ПЕШКА

ЗОЛОТО МАЙЯ

      Это чудо, что я не продырявил их обоих. Виски словно обручем схватывало: то отпустит, то так прижмет — хоть кричи. Сначала я подозревал, что какой-то прививки не хватило, что добралась и до меня зараза. Пульсировало-то в башке давно, начиная с момента, как вошли в лес. Но жар не поднимался, сердце не частило, только нарастало в черепе эхо; хотелось дернуть головой, как собака дергает, когда отряхивается. Так что парням повезло.
      Нелепая парочка. Один — тощий небритый очкарик в безнадежно грязном клоунском наряде. Розовый свитер, висящие холщовые джинсы с кучей накладных кармашков, подростковая обувка с пластиковыми светоотражателями, не менее дурацкий рюкзак в виде ухмыляющегося арбуза. Волосенки цвета соломы стоят дыбом, сам чумазый, словно из топки. Но глазки толковые, я в нем сразу яйцеголового угадал. И не ошибся.
      Второй — загляденье: комплекция грамотная, сухой тяжеловес, весь в коже, точно с «харлея» слез, и башка, как у Карла Маркса, заросшая. Его я узнал не сразу. На пленке, которую показывал мне Моряк в Берлине, Роберт смотрелся намного спокойнее, глаза не были такими воспаленными, а щеки — такими красными.
      Я не стал их спрашивать, откуда они свалились, вместо этого подумал, не подхватили ли оба ту же тропическую дрянь, что и я. На губах у Роберта вспухала болячка, под глазом набухал фингал, в углах рта появились свежие заеды. Клоун смотрелся не лучше: щеки ввалились, по диагонали шрам кровоточит, очечки повисли криво… В довершение всего парня бил озноб.
      Инна поднялась, подошла к лохматому, выдернула у него из бороды колючку. Роберт поморгал красными веками, растопырил руки, будто хотел ее обнять, но так и не решился. На фоне грузной комплекции его длинные гибкие пальцы казались приклеенными к запястьям. Секунду они с Инкой неподвижно пялились друг на друга, а очкарик, шмыгая сопливым носом, уставился мне за спину. Он увидел Аниту и буквально остолбенел. Хороши мы были все четверо, сценка из водевиля.
      — Герочка, расслабься! — Инна погладила Роберта по щеке. — Познакомься, это мой муж.
      — Любите путешествовать? — Я опустил пистолеты. — А это кто, шурин?
      — Меня зовут Юджин, — охотно отозвался «клоун» с очевидным американским акцентом. Он по-прежнему не мог оторвать глаз от карлицы. — Нас привез сюда Пеликан.
      И потянул с плеча рюкзак.
      — Медленно! — сказал я, собираясь стрелять с бедра.
      — Гера, не волнуйся, они не опасны! — обернулась Инна.
      Бородатый не произнес ни слова, я его хорошо понимал. Даже для меня, неотрывно сопровождавшего ее неделю, перемены казались ошеломляющими. С Инны можно было писать восточную принцессу. Общалась она нормальным русским языком, конечностями двигала, как обычный человек, но рассудок ее подчинялся каким-то иным правилам. В настоящий момент ее муженек, как и я полдня назад, склонялся к версии острой шизофрении и мании величия. Он ведь не знал, что мы выкинули шприцы.
      Юджин нарочито медленно расстегнул рюкзак и достал оттуда до боли знакомый предмет. Я быстро оглянулся — никого. Где-то под намокшими кронами залепетала первая несмелая птица, из рваных туч настойчиво рвался солнечный свет.
      — Кто тебе дал навигатор?
      — Это оставил Бобер. На нас напали…
      — Инна, ты его знаешь?
      Почему я обратился к ней? В тот момент я укрепился в уверенности, что она заранее предугадывала их появление. Словно дряхлая индианка поделилась с ней частью своей прозорливости. Как тогда, в Берлине, ее не напугало появление Пенчо, так и сейчас встреча с бывшим супругом посреди мексиканского болота выглядела вполне обыденно. Мир пока не трещал по швам, яблоки падали вниз и газы при нагреве расширялись, но что-то было не так. Перемены висели в воздухе. Они обволакивали девушку и нас вместе с ней тесным, наэлектризованным коконом. Меня учили доверять пятой точке больше, чем очевидному.
      — Он не враг… — Инна переместилась, изучающе оглядела очкарика. Надо же, заговорила в точности, как Анита. — Он не враг, но он боится.
      — Я его не трону, если не даст повода.
      — Он не тебя, он меня боится.
      Я забрал у «клоуна» навигатор, попытался вызвать аппаратную. Моряк молчал, остальные тоже не отзывались. На востоке еще продолжали лупить молнии, можно сделать скидку на статические помехи… О худшем думать не хотелось.
      — Значит, она и была третьей? — Юджин обращался к Инне, указывая на лежащую в беспамятстве Аниту.
      — Да… Но она еще жива.
      — Одной тебе не справиться, — он говорил с Инной так, словно продолжал давно избитую тему.
      Я думал, что уже ничему не смогу удивиться, но теперь на пару с Робертом разинул рот, даже о боли в висках забыл. В окаменевшем лице девушки что-то дрогнуло, она протянула руку и коснулась щеки Юджина точно так же, как до этого трогала мужа. Это походило на некий обряд, словно она нуждалась в тактильном контакте с человеком, чтобы составить о нем какое-то мнение. Светловолосый, точно завороженный ее присутствием, выпустил рюкзачок. Они уселись рядышком, нога к ноге, прямо деревенская парочка на завалинке. Роберт кусал потрескавшиеся губы. Анита дышала с протяжным свистом. Ее глаза метались под слипшимися, гноящимися веками.
      Прохлаждаться тут дальше было недопустимо. Мне чудился отдаленный стрекот возвращавшегося вертолета, но я не мог сделать ни шагу, стоял и ждал чего-то. А потом я вдруг почувствовал, что могу больше не беспокоиться о погоне. Те, кто шел за нами, никуда не делись, но находились достаточно далеко. И Пеликан, и ребята были живы и тоже мчались сюда. Не могу объяснить, откуда во мне возникло вдруг такое убеждение, возникло и пропало, словно двадцать пятый кадр, но я почти успокоился и снял с плеча надоевший до смерти пулемет. Возможно, Инка подала мне сигнал…
      — Я боялся, что не догоню тебя… — Юджин смущенно улыбнулся.
      Инна послюнявила краешек платка, вытерла ему кровь со лба.
      — Но ты успел.
      — Елы-палы! — сорвался Роберт. — Вы что, знакомы?!
      Они оба не обратили на рокера ни малейшего внимания.
      — Ты давно знаешь обо мне? — тем же почтительным шепотом спросил очкарик.
      Я вдруг догадался, откуда у него лиловая полоса поперек рожи. Беднягу зацепило моей растяжкой. Если бы в арсенале Хосе имелась граната, пацану оторвало бы башку…
      — Часа полтора, — подумав, серьезно ответила Инна.
      — Я так и думал, — охотно согласился он. — В пределах десяти километров.
      — Ты смелый, — засмеялась она, и я вздрогнул, так давно я не слышал ее милого смеха. — Ты смелый, почти как Гера. Нет, ты даже смелее, потому что Гера привык к смерти, а ты нет.
      — Нет, — жалобно улыбнулся ее собеседник. — Он смелее, потому что не знает, куда идет. Он даже не знает, зачем идет.
      Очевидно, я смотрелся крайне глупо, точно больной на голову ребенок, которого обсуждают профессиональные психотерапевты. Они оба подняли глаза, и оба улыбнулись мне.
      — Кто ты такой? — тупо повторил я.
      — Я прилетел за ней из Калифорнии, — он задрал лицо навстречу солнечным лучам, и теперь я заметил, что, несмотря на юношескую повадку, он гораздо старше нас. Ему было, по крайней мере, за сорок. — Я прилетел в Берлин и если бы встретился с ней первым, то был бы сейчас на твоем месте.
      — Ты не прав, Юджин, — Инна мягко накрыла его ладонь. — Каждый из нас на своем месте.
      — Возможно, мы избежали бы всех этих убийств…
      — Они как дети, не ведают, что творят, — загадочно отвечала Инна.
      — Ты тоже не ведаешь, — он погладил ее тонкую загорелую кисть.
      — Это неважно. Случилось то, что должно было случиться. Каждому свое.
      — Когда я увидел тебя первый раз, то чуть не влюбился. Мне показалось, ты искала моей защиты…
      — Гера меня защищал.
      — Он не смог спасти тех двоих.
      — Это неважно. Теперь нас четверо.
      — Ты всерьез так считаешь? — Юджин чуть не подпрыгнул.
      Я никак не мог придумать, как влезть в их потусторонние дебаты. Было ясно, что пока они не закончат, никуда дальше мы не двинемся. Место было крайне неудачное. Позади пустошь, это неплохо, но дальше — жуткая щетина колючек в рост человека.
      — Я не могу тебя остановить, — покосившись в мою сторону, сказал Юджин. — А объяснять им обоим слишком долго.
      — Ты уверен, что меня надо останавливать? — она спросила не просто так. Лесная королева засомневалась, восточная принцесса обратила взор на своего несчастного пажа, который упорно дергал ее за край невидимой мантии.
      — Погибло много людей, — продолжая поглаживать ее пальцы, Юджин вновь перевел взгляд на умирающего уродца. — Ты разве не чувствуешь, как что-то идет неправильно? Тебе их не жаль?
      Похоже, ответ на этот вопрос занимал его больше всего, как будто от ее жалости зависело воскресить убитых.
      — Мне всех жаль, даже тех, о ком ты не знаешь, — Инна нахмурилась, подыскивая фразы. Королева по-прежнему находилась в смятении. — А разве правда давалась когда-то легко?
      — А разве они не ищут ту же самую правду? — настойчиво напирал очкарик.
      Я, похоже, начинал понимать, куда он гнет. Роберт, больше похожий сейчас на доброго медведя, чем на металлиста, хлопал глазами.
      — Те, кто идут по следу, они слепые, — Инка слегка кивнула в сторону опушки. Она вновь начала выражаться рубленым языком краснокожих. — Их правда — деньги. Их правда — власть. Человек, который тебя предал, сделал это за деньги.
      — Ты говоришь о Гарсии?!
      — Имя мне незнакомо. Я его чувствую. Он был предан народу майя, но больше был предан золоту, которое находится там, — на сей раз она кивнула туда, где буйным частоколом поднимались молодые колючие стволы.
      — Дьявол! — пробормотал Юджин. — Дьявол! Мы четыре года работали вместе, я никогда бы не подумал… Послушай! То, что ты задумала, слишком опасно. У меня найдутся здесь друзья. Я позвоню, и нас заберут в Калифорнию, в мой институт. Ты получишь официальный статус, рабочую визу, а затем гражданство. Одной нельзя…
      — Нет, Женечка, — она улыбнулась и снова погладила его по щеке. Намечался, видимо, день всеобщей любви. — Нет, мне нечего делать в твоем институте.
      Анита протяжно застонала. Роберт вздрогнул, осмотрелся. Похоже, он только сейчас заметил маленький окровавленный комочек, распластавшийся на мокром одеяле. Укладывая старуху, я постарался выбрать место посуше, а теперь оживающая земля жадно всасывала влагу. От грязного одеяльца валил настоящий пар.
      — Гера, она захлебнется кровью! — Инка сорвалась с места.
      Я опустился на колени, превозмогая вонь, поднял индианку на руки, попытался пальцем очистить ей рот. Анита зашлась в кашле, обдавая мне куртку потоками кровавой слюны. Бог с ней, с курткой, по крайней мере, карлица снова могла дышать.
      — Глупый гринго, сияющий Змей никогда не одарит тебя тенью своего божественного дыхания… Ты умрешь, умрешь слепым, как и все остальные…
      — Что она говорит?! — Инна трясла меня за плечо. — Что она говорит, ты понимаешь?
      — Дай мне тряпку! — Я попытался промокнуть Аните губы, она отплевывалась с тоненьким квохчущим звуком, кровь мелкими каплями брызгала из ее кривящегося рта. — Она бредит.
      — Это ты бредишь, переведи мне!
      Карлица внезапно широко открыла слезящиеся глазки, когтистой лапкой ухватила Инку за палец, и на какой-то момент мы слились втроем в безумном молитвенном жесте, сгорбились голова к голове, как хоккеисты, загадывающие удачный матч. Под моей ладонью трепыхался тоненький скрюченный позвоночник, я продолжал придерживать горячую мокрую перчатку, крест-накрест привязанную к спине раненой. Сильнее затянуть повязку я боялся, а отпусти ее сейчас, карлица не протянула бы и минуты.
      — Она говорит, что мне не судьба подружиться с драконом.
      Анитины зрачки остановились на Инне, серая предсмертная пленка, что уже начала заволакивать их, снова рассеялась. Карлица залепетала — спешно и даже более внятно, чем раньше. Периодически она начинала задыхаться и отхаркиваться кровавыми пузырями; в такие секунды мне казалось, что я вместе с ней испытываю чудовищную боль.
      — …Идет к концу последняя эпоха Творца, идет к концу время Великого бога… Она призвана светом, скажи ей, скажи, она одна осталась, я не могу… Я не смогла бы сама, нет силы, я призывала, но другие меня не слышат, уши их заросли пеплом, глаза их выклевали духи… Она слышит, она призвана…
      — Кем призвана? Пенчо призвал? — Карлица сделала попытку улыбнуться.
      — Фернандес… Он берег меня всю жизнь, он бил свою жену, когда она кидала мне в кашу соль, он думал, я последняя, кто слышит дыхание. Он тоже слышал, но он всего лишь мачо, воин, он умеет нести смерть, но не жизнь… Он был слишком юн тогда, полвека назад, а другие кидали в меня навозом… Кончается великая эпоха, почти четыре тысячи раз земля обошла вокруг Солнца. Верховный дышит всё громче, он уже хочет размять могучие мышцы. Когда он пошевелится, когда он перевернется на другой бок, снова придет конец. Вся ваша глупая жизнь обратится в прах, океан придет на сушу, а из гор потечет огонь… Так было.
      — Гера, спроси ее, что нам делать?
      — Что делать… Такая хорошенькая девушка и не знает, что делать с мужчинами… ха-ха… С мужчинами надо обниматься, очень крепко, чтобы кровь кипела… ха… Одного из них тебе будет мало, это точно, одного мало, без Фернандеса… Они не слышат. Если твои воины не побоятся пустоты, что придет в их души, ты пройдешь… Пенчо не боялся…
      — Ты поняла что-нибудь?
      — Погодите! — шикнул Юджин. — Бедняжка хочет говорить.
      — Когда-то страшный и могучий Тецкатлипока, ягуароликий мститель, судья и защитник сущего, сын Тонакатекутли, принес с неба богиню земли, и она породила народы. По зову Великого пришел народ майя… Завтра кончается эпоха Творца, вас всех ждет конец, если не откликнетесь, если не изгоните духов, свивших гнезда в глазах ваших…
      — Дальше! — прошептала Инна. — Спроси ее, что было дальше…
      — Великий благодетель Кетцалькоатль разделил время, воинам и крестьянам дал свой год для жатвы и охоты, жрецам и богам — свой и оставил себе время Верховного… Идет к концу пятьдесят второй год, время большой жертвы… Он подарил своим жрецам искусство врачевать и умение приручать скот и собирать урожай. Он дал огонь для жилищ и научил строить дом. Он показал воинам, как должно приводить в дом женщину и давать имена детям… Настали годы счастья и сытости, и когда Верховный увидел это, он сказал: «Пришла пора людям изгнать из душ духов, поселившихся там, пришла пора прогнать их в девять подземелий, пришла пора увидеть мир, ибо я состарюсь и не смогу всегда разжигать небесным огнем ваши костры. Ибо есть много других богов, которые могут дать народу моему знания, но не укажут, для чего это надо…»
      Она призвана, она сумела услышать зов благодетеля, помоги ей разбудить… Майя забыли мудрость Змея, он поразил их поля смертельной жаждой, у тыквы сгорали корни, а бобы превращались в пыль, скот покрывался черными язвами, слишком поздно было умолять бога о спасении… Пришли тольтеки, голодный народ, поклонившийся Кукулькану, что плыл над водой в золотой лодке, заслоняя своим сиянием солнце… И могучий Кетцалькоатль в бесконечной, суровой милости своей вдохнул в Кукулькана силу, вложил язык свой ему в горло и повелел вести народ свой к свету… Майя не успели; жадные, глупые жрецы не поняли…
      И опять прошло много раз по пятьдесят два, и опять поднялись сытые города, и те, кто принял учение и понимал язык звезд, говорили людям о Великой жертве, о том, как соединить времена, и самые мудрые из них понимали язык травы и могли спать ночью в лесу, греясь о тело дикой пумы, но и они не умели понять желаний Верховного… А худшие, боясь власти сияющего бога, призвали с небес коварного Тецкатлипоку, и тот обманом принудил дряхлого, уставшего Кукулькана на грех с сестрой. Сказали тогда худшие: «Нет больше истины в словах того, кто сам несет грех…» Сел тогда Кукулькан в лодку и уплыл от народа своего, и вернулись страшные годы, потому что снова не поняли люди, как велик и мудр был правитель их, ибо хотели лишь иметь больше бизонов, и кукурузы, и женщин…
      И сменились многие времена, но уже не доставалось людям милости ягуароликого, и кровь их жертв долго проливалась напрасно, селились гремучие змеи в камнях усыпальниц, и повторилось всё снова, ибо никто не хотел слушать мудрых. А шел народ за теми, кто говорил: «Зачем нам призывать Великого, чтобы он вернулся? Наши поля полны два раза в год, наши стада огромны, наши воины сильны, а женщины — многоплодны…» И исчезали они так же, оставался лишь пепел их костров, и проросла трава на месте их священных могил… Исчезали многие племена, и никто не вспомнит, как жили они и как уступили щедрые земли Чибильчальтуна племени ацтеков…
      Я старательно транслировал Инне всю эту абракадабру, непрерывно стреляя взглядом по сторонам. Покамест всё оставалось спокойно, но Анита слабела на глазах, и мне приходилось всё ниже наклонять ухо к ее шамкающей волосатой мордочке. Моя рука, зажимавшая рану, совершенно онемела. Я хотел сменить колено, подложить что-нибудь, но карлица вскрикнула так жалобно, что я оставил эту идею. Инна слушала с открытым ртом; я припомнил, что еще раньше, пока катили по Франции в автобусе, она мне что-то подобное рассказывала. Ну конечно, она же столько времени мечтала сюда попасть! Само собой, эти мифические байки хорошо известны ей; так какого черта в сто первый раз выслушивать их, вникая в предсмертное бормотание уродца? В том, что Аните оставалось максимум полчаса, я не сомневался. Спасти ее я не мог, даже если бы сдал всю кровь. Спасти ее уже не смогла бы никакая реанимация.
      Тем не менее девчонка застыла, точно заколдованная. Слушала меня, а глядела, не отрываясь, карлице в лицо и баюкала нежными ручками старческую складчатую лапку. Парни тоже затихли, развесив уши. Юджин понимал прекрасно, даже поправлял меня иногда, когда бабка сбивалась на жаргон или путалась и переходила на индейский диалект. По-моему, эта болтовня для него была вроде продолжения его научных опытов, он уселся подле на корточки и напряженно ловил каждое слово. «Ладно, — сказал я себе, — ладно, еще пару минут». С другой стороны, нести ее всё равно невозможно, умрет на руках.
      — Переведи ей, гринго, пор фавор… Это трудно, вернуть древние знания майя. Были умные жрецы, которые пытались. Они искали хранителей мудрости, давали им кров и вводили в храмы. Среди них были и последние потомки древних народов; среди них были и те, кто нес знания о божестве и о том, для чего Верховный создал в своей милости землю и всё сущее. Таких мало слушали, над ними смеялись, но не убивали, а наиболее мудрые из вождей приближали их к себе и велели учить других, тех, чей разум искал ответов. И наступили снова годы благоденствия, за которыми всегда шла смерть, потому что сто тысяч воинов и самый тучный скот не могут победить смерть, а победить ее можно иначе, приняв язык бога.
      Пришло время, когда наступил тяжелый год, и кукуруза не рождалась, и вода в реках стала ядом.
      Тогда в священном городе Паленке, где духи могучих майя, некогда правивших там, выходят ночами из подземного царства и встречаются с живыми, собрались многие мудрецы и цари и стали говорить. И пришли также жрецы из храмов Ушмаля, города пирамид; пришли из священного города Чеченица и из других храмов; и всем хватило места, и не стало вражды, хотя не было доселе такого дня, чтобы мирно собирались духи и божества разных народов. Сказали тогда мудрые из мудрых: «Надо вознести Великую жертву и призвать назад, к народам своим, дух солнцеподобного Кетцалькоатля, потому что он не оставил нас, а просто спит, и дыхание его слышат раз в пятьдесят два года немногие оставшиеся. Найти надо женщин народа майя, в которых живут духи, умеющие разбудить бога!» Но были боязливые, они сказали: «Мы вознесем Великую жертву, но зачем нам собирать по всей земле глупых женщин, разве мы хотим, чтобы они правили народами?» Они говорили еще так: «Птица живет на деревьях, рыба в океане, человек — на земле Чибильчальтуна, а боги живут на небе и под землей. Рыба не может ходить по суше, птица не может стать человеком, как же человек может стать вровень с богами?» Долго они спорили, и слова тех, кто боялся за свое богатство, были пусты, но никто не мог взять верх в этом споре…
      Тем временем год Великого бога прошел, и оставалось ждать снова почти целую человеческую жизнь, но спустя время появились из-за океана первые лодки с белыми людьми, чьи седые волосы были подобны венцам на головах богов. Испанцы принесли с собой крест, испанцы говорили: «Тот, кто на кресте, он любит вас, но если вы не полюбите его, мы убьем ваших воинов, отнимем женщин и разорим города!» И скоро не осталось тех, кто помнил, и не осталось тех, кто умел возносить жертву… А те, кто поклонились кресту, стали говорить: «Какая разница, как зовут бога, если ничего нельзя изменить, рыба не научится ходить, а человек не поселится на небе?»
      Ты хоть и глупый мачо, ты хочешь женщине добра, я слышу твои мысли. В твоих мыслях много темного, много дыма, но это злые духи. Девять подземных миров рождают духов, которые выходят наружу и вьют гнезда внутри людей. Надо быть очень сильным, чтобы уметь изгонять их, таких людей почти нет… Лучезарный светлый Змей поможет ей. Ты охранял ее от врагов, охраняй и дальше, пока Капризный Владыка не прижмет ее к груди. Потом она поможет тебе, она навсегда изгонит духов из твоей души и навсегда замурует входы в подземные царства… Но берегись, берегись…