим мудрость и спокойную силу. Он был очаровательным собеседником, утонченным, обходительным джентльменом. Джафар был одним из немногих молодых людей, в чьем присутствии Карим был совершенно спокоен за женщин своего семейства.

Джафар был наиболее близким и самым любимым другом Абдуллы.

Часто я говорила Кариму, что очень хотела бы познакомиться с родителями Джафара, поскольку никогда еще не встречала человека, воспитанного лучше, чем он. Но это было невозможно, так как мать Джафара умерла, когда ему было всего двенадцать лет, а отец его был убит во время гражданской войны в Ливане, когда Джафару исполнилось семнадцать. Его единственный брат, который был старше Джафара на четыре года, на той же войне получил тяжелое ранение и надолго стал обитателем лечебницы, расположенной на юге Ливана. Осиротев, когда ему еще не исполнилось двадцати лет, и не имея никого, кто мог бы дать ему приют, Джафар оставил родной дом и отправился к дядюшке, что проживал в Кувейте и вел дела одного состоятельного кувейтца.

Будучи палестинцем, мусульманином-суннитом, который родился и вырос в лагерях для беженцев в южном Ливане, Джафар жил нелегкой жизнью.

После иракского вторжения в Кувейт ООП стала поддерживать Саддама Хуссейна. Поэтому не было ничего удивительного в том, что после окончания войны негодование кувейтских граждан обратилось в сторону многочисленного палестинского населения. Несмотря на то, что дядя Джафара и его семья сохраняли лояльность к своему, кувейтскому патрону и могли бы оставаться в Кувейте, однако по всей стране прокатилась такая волна ненависти ко всем палестинцам, что кувейтский патрон счел нужным порекомендовать семье выехать в другую страну. Добрый человек не хотел, чтобы такая прекрасная семья подвергалась опасности, оставаясь в Кувейте.

– Пройдет несколько лет, – пообещал он, – и кризис минует.

Этот кувейтский патрон былделовым партнером Карима, и он предложил моему мужу взять дядю Джафара на одно вакантное место в конторе компании в Эр-Рияде, сказав, что тот будет великолепным работником.

Но поскольку в то время в отношениях между нашим королем и Ясиром Арафатом существовали определенные трения из-за войны в Персидском заливе, в Саудовской Аравии перестали брать на работу людей палестинской национальности. Однако Карим как высокопоставленный принц мог делать все, что считал нужным. По рекомендации своего кувейтского партнера он предоставил работу дяде Джафара.

После того, как тот прибыл в Эр-Рияд, он стал одним из самых доверенных работников Карима, распределял самые сложные задания и ответственные посты. Вместе с дядей приехал Джафар и произвел на мужа такое сильное впечатление, что тот назначил его на руководящий пост в одну из своих юридических контор.

С первого дня знакомства Абдуллы с Джафаром молодые люди подружились. Абдулла называл Джафара своим братом.

В нашу жизнь Джафар вошел всего два года назад, однако очень скоро стал любимым членом нашей семьи.

На удивление обаятельный, Джафар сразу же привлекал к себе внимание женщин, где бы ни появлялся. Абдулла не раз говорил, что в гостиничных ресторанах женщины часто присылали его другу записки с приглашением на свидание. Однажды, когда Джафар сопровождал Абдуллу в больницу имени короля Фейсала и Исследовательский центр, чтобы навестить находящегося там двоюродного брата, три иностранные медсестры уже после короткой беседы добровольно предложили приятелю Абдуллы свои телефонные номера.

Я думала, что Джафар был не по годам мудр, потому что в стране, где были запрещены неузаконенные отношения между мужчинами и женщинами, он вел целомудренную жизнь.

Почувствовав, что молодой человек одинок и уже находится в том возрасте, когда пора бы обосноваться, Карим упрекнул Джафара за то, что тот ведет холостяцкий образ жизни. Карим даже предложил Джафару познакомить его с ливанскими или палестинскими агентами, которые могли бы подыскать для него в этих странах подходящих для брака мусульманок. Карим сказал, что жизнь Джафара будет трагедией, если он откажется от радостей любви, добавив, что излишняя добродетельность способна испортить даже самых лучших мужчин!

Подмигнув в мою сторону, Карим озорно заметил, что каждый мужчина должен испытать на себе все хорошее и плохое, что сулит женская компания.

В шутку я сделала в направлении мужа угрожающее движение, потому что я знала правду – Карим, счастливый отец, не мог себе представить жизни без детей.

Однако Карим не преуспел в попытке найти женскую компанию для молодого человека, к которому проникся любовью и уважением. На все его великодушные приглашения Джафар отвечал отказом.

Абдулла сделал тайну еще более притягательной, сказав, что друг его был вежлив, но всегда тверд, и никогда не принимал предложений, касающихся женщин.

Меня это озадачивало, но я была настолько поглощена проблемами, создаваемыми моими собственными дочерьми, что о личной жизни Джафара практически не размышляла.

Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, как мы могли подумать, что такой полноценный, чувственный молодой человек, каким был Джафар, мог презирать все то, что сулит любовь. Правда о том, почему Джафар с таким постоянством откладывал женитьбу, раскрылась самым удручающим образом и грозила теперь вылиться в трагедию.

***

Для Абдуллы, который искренне любил Джафара, происшедшее стало неподдельным горем. Было что-то детское и обезоруживающее в том, как Абдулла пожаловался мне:

– Джафар никогда не рассказывал мне о Фаизе.

Это был самый мрачный период в молодой жизни Абдуллы. У меня сердце разрывалось от боли при виде переживаний моего сына, тогда мне с трудом верилось, что вскоре он отметит свое двадцатилетие.

В этот момент прибыл Карим, он был разгневан в такой же степени, в какой Абдулла опечален.

– Абдулла! – закричал он. – Ты рисковал собственной жизнью и жизнью невинных людей!

Карим рассказал мне, что когда Абдулле сообщили об исчезновении Джафара, тот пришел в такое смятение, что покинул контору Карима в опасном для жизни состоянии духа. Испугавшись за своего единственного сына, Карим тотчас бросился за ним вдогонку. Муж говорил, что Абдулла вел автомобиль по улицам города на бешеной скорости. А в одном месте при пересечении с центральной дорогой из-за его машины несколько других автомобилей даже съехали с проезжей части.

– Ты мог погибнуть! – Карим был настолько возбужден, что не сдержался и с размаху ударил сына по щеке.

Резкий звук пощечины шокировал и остудил мужа.

На протяжении бурного взросления наших детей я не могла отказать себе в удовольствии ущипнуть или отшлепать каждого из них.

Но Карим ни разу не тронул детей даже пальцем и теперь не менее моего был поражен своим поступком. С изумлением рассматривал он свои руки, словно они были чужими.

Потом он обнял своего трясущегося сына и извинился перед ним, сказав, что пока гнался по пятам нашего потерявшего рассудок сына, сам от беспокойства едва не сошел с ума.

Тут произошел всплеск эмоций, и после горячих объяснений тайна тщательно скрываемого романа Джафара и Фаизы выплыла наружу, Фаиза была дочерью Фуада, партнера Карима по трем делам, связанным с иностранным бизнесом. Фуад не принадлежал к семейству аль-Саудов, но приходился дальним родственником, поскольку был женат па женщине из королевского рода.

Много лет назад ему было позволено взять в жены девушку из королевской семьи, хотя сам он не принадлежал ни к одному племени, достаточно близкому семье аль-Саудов. Как правило, женщины аль-Саудов могли быть выданы замуж за членов других семейств только из политических или экономических соображений. Фуад происходил из состоятельного семейства торговцев из Джидды, которое на заре образования королевства жестоко сражалось с аль-Саудами.

Страстно желая установить родственные узы между членами своего рода и правителями страны, Фуад за принцессу Самшо, которая, как мы беззлобно шутили, была лишена досадного недостатка – красоты, предложил невероятный выкуп.

Никто в королевской семье не верил, что судьба Самии может сложиться удачно. Долгое время она оставалась синим чулком, а жестокие сплетни о ее плохой коже, маленьких глазах и сутулой спине и вовсе отметали любые виды на замужество. Фуад, преисполненный решимости породниться с кланом аль-Саудов, от женщин, знакомых с королевской семьей, прослышал о непривлекательности Самии, но его единственным желанием было жениться на добродетельной женщине. От своих родственниц он уже достаточно был наслышан о прелестных женщинах, из которых получались самые никудышные жены. Расфуфыренные и разодетые, они ни о чем другом не могли и думать, кроме роскошных домов, множестве слуг и бесконечном потоке дорогих подарков.

Но Фуад умел прислушиваться к здравым советам. Порицая чары красоты, он говорил, что хочет найти женщину добрую и с юмором. Принцесса, чьей руки он добивался, хотя и не соответствовала представлению о мечте поэта, тем не менее ее обаяние и обходительность снискали ей в семье любовь и уважение.

Решив, что Фуад был глупцом, родственники Самии дали согласие на брак, и свадьба состоялась.

Фуад был очень доволен женой, поскольку она обладала чувством юмора, которое, как полагал Фуад, поможет им преодолеть все невзгоды семейной жизни. Его молодая новобрачная к тому же значительно упростила все дело, поскольку без памяти влюбилась в мужа. Союз их стал одним из самых счастливых.

Фуад относился к числу тех саудовских мужчин, которые имели одну-единственную жену. Он обожал ее и очень гордился своими тремя сыновьями и дочерью. По странному капризу природы у Фуада, не отличавшегося красотой, и Самии, непривлекательность которой вызывала жалость, потомство было умопомрачительным. Трое их сыновей были необыкновенно хороши собой, а единственная дочь была неотразимой красавицей.

В моем представлении только красота Фаизы могла тягаться с красотой Сары в пору ее молодости. От рассказов о ее светлой коже, задумчивых темных глазах и длинных угольно-черных волосах у мужчин, которые только в мыслях могли представлять ее чудный облик, вскипала в жилах кровь.

У Фаизы были и другие привлекательные черты. От своей матери она унаследовала редкостный здравый ум и своим присутствием часто оживляла наши женские посиделки.

Я очень сожалела о том, что Фаиза была старше моего сына, потому что думала, что Абдулла мог бы страстно полюбить ее, если бы ему представилась такая возможность.

Красивая, разумная и очаровательная Фаиза училась в женской школе при университете в Эр-Рияде. Она проходила подготовительный курс стоматологии. Она мечтала об открытии детской стоматологической поликлиники.

Фуад признался как-то, что, несмотря на то, что он хотел дать ей образование, в жизни ей вряд ли придется применить полученные знания и навыки. Он с гордостью объявил Кариму, что с завершением образования дочь будет выдана замуж в одно из богатейших семейств. Уже прошли предварительные встречи, и у Фуада на примете имелись три влиятельные семьи. Когда дочь закончит обучение, он позволит ей на оговоренных условиях встретиться с каждым из трех молодых человек, чтобы девочка могла сама выбрать своего суженого.

Когда Карим рассказал мне о планах Фуада, я почувствовала огромную радость, подумав о том, как же далеко мы продвинулись с поры моей юности! Ни одной из моих сестер не было предоставлено право самим выбирать себе мужей. И Сара! Кто из нас мог забыть кошмар, который пришлось пережить ей во время первого брака с порочным человеком. Ей было всего шестнадцать лет, когда наш отец заставил ее выйти замуж за мужчину, который был старше ее на сорок четыре года. Он был очень богат и имел деловые отношения с отцом. С Сарой, услышавшей о новости, приключилась истерика. Она умоляла отца проявить милосердие и отменить свадьбу. К огорчению, никто, даже наша мать, не смог заставить его одуматься. Но случилось так, что Саре было позволено развестись с ним после того, как она предприняла попытку самоубийства. Моя сестра, выходя замуж, была еще невинным ребенком, который ничего не знал ни о мужчинах, ни об их сексуальных аппетитах. И муж подвергал ее самым жестоким половым сношениям и надругательству. Это был трагический союз, оставивший жестокий след в судьбе моей сестры и едва не стоивший ей жизни,

В моей семье я оказалась единственной девушкой, которой было предоставлено право встретиться со своим будущим мужем до того, как он стал спутником жизни. Это решение было вызвано лишь энергичными действиями строптивой девчонки да решимостью любопытного ухажера.

Когда я впервые узнала о том, что стану супругой своего двоюродного брата, я позвонила его сестре и наврала ей, сказав, что серьезно пострадала в результате несчастного случая с химическими веществами. Едва ли в нашей стране найдете вы еще что-то, что ценилось бы так же высоко, как женская красота. Нарочно распущенный мной слух (чтобы отменить помолвку) привел к специально организованной по этому поводу встрече с группой родственниц этого кузена. Женщины осмотрели меня так, словно я была верблюдом на базаре. Моя реакция была неописуемой. Я бросалась на них и кусалась до тех пор, пока они не обратились в бегство. Когда Карим услышал о моем поведении, он настоял на личной встрече со мной. К нашему счастью, мы понравились друг другу, иначе кто знает, что еще могло произойти.

Теперь мужчина, выросший в условиях максимальной строгости, спокойно говорил о том, что собирается предоставить своей дочери возможность принять участие в выборе будущего мужа.

Как порадовало меня это известие!

Однако я не слишком долго радовалась, потому что знала, что женщины в моей стране все еще были не более чем политической или экономической наградой. Тем не менее я успокаивала себя тем, что маленькая личная победа, одержанная в борьбе, непременно приведет к нашей общей большой победе!

***

И что! Все мечты Фуада о будущем дочери рассыпались в прах. Его единственнная дочь, женщина поразительной красоты, руки которой добивались богатейшие мужчины моей земли, убежала с нищим палестинским беженцем!

– Как это случилось? – спросила я мужа.

С помощью юриста и информации, собранной Самией, Каримом и Фуадом, была воссоздана драма двух влюбленных.

Несколько недель спустя после того, как Джафар начал работать в фирме Фуада, в контору зашли члены семьи Фуада, чтобы подписать кое-какие бумаги. Фуад вошел в долю нескольких довольно крупных предприятий за границей и кое-какие из них хотел оформить на имена своих детей.

На Джафара возлагался канцелярский аспект работы с документами. По прибытии семьи Фуада их провели в кабинет Джафара, где молодому человеку нужно было получить все необходимые подписи. Согласно мусульманской традиции лица Самии и Фаизы были закрыты. Но, чувствуя себя в полной безопасности в закрытом помещении и в присутствии доверенного работника, обе женщины сочли возможным откинуть с лиц чадру, чтобы прочитать бумаги и поставить подписи.

Теперь в пылу спора Самия смутно припоминала, что Джафар и ее дочь слишком долго рассматривали друг друга. Самии со свойственной ей добропорядочностью и в голову не могло прийти связать как-то взвинченное состояние ее дочери и криво поставленную подпись с буйством невероятных фантазий, что взыграли в ее ребенке.

Тогда она смотрела и слушала, ничего не видя и не слыша.

Этот красивый молодой человек, Джафар, предложил им чаю, и Самия заметила, как дочь с благодарностью принимала, его ухаживания, как руки их слегка соприкоснулись при невинном обмене чашками с чаем. Она сказала мужу, что тогда эти прикосновения показались ей случайными.

Карим рассказывал, что Фуад начал ругаться и оскорблять жену, обвиняя ее в случившемся, говоря, что все мужчины от природы негодяи и что ей, матери невинной девочки, следовало угадать порочную душу Джафара! Фуад простонал, заявив, что Джафар оказался не кем иным, как человеком, державшим за пазухой камень!

Самия больше ничего не могла вспомнить, за исключением, пожалуй, того, что в присутствии Джафара дочь казалась раскрасневшейся и слегка возбужденной.

Множество деталей было известно личной служанке Фаизы, филиппинке по имени Конни. Карим и Фуад тщательно допросили ее. Мужчины обнаружили, что хитрость влюбленных не знала границ. Из слов Конни стало ясно, что инициатива в этом деле принадлежала не Джафару, а дочери Фуада.

Конни сказала, что Фаиза влюбилась с самого первого дня. Эта любовь изнуряла девушку, она не могла ни есть, ни спать. Разрываемая между преданностью семье и половым влечением к Джафару, Фаиза призналась служанке, что любовь одержала над ней победу. Она либо получит Джафара, либо никого другого.

Конни добавила, что никогда еще не видела, чтобы девушка до такой степени потеряла голову из-за мужчины.

Зная о планах родителей Фаизы относительно своей дочери, Конни оказалась в незавидном положении. С одной стороны, она не могла сообщить правду о своей молодой госпоже, но, с другой стороны, она понимала, что должна сделать это. Конни клялась, что не раз напоминала Фаизе о том, что девушка из богатой саудовской семьи, близко связанной с аль-Саудами, не должна связываться с палестинским клерком.

Такая ситуация могла привести только к несчастью.

Будучи всегда критично настроенной по отношению к нашему обществу, в котором господствовали мужчины, я думала, на кого же можно было возложить вину за случившееся. Размышляя о запретительном характере наших социальных обычаев, я перебила Карима и сказала ему, что пришла вот к какому выводу: такая острая реакция Фаизы на красивого, обаятельного молодого человека стала насмешкой над нашей системой. Осипшим от волнения голосом я заявила, что будь у мужчин и женщин больше возможностей видеться в нормальных условиях, то такие взрывы любви с первого взгляда были бы куда более редкими.

Несмотря на мою веру в то, что сильное влечение может перерасти в настоящую любовь, как это произошло с моей сестрой Сарой и ее мужем Асадом, тем не менее я думаю, что такой счастливый конец случается довольно редко. Когда жизнь полна строгих социальных ограничений и молодые люди противоположных полов почти не имеют возможности встречаться просто друг с другом в обществе, то ими быстро овладевают спонтанно вспыхнувшие чувства, что зачастую заканчивается ужасными личными трагедиями.

С раздражением во взгляде Карим заметил, что покинет комнату, если я буду продолжать перегружать беседу своими хорошо известными теориями относительно подчинения женщины в саудовской культуре!

Абдулла с мольбой во взоре посмотрел на меня, глаза его просили меня не устраивать сцены. Ради сына я согласилась замолчать.

Карим, явно довольный, продолжил описание драмы.

Фаиза, говорившая Конни, что сердце ее жаждало любви, знала также, что и Джафар влюбился в нее, но ввиду своего низкого по отношению к ней положения испытывал неловкость. Она боялась, что он никогда не сделает первого шага.

Фаиза набралась храбрости и позвонила ему в офис, попросив встретиться с ней, пообещав при этом, что ее семья никогда ничего не узнает.

Джафар, признав, что ни одна женщина еще не производила па него такого впечатления, однако от такого соблазнительного предложения отказался, спросив девушку, что хорошего можно было бы ожидать от временного блаженства, которое рано или поздно кончится, а когда это случится, то потеря превратится в невыразимую душевную муку.

Фаиза с радостью сообщила Конни, что Джафар попался и что она была совершенно уверена в том, что в ближайшее время он согласится на встречу с ней. Их телефонные беседы накалялись от страсти, Джафар уверял ее, что если он получит ее, то уже никому никогда не отдаст. Его слова были приятны для ее слуха!

Фаиза продолжала настаивать на своем. После двух недель телефонных переговоров, становившихся с каждым разом все более интимными и еще больше раздувавшими занявшийся пожар, решимость Джафара несколько ослабла. Они договорились встретиться у Аль-Акарийя, крупного торгового центра Эр-Рияда.

Наконец Фаиза, скрытая под чадрой, одевшись как родственница Джафара, шла рядом с мужчиной, о котором так мечтала. Пара, ближе узнавая друг друга, переходила от магазина к магазину. Они ни у кого не вызывали подозрения, потому что араб рядом с женщиной, лицо которой скрывала чадра, был довольно заурядным зрелищем на улицах нашего города.

В их прогулках было что-то противоестественное, но зайти в ресторан, чтобы посидеть вместе и съесть чего-нибудь, они боялись, потому что рестораны, как им было известно, находились под особо пристальным вниманием со стороны энергичных и хорошо нам всем знакомых комитетов морали, охотящихся за людьми любых национальностей, живущими в Саудовской Аравии.

В состав этих комитетов входят грозные мужчины, которые любят внезапно окружать рестораны и закусочные, нарушать их покой и проводить среди посетителей проверку документов. Когда же оказывается, что находящаяся в ресторане парочка не состоит друг с другом в родственных или брачных отношениях, испуганных людей берут под арест и препровождают в городскую тюрьму, щедро награждая по дороге тумаками. Последующее наказание зависит от национальности «преступников». Провинившиеся мусульмане за свое антисоциальное поведение подвергаются порке, а немусульмане попадают в тюрьму или высылаются из страны.

Вначале Джафару и Фаизе нужно было привыкнуть к ситуации.

По прошествии какого-то времени Джафар нашел квартиру, любезно предоставленную ему ливанским приятелем, где они могли спокойно оставаться наедине. Поскольку Фаиза, будучи женщиной, не имела права сама управлять машиной, ей пришлось довериться семейному водителю. Понимая, что его причастность может закончиться депортацией или еще чем похуже, Фаиза положила конец его колебаниям, предложив крупную сумму денег.

Их непреодолимое влечение друг к другу переросло в большую любовь. Влюбленные поняли, что любить кого-либо еще уже не смогут. Джафар предложил Фаизе стать его женой. Потом, когда они собирались с духом, чтобы признаться в своих чувствах своим семьям, случилось непредвиденное. Один из богатейших людей Саудовской Аравии обратился к Фуаду с просьбой выдать красавицу Фаизу замуж за его старшего сына. Обстоятельства вынудили Фаизу согласиться. Но Фуад заявил, что предполагаемый жених ей не пара.

– Сколько времени я трудилась над тем, чтобы построить идеальные отношения, которые отец готов с такой легкостью разрушить! – плакала Фаиза, жалуясь Конни.

Доведенные до отчаяния влюбленные решили бежать из страны.

Фуад был обманут, а честь его запятнана, теперь ничто не могло остановить его в поисках, единственной дочери!

Зная, как трудно в Саудовской Аравии женщинам путешествовать без сопровождения, я спросила:

– А как Фаиза смогла выехать за пределы королевства одна?

– Она и не выезжала, – ответил Карим, – одна.

Мне было приятно услышать, что такой грех, как путешествие без сопровождения, Фаиза не совершила. Наша религия запрещает женщинам ездить без сопровождения мужчины, члена семьи. Этот запрет непосредственно вытекает из слов самого пророка, сказавшего: «Та, которая верит в Аллаха и Последний День (имеется в виду День Суда), не должна одна совершать передвижений на расстояние, превышающее при нормальной скорости день и ночь пути, без сопровождения махрама».

Махрамом называется любой родственник женщины, который не может стать ее мужем, например: отец, брат, дядя, племянник, отчим, свекор или зять. С мужем ей также разрешается путешествовать.

Оказалось, что у Фаизы есть талант к обману. Она сказала родителям, что в сложившейся обстановке нуждается в отдыхе. Она намекнула матери, что сможет дать положительный ответ на предложение о замужестве только в том случае, если получит небольшой отдых. Она подумала и решила, что с большим удовольствием навестила бы свою замужнюю кузину, проживавшую в Дубае. Разве не имеет она права воспользоваться уикендом прежде, чем даст согласие на брак?

Самия потянула спину и была прикована к постели, так что в качестве необходимого эскорта в поездке сестру сопровождал младший брат Фаизы.

И разве было что-то подозрительное в том, что Джафар взял свой очередной отпуск в это же время? Никто в семье даже в самых нелепых фантазиях не мог предположить, что молодой человек как-то связан с Фаизой.

Оказавшись в безопасности Дубая, вдали от Саудовской Аравии, Фаиза перехитрила младшего братца, и пока он был под душем, вытащила у него из чемодана свой паспорт, а ему сказала, что вместе с другими женщинами собирается отправиться по магазинам. Брат вызвался подвезти их. Он собирался встретиться с одним из своих саудовских приятелей, который остановился в отеле «Чикаго Бич», расположенном на одном из красивейших побережий Эмиратов, и мог по дороге довезти до Центра Аль-Гураир.

В Центре Аль-Гураир, в этом популярном средоточии магазинов, Фаиза шепнула кузине, что ей понадобился туалет и что она скоро вернется. Кузина, собиравшаяся отобрать кое-что из парфюмерии, не думала об обмане и пообещала Фаизе, что будет ждать ее в магазине.

Но Фаизу больше не видели. К великому ужасу кузины она исчезла.

Начались отчаянные поиски. Фуад и его жена боялись, что с их дочерью случилось самое страшное. Вдруг их ребенок был похищен, изнасилован или убит? Несмотря на то, что подобные преступления довольно редко случались в Эмиратах, все же акты насилия иногда имели место.

Когда Конни узнала о странном исчезновении своей горячо любимой госпожи, она забилась в истерике и созналась во всем, что знала о связи Фаизы и Джафара.

Отцовская любовь разуму не подвластна. Не веря в то, что его невинная дочь способна на такое вероломство, он всю вину обрушил на голову Джафара.

Никогда ни я, ни Карим не слышали о том, чтобы Фуад прибегал к брани или силе. Все знали его как мягкого, доброго человека с тихим голосом. Но после душевных переживаний, вызванных побегом дочери, его было не узнать. Несчастную Конни он уволил и посадил на ближайший самолет, отлетавший в Манилу. Потом в дикой ярости он ворвался в офис Карима и оскорбил дядю Джафара действием. Последовала жуткая сцена, и Фуад пригрозил бедняге физической расправой в случае, если Фаиза не будет возвращена в целости и сохранности, девственницей, пригодной для замужества.

Перепугавшийся секретарь-индиец из соседнего кабинета вызвал полицию.

В Саудовской Аравии ответственность за правонарушение в общественном месте всегда ложится на плечи иностранца и никогда – на саудовца. Так и в этом случае полиция задала Фуаду несколько вопросов, а затем были принесены извинения за вторжение в частную жизнь. Но если бы Карим не был по своему положению и влиянию выше Фуада, дядю Джафара непременно ждала бы тюрьма.

Все члены моей семьи были опечалены такой неразрешимой ситуацией, в которую поставила нас жизнь. И никто из нас не знал, какие действия следовало предпринять.

Сара и я навестили Самию. Пробормотав, что «жизнь без любви подобна ошибке», я только усугубила положение, отчего некрасивое лицо бедной женщины стало еще некрасивее. Зато Сара умела выражать свои чувства так, что они становились понятными и не задевали других.

Ошеломленная внезапным побегом дочери, Самия едва могла говорить, но все же, тронутая добрым участием Сары, заикаясь, попыталась ее поблагодарить.

Когда мы отъезжали от дома Самии, я спросила сестру:

– Как можно изменить отжившие свой век традиции нашего общества без болезненного разрушения ожиданий старого поколения?

И если я придерживаюсь мнения, что брак, заключенный по любви, является самым естественным и плодотворным, то большинство населения моей страны презирает любовь и ждет от брачных отношений только уважения и товарищества.

Сможем ли мы, саудовцы, когда-нибудь прийти к общему мнению?

Оказавшись не в состоянии обнаружить дочь без помощи профессионалов, Фуад связался с частными сыскными агентствами во Франции и Америке. Неделю спустя после исчезновения дочери Фуад узнал, что она была в Неваде и проживала в отеле, зарегистрированная под именем жены Джафара!

Как только была получена эта информация, Фуад вместе с тремя сыновьями отправился в Америку, поклявшись во что бы то ни стало доставить Фаизу домой. Своей жене он пообещал, что с палестинцем их дочь не останется. Охваченный деспотической любовью и гневом, он сказал, что смерть дочери ему будет милее поруганной чести.

Эта новость вызвала в нашем доме переполох. Я так нервничала, что до крови обкусала ногти.

Абдулла впал в такую меланхолию, что она могла повредить его здоровью. Он понимал, что возврата к прошлому быть не может.

Амани молилась за души влюбленных, хотя мрачно предсказывала, что ее молитвы останутся неуслышанными, поскольку влюбленные ошибочно приняли землю за рай, и что фонтаны расплавленного металла станут им приютом, когда они покинут эту землю.

Абдулла свирепо посмотрел на сестру и колко заметил, что, возможно, женское совершенство Фаизы стало для Джафара дороже блаженства небес.

Испытывая глубокое чувство любви к обоим, Джафару и Фаизе, Маха с враждебностью воспринимала любую критику, направленную в адрес влюбленных, заявляя, что над настоящей любовью не властны ни человек, ни правительство.

Абдулла и я умоляли Карима связаться с Джафаром и предупредить его о надвигавшейся опасности. Я говорила Кариму, что мужской половине семейства Фаизы потребуется больше времени для осмысления того непреложного факта, что Фаиза теперь принадлежит другому. Их гнев не может быть вечным, со временем их ярость уляжется.

Но он этого не сделал. Муж мой страшно разгневал меня своей преданностью политике мужчин клана аль-Саудов и готовностью пойти на любую несправедливость, особенно в тех случаях, когда речь шла о семейной чести или помешательстве мужчин из-за их женщин. Думая спровоцировать его на действие, я оскорбила Карима, сказав, что с разочарованием для себя открыла, что вышла замуж за человека, не желавшего разбираться в выходящих за рамки обыденности сложностях жизни, оказавшегося вместо этого бесчувственной серостью, предпочитающего не углубляться в суть вещей.

Я уходила, оставив мужа с разинутым от удивления ртом, такой атаки от меня он не ожидал. Все же на прощание я не могла удержаться, чтобы не уколоть его еще раз.

– Карим, как можешь ты не видеть противоречия между логикой и чувством? Ты что, не человек?

Замолчав, я вышла, но втайне от мужа я велела действовать Абдулле. По моему настоятельному требованию он обыскал кабинет отца и нашел ту информацию, что была передана розыскными агентствами, занимавшимися поисками Джафара и Фаизы.

Преисполненные радости, мы предприняли все меры предосторожности от Карима и Амани и позвонили во время длинной вечерней молитвы, когда Карим был в мечети, а Амани заперлась у себя в комнате и, обратившись лицом в сторону Мекки, произносила молитвы.

Дрожащими пальцами Абдулла набрал номер отеля «Мираж» в Лас-Вегасе, штат Невада, где по имеющимся у нас сведениям, остановились Фаиза и Джафар.

Наблюдая за бурей чувств, отражавшихся на красивом лице моего сына, терпеливо ожидавшего, когда гостиничный оператор свяжет его с номером интересовавших его постояльцев, я изо всех сил желала, чтобы страдания оставили тело моего сына и перешли в мое.

На телефонный звонок ответил Джафар.

Абдулла мучался, подбирая наиболее верные слова, чтобы Джафар понял, какая смертельная опасность поджидала их.

Друг его от того, что их местоположение было так быстро раскрыто, пришел в смятение. Но сейчас, когда они с Фаизой были женаты, он чувствовал себя менее уязвимым.

– Но что они смогут сделать теперь? – спросил он Абдуллу. Когда Абдулла повторил вопрос мне, я вырвала телефонную трубку из рук сына.

– Очень многое, Джафар, они могут сделать очень многое, – вскричала я. – Пострадала честь Фуада, его единственная дочь убежала с человеком, по его мнению, недостойным ее! Не будь глупцом! Ты же араб и должен понимать, какую боль такой поступок способен причинить отцу!

Джафар попытался успокоить мои страхи, заявив, что их любовь поможет им выдержать любые испытания.

К телефону подошла Фаиза и мягко заговорила в трубку, которую все еще сжимал в руке Джафар. Страстный голос Фаизы сказал мне о том, какое прекрасное чувство любви они переживали, несмотря на те непреодолимые преграды, что были возведены на их пути законами нашей земли.

– Фаиза, тебе всего двадцать, и ты отмежевалась от наших древних обычаев. Отец твой не может допустить этого. Фуад – человек с традиционным мышлением кочевника, он только способен плыть вниз по течению. В его представлении ты нанесла ему страшное оскорбление. Уезжайте! Пусть встреча с мужчинами вашей семьи произойдет как можно позже.

Но моя просьба уехать не произвела на влюбленных никакого впечатления. Какими незначительными, должно быть, казались мои слова этим двум отважным сердцам. Храбрый Джафар поклялся лицом к лицу встретить ярость семейства Фаизы.

Я вернула трубку сыну, решив, что сделала все, что было в моих силах.

Я думала, что это, счастье или катастрофа, то, что они не подозревают о масштабах постигшей их трагедии? Я хорошо понимала, что для них сейчас не существует ничего, кроме их любви. Джафар и Фаиза были ослеплены верой в то, что их чувство способно победить сопротивление разгневанной семьи.

Страдая в безвестности, я только могла надеяться на то, что Джафар и Фаиза смогут на некоторое время оттянуть развязку.

Прошло еще четыре дня, и Фуад вернулся в королевство.

Низким голосом, в котором сквозило беспокойство, Карим сообщил мне, позвонив по телефону, что Фуад с сыновьями вернулся из Америки.

У меня перехватило горло, и я не могла задать вопроса, который мучил меня.

После бесстрастной паузы Карим добавил, что Фуад вернулся с дочерью, но без ее мужа.

Способность говорить вернулась ко мне.

– Что, Джафара больше нет? – спросила я, гадая, как мы сможем сообщить эту жестокую новость нашему сыну.

– Нет, Джафар жив, – ответил Карим, но интонация его голоса позволила мне усомниться в правдивости его слов.

Я молча ждала известия, которое вовсе не хотела услышать.

– Султана, я еду домой, и вместе мы расскажем Абдулле о том, что произошло.

– Что случилось? – закричала я, потому что не смогла бы вынести ожидания в течение двадцати пяти минут, что понадобятся Кариму доехать до дома.

Я услышала щелчок, и связь оборвалась. Я сказала себе, что новости, которые мой муж собирался сообщить мне, должно быть, были самыми ужасными, потому что Карим, как большинство арабов, имел привычку сообщать о неприятной правде в самый последний момент.

Фуад мало что сказал моему мужу. В гостиничном номере Джафара произошла небольшая драка, и, когда семейство Фуада уходило, Джафар оставался лежать без сознания, хотя никаких серьезных повреждений ему нанесено не было.

Фаиза? Естественно, его дочь вследствие происшедшего получила психическую травму и сейчас находилась в их дворце под воздействием транквилизаторов. Если Джафара не будет рядом, полагал Фуад, его дочь быстро одумается.

Я вскинула на Карима взгляд и с уверенностью в голосе спросила:

– Джафар умер?

– Глупости. Они же были в Америке.

Две недели спустя нам позвонил вернувшийся в Ливан Джафар. Наконец мы получили возможность узнать о случившемся всю правду.

Обращенные ко мне слова Джафара были:

– Все потеряно, – после паузы он добавил, – кроме моей собственной шкуры, которая пока еще цела.

– Абдулла! – позвала я. – Это Джафар, иди скорее!

Карим, Маха и я окружили Абдуллу, который, замерев, слушал своего любимого друга и пытался успокоить его:

– Но что ты мог сделать? У тебя не было выбора.

С испугом я услышала, как мой сын произнес:

– Я приеду!

Это означало, что он собирается в Ливан, и ничто не могло помешать ему встретиться с другом.

Я схватила Абдуллу за руку и решительно закачала головой.

Но Карим оторвал меня от Абдуллы, и ноги мои повисли в воздухе.

Абдулла положил трубку телефона на место. По щекам его катились слезы, и он закрыл лицо руками и начал горько плакать. Он бормотал невнятные, едва поддающиеся пониманию слова:

– Джафар погиб! Он погиб!

– Что насчет Ливана? – поинтересовалась я, слишком обеспокоенная возможностью поездки Абдуллы в эту страну, чтобы думать о положении Джафара.

– Замолчи, Султана, – приказал Карим. Абдулла наконец успокоился и рассказал о том, как Фуад и его сыновья забрали у Джафара Фаизу,

Ночью молодых людей разбудил телефонный звонок. Отец Фаизы вместе с ее братьями ждали в фойе.

– Не могли бы они подняться? – вежливым голосом спросил Фуад; этот тон приободрил Джафара, и физической расправы он не ожидал.

Когда Джафар открывал дверь, он был в хорошем расположении духа и улыбался.

Фуад и его сыновья не стали тратить время на разговоры. Увидев улыбку на лице Джафара, которую они, по всей видимости, приняли за насмешку, братья Фаизы набросились на него. Застигнутый врасплох, он не мог противостоять четверым мужчинам.

Джафар сказал, что получил удар по голове каким-то тяжелым предметом, и все вокруг погрузилось в темноту.

Спустя несколько часов, когда он пришел в себя, его молодой жены и ее родственников уже не было.

Джафар понял: раз они похитили Фаизу, все для него потеряно. Он очень хорошо знал, что в Саудовской Аравии брак саудовской женщины с мужчиной другой национальности считается незаконным. Он не мог на законном основании требовать возвращения Фаизы. В случае, если бы Джафар был саудовцем, а Фаиза палестинкой, никаких бы трудностей не существовало, поскольку саудовец вправе жениться, на ком пожелает.

Несмотря на это, Джафар полетел в Лондон и предпринял отчаянную попытку вернуться в королевство, но ему сказали, что его виза больше не имела силы.

Джафар, боявшийся раньше презрения со стороны моего мужа, теперь преодолел свой страх и попросил пригласить Карима к телефону. Он поинтересовался, не мог ли тот, будучи членом королевской семьи, чем-нибудь помочь ему.

Карим ответил, что мог бы, но только не станет. Теперь, когда Карим убедился в том, что Джафар был жив, он не намеревался подвергать его жизнь смертельной опасности. Карим предупредил Джафара о том, что если тот отважится вернуться в королевство, Фуад с сыновьями непременно убьют его.

Хотя Карим и не говорил этого, но я-то наверняка знала, что он никогда не простит Джафару его обмана. Муж мой испытывал глубочайший стыд из-за того, что один из его доверенных сотрудников осмелился бросить вызов и похитил любимую и единственную дочь его старого друга и партнера. Только любовь к Абдулле не позволила ему произнести эти слова.

Никогда не обещая того, чего он не может сделать, Карим порекомендовал Джафару попытаться устроить свою жизнь в Ливане теперь, когда страна как будто вернулась к мирной жизни.

– Как печально, – сказала я. – Вот и кончилась эта замечательная история любви. И Джафар остался один на один с более сильным противником.

До сих пор мысленным взором вижу я незабываемую фигуру моего сына, облаченного в белую тобу, тихо стоявшего в стороне. Он был прямым и высоким и внезапно показался мне очень взрослым. Его лицо было печальным. С драматическим пафосом в голосе Абдулла произнес, что этого не будет, Джафар никогда не будет один. Он никогда не бросит своего друга и собирается поехать к нему в Ливан.

Карим и я не дали сыну разрешения отправиться в эту страну, но Абдулла проигнорировал наше замечание и сказал, что все равно поедет.

Но такая поездка могла повлечь за собой неисчислимые беды и страдания! Я была в отчаянии и, готовясь ко сну, начала строить планы, которые могли бы удержать моего сына от такого опасного во всех отношениях путешествия.

Я должна была знать, что это мне не удастся, поскольку невозможно командовать сыном, только что вступившим в пору возмужания. Не так-то легко принимает поражение молодая сильная жизнь.

Глава 9.Абдулла

После печального происшествия с Джафаром и Фаизой что-то во мне переменилось. Я впала в депрессию и ушла в себя. Абдулла с таким вдохновением строил планы относительно поездки в Ливан, что даже сумел убедить меня в том, что этому ничто не сможет воспрепятствовать.

Карим проявлял сдержанность. Он говорил, что пыл нашего сына значительно поубавится, когда связанные с поездкой в Ливан трудности выйдут на передний план.

Я разозлилась на мужа и на повышенных тонах недоверчиво спросила, как может он оставаться таким спокойным в то время, когда те, кому мы посвятили наши жизни, изводят меня, переполняя сердце печалью.

С загадочной полуулыбкой на губах Карим напомнил мне о том, что паспорт Абдуллы был надёжно заперт в его сейфе, и тот никак не мог покинуть пределы королевства.

Из-за того, что сопротивление, оказываемое мною планам Абдуллы, носило спорадический, неорганизованный характер, оно не оказывало на него никакого действия. За несколько дней мои когда-то хорошие отношения с сыном стали натянутыми, и мы почти не разговаривали.

И не было ни одного обитателя нашего дворца, который не пребывал бы в отчаянии и не кипятился. Пока Абдулла собирал свои чемоданы, Амани скорбела по поводу того, что так мало смогла сделать в смысле усовершенствования нравственности брата и старшей сестры. Подогреваемая верой, Амани принялась шпионить за нашими работниками. Пришедшая в ужас от того, что она называла разбродом нашего персонала, состоявшего из шестидесяти слуг, – поскольку обнаружила среди них немало тайных романтических увлечений, – Амани с решительной прямотой заявила о необходимости обращения в мусульманскую веру тех из них, кто исповедовал христианство или индуизм.

После сотен ссор с дочерью, связанных с ее бездумным и неразборчивым давлением на тех, кто исповедовал религию, отличную от нашей, я наконец была вынуждена признать, что в ее лице имею достойного противника, в своем упорстве превзошедшего даже свою мать. Много часов я проводила в одиночестве в своей комнате, размышляя о жизненных путях своих детей.

Когда трое моих отпрысков были еще крошками, они вносили в мою жизнь огромную радость и придавали ей смысл. В дни раннего детства только Маха вносила хаос, и я не ожидала опасности за каждым углом. В те золотые времена минуты родительского счастья значительно перевешивали темные моменты, наполненные страхами и волнениями относительно дальнейшей судьбы этих крохотных созданий, которым я дала жизнь.

Теперь, когда мои дети становились взрослыми, я пришла к неутешительному выводу о том, что единственное условие счастливого материнства и то, похоже, зависело от случайного шанса, потому что ни мои слова, ни действия никак не могли повлиять на непредсказуемое поведение детей.

Я, как человек, совершенно не привыкший мириться с неудачами, слегла в постель, пожаловавшись Кариму на то, что все в моей жизни пошло не так, как я рассчитывала. Упадок моих душевных сил пришелся на тот период, когда бизнес Карима быстро расширялся. Поскольку свободного времени у него выдавалось мало, он почти не мог ни утешить меня ни освободить мою душу от меланхолии, этой непрошеной гостьи, что вывела меня из равновесия, заставив бросить радостную погоню за счастьем.

Я с каждым днем чувствовала себя все более одинокой. Подавляя в себе все эмоции, кроме жалости к самой себе, я стала плохо спать и слишком много есть, быстро набирая лишние фунты. Из-за того, что на меня по-прежнему не обращали внимания те, кем я пыталась командовать, у меня катастрофически начал портиться характер, и я не могла сдерживаться ни в отношениях с семьей, ни в отношениях со слугами. Я даже приобрела отвратительную привычку накручивать волосы на пальцы, дергать и кусать их. От этого они стали короче и реже. Это продолжалось до тех пор, пока Карим, заметив мою привычку, саркастически не сказал, что решил, будто я наняла нового, более рьяного парикмахера, а оказывается, я просто веду себя как малое дитя, вырывая волосы.

Я не замедлила огрызнуться, несправедливо обвинив Карима в том, что он никого не любит, кроме самого себя, и по этой причине мне одной приходится следить за нашими детьми.

Карим сдержался, но его взгляд устремился вдаль, и мне показалось, будто он, не выходя из комнаты, покинул меня. Когда настроение снова вернулось к нему, он сказал, что пытался вспомнить успокоительные строки, которые он прочел однажды, о воспитании непослушных детей. Карим процитировал: «Вашим детям вы можете передать вашу любовь, но не мысли, ибо у них есть свои собственные».

– Кахлил Джибран, – сказала я.

– Что?

– Это строка из «Пророка». Это я прочла тебе эти самые строки, когда ты ждал рождения своего первенца.

Строгое лицо Карима потеплело, когда улыбка тронула его губы, и я подумала, помнит ли он о тех счастливых, мгновеньях, которые так много лет назад мы провели вместе с нашим новорожденным сыном.

Но, по всей видимости, это было не так, потому что он отпустил мне комплимент, сказав:

– Султана, ты удивительное создание. Как можешь ты помнить такие вещи?

Карим всегда удивлялся тому, что если я что-то услышала или однажды прочла, то могу потом точно воспроизвести это по памяти.

Это признание порадовало меня, но причины моей неудовлетворенности были слишком глубоки и разнообразны, чтобы комплимент мог повлиять, на мое настроение. В стычке с детьми моя безумная страсть заставила меня забыть о ясном, логическом складе ума моего мужа. Поскольку сражаться мне было не с кем, я продолжила нападки на Карима. Презрительно усмехнувшись, я сравнила его с Нероном, этим безумным римлянином, остававшимся слепым к несчастью даже тогда, когда его империя была объята огнем.

Разозленный непрекращающимися оскорблениями, Карим решил отказаться от заботливого участия и предоставил мне возможность подумать над репликой, которую он бросил мне на прощание. Его оскорбительные слова прозвучали так:

– Султана, у тебя все есть. Все же ты всего боишься и ничего не понимаешь, Я предвижу, что в один прекрасный день ты попадешь в заведение, специально предназначенное для психически больных людей.

Я зашипела, как змея, и Карим ушел. Дома он не появлялся на протяжении двух дней.

Вскоре после нашей горячей перепалки я сидела и одной рукой бессознательно теребила волосы, а другой листала один из многочисленных иностранных журналов, когда мне на глаза попалась статья, в которой говорилось о редкой болезни, поражающей исключительно женщин, в результате чего они выдирали себе волосы до тех пор, пока не становились совершенно лысыми. Облысев, эти несчастные продолжали выдирать и поедать свои брови, ресницы и прочие волосы, покрывающие тело.

Я оставила свои волосы в покое. Неужели у меня эта болезнь? Я бросилась к зеркалу, чтобы посмотреть на себя, и принялась искать на голове проплешины. Мои волосы и в самом деле выглядели поредевшими. Теперь меня охватило настоящее беспокойство, поскольку от тщеславия я так и не избавилась, и мне совсем не хотелось лысеть! Кроме того, мусульманская религия запрещает женщине быть лысой.

Время показало, что болезни у меня не было, так как в отличие от женщин, описываемых в статье, мое неравнодушное отношение к красоте позволило мне довольно быстро избавиться от дурной привычки.

Несмотря на спасенные волосы, я все боялась, что утратила любовь к жизни, и тогда я сказала себе, что если не покончу с изматывающей депрессией, то годы возьмут свое, и я рано постарею. Почувствовав к себе жалость, я представила, как буду умирать медленной смертью, испытывая постепенное угасание всех чувств.

Из этого самоуничтожающего состояния меня вывела моя дорогая сестра.

Сара, мой задумчивый гений, почувствовала снижение моего жизненного тонуса и начала проводить со мной большую часть времени, поднимая своим безраздельным вниманием мое настроение. Она хорошо понимала мои чувства, так как знала, что я оказалась в плену переживаний из-за Абдуллы и Амаии.

Моя сестра с чувством сострадания посмотрела на меня, когда я слезно жаловалась ей:

– Сара, если бы мне пришлось начинать жизнь сначала, мне кажется, я бы этого не вынесла.

Губы Сары слегка изогнулись в улыбке:

– Султана, из нашей семьи мало кто выжил бы, если бы начинал жизнь сначала, – заметила она.

Мы взглянули друг на друга и, не выдержав, расхохотались.

Сестра моя была просто прелесть. Нельзя сказать, что у Сары совсем не было собственных проблем. У нее самой был неуправляемый ребенок, и все же, когда я особенно остро нуждалась в ее помощи, она пришла ко мне. Если четверо из пятерых детей моей сестры стремились к совершенству, то Нашва, которая родилась в один день с Амани и теперь вступила в пору отрочества, находила удовольствие в противостоянии.

Под большим секретом Сара сказала мне, чтобы я благодарила Господа за то, что Амани ударилась в религию, поскольку у нее с Нашвой была прямо противоположная проблема. Ее дочь неумолимо влекло к представителям противоположного пола. Асад уже дважды замечал, что в музыкальном магазине в торговом центре города она встречается с саудовскими подростками.

С залитым слезами лицом Сара призналась мне в том, что дочь ее неистово кокетничает с каждым мужчиной, которому приходится вступать на территорию их дворца. И дрожащим голосом она поведала о том, что неделю назад Нашва затеяла недвусмысленный разговор с двумя молодыми филиппинскими водителями. Один из братьев Нашвы случайно подслушал беседу, а когда ее об этом спросили, Нашва прямо призналась, сказав, что должна хоть как-то развеять монотонность жизни в Саудовской Аравии.

Асаду пришлось уволить молодых водителей и нанять мусульман постарше, которые будут чтить законы и не станут обращать внимания на своенравное поведение женщин его семьи.

А в это самое утро Сара слышала, как ее дочь разговаривала по телефону с подругой. Девчонки в деталях обсуждали приятные физические данные старшего брата подруги. Саре показалось, что Нашва положила на этого юношу глаз, и теперь решила, что ей придется пересмотреть возможность посещения ее дочерью этого дома.

Безответственное поведение Нашвы беспокоило Сару, накладывая на ее лицо печать озабоченности. С горечью она сказала, что одним из просчетов природы оказалось то, что красота и добродетель ее дочери шли разными путями. Нашва, по словам моей сестры, была красавицей с невинным лицом, которой, к огромной жалости, недоставало добродетели.

Я вынуждена была согласиться, что мои трудности с Амани бледнели на фоне проблем моей сестры, связанных с Нашвой. У меня, во всяком случае, было хоть одно утешение – благочестивость Амани находила одобрение в глазах религиозных властей, в то время как поведение Нашвы могло опутать Сару и Асада бесконечной паутиной саудовской религиозной и правовой системы.

И снова меня стала мучать мысль о том, что все же моей дочерью была Нашва, в то время как Амани по духу была ближе Саре. Я уже собиралась спросить об этом Сару, но вдруг меня охватило волнение, что за таким беспочвенным предположением может последовать действительный обмен дочерьми. Тогда я напомнила себе о том, что в моей стране лучше вести борьбу с упорным религиозным фанатиком, чем с юной особой, одолеваемой сексуальными желаниями.

Чтобы поднять настроение сестры, я сказала ей, что мы, родители, когда вопрос касается наших детей, зачастую не видим в них ничего, кроме плохого. Я стала думать, какие хорошие черты Нашвы можно было бы привести в пример, но так ничего не смогла вспомнить.

Сара и я некоторое время хранили молчание и только обменивались взглядами. Нам не надо было говорить – мы понимали друг друга без слов.

Думая о дочери, сестра завела разговор о прогрессе цивилизации. Наши дети, огражденные от всех житейских проблем, купающиеся в невероятной роскоши, получающие высоконравственное воспитание, удовлетворяющие все свои духовные устремления, тем не менее ничего не выиграли в своем развитии от такой тщательно продуманной организации их жизни.

Сара пришла к выводу, что человеческий характер вытекает непосредственно из человеческих генов и что ее дети вместо заботливо ухоженных растений могут вырасти с таким же успехом дикими сорняками.

– Кроме того, – со смехом сказала она, – те, кто в одном возрасте были радикалами, в другом могут стать реакционерами, так что никому не дано знать, что вырастет на самом деле из наших отпрысков.

Поскольку всегда было самым верным средством избавиться от собственных проблем – это узнать о проблемах другого человека, пусть даже глубоко любимого вами, то и я почувствовала, что значительно приободрилась.

Рассмеявшись, я согласилась с сестрой, сказав, что семена, посеянные нами, еще не все взошли. Подумав о том, что все в жизни находится в руках Аллаха, я решила, что больше не стану беспокоиться.

Сара пошла узнать, как обстояли дела у ее младших детей, оставленных на игровой площадке дворца, расположенной неподалеку от зоопарка Амани. Я же тем временем собиралась принять ванну и переодеться, после чего мы намеревались навестить Фаизу. С тех пор, как бедная девочка была насильно возвращена в королевство, ни Сара, ни я не виделись с ней, хотя не без удивления узнали о том, что она поправилась и даже начала принимать наиболее близких друзей и родственников.

Впервые за много дней ощутив позабытое уже спокойствие, я оказалась совершенно неподготовленной к неожиданному звонку мужа.

Голос его показался мне неестественно напряженным.

– Султана, пойди в мой кабинет и найди в сейфе паспорт Абдуллы.

– Зачем? – спросила я.

Карим велел мне замолчать и сделать так, как он приказал.

Подумав о самом худшем, я уронила на пол трубку и опрометью бросилась в домашний кабинет мужа, расположенный на первом этаже дома. Руки отказывались повиноваться, и мне потребовалось три попытки, чтобы справиться с комбинацией цифр номерного замка.

Свой паспорт муж держал в сейфе на работе, а паспорта детей и мой собственный находились дома.

Пальцы мои копались в многочисленных бумагах и документах. Паспорта Абдуллы не было!

Тогда до меня дошло, что вместо четырех я насчитала всего два паспорта. Посмотрев все еще раз, я убедилась в том, что паспорт Махи, как и паспорт ее брата, также отсутствовал.

Что произошло? Как могло это случиться? Никто, кроме Карима и меня, не знал цифрового шифра этого сейфа.

– Нет! – ужаснулась я, когда не смогла найти и специального разрешения, подписанного Каримом, которое давало женщинам нашей семьи право выезжать за пределы королевства без сопровождения родственников-мужчин.

Я пришла в смятение. Неужели Маха отправилась путешествовать одна? Или они с братом покинули королевство вместе?

В кабинете Карима зазвонил его личный телефон – муж мой устал ждать. Когда я взяла трубку, он закричал:

– Султана! Что происходит?

Я рассказала Кариму о моем неутешительном открытии.

– А доллары?

Я и не подумала проверить, на месте ли были деньги. В сейфе мы держали крупную сумму долларов, чтобы можно было срочно покинуть королевство, случись, скажем, в нашей стране религиозная революция. Это были деньги, предназначенные для выкупа с целью обеспечения себе безопасного выезда из государства, которые, как мы надеялись, нам не доведется использовать.

Я открыла большой ящик в верху сейфа. Так и есть! Сейф был пуст! По мере того, как росло наше волнение относительно спокойствия в стране, росла и сумма. Абдулла взял из сейфа более миллиона долларов наличными. Неужели мой сын совершенно утратил здравый смысл?

– Доллары пропали, – мрачно сообщила я.

– Отправляйся в школу и проверь, там ли Маха, а я еду в аэропорт.

– Торопись! – выкрикнула я. Я знала, что мой сын находился на пути в Ливан. Но как Маха оказалась вовлеченной в это дело? Естественно, Абдулла не мог взять сестру в такую опасную страну. От страха меня затошнило.

– Я попробую связаться с тобой из машины. Все. Сделай так, как я тебе сказал. Найди Маху!

Я схватила простое платье и поспешно натянула его через голову. Я надевала абайю, чадру и шайлу, бегая по всему дому в поисках Сары, которую намеревалась попросить поехать со мной к Махе в школу. Я крикнула Конни, чтобы та нашла Мусу, самого молодого из наших египетских шоферов, единственного человека, которого, насколько мне было известно из прошлого опыта, можно было убедить превысить дозволенную в городе скорость.

Школа Махи находилась в пятнадцати минутах езды на автомобиле от нашего дворца, но мы прибыли на место за десять. По дороге я рассказала Саре то немногое, что знала о случившемся.

Семнадцать девушек из класса Махи, присутствовавшие на уроке истории, записывали что-то за учителем, которого видели на большом телевизионном экране, расположенном в центре классной комнаты. Урок велся в записи на видеопленке, поскольку в Саудовской Аравии мужчине-учителю запрещено вступать в личный контакт со своими ученицами.

Когда я ворвалась в класс, лицо Махи стало пунцово-красным. Увидев дочь, я нависла над ее партой и произнесла:

– Маха! Ты здесь!

Маха оттолкнула от себя мои руки и воскликнула:

– А где, по-твоему, я должна была находиться ?

Я сказала директрисе школы, что мне нужно забрать Маху домой. Не проявив ни малейшего любопытства по отношению к моему необычному поведению, та спокойно велела Махе собрать учебники. Она только поинтересовалась, не будет ли Маха отсутствовать более одной недели. Поскольку я ничего не знала, то ответила, что будет. Тогда начальница сказала, что попросит учителей Махи провести с ней уроки после ее возвращения.

– Мама! Что происходит? – спросила Маха, когда мы садились в автомобиль.

– Я боялась, что ты с Абдуллой.

– С Абдуллой?

Маха, которой в эту пору было всего семнадцать лет, в высшей школе для девушек была самой младшей. Сын, которому было девятнадцать, должен был в это время находиться в университете, учебном заведении, открытом только для мужчин.

Маха с удивлением уставилась на меня. – Мама, ты себя ведешь как ненормальная, – она вопросительно взглянула на Сару, ища в ней подтверждения. – Тетя, в чем дело?

Сара объяснила загадку с паспортами, обмолвившись, что мы не понимаем, зачем Абдулле понадобилось брать паспорт Махи.

Тут наши взгляды с Сарой встретились, и мы без слов поняли, что подумали об одном и том же,

– Фаиза! – одновременно произнесли мы имя девушки.

Я приказала водителю отвезти нас в дом Фуада и Самии.

– Немедленно!

Теперь план Абдуллы мне стал совершенно ясен. Мой сын взял паспорт Махи для жены Джафара, Фаизы! Абдулла задумал спасти ее. Под именем Махи должна была выехать Фаиза! Фаиза, а не Маха должна была с моим сыном отправиться в Ливан! С закрытым чадрой лицом женщине в Саудовской Аравии ничего не стоит выехать за границу, имея на руках чужой паспорт.

Когда Маха поняла значение поступка Абдуллы, она взмолилась, чтобы мы вернулись домой.

– Мама! Пусть они уедут!

Это был трудный момент. Если я ничего не сделаю, чтобы уведомить родителей Фаизы, то окажусь соучастницей неблаговидного вмешательства сына в личные дела посторонних людей. Если же я стану причиной продолжительной или даже вечной разлуки Фаизы с человеком, которого она любила настолько, что посчитала возможным стать его женой, то вся моя борьба за права женщин в моей стране будет сведена на нет.

Несколько минут, показавшихся нам вечностью, мы с Сарой вопросительно смотрели друг другу в глаза, не зная, что предпринять. Ясные глаза Сары, казалось, заглядывали в мою душу. Я знала, что в этот момент моя сестра вспоминала ужасное сексуальное надругательство, которому подверглась во время первого замужества. Если бы наша мать не восстала против отца, рискуя собственным браком и возможной разлукой со своими дорогими детьми, Сара навсегда бы осталась сексуальной заложницей мужчины, которого ненавидела, и никогда бы не узнала той прекрасной любви, что пережила вместе с Асадом.

Принятое мной решение было результатом неприятия тех жестоких ограничений, которым подвергаются женщины моей страны. Желая походить на своих предков только в самом лучшем, я скомандовала Мусе:

– Отвези нас домой.

Маха рассмеялась и всю дорогу целовала меня, едва не задушив в объятиях.

Глаза сестры посветлели. Она улыбнулась, сжала мою руку и сказала:

– Не беспокойся, Султана, ты приняла верное решение.

В свою очередь, глаза Мусы невероятно широко раскрылись, он то и дело открывал и закрывал рот, напоминая мне перегревшуюся на жарком солнце птицу. Лицо его еще больше потемнело, и я видела, что он жестоко разочарован таким поворотом событий.

Я заговорила на французском языке, которого он не понимал.

– Посмотрите на лицо шофера, – сказала я сестре и дочери. – Он явно не одобряет моего поступка.

– А какой мужчина в этой стране одобрил бы право женщины самой выбрать себе мужа? – поинтересовалась Маха. – Назови мне хотя бы одного!…и я выйду за него замуж!

Я припомнила все события того дня и почувствовала неожиданное облегчение. Наконец моя беспокойная душа обрела покой, потому что я поняла, что в жилах моей дочери текла такая же кровь, как и у того просвещенного человека, который, правда, еще не знал о своем освобождении.

– Абдулла, – ответила я тихо. – Твой брат и мой сын. Абдулла такой мужчина.

В счастливом молчании я смотрела в лицо дочери, но образ его заслонили воспоминания прошлого. Я видела тельце моего первенца, лежащего в руках его матери. Чувства, что я пережила в день его рождения, в мгновение ока возродили во мне такую бурю радостных эмоций, которая по своей природе не могла длиться долго. Тогда я подумала, будет ли мой новорожденный сын поддерживать закабаление женщин в нашей стране, а следовательно, способствовать его укреплению. Я молила Аллаха, чтобы это было не так, чтобы влияние его на историю моей страны было благотворным и помогло внести изменения в жесткие традиции социального устройства Саудовской Аравии.

Трудно было дать спокойную оценку действиям Абдуллы, но глубоко в сердце я одобряла его поступок, зная, что в сыне осуществилась моя потаенная мечта. Ребенок мужского пола, рожденный мной, обязательно начнет преобразования в моей отчизне.

Каким смелым оказался мой сын!

Больше не заботясь о реакции Мусы, я заговорила по-арабски, напомнив Саре и Махе о том, что мужчины поколения Карима однажды уже внимали голосу разума и поднимали вопрос относительно женщин, но их голос в стычке с воинственными религиозными фанатиками не был услышан. Огорченная робостью мужчин моего поколения, я больше никогда не взирала на них с надеждой.

Но надежда в Саудовской Аравии не была потеряна, потому что мы, женщины, еще рождали мужчин, подобных Абдулле.

Я заявила Махе и Саре о своей уверенности в том, что мой любимый сын был принцем, который в один прекрасный день использует всю силу своего влияния на то, чтобы облегчить положение саудовской женщины.

Испытав в результате смелого поступка сына прилив энергии, весь остаток пути домой я уже не могла говорить ни о чем другом, вызывая негодование Мусы своим откровенным обсуждением полной свободы для женщин, в том числе и для его собственной жены, которую он, отправившись на заработки в Саудовскую Аравию, оставил жить со своими родителями в небольшой египетской деревушке.

Карим нетерпеливо ждал моего возвращения. Он как будто совсем не был удивлен счастью, которое источал весь мой облик. Я решила, что причину перемены моего настроения он, должно быть, отнес на счет нашей дочери, которая оказалась на месте. Он так и не узнал, что моя радость была связана с сыном и тем фактом, что Абдулла восстал, против несправедливости, обратившись в сторону свободной жизни для всех людей.

Маха, немного напуганная яростным блеском глаз отца, сославшись на какие-то неотложные дела, удалилась.

Сара, забрав детей, отправилась домой к Асаду, прошептав мне па ухо, чтобы я ей позвонила при первой же возможности.

Откуда-то издалека доносился то усиливающийся, то стихающий голос Амани, предававшейся общению с Богом.

Наконец я осталась с мужем наедине.

Я полагала, что строгость Карима связана с тяжестью бремени того открытия, что он сделал, и была совершенно не подготовлена к его безжалостным обвинениям.

О своих чувствах он заявил, даже не удосужившись ни о чем спросить меня:

– Султана, ты приложила руку к побегу Фаизы.

На короткое мгновение от этого обвинения я потеряла дар речи. Как человек, гнев которого не знает пределов, я перешла всякие границы и, совершенно выйдя из себя, замахнулась на Карима кулаком, намереваясь ударить по руке.

Хорошо знакомый с моими повадками, Карим, в отличие от меня, был готов к атаке. Он отступил в сторону и увернулся от удара.

За прошедшие годы Карим отточил свои реакции до совершенства, так что в наших ссорах он казался сдержанным, к на его фоне я всегда представала не в лучшем свете. И сегодняшний день не был исключением.

– Султана, сейчас не время для драк. Наш сын и Фаиза покинули королевство, – муж схватил меня за плечи. – Ты должна сказать мне, куда они собираются.

Никакие мои доводы не могли убедить мужа в том, что я никакого отношения к планам Абдуллы не имела и что наш сын вполне мог унаследовать мой превосходный дар к обману.

Я почувствовала себя в шкуре городского воришки, которого заподозрили в краже пропавшей буханки хлеба. Так мое прошлое аукнулось мне в настоящем, на невинную женщину обрушилась настоящая лавина обвинений.

Дорогой ценой платила я за свое бунтарство.

Я полагала, что поведение Карима, как моего мужа, должно было быть более достойным, о чем и сказала ему.

Карим недоумевал, как мог он верить мне. Он сказал, что женился на женщине, которая была наполовину ангелом и наполовину дьяволом, и дьявол во мне зачастую руководил ангелом, а там, где речь касалась жизни женщин, я вообще не могла говорить без лжи и действовать без вероломства!

Разозлившись как никогда – ибо кто из людей способен выносить ложные обвинения с улыбкой па лице, – я плюнула Кариму под ноги и вышла из комнаты, пообещав больше никогда не вступать в разговор с человеком, за которого вышла замуж.

Карим тогда изменил тактику, решив, что без моей помощи вряд ли сумеет отыскать сына и вернуть дочь Фуада. Карим сказал, что если был неправ, то просит прощения, но я должна спасти сына от дальнейшего участия в оскорбительных для другого мужчины действиях и ввязывании в чужие семейные дела.

Но, заподозрив, что за этим стоят совсем другие мотивы, к его просьбе о прощении я осталась безучастной и, зажмурившись, чтобы не видеть его лица, сделала знак рукой, чтобы он ушел.

Как только дверь захлопнулась, от радости удовлетворенного чувства мщения не осталось и следа.

Где находился мой сын? Был ли он в безопасности?

В течение пяти дней дом наш не знал покоя, потому что ни Карим, ни я не могли общаться друг с другом миролюбиво. Амани молилась и плакала, а Маха пела песни о любви и праздновала побег Фаизы.

***

Есть ли в жизни что-нибудь более приятное, чем успех?

Одержимая одной целью, Фаиза сумела избежать ловушек, расставленных ее семейством, и воссоединилась со своим любимым.

Реакция Фуада и Самии на отчаянный побег их дочери превзошла все мои ожидания. Готовая в любой момент броситься к Кариму, чтобы умолять его, используя свое положение, защитить нашего единственного сына, я была приятно поражена тем смирением, с которым воспринял Фуад поведение своей дочери.

На пятый день после исчезновения Абдулла позвонил нам с Кипра, маленькой островной страны, расположенной недалеко от берегов Ливана. Наша реакция Абдуллу ничуть не испугала, и он твердо, несмотря на наши протесты, заявил, что осуществил акт справедливости, воссоединив снова Джафара и Фаизу.

У меня перехватило дыхание, когда Абдулла признался, что час назад Фаиза звонила родителям и те, оставив гнев, просили только об одном, чтобы им была предоставлена еще одна возможость принять Джафара как своего сына, Фуад сказал дочери, что если она и Джафар не отвернутся от них, то и он обещает не «вступать в те же бурные воды во второй раз».

Как справедливо замечено, человек отвергает компромисс, когда чувствует свою силу, и идет па соглашение, когда слаб. Угнетаемые страхом никогда больше не увидеть свою прекрасную дочь, Фуад и Самия пришли к выводу, что лучше бы им принять ее брак с человеком, стоящим гораздо ниже их по благосостоянию и социальному положению.

Но, склонная к подозрительности, я подумала, что, возможно, это трюк, чтобы заманить Джафара в страну, где он был совершенно бесправен. Оказавшись в Саудовской Аравии, он мог бы попасть за решетку под любым благовидным предлогом, если бы Фуад только этого пожелал.

Но родители Фаизы развеяли мой пессимизм.

В тот же день Фуад и его семья вылетели в Грецию, и в золотой стране, где мужчины были достаточно цивилизованными, встретились с Джафаром и Фаизой. Мысли, более ужасные, чем смерть, были отброшены в сторону, и Джафар и Фаиза наконец обрели счастье в единении с семьей, которая однажды бросила вызов законности их союза.

Для Фаизы было выправлено специальное разрешение выйти замуж за мусульманина из другой страны, и в одном из отелей Каира в Египте состоялась их второе, на этот раз более праздничное бракосочетание.

Карим и я вместе с нашими дочерьми также ездили туда, чтобы присоединиться к сыну для участия в торжестве.

Джафар и Фаиза настояли на том, чтобы гости обоего пола вместе прибыли на прием, даваемый в отеле «Мена Хауз». Их большая любовь даже сурового Карима заставила улыбаться, хотя как член королевской фамилии он испытывал стыд, что его сын посмел вмешаться в частную жизнь его друга. Напряженность Кариму помогли снять Фуад и Самия, признавшись ему в том, что другого конца не могло и быть, поскольку еще до похищения Фаизы Абдуллой, видя чрезвычайную печаль дочери, они уже стали подумывать над тем, что лучше было бы вернуть ее Джафару. Печаль Фаизы не могла оставаться незамеченной, и, как Фуад заверил моего смущенного мужа, они сами в день бегства Фаизы были уже готовы сдаться.

Мы видели, как обнимал Фуад Фаизу и Джафара, словно все они были одним целым. По счастливому взгляду Джафара и сиянию глаз было видно, что он любит свою молодую жену еще безумнее, чем раньше.

Это было что-то невероятное! Саудовская женщина с радостью была отдана в жены тому, брак с которым был запрещен.

Я прошептала Кариму на ухо:

– Видишь, даже прямую линию можно заставить искривиться!

Семейная трагедия была превращена в картину величайшей гармонии.

Поздно вечером того же дня мы с Каримом из внутреннего дворика нашей каирской виллы любовались красотой египетского неба.

Муж мой изумил меня искренним раскаянием и просьбой простить его. Мучаясь чувством стыда и любви, Карим пообещал, что впредь никогда больше не станет безосновательно подозревать меня в чем бы то ни было. Абдулла сказал ему, что в его план, связанный с побегом Фаизы, я не была посвящена. А цифровую комбинацию нашего сейфа Абдулле сообщил Карим. Но в горячке событий он забыл об этом!

Потом, словно вспомнив о чем-то, Карим полез в карман и извлек огромнейший из бриллиантов, когда-либо виденных мной, Камень был подвешен к золотой цепочке. Муж мой осторожно застегнул ожерелье у меня на шее, и я почувствовала прикосновение его губ к плечу.

Несколько лет назад я ненавидела горькую пустоту своего супружества. Всего месяц назад я с жадностью искала смысл жизни. Наступивший момент был благодатной почвой для всех видов эмоций – любви, сожаления и в большей степени смятения. Неужели Карим был тем редким типом саудовца, который сочетал в себе нежность, мужественность, практичность и ум? Неужели я ошибалась в своих оценках его характера?

Как мог саудовец соответствовать моему представлению о счастье, когда именно с саудовскими мужчинами я всю свою сознательную жизнь вела борьбу?

Я когда-то слышала, что скупец никогда не бывает удовлетворен своими деньгами, а мудрец – своими знаниями. Может быть, и я была женщиной, которой неведомо удовлетворение? Вероятность этого пугала меня.

Мне в голову пришла еще одна арабская пословица: «Если твой муж сладок, как мед, не слизывай его сразу».

Карим предстал передо мной в ином свете. Вспомнив о многочисленных оскорблениях, нанесенных ему, я молила Аллаха, чтобы он укоротил мой язык и увеличил силу ума.

Я улыбнулась мужу, и тут же почувствовала, как затягиваются многие душевные раны, нанесенные мне поведением Карима в ранний период нашего брака.

По необъяснимой причине шрамы мои стали почти незаметны.

Глава 10. Фатьма

На следующий день Карим и я вместе с детьми сидели на веранде нашего особняка в Каире. Просторную закрытую террасу окружал безукоризненный цветочный сад. Воздух был пропитан сладким ароматом роз и жимолости, пробуждая воспоминания о богатых британцах, что когда-то оккупировали этот негостеприимный город. Мы с мужем наслаждались прохладой просторного, затененного от солнца места; не было и намека на дневной бриз, и раскаленные бетонные строения перенаселенного города сохраняли жестокий жар дня, притупляя чувства восьми миллионов каирцев.

Наши дети о чем-то пошептались между собой и заявили, что мы снова были забыты нашей «забывчивой Фатьмой», как часто мы называли нашу египетскую экономку, когда ее не было поблизости.

Я предупредила детей, чтобы не смели веселиться по этому поводу, потому что Фатьма уже давно была немолодой, и ноги ее с трудом носили располневшее тело, Подавляя улыбку, я подумала, что наши дети все же, вероятно, правы в своей оценке ситуации. Фатьма не раз напрочь забывала о своих хозяевах, которые с нетерпением ждали прохладительных напитков, и хваталась за какое-нибудь другое дело. Она и в самом деле была рассеянна и частенько совершенно не могла вспомнить, зачем она вышла из одной комнаты и направились в другую. Много раз Карим жаловался и грозился уволить ее, нанять другую, более молодую и расторопную женщину, однако я всегда оказывала сопротивление, потому что Фатьма была преданной женщиной и по-настоящему любила наших детей.

Карим обвинял меня в том, что я просто не могла распроститься с увлекательными рассказами Фатьмы о каирских сплетнях. Но это было не так.

Фатьму мы наняли много лет назад, как только купили особняк. Предполагалось, что она будет нашей экономкой, постоянно живущей на вилле. Когда она появилась в нашей жизни, Абдулле было всего два года, а девочек еще не было на свете. Так что Фатьма была рядом с ними на протяжении всей их молодой жизни.

Едва я встала, чтобы пойти и напомнить ей об уже прозвучавшей просьбе, как услышала знакомое шарканье сандалий по мраморному полу внутреннего коридора, ведущего на веранду.

Я взглянула на Карима, и он раздраженно мотнул головой. Мой муж не понимал, почему он должен испытывать неудобства из-за возраста служанки.

Я же озорно сказала ему:

– Муж мой, не забывай, что Аллах смотрит на тебя.

Карим ядовито заметил:

– Султана, не обременяй себя заботами о моих отношениях с Аллахом.

Дети подумали, что мы можем разругаться и испортить вечер, и Амани поспешно обвила шею отца руками, а Маха принялась гладить меня по плечу и уговаривать не терять самообладания.

Но я слишком хорошо себя чувствовала, чтобы сражаться, о чем им и сказала. Тут мое внимание привлекла Фатьма. Вспомнив грациозную, стройную женщину, какой она была в прошлом, я с любовью наблюдала за ее отяжелевшей фигурой, пока она с трудом открывала стеклянные двойные двери, которые выходили из особняка па веранду. Фатьма была необъятной, и ей с большим трудом удавалось удерживать поднос, уставленный хрустальными стаканами и таким же графином, наполненным свежеотжатым лимонадом.

Как и большинство египетских женщин, борьбу с полнотой Фатьма начала сразу же после рождения первого ребенка. С каждым новым пополнением своего семейства она становилась все больше и болше, пока наконец малыш Абдулла не спросил меня со страхом, как это кожа Фатьмы все еще в состоянии удерживать ее тело.

Медлительная из-за грузности, Фатьма потратила изрядное время, чтобы преодолеть всего несколько ступенек, что вели от двери к столу с плетеной мебелью, выкрашенной белой краской.

Абдулла вскочил на ноги и взял у нее из рук поднос, сказав, что сам обслужит семью.

Мы с Каримом переглянулись; я заметила, что муж прикусил губу, чтобы удержаться от возражения. Со времен младенчества Абдулла всегда участливо относился к любым страданиям человека, которые зачастую сваливаются на него незаслуженно. Чувствительность сына тронула меня, и я почувствовала гордость за него, хотя знала, что у мужа не было ни малейшего желания видеть, как сын исполняет работу слуг.

Чтобы отвлечь Карима, я попросила Абдуллу рассказать о Ливане подробнее, поскольку с момента нашей встречи в Каире у нас почти не было времени, чтобы остаться с ним наедине и выслушать историю его приключения. Я помнила, что Карим, будучи молодым, провел в прекрасном городе Бейруте немало счастливых дней. До того, как началась эта бессмысленная кровавая война, разрушившая когда-то прелестный край, многие члены саудовской королевской семьи любили приезжать туда, чтобы отдохнуть и расслабиться.

Абдулла видел надежду там, где Кариму казалось, что ее нет. Он сказал, что особое впечатление на него произвел ливанский дух. Абдулла удивлялся тому, что ливанский народ не только выжил, но и вышел из такой грязной гражданской войны, не утратив своего оптимизма, и сохранил веру в то, что сумеет превзойти свое прекрасное прошлое. Абдулла считал, что если ливанцам дать хотя бы полшанса, они снова поднимутся и займут достойное место среди других стран арабского мира.

Абдулла замолчал и посмотрел на отца, затем спросил, не желает ли отец вложить деньги в экономику этой страны.

Карим наградил сыпа ободряющей улыбкой. Мой муж относится к числу тех людей, которые ищут экономическую выгоду во всем. Отсутствие интереса сына к таким делам раньше всегда угнетало Карима. Впрочем, улыбка его быстро исчезла, когда сын добавил, что инфраструктура страны почти целиком разрушена и в ней имеется более чем достаточно сфер, нуждающихся в пожертвованиях.

Я едва не умерла от смеха, когда увидела лицо Карима. Хотя сидел он очень прямо и всеми силами пытался изобразить подобие заинтересованности, ему с трудом удавалось скрыть раздражение; он посмотрел на сына так, словно видел его в первый раз.

Я знала, что муж еще не вполне оправился после гордого заявления Абдуллы, что вся сумма в один миллион долларов, взятая из сейфа, была им безвозмездно передана лечебнице, в которой находился старший брат Джафара. У мужа не хватило духа упрекнуть сына за благородный поступок, и он, несмотря на потерю миллиона долларов, только с печальной нежностью посмотрел на Абдуллу.

Позже Карим признался мне, что пожертвование денег Ливану было равнозначно выбрасыванию их на ветер, потому что, кто знает, может быть, завтра пожар разрушительной войны снова прокатится по ливанской земле. Пусть ливанцы сначала докажут, что их намерения восстановить мир серьезны, тогда Карим рассмотрит возможность оказания помощи братьям-арабам.

Абдулла был поражен отсутствием оборудования в лечебнице, в которую был помещен брат Джафара, и опять заговорил об этом. Он сказал, что не в состоянии забыть ужасных условий, в которых живут в больнице раненые. На глаза Абдуллы навернулись слезы, когда он заговорил о мужчинах и женщинах, лишенных конечностей, ограниченных стенами маленьких палат, потому что у них нет ни протезов, ни инвалидных колясок. Абдулла видел людей, привязанных к деревянным столам, людей, совершенно неподвижных, людей, стоически принимавших возможность жизни, лишенной каких бы то ни было радостей.

Абдулла узнал страшную правду, заключающуюся в том, что большинство ливанских раненых не имеют уцелевших родственников, которые могли бы платить за их лечение и содержание.

С болью в голосе он спросил:

– Неужели мир не знает или не желает знать о том ущербе, что был нанесен этой стране?

Я напомнила Абдулле о более счастливых обстоятельствах, сказав, что брату Джафара повезло больше, чем другим, поскольку Джафар регулярно высылал деньги, необходимые для его медицинского обслуживания. Но даже его положение бледнеет по сравнению с теми последними достижениями прогрессивного здравоохранения, которые гарантированы каждому жителю Саудовской Аравии ее нефтяным богатством. Теперь брат Джафара получит лечение согласно последнему слову медицины, потому что Фуад забрал с собой брата зятя, чтобы все они могли жить одной семьей.

Теперь и наш сын хотел, чтобы его отец часть своего личного состояния употребил на нужды Ливана. Абдулла считал, что новый госпиталь, оснащенный наисовременнейшим оборудованием, мог бы стать весьма неплохим началом.

Я подалась вперед, заинтересованная ответом мужа, потому что знала, что Кариму всегда было трудно отказывать просьбам любимого сына.

Карим, желая сосредоточиться, закрыл глаза и принялся потирать лоб кончиками пальцев, когда внезапно покой нашего домашнего собрания был нарушен громким плачем.

Сбитые с толку, мы недоуменно поглядывали друг па друга и не сразу поняли, что этот странный звук доносился из внутренних покоев виллы и что издавала его Фатьма!

По лицу Карима пробежала волна облегчения, поскольку теперь интересы его сына переключились на другой объект. Первым бросился внутрь Абдулла. За ним поспешили дочери и я, оставив Карима на веранде одного.

Сначала я решила, что Фатьма обожглась, потому что она стояла у кухонной плиты и жарила для нашего ужина говядину с луком. Но тут я быстро заметила, что плач не остановил процесса приготовления пищи, поскольку она продолжала мешать находившиеся на сковородке ингредиенты и, казалось, не понимала, что ее стенания слышны даже за каменными стенами виллы.

– Фатьма! Что случилось? – спросил Абдулла.

Голосом обреченного Фатьма пророкотала:

– О Абдулла, благословенна та женщина, что не появилась на свет! Вторая счастливица – это та, что умерла еще во младенчестве!

Отчаявшись до безумия, Фатьма принялась бить себя кулаками в грудь.

Маха выхватила у нее из руки деревянную мешалку, а Амани начала утешать бедную женщину ласковыми словами.

Абдулла вопросительно посмотрел на меня своими карими глазами.

Я пожала плечами, поскольку растерялась так же, как и он. У меня никаких других мыслей не было, кроме одной, что, должно быть, с ней развелся ее муж и взял в дом другую, более молодую жену, хотя в прошлом они выглядели вполне благополучной парой.

Ее муж Абдул занимал у нас в доме сразу две должности: садовника и семейного шофера. Супруги часто говорили, что считают себя счастливчиками, потому что работают на богатых людей, которые хорошо платят и редко наведываются в страну, поэтому у них было достаточно времени, чтобы проводить его со своими детьми, живущими в одной квартире с матерью Абдула в Каире, Однако я знала, что по закону мужчина в Египте, как и в Саудовской Аравии, имеет над женщиной полную власть. И не было ничего необычного в том, что пожилой мужчина взял себе вторую жену или же развелся с первой и привел в дом более молодую и привлекательную женщину.

Опыт всей моей жизни говорил, что в основе всех бед и страданий женщины всегда стоит мужчина. Раздумывая над горькими словами Фатьмы относительно несчастной женской доли, я решила, что причиной ее горя был мужчина, ибо что может еще до такой степени расстроить женщину в возрасте Фатьмы, как не мысль быть в такие лета брошенной мужем.

Абдулла, Амани и я отвели Фатьму в гостиную и усадили в кресло, а Маха осталась присматривать за незаконченной стряпней.

Всю дорогу Фатьма стонала и прижимала ладонь к макушке, словно человек, пытающийся заглушить боль.

Желая разузнать о причине ее горя, я сделала знак детям, чтобы оставили нас одних, и без обиняков спросила ее:

– Фатьма, что, Абдул развелся с тобой? Фатьма подняла голову и взглянула на меня, ошарашенно заморгав мокрыми от слез глазами. Она повторила мои слова:

– Абдул? Развелся со мной? – она улыбнулась одними губами. – Этот старик? Пусть только попробует! Я проломаю его лысую голову, как яичную скорлупу, и изжарю на тротуаре его мозги.

Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться вслух. Карим часто любил повторять, что Абдул, на его взгляд, живет в страхе перед женой и что в арабском мире есть по крайней мере одна замужняя женщина, не нуждающаяся в моих советах.

Абдул был в два раза меньше Фатьмы, и однажды Карим случайно собственными глазами увидел, как Фатьма огрела мужа по спине большой палкой. Я спросила:

– Тогда, если дело не в Абдуле, что же все-таки случилось?

Морщинистое лицо Фатьмы осунулось, и она словно растворилась в своих мрачных мыслях. Она так тяжело вздохнула, что я сразу поняла – ее печаль сидит глубоко в сердце. Я в недоумении спрашивала себя, что же могло послужить причиной такого страдания.

– Фатьма! – напомнила я ей о своем существовании.

Вдруг ее лицо стало ярко-красным, и отчаяние Фатьмы прорвалось наружу.

– Все дело в моей внучке Алхаан! Ее отец – чудовищный человек, осел, а не мужчина, этот Нассер! Я бы убила его собственными руками, если бы только моя дочь позволила мне это! Но нет! Она говорит, что она и ее семья может жить так, как считает нужным!

Глаза Фатьмы блеснули гневом, а ее невероятных размеров грудь от негодования заходила ходуном.

– Моя собственная дочь требует, чтобы я не вмешивалась в дела ее семьи! – она в ужасе посмотрела на меня. – Вы можете себе это представить? Не иметь права голоса в жизни моей собственной внучки?

Чувствуя себя страшно заинтригованной, я спросила:

– Что же Нассер сделал со своим ребенком? С твоей внучкой?

Про себя же я с уверенностью подумала, что раз мать девочки не возражала, значит, никакого вреда ребенку не могли причинить.

– Этот Нассер! Он из маленькой деревушки. Что он может знать?

Я в удивлении отпрянула назад, потому что Фатьма плюнула на наш покрытый новыми коврами пол.

Фатьму понесло; она проклинала Нассера, призывала дочь и молила Аллаха спасти свою внучку.

Я потеряла терпение и, возвысив голос, потребовала дать мне ответ.

– Фатьма! Скажи мне немедленно! Что случилось с твоей внучкой?

Безутешная и потерянная, Фатьма крепко стиснула мне ладонь и сказала;

– Сегодня. Сегодня они сделают Алхаан женщиной. В девять часов к ним придет брадобрей. Я не верю, что этот обряд так уж необходим. Ни с одной из моих дочерей мы не обходились подобным образом. Все этот Нассер! Помогите мне, госпожа, пожалуйста…

Прошлое вспыхнуло у меня в памяти. Как хорошо я помнила эту жуткую историю, рассказанную мне старшей сестрой Нурой, когда ее тоже сделали женщиной.

Карим и я еще не поженились, мне было всего шестнадцать лет. Мать наша только что умерла, и Нура как старшая из сестер должна была ответить на мои вопросы относительно обрезания женщин. Я в это время еще не знала, что Нура и две старшие сестры, следующие за ней, также подверглись этому ужасному обряду и в результате всю жизнь вынуждены были страдать от боли и мучений.

Еще в недавнем прошлом в Саудовской Аравии обрезание женщин встречалось не так уж редко, В каждом племени были свои обычаи. В прошлом году я прочла книгу, купленную сыном во время пребывания в Лондоне. Она Называлась «The Empty Quarter»[ 11] и была написана Сен-Джоном Филби, уважаемым британским исследователем пустыни. С помощью моего деда, Абдула Азиза аль-Сауда, основателя и первого короля Саудовской Аравии, Сен-Джон Филби в тридцатых годах проводил интенсивные исследования Аравии.

Я взяла книгу в комнате сына и погрузилась в чтение истории арабских племен, населяющих Саудовскую Аравию, изложенную этим ученым. Я наслаждалась книгой до тех пор, пока не дошла до части, посвященной исследованиям англичан относительно женского обрезания. Я представляла весь ужас жестокости, через которую пришлось пройти моим сестрам, и даже плакала, когда читала задокументированный Филби разговор с одним арабом, жителем пустыни:

Излюбленным коньком его была тема секса, ему нравилось подшучивать над Салихом, пространно рассуждая о практике Манасира, касающейся обрезания женщин.

«Послушайте меня, – сказал он. – они не трогают клитор своих женщин до достижения ими возраста полового созревания, когда девушке предстоит выйти замуж, а за месяц или два до свадьбы устраивается праздник по поводу ее обрезания. Их обрезают именно в этот период, а не сразу после рождения, как это делается в других племенах, —кахтан и мурра, бани хаджир да еще и аджман. Поэтому их женщины вырастают более сладострастные, они очень хороши, и к тому же очень темпераментны! Но потом им все удаляют, делая их тихими и гладкими, охлаждая горячность, но сохраняя желание… Операцию девушкам делают прямо в их шатрах сведущие женщины, хорошо знающие свое дело. За работу они получают доллар или что-то около этого. Они умело орудуют ножницами, бритвой и иглой – всеми инструментами, необходимыми для операции».

Эта информация не могла не заставить меня призадуматься. Мне показалось особенно странным то, что мужчины нетронутых женщин считают сладострастными, однако соглашаются подвергнуть их такой варварской процедуре, чтобы «охладить их горячность». Из литературы я узнала, что для обрезанной женщины каждая близость с мужем превращается в муку, из чего смогла заключить, что нет никакого смысла в причинении женщине такого увечья.

Мой дед, Абдул Азиз аль-Сауд, для своего времени был человеком передовым, он во всем старался достичь лучшего. Будучи уроженцем Неджда, он не уповал на обрезание женщин, так же как и на обдирание кожицы мужчин, что было не менее ужасным.

Обдирание кожицы мужчин означает удаление кожи от пупка до внутренней поверхности ног мужчины. Увидев однажды такое варварство воочию, наш король навсегда запретил практиковать его. Но, несмотря на указ деда, старые привычки умирали долго, и люди под страхом наказания все же продолжали делать то, чему учили их предшественники.

Если в некоторых племенах обрезание женщин было совершенно запрещено, то в других только иссекали капюшон клитора. Иссечение капюшона клитора является наименее распространенным способом женского обрезания, и по своему характеру он аналогичен мужскому обрезанию.

Но в Аравии были и такие племена, где бедным женщинам вместе с клитором удаляли и малые срамные губы. Такой способ был распространен довольно широко, его можно сравнить с полным удалением головки мужского пениса. Моя собственная мать не вняла новому указу, и трое из её дочерей были подвергнуты варварской операции обрезания. Остальных женщин нашего семейства от этого кошмара спасло только вмешательство западного врача и настойчивость отца по отношению к матери, который сумел убедить ее в том, что обрезание женщин – всего-навсего изживший себя языческий ритуал, от которого следовало отказаться. Странно еще и то, что в мусульманских странах именно женщины настаивали на том, чтобы подвергнуть обрезанию своих дочерей, очевидно боясь, что к их физическому отличию будут относиться с предубеждением и, следовательно, дочери останутся без мужей. Только в этом вопросе женской сексуальности образованные мужчины обошли своих жен.

Имеется еще один, наиболее жестокий и опасный метод женского обрезания, известный под названием фараонское обрезание. Я даже не могу себе представить, какую боль испытывали женщины, прошедшие через фараонское обрезание. Эта операция является наиболее радикальной. Девушка, подвергнутая такому ритуалу, оставалась без клитора, а также без малых и больших срамных губ. Если бы аналогичную операцию выполнили на мужчине, это означало бы удаление пениса и мошонки.

Какими варварскими были старые традиции, которые и сегодня еще не канули в прошлое! В Саудовской Аравии было немало сделано для того, чтобы избавиться от изжившей себя традиции, и большинство женщин в моей стране не знакомы с ужасом подобной практики. Мужчины моей семьи запретили эту языческую процедуру, но есть еще семьи, потомки выходцев из Африки, живущие ныне в Аравии, кто готов скорее пойти на наказание, но только бы выполнить ритуал, ссылаясь на то, что ничто так хорошо не способно сохранить женское целомудрие, как снижение шансов на получение ими удовольствия.

Я знала, что считается, что практика женского обрезания берет начало в Нильской долине, и предполагала, что этот, варварский обычай должен кончиться именно там, где начался. Однако многие женщины в Египте и на всем континенте в целом все же и сегодня подвергаются этой бесчеловечной процедуре.

Но за годы жизни в силу того, что в моей семье такая практика уже не применялась, я счастливо забыла об этом уродовании женщин.

Теперь Фатьма тянула меня за руки. Ее умоляющий жест вернул меня к действительности. С огромной печалью вспомнила я лицо девчушки, Алхаан, которая много раз приходила на нашу виллу навестить бабушку. Это был прелестный ребенок, казавшийся умным и счастливым. Мое воображение живо нарисовало мне картину, как мать приведет эту кроху к цирюльнику, разденет ее и раздвинет ножки ребенка перед мужчиной с острой бритвой.

От ужаса меня передернуло. Я не могла поверить, что мать этой чудной девочки может позволить нанести своему ребенку такое страшное увечье. Все же я знала, что па свете было еще много матерей, позволяющих проводить над своими дочерьми такую невыносимую операцию. По данным Всемирной организации здравоохранения, в мире насчитывалось от 80 до 100 миллионов женщин, подвергнувшихся такому изуверству. Вот сколько боли ,ыло причинено маленьким девочкам!

С надеждой в голосе Фатьма воскликнула:

– Госпожа, вы можете спасти мою внучку? Я медленно покачала головой.

– Что я могу сделать, Фатьма, если ты бессильна. Я не член вашей семьи, и мое вмешательство будет воспринято с негодованием.

– Вы принцесса. А моя дочь, она испытывает уважение к принцессам.

Много лет назад я узнала о том, что люди, не имеющие богатства, считают, что деньги вместе с экономической независимостью приносят и мудрость. Как они ошибаются! В конечном итоге все зависит от того, обладает ли человек врожденной культурой. Инстинктивно чувствовала, что дочери Фатьмы мое вмешательство не понравится.

Я беспомощно развела руками.

– Фатьма, что я могу сделать? Всю свою сознательную жизнь я хотела избавить женщин от этого кошмара, – голос мой упал. – А сейчас мне кажется, что мир для наших сестер делается все мрачнее и мрачнее.

Фатьма хранила молчание, в ее черных глазах ясно читалась безысходная печаль.

– Если бы я могла, то помогла бы твоей внучке, но у меня даже нет права высказать свое мнение.

Фатьма выглядела разочарованной, но когда она заговорила, в голосе ее не чувствовалось упрека.

– Понимаю, госпожа, – она смотрела на меня из-под полуприкрытых век. – Но я умоляю вас пойти со мной. Попробовать.

Удивленная упрямством Фатьмы, я почувствовала, как тает моя решимость. Я ощутила, как по моему телу пробежала дрожь, и слабым голосом спросила:

– Где живет твоя дочь?

От избытка эмоций толстые губы Фатьмы буквально взорвались, когда та ответила:

– Очень близко, на машине – рукой подать. Если мы поедем сейчас же, то успеем оказаться там до того, как Нассер вернется с работы.

Я призвала на помощь всю свою храбрость и встала. Про себя же подумала, что, несмотря на очевидный провал, все же должна предпринять попытку. Я понимала, что буду вынуждена что-то соврать мужу, иначе он запретит мне ехать.

– Фатьма, пойди и собери свои вещи. И никому не говори ни слова об этом деле.

– Хорошо, госпожа! Я знаю, Аллаху угодно, чтобы вы помогли мне!

Я видела, как проворно она поспешила к выходу, двигаясь быстрее, чем когда-либо. Несмотря на огромную разницу в нашем положении, мы были с ней товарищами, которые боролись за одно общее дело.

Я причесывала волосы, красила губы и искала сумочку, думая при этом, что сказать Кариму. Я решила сказать ему, что Фатьма сегодня утром узнала о том, что у ее дочери было обнаружено редкое женское заболевание. Но дочь ее от лечения отказалась, сказав, что если на то была воля Аллаха, то она лучше умрет, чем воспрепятствует тому, что суждено, и не примет лечения из рук человека. Фатьма уговорила меня поехать с ней, чтобы убедить дочь в необходимости борьбы за жизнь ради собственных детей. Для пущей убедительности я решила сказать, что сначала не хотела ехать, но никогда не прощу себе, если женщина умрёт, а я и пальцем не пошевельну ради ее спасения. Это был жалкий сценарий, но Карим всегда отмахивался от женских проблем, так и в этот раз он, конечно же, разворчится, но и с места не тронется, чтобы остановить меня.

Но оказалось, что мне не нужно прибегать ко лжи, так как, по словам Абдуллы, пока я разговаривала с Фатьмой, отца позвали к телефону. Карим просил Абдуллу передать мне, что собирается с одним из своих кузенов отправиться в каирское казино и не вернется до позднего вечера. Я поняла, что муж хотел отделаться от сына, который просил пожертвовать миллион долларов пошатнувшейся ливанской экономике. На мой взгляд, его предлог уйти из дома был таким же бесчестным, как и та ложь, которую я собиралась ему преподнести. Кариму была свойственна черта, характерная для большинства арабов. Мой муж не может ответить отказом, он предпочтет пойти на малую ложь и исчезнуть с глаз того, кто ждет ответа.

– Хорошо! – еле слышно пробормотала я. Нежелание Карима оставаться в компании сына оказалось мне на руку.

Передав сообщение отца, Абдулла вернулся к телевизору, и я увидела, что он поглощен какой-то египетской мыльной оперой, которые так обожают арабы многих стран. Я заметила, что губы Амани сложились в недовольную гримасу. Дочь явно была не удовлетворена выбором брата, поскольку именно эта постановка была запрещена в Саудовской Аравии из-за многочисленных сцен с намеком на непристойность.

– Абдулла, мне нужно, чтобы ты отвез меня в дом дочери Фатьмы. Ты можешь это сделать?

Сын с радостью пользовался любой возможностью прокатиться на новом белом «мерседесе», купленном и переправленном Каримом в Египет специально для нашего каирского дома. Из прошлого опыта я знала, что в деловой район нижнего города Карим всегда предпочел бы отправиться на старом «мерседесе», поскольку очень боялся таксистов в этой перенаселенной части Каира.

Абдулла нажатием на кнопку дистанционного управления отключил телевизор и галантно вскочил на ноги.

– Пойду пригоню машину.

Улицы Каира кишели всеми мыслимыми и немыслимыми видами транспорта, и повсюду были пробки. Между транспортными средствами сновали пешеходы. С набитых пассажирами автобусов гроздьями свисали люди. С большим риском для себя они липли к окнам и дверям, словно это был один из самых естественных способов передвижения в городе.

Пока наш автомобиль протискивался по узким улочкам, я с изумлением взирала на толпы народа, заполонявшие город фараонов. Было ясно, что существовать дальше так, как он существует сейчас, Каир не сможет.

Абдулла прервал мои размышления, спросив о цели нашего визита.

Я потребовала, чтобы он поклялся сохранить ее в тайне. Когда я рассказала ему о причине печали Фатьмы, по лицу сына пробежала волна негодования.

Абдулла сказал, что о делах такого рода слышал, но считал подобные россказни сильно преувеличенными.

– Неужели это правда? – спросил он. – Неужели с маленькими девочками проделывают такие вещи?

Я уже собиралась рассказать ему о тете Нуре, но передумала, так как это дело было сугубо интимным, и я понимала, что сестра чувствовала бы себя очень неловко, если бы мой сын узнал о ее увечье. Вместо этого я рассказала ему о женском обрезании то, что знала.

Сын мой был очень рад услышать, что с этой варварской традицией в нашей стране почти покончено, но в то же время мысль о том, что еще столько женщин вынуждены страдать от бессмысленной боли, была для него мучительной.

Весь остаток пути мы молчали, каждый из нас был погружен в собственные мысли, связанные с вечерним происшествием.

Дочь Фатьмы жила в маленьком переулке, ответвляющемся от одной из главных торговых улиц Каира. Абдулла за право припарковать машину на тротуаре напротив магазина одежды неплохо заплатил его хозяину, добавив, что того ждет щедрая награда, если он сможет гарантировать сохранность машины, пока мы будем отсутствовать,

Абдулла проводил меня и Фатьму, поддерживая под руки, через дорогу, маневрируя среди пассажирского транспорта. Вместе с нами он вошел в узкий проулок, ведущий к нашей цели. Улочка была слишком мала для машин, так что мы шли по мощенной камнем дороге мимо закусочных, специализировавшихся на восточных блюдах, обдавших нас крепким запахом готовящейся пищи.

Мы с Абдуллой постоянно обменивались взглядами, потому что раньше никогда не бывали в бедных кварталах Каира. Скученность жилья и бедность его обитателей поразили нас.

Дочь Фатьмы жила в трехэтажном здании в центре переулка. Прямо перед строением стояла мечеть, выглядевшая довольно старой и отчаянно нуждавшейся в ремонте. На первом этаже дома располагалась булочная, а два верхних сдавались квартирантам. Фатьма сказала, что ее дочь Элхам жила на верхнем этаже. Невероятно, но Элхам со своего чердачного помещения, должно быть, смотрела вниз на толпу, потому что узнала мать и позвала ее по имени. Звук ее голоса едва доносился до нас в громком шуме городской сутолоки.

Абдулла не знал, что в этой семье женщинам позволялось встречаться с мужчинами не их семейного круга (в Египте в каждой семье свой взгляд на эту традицию), и сказал, что подождет нас в небольшом кафе, мимо которого мы проходили и где подавали сэндвичи шаварма, представляющие собой тонкие куски мяса ягненка, со всех сторон поджаренные на огне. Их вкладывали внутрь куска арабского хлеба.и подавали для дополнительного вкуса с помидорами, мятой и луком. Сэндвичи шаварма всегда были любимой пищей моих детей, и Абдулла сказал, что проголодался.

Элхам и три из ее четырех дочерей встретили нас на лестничной площадке. Говорили сразу все четверо, все они хотели знать, не случилась ли в семье болезнь или какая другая беда.

Первое, о чем я подумала, было то, что Элхам ужасно походила на Фатьму в молодости.

Она как зачарованная во все глаза смотрела на меня, пока Фатьма представляла меня как ее хозяйку, принцессу из Саудовской Аравии.

Этого ребенка фатьмы я не знала, хотя видела большинство ее детей и внуков. Тотчас мне стало страшно неловко за свои броские украшения. В спешке я забыла снять и крупные бриллиантовые серьги, и свое кричащее обручальное кольцо. На мой взгляд, все это для данной обстановки чересчур бросалось в глаза. Элхам отшлепала свою младшую дочь за то, что та провела маленькими пальчиками по камню моего кольца.

По настоянию Элхам мы прошли в ее маленькую гостиную. На некоторое время она нас оставила, а сама прошла на кухню, чтобы вскипятить воды для чая. На коленях Фатьмы сидело по внучке, третья стояла у ног, а Алхаан нигде не было видно.

Осмотревшись, я увидела, что Элхам жила простой жизнью. Я старалась не останавливать взгляда на вытертом до основы половом покрытии или рваных чехлах, поскольку не хотела, чтобы мое внимание было неверно истолковано. Посередине комнаты располагался открытый очаг. Квадратный стол, придвинутый к стене, был завален книжками религиозного содержания. С потолка свисала маленькая газовая лампа, и я подумала, что в доме, должно быть, нет электричества. Еще я обратила внимание на то, что квартира Элхам была безупречно чистой. Было видно, что она тщеславная женщина, прилагающая немало сил, чтобы в ее простом доме не было грязи и клопов.

Вскоре Элхам вернулась. Она принесла чай с маленьким миндальным печеньем и сказала, что сама испекла его по поводу семейного торжества, которое состоится вечером. Матери она сказала, что Алхаан с нетерпением ждет знаменательного события и сейчас находится на крыше дома, где читает Коран и спокойно готовится к самому важному дню в ее жизни.

До этого момента атмосфера была жизнерадостной, но тут Фатьма напомнила нам о цели визита и принялась умолять дочь отказаться от выполнения задуманного ритуала, пожалеть дочь и избавить девочку от страшной боли и страданий.

Фатьма говорила быстро, но когда увидела, что ничуть не поколебала решимости дочери, то указала на меня и сказала, что раз Элхам не желает слушать собственную мать, то, может быть, выслушает постороннюю женщину, образованную и просвещенную, которая от уважаемых врачей знает о том, что увечье девочек не одобряется нашей религией и является всего лишь традицией, пережитком прошлого, не имеющей в настоящем никакого смысла.

Сразу возникло напряжение, и хотя Элхам вежливо выслушала мои мысли по этому поводу, я видела, что выражение ее лица оставалось твердым, а глаза сверкали упрямой решимостью. Зная из откровений Фатьмы, что семья была исключительно религиозной, я поделилась своими религиозными мыслями, упомянув о том, что в Коране на сей счет ничего не сказано, добавив, что если бы обрезание женщин было угодно Аллаху, то он непременно поведал бы об этом своему пророку Магомету, когда передавал ему свою мудрость.

Элхаы заметила, что, несмотря на то, что в Коране ни слова не сказано об обрезании женщин, тем не менее эта практика основывается на обычаях пророка, поэтому стала сунной, традицией для всех мусульман. Она напомнила мне о хорошо известном хадите, или традиции, что имела своего адресата, но не была зафиксирована в Коране. Хадит утверждает, что пророк Магомет сказал как-то Ум-Атийе, женщине, которая проводила обрезание девочек: «Уменьшай, но не калечь».

Именно этой традиции, касающейся женского обрезания, они с мужем и собираются следовать, и что бы я ни сказала, ничто не поколеблет ее решимости.

Мы говорили до тех пор, пока я не заметила, что в комнате стало смеркаться. Приближался закат солнца, и я знала, что скоро вернется с работы Нассер, а мне совсем не хотелось встречаться с хозяином дома по такому деликатному вопросу. Тогда я обмолвилась, что мне пора уже возвращаться домой к детям.

Фатьма, предчувствуя поражение, начала причитать и хлопать себя по щекам так, что все лицо ее покраснело.

При виде такого горя матери в глазах Элхам блеснула печаль, но она сказала, что решение было принято ее мужем и что она с ним согласна. Обряду обрезания будут подвергнуты все четыре ее дочери, когда достигнут соответствующего возраста.

Я поняла, что Элхам хочет, чтобы я побыстрее ушла. Видя, что ничего не могу сделать, чтобы отвести тень беды от детей этой семьи, я поднялась и распрощалась.

Со спокойной уверенностью глаза Элхам встретились с моими, и она вежливо попрощалась со мной.

– Своим визитом, принцесса Султана, вы удостоили мой дом большой чести. Прошу вас, приходите еще и оставайтесь подольше.

Против желания дочери Фатьма настояла на том, чтобы остаться па церемонию, сказав, что раз злодеяние все же состоится, то хотела бы проследить за работой цирюльника, чтобы тот, кроме кончика клитора внучки, не отхватил ничего другого.

Покорившись неизбежному, я покидала дом Элхам, так и не достигнув желаемого. Пока я спускалась по длинной лестнице, мне показалось, что ноги мои словно налились свинцом. Чтобы как-то успокоить нервы, я остановилась па ступеньках и вслух процитировала стихи из Корана:

– Вы не можете наставлять на путь праведный кого пожелаете, только Аллах один ведет того, кого пожелает.

Сын ждал, сидя за маленьким столиком перед кафе. Он не спускал с меня вопросительного взгляда до тех пор, пока я не подошла к нему.

– Ну? – спросил он. Я покачала головой.

– Нет. Сделать ничего нельзя.

Лицо Абдуллы, когда я призналась в своем поражении, помрачнело.

– Пойдем, – сказала я, – пора возвращаться домой.

Когда мы покидали улочку, я обернулась через плечо, пытаясь разглядеть что-то в ночи. Дом Элхам растворился в темноте, словно его никогда и не было.

Когда мой сын заговорил, я велела замолчать, закрыв ему ладонью рот. Я не могла больше сдерживать рыдания.

Не говоря ни слова, сын вез свою рыдающую мать домой.

Как только мы прибыли па виллу, я велела своим ошеломленным дочерям бросить все дела и упаковать вещи. Наша семья покинет Каир, как только отец вернется из казино.

Абдулле я шепнула, что город, который любила с детства, рискует утратить мою любовь, хотя я надеялась, что вечернее событие не станет причиной моей неприязни ко всему египетскому.

В глазах Абдуллы мелькнуло понимание, и я с радостью для себя отметила, что сын понял смысл моих слов.

Пришел Карим, принеся за собой шлейф алкогольного запаха; тотчас последовала неожиданная и длинная молитва Амани, обращенная к Аллаху, в которой та молила его простить прегрешения отца и вернуть отца в благопристойное состояние. Во время молитвы Амани принялась описывать мучительные страдания ада, которые ждали ее семью.

Пребывая и без того в отвратительнейшем состоянии, я быстро устала от горячечного фанатизма Амани. Разъяренная, я довела до ее сведения, что впредь она должна думать, прежде чем критиковать членов своей семьи. Глядя ей прямо в лицо, я заметила, что пока не имею от Аллаха данных о том, что он доверил моей дочери исполнение священной роли воспитателя и наставника человечества,

Я протянула руку, собираясь ущипнуть дочь за лицо, но Карим перехватил ее и крепко прижал к груди. Он приказал Амани оставить нас одних и идти молиться к себе в комнату.

Потом, к моей большой досаде, он разошелся в свойственной пьяным людям манере, говоря, что уже давно заметил мою неспособность сдерживать свой бурный характер, добавив, что теперь, на его взгляд, пришло время преподать мне урок.

Некоторое время мы стояли и молча смотрели друг на друга. Карим спокойно ждал, что я отвечу ему. Губы его от презрения скривились, и по всему было видно, что он находился в редком для него состоянии боевой готовности.

Я, поскольку отношусь к числу женщин, которые с особой яростью встречают грозящую им опасность, быстро осмотрела комнату в поисках оружия, которым можно было бы огреть мужа по голове, но Карим, зная меня слишком хорошо, встал так, что оказался между мной и медным горшком, который я как раз вознамерилась использовать против него.

Но желание драться в одно мгновение улетучилось, поскольку бывают времена, когда я вполне в состоянии рассуждать благоразумно; кроме того, Карим вдвое крупнее меня. Без оружия я явно проигрываю, и справиться со мной ничего не стоит. К тому же не стоило наше несогласие превращать в ссору. Из прошлого опыта я знала, что переспорить подвыпившего мужа невозможно. Тут на смену мыслям пришло чувство отвращения, и я уже забыла, за что вообще полюбила Карима.

Я знала, что для того, чтобы избежать бессмысленной конфронтации, мне следовало оседлать любимого конька.

Я рассмеялась и сказала Кариму:

– Посмотри на себя! Ты напоминаешь слона, угрожающего муравью!

Потом я улыбнулась мужу и сказала, что очень рада, что он вернулся так рано, потому что в такой скорбный час мне очень не хватало его присутствия.

В данный момент Карим явно был не в форме, и мне ничего не стоило перехитрить его. Ошеломленный такой переменой тактики, он с легкостью попался в расставленную мною ловушку. Тотчас ему стало страшно стыдно за свои необдуманные слова. Он погладил меня по плечу и попросил извинения, а затем поинтересовался, что могло расстроить его дражайшую супругу.

Я посмотрела на часы, они показывали почти девять. Едва не обезумев от мысли о том, что бедное дитя, Алхаан, вскоре подвергнется изуверству, я мгновенно забыла о своих заботах и, страшно опечаленная, рассказала мужу о том, что жизнь женщин была лишена прелести и смерть им была бы милее.

Мои темные намеки были Кариму непонятны. Тогда он поинтересовался, разве моя жизнь не была идеальной? Было ли что-нибудь в моей жизни такое, чего не мог бы раздобыть для меня муж?

Зная, что главным источником моего огорчения является социальная несправедливость по отношению к женщинам, он мне напомнил о том, что вместе мы в нашей семье добились того, чтобы паши девочки практически не ощущали на себе социальных предрассудков, все еще существующих в нашей стране. Что еще может сделать, человек, спросил он, чтобы защитить тех, кого любит?

Карим сладко улыбнулся и легко скользнул пальцами по моим губам.

У меня промелькнула мысль., что Карим обладает особым обаянием, которое сглаживает другие, менее привлекательные черты его характера.

Не зная, как назвать мою общую неудовлетворенность положением женщины, Карим объявил, что мне было на роду написано родиться в Саудовской Аравии и что женщины в конце концов должны смириться с той ситуацией, которая определена для них рамками нашей культуры. Муж напомнил мне о том, что Аллаху известно все на свете, и тем, кто привязан к земле, не дано узнать ту цель, которую он преследовал, дав мне жизнь в Саудовской Аравии.

Снова у меня голова пошла кругом, и все переменилось. Я опять испытала к Кариму чувство неприязни и горько пожалела о том, что нельзя всех мужчин переделать в женщин и заставить их пожить в нашем ограниченном, часто жестоком мире достаточно долгое время, чтобы они могли проникнуться пониманием наших проблем. Мне хотелось в ярости наброситься на мужа за его отрешенность от той боли, которую приходится испытывать женщинам.

Как может женщина дать мужчине прочувствовать то горе, что ходит по земле и поочередно навещает каждую из женщин? Понимая всю тщетность своего желания заставить мужчину пережить то, что женщина переживает в нашем обществе, я сказала себе, что слишком взвинчена, чтобы вести нормальную беседу, поэтому предложила мужу пораньше отправиться в постель, чтобы хорошо выспаться и встать освеженным, готовым встретиться с проблемами нового дня.

Карим после принятия алкоголя всегда следовал определенному стереотипу поведения, который включал боевое настроение, сменяющееся сном. Поэтому он повиновался и охотно приготовился ко сну. Тем временем я отыскала детей и велела им ужинать без нас, объявив, чтобы утром они были готовы вылететь из Каира.

К тому времени, когда я вернулась в спальню, дыхание Карима стало уже глубоким и ритмичным. Он крепко спал.

Разрываемая собственными тревожными мыслями, я решила обдумать слова, сказанные Каримом относительно того, что я вступила в неравную схватку со своей судьбой. Все же, несмотря на свое второстепенное положение в обществе, я знала, что никогда не смогу согласиться с обрезанием женщин.

Прежде чем я провалилась в беспокойный сон, не дающий отдыха, я поклялась себе в том, что моя ярость, вызванная судьбой девочек, подобных Алхаан, все же победит тот варварский обычай, что породил ее.

Глава 11. Монте-Карло

Лицо Фатьмы исказилось в гримасе боли, когда утром она поздоровалась с нами, изо всех сил желая казаться жизнерадостной. Когда семья пробудилась от сна, Фатьма уже хлопотала на кухне. Услышав известие о нашем внезапном отъезде из Каира и намерении в то же утро отправиться в Монте-Карло, она как будто расстроилась. Во Французской Ривьере мы собирались встретиться с отдыхавшими там в крохотном княжестве Монако тремя моими сестрами и их семьями.

Я представляла себе мысленно картину обрезания ее внучки и понимала, что проведенный ею драматический вечер не располагал к разговору. Все же я выбрала подходящий момент и, отлучившись от семьи, поинтересовалась насчет состояния Алхаан.

Стиснув руки, с холодным блеском в глазах, свидетельствовавшим о еле сдерживаемом гневе, Фатьма сказала, что ребенок чувствует себя не слишком хорошо. По настоятельному требованию ее зятя цирюльник удалил девочке не только весь клитор, но и малые половые губы. Фатьма сказала, что для остановки кровотечения требовалось прикладывать специальные компрессы.

Чувствуя себя виноватой в том, что не смогла помешать жестокому увечью девочки, я в тревоге спросила:

– Ты боишься, что могут возникнуть осложнения?

Фатьма, увидев, что мои глаза уже наполняются слезами, поняла, что я расстроилась и вот-вот заплачу.

– Госпожа, – она обняла меня за шею, – дело сделано. Теперь никуда от этого не деться. Вы сделали все, что было в ваших силах. Я благословляю вас за вашу любовь к ближнему, к людям, не связанным с вами кровными узами. Утешьтесь моей надеждой, что Алхаан поправится.

Я не могла подобрать слов и не знала, что ей ответить, Фатьма отпустила меня, и наши взгляды встретились. Некоторое время мы смотрели друг на друга, не отводя взгляда и не шевелясь. Я чувствовала, что сердце Фатьмы полно любовью ко мне.

Она облизнула губы и продолжила:

– Принцесса Султана, прошлой ночью вы мне приснились, и теперь мне .кажется, что я должна рассказать вам этот сон.

У меня от страха перехватило дыхание. От предсказаний я не ждала ничего хорошего. Фатьма с печалью смотрела на меня.

– Госпожа, у вас в жизни есть все, и все же вы опустошены. Причина этой неудовлетворенности кроется в том, что в вашем теле женщины живет сердце ребенка. Такое сочетание чревато для души многими трудностями. Ни вы, ни какое другое дитя Господа не в состоянии решить всех проблем человечества. Мне было велено передать вам, что нет ничего постыдного в том, чтобы склониться перед реальностью, и воинственный пыл в крови вам следует остудить.

Передо мной в неясной чреде бессвязных воспоминаний появился образ матери! Мне стало, ясно, что посредством приземленной Фатьмы мать пыталась связаться со своим младшим ребенком. Слова Фатьмы напомнили мне советы, которые так часто давала мне в детстве матушка. Когда я была молодой, ее слова мудрости казались мне непонятными и не имеющими ко мне никакого отношения. Теперь, когда я была взрослой, все представлялось по-другому.

Но еще в детстве я знала, что, умирая, матушка жалела только об одном – что оставляет свое дитя с необузданным характером без жесткого руководства. Она боялась, что все противоречия взрослой жизни я буду встречать так же необдуманно, как решала свои детские проблемы, когда у меня еще не было цели, а только успех, толкавший меня от одного конфликта к другому.

Моя любимая матушка общалась со мной!

Я почувствовала, как теплая волна прокатилась по моему телу, и мне сразу стало как-то спокойнее. Мои воспоминания стали более ясными, и я отчетливо ощутила божественное присутствие матери.

Я не знаю, как объяснить внезапно вырвавшийся из моего горла вой или рыдание или то, почему, охваченная смятением, я вдруг бросилась в объятия Фатьмы, но мне, действительно вдруг почувствовавшей себя ребенком, захотелось всем сердцем хоть на короткое мгновение прильнуть к той, кто дал мне жизнь.

А участливой Фатьме я пробормотала:

– Как блаженны те, у кого еще есть матери!

***

Покидая Каир, я не могла не думать о том, какая мрачная судьба уготована многим маленьким девочкам, живущим в Египте. Я прошептала сыну, что такие трагические события делают жизнь в Египте менее красочной и радостной, чем возможно для такой чудной страны.

Вечером того же дня наш частный самолет приземлился в Международном аэропорту на побережье Ниццы, в Южной Франции. Мужья моих трех сестер арендовали в горах, возвышающихся над Монако, большой особняк, до которого, как они заверили Карима, на автомобиле было рукой подать. Асад договорился, чтобы к самолету подали три лимузина, которые доставили пашу семью и багаж на виллу.

Когда-то этот роскошный особняк был дворцом, принадлежавшим одному из французских аристократов, в нем было свыше шестидесяти комнат, поэтому места вполне хватало для всех собравшихся вместе семей. Ни один из мужей моих сестер не привел в дом второй жены, так что наша группа, состоявшая из восьми взрослых и шестнадцати детей, была необычно мала для арабского собрания из четырех семей.

Из Ниццы в Монако ведут три магистрали. Но никому из нас не хотелось следовать по побережью, или Нижнему Карнизу (Inferieure Corniche), поскольку эти шоссе обычно изобилуют транспортом. Средний Карниз (Moyennе Corniche) – это средняя дорога, а Большой Карниз (Grand Corniche) – главная автострада.

Я выразила желание отправиться по Среднему Карнизу, поскольку знала, что из трех дорог это была наилучшая, кроме того, с нее открывался чудный вид на побережье.

Карим не согласился со мной, сказав, что право выбирать дорогу принадлежит нашим дочерям.

Я ущипнула его за ногу, давая попять, что его идея была не слишком благоразумной, но он все же продолжал стоять на своем и поинтересовался мнением дочерей.

Как я и ожидала, Маха и Амани тотчас ввязались в спор, потому что обе они выбрали разные маршруты.

Я прошептала Кариму:

– Я же говорила тебе.

Наши дочери с тех пор, как научились говорить, никогда не приходили к соглашению, какой бы темы ни касался вопрос. Про себя я отметила, что с появлением на свет детей в нашей жизни все стало непросто.

Спор был улажен водителем, заявившим, что грузовик, перевозивший яйца, потерпел аварию, поэтому средний путь временно закрыт. Поскольку две из трех дорог были заблокированы транспортом, он предложил нам отправиться по Большому Карнизу.

Амани надулась как ребенок, каковым по сути и была, а Маха с Абдуллой обрадовались. По дороге они глазели по сторонам, любуясь красотами, о которых уже позабыли, так как последний раз были в Монако три года назад.

Большой Карниз был построен Наполеоном, который заставил своих строителей повторить дорогу древних римлян. Наш путь пролегал вдоль южного склона Приморских Альп, вид был изумительный.

Я сказала, что после коричневых и бежевых красок стран, расположенных в пустыне, пышная зелень Европы приятна для моих глаз.

Амани мои слова восприняла как оскорбление дома пророка, и Карим, потерявший терпение, настоятельно попросил дочь оставить религиозное истолкование простых житейских замечаний.

Про себя я подумала, что моя собственная дражайшая дочь становится совершенно невыносимой. Я любила ее больше, чем когда бы то ни было, но бывали времена, когда я испытывала к ней чувство, граничащее с отвращением.

Оно было вызвано чересчур повелительным и высокомерным в своей добродетели поведением Амани.

Довольная тем, что наше путешествие в ограниченном пространстве автомобиля подходит к концу, я была счастлива увидеть своих сестер – Сару, Тахани и Нуру. Лимузин обогнул подъездную аллею и подкатил к фасаду виллы. Как приятно было мне, что все три сестрицы стояли у дверей особняка, с нетерпением ожидая нашего приезда..

Но моя радость скоро испарилась.

– Риму забрали в больницу! – объявила Нура, едва мы успели обменяться приветствиями.

– Что случилось? – спросила я, пытаясь угадать, какая болезнь могла поразить пятую по возрасту сестру.

– Она получила травму, – сказала Сара, взяв на себя смелость сообщить эту весть, и обменялась многозначительными взглядами с Hypой.

– Да? – проговорила я так тихо, что сама еле расслышала свой голос. У меня сразу же промелькнула мысль об автомобильной катастрофе, так как аварии па дорогах в Саудовской Аравии, по которым молодые мальчишки с безумной скоростью гоняют на машинах, были едва ли не основной причиной смертности.

Мы с сестрами стояли молча и лишь изредка бросали друг на друга неловкие взгляды. Я переминалась с ноги на ногу и ждала, что кто-то наконец просветит меня относительно состояния сестры.

В стороне от нас стояли Карим и Асад. Они тоже смотрели на нас, но ничего не говорили.

Никто так и не обмолвился ни единым словом, и у меня засосало под ложечкой. Неужели сестра умерла, а в моей семье не было никого, кто набрался бы храбрости сказать мне об этом?

Наконец я слабо спросила:

– У нее серьезная травма?

– Нет, серьезной опасности для жизни она не представляет, – заверила меня Нура.

Арабская манера избегать плохих вестей всегда сводила меня с ума! Я чувствовала, как во мне закипает желание закричать, чтобы кто-нибудь рассказал мне все, что было известно, и избавил меня от невыносимой муки выуживать обрывки сведений из моих упрямых сестер.

– Что случилось? – потребовала я ответа. – Я готова услышать все, что угодно, только бы не мучаться сомнениями!

Мои сестры как-то странно переглянулись. Было ясно, что Рима умерла!

– Зайдем внутрь, – предложил Асад и нежно прикоснулся к руке Сары. – Я распоряжусь насчет чая.

Вслед за Сарой я прошла в особняк, не обращая внимания на комнаты, по которым проходила. Все мои мысли были о бедной Риме. Пятая дочь нашей семьи всегда вызывала всеобщую симпатию. С момента рождения она никогда не отличалась особыми талантами или красотой. И если на лице моей сестры не было шрамов или каких-то изъянов, то все же ее внешность не возбуждала зависти других молодых матерей.

Нура однажды призналась мне, что Рима была единственной дочерью, которую наша мать не считала нужным защищать голубым камнем, который, как считалось, отводил злых духов, ибо кто мог пожелать зла ребенку столь непривлекательной наружности?

Кроме того, уже с детства было ясно, что Аллах наградил ее тяжелой фигурой, которая стала предметом ядовитых насмешек со стороны бесчувственных детей.

Из девяти моих сестер Сара самая красивая. Еще четыре отличаются замечательной внешностью, три других привлекательны, еще одна элегантна и грациозна, но Рима совершенно лишена каких-либо признаков красоты. В семье из десяти дочерей Рима была самой непривлекательной, она никак не отличалась ни в школе, ни в играх. Единственное совершенство, которого она достигла, состояло в умении так же хорошо готовить, как наша мама. Она создавала прекрасные арабские и французские блюда, которые, к сожалению, ничем не могли помочь ее полнеющей фигуре.

Живя в стране, где ничто так не ценится, как женская красота, Рима не была оценена по достоинству.

Как только мы разместились в гостиной, Карим с Асадом оставили нас одних, а сами пошли распорядиться насчет чая. Когда дверь за ними закрывалась, я слышала, что Асад что-то тихим голосом сказал моему мужу, и поняла, что Карим узнал о судьбе Римы прежде ее собственной сестры.

– Я должна знать правду. Скажите, Рима умерла?

– Нет, – ответила Нура. Однако по мрачному лицу сестры я догадалась о серьезности ситуации.

– Ее избил Салим, – наконец сказала Тахани.

Я почувствовала, как похолодело мое тело. Hyp а добавила:

– Нашу дорогую сестру жестоко избил ее собственный муж.

– Но зачем понадобилось Салиму причинять Риме вред? – недоумевала я. – Несомненно, она не могла дать ему повода!

Как многие непривлекательные внешне люди, Рима обладала миролюбивым нравом и всегда стремилась к тому, чтобы все вокруг чувствовали себя хорошо и были довольны. Она вела себя так, что ее непривлекательность становилась незаметной, а доброта и мягкость, напротив, вызывали всеобщее восхищение.

Салим? У меня в голове возник образ мужа Римы. Салим, как и Рима, не отличался физической красотой. Но он был известен как весьма спокойный, мягкий человек. Как говорится: «Для каждого горшка найдется крышка». Салим считался для Римы идеальным спутником жизни. Было похоже, что их союз вполне устраивал обоих. Его жестокость была совершенно неожиданной и никак не вписывалась в характер Салима.

Я высказала Нуре пришедшее мне на ум единственно возможное логическое объяснение случившегося:

– Что, Салим потерял рассудок и поэтому напал на Риму?

Я совершенно не была готова к тому, что услышала.

Примерно год назад Рима призналась Нуре в том, что ее снедает, лишая покоя, тяжелая тайна. Рима сказала, что ее дорогой муж подвергался причудливому изменению личности, которое началось со странного беспокойства и чувства неудовлетворенности. Внезапно довольного всем Салима охватила черная меланхолия. Если раньше он был счастлив дома, то теперь стал раздражителен, придирчив к жене и четырем детям. Его больше не интересовала работа, и он на протяжении многих дней мог подолгу оставаться в постели, валяясь иногда до полудня. Салим оказался в плену у собственных эмоций, которые всей семье мешали жить нормальной жизнью. Тогда как привязанность Римы к мужу с годами супружества усилилась, Салим с холодностью признался жене, что никогда не любил ее, что чувство любви ему вообще не знакомо, а женился он на ней исключительно из-за престижности ее имени.

Беспричинную враждебность Салима Рима встретила с преданной любовью и искренней озабоченностью. Рима сказала Нуре, что опасается, как бы у Салима не было мозговой опухоли или нарушения обмена веществ. Иначе по какой другой причине человек может измениться таким коренным образом, если не перенес в жизни никакой травмы.

Рима умоляла мужа обратиться за врачебной помощью. Но вместо того, чтобы попытаться найти выход с помощью профессионалов, Салим еще больше увязал в своих проблемах. Салим, человек, который практически не употреблял алкогольные напитки, начал выпивать с пугающей частотой. Напившись, он проявлял жестокость по отношению к Риме и их старшей дочери.

Рима высказала предположение, что, возможно, в скором времени ее ждал развод и расставание со старшими сыновьями, потому что Салим пригрозил ей, что собирается освободиться от Римы, так как только в этом видел для себя выход из своего несчастья.

Посоветовать Нура ничего не могла, потому что никто не мог обратиться к Салиму, не усугубив тем самым и без того сложное положение. Его семья недавно обратилась к Нуре с предложением выдать ее дочь замуж за одного из их младших сыновей. Но помолвка не состоялась, поскольку Ахмед и Нура уже нашли для дочери другого жениха. С этого времени семья Салима обиделась, хотя причины для того не было, и держалась от них на расстоянии.

Нура сказала, что, хотя Салиму удалось собраться и взять себя в руки настолько, что он смог приступить к работе, его презрение к Риме только возросло. Салим все чаще предпринимал поездки в Юго-Восточпую Азию, и из брошюрок, обнаруженных среди вещей Салима, Рима узнала, что поездки эти никак не были связаны с работой мужа. Салим участвовал в сексуальных увеселениях в Бангкоке и Маниле.

За месяц до случившегося Рима пришла в дом Нуры с побитым лицом и страшной историей. Наша сестра обнаружила мужа в постели с одной из шри-ланкийских горничных. Когда она выразила свой протест, Салим набросился на нее с кулаками и пригрозил отобрать детей, если она осмелится раскрыть рот и рассказать о происшедшем кому-нибудь из его семьи.

Семья Салима отличалась набожностью и религиозностью. Такое поведение сына не могло оставить их равнодушными, они непременно пристыдили бы его, хотя изменить его настрой вряд ли смогли бы.

Хотя многие саудовские мужчины и в самом деле предаются тайным утехам с женщинами, на которых не женаты, ни одна из моих сестер тем не менее не была замужем за мужчиной столь бесчувственным, чтобы вступать в половую связь со служанкой в собственном доме.

Обескураженная Рима, не знавшая, куда обратиться за помощью, в конце концов пошла к египетскому женскому имаму. Она попросила дать ей в письменной форме ответ на вопрос: позволяет ли ислам мужчине вступать в интимную связь со своей служанкой, если он не женат на ней? Она была уверена в том, что если принесет мужу письменный ответ, тот не оставит без внимания религиозный запрет. Пойти против учения Корана представлялось нашей благочестивой сестре невозможным!

Рима призналась Нуре, что указание имама собиралась показать Салиму. Нура предостерегла сестру против этого поступка, так как сомневалась в святости Салима.

Я спросила Нуру, не помнила ли она того, что было написано в предписании.

Она ответила, что сняла с него копию для себя и держала вместе с другими материалами религиозного содержания. Кто знает, кому из женщин еще могла впоследствии понадобиться информация такого рода?

Нура сказала, что, насколько она помнила, в постановлении имама однозначно говорится, что ислам не разрешает половую связь между господином и служанкой. Имам сказал, что мысль сама по себе безобразна, поскольку в исламской стране половые отношения могут существовать только в браке.

Имам признавал, что не все происходящее в реальной жизни соответствует требованиям ислама, что он знает немало случаев, когда хозяин, пользуясь своим высоким положением, заставляет служанку подчиняться своему плотскому желанию и удовлетворяет свою похоть таким простым, ничего ему не стоящим способом.

Имам указал, что такие отношения являются запретными и ведут к трем порокам, однозначно осуждаемым исламом. Пороками, о которых ои говорил, являются «любая связь, которая отрицательно влияет па моральные устои общества, или ведет к супружеской неверности, или поражает права любого человека. Сексуальные отношения разрешены исламом только в браке».

Решимость Римы искать поддержку извне вызвала у меня удивление, поскольку от природы она была очень застенчивой.

– Значит, причиной нападения Салима было указание имама? – спросила я сестер.

Нура ответила отрицательно.

– Тогда что же?

Сара заплакала и вышла из комнаты, сославшись на то, что не в состоянии выслушивать все это снова. Тахани тоже поднялась, чтобы последовать ее примеру, но возле дверей стоял Асад, и краем глаза я заметила, как он обнял жену и неторопливо проводил ее в укромное место.

Тахани вернулась и, присев рядом со мной, начала нервно поглаживать меня по руке.

Я подумала, что меня готовят к очень печальному повествованию.

– Врач не все нам рассказал, но отец и Али побывали в его кабинете, где услышали всю правду о случившемся, потому что Салим в конце концов признался доктору в том, что произошло с Римой на самом деле.

Оказывается, Салим только что вернулся из короткой поездки в Бангкок, откуда тайком привез порнографические видеофильмы. Проведя ночь в пьянке и насмотревшись фильмов, Салим захотел заняться с женой сексом, хотя уже давно не проявлял к Риме интереса.

Когда Салим среди ночи растолкал Риму, чтобы заняться сексом, то узнал, что у нее были месячные.

Полуприкрыв глаза, Нура откинулась па спинку дивана.

Как все мусульмане, я знаю, что Коран запрещает половую связь во время менструации. В Коране ясно сказано:

«Они спросили о женских циклах и получили ответ: это порча и осквернение, в этот период держись от женщин подальше, не приближайся к ним до тех пор, пока они не станут чистыми, только после того, как они очистятся, можешь приближаться к ним и иметь их любым способом, в любое время и в любом месте, предписанном Аллахом».

Неужели борьба Римы с мужем привела только к тому, что она была им изнасилована и избита в тот период, когда была запретна для него?

Я видела, что Нура тщательно подбирает слова, раздумывая над тем, что и как сказать. Ее лицо побелело от гнева.

– Салим в пьяном состоянии ужасно разозлился на положение жены и ее отказ, – сестра сделала глубокий, прерывистый вдох. – Султана, Рима была страшно избита, после чего Салим изнасиловал жену противоестественным способом. Доктор в частной клинике сказал отцу, что Салим был настолько жесток, что понадобилось срочное вмешательство хирургов. Риме была поставлена колостома, и всю свою жизнь ей придется носить калосборник.

У меня в беззвучном стоне раскрылся рот. Рима? Искалечена на всю жизнь? Я почувствовала, как во мне закипает ненависть. Теперь я поняла, почему Сара вылетела из комнаты, ведь она сама подверглась такому типу сексуального насилия, когда была в первый раз выдана замуж за садиста.

Я встала и так топнула ногой, что ваза на высокой подставке задрожала и едва не свалилась.

– Если бы Салим был здесь в комнате, я бы с голыми руками набросилась на него, – закричала я, не скрывая ярости. – А что Салим? Его упрятали за решетку?

Тахани прищелкнула языком.

– За решетку? Он муж Римы. Он волен поступать, как ему вздумается.

Лицо Нуры от печали и боли еще больше побледнело. Было видно, что она очень переживает за судьбу своей невинной сестры.

Я запротестовала.

– Но его поведение было недопустимым! Мы однозначно могли бы потребовать религиозного расследования!

Нура посмотрела на меня с большой любовью, смешанной с печалью.

– Султана, ты говоришь, как ребенок. Кто в нашей стране примет сторону женщины, восставшей против мужа? Наши собственные отец и брат сказали, что это личное дело мужа и жены и что никто из нашей семьи не имеет права вмешиваться.

Тахани вздохнула.

– Отец запретил нам рассказывать об этом, но мы решили, что должны, потому что когда ты увидишь ее, то все поймешь по ее состоянию,

Я не унималась.

– Рима должна развестись с ним! Нура напомнила мне о реальном положении Римы.

– И потерять своих детей? Девочки уже достигли половой зрелости, а мальчикам сейчас восемь и девять. У Салима есть право забрать их у матери. И он непременно поступит таким образом. Он уже угрожал ей этим. Султана, Рима без детей умрет.

Когда Нура увидела, что я была по-прежнему страшно обозлена, она спросила:

– Скажи, Султана, а ты смогла бы жить, если бы у тебя забрали детей?

В моей стране при разводе мать имеет право оставить детей только в том случае, если они еще не отняты от груди. В большинстве случаев мать получает опекунство над дочерьми до достижения ими периода половой зрелости. Что касается мальчиков, то им разрешалось оставаться с матерью только до семилетнего возраста. По достижении семи лет мальчик якобы получает право выбора между отцом и матерью. Но, как правило, дети мужского пола, достигшие семи лет, переходят жить к отцу. Мальчики, вступившие в пору полового созревания, должны жить с отцом, независимо от своего желания.

Часто в случае с детьми мужского пола отцы не разрешают матерям сохранять опеку над детьми, независимо от их возраста. Я сама знаю женщин, которые утратили право попечительства над своими детьми, когда они были еще совсем маленькими, и никогда больше не виделись с теми, кому дали жизнь. К несчастью, если отец забирает детей, то нет такой силы, которая могла бы заставить его вернуть их матери.

Я знала, что если Салим откажет Риме в праве видеться с детьми, то моя сестра навсегда будет отлучена от них. Не было такого закона, который мог бы отменить окончательное решение мужа относительно судьбы своих детей.

Подумав о тех возможностях, что открылись бы для нас, заручись мы мужской поддержкой, я даже застонала. Если бы только мужчины нашей семьи, отец и Али, встали на защиту Римы, ее положение в переговорах значительно укрепилось бы. Но поскольку и отец, и брат считали, что мужчина в своей семье может делать с женщинами все, что ему заблагорассудится, то полагаться на помощь с их стороны Риме не приходилось.

Настал серьезный момент.

– Может быть, разум вернется к Салиму? – предположила Нура.

– Никогда не пытайся расправить собачий хвост. Напрасно будешь стараться, – пробормотала Тахани, не обращаясь ни к кому в частности.

После продолжительной дискуссии мы с сестрами пришли к выводу, что нам нужно вернуться в Эр-Рияд. Мы решили, что мужей вместе с детьми оставим в Монте-Карло, а сами следующим утром вылетим в Саудовскую Аравию.

Поздно вечером Карим попытался развеять мое упадническое настроение, заметив, что от полученных травм сестра не умерла, а там, где была жизнь, там существовала надежда на перемены. Он сказал, что наступят лучшие дни и что Салим, по его мнению, переживает период мужского климакса, который вскоре должен кончиться.

Карим очень опечалился, когда я пообещала, что нападение Салима на кроткую Риму не пройдет ему даром.

Пытаясь как-то облегчить мое тяжелое состояние, он пошутил:

– Султана, я не желаю видеть, как ты точишь для Салима меч палача! Ты должна сохранить Салиму жизнь.

Муж мой продолжал еще что-то говорить, но я слушала его и не слышала, так как со скорбью в сердце думала о том, сколько же невежества еще было на земле, ставшей родиной великой религии.

Глава 12. Дома

В международном аэропорту имени короля Халида, расположенном в двадцати двух милях от центра Эр-Рияда, нас встречал брат. Али казался очень озабоченным, он коротко проинформировал нас о том, что мы немедленно будем доставлены в частную клинику, где сможем навестить Риму. Сегодня, по словам Али, ей было особенно плохо, и с раннего утра она она спрашивала Нуру.

Дорога была переполнена транспортом и отняла у нас более часа. Каждая из нас думала о Риме. В начале пути разговор у нас не клеился, мы обменивались только скудными фразами.

Али, уставший от молчания, признался нам в том, что и сам переживает семейный кризис. С тенью раздражения в голосе мой бесчувственный брат сказал, что несчастье с Римой произошло в самый неподходящий момент. Он добавил, что чувствовал себя страшно неудобно из-за необходимости вмешательства в личную жизнь Салима. Совершенно искренне Али никак не мог взять в толк, что такого сделала Рима, что вызвала такую ярость мужа.

Во всем случившемся Али винил только Риму!

Я не могла держать язык за зубами и заметила:

– Али, с каждым днем твое невежество растет, а ум тает!

У меня зачесались руки, так мне хотелось огреть брата, но я ограничилась тем, что мысленно выругала его. Али был всего на год старше меня, но выглядел по крайней мере на десять лет старше. Лицо его испещрили морщины, а под глазами были мешки. В юности Али был красив и очень гордился своей внешностью. Достигнув зрелости, он слегка располнел, у него появился двойной подбородок. Беспутный образ жизни Али, не знающего себе ни в чем отказа, наложил явный отпечаток на его лицо и фигуру. Мне было приятно видеть, что от его физической привлекательности почти ничего не осталось.

Лицо старшей сестры помрачнело, и голосом, полным нежности и тревоги, она поинтересовалась у брата, что случилось.

Из всех десяти сестер только Нура искренне любила Али. Чувства остальных девяти сестер варьировались от жалости, презрения и зависти до открытой неприязни. Мы хорошо понимали, что от нападок брата Нуру защищала разница в возрасте: она была старшим ребенком в семье, а Али – одним из самых младших.

К тому времени, когда Али родился, Нура уже была замужем и имела собственных детей, что спасло ее от несносного поведения избалованного брата. К тому же Нура унаследовала мягкий, добрый характер нашей матери. Она относилась к той немногочисленной группе людей, которые заранее прощают ближних, принимая самые жалкие объяснения непростительных поступков. Поэтому реакция Нуры на замечание Али отличалась от реакции остальных трех сестер.

Али слегка нахмурился. Он выглянул из окна автомобиля и отчужденно сказал:

– Я развелся с Надой. Нура ойкнула.

– Опять?

Али перевел взгляд па Нуру и кивнул.

– Али! Как ты мог? Ты обещал Наде, что никогда больше не станешь разводиться с ней!

Нада была самой красивой и любимой женой Али. Он женился на ней семь лет назад, и у них было три чудные дочери.

По мусульманскому закону желание мужчины развестись с женой вполне оправдано Кораном. Ситуация, когда спокойствие женщины все время омрачено угрозой развода, является наиболее неприятной в правовой системе нашей страны. Невыносимо и то, что многие мужчины пользуются этим гибким правом по поводу и без повода, требуя развода по самой тривиальной причине, еще более усугубляя приниженное положение женщины в обществе.

У женщин на этот счет имеется другое мнение, поскольку развод по инициативе женщины возможен только после тщательного расследования ее личной жизни. В большинстве случаев женщины не получают развода даже тогда, когда имеется веская причина. Отсутствие свобод для женщин при изобилии таковых для мужчин создает предпосылки к одностороннему, часто жестокому контролю и власти мужей над своими женами. Слова о разводе нередко можно услышать от мужчины, желающего наказать жену. Ему достаточно сказать: «Я развожусь с тобой» или «Я отпускаю тебя», чтобы отлучить женщину от дома и лишить ее детей.

Али, не способный управлять своим языком и дурным нравом, часто прибегал к разводу как к средству наказания своих жен.

Я знала, что мой братец развелся с каждой из своих жен, по крайней мере, уже по одному разу, с Надой он разводился дважды. В большинстве случаев после того, как его гнев проходил, оп сожалел о разводе и возвращал жену, с которой расстался за день или сутки до этого. Это было просто, так как мужчины не только с легкостью могут разводиться, но также без малейшего труда возвращать жен и восстанавливать брак, словно ничего особенного не произошло. Мусульманский закон дает мужчине право дважды воспользоваться этой возможностью. Если он разводится с женой в третий раз, то процедура становится более сложной.

В приступе гнева Али развелся с Надой в третий раз. В соответствии с нашим законом он не может восстановить свой брак с ней до тех пор, пока она не выйдет замуж за другого мужчину и тот не разведется с ней. Благодаря своему глупому поведению Али наконец окончательно и по-настоящему развелся с единственной из женщин, к которой испытывал подлинное чувство.

Я, сдерживая улыбку, процитировала строчки из Корана, стараясь как можно точнее воспроизвести каждое слово.

Со своими женами вы можете развестись дважды; но после этого вы должны либо с добротой и нежностью обращаться с ними, сохранив их при себе, либо с предоставлением содержания отпустить. Если же после этого муж разведется с нею в третий раз, он не имеет законного права взять ее назад до тех пор, пока она не выйдет замуж за другого человека.

Я посмотрела в глаза своему брату и спросила:

– Али, за кого же теперь Нада собралась замуж?

Али выпучил на меня глаза и воскликнул:

– Ла! Ла![ 12] У Нады нет желания вступать в другой брак!

– Ха! Среди женщин Нада славится своей красотой. Как только станет известно о том, что она свободна, многие матери и сестры отправят своих сыновей и братьев просить ее руки. Подожди и сам увидишь!

Тут вмешалась Сара, не желавшая, чтобы наша бесконечно продолжающаяся вражда привела к яростному спору в пределах столь ограниченного пространства.

– Али, что послужило поводом для этого развода?

Али был явно смущен. Он сказал, что причина была сугубо личной, и настоятельно просил Сару и Нуру в случае, если они навестят Наду, постараться убедить ее в том, что сказанные им слова были необдуманными, а раз так, то Али должна быть дана еще одна возможность доказать, что в действительности у него не было намерений развестись с ней. Если Нада не поставит в известность власти, тогда Али не придется выписывать разрешение, позволяющее Наде покинуть его дом и стать таким образом свободной для домогательств других мужчин.

Нура и Сара согласились переговорить с Надой.

Машина снизила скорость, и Али, выглянув из-за темно-синих занавесок, кивнул в сторону черных покрывал, абай и шайл, брошенных на заднее сиденье.

– Собирайтесь побыстрее. Мы уже приехали, – скомандовал он.

Это было настоящее сражение, когда нам, четверым, в тесном пространстве автомобиля пришлось, как того требовали приличия, прятать себя под черными одеяниями. Частный самолет Али встретил нас у взлетной полосы, так что до последнего момента нам не нужно было беспокоиться о чадре.

Мы прибыли в частную клинику, которая, по словам Али, находилась в совместной ливанской и саудовской собственности. Это была одна из тех клиник, куда наиболее часто обращались члены королевской фамилии, когда требовалась особая конфиденциальность. Я знала трех принцесс, которые время от времени находились в ней по поводу лечения от пристрастия к алкоголю и наркотикам.

Через запасную дверь нашу семью проводили внутрь; там нас встретил один из лечащих врачей Римы. Человек сказал нам, что он терапевт, специалист из Бейрута. На работу хозяева клиники наняли его совсем недавно, ему вменялось в обязанность ухаживать за членами королевской семьи. С первого взгляда было ясно, почему для лечения влиятельных саудовцев был выбран именно он. Это был высокий мужчина привлекательной наружности. У него были почтительные манеры и вид компетентного специалиста, что позволило нам предположить, что наша сестра попала в надежные руки.

Доктор шел между Нурой и Али. Я подалась вперед, чтобы быть в курсе их тихой беседы, но не смогла расслышать ни единого слова. Мы миновали группу медицинских сестер-азиаток, разместившихся у длинного стола дежурной медсестры. По их акценту я решила, что они были филиппинками.

Окна комнаты Римы были еще закрыты, но сквозь приподнятые жалюзи в комнату проникали солнечные лучи, наполняя ее мягким светом. Комната была совершенно белой, прямо над головой Римы висел большой молочно-перламутровый светильник, казавшийся совершенно неуместным в этом больничном окружении.

Рима отдыхала, но как только услышала нас, открыла глаза. Я заметила, что сестра испытала мгновенное замешательство, прежде чем вспомнила, где находится. Ее лицо было чрезвычайно бледным, в глазах – испуг. Из подвешенных к металлическим стойкам флаконов к рукам и носу тянулись трубки, по которым в вены сестры поступали лекарственные препараты. Количество этих трубок я даже не смогла сосчитать.

Нура метнулась к постели и обвила руками нечто забинтованное, бывшее нашей сестрой. Сара и Тахани, борясь с непрошеными слезами, держались за руки. Чтобы не упасть, я опустилась в стоящее рядом кресло. В отчаянии от того, что увидела, я не заметила, как искусала губы в кровь, а мои руки с такой силой обхватили подлокотники, что я сломала три ногтя.

От такого проявления скорби Али почувствовал себя неловко. Он прошептал Саре, что через час вернется, чтобы проводить нас домой. Перед уходом он еще раз напомнил Саре о том, что увидеться с Надой ей надлежало в этот же вечер.

При виде раненой сестры во мне от ярости закипела кровь. Я подумала, что этой ярости могло бы хватить на то, чтобы испепелить огнем всю страну. Я, ни минуты не колеблясь, сделала бы это, если бы все зло на моей земле было бы уничтожено вместе с плотью тех саудовских мужчин, которые посмели использовать святой Коран в качестве оправдания своих злодеяний.

Я сделала попытку привести свои мысли в порядок и успокоиться, чтобы дополнительной сумятицей не усугублять боль Римы. Я вспомнила обещание Пророка наказать тех, кто много грешил, но моя вера не могла принести мне успокоения. И даже уверенность в том, что Салим будет гореть в аду за то, что сделал с моей сестрой, была не в силах успокоить меня. У меня не было терпения ждать вмешательства свыше. Ничто не могло охладить мою ярость, кроме вида изуродованных останков Салима!

Успокоенная Нурой, Рима поговорила с каждой из сестер, умоляя обращаться с Салимом с прежней обходительностью, напомнив нам о том, что долг доброго мусульманина состоит в прощении тех, кто совершил зло. Увидев мое искаженное яростью лицо, Рима процитировала стихи из Корана.

– Султана, не забывай слова Пророка: «Прощай даже тогда, когда пребываешь в гневе».

Я не смогла сдержаться и промолчать. Вспомнив слова из Корана, я ответила ей; «Пусть за зло злом и воздастся».

Сара ущипнула меня за зад, давая понять, что я причиняю Риме дополнительные страдания. Я отошла от постели и уставилась в окно, не видя ничего вокруг.

Рима снова заговорила. Я не могла поверить тому, что слышала. Слова ее, произнесенные со страстным красноречием женщины, чья жизнь была поставлена на карту, охладили мой гнев.

Я вернулась к постели сестры й внимательно посмотрела ей в лицо.

Накал эмоций Римы усиливался, между бровей пролегла глубокая складка, губы решительно сжались. Сестра сказала, что Салим раскаялся и пообещал ей никогда больше не прибегать к насилию. Он не собирался с ней разводиться, а она – требовать развода.

Я вдруг поняла, что чувствовала Рима. Единственное, что путало сестру, – это потеря детей, и только мысль о них давала ей силы простить Салима за то отвратительное злодеяние, что он совершил. Она была готова сносить любые унижения, только бы остаться со своими дорогими детьми.

Рима каждую из нас попросила дать обещание, что никто из семьи не станет требовать за нее возмездия.

Это было самым трудным в моей жизни обещанием. Язык мой отказывался повиноваться рассудку. Но я дала слово и теперь понимала, что мне ничего другого не остается, как повиноваться искреннему желанию сестры.

Выздоровев, Рима будет вынуждена вернуться в дом к человеку, который на протяжении стольких лет супружества скрывал свою способность к непомерной жестокости. Я знала, что нашедший однажды выход характер Салима уже никогда не смягчится. Но сделать мы ничего не могли.

Наше отчаяние только усилилось, когда работавшая в клинике египетская медсестра призналась Нуре в том, что в этот же день к жене приходил Салим. В присутствии медсестры он приподнял простыню и посмотрел на то отверстие, которое было сделано в теле Римы для выделения экскрементов. Увидев это, он выразил крайнее отвращение.

Еще медсестра заметила, что Салим сделал одно очень бессердечное замечание, сказав жене, что хотя он и не будет с ней разводиться, но никогда снова не приблизится к ее постели, потому что не в состоянии переносить ни вида, ни запаха столь отвратительного человека.

Я до сих пор удивляюсь, как смогла не дать волю своему гневу.

Входя в клинику, мы с сестрами представляли собой единую силу, преисполненную решимости вырвать сестру из лап ее злого мужа. Но обескураженные небезосновательными опасениями Римы потерять детей, мы покидали больницу группой слабых, закутанных в черные покрывала безымянных жен, не способных призвать к справедливости даже одного мужчину.

Горечь поражения была невыносимой.

Кто может отрицать, что главным столпом общественного порядка в Саудовской Аравии остается диктатура мужчин?

Поскольку наши мужья и дети все еще находились в Монте-Карло, все мы решили пожить пока вместе в доме Нуры. Туда и отвез нас Али сразу после клиники. Нура и Сара торжественно пообещали Али, что попросят одного из водителей Нуры отвнзти их вечером к Наде, сказав, что ему самому будет лучше остаться на ночь в доме другой жены.

После того, как мы позвонили мужьям в Монте-Карло и сообщили о состоянии Римы, Тахани объявила, что устала, и пораньше отправилась в постель. Я же выразила желание вместе с Нурой и Сарой поехать во дворец к Наде. Мне пришлось дать второе обещание, согласно которому я должна была воздержаться от предложения Наде оставить Али, раз уже ей представилась такая возможность.

Мои сестры слишком хорошо знали меня. Должна признаться, что в голове у меня уже созрел план постараться убедить Наду в том, чтобы она как можно быстрее воспользовалась ситуацией и вышла замуж за другого. Мой братец всю свою жизнь относился к женщинам с презрением, и, на мой взгляд, наступил подходящий момент для того, чтобы он понял, что нельзя использовать развод в качестве оружия против женщины. Возможно, потеря единственной жены, к которой он испытывал какие-то чувства, научила бы его с большей осмотрительностью применять тактику устрашения.

Теперь мне предстояло сдержать еще одно трудное обещание.

Было уже почти девять часов вечера, когда мы приехали. Владения Али казались более тихими, чем когда бы то ни было. Пока наша машина двигалась вдоль широкой подъездной дороги, огибающей все четыре дворца, принадлежащие брату, нам на глаза не попалась ни одна из его жен или наложниц. Детей тоже не было видно. Внутри,стен виллы дворец Нады был третьим по счету строением.

Египтянка, служившая у Нады экономкой, сообщила нам, что ее хозяйка в данный момент принимает ванну, по она нас ждет и поэтому велела ей проводить гостей в жилые апартаменты.

От скромности мой брат не умрет. Богатство, нажитое благодаря саудовской нефти, в его доме заявляло о себе на каждом шагу. О неимоверных тратах хозяина говорило все вокруг, стоило только войти в беломраморный холл дворца, равный по величине терминалу аэропорта. Сверкала поднимающаяся вверх лестница, и я вспомнила горделивое замечание брата о том, что колонны, поддерживающие сооружение, были покрыты настоящим серебром. В личные покои Нады вели двери высотой в пятнадцать футов с шарообразными ручками, сделанными из монолитного серебра.

Я, вспомнив о серьезных финансовых потерях, понесенных братом во время повышенного спроса на серебро на мировом рынке в восьмидесятых годах, старалась особенно не злорадствовать. Али пожадничал и скупил драгоценного металла больше, чем предполагал. Но удача изменила ему. Теперь его финансовая потеря для его серебряного дворца стала приобретением!

Я никогда не была у Нады в спальне, хотя когда-то получила приглашение посмотреть на кровать. Шокированная и страшно опечаленная, Сара рассказывала мне, что кровать была вырезана из слоновой кости, теперь я воочию убедилась в том, что ее описание соответствовало действительности. Однажды Али бахвалился, сколько слонов положило свои жизни на то, чтобы превратиться в ложе для его тучной фигуры. Но сейчас я забыла цифру, которую он называл тогда.

Пока я осматривала роскошный дом Али, изгнание аль-Саудов из королевства Саудовская Аравия представилось мне вполне оправданным, ибо, на мой взгляд, такое разложение не заслуживало иной судьбы. Доведется ли нам когда-нибудь пережить свержение королевской власти, подобно королю Египта Фаруку, шаху шахов Ирана, или ливийскому королю Идрису?

Но в одном я была уверена наверняка: если бы рабочему классу пришлось увидеть личные покои принца Али аль-Сауда, революция была бы неизбежна.

От этой жуткой мысли у меня все внутри похолодело.

В этот момент в комнате появилась Нада. У нее была модная прическа, высокомерное выражение лица и стиснутая сверкающей золотой парчовой тканью платья высокая грудь. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить себе, как вскружила голову нашему брату эта его самая красивая жена. Известность в нашей семье Нада снискала благодаря своим смелым туалетам и желанием сражаться с мужчиной, который на протяжении всей жизни не встречал сопротивления со стороны других женщин. Несмотря на умение Нады мучить Али, выражение ее глаз всегда мне казалось несколько злобным, и я ни разу не усомнилась в том, что замуж за брата Нада вышла лишь из страстного желания разбогатеть. Я очень хорошо помнила, как Сара однажды мне сказала, что неуверенность Нады в своем браке заставляла ее быть не такой, какой она была на самом деле, поскольку она не знала, когда Али заблагорассудится оставить ее, – ведь он уже поступал так с другими женщинами. Такое положение создавало необходимость в экономическом обеспечении себя на будущее. Но и сегодня я еще не уверена в том, что знаю ее. Я не могу не признать того, что за полученную роскошь Нада заплатила дорогую цену, потому что супружество с Али не может быть отрадным.

Нада сказала:

– Вас прислал Али, ведь так?

Я всмотрелась в ее лицо и подумала, что она опечалилась и нахмурилась оттого, что наш визит был напрасен. Я окончательно запуталась в своих симпатиях и антипатиях. Нура и Сара окружили невестку, а я, извинившись, прошла к бару, сказав, что хочу чего-нибудь выпить.

В доме было совершенно тихо, нигде не было видно ни души. После того, как я приготовила себе джин с содовой, у меня уже не было желания возвращаться к сестрам, я принялась бродить по дворцу брата и вскоре оказалась в его кабинете, расположенном на нижнем уровне дома.

Меня охватило детское любопытство, и я начала копаться среди личных вещей брата, сделав для себя открытие, которое сначала озадачило меня, а потом изрядно позабавило.

Я открыла маленький пакет, лежавший на его письменном столе, и с определенным любопытством ознакомилась с гарнитуром нижнего белья, купленным моим братом во время последней поездки в Гонконг.

К трусам прилагался тонкий лист бумаги с написанными на нем инструкциями, и я не без интереса ознакомилась с ними:

Чудесное белье: поздравляем вас с покупкой нового чудесного белья! Предмет туалета, купленный вами, следует носить ежедневно. Это белье гарантирует его обладателю улучшение половой потенции.

Секрет этих чудесных трусов заключался в их «стратегическом» кармане, который обеспечивает половым органам нужную температуру и оптимальные условия.

Чудесное белье рекомендуется для всех мужчин, особенно для тех, кто ведет активную половую жизнь и занят на сидячей работе.

Я захихикала, и в меня вселился злой дух. Тонкий полиэтиленовый пакет с трусами и инструкцией я запихнула под свое длинное платье. Пока я еще не знала, что сделаю с этой вещицей, но у меня возникло отчаянное желание во что бы то ни стало поделиться секретом с Каримом. Почувствовав себя как в годы моего детского соперничества с Али, я с радостью представила себе моего братца, судорожно рыскающего по дому в поисках волшебных трусов!

Сестер я встретила на лестнице и по их глазам поняла, что успеха в разговоре с женой Али они не достигли.

Нада покидала Али.

В отличие от бедной Римы Наду не беспокоил вопрос о детях, она не волновалась, что Али заберет их, поскольку нашего брата очень мало занимали его отпрыски женского пола. Он открыто заявлял жене, что дочери не представляют для него никакой ценности, и он позволит им жить с матерью.

Я уехала, не попрощавшись. Джин с тоником я смаковала в машине. Кража личных вещей Али вызвала во мне давно забытые эмоции. Я чувствовала себя так, как может чувствовать принцесса из дома аль-Саудов, несущаяся в автомобиле по улицам Эр-Рияда и наслаждающаяся алкогольным напитком.

Я спросила Сару, почему Нада собралась покинуть полную соблазнов жизнь члена семьи аль-Саудов, ведь у нее родословная была довольно сомнительной. Ей будет довольно трудно воспроизвести жизнь, полную такой роскоши, которую она знала, будучи женой Али. Такого невероятно богатого мужа Нада сумела заполучить благодаря своей замечательной красоте, а не семейным связям.

Нура сказала, что, насколько она поняла, причиной развода Али с Надой, оказывается, стал вечер любви.

Нада со слезами на глазах призналась сестрам в том, что все три раза причиной развода был секс. Али хотелось, чтобы она удовлетворяла его в любое время дня и ночи, для чего он часто будил ее, когда ему вздумается. За неделю до этого Нада отказала мужу в близости, но Али продолжал настаивать, говоря, что жена никогда не должна оказывать мужчине сопротивление, даже если она едет верхом на верблюде! Она настояла на своем, и тогда Али развелся с ней.

Сара сказала мне еще об одном удивительном признании Нады. Если остальные жены Али были Наде симпатичны, то прижитые с наложницами дети утомляли ее. Наш братец был отцом семнадцати законных детей и двадцати трех незаконных. Владения, которые Нада называла своим домом, кишели наложницами мужа и их детьми.

При упоминании о половой активности брата, которая дала жизнь столь обильному потомству, я невольно вспомнила о «чудесном белье» Али и смеялась так долго, что по моим щекам побежали слезы. Поделиться с сестрами причиной моего веселья я не могла, и они стали опасаться, что события дня отрицательно отразились на моем психическом здоровье.

Эпилог

О Господи, пусть конец моей жизни станет самой лучшей ее частью,

А лучшие мои дела – ее завершением,

А лучшим из моих дней – день моей встречи с Тобой.

О Господи, пусть смерть станет самым лучшим из тех собьипий, которые мы не выбираем для себя сами,

Но которых ждем;

А могила – лучшей обителью, в которой обоснуемся,

И лучше смерти пусть будет то, что следует за ней.

Молитва паломника

C тех пор, как мы оставили в Монако наши семьи, прошла неделя. Через два дня наши мужья и дети должны были вернуться в Саудовскую Аравию.

В эту ночь все десять дочерей моей матери собрались в доме Нуры. Мы были счастливы, что и Рима тоже была с нами. В это утро она была выписана из клиники и приехала погостить к Hype до тех пор, пока ее здоровье окончательно не поправится.

Случай, сведший нас вместе, был одновременно и горек, и сладостен. В этот день мы отмечали двадцатилетие со дня смерти нашей дорогой матери. Это стало нашей ежегодной традицией, о которой мы никогда не забывали, ибо даже по прошествии двадцати лет нам очень недоставало матери. Раньше память о ней мы отмечали воспоминаниями о любимых детских историях, рассказанных ею. Мы делились друг с другом мыслями о том, какое влияние она оказала на нашу жизнь. В этот вечер обычная приподнятость общего настроения от милых детских воспоминаний была омрачена трагедией, происшедшей в жизни Римы, и нам не хотелось веселиться.

– Двадцать лет! – размышляла Сара. – Неужели прошло уже столько лет с того дня, как мы в последний раз смотрели в лицо нашей матери?

Оказалось, что годы летят быстрее, чем нам хотелось бы.

Внезапно меня осенила мысль, что сейчас восемь из десяти дочерей были старше, чем наша матушка, когда умерла. Исключение составляли только Сара и я. Когда я сказала об этом вслух, раздались стоны, и на меня зашикали.

А Нура велела:

– Султана! Ничего не гсзори! Пожалуйста! У Нуры уже были внуки, и возраст нашей старшей сестры в последнее время стал запретной темой для разговора.

Рима попросила нас всех замолкнуть, она сказала, что у нее была в запасе одна короткая история о нашей маме, которой она с нами никогда не делилась, так как боялась, что я могу обидеться.

От удивления и любопытства у меня разгорелись глаза, и я дала слово, что ничего из того, что расскажет Рима, не вызовет у меня обиды и я не подниму шум.

– Ты должна обещать, Султана! И, пожалуйста, какие бы чувства ни испытала, постарайся сдержать слово!

Я рассмеялась и согласилась. Мое любопытство еще больше усилилось.

Однажды, когда мне было всего восемь лет, мать позвала к себе в спальню Риму и попросила дать ей торжественное обещание. Мысль о том, что она одна будет знать какой-то особый секрет, которым хотела поделиться мать, привела Риму в благоговейный трепет. Испытывая страшное волнение, она пообещала, что никто не будет знать об их разговоре.

Мама сказала ей, что сделала одно открытие, касавшееся Султаны, которое очень встревожило ее. Мать сказала Риме:

– Султана – воришка!

От удивления у меня вылезли на лоб глаза, а мои сестры разразились громким смехом.

Рима взмахом руки призвала нас к тишине, чтобы закончить историю.

Мать не раз заставала младшего ребенка в тот момент, когда та брала без спроса личные вещи других обитателей дома. Матушка сказала, что ловила меня, когда я таскала чужие игрушки, книжки, конфеты, печенье, а также вещи, которые не были мне нужны, как, например, коллекция пластинок Али. Мать сказала Риме, что перепробовала все средства и наказания, но ничто не возымело успеха, видимо, я была ребенком, которого невозможно пристыдить и заставить слушаться мать. Теперь для спасения моей души мать нуждалась в помощи Римы.

Мать заставила Риму поклясться, что та до конца своих дней будет молить Аллдха о том, чтобы он защитил, направил и простил Султану.

Рима посмотрела на меня и с тщательно скрываемым смехом в голосе сказала:

– Султана, я уже устала волноваться из-за твоего греховного поведения. Данное мной обещание оказалось тяжелой ношей, поскольку я не только произношу пять обязательных молитв в день, но также молюсь во многих других случаях. Я держу слово, данное мною нашей дорогой матушке, и никогда не смогу нарушить его, так что мне придется молиться за тебя до самого своего последнего вздоха. Но сейчас я благодарю Господа за то, что ты больше не воровка и мои молитвы были услышаны!

Комната наполнилась голосами восьми остальных сестер. Они, повизгивая и всхлипывая, заходились от хохота. Когда же наконец наступила тишина, было сделано интересное открытие. Оказывается, с такой просьбой матушка обратилась к каждой из сестер и от каждой из них получила согласие! Каждая из них была уверена в том, что является единственным ребенком в семье, кому доверена тайна о маленькой воровке! И на протяжении двадцати лет никто и словом не обмолвился о данном обещании. Когда нам открылась истинная ситуация, от нашего хохота сотрясались стены дворца Нуры.

Я испытала острое чувство облегчения. Наверняка меня хранили многочисленные небесные ангелы, потому что все мои благоверные сестры ежедневно возносили за меня молитвы.

Тогда в шутливой манере Тахани прямо в лоб спросила меня:

– Султана, нам бы хотелось знать, услышал ли Аллах наши молитвы. Со времен своей юности взяла ли ты что-нибудь, тебе не принадлежащее?

Я видела, что мои сестры ждут от меня отрицательного ответа, потому что и представить себе не могли, что до сих пор я являюсь мелким воришкой. Губы у меня задергались, и я не могла сдержать улыбки. Вспомнив о «чудесном белье» Али, спрятанном среди моих вещей, в комнате, которую занимала, я беспокойно задвигалась.

Удивленная моей заминкой, Нура окликнула меня:

– Султана!

– Подождите минуточку, – сказала я и побежала к себе, чтобы принести предметы туалета, которые стащила из дома Али.

Сестры мои не могли поверить своим глазам, когда я вернулась в комнату в трусах Али и с инструкцией в руках. Когда я зачитывала инструкцию, положив в специальный «стратегический» карман два банана, Нура попыталась твердо выразить свое неодобрение, но истерический смех сестер заглушил ее слова; трем пришлось выскочить из комнаты, а еще одна призналась, что даже обмочила трусики.

Своего веселья мы не могли сдержать и тогда, когда во дворец опрометью прибежали слуги, услышав из дальних уголков сада такой дикий шум.

Как только воцарилась тишина, зазвонил телефон, и паши мысли приняли более серьезное направление. Звонила Нашва, она попросила пригласить к телефону свою мать, Сару. Оказывается, она звонила из Монако, чтобы пожаловаться матери на свою кузину Амани. В Монако кузина ни на шаг не отставала от нее, называя себя единоличной представительницей «комитета морали и борьбы с социальным разложением».

Нашва кипела от негодования, поскольку Амани зашла слишком далеко. Она забрала у кузины косметику, лак для ногтей и солнцезащитные очки, утверждая, что пользование такими вещами делает Нашву нарушителем исламской морали!

Нашва сказала матери, что если на Амани не найдется управы, то она подговорит своих французских подружек, чтобы они вечером проследили за ней и где-нибудь в общественном месте, где полно туристов, сорвали с нее всю одежду, оставив в одном нижнем белье. Может быть, тогда пуританский ум Амани найдет для себя жругое занятие, более важное, чем нравственность Нашвы.

Вечерняя беседа с темы трусов Али перешла на другую. И все мы не могли не видеть иронии судьбы в том, что дочь Султаны была охвачена религиозной горячкой, в то время как дочь Сары счастливо проводила время на дискотеках.

Я вышла из комнаты, чтобы позвонить Кариму и рассказать ему о конфликте между нашим ребенком и ее двоюродной сестрой. Муж уведомил меня, что уже предпринял меры, решив никуда не отпускать от себя Амани до тех пор, пока они не вернутся в Эр-Рияд, поскольку в этот день наша дочь повздорила с менеджером отеля в Монте-Карло, требуя, чтобы тот обеспечил отдельными лифтами мужчин и женщин, так как, указала она, не связанные родственными узами представители разного пола не могут находиться вместе в столь ограниченном пространстве.

Я не поверила своим ушам, и от удивления у меня округлились глаза. Я немедленно согласилась с Каримом, когда он сказал, что по возвращении в королевство Амани нужно будет показать психиатру. Успешное выздоровление Махи после психического расстройства сделало Карима ярым поклонником психиатрии.

На минуту я испытала чувство радости, вспомнив, что наше старшее дитя вернулось в семью ответственным человеком. Теперь все мысли девочки были направлены на образование и будущую нормальную жизнь.

Когда я вернулась, в самом разгаре был горячий спор об опасности воинствующего фундаментализма, который бросил вызов лидирующему положению нашей семьи в Саудовской Аравии. Мои мысли снова вернулись к Амани и ее чрезмерному увлечению верой. Сестры отметили, что их мужья сильно обеспокоены все увеличивающимся разрывом между монархией и древним идеологическим движением, набиравшим сегодня силу. Как известно, лидерами исламских фундаменталистов являются молодые, образованные люди. Эта группа добивается бескомпромиссного возврата к Корану, что вступает в противоречие с курсом нашего режима, направленного на модернизацию и вестернизацию королевства.

Я почти ничего не говорила, хотя в свое время достаточно подробно изучала движения, поскольку мой собственный ребенок был представителем экстремистской группировки, находившейся в оппозиции к монархии. Эта тема касалась меня лично, и я деловито занялась подушками, чтобы подложить их под голову Риме.

Я задавалась вопросом, какие волнения мне еще предстоит пережить на земле, которую я называю своей отчизной? Неужели мой собственный ребенок войдет в оппозицию, которая свергнет законное правительство Саудовской Аравии?

Когда тема мусульманских экстремистов исчерпала себя, Рима сказала, что хотела бы поделиться с нами еще одной новостью.

Я надеялась, что в этот раз не будет обнародован очередной мой грех, и постаралась сохранить бесстрастное лицо.

Безразличным тоном Рима сообщила нам, что Салим собирается взять вторую жену.

Моя мать испытала унижение потому, что отец, кроме нее, имел еще трех жен, Рима была первой из сестер, кому предстояло пройти через эту муку.

У меня сжалось сердце, и глаза наполнились слезами. Но Рима просила нас не расстраиваться, потому что она счастливо проживет жизнь забытой жены. Ничто не могло поколебать ее решимости жить спокойно до тех пор, пока она не разлучена с детьми. Изменившимся голосом она сказала, что счастлива, хотя глаза ее говорили о противоположном.

Я знала, что моя сестра любит Салима искренней и преданной любовью. В земной жизни Рима не получила награды за то, что была преданной женой и любящей матерью.

Ради сестры остальные сделали вид, что поверили Риме, и поздравили ее с этой маленькой победой.

Нура объявила, что Нада еще раз стала женой Али. Наш брат подписал документ, дающий Наде право на обладание своим богатством, а также устроил ей поездку в Париж для покупки бриллиантов и рубинов, достойных самой королевы.

Когда Тахани поинтересовалась, как же ему удалось преодолеть религиозный указ о запрете повторного брака с Надой, я с удивлением узнала, что Али нанял кузена из рода Саудов для фиктивной женитьбы на Наде. После бракосочетания состоялся развод. Тогда Али и Нада снова вступили в брак.

Мне на память пришло учение ислама относительно подобных дел, и я сказала сестрам, что поступок Али был противоправным. Сам пророк сказал, что Аллах проклянет мужчин, участвующих в таких сделках, потому что они не что иное, как обман самого Аллаха, что считается великим грехом.

– Но кто может вмешаться? – спросила Сара.

Нура согласилась с ней, что никто.

– Но Аллаху все известно, – добавила она, и все мы испытали великую жалость к Али, потому что он взял па душу еще один большой грех.

Beчep подходил к концу, когда снова зазвонил телефон. Вошла одна из служанок Нуры и объявила, что к телефону приглашали Тахани.

Те из нас, кто оставил своих любимых в Монако, решили, что, должно быть, произошел еще один конфликт, и мы попросили Тахани избавить нас от дальнейших подробностей о проказах наших детей.

Но когда мы услышали ее крик, то все бросились к ней. Она положила трубку на место, но мы еще долго не могли успокоить сестру. Мы очень боялись, что с кем-то из членов нашей семьи приключилось несчастье.

Охваченная горем Тахани наконец произнесла:

– Умерла Самира.

Никто из нас не мог ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово.

Могло ли это быть правдой?

Я принялась загибать пальцы, пытаясь сосчитать, сколько же лет бедная девочка провела в заточении в женской комнате, этой обитой подушками клетке в доме ее жестокосердного дяди.

– Как долго? – спросила Сара, увидев мою борьбу с памятью,

– Почти пятнадцать лет, – ответила я.

– Я совершила страшный грех, – призналась Тахани. – Много лет я просила Аллаха прибрать ее дядюшку!

Мы слышали, что дядя Самиры был морщинистым и тщедушным человеком, и это позволяло нам надеяться на то, что после его смерти Самира снова вернется к нам.

Я саркастически заметила:

– Следовало знать, что такие, как он, быстро не умирают.

На протяжении многих лет мы пытались добиться освобождения Самиры, считая, что ее грех несоизмерим с пожизненным наказанием, но ее дядя оставался непримиримым, считая, что только одному ему известна воля Аллаха, и свой суровый приговор не отменил.

Самира была умной, красивой девушкой с добрым характером. Но все, чем она обладала, жестокая судьба отобрала у нее. В результате невероятной жестокости ее дяди Самира умерла в полном одиночестве, запертая в темной комнате, лишенная контактов с людьми в течение пятнадцати долгих лет.

Тахани сотрясали рыдания, всхлипывания делали слова неразборчивыми. Прошло много времени, прежде чем нам удалось узнать, что в этот же день Самира была похоронена. Тетушка ее поведала, что, несмотря на крайнее истощение, когда ее обернули в белые полотняные покрывала, в которых ей предстояло предстать перед Господом, Самира по-прежнему была хороша, собой.

Как можно было вынести боль ее жестокой смерти?

Задыхаясь от рыданий, я попыталась припомнить стихи из Кахлила Джибрана, связанные со смертью. Сначала я проговорила их шепотом, но после того, как точно все вспомнила, возвысила голос, чтобы меня услышали.

«Только когда выпьешь из реки молчания, запоешь по-настоящему. И, когда достигнешь горной вершины, начнешь свой подъем. И, когда земля позовет твою плоть, пойдешь ты в пляс».

Мы с сестрами взялись за руки и почувствовали себя единой цепью, сильной сильными звеньями и слабой слабыми.

Никогда раньше не испытывали мы такого мощного духа сестринства, который связывал нас не только общностью крови. Никогда больше не будем мы сидеть и удивляться жестокости мужчин и оскорбительной несправедливости гибели невинной женщины, вызванной мужским злодейством. Я сказала:

– Пусть мир узнает о том, что женщины Саудовской Аравии набирают силу в осознании своей правоты.

Сестры, все до единой, внимательно посмотрели на меня, и я знала, что впервые в жизни каждая из них поняла, почему я делаю то, что делаю.

В этот момент я пообещала себе, что нравствеиные устои нашего мира будут изменены, и справедливость рано или поздно восторжествует.

Великое движение за человеческие права для женщин Саудовской Аравии только началось, и его не смогут побороть мужчины, преисполненные собственным невежеством.

Мужчины в моей стране пожалеют о том, что я живу на свете, ибо ничто и никогда не заставит меня молчать по поводу той несправедливости, которую они позволяют себе по отношению к женщинам Саудовской Аравии.

Приложение А

Коран о женщинах

Коран – это святая книга ислама. Он состоит из 114 сур, или глав, которые регулируют всю жизнь мусульманина. Мусульмане верят, что Коран – это слово Аллаха, посланное им пророку Магомету через ангела Джабраила. Откровение снизошло на Магомета в Мекке и Медине, которые расположены на территории современной Саудовской Аравии. В Мекке Магомет родился, а в Медине похоронен. Эти два города считаются священными для всех мусульман, и «неверным» доступ туда закрыт. Мусульмане строго руководствуются Кораном, и редко найдется среди них человек, не верящий беззаветно в Аллаха и пророка.

В мусульманском мире религия не отделена от государства и является абсолютным законом.

Меня интересовало, что же сказано в Коране о женщинах, и мне перевели некоторые из сур. Здесь вы можете прочитать их.

Тема.Половая жизнь во время месяца рамадана, когда мусульмане постятся и избегают удовольствий в дневные часы:

Сура 2, 187

Разрешается вам в ночь поста приближение к вашим женам: они – одеяние для вас, а вы – одеяние для них. Узнал Аллах, что вы обманываете себя самих, и обратился к вам и простил вас. А теперь прикасайтесь к ним и ищите того, что предписал вам Аллах. Ешьте и пейте, пока не станет различаться пред вами белая нитка и черная нитка на заре, потом выполняйте пост до ночи. И не прикасайтесь к ним, когда вы благочестиво пребываете в местах поклонения. Таковы границы Аллаха, не приближайтесь же к ним! Так разъясняет Аллах Свои знамения людям, – может, они будут богобоязненны!

Тема.Женитьба мусульманина на иноверке. Коран устанавливает закон как для мужчин, так и для женщин, однако в Саудовской Аравии он распространяется почему-то только на женщин:

Сура 2, 221

Не женитесь на многобожницах, пока они не уверуют: конечно, верующая рабыня лучше многобожницы, хотя бы она и восторгала вас. И не выдавайте замуж за многобожников, пока они не уверуют: конечно, верующий раб – лучшемногобожника, хотя бы он и восторгал вас.

Тема.Половая жизнь во время месячных строго запрещена:

Сура 2, 222

Они спрашивают тебя о менструациях. Скажи: «Это – страдание». Отдаляйтесь же от женщин при менструациях и не приближайтесь к ним, пока они не очистятся. А когда они очистятся, то приходите к ним так, как приказал вам Аллах. Поистине, Аллах любит обращающихся и любит очищающихся!

Тема.Если мужчина разводится с женой; он должен быть уверен, что она не носит его ребенка, в противном случае, он обязан заботиться о ней:

Сура 2, 228

А разведенные выжидают сами с собой три периода, и не разрешается им скрывать то, что сотворил Аллах в их утробах, если они веруют в Аллаха и в последний день. А мужьям их достойнее их вернуть при этом, если они желают умиротворения. И для них то же самое, что и на них, согласно принятому. Мужьям над ними – степень. Поистине, Аллах – великий, мудрый!

Тема.Если мужчина разводится с женой, он может снова жениться на ней только после того, как она выйдет замуж за кого-то другого и разведется с ним:

Сура 2, 229

Развод – двукратен: после него – либо удержать, согласно обычаю, либо отпустить с благодеянием. И не дозволяется вам брать из того, что вы им даровали, ничего, Разве только они оба боятся не выполнить ограничений Аллаха. А если вы боитесь, что они не вьтолнят ограничений Аллаха, то не будет греха над ними в том, чем она себя выкупит. Таковы границы Аллаха, не преступайте же их, а если кто преступает границы Аллаха, те – неправедные. Сура 2, 230

Если же oн дал развод ей (в третий раз), то не разрешается она ему после, пока не выйдет она за другого мужа, а если тот дал ей развод, то нет греха над ними, что они вернутся, если думают выполнить ограничения Аллаха. И вот границы Аллаха; Он разъясняет их людям, которые обладают знанием.

Сура 2, 241

И для разведенных – пользование по обычаю, как должно богобоязненным.

Тема.Количество женщин, на которых может жениться мусульманин:

Сура 4, 3

А если вы боитесь, что не будете справедливы с сиротами, то женитесь на тех, что приятны вам, женщинах – и двух, и трех, и четырех. А если боитесь, что не будете справедливы, то – на одной, или на тех, которыми овладели ваши десницы.

Тема. Как мусульманин должен обеспечивать своих детей:

Сура 4, 11

Завещает вам Аллах относительно ваших детей: сыну – долю, подобную доле двух дочерей. А если они (дети) – женщины, числом больше двух, то им – две трети того, что он оставил, а если одна, то ей – половина. А родителям его, каждому из двух – одна шестая того, что он оставил, если у него есть ребенок. А если у него нет ребенка и ему наследуют родители, то матери – одна шестая после завещанного которое он завещает, или долга. Родители ваши или сыновья – вы не знаете, кто из них ближе вам по пользе, как установлено Аллахом. Поистине, Аллах знающ, мудр!

Тема.Что делать с женщинами, совершившими сексуальные преступления. То же относительно мужчин: Сура 4, 15

А те из ваших женщин, которые совершат мерзость, – возьмите в свидетели против них четырех из вас. И если они засвидетельствуют, то держите их в домах, пока не успокоит их смерть, или Аллах устроит для них путь.

Сура 4, 16

А те двое из вас, которые совершат это, – причините им боль. Если они обратятся и совершат благое, то отвернитесь от них. Поистине, Аллах – приемлющий обращение, милостивый!

Тема.Женщины, на которых запрещено жениться:

Сура 4, 22

Не женитесь на тех женщинах, на которых были женаты ваши отцы. Поистине, это мерзость и отвращение и скверно, как путь! Сура 4, 23

И запрещены вам ваши матери, и ваши дочери, и ваши сестры, и ваши тетки по отцу и матери, и дочери брата, и дочери сестры, и ваши матери, которые вас вскормили, и ваши сестры по кормлению, и матери ваших жен, и ваши воспитанницы, которые под. вашим покровительством от ваших жен, к которым вы уже вошли; а если вы еще не вошли к ним, то нет греха на вас; и жены ваших сьшовей, которые от ваших чресел; и – объединять двух сестер, если это нe было раньше. Поистине, Аллах прощающ, милосерд!

Сура 4, 24

И – замужние из женщин, если ими не овладели ваши десницы по писанию Аллаха над вами! И разрешено вам в том, что за этим, искать своим имуществом, соблюдая целомудрие, не распутничая. А за то, чем вы пользуетесь от них, давайте им в награду по установлению. И нет греха над вами, в чем вы согласитесь между собой после установления. Поистине, Аллах – знающий, мудрый!

Тема.Мусульманин не может идти к молитве, если он прикасался к женщине:

Сура 4, 43

А если вы больны или в путешествии, или кто-нибудь из вас пришел из нужника, или вы прикасались к женщинам и не нашли воды, то обтирайтесь чистым песком и обтирайте ваши лица и руки. Поистине, Аллах извиняющий и прощающий!

Тема.Сексуальные преступления – это преступления против Аллаха, за них полагается суровое наказание:

Сура 24, 2

Прелюбодея и прелюбодейку – побивайте каждого из них сотней ударов. Пусть не овладевает вами жалость к ним в религии Аллаха, если вы веруете в Аллаха и в последний день, И пусть присутствует при их наказании группа верующих.

Сура 24, 3

Прелюбодей женится только на прелюбодейке или многобожнице, а прелюбодейка – наней женится только прелюбодей или многобожник. И запрещено это для верующих.

Тема.Обвинение в прелюбодеянии настолько серьезно, что требуется четыре свидетеля, чтобы доказать его:

Сура 24, 4

А те, которые бросают обвинение в целомудренных, а потом не приведут четырех свидетелей, – побейте их восемьюдесятью ударами и не принимайте от них свидетельства никогда; это – распутники.

Тема.Если мужчина обвиняет свою жену в прелюбодеянии и не имеет свидетелей, он обязан поклясться именем Аллаха, что говорит правду:

Сура 24, 6

А те, которые бросают, обвинение в своих жен, и у них нет свидетелей, кроме самих себя, то свидетельство каждого из них – четыре свидетельства Аллахом, что он правдив,

Сура 24, 7

а пятое, – что проклятие Аллаха на нем, если он лжец.

Тема.Женщины в мусульманском мире обязаны закрывать свои лица:

Сура 24, 31

И скажи [ 13] верующим: пусть они потупляют свои взоры, и охраняют свои члены, и пусть не показывают своих украшений, разве только то, что видно из них, пусть набрасывают свои покрывала на разрезы на груди, пусть не показывают своих украшений, разве только своим мужьям, или своим отцам, или отцам своих мужей, или своим сыновьям, или сыновьям своих мужей, или своим братьям, или сыновьям своих братьев, или своим женщинам, или тем, чем овладели их десницы, или слугам из мужчин, которые не обладают желанием, или детям, которые не постигли наготы женщин; и пусть не бьют своими ногами, так чтобы узнавали, какие они скрывают украшения. Обратитесь все к Аллаху, о верующие, – может быть, вы окажетесь счастливыми!

Тема.Коран говорит, что старая женщина может перестать носить чадру и абайю, однако в Саудовской Аравии женщины не открывают лица до самой смерти:

Сура 24, 60

А престарелые из женщин, которые не надеются на брак, на них нет треха, чтобы они снимали свои одежды, не хвастаясь украшениями. Чтобы они были воздержанными, лучше для них. Аллах – слышащий, знающий!

Приложение В

Законы Саудовской Аравии

Уголовное законодательство Саудовской Аравии основано на исламе. Само слово ислам означает «подчинение воле Господа». Самая главная составная часть ислама – это шариат, или «путь», определяющий всю жизнь мусульманина. Ислам подразумевает, что все мусульмане должны придерживаться правил, указанных им пророком Магометом, родившимся в 570 и умершим в 632 году.

Западному человеку трудно понять, как мусульмане руководствуются Кораном во всех случаях своей жизни. Коран является основным законом Саудовской Аравии.

Когда я жила в Саудовской Аравии, то попросила одного знатока ислама прокомментировать мне соответствие правосудия в этой стране учению пророка. Вот что он рассказал мне:

1. Существуют четыре источника шариата: Коран, состоящий из нескольких тысяч стихов, приписываемых Аллаху; Сунна – поступки и высказывания пророка Магомета, являющиеся образцом и руководством для всей мусульманской общины и каждого мусульманина в решении всех жизненных проблем; Иджма – единодушное мнение крупнейших знатоков богословия; Кияс – дозволяет решить вопрос по аналогии с тем, что имеется в Коране и Суние.

2. Король Саудовской Аравии не освобожден от подчинения законам шариата.

3. Суд состоит из трех человек, иногда из пяти, когда речь идет о вынесении смертного приговора. Последней инстанцией, имеющей право помилования, является король.

4. Преступления подразделяются на три типа – Худуд, Тазир и Кисас.

Преступления Худуда

Этими преступлениями являются воровство, употребление алкоголя, отрицание ислама, внебрачные связи и адюльтер.

Виновные в воровстве могут подвергаться штрафу, тюремному заключению или им отрубают правую руку.

Люди, употребляющие, покупающие или продающие алкоголь, получают восемьдесят ударов плетью.

Отрицание ислама наказывается в зависимости от обстоятельств. Самым распространенным наказанием является порка.

Виновных во внебрачных связях тоже порют, причем мужчина во время порки должен стоять, а женщина – сидеть.

Прелюбодеяние – самое серьезное из преступлений. Если виновник или виновница состоят в браке, их побивают камнями, отрубают голову или расстреливают. Чаще всего используется побивание камнями.

Преступления Тазира

Это обычные бытовые преступления, наказание за которые предусматривается в зависимости от обстоятельств и степени раскаяния преступника.

Преступления Кисаса

Если человек признан виновным в преступлении против кого-либо, семья потерпевшего имеет право отомстить обидчику. Приговор выносится в кругу семьи, а исполнение его производится втайне.

Если совершено убийство, семья жертвы имеет право убить убийцу.

Если кто-либо погибает в результате преступной халатности другого человека, семья покойного имеет право требовать с невольного убийцы отступного. Размер платы колеблется от 120,000 до 300,000 саудовских риалов (45,000 —80,000 долларов), за женщин вдвое меньше, чем за мужчин.

При нанесении увечья семья пострадавшего имеет право причинить такое же увечье виновнику.

Кто может бытьсвидетелем обвинения

Свидетель должен быть в здравом уме, трезвой памяти, взрослым, мусульманином. Немусульманин не имеет права свидетельствовать в суде. Женщинам запрещено свидетельствовать. Причины, по которым женщинам нельзя свидетельствовать в суде:

1. Женщины слишком эмоциопальны и не могут быть беспристрастными.

2. Женщины не ведут общественной жизни, поэтому не в состоянии понять, что происходит.

3. Женщины подчиняются мужчинам, поэтому не смогут сказать ничего, кроме того, о чем им поведали последние.

4. Женщины забывчивы, поэтому их свидетельствам нельзя доверять.

Приложение С

Словарь

Абайя — черный длинный наряд, надеваемый женщинами Саудовской Аравии поверх платья.

Абу — отец.

Абу Даби – город в Объединенных Арабских Эмиратах.

Аль-Рас — школа для девочек в Саудовской Аравии.

Алъ-Сауд — правящее семейство Саудовской Аравии.

Ассиут —деревня в южном Египте.

Бахрейн — островное государство, расположенное в Персидском заливе.

Бедуины — кочевые племена, живущие в пустыне, исконные арабы.

Бин (или Ибн) – слово, употребляющееся после имени мужчины и перед именем его отца или деда. Означает «сын».

Гамаа Аль-Исламия — исламская экстремистская группировка, образовавшаяся в Египте в начале восьмидесятых годов.

Даммам – город в Саудовской Аравии, где в 1938 году была обнаружена нефть.

Джидда — город в Саудовской Аравии, расположенный на Красном море.

Дубай — город, расположенный на территории Объединенных Арабских Эмиратов, граничащих с Саудовской Аравией.

Дху Аль Кида — одиннадцатый месяц хеджирского календаря.

Дху Аль Хиджах – двенадцатый месяц хеджирского календаря.

Египет – государство па северо-востоке Африки и на Синайском полуострове.

Женская комната – комната в доме мужчины, предназначенная для заточения саудовских женщин, пошедших против воли своих мужей, отцов или братьев. Такое наказание может продолжаться короткий срок или всю жизнь.

Закят – обязательные пожертвования, приносимые всеми мусульманами в соответствии с третьим столпом веры.

«Зеленая Книга» — изложение философских взглядов полковника Каддафи.

Имам — лицо, проводящее общие молитвы и читающее проповеди по пятницам.

Инфантицид – практика детоубийства. Имел распространение в доисламские времена среди кочевых племен Аравии, избавлявшихся таким способом от нежелательных младенцев женского пола.

Ислам — религия мусульман, основателем которой является пророк Магомет. Ислам появился последним из трех великих монотеистских религий.

Иудаизм — религия, основанная древними евреями.

Ихрам – особый период во время хаджжа, когда мусульмане воздерживаются от нормальной жизни и занимаются исключительно религиозными делами.

Йемен — страна, расположенная в юго— западной части Аравийского полуострова, граничащая с Саудовской Аравией.

Кааба – священная реликвия ислама, святая святых всех мусульман. Кааба представляет собой маленькое строение внутри Заповедной Мечети в Мекке, по форме напоминающее куб, специально построенное для хранения Черного Камня, являющегося наиболее почитаемым предметом мусульманской веры.

Коран — святая книга мусульман, содержащая слова Аллаха, сказанные пророку Магомету.

Каир – столица Египта.

Красное море – море между Аравией и Африкой.

Кувейт — небольшое шейхство, граничащее с Саудовской Аравией, на территории которого расположено свыше 10% мирового запаса нефти.

Кутаб – метод группового обучения девочек до того момента, как женщинам позволили получать образование.

Ла – арабское слово, означающее «нет».

Лабан – освежающий напиток из кислого молока.

Малаз – богатый район Эр-Рияда.

Манама – столица Бахрейна.

Махрам – лица мужского пола, с которыми женщина не может вступить в брак, например: отец, брат или дядя, которым разрешается сопровождать женщину во время ее поездок. Должен состоять с ней в близкой родственной связи.

Медина – второй святой город ислама. Место захоронения пророка Магомета.

Мекка – святейший город ислама. Каждый год миллионы мусульман устремляются в Мекку для осуществления паломничества.

Монотеизм – вера в существование единого Бога.

Муэдзин – глашатай, пять раз в день призывающий верующих к молитве.

Мусульманин – приверженец религии, основанной пророком Магометом в 610 году.

Мута – временный брак, заключенный между мусульманами.

Мутава – религиозная полиция, известная также под именем полиции нравов. Люди, которые выискивают, арестовывают и наказывают тех, кто не соблюдает саудовские религиозные законы.

Неджд — традиционное наименование центральной Аравии. Жители этой области славятся своими консервативными взглядами. Правящее семейство Саудовской Аравии родом из Неджда.

ООП – Организация освобождения Палестины.

Очищение – ритуал, предшествующий вознесению молитв Аллаху, практикуемый мусульманами.

Полигамия – брак с несколькими супругами одновременно. Мужчинам мусульманской веры разрешается одновременно иметь четырех жен.

Полиция нравов— религиозные власти в Саудовской Аравии, имеющие право задерживать тех, кто, по их мнению, совершает нравственные проступки или преступления против ислама или выступает против учения ислама.

Пурда— практика заточения женщины в их домах. В некоторых мусульманских странах может иметь место полная изоляция женщины.

Риал – денежная единица Саудовской Аравии. Соотношение к доллару меняется, но 1 доллар примерно равен 3,75 риала.

Руб-Эль-Хали – огромная пустынная территория, занимающая южную часть Аравии.

Сана – столица Йемена.

Саудовская Аравия – азиатская страна, занимающая большую часть Аравии. В Саудовской Аравии содержится по меньшей мере четверть всех известных мировых запасов нефти.

Сук – рынок на Ближнем Востоке.

Сунна – предания исламской веры, приписываемые пророку Магомету.

Сунниты — ортодоксальная ветвь ислама. В Саудовской Аравии 95% верующих относятся к суннитской секте. Это слово имеет также значение «традиционалисты». Одна из основных сект.

Сура — глава из Корана. Всего их 114.

Сурьма – черная краска для век, применяемая арабскими женщинами с целью подчеркивания красоты.

Тегеран — столица Ирана.

Тоба – длинная, наподобие рубашки, верхняя мужская одежда саудовцев, обычно изготовленная из белого хлопка, также может быть сшита из более плотной ткани темной окраски для зимних месяцев.

Трик-трак — настольная игра, популярная на Ближнем Востоке.

Умм-Эль-Курра – «Мать городов» или «Благословенный город» Мекка,

Умра – короткое паломничество (в Мекку), предпринимаемое мусульманами в любое время года.

Французская Ривьера – область фешенебельиых курортов на Средиземноморье, расположенная на юге Франции, славящаяся красотой ландшафта, теплым климатом и прекрасными пляжами.

Халава — церемония удаления волос с тела.

Хаджж — паломничество в Мекку, совершаемое ежегодно людьми исламской веры.

Хаджа – мусульманин, совершивший паломничество в Мекку (почетный титул).

Хадишхпы – поговорки и легенды пророка Магомета, помогающие сформулировать исламский закон.

Харам — выражение, означающее «какая жалость».

Хеджира – исламский календарь, берущий начало от даты побега Магомета из Мекки и его спасения в Медине (622 г. и. э.).

Христианство — религия, основанная па учении Иисуса Христа.

Чадра – черная ткань, закрывающая лицо мусульманки, может быть тонкой или плотной.

Шаварма — популярный сэндвич, продающийся в Саудовской Аравии и других арабских странах, приготовленный из мяса ягненка, говядины или курятины, сдобренного приправами, томатами и перцем, вложенного в хлеб.

Шайла – черный газовый шарф, который носят мусульманки в Саудовской Аравии.

Шииты — ветвь ислама, отмежевавшаяся от суннитского большинства из-за несогласия относительно преемника пророка Магомета. Одна из двух основных сект

Эмираты – Объединенные Арабские Эмираты, федерация малых княжеств, расположенная на Аравийском полуострове.

Эр-Рияд — столица Саудовской Аравии, расположенная в песках.

Эт-Таиф – горный курортный город Саудовской Аравии, расположенный недалеко от Мекки.

Приложение D

Хронология

570 г. н.э. Год рождения в Мекке пророка Магомета.

610 г. Зарождение ислама после божественного видения пророка.

622 г. Пророк Магомет покидает Мекку и направляется в Медину. Этот побег известен под названием «Хеджира». Отсюда берет начало мусульманский календарь.

632г. Смерть пророка Магомета.

650 г . Написан Коран, основанный на слове Аллаха, сказанном Магомету.

446г. Поселение первых предков Султаны в Дария (старый Эр-Рияд).

1744 г. Объединение сил воина Мохаммеда аль-Сауда с учителем Мохаммедом Аль Вахабом.

1806 г. После многолетних сражений большая часть Аравии объединена под совместным правлением семей аль-Саудов и аль-Вахабов.

1843-1865гг. Аль-Сауды распространяют свое влияние к югу от Омана.

1876 г.Родился основатель современного государства Саудовской Аравии, Абдул Азиз ибнСауд,

1887 г. Противники клана Аль Саудов, аль-Рашиды, захватывают город Эр-Рияд,

1891-1901 гг. Клан аль-Саудов бежит в пустыню, а затем отправляется в изгнание в Кувейт.

1902 г. Абдул Азиз ибн-Сауд вместе со своими воинами отвоевывает у аль-Рашидов город Эр-Рияд.

1915 г. Абдул Азиз ибн-Сауд заключает соглашение с британским правительством о займе в пять тысяч фунтов стерлингов ежемесячно для ведения войны с турками.

1926 г.Родился отец Султаны.

1932 г. Прославленный воин Абдул Азиз ибн-Сауд успешно объединяет под своим началом большую часть Аравии. Королевство Саудовская Аравия становится двенадцатым по величине государством мира.

1933 г. Родилась мать Султаны, Фадила.

Соединенные Штаты Америки добиваются концессии на ведение в пустынях Саудовской Аравии поисков нефти.

1934 г. Саудовская Аравия начинает войну с Йеменом, которая продлилась ровно один месяц.

15 мая 1934 г. Трое йеменцев, вооруженных ножами, нападают на короля Абдула Азиза в Заповедной мечети в Мекке. Старший сын короля, Сауд, прикрыл отца своим телом и был тяжело ранен.

1938 г. Открытие нефти в Даммаме, Саудовская Аравия.

1939 г. Война в Европе тормозит добычу нефти.

1944г. Добыча нефти в королевстве возрастает до 8 миллионов баррелей в год.

14 февраля 1945 г. Президент Рузвельт встречается с королем Абдулом Азизом на борту военного корабля «Куинси».

17 февраля 1945 г. Уинстон Черчилль, премьер-министр Великобритании, встречается с королем Абдулом Азизом на борту «Куинси».

1946 г. Ежегодная добыча нефти взлетает до 60 миллионов баррелей в год.

Декабрь 1946г. Свадьба родителей Султаны, состоявшаяся в Эр-Рияде.

1948 г. Принц Фейсал возглавляет борьбу арабской делегации против еврейской делегации в их попытке основать государство Израиль. Основание государства Израиль. Потерпевшая поражение арабская делегация поклялась развязать против евреев войну и нанести им поражение.

Начало первой арабско-израильской войны. Поражение арабов.

1952 г. Абдул Азиз запрещает ввоз алкоголя немусульманам.

1953 г. Умирает король Абдул Азиз ибн Сауд, королем становится его старший сын, Сауд. Фейсал становится кронпринцем.

1956 г. Рождение Султаны.

Март 1958 г. Кронпринц Фейсал берет власть.

Декабрь 1960г. Король Сауд отстраняет брата от власти,

1962 г. В королевстве Саудовская Аравия официально запрещено рабство, но неофициально оно все еще существует.

1963 г. Несмотря на протесты приверженцев религии, в Саудовской Аравии открывается первая школа для девочек.

1964 г. Король Сауд отрекается от трона и покидает страну. Третьим королем Саудовской Аравии становится кронпринц Фейсал. Новым кронпринцем объявлен Халид.

1965 г. В Эр-Рияде, несмотря на протесты, открывается первая телестанция.

Сентябрь 1965г. Принц Халид ибн Мусаид, племянник короля Фейсала, погибает во время демонстрации протеста против открытия телестанции.

1967 г. «Шестидневная война» между Израилем и его арабскими соседями. Арабы терпят поражение.

1969г. В Греции умирает бывший король Сауд.

1973 г. В октябре начинается война с Израилем, который был близок к поражению, но в конце сумел сплотиться и разбить арабскую армию. Из-за арабо-израильских войн король Фейсал призывает наложить эмбарго на нефть для западных стран.

1975 г. Убийство короля Фейсала его племянником.

После смерти короля фейсала королем провозглашен Халид. Новым кронпринцем назван Фахд.

1977г. Король Халид издает правительственный указ, запрещающий женщинам выходить из дома без сопровождения мужчины, относящегося к числу непосредственных родственников. Второй указ запрещает женщинам выезжать на учебу заграницу без сопровождения мужчины, непосредственного члена семьи.

Ноябрь 1979г. Нападение на Заповедную мечеть в Мекке.

1982 г. Король Халид умирает от сердечного приступа. Королем объявлен Фахд. Кронпринцем становится Абдулла.

1990 г. Вторжение Ирака в Кувейт. Саудовская Аравия разрешила иностранным войскам находиться на территории королевства.

1991 г. Саудовская Аравия присоединяется к западным и арабским союзникам в борьбе против Ирака. В войне одержана победа, и иностранные войска покидают королевство.

1992 г. Религиозные власти вводят жестокие ограничения прав женщин в Саудовской Аравии.

1993 г. В Саудовской Аравии возникают группы, протестующие против нарушения человеческих прав. Правительство насильно распускает группы, арестовав наиболее активных членов.

Израильтяне и арабы подписывают наконец долгожданное мирное соглашение. Саудовское правительство ведет переговоры о заключении с Израилем мира.

Приложение Е

Краткая справка о Саудовской Аравии

Общая информация

Глава государства: Его Величество Король Фахд ибн Абдул Азиз Аль Сауд

Официальный титул: Попечитель Двух Святых Мечетей

Площадь: 864866 квадратных миль

Население: 14 миллионов

Основные города:

Эр-Рияд – столица Джидда – портовый город

Мекка – святейший город ислама, в сторону которого во время молитвы обращаются все мусульмане

Медина – место погребения пророка Магомета Эт-Таиф – летняя столица и летний курорт

Даммам – портовый город и коммерческий центр

Дахран – центр нефтепромышленности.

Эль-Хубар – коммерческий центр

Янбу – порт морской транспортировки природного газа

Хаиль – торговый центр

Джубайль – промышленный город

Рас-Танура – центр нефтеочистки

Эль-Хуфуф – главный город оазиса Аль-Хаса

Религия: ислам

Общественные праздники: Эйд-Аль-Фитр – пять дней, Эйд-Аль-Адха – восемь дней

Историческая справка

Саудовская Аравия является страной племен, корни которых можно найти в самых ранних цивилизациях, существовавших на Аравийском полуострове. Предки современных саудовцев проживали па важных древних торговых путях, и большую часть своего дохода получали за счет налетов на караваны. Разделенные по местам обитания, многочисленные воинственные племена находились под управлением независимых вождей. В седьмом веке всех их объединила одна религия, ислам, у истоков которой стоял пророк Магомет. К моменту смерти пророка, наступившей в возрасте шестидесяти трех лет, большая часть Аравии стала мусульманской.

Предки современных правителей Саудовской Аравии в девятнадцатом веке властвовали над большей частью Аравии. После того, как Сауды значительную территорию Аравии уступили туркам и были изгнаны из Эр-Рияда, им пришлось искать убежища в Кувейте. Отец нынешнего короля король Абдул Азиз Аль Сауд вернулся в Эр-Рияд и возглавил борьбу за возвращение страны. Ему удалось добиться успеха, и в 1932 году была основана современная Саудовская Аравия.

В 1938 году были обнаружены месторождения нефти, и началось стремительное развитие Саудовской Аравии, в результате которого она превратилась в одну из богатейших и влиятельнейших стран мира.

География

Площадь Саудовской Аравии, равная 864866 квадратным милям, составляет третью часть площади Соединенных Штатов и равна по размерам всей Западной Европе.

Саудовская Аравия лежит на перекрестке трех континентов: Африки, Азии и Европы. Страна простирается с запада на восток от Красного моря до Персидского залива. На севере она граничит с Иорданией, Ираком и Кувейтом, Йеменом и Оманом – на юге. К востоку от нее раскинулись Объединенные Арабские Эмираты, Катар и Бахрейн.

В Саудовской Аравии, представляющей собой суровую землю пустыни, в которой, нет рек и мало ручьев, располагается Руб-Эль-Хали, являющаяся самой крупной песчаной пустыней мира. На юго-западе более чем на девять тысяч футов вздымается горная гряда Асирской Провинции.

Календарь

В Саудовской Аравии применяется исламский календарь, в основу которого положен лунный год, в то время как в основу григорианского календаря положен солнечный год.

Лунный месяц равняется периоду времени от одной фазы новой луны до следующей. Лунный год состоит из двенадцати месяцев, по он на одиннадцать дней короче солнечного. По этой причине святые дни постепенно смещаются с одного времени года на другое.

Отсчет лунного года был начат с 622 года н.э., года эмиграции пророка, хеджира, из Мекки в Медину.

В исламе святым днем считается пятница. Рабочая неделя в Саудовской Аравии начинается в субботу и заканчивается в четверг.

Экономика

Пески Саудовской Аравии скрывают более одной четверти мировых запасов нефти.

В 1933 году Калифорнийская Стандарт Ойл Компани добилась права на проведение разведки нефти в Саудовской Аравии. В 1938 году было открыто месторождение нефти в Даммаме №7, нефтяные скважины которого качают нефть и поныне. В 1944 году была основана арабо-американская нефтяная компания (АРАМКО), она и сегодня владеет правами на проведение поиска нефти в королевстве. В 1980 году владельцем АРАМКО стало саудовское правительство.

Благодаря нефтяному богатству королевство для всех своих граждан смогло обеспечить уровень жизни, граничащий с изобилием и в других странах доступный немногим. При наличии бесплатного образования и беспроцентпых ссуд большинство саудовцев преуспевают. Все саудовские граждане, а также паломники-мусульмане получают бесплатную медицинскую помощь. Правительственные программы гарантируют жителям Саудовской Аравии материальную поддержку в случае инвалидности, смерти или ухода на пенсию. Страна достигла высокого уровня благосостояния социалистической направленности. В экономическом плане Саудовская Аравия представляет собой современное государство с высокоразвитыми технологиями.

Денежные единицы

Основной денежной единицей в Саудовской Аравии является саудовский риал. Один риал состоит из 100 халала. Деньги выпускаются в банкнотах и монетах разного достоинства. Риал равен 3,75 американского доллара.

Население

Население Саудовской Аравии составляет примерно 14 миллионов человек. Все саудовцы исповедуют мусульманскую религию. Девяносто пять процентов из них относятся к суннитской ветви, и только пять процентов – к шиитской. Шиитское население Саудовской Аравии ввиду того, что между суннитской и шиитской сектами мусульманской веры существуют значительные разногласия и неприязнь, подвергается со стороны суннитского правительства дискриминации и притеснениям.

Официальный язык

Официальным языком является арабский, хотя в коммерческой деятельности большое распространение получил английский язык.

Закон и правительство

Саудовская Аравия является мусульманским государством, закон которого основывается на шариате, исламском своде законов, заимствованных со страниц Корана и Сунны, являющейся преданиями и изречениями пророка Магомета. Коран является конституцией страны и руководством для осуществления правосудия.

Исполнительная и законодательная власть в стране осуществляется королем и Советом министров. Их решения основываются на законах шариата. Все министерства и правительственные учреждения подответственны королю.

Религия

Саудовская Аравия является родиной ислама, одной из трех наиболее крупных монотеистских религий. Мусульмане веруют в единого Бога (Аллаха), а также в то, что Магомет является его пророком. Будучи ядром ислама, в мусульманском мире Саудовская Аравия занимает особое место. Каждый год миллионы мусульман совершают паломничество в Мекку, город в Саудовской Аравии, для воздаяния должного Аллаху. По этой причине Саудовская Аравия в наибольшей степени чтит мусульманские традиции, а ее граждане строго придерживаются Корана.

На мусульманина возлагается пять обязательств, именуемых Пятью Столпами ислама. К ним относятся:

1. Обет веры: «Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его».

2. Пять раз в день мусульманин должен молиться, обратясь лицом в сторону Мекки.

3. Фиксированную часть своего дохода, называемую закят, мусульманин должен отдавать в пользу бедных.

4. Во время девятого месяца исламского календаря мусульманин обязан поститься. В этот период, называемый рамаданом, с восхода до заката мусульманин обязан воздерживаться от принятия пищи и питья.

5. Хотя бы раз в жизни мусульманин должен совершить хаджж, или паломничество (если позволяет уровень его благосостояния).

1

Пустынная собака (араб.).

2

Хаджжи – люди, исповедующие мусульманскую веру и принимающие участие в хаджже. (Прим. пер.)

3

Заповедная Мечеть (Масджид Аль-Харам) – мечеть в Мекке, главная мусульманская святыня, являющаяся объектом паломничества. (Прим. ред.)

4

Ибрахим – библ. Авраам. (прим, ред.)

5

Маса – крытая галерея, возведенная над двумя священными холмами, Сафа и Марва. (Прим. ред.)

6

Хаджар – библ. Агарь (Прим. ред.)

7

Исмаил – библ. Исаак (Прим. ред.)

8

Джабраил – библ, архангел Гавриил. (Прим. ред.)

9

Хавва – библ. Ева (Прим, ред.)

10

Компаунд – огороженная территория в пределах восточной страны для проживания европейцев или американцев. {Прим, пер.)

11

«Пустынные места»

12

Нет! Нет! (араб.)

13

женщинам